ПЛАТОН
Кто придумывал прозвища деревенским жителям, и в какое время они рождались, никому не удавалась припомнить. Прозвище как бы возникало само по себе и жило со своим хозяином до самой смерти. Оно так точно подчёркивало неповторимую индивидуальность человека или тонко намекало на его пороки, что оставалось только удивляться и восхищаться народным остроумием, юмором и чутьём. Только одно слово - и краткая характеристика человека. Его все звали Платон. Хозяином этого прозвища был деревенский учитель истории Степан Платонович. Но не думайте, что оно произошло от отчества. Это было бы слишком просто и примитивно. Сократ, Платон, Аристотель, Диоген - скорее здесь надо искать аналогии.
Деревенский учитель был личностью занимательной и необычной, но нёс в себе больше пороков, чем достоинств. Относились к нему по-разному, но никто не испытывал враждебности, потому что конфликты в деревенском обществе возникают на уровне быта. Кто-то соседу не дал лошадь, кто-то не привёз дров или посплетничал со свояком. Платон не утруждал себя хозяйственной суетой и представлял собой человека, отрешённого от житейских забот. Он непоколебимо верил в свою миссию просветителя и толкователя «мудрой» политики Коммунистической партии и правительства, которую просто необходимо было объяснять деревенскому народу. Он, подобно Сократу, каждое утро слонялся по деревенской площади около магазина и затевал с односельчанами философские или политические беседы. По случайному совпадению с великой личностью Сократа даже площадь в деревне называлась сельчанами «базар». Это всё, что осталось от некогда шумной и бойкой торговли нэпмановских времён. Временное отсутствие собеседников его нисколько не огорчало, и он увлеченно рассуждал сам с собой. При этом Платон активно жестикулировал и иногда замирал, закатывая к небу, покрасневшие от пристрастия к спиртному глаза.
Безразличие к житейским проблемам дополнялось у местного философа и безразличием к своему внешнему виду. В одежде он был так же постоянен, как и в своих убеждениях. На нем был темного цвета пиджак, надетый на голое тело. Волосатую грудь закрывало засаленное кашне, которое в несколько колец обвивало толстую и короткую шею. Единственная пуговица пиджака с трудом стягивала полы на круглом, выступающем вперёд животе. То место, где ремень поддерживал брюки, отнюдь нельзя было назвать талией. Его нельзя было назвать толстым, но гордо выпяченный вперёд живот, делал его похожим на индюка. В затёртых до блеска коротких рукавах пиджака безуспешно старались спрятаться волосатые пухлые руки. Со стороны казалось, что руки не принадлежат и не подчиняются своему хозяину, а потому живут особой отличной от него жизнью. Руки с ним беседуют, они его не слушаются и, жестикулируя, вступают с ним в разные споры. Завершала облик Платона обувь: резиновые калоши, одетые «на босу ногу», подвязанные бечёвкой.
Деревенский Сократ приходил к магазину рано утром, для того, что бы найти себе очередных слушателей и за одно пропустить с ними стаканчик вина, который уже давно стал бальзамом для его невостребованной души. Голова Платона разбухала от политических выводов, накопленных за ночным прочтением газет. Слушатели находились всегда. Рассуждал он грамотно, смело: в меру критикуя, в меру восторгаясь, но всегда одобряя всё, что совершала его любимая Коммунистическая партия. Слушать эти беседы было интересно, ещё и тем, что Платон вёл себя так, как будто ещё только вчера помогал решать Кремлю важные хозяйственные задачи, гордясь тем, что это его мысли воплощаются в жизнь родным правительством. А здесь он временно, ведь надо выполнять и незначительную миссию: учить «этих олухов» детей и постоянно беседовать с народом. Платон всегда верил в то, что те, кто стоит у власти, поймут, как бездарно растрачивается на пустяки его могучий ум. Его, наконец, заметят, и он там, вместе с ними, будет править миром и судьбами. Он очень верил, что истинная, настоящая его жизнь ещё впереди и всё, что сейчас с ним происходит, - это испытание, которому подвергаются нужные для партии и правительства люди. Поэтому он, легко, по-философски, перенес измену жены, которая по характеру и поведению была не только похожа на Ксантипу, но даже многократно превзошла её во всём. Ему сопутствовало презрение собственных детей, пренебрежение коллег, которые не могли понять и простить многие странности, всегда присутствующие у настоящих «мыслителей». Больше всего была оскорблена женская половина учительского коллектива, когда, отрешённо размышляя о «великом», Платон вдруг стаскивал обувь и начинал старательно теребить руками толстые и потные пальцы уставших ног, сладко ворча и закатывая глаза. Всё житейское казалось ему нелепым, незначительным и пустым. Он жил только внутри себя, где царил мир его авторитетов. Платон никого не боялся, ни перед кем не заискивал, ни с кем не враждовал. Все были для него никчемные маленькие механизмы одного большого колеса, колеса истории, которое крутили большие люди. И его нет там с ними только по какой-то нелепой случайности.
