Зомби-2

Фамилии всех действующих лиц изменены.


Москва.
Сталкеры.
Осторожно нагибаясь под свисавшими с грязного свода трубами и проводкой, группа “сталкеров” медленно передвигалась по давно заброшенному ходу. Кто пробивал его здесь и зачем, им было совсем не интересно. Просто ребята искали острых ощущений, которые и нашли в избытке в этой подземной паутине под Москвой. Наверху осталась малопонятная и не очень нужная нормальному молодому человеку грязная возня политиков, визг и грызня прессы и гнусь полууголовного демократического предпринимательства. Здесь, внизу, стояла поистине гробовая тишина, нарушаемая дыханием “сталкеров” и позвякиванием их амуниции. Изредка земля слабо подрагивала, когда наверху, по оживленным в это вечернее время улицам Москвы двигался какой-нибудь тяжелый транспорт.
— Перекур,— скомандовал шедший впереди старший и, остановившись, повернул свой фонарик в сторону остальной группы.
— Дальше долго вода будет,— коряво пояснил он, с удовольствием присаживаясь на одну из многочисленных неровностей пола.
— Не курить пока,— опять громко скомандовал старший,— понюхаем, посидим. Вдруг газ где-нибудь рядом травит.
Группа послушно присела и молча принялась дышать носом. При этом лица молодых ребят, частично скрытые полумраком, приняли такое сосредоточенное выражение, что старший усмехнулся и достал сигарету. Большинство тут же последовало за ним.
— Интересно, а где мы сейчас?— Раздался девичий голос со стороны группы. Старший заинтересованно повернул голову.
— Где, где...,— сделал он секундную паузу,— в трубе. В темноте хихикнули.— А если серьезно, то точно не скажу.— старший затянулся сигаретой “Астры”,— ну-у, где-то недалеко от Генштаба наших доблестных. Я в прошлом году здесь раза два был. Теперь вот с вами решил поглядеть. Сухая. Здесь вот, где мы сидим, по-моему, ответвление когда-то было,— старший повел рукой влево от себя и осветил лучам фонарика глубокую нишу.— Не знаю уж, куда вело оно, но точно было. Не так давно и замуровали. Цемента на совесть вбухали.
Все повернули свои фонари и осветили цементную плоскость, закрывавшую, по словам старшего, вход в ответвление.
— Наверное, вояки потрудились,— предположил кто-то из группы.
— Может, и они,— старший кинул бычок.— Ну да ладно, пошли дальше. Группа поднялась и двинулась в темноту по проводу, унося с собой источники света. Цементный блеск, только что ярко освещенный, снова поглотил непроницаемый мрак.
И конечно же, никто из “сталкеров” не услышал слабого щелчка отключившихся фотоэлементов, спрятавшихся по краям ниши.
За трехметровой стеной армированного бетона неслышно заработала аппаратура. Ее создатели назвали этот комплекс приборов Агрегатом. Питание к Агрегату шло от кабеля электроподстанции и было продублировано еще тремя такими же, толщиной с руку взрослого человека, бронежилами. Даже при полном прекращении подачи электроэнергии по всей столице Агрегат продолжал бы функционировать автономно, автоматически перейдя на аккумуляторы. Ресурс его работы был рассчитан на десятилетия. Благодаря почти абсолютному вакууму в герметически закрытой, стальной капсуле. Единственное, что могло остановить Агрегат, так это взрыв зарядов самоуничтожения, при появлении воздуха внутри капсулы.
Почти год Агрегат бездействовал. Почти год никто наверху, в городе, не набирал нужный для его включения номер телефона. И вот только теперь, в кромешной темноте кожуха слабо загудели приборы, принимая и передавая информацию в свои пункты-сателлиты, разбросанные почти по всей Москве.
Франция.
Измайлов.
Дом Петра Леонидовича не поражал воображение какими-либо архитектурными излишествами. Он являл собой относительно небольшое здание с двумя этажами, заключавшими в себе 11 отдельных помещений. Петр Леонидович называл их “комнатами”, хотя некоторые из них, по его старым “совковским” представлениям, вполне тянули по своим размерам на небольшие спортивные залы. В одном из таких залов, на первом этаже своего дома и полулежал в глубоком кресле сам хозяин. Глядя отсутствующими глазами на завораживающий огонь камина, Измайлов слушал новости. Невнятный голос диктора буквально усыплял. Но, услышав слово “Россия”, Измайлов встрепенулся и повернул седую голову к экрану телевизора.
Показывали Москву, и уж конечно же не Кремль и Красную площадь, а полки какого-то столичного магазина с астрономическими цифрами на ценниках. Диктор, в меру измятый мужик, сохранивший зубы и остатки “голубого” шарма, принялся молоть про “галопирующую инфляцию и низкий уровень доходов населения”.
— Скоты и есть скоты,— процедил непонятно в чей адрес Петр Леонидович и потянулся за стаканом с содовой. Вовремя он унес ноги из страны “зарождающейся демократии”. Ему даже дико становилось при мысли, что он мог бы жить там на свою пенсию, со страхом взирая на постоянно увеличивающиеся цены и ожидая повышения суммы ежемесячного нищенского подаяния, которое гордо именовалось пенсионным обеспечением трудящихся. Измайлов зябко передернул плечами, поправляя сползший плед.
После своего благополучного ухода за кордон он, приобретя на средиземноморском побережье участок земли с домом, до сих пор не мог до конца расслабиться. Волновало его одно: найдут или не найдут... Уж он-то, опытный контрразведтчик, знал, что КГВ, или как его там у них, МБР теперь, если там зададутся целью отыскать товарища Измайлова, то сделают это без сомнения.
Единственное, почему они еще этого не сделали, по мнению Петра Леонидовича, так это потому, что на его Родине продолжается бардак.
Петр Леонидович снова зашевелился в кресле. В принципе, он был спокоен, так как уже успел основательно подготовиться к встрече малоприятных гостей из “страны дураков”. Деньги делали свое дело. Измайлов не знал, как там, на Родине, но тут — во Франции все было четко. Во всяком случае, личную безопасность за деньги купить было можно.
Измайлов хмыкнул и, встав с кресла, аккуратно сложил плед, положив его на подлокотник. Про Россию уже не говорили. И действительно, в мире хватало других, более важных событий, чтобы долго останавливаться на новостях из какой-то там восточно-славянской помойки.
Архангельск.
Ватолин.
Борисыч уже и позабыл, когда в последний раз просто отдыхал. Работой, особенно в последнее время, завалили.
Начальство до сих пор относилось к нему подозрительно. Все-таки события, теперь уже полуторагодовой давности, когда Ватолина буквально выдернули в Москву, минуя официальные, милицейские каналы, оставили в отношении руководства к простому оперу определенный след. На должность начальника его больше не выдвигали, но и “задвинуть” насовсем Борисыча у начальства явно не хватало духу. Да, собственно, и не из-за чего было. Работал майор Ватолин как всегда хорошо. И показатели у него были получше, чем у иных. Поставили его “даже” старшим опером. Этим Борисыч не обольщался. Он, слава те господи, давно уже работал в милиции и знал, какова истинная цена таким “назначениям”. Практически было одинаково, что — старший, что — просто опер. Не фиг и руководство...
С Колькой встречались редко. Произошедшие события летом 91-го никак не отразились на их взаимоотношениях, просто после этих событий они оба как-то резко повзрослели, если можно было так выразиться в отношении тридцатилетних мужиков.
Брат Кольки — Саша, до сих пор находился в Москве, продолжал лечение. Николай два раза ездил к нему и рассказывал, что у него все нормально, если не говорить о частной амнезии, из-за чего брата вроде и держали в клинике. Это было, в общем-то, неплохо. Действительно, куда Николай денет своего не совсем еще оправившегося брата, если того вдруг решат выписать. В свою крохотную квартирку, где и так невозможно повернуться. Но ведь жил же Александр где-то до лета 91-го. Только определить это врачам до сих пор так и не удалось. Дело в том, объяснял Колька, что брат напрочь забыл почти 20 лет своей жизни. Забыл, кто он был все это время, работал ли где... Все это приходилось на провал в его памяти.
Доктора все время обещали, что со временем память вернется и Александр, наконец, сможет вспомнить все произошедшее в его жизни, но Николай этому особо не верил, да и Борисыч сильно сомневался.
На службе работы прибыло настолько, что Ватолину даже и говорить на эту тему не хотелось. Начальство, до этого пребывавшее в постоянной полудреме, изредка прерывающейся проверками и окриками тоже сонных верхов, оживилось. Это выразилось в потоках различного рода указаний про “усиление, повышение, расширение и т.п. Проснувшееся министерство, или, как говорил Борисыч, “министервство” принялось выдавливать из своей утробы бумаги с дополнениями по предыдущим дополнениям и разъяснениями по поводу разъяснений. При своем прохождении через УВД, все это превращалось в натуральный бумажный водопад, наполненный поносом слов при явном запоре мысли. Высокое руководство никак не могло понять, почему,несмотря на обилие разного рода циркуляров и указаний по поводу и без оного, преступления совершаются все чаще и чаще. Виновников, как это впрочем было и раньше, искали внизу, среди милицейских чернорабочих, хотя для определения таковых руководителю было бы достаточно взглянуть в зеркало. Занявшиеся нескончаемой реконструкцией “органов”, начальники уже не обращали никакого внимания на рядовые отделы милиции. Штабы чудовищно разбухали, наполняясь предпенсионными полковниками, все чаще и чаще мелькающими в городе своими папахами. Все меньше и меньше становилось просто милиционеров. “Просто милиционеры” из милиции побежали.
В отделении, где служил Борисыч, личный состав менялся с такой скоростью, что Ватолин уже не знал, кого как зовут, и все чаще пользовался в обращении с новыми коллегами дамократичным “Эй!”.
Полицейские структуры государства рушились. Депутаты болтали и дрались. Правительство так “здорово” работало, что всем вместе делалось страшно за будущее.
Москва.
Порыгин.
Генерал-лейтенант Порыгин, несмотря на свои 55 лет, уже “съел не одну собаку” в своем деле. Он с внутренней иронией воспринимал свое назначение на должность начальника Главного разведывательного управления, в простонародье ГРУ. До него в этой должности в относительно короткий период времени перебывало столько народа, что кроме как с иронией воспринять свое назначение Федор Ильич не мог. Не мог, хотя все его сослуживцы никого кроме него, в этой должности не видели. Порыгин слыл профессионалом.
Только слабоумные могут поверить тому, что ГРУ занималось все время чисто военной разведкой, а уж в то, что управление продолжает заниматься только ею и сейчас, наверное, не верили даже и они. Уж генерал то знал, какими “военными” делами занималась его родная “стекляшка”, почему-то громко названная этим дебилом Резуном “аквариумом”.
Сейчас, слава богу, генералу удалось с грехом пополам пока отмахиваться от большинства несвойственных для его ведомства мероприятий, но раньше — при партийном руководстве... Попробуй дернись тогда против течения, моментально от звания генерал-лейтенанта останется только последнее слово, да и то в лучшем случае.
Федор Ильич, будучи человеком относительно дальновидным, конечно же не обольщался надеждой на праведность нового руководства страны, большинство представителей которого воспитывалось в партийных структурах.
— Погодите,— говорил он друзьям по работе в редкие минуты откровенности,— покопошатся эти ребята в чужом дерьме и не заметят, как свое скопят. Контрразведку сейчас все реорганизуют, трясут. Люди туда новые приходят, а у нас все отработано... погодите.
— Как накаркал,— теперь проклинал неизвестно за что себя генерал, теребя довольно толстую папку с сопроводиловкой от главкома.
— Экую гадость подсунули. Комитетчики,или как их там, чтобы ни дна им ни покрышки, заварили, да сами же и обожглись. Теперь до нас добрались. Спасибо, как говорится, за “доверие”...
Папочка была интересная и наверняка, если бы напрямую касалась интересов ГРУ, ей бы цены не было. Но, несмотря на свой чисто человеческий интерес к этим документам, генерал понимал, что это не “их дело”. Он долго поглядел на телефон, напрямую соединивший бы его с министром, но звонить не стал. Из сопроводиловки ему было понятно, что на его управление возложена последняя надежда. Такой фразы конечно же в бумаге не было, но... Да еще, скажут, не успел в кресле устроиться, а уж выпендривается. В общем, звонить генерал не стал.
Вместо этого он снова принялся задумчиво перелистывать документы. Вообще, те “комитетчики” были молодцы — покопались в этом деле неплохо. Самое главное, что,не смотря на кучу прошедшего времени, вычислили этого своего бывшего коллегу — Измайлова. В материале был рапорт одного из работников Генштаба, который докладывал, что этот Измайлов, по сообщению работника министерства безопасности, проживает под чужим именем во Франции. Неплохо экс-полковник этот устроился. Непонятно только, на какие это собственно шиши. Вилла с бассейном на берегу моря. Не слабо, не слабо...
Как понял генерал, этот бывший чекист вдруг позарез стал нужен кому-то в верхах. Его управлению поручили выполнить, как в старые, застойные времена, самую грязную и сложную работу. Это раздражало.
Беспокоило генерала и другое. В материале, предоставленном ему, явно отсутствовало большое количество листов, причем, без каких либо данных об изъятии. Генерал не любил неясностей, но и не привык не выполнять прямых приказов руководства.
Он, почти нехотя, закурил и, стряхивая пепел, попытался успокоиться и трезво взглянуть на это дело. Сейчас было главным — выбрать конкретных исполнителей. Желательно опытных и надежных. Ни в коем случае нельзя было допустить промаха. Этого могут не простить, учитывая сложившееся международное положение России, а проще говоря, значительную ее зависимость в экономике от западных держав.
Франция.
Таможня.
Бывших советских, а теперь уже — русских, во Франции, как это ни странно, меньше не становилось. Вроде бы, в России, как вещали разного рода политические обозреватели, царил развал экономики, безудержно росла инфляция, люди даже голодали. Французы, как и другие жители европейских развитых держав, до сих пор собирали продуктовые и вещевые посылки, спасали “умирающих” русских, а туристы оттуда как ехали так продолжают... Даже больше их стало.И,в основном,жирные такие.
Таможенник искоса поглядел на трех розовощеких русских, оживленно ведущих беседу между собой. На голодающих они явно похожи не были. Эти трое проходили досмотр с вечерней группой туристов из России и внешне почти ничем не отличались от остальных. Вообще-то, русских таможенник определял почти сразу. Проработав уже больше десяти лет, он научился этому как-то незаметно для себя. Почти у всех “советских” была одна яркая примета, бросавшаяся в глаза сразу, как только они откроют рот — стальные зубы. В Европе уже давным-давно не делали зубных протезов из стали. У русских, видимо имевших сталь в избытке, хватало ее не только на танки, но и на зубы для своих людей.
Второй яркой приметой являлась нездоровая суетливость. Глаза у русских так и сновали влево-вправо, вверх-вниз почти безостановочно. Почти никто из них в беседе не останавливал взглядов на глазах собеседника. Русские старались смотреть куда угодно, хоть на ширинку собеседника, только не в глаза.
Третья примета, по которой любой бывший советский человек был и продолжал быть легко узнаваем, это внезапное остолбенение перед витринами западных магазинов. На них будто находил паралич. Они принимались шумно дышать, затравленно озираться по сторонам, засовывать почти по локоть руки в карманы и что-то про себя считать. Такое состояние могло продолжаться долго и являло собой занимательное зрелище для наблюдательного человека.Правда,в последнее время таких становилось все меньше.
Таможенник внутренне усмехнулся своим мыслям и заученным движением руки проштамповал въездную визу и паспорт, пропуская очередного туриста дальше по узкому коридору между таможенными турникетами.
Смотри-ка, Борь, какая здесь у них красота,— почти по-Высоцкому воскликнул один из замеченных таможенником русских, едва он и его спутники вышли на площадь перед сверкающим в лучах вечернего солнца здания аэропорта.
Сухопарый и относительно молодой мужчина, одетый в серый недорогой костюм и легкую куртку, небрежно накинутую на крепкие плечи, оглянулся на окликнувшего его спутника. Лицо Бори несколько смягчилось и он, как бы подыгрывая, в тон обращения, неестественно окрглил глаза и широко открыл рот.
— Не говори, Димыч. Такого я еще никогда не видел. Ляпота.
И Боря и Димыч засмеялись, обратив на себя внимание скучающего таксиста. Он тоже невольно улыбнулся и сделал несколько шагов в направлении к развеселившимся туристам, но едва услышал русскую речь, сморщился и, остановившись, сплюнул. Ему сегодня явно не везло.
Те, не замечая переживаний невезучего таксиста, продолжали в том же духе, когда к ним подошел невзрачный человек в кожаной короткой куртке.
— Товарищи. Ваш автобус рядом. Сейчас мы проедем до гостиницы, а потом, примерно через час, как устроитесь, поедем осматривать город.
Кожаный человечек был явно раздражен независимым поведением этих веселящихся неизвестно почему, молодых людей.
— Конечно, конечно. Товарищ,— сделав странное ударение на последнем слове, успокоил его третий спутник молодых людей, дотронувшись до плеча Бори. Те прекратили веселиться и, посерьезнев лицами, подхватили коричневые чемоданы и двинулись за невзрачным к автобусу, обмениваясь ироническими взглядами.
Москва.
Главный врач клиники при “Сербском”, профессор Сергеев, был немало удивлен, когда в его кабинет вошли два, судя по выражению их лиц, непростых посетителя. Профессор мог почти с уверенностью сказать, едва посетители переступили порог его кабинета, что эти люди из органов. Ему для этого было достаточно увидеть походку. Походка этих двоих впечатляла. В их движениях чувствовалась такая уверенность и прямота, что Иван Адамович сразу же выставил диагноз — комитет. Милиционеры так не ходили. У тех это выглядело как-то мягче и, можно сказать, вкрадчивей. Эти же обладали протокольными лицами и выглядели прямолинейно.
— Здравствуйте, товарищ профессор,— поздоровался один из вошедших, по-видимому, старший из двоих. Второй ограничился слабым жужжанием почти сквозь зубы и дежурной улыбкой, едва поколебавшей кончики неприятно узких губ. Оба встали у дверей.
— Чем могу служить?— предварительно поздоровавшись, поинтересовался профессор, внутренне переживая за свой “диагноз”. Сойдется ли?
— Мы из министерства безопасности,— почти обрадовал Ивана Адамовича старший,— моя фамилия Тихонов. Он, и вправду смахивающий на известного артиста, своего однофамильца, достал бордовое удостоверение и протянул его через стол профессору.
Спрятавшиеся за толстыми стеклами очков глаза Сергеева зацепили взглядом краешек оперативной кобуры, на мгновение выглянувшей из-под полы пиджака Тихонова. От этого тот, по мнению профессора, стал еще более похожим на “штирлица”. Иван Адамович остановил взгляд на удостоверении. В довершении ко всему, этот Тихонов был подполковником.— Ну, чисто Штирлиц,— незаметно хмыкнул профессор, возвращая удостоверение.
— Присаживайтесь,— почти смилостивился он, непроизвольно испытывая некоторое неудобство от присутствия представителей некогда “славной когорты” в своем кабинете. Странно, но профессор никак не мог избавиться от ощущения, что вдруг перенесся в восьмидесятые, когда, тогда еще доцента Сергеева, комитетчики взяли в оборот. Его диагноз, выставленный им одному из сейчас уже забытых и никому не нужных диссидентов, в корне расходился с диагнозом, выставленным тому в недрах комитета. Обливающегося липким, холодным потом доцента — психиатра так тогда “задолбили”, что он сам чуть ли не сошел с ума.
Профессор горько усмехнулся.
— Нутес. Чем могу служить, — тем не менее мягко спросил он у усевшихся гостей.
— Уважаемый Иван Адамович, — начал “штирлиц” спокойным, уверенным голосом. — Мы пришли к вам с небольшой просьбой об одолжении. — Мягко стелет, — пронеслось в голове у профессора, — старая выучка в новых условиях. Раньше бы было проще. Вытянули бы к себе по телефону, и все дела.
— На обследовании в вашей институтской клинике, — продолжал подполковник, уже длительное время находятся двое больных, которые летом 1991 года были доставлены к вам работниками нашего... — “штирлиц” быстро поправился, — работниками комитета.
— Вашего, вашего, — опять подумал профессор, гладя в ускользающие глаза Тихонова.
— В настоящее время наше министерство продолжает расследование тех событий, с которыми напрямую связаны ваши пациенты.
Подполковник вынул из папки, быстро поданной ему коллегой, листок бумаги со штампом министерства безопасности.
— Наше руководство просит вас оказать содействие в обеспечении контроля за вышеуказанными пациентами со стороны министерства безопасности.
Тихонов замолчал и выжидательно поглядел на профессора, глаза которого быстро бегали по строчкам документа. Дойдя до нижних строчек, взгляд Сергеева запнулся о высокую должность подписавшего эту бумагу.
— Хорошо, — сказал он, — лично я согласен, но считаю нужным предварительно согласовать этот вопрос с лечащими врачами, которые ведут больных.
Иван Адамович встал и протянул руку подполковнику. — Завтра вы мне позвоните примерно в это же время, и мы с вами, уже предметно, поговорим. — Он почти с удовольствием заметил слабую тень недовольства, пробежавшую по лицу “комитетчика”.
Архангельск.
Ватолин.
Дома Борисычу строго-настрого было предписано долго не задерживаться. У его дражайшей супруги была удивительная память на даты. Тем более эту.
Дело было в том, что с институтских времен, тогда еще студенты, Борисыч и его друзья, заимели привычку широко, насколько конечно им позволяли скудные обычно студенческие финансы, праздновать начало учебного года, а проще говоря — день прибытия с картошки. Тогда, будучи сопливыми первокурсниками, они впервые в этот малозамечательный день скинулись по “трояку” и купили четыре бутылки изумительного по своему “идеологическому” названию и отвратительного по качеству и вкусовым свойствам “Красного крепкого”. Продавалось тогда такое вино.
Сидели и употребляли, помнится, в общаге института, располагавшейся в бывшем корпусе гинекологического отделения первой городской больницы. Большинство студентов уже прибыло с картофельных плантаций и активно обживало свежепокрашенные гинекологические палаты. Куча ржавого, специфически-женского инструментария, оставшаяся в новом студенческом общежитии от прежних хозяев, аккуратно чистилась и развешивалась на стенах.
Кто конкретно начал первым это сомнительное занятие, никто не знал, да никого это, собственно, и не волновало. Но оно было подхвачено со всем студенческим “балбесным” энтузиазмом. Отдраенные до блеска акушерские щипцы, различного рода зажимы и зеркала вскоре “украсили” своим великолепием убогий быт студентов, расположившись на стенах комнат, словно какое-то экзотическое холодное оружие.
Именно тогда Борисыч и его друзья, сидя за столом под стеной с акушерскими щипцами, и отметили впервые в своей жизни этот чисто студенческий праздник — начало учебного года.
Последствия были ужасными, если судить по той разрушительной силе “большевистского” напитка, с которой он обрушился на юные желудки вчерашней “абитуры”. “Красное крепкое” разило наповал представителей советского студенчества.
Во всяком случае у Борисыча сохранились яркие воспоминания о том, можно сказать, ужасе. Финал студенческого застолья походил скорее на поле битвы между акушерами и гинекологами, чему способствовал соответствующий антураж комнаты.
Последнюю, заключительную “речь” Борисыч говорил уже в туалете, пугая желтое сантехническое оборудование нечеловеческой силы утребным ревом. Что, впрочем, последовательно проделали и остальные участники этого празднования. Большевистский напиток был с гневом отвергнут чистыми организмами юных студентов. Наверное, именно поэтому ежегодные сентябрьские торжества всегда проходили весело, хотя и намного более умеренно. Как это было ни странно, но, в общем-то, малоприятные воспоминания о том, первом застолье в 1974-ом до сих пор являлись одной из лучших тем для разговора и сейчас.
Теперь, конечно же, за столом сидели уже далеко не те безусые юнцы. Да и само застолье никак не напоминало своим содержанием того, сырково-плавленного, студенческого. И лишь только два предмета, напоминающие про те славные времена, присутствовали постоянно.
Один приносил Саша Коржень, теперь главный врач районной больницы, Это были акушерские щипцы. Второй хранился у Сергея Шулепова, ныне преподавателя своей же альма-матер. Настоящая, скорее всего последняя в мире бутылка, того самого ширпотребного “Красного крепкого”, ставившаяся ежегодно в центре стола и на открывавшаяся уже лет 18. Это была одна из тех самых четырех бутылок, так и не открытая тогда друзьями. На нее, правда, почти всегда покушался Платон, он же — Платонов, заведующий ортопедическим отделением Северодвинской стоматологии. Но особой активности он не проявлял, видимо, отпугиваемый осадком гуталинового цвета, скопившимся на дне бутылки. “Красное крепкое” разложилось от долгого хранения, точно так же, как разложилась и сама власть, поившая этой гадостью стороителей коммунизма.
В автобусе, в котором Борисыч и Николай возвращались с сабантуя, народа было немного, и им удалось хорошо поговорить. Коснулись они и обычно, в их разговоре, запертной темы, то есть событий прошлого лета.
— Я замечаю, что пресса попритихла со своими откровениями по поводу “псих-оружия”, — заметил Николай, собравший теперь подобную информацию. — Раньше, особенно в начале девяностых:на гребне волны гласности, так сказать, частенько упоминали, а сейчас тишина, странно...
Борисыч согласно кивал головой, хотя ничего странного в этом не видел. Наверняка новые властные структуры, которые все как один могут крикнуть “чур за старенького”, придавили почуявших запах демократии и слегка оживших , журналистов. Наверняка, в каком-нибудь списке для служебного пользования, тема био-энергетики фигурирует среди ей подобных как закрытая.
Франция.
В номере гостиницы, куда их доставил шикарный когда-то, но до сих пор сверкающий зеркальными стеклами автобус, троица русских повела себя несколько странно. Когда другие туристы их группы начали быстро и с удовольствием осваивать все бытовые перелести гостиничных удобств запада, эти принялись проверять окна, рыться в кроватях, осматривать светильники и совершать прочие, на внешний вид, бестолковые действия.
Наконец, вволю порывшись во всех уголках трехместного, и в общем-то не очень престижного по западным меркам, номера, туристы присели за стол.
— Сейчас я позвоню, — сказал третий спутник Бори и Димыча, — а вы пока переоденьтесь и будьте готовы, как пионеры. Много времени это у нас не займет... — Говаривший вдруг оборвал себя на полуфразе и, поглядев в сторону дверей, громко добавил, — Вообще, это дело, ребята, нужно вспрыснуть. — Боря и Димыч с удивлением вытаращились на него. Тот снова поглядел на двери и кивком головы указал на них Боре, который тут же встал и, неслышно подойдя к дверям, резко их открыл. От дверей, со стороны коридора, испуганно отпрянул их “кожаный” сопровождающий.
— А-а? — весело отреагировал на это Борис, — а я к вам собрался. Спросить хотел, когда на эти..., как их там, достопримечательности гладеть поедем.
Говоря это, Борис цепко схватил за рукав руководителя тургруппы, увлекая того внутрь номера. “Кожаный” попробовал упереться в дверях, но сильный рывок буквально заставил его сделать несколько быстрых шагов вперед, чтобы не упасть.
— Что вы такое себе позволяете?!— не очень-то, впрочем, искренне возмутился он, вздрогнув от стука закрывавшихся за его спиной дверей.
— Ну, чего встал?— спросил его уже потяжелевшим голосом Боря, только что, казалось, расплывавшийся от телячьего восторга.
— Проходи, проходи. Чего уж там...“позволяете”,— передразнил он руководителя.
— Сергей Владимирович,— обратился к невольному гостю сидящий рядом с Димычем его спутник, строго поблескивая очками в модной оправе.
— Мы очень были бы рады, если бы вы зыбыли про нас хотя бы на время. Еще больше мы бы обрадовались, если бы вы напрочь выкинули из головы то, что вам говорил перед этой поездкой ваш хороший, но не очень надежный друг, майор Чесноков.
У Сергея Владимировича при этих словах слегка дрогнули веки неприятных рыбьих глаз, но в остальном он казался спокойным.
— Смею вас заверить, уважаемый Сергей Владимирович, что майор Чесноков из министерства безопасности никоим образом не заинтересован в том, чтобы его с вами приватная беседа подверглась какой-либо огласке. При возникновении любого, лишнего для него шума, он спокойно отойдет в сторону и с удовольствием поглядит, как вы, глубокоуважаемый, отправитесь в “зону”.
— Не понял,— нервным тоном подал голос “глубокоуважаемый”,— при чем здесь “зона”?
— А вот, полюбуйтесь,— его собеседник протянул несколько фотографий, на которых Сергей Владимирович был изображен сначала собирающим валюту с пассажиров, а затем вручающим ее, конечно же не в полном объеме, хромому хохлу-таможеннику.
— Эти, так называемые “картинки с выставки”, обеспечат вам, архиуважаемый, по меньше мере лет пять отнюдь не курортной жизни в компании отвратительных, смею вас уверить, уголовников, подверженных всяческим порокам, особенно половым.
Выражение лица, теперь уже “архиуважаемого”, менялось с такой скоростью, что Димыч, сидевший напротив, улыбнулся.
— Свидетельская база по всем этим не лучшим моментам вашей бурной жизни собрана.— продолжал его сосед, снова поправляя очки, явно ему мешавшие говорить.— Вы человек, как я понимаю, далеко не глупый, и поэтому я жду от вас кое-какую информацию о вашей задушевной встрече с товарищем Чесноковым, который, кстати, в своем министерстве выполняет функции, совсем не связанные с работой среди наших туристов.
Сергей Владимирович ко всему этому отнесся со всей серьезностью. Немного помолчав, он начал говорить. Почти все им сказанное не являлось для его внимательных слушателей большой новостью, но они выслушали это неяркое, скажем прямо, выступление своего гостя со всем вниманием.
Когда дверь за руководителем группы закрылась, сидящие за столом переглянулись.— С ним потом,— произнес очкастый.
— Сейчас я звоню и уходим. Сначала я с тобой,— он кивнул на Димыча,— а потом — Борис нам “хвост” прикроет.
Франция.
Измайлов.
Петр Леонидович вздрогнул от неожиданной трели телефона. Откинув одеяло, он осторожно, как к ядовитой змее, протянул руку к телефонной трубке и тихо ответил. Первые же слова, услышанные им, поразили Измайлова. С ним поздоровались на чистом, без всякого акцента, русском. Отняв трубку от уха, Петр Леонидович быстро обернулся к лежавшей рядом женщине и, удостоверившись, что та продолжает спать, снова наклонился к телефону.
— Ну, что молчишь-то?— проговорил его телефонный собеседник с нескрываемым сарказмом в голосе,— ну молчи, молчи. Слушай внимательно,— перейдя на английский, продолжал он.— К тебе едут трое гостей. Будут, скорее всего, сегодня ночью. Не знаю, правда, что у них за дело к тебе, но учитывая твое положение, решили мы тебя побеспокоить. Ты извини, конечно, но раньше на тебя мы выйти никак не могли, да и незачем было. Все остальное у тебя в почтовом ящике лежит. Привет родным,— собеседник опять засмеялся и повесил трубку. Мембрана телефона гнусно запищала.
Петр Леонидович еще некоторое время держал трубку в сделавшейся скользкой от пота руке и затем осторожно положил ее на место. Женщина рядом завозилась во сне и уперлась острыми коленями в поясницу Измайлова. Раздраженный этим, он вылез из-под одеяла и вышел из спальни, направившись к входным дверям. Действительно, в почтовом ящике лежал конверт. Сквозь его глянцевую кожуру прощупывалось содержимое.
Не спеша его вскрывать, Петр Леонидович направился в кухню. Сняв с крючка хозяйственные ножницы, он аккуратно срезал край конверта и опустился на стул. Затем встал и, достав из шкафчика бутылку коньяка, накапал себе немного в бокал. Но пить не стал, поймав себя на том, что непроизвольно оттягивает момент прочтения этого послания. Разозлившись на себя, Измайлов снова сел на стул и достал содержимое конверта.
Текст на твердом листе мелованной бумаги был написан по английски.
Сэр.
На Ваш запрос в редакцию по поводу рукописи и просьбу поделиться с нами впечатлением от прочитанного сообщаем. После того, как Вашему герою удается уйти от наблюдения спецслужбы государства “Н”, временные затруднения политического характера помешали им сразу же выйти на след героя Вашего произведения. Здесь Вами допущен ряд неточностей, но вполне поправимых.
К событиям постепенно подключается еще одна сторона, а именно военная разведка государства “Н”, которые пытаются выйти на контакт с Вашим героем.
Далее, описываемые Вами события стремительно движутся к завершению.
Вы спрашиваете, правильно ли будет, если Ваш герой успокоится на достигнутом. Смеем Вас разубедить в этом. Лучший выход из создавшегося положения это проследовать в государство “Н” для решения своих проблем на месте, не дожидаясь активных действий военной разведки.
Очень рады тому, что Вы обратились к нам за предварительной консультацией. Надеемся, что после доработки своего романа, Вы поручите нашему агенту его издание.
С наилучшими пожеланиями.
Редакция.


Прочитав заключительные фразы письма, Измайлов выпил коньяк и задумался.
Судя по тону послания, его дела были “швах”. Если на него вышли и военные, то действительно, отсидеться ему не удастся. Хорошо, что он оставил в Москве эту тонкую ниточку связи. Хоть и поздновато, но предупредили.—“Редакторы” хреновы.— с благодарностью пробормотал он. Спать резко расхотелось.
Франция.
Ночью Париж был действительно красив. Его разноцветные, центральные улицы не шли ни в какое сравнение с темным убожеством заскорузлой Москвы.
Борис и Димыч, сидевшие на заднем сиденье запаркованной машины, ждали своего старшего, который с одним из чемоданов только что зашел в небольшой ночной ресторанчик.
Буквально через несколько минут старший появился с тем же чемоданом и, открыв задние двери, передал свой груз Борису.— Пока не открывать,— приказал старший и, обойдя машину, сел на соседнее с водительским место.
Еще через некоторое время к их машине подъехал мотоцикл. Мотоциклист в черном, тяжелом с виду шлеме поставил мотоцикл на стоянку и, быстро подскочив к автомобилю, открыл водительскую дверь. Он ни слова не говоря стащил шлем и оказался относительно пожилым человеком с невыразительным и поэтому малозапоминающимся лицом. Мотоциклист побренчал связкой ключей и включил зажигание.
— Теперь покатаемся,— буркнул старший. Машина развернулась и медленно двинулась по улице. Ее то и дело обгоняли другие из непривычно оживленного ночного дорожного потока.
— Ехать долго, ребята,— снова повернулся назад старший,— можете вздремнуть пока...
Сквозь неглубокий сон Борис несколько раз вскидывал глаза на темное стекло и видел проносящиеся мимо огни дорожных указателей. Скорость, с которой их транспорт продвигался по ночному шоссе, была приличной.
Когда старший толкнул его в колено, Борис уже сносно выспался и поэтому переход от сна к бодроствованию для него не составил большого труда. Их неразговорчивый водитель все так же уверенно вел машину в предрассветном тумане, слабой дымкой струящемся по влажному от ночной росы асфальту.
— Сейчас притормозим немного,— голос старшего звучал относительно бодро. Да и выглядел он на удивление свежо.
— Нужно будет полностью переодеться. Ознакомиться с заданием.
Их машина мягко съехала с шоссе на одну из многочисленных дорог, ответвляющихся от основной магистрали наподобие ветвей гигантского “асфальтового дерева”. Водитель притормозил и, оставив своих пассажиров в машине, вышел на дорогу.
Старший, дождавшись этого, открыл чемодан, для удобства водруженный на колени Бориса. Щелкнув замками, старший достал из объемистого нутра чемодана четыре пакета, завернутых в черные пластиковые мешки, которые французы используют для мусора, а соотечественники сидящих в машине — для хранения продуктов. Ну, впрочем, то, что для жителей западной Европы являлось мусором, для русского человека всегда было едой.
В пакетах оказались три пары спортивных костюмов, легкие кроссовки и шапочки. Все это старший приказал надеть, предварительно сняв с себя все, что было. Прямо в машине все трое переоделись. Сложив в чемодан снятую одежду, старший достал лист бумаги и умелыми твердыми штрихами набросал план какого-то строения.
— Наша задача — проникнуть в этот дом. Внутри вести себя тихо. Хозяин дома живет один. Животных нет. Ближайшие соседи — в двух километрах. Цель операции — сам хозяин. Оружия не будет. Шум в любом случае исключен. Связь через “пищалки”. Три сигнала — я внутри. Два — объект взят. Один — опасность.
Он постучал согнутым пальцем по стеклу дверцы. Водитель сразу же занял свое место, и машина, тихо урча двигателем, выехала на дорогу. В пепельнице слабо догорала бумага.
Оказаться в доме, не нарушая при этом покоя его жителей, для Бориса было делом пустяковым. Осторожно прикрыв за собой двери балкона, он мягко проскользнул внутрь комнаты. Выйдя в коридор, Борис мелкими, быстрыми шагами двинулся по нему. Одновременно он услышал слабое попискивание на воротнике. Все трое находились уже внутри дома.
Франция.
Измайлов.
Петр Леонидович уже два часа сидел в своей машине, полностью скрытой за густой листвой кустарника. Наблюдая за куранчиком монитора, он зевал и изредка потягивался, пытаясь размять затекшее от долгого сидения тело. Внезапно глаза его оживились. На экране появились три слабо светящиеся точки, появившиеся по периметру рисунка почти одновременно. — Не зря денежки потратил, — почти с удовольствием подумал Измайлов, — с такой техникой работать — одна благодать.
Хорошо замаскированный проводок тянулся от его машины к дому, в котором находилось уже четверо людей, считая прибывшую вечером накануне телефонную шлюху, сигнал от присутствия которой слабо мерцал на рисунке экрана, приходясь на спальню. Три остальные точки передвигались относительно бодро.
— Стараются, ребята, — пробормотал Петр Леонидович, — думают, что всех умнее и ловчее. — Интересно, кто такие? Поглядеть бы, кого послали. Небось молодых еще ребятушек. Экая жалость-то.., совершенно, впрочем, равнодушно подумал он, снова потянувшись на сиденье.
Тем временем “светлячки” постепенно приближались к спальне. Рядом с ней, за стеной, располагалась верхняя кухня, в небольшом помещении которой, за плотно закрытыми дверями, скопилось уже достаточно большое количество газа, со слабым шипением поступающего из заблаговременно открытых горелок плиты.
— Ну, давайте, давайте, ребятушки, — непроизвольно поторапливал Измайлов осторожные перемещения “светлячков” по экрану. Наконец два из них настолько близко “подползли” к спальне, что Петр Леонидович, не желая больше рисковать, нажал кнопку, напрямую соединенную проводом с электрической зажигалкой для газовой плиты.
Почти одновременно с движением его пальца в небо над домом ударил бледно-синий, почти невидимый на фоне осеннего неба столб пламени. По крыше машины забарабанили мелкие обломки черепицы. Из окон второго этажа, звеня, посыпались стекла.
— М-да, — иронично отметил Измайлов, — миллиончика как не бывало. Пора в путь-дорогу, — пропел он, и его авто, резво набрав скорость, выскочило из кустов, волоча за собой оборвавшиеся провода.
Уже подъезжая к шоссе, Петр Леонидович увидел, как из леса по направлению к его, уже бывшему, дому вынырнул чей-то “мэрс”.
— Ага, — удовлетворенно отметил он, — вот и техника.
Насвистывая, он вывел машину на шоссе и покатил по быстровысыхающему под утренним солнцем асфальту.
Когда “мотоциклист” подвел машину ближе к дому, тот вовсю горел. Жадные языки пламени яростно облизывались из окон.
“Мотоциклист” знал, что нельзя ему было сюда ехать. Ему нужно было стоять в лесу и двигаться только по сигналу пищалки, и то, если на его взгляд, все будет спокойно. Но не мог он бросить здесь ребят одних.
Выскочив из машины, “мотоциклист” большими прыжками взбежал на крыльцо. Ударом ноги он распахнул двери и только тут понял, что ребята угодили в ловушку. Дверь оказалась незаперта.
Вестибюль первого этажа медленно наполнился дымом, тугими клубами накатывающимися по лестнице, ведущей наверх. Там царило уже настоящее пекло. Внизу, под самой лестницей, широко раскинув руки лежал один из парней, которых он вез на машине. Лицо лежащего было иссечено множеством мелких порезов, видимо от осколков брызнувшего при взрыве стекла. “Мотоциклист” не совсем ловко ухватил парня поперек тела и, удивляясь своей собственной, непонятно откуда взявшейся силе, вытащил бесчувственное тело наружу. С трудом запихивая свой груз в салон машины, он услышал как в доме кто-то пронзительно завыл и тут же замолчал. Парень что-то пробормотал и зашевелился.
— Ну, слава те...—, буркнул “мотоциклист” и тут же одернул себя. Впервые за последние шесть лет он произнес что-то на своем родном языке, да еще в чьем-то присутствии.
Второй раз войти в дом ему уже не удалось. Из входных дверей высовывались языки пламени.
“Мотоциклист” выругался и вернулся к машине. “Мерс” резко сдал назад и стремглав стал удаляться от объятой пламенем могилы его коллег.
Москва.
Порыгин.
Федор Ильич только что вернулся с доклада руководству. Конечно, до этого генерал не раз переживал различные неудачи, но именно сейчас особенно остро ощутил, что его служебная лестница готова вот-вот под ним обломиться. Хоть для него важнее было другое, а именно, гибель двух его подчиненных, один из которых — полковник Свиридов был если и не другом генерала, то просто близким ему человеком. Кроме того, можно было прямо сказать, что с провалом операции, возникла реальная угроза для расшифровки старого нелегала, которого генерал лично “вел” уже более пяти лет.
Само-собой, Порыгин никогда не ожидал полного успеха при проведении подобных операций. Не верящий ни в черта, ни в бога, генерал в работе был все-таки человеком суеверным.
Попросив секретаря принести ему чай, Федор Ильич попытался успокоиться. Он уже распорядился по “дипломатическим” каналам управления насчет оставшегося в живых сотрудника. Предпринял все меры для отключения нелегала от провалившейся операции. Уже была подготовлена убедительная версия о “несчастном случае”. Ее нужно было пустить в ход, если французы выйдут на кого-нибудь из живых участников операции. Но это возможно, если только полиция свяжет исчезновение двух русских туристов с взрывом и пожаром в доме на побережье.
Сотрудник ГРУ в посольстве, срочно подключенный к этому делу, проявил себя молодцом. Он сразу же сообразил, что нужно делать. Вызывающий определенные опасения руководитель тургруппы был повторно “обработан” в связи с предстоящим допросом в полиции после заявления о пропавших туристах.
Пострадавший “спецназовец” теперь, по версии, прибыл отдельно от пропавших и в день их исчезновения выходил из гостиницы один, что и было в действительности. Парень, слава богу, оказался настолько крепким, что обращаться к французским медикам ему не пришлось. Уже на следующий день он был отправлен в Москву.
Здесь все было сделано правильно. Конечно, оставалось висеть в воздухе множество мелких неувязок, но собрать их в единое целое у генерала просто не оставалось времени. В этом конкретном случае он выбрал единственный правильный путь к решению данной ситуации — быстроту действий, и не ошибся.
Справившись с этими неотложными задачами, генерал постепенно переходил к анализу произошедшего провала. Даже из неудачи он старался почерпнуть максимум информации.
Об этой операции во всех ее тонкостях знал он один. Тут все было ясно. Со стороны французов нет визга о русских “чекистах-террористах” значит, их разведка, скорее всего, тоже не при чем. Причины неудачи нужно было искать на том пути, по которому к начальнику ГРУ пришла эта папка с делом и указания по поводу Измайлова. А ведь это все “протекло” на голову генерала сверху, от людей, занимающих высокие посты в военной иерархии государства. Подозревать в чем-либо было затруднительно, да и небезопасно. Хотя, учитывая неоднородность политических приверженностей, царящих во всех структурах власти, предположения Порыгина были и не такими уж беспочвенными.
Генерал допил остывший чай, встал и подошел к окну. На него глядело хмурое осеннее солнце, пробившееся сквозь низкую облачность, повисшую над столицей.
Нет, скорее всего, его непосредственное руководство здесь сыграло роль передаточной инстанции. Какой смысл был в том, чтобы, передав ему эти, конечно же, без сомнения, очень важные материалы и отдав приказ выйти на контакт с Измайловым, способствовать провалу операции. Нужно было проследить движение документов до того, как они попали в руки военных. Ведь засуетился же некий майор Чесноков. Успел ведь обработать руководителя группы.
“Копать” связи этого майора? Соваться в чужое министерство? Если с первым еще можно было что-то придумать, то со вторым — вряд ли... Что там скажешь? Что некий их майор работал по каким-то туристам? Да он сто причин найдет, оправдывающих его беседу с этим руководителем.
Порыгин устало положил руки на папку с документами. Надо было еще раз изучить бумаги и досконально проследить все следы, указывающие на передвижение этих документов, хотя бы приблизительно выяснить судьбу недостающих страниц.
Архангельск.
Ватолин.
Старший оперуполномоченный уголовного розыска майор милиции Ватолин был приглашен на оперативное совещание лично начальником райотдела. Этой высокой чести, по мнению Борисыча, он был удостоен только потому, что за последние шесть месяцев сумел ловко уйти уже от трех подобных мероприятий, гордо именуемых совещаниями.
Раньше, по молодости и, как понимал Борисыч, по собственной тупости, он с превеликим рвением готовился к каждому из них, пытаясь какими-нибудь новыми и, может быть, не совсем обычными предложениями улучшить работу отделения уголовного розыска.
Слушая горячие выступления, сначала опера, затем — зама, а в итоге — начальника районного ОУра, постоянно меняющееся, как трусы “неделька”, руководство отдела реагировало по-разному. Одни — душевно внимали, другие — грубо обрывали, третьи — улыбались улыбкой олигофрена. Итог всегда оставался одним и тем же — нулевым. Не жалующийся на пониженное умственное развитие Ватолин сначала недоумевал. Как же так?! Если его предложения всем понравились, то почему ни одно из них ни разу не приживалось в работе отдела?
Уже теперь, по прошествии более чем десяти лет службы в органах, Борисыч больше не задавался этим вопросом. Ему было даже смешно от того, что он, будучи сопливым опером, пытался что-либо изменить в этой огромной, засиженной мухами и бюрократами, системе. Что говорить про него... Даже министерские приказы в своем подавляющем большинстве не оказывали абсолютно никакого воздействия на работу нижних подразделений. Эти приказы и разного рода циркуляры строго изучались, по ним проводились зачеты и занятия. Но факт оставался фактом, все они уже через месяц после их поступления в отделы пылились гигантскими, никому не нужными кипами в архиве. Доставались они оттуда только в двух случаях. Когда ожидалась проверка или же требовалось срочно наказать какого-нибудь милицейского строптивца, а за что конкретно, руководство не могло определиться.
Но в общем и целом жизнь милицейская текла своим чередом. Изредка стрелялись министры, суетились генералы, страшные и одновременно жалкие в своем стремлении как можно больше урвать перед пенсией, жадно глядели на них разнокалиберные по амбициям полковники, глухо матерились рядовые работники, ежедневно подставляющие свои умасленные горбы под шустрые ноги милицейских карьеристов, а в дни получки получающие нищенское денежное содержание, хватавшее только на то, чтобы не умереть с голода их семьям. На этом фоне участившиеся крики “давай” кроме злобного смеха уже ничего не вызывали.
На совещании все шло как обычно. Теперь уже другие молодые ребята резво выпрыгивали на трибуну и с пеной у рта начинали доказывать то, что доказывал десять лет назад Борисыч, а до него кто-то другой. По лицу начальника, сидящего за столом президиума, было видно , что все это до чертиков ему надоело. Сидящие в зале ветераны также откровенно зевали. Но одна существенная разница между ними все-таки была. Если райотделовские старички предпочитали просто работать, то начальник пытался еще карабкаться по служебной лестнице. Ему позарез нужен был полный зал сотрудников, так как вскоре освобождалось теплое, по милицейским меркам, место руководителя информационного центра УВД. Просто играть роль “рачительного и строгого” еще не пришло время. Генерал, который предупредил его, что прибудет на совещание, еще не прибыл.
Сладко продремавший почти все время трибунного брызганья слюной Борисыч был грубо разбужен чьим-то “петушиным”: “Товарищи офицеры!” На совещание пожаловал начальник УВД. Генерал с кряхтеньем осилил крутой подъем на трибуну и взял слово. Ни с того, ни с сего он дал высокую оценку работы полуразвалившегося отдела, чем явно обрадовал начальника РОВД, ожидавшего дежурного разноса. Подполковник даже расправил плечи. Место в УВД засветилось для него яркими красками.
Все прояснилось только тогда, когда багроволиций генерал торжественным голосом объявил, что старший оперуполномоченный отделения уголовного розыска майор милиции Ватолин М.Б., награждается орденом за личное мужество. Окончательно проснувшийся отдел тихо ахнул. Борисыч, явно занервничав, подошел к трибуне, где ему руководящая рука торжественно пихнула орден и книжечку.
— Служу Советскому Союзу, — ляпнул ошеломленный происходящим Борисыч. Все, включая генерала, засмеялись, не зная того, что Ватолин, сам того не понимая, опять попал в точку.
Его наградной приказ пролежал в могилоподобных сейфах МВД несколько лет. Отдельным президентским, тогда еще горбачевским, указом всего за два дня до большевистского путча Ватолину предписывалось получить “Боевое красное”. И вот, согласно переменившимся временам, “Боевое красное” трансформировалось в “Личное мужество”. А вот за что конкретно ему был вручен орден, никто толком не знал, да и генерал, скорее всего, тоже. Лично он никакого представления не подписывал.
Украина.
Измайлов.
Стоило Петру Леонидовичу пересечь границу бывшего Союза, как тут же принялись вовсю раскручиваться маховики его связей. Один только звонок в Москву из “жопно-блохитной” Украины привел в нервное движение множество народа.
Тем не менее Измайлов особо не спешил покидать теплый и по-осеннему щедрый “Кыюв”. И действительно, куда было спешить. Сейчас ему удалось стряхнуть с хвоста всех разом — и “друзей”, и врагов. Этим можно было воспользоваться, так как первые, при определенных обстоятельствах могли стать похуже вторых. Теперь можно было не спеша продумать дальнейшие действия на территории этого СНГ. Измайлов никогда не считал себя патриотом, хотя когда-то сильно переживал из-за развала Союза Социалистических и заключавшего в себе для Петра Леонидовича понятие “Родина”. Теперь ему было глубоко наплевать на политическую и всякую иную ситуацию в его бывшем отечестве. Да и прибыл он сюда не по своей воле и вовсе не для того, чтобы обеспечить себе в дальнейшем спокойную жизнь. Жизнь без различного рода дерганий и, уж дураку понятно, подальше от этой помойки.
Пройдясь по почти не изменившемуся “хрящатику”, Измайлов примерно понял, что его ждет в Москве. Бардак. Так, одним словом он охарактеризовал бы произошедшие уличные изменения. Везде царило какое-то нездоровое оживление. Торговали всем подряд. Сигаретами, жвачкой, пивом, водкой и телом.
У ресторана гостиницы, где временно остановился Петр Леонидович, он с превеликим трудом отбился от двух “телок”, которые буквально затерроризировали, как им показалось, иностранца, своим животным инстинктом унюхав в его карманах валюту. Чтобы не быть до смерти задушенным зверским запахом духов, пота и необъятными титьками этих двух охотниц за легким заработком, Петру Леонидовичу пришлось буквально отталкивать их от себя. Обматюгав его, телки свалили по направлению к другой жертве. На всем этом фоне Измайлова нисколько не удивило бездействие какого-то милиционера-полицейского, с добродушным видом наблюдавшего за его борьбой с проститутками.
Утром следующего дня Петр Леонидович уже подлетал к Москве. Уже в “хохляндии” он перестал быть иностранцем, приобретя за сто “зелененьких” паспорт гражданина “СССР” с российской пропиской. Для этого ему пришлось сыскать бывшего соратника по работе Павла Игоревича. Встретил тот его не очень ласково и только после того, как Измайлов достал из кармана доллары, Павел Игоревич сменил тон.
— Ты понимаешь, Леонидыч, время сейчас такое. Без денег — никуда, — попытался оправдать свою первоначальную холодность Игоревич, вручая Измайлову паспорт. — Да ты и сам видишь, что тут творится. Если бы не доллары, хрен бы документы тебе кто выправил. А за доллары — что хошь...
Не обращая внимания на того, Петр Леонидович тщательно проверил документ и остался доволен. Сработано все чисто. Настолько чисто, что можно было даже догадаться где именно. Подхалтуривали ребята из технического отдела бывшего УКГБ УССР.
— Ну что ж. И правильно делают, — подвел итог осмотру Измайлов.
Его самолет приземлился в Быково. Таксист, в машине которого Петр Леонидович очутился, показав бумажку в десять долларов, всю дорогу весело травил разную ерунду и внимательно поглядывал на пассажира в зеркальце, пытаясь определить, сколько же этих вожделенных зеленых денежных знаков можно будет с него содрать. Утомленный дорогой Измайлов смежил глаза и не заметил, как “волжанка” повернула в сторону от нужного ему маршрута, петляя по улицам в направлении окраины.
Москва.
Измайлов.
Когда Петр Леонидович, внезапно для себя задремавший на заднем сиденье такси, открыл глаза, машины тормозила во дворе какого-то серого, невзрачного домика с заколоченными окнами.
— В чем дело? — вскинулся было Измайлов, но, увидев спешащих к машине двух милиционеров, замолчал.
— Дело в шляпе. Приехали, папаша, — весело сообщил ему таксист, открывая дверцу машины со своей стороны и свешивая ноги на землю. Петр Леонидович явно ничего не понимал.
— Куда приехали-то, сынок? — в тон водительскому “папаше” спросил, впрочем, не ожидая ответа на свой вопрос.
Милиционеры, тем временем подошедшие к такси, вели себя уверенно и невозмутимо.
— Ваши документы, — потребовал один из них с сержантскими нашивками. Он просунул руку через открытую дверцу машины и нетерпеливо зашевелил пальцами. Измайлов достал паспорт и сунул его в грубую руку сержанта.
— Тэкс, — открыл тот паспорт, — Смирнов Георгий Иванович, — прочитал он. — Жора, значит. Вот что, Жора, вылазь-ка ты из машины, — тут же предложил он пассажиру. Петр Леонидович нехотя вынырнул из салона и остановился рядом с сержантом, продолжавшим разглядывать документ.
— Ты кого это, Валек, к нам привез? — повернулся сержант к таксисту, шушукающемуся со вторым милиционером у капота машины.
— Кого просили, того и привез, — внезапно огрызнулся Валек и рыскнул глазами на своего пассажира.
— Ну, ну, — согласился “серж” и вяло предложил Измайлову, — давай, Жора, выкладывай все из карманов. — Милиционер подошел к капоту “волжанки” и указал на него рукой, на одном из пальцев которой Петр Леонидович увидел большую золотую печатку.
Измайлов повел глазами вокруг машины. Густые заросли акации окружали двор, на котором они находились сейчас вчетвером. Петр Леонидович, таксист и работники милиции. Данная ситуация выглядела несколько странновато. Явно что-то было здесь нечисто. Непроизвольно покачав головой, Измайлов не спеша подошел к капоту и принялся доставать из карманов их содержимое. Теперь он более внимательно следил за поведением таксиста и его друзей, милиционеров. Те, в свою очередь, заинтересованно следили за его руками, извлекающими на свет разную дребедень. Петр Леонидович увидел некоторое оживление, пробежавшее по лицам троих, при появлении бумажника и непроизвольно выбрал правильную для себя линию поведения. Он самостоятельно распотрошил бумажник, водрузив на ее верх десятидолларовую купюру.
— Все, — чуть ли не победно выдохнул он.
— Все? — явно неудовлетворенно откликнулся Валек и как-то виновато поглядел на “сержа”.
— Тэкс, — протянул тот, — давай его кэйс.
Таксист сноровисто вытащил из салона портфель Измайлова и вывалил его содержимое на тот же капот. Пока таксист и второй милиционер ворошили тряпки, Петр Леонидович стоял не двигаясь.
Кто были эти люди, для него уже важно не было. Были ли это настоящие милиционеры или просто переодетые в форму работников милиции какие-нибудь “экспроприаторы”, Измайлова не волновало. В том и другом случае нужно было срочно прикидываться дураком.
— Товарищи милиционеры, — подал он голос, — все-таки объясните мне, что происходит, — Петр Леонидович говорил это без всякого возмущения. — Я нахожусь в командировке, проездом через Москву, и не знаю, извините, что тут у вас происходит. Вы, вероятно, кого-то ищете? Я понимаю. Но насчет меня можете быть уверенными, — Измайлов старался не переиграть, увидев, что все трое хмуро глядят на него.
— Я человек занятый. Сам майор запаса. И никому из посторонних про ваш скрытый пост говорить не буду. Я же вижу, насколько все это серьезно...
Петр Леонидович уже разглядел высовывающийся из-под полы теплой куртки второго милиционера хищное дуло “калашника”, а точнее, АКС-74, уж в этом-то бывший чекист разбирался четко.
Троица переглянулась.
— У вас, вроде, доллары были, — чуть было не испортил всю игру Измайлову таксист.
— Ах, это.., — очень натурально рассмеялся Петр Леонидович.
— Это брат в Киеве пихнул, сказал, что в Москве без этого никуда, — теперь ему точно стало ясно, что перед ним никакие не милиционеры. По их лицам было заметно, что они на распутье. Брать или не брать. Эдакие российские “гамлеты” с уголовным уклоном.
Взгляды лжемилиционеров недоверчиво перемещались с десятидолларовой бумажки, сиротливо лежащей на капоте среди пятидесятирублевок, на лицо пассажира, расплывшееся в дебильноватой улыбке.
Москва.
Измайлов.
Петр Леонидович уже немного успокоился, дав этим трем идиотам еще один выход из создавшегося положения. Они, конечно же, могли польститься на его три тысячи “рваных”, но тогда, и это однозначно, сегодняшний их “заработок” этим бы и ограничился. Совершенно нелепо было бы предположить и то, что они будут “мочить” клиента из-за этих копеек. Ребята-то крутые. Вон и АКС это доказывает. Такие по мелочам играть не привыкли. Измайлов ждал, что скажет “серж”, которого он выделил сразу же как главного.
— Тэкс, — знакомо протянул тот, — я вижу, Георгий Иванович, что вы человек понятливый...
“Серж” своим “Георгием Ивановичем” очень порадовал Измайлова. Он буквально почувствовал, как мысли того потекли в нужном для него направлении.
— Ну, давай, давай, кретин, — непроизвольно поторопил он про себя тугой мысленный процесс “сержанта”, а вслух серьезно заметил:
— Конечно же, товарищи, я понимаю, что вам необходимо сделать свою работу до конца, обыскать меня, чтобы быть во мне уверенными. Пожалуйста, — Измайлов с готовностью снял куртку и передал ее оторопевшему “сержанту”, еще раз мысленно похвалив себя за то, что не потащил валюту дальше Украины, а разменял ее на “советские” дензнаки и выслал в Москву до востребования на имя Смирнова, то есть, теперь уже, на свое.
Петр Леонидович спокойно дал себя полапать подошедшему второму “милиционеру”, и, поймав себя на мысли, что прикидывает, как половчей “взять” автомат, тут же забормотал.
— У нас только и осталась одна милиция в стране, кто работает по-настоящему... Я, скажите мне, хоть кого ловите-то?
“Сержант”, протягивая ему куртку, неумело откозырял.
— Извините, товарищ Смирнов, за беспокойство, конечно, но сами понимаете — служба. А ловим мы налетчиков, которые грабят таких, как вы, доверчивых гостей нашей столицы.., — здесь “сержант” явно не справился с собой и коротко хохотнул, поглядев на таксиста.
— Ну что вы, — втискивая руки в рукава куртки, совсем вошел в роль провинциального придурка Петр Леонидович. — Что вы, — повторил он, — ну как можно... Вы еще и извиняетесь. Это, право слово, даже неудобно как-то...
— Товарищ младший сержант, — строгим голосом обратился “сержант” к таксисту, вытаращившему при этом на него глаза. — Приказываю быть вам более наблюдательным и выношу вам устное порицание.
Услышав это, второй “милиционер” с трудом сдерживая приступы смеха, отошел к дому.
— Доставьте уважаемого Георгия Ивановича до нужного ему адреса, — играя до конца, опять приказал “сержант”, — и мы очень надеемся, что вы нас больше не подведете.
Таксист уверенно вывел машину из двора, и “волга” снова запетляла по узким улочкам столичной окраины. Валек больше не трепыхался и не смотрел на пассажира в зеркальце. Петр Леонидович, вполне довольный собой, тоже особо разговаривать не стал.
У конечной точки маршрута он молча вышел из машины и, подойдя к окошку со стороны водителя, постучал.
Тот слегка опустил стекло.
— Слушай. Знаешь, что я хочу тебе сказать, товарищ младший сержант, — доверительно наклонился к таксисту Петр Леонидович.
— Ну, — буркнул тот, в нетерпении отвязаться от него.
— Ты — младший козел, а твой подельник — сержант, он старший козел.
Посвистывая и небрежно помахивая потрфелем, Измайлов отошел от такси и скрылся за углом.
— Во, сука! — только и смог произнести “младший козел” и остервенело дернул “волжанку” с места.
Москва.
Сухоруков.
— Ну, проходи, проходи, — не называя гостя по имени, тем не менее радушно пригласил гостя Михаил Иванович. Измайлов несколько настороженно просочился в двери и, остановившись в прихожей, поздоровался.
— А ничего у тебя квартирка, — окинул он оценивающим взглядом просторную прихожую.
— Шутишь, — отозвался Сухоруков, принимая куртку у гостя, — это не мое все, а общественное. Куда мне, пенсионеру, такое содержать. Не по карману, сам понимаешь...
Он провел гостя в двери одной из комнат. Здесь Петр Леонидович опять приостановился. Финская мягкая мебель, японская видеосистема и столик, заставленный закусками, так ярко контрастировали с только что увиденной серостью подъезда, что Измайлов опять не удержался от восклицания.
— А я ведь бездомный теперь. Погорелец, — сказал он в спину Сухорукова, проскользнувшего к столику. Тот на сказанное Петром Леонидовичем только неопределенно хмыкнул.
— А учитывая то, что я нигде не работаю и пенсии от государства не получаю, — продолжал ерничать Петр Леонидович, присаживаясь на белоснежный чехол дивана, — мне вообще неудобно наблюдать этакую роскошь...
— Леонидыч, кончай вышибать слезу, — засмеялся Сухоруков, ей-богу, сейчас зареву. А если серьезно, то я уже в курсе всех твоих несчастий, и если у тебя возникли проблемы с финансами, то выручим...
Петр Леонидович вяло замахал руками.
— Шучу я, шучу. Это во-первых. А во-вторых, я не Леонидыч уже, а такой же, как и ты, Иваныч, причем Георгий или просто Жорик, как меня называют знакомые столичные милиционеры, — Измайлов засмеялся, вспомнив лицо таксиста, узнавшего, что он “козел”.
— Какие еще милиционеры? — насторожился Сухоруков, непонимающе вскидывал глаза на собеседника.
— Да, по дороге к тебе познакомились, — опять усмехнулся Измайлов, заметив беспокойство Михаила Ивановича. — Ничего у вас милиционеры, приятные ребята... А если серьезно, то давай, Иваныч, обрисуй-ка ты мне, так сказать, обстановочку. Я вообще-то в курсе, как все это выглядит снаружи, а изнутри, надеюсь, ты меня ознакомишь...
— Хорошо, старина, — быстро согласился Сухоруков, с готовностью закивав головой с явными следами пробивавшейся лысины.
— Но сначала давай за встречу, — он протянул хрустальный стаканчик гостю. Они молча выпили.
— Дела здесь обстоят нормально. Серьезных поводов для беспокойства пока нет. Пока, — повторил с ударением на последнем слове Сухоруков, снова наполняя опустевшие стаканчики из какой-то невероятной для русского человека конфигурации бутылки.
— Кончай, давай, — заерзал Петр Леонидович, — если все так “нормально”, то какого хрена я здесь? Ты что, думаешь, все так просто? Позвонили — приехал. Это тебе не из Тамбова... Да я уже и думать забыл про всю эту срань и вдруг, на тебе... Все псу под хвост, — Петр Леонидович огорченно покачал головой, стараясь успокоиться и хотя бы временно избавиться от острого чувства неприятия произошедших событий. Все-таки все случившееся оказалось слишком большим грузом для психики даже такого, уже много повидавшего на своем веку человека.
Увидев, как удивленно откинулся в кресле Сухоруков, Измайлов замолчал. Затем резко поднес ко рту налитое и залпом выпил.
— Ты, Леонидыч, не нервничай, — как можно спокойнее посоветовал Михаил Иванович, которого действительно удивил резкий тон всегда сдержанного Измайлова.
— В том, что так все вышло, нашей вины нет. Не знаю уж сейчас, как именно и почему, но на тебя вышли вояки. Сам понимаешь, дело-то это закрыто было только на время, пока здесь все разбирались, кто есть “ху”, и с союзным навозом расхлебывались. Теперь картинка иная. Вовосю идет грызня в стане победивших "демократов" “. В ход, видать, пошли все средства. Дело твое высоко перед путчем "плавало" и на дне какого-нибудь там сейфа опуститься не успело. Кто конкретно его по новой крутить стал и где оно находилось до этого, я не знаю, хотя не раз пытался проследить его. Но то, что у вояки до недавнего времени его не было, это точно. И не их “комитета” оно туда попало, это я тебе тоже точно могу сказать, — Сухоруков немного помолчал. — А чему, собственно, удивляться? Ты ведь единственный, кто может все для “них” по полочкам разложить. Кроме тебя некому. Вот поэтому ты и здесь... Слава богу, хоть живой и не “в темнице сырой”. Сидишь, понял, пьешь коньяк.
Москва.
Порыгин.
Экс-президент никак не мог понять, в связи с чем к нему на прием записался ни кто иной, как генерал-лейтенант Порыгин. До этого между ними состоялся телефонный разговор, в котором генерал пояснил, что дело, по которому он хочет поговорить с бывшим президентом, настолько важное, что он надеется встретиться с ним именно сегодня.
Подобная настойчивость вполне официального и относительно высокого по должности военного чиновника невольно заставляла нервничать. То, что генерал при этом сознательно шел на приватность их встречи, конечно же, еще ни о чем не говорила, но бывший чутко уловил некоторую нервозность в голосе Порыгина. После телефонной беседы с ним у Сергея Михайловича появилось чувство, что ему предстоит совсем непростой разговор.
Когда секретарь доложил, что в приемной ожидает генерал Порыгин, экс-президент постарался взять себя в руки и попросил пригласить того в кабинет. Когда тот вошел, бывший президент, имеющий хорошую память на лица, понял, что раньше они не встречались. Тем не менее широко, как старому знакомому, он улыбнулся генералу и, поздоровавшись, пригласил присесть того в одно из мягких кресел, стоявших у стола.
— Я вас слушаю, Федор Ильич, — обратился он к визитеру, аккуратно присевшему на предложенное место.
— Сергей Михайлович, — просто, но несколько зажато начал тот, — я пришел к вам с важным вопросом, конкретно касающийся некоторых событий, произошедших в Москве перед самым августовским путчем.
Генерал внимательно следил за лицом собеседника.
— Хочу заметить, что к вам я обратился только за помощью.
— Конечно, я буду рад помочь вам, Федор Ильич, насколько это возможно, — мягко передвинул на столе какую-то бумажку бывший президент.
— Летом 1991 года, перед самой вашей поездкой в Фарос, в Москве произошли небезызвестные вам события.., — генерал несколько замялся.
— Извините меня, Федор Ильич, за то, что я вас прерываю, — внезапно осевшим голосом остановил генерала хозяин кабинета.
— Я вижу, что вы опасаетесь чего-то... Можете говорить смело. В этом кабинете нет подслушивающей аппаратуры. В этом я вас со всей уверенностью заверяю. Пожалуйста, продолжайте.
— Спасибо, — поблагодарил Порыгин. Он не стал говорить собеседнику, что и сам предпринял некоторые меры предосторожности.
— Так вот. Эти события, как установлено, касались вопроса о биоэнергетических возможностях, при помощи специальной аппаратуры воздействия на психику человека. У меня имеется полный отчет по системе КГБ, из которого явствует, что действительно, в структуре самого комитета имелся такой отдел, занимавшийся этим вопросом с 1971 года по 1984 года. Все это вам, без сомнения, известно.
Порыгин увидел, что собеседник утвердительно покачал головой.
— Поэтому я хочу попросить вас кратко ознакомить меня с имеющейся у вас информацией по этому делу...
Сергей Михайлович внимательно поглядел на собеседника. Вообще-то еще никогда до сего дня внешность и поведение встречавшихся ему людей, не могла обмануть бывшего президента. Вот и сейчас перед ним сидел, конечно же, честный, прямой человек и.., тем не менее, хозяин кабинета колебался, понимая всю серьезность их разговора. Он всей душой желал бы помочь этому генералу, но что-то его останавливало.
— Федор Ильич, вы совершенно правы в том, что мы в своей беседе, — бывший президент улыбнулся, — хотя какая это беседа, если говорили пока только вы. Ну хорошо. Касаемо дела государственной важности. Если бы вы меня предупредили о характере нашей встречи... А так. Мне нужно еще раз обдумать вашу просьбу. Посмотреть свой личный архив, чтобы при следующей нашей встрече говорить с вами более предметно.
Единственное, что я могу сейчас вам сказать, так это то, что этим делом, по моему личному указанию, до передачи его в комитет занимался непосредственный исполнитель, а именно, мой помощник,бывший конечно, Григорьев Степан Юрьевич. Надеюсь, вам знакома эта фамилия. Второе. Меня относительно подробно по этому самому делу опрашивал следователь Российской прокуратуры Смирнов, которому я дал подписку о неразглашении содержания нашей с ним беседы.
— Значит, если я вас правильно понял, — уже вставая с кресла, — я второй человек, который говорил с вами на эту тему после лета 1991 года? — Порыгин, казалось, нисколько не был обижен отказом Сергея Михайловича.
Тот утвердительно ответил. Генерал, поблагодарив за, в общем-то, несостоявшуюся беседу, попрощался и вышел из кабинета, оставив хозяина кабинета,...теперь только кабинета, в некотором смятении.
Москва.
Сухоруков.
После того, как Сухоруков покинул квартиру, оставив в ней полным хозяином Петра Леонидовича, он не спеша двинулся по улице. Пройдясь немного по свежему воздуху, Михаил Иванович остановился, и тут же к нему подкатил “форд” темно-вишневого цвета. Из остановившейся машины вынырнул ее водитель и услужливо распахнул дверцу заднего сиденья.
Михаил Иванович молча влез в теплое нутро машины и, бросив уже успевшему примоститься на водительском месте, шоферу, — Домой, — устало закрыл глаза, еще раз не спеша, прокручивая в голове нелегкий разговор с Измайловым.
После того, как Петр Леонидович несколько успокоился, они хорошо поговорили “за жисть”. Измайлов уже нормально воспринимал информацию о событиях, предшествующих его появлению в Москве. По всей вероятности, он все-таки поверил в то, что “гэрэушники” вышли на него самостоятельно. Вообще, на взгляд Сухорукова, старый чекист несколько расслабился за полтора года сладкой и богатой жизни за кордоном. Забыл, старина, что в стране развивающейся демократии нужно держать ухо востро. Забыл, что здесь никому нельзя верить. Даже старым друзьям по работе. Вернее, особенно им.
Михаил Иванович невольно улыбнулся и зашевелился на сиденье, поудобнее вытягивая ноги.
Первым делом нужно было вытянуть из старика максимум информации про агрегат, а затем колоть его по поводу андроповского досье. Но перед этим самое пока главное. Нацелить Измайлова на подчистку нежелательных именно для него, а уж в этом-то Сухоруков постарается того убедить, кое-каких пятнышек, своей, якобы, биографии. А уж если Михаил Иванович получит все это, то можно будет смело старика убирать. Тем более, его здесь вроде как и нету.
Сухоруков очень убедительно, вроде, объяснил Измайлову про то, что тому жизненно необходимо убрать тех свидетелей, которые могут еще что-то вспомнить и рассказать. А вот то, что эти люди могут “вспомнить и рассказать” что-то именно про него, Сухорукова, он, конечно же, не стал уточнять. Михаил Иванович постарался внушить Измайлову, что оказался в пиковом положении, выход из которого единственный — убирать свидетелей.
А вот когда Петр Леонидович с помощью своих “зомбиков”, на которых его с удовольствием выведет его “лучший друг” Сухоруков, подчистит грязные хвосты, вот тогда... останется только один человек, у которого в руках находились опасные и важные для Михаила Ивановича бумажки. Пока трогать его было опасно. Пусть думает, что прижал этого “старого пердуна” товарища Сухорукова и вертит им как хочет. Ему это простительно. Молодой еще, глупый. Но удочку, видать, хочет закинуть далеко. Так далеко, что Михаил Иванович невольно подумывал, что можно будет и пристроиться в “кильватер” этому молодому да раннему. С Измайловым разобраться только и досье вытрясти. Тогда “один-один” получится. У “молодого” — компрамат на Сухорукова, а у Михаила Ивановича — досье...
Машина, повизгивая шинами, подкатила к дому. Водитель, заученно обежав капот, предупредительно открыл дерцу и выпустил пассажира.
— Завтра приезжать не надо. Но если что, будь готов, — строго бросил ему Сухоруков.
— Понял, — с готовностью откликнулся тот и, проводив хозяина до дверей квартиры, выскочил из подъезда.
Проживал Михаил Иванович все в той же своей старой квартире стандартной пятиэтажки. У него уже давно была возможность переехать в любой район Москвы, но делать этого Сухоруков не хотел. Кто знает, куда еще все это повернется. Кто знает... В России-матушке разные чудеса возможны. Чего вылезать зря на вид? Деньжата водятся и ладно. Нужно еще очень и очень посмотреть, прежде чем менять что-то в своей никому не видной и, слава богу, не нужной жизни.
Когда Михаил Иванович зашел в свою квартиру, “старичок” Измайлов вышел из подъезда четырехэтажного дома и неспешно направился к остановке общественного транспорта. Его по-молодому энергичная и подтянутая фигура умело ввинтилась в переполненный автобус. Если бы Михаил Иванович видел его сейчас, он бы очень засомневался в своих выводах относительно Измайлова. Петр Леонидович нисколько не напоминал теперь того, несколько растерянного и неуравновешенного старика, каким он выглядел четыре часа назад.
Москва.
Экс-президент.
После сегодняшней, несостоявшейся в полном смысле этого слова, беседы с генералом Порыгиным, бывший так и не сумел обрести душевное спокойствие.
Генерал, в принципе, оставил о себе приятное впечатление. И лицо он вполне официальное. Почему же он пошел на эту частную встречу с никому, вроде, кроме