Платон считал себя особенным человеком и всячески старался это подчеркнуть. Для этого он иногда странно произносил слова или менял в них ударения. Он всегда говорил «газэта», «профэсор», «музэй». Прежде чем ответить на простой ученический вопрос, он делал многозначительную паузу и закатывал глаза так, что у всего класса не возникало сомнений в том, что в этом момент он черпает информацию из вселенского разума. Первая половина урока истории всегда посвящалась воспитанию двоечников. Воспитательный монолог произносился после вызова к доске безнадёжного отпетого двоечника и звучал примерно так:
- Ну, Анцихович, ци запомниу ты хоць тры словы з прачытаннага абзаца?
Вопрос был риторическим, потому что после него даже не была предусмотрена пауза для ответа.
- Я гляжу на вас и думаю: што вы за людзи такия? Чаму не паддаецеся ниякаму васпитанию? Чаму у цырку медзведзя за год дрэссируюць, а вас за дзевяць гадоў выдрэсираваць ня можна? Я прыхажу посля урокау дамой, паверце мне, у мяне голова, як чугун, гудзиць ад вас. Я даже строчек у газэте не бачу, мне пасля гэтага тры часы нада па вулицы хадзиць, каб пасля вас сасрадаточыцца. Для вас нада где-небудзь у поли калючай провалакай загарадзиць места, чтобы общество не разлагали...
Его речь, как и у всех деревенских жителей могилёвщины, представляла собой привычную и неожиданную смесь белорусских и русских слов, а методы борьбы с двоечниками были те же, что и у его кумиров с неугодными людьми. Но никто на него не обижался. Все с великим удовольствием слушали монолог, желая, чтобы воспитательная беседа заняла как можно большую часть урока. Опасения, что учитель продолжит опрос или займётся объяснением новой темы, были напрасны, потому что Платона мог остановить только и громкий пронзительный школьный звонок, который напоминал ему, что пора приступать к просвещению народа. Да и стаканчик вина не помешает натруженному горлу.
Во времена расцвета советской идеологии каждый праздник начинался обязательно с политического доклада, который прославлял партию и разъяснял народу её роль в росте всеобщего благосостояния. Только два человека в деревне, как члены партии, имели право рассуждать об этом за трибуной, на которой красовался огромный герб Советского Союза. Первым лектором считался директор школы, а вторым - Платон. Речь директора школы все знали наизусть. Она была недлинной и всегда одинаковой, потому что несколько лет подряд читалась с одних и тех же листков, в которых менялось только название праздника. Никто не вникал в смысл слов докладчика, всем доставляло удовольствие смотреть на низенького, коренастого директора школы, упивающегося своей важностью и значимостью. Деревенские жители терпеливо ждали конца лекции и начала концерта.
Платону политический доклад доверяли тогда, когда директор школы был болен или отсутствовал по служебным делам. Само собой разумеется, что это случалось редко. Поэтому он не мог быстро отпустить такую большую аудиторию, чтобы не поразить всех своей гениальностью. Лектор выходил на сцену без всяких конспектов, с хитрой и довольной улыбкой на лице, которая обещала народу сногсшибательное развлечение. Лекция Платона незаметно переходила от большой политики к взаимоотношениям соседей, от вражды с НАТО - к вражде председателя с ветеринаром, от холодной войны - к драке между Миронихой и Люськой, от происков Америки к похождениям местного Казановы Бориса…
Это была уже не лекция на политическую тему, а блестящее выступление трагического комика. Великолепный актер, захвативший все внимание зала, свободно прохаживался по сцене, как у себя дома. Иногда он делал паузу в своем монологе. В звенящей тишине Платон подходил к трибуне и наливал из графина стакан воды, в который помещалось ровно громких четыре «буля». При этом он делал такое брезгливо-обиженное лицо, что сидящие в зале понимали, с каким удовольствием он выпил бы сейчас совсем другую жидкость! Промочив горло, он так вкусно крякал по привычке, что мужская половина зала понимающе сглатывала слюну. Лекция продолжалась. Уже никому не нужен был концерт. Зал сотрясали взрывы хохота. За кулисами беспокойно шептались уставшие артисты. Слышалось громкое покашливание ответственного за выступление, а народ веселился, намеренно задавая каверзные и провокационные вопросы. Платона останавливали только уставшие голосовые связки. Целую неделю он будет гордится пропавшим голосом, как боевым ранением, и усиленно залечивать его вином.
Ветер перемен зашумел тогда, когда Платон был уже довольно пожилым человеком. С этого времени он перестал беседовать с народом. Не по причине здоровья, а потому, что ему нечего было противопоставить разгулявшейся свободе и демократии, захлестнувшей всех от мала до велика. Духовный мир, выстроенный им так кропотливо и, казалось, так крепко, рухнул в одночасье. Он ушёл из жизни очень быстро… И так заметно стало его недоставать на деревенской площади под названием «базар». Местный Сократ был своего рода знаменитостью деревни. Он умер вместе со своей идеологией, на прославление которой напрасно затратил всю жизнь. Умерли его идеалы, умер авторитет его кумиров, его «боги» были опорочены и осмеяны. Смертельное разочарование постигло его в конце жизни, которую он так любил, и теперь хотел только поскорее её покинуть. Необычность этой смерти состояла в том, что её причиной был не физический недуг тела, а неизлечимо заболевшая душа.
Жители нашей деревни вспоминают этого человека-чудака с сердечной теплотой, и образ его вызывает на лице не скорбь, а улыбку. Он живёт в добрых и смешных рассказах, которые передают своим детям его ученики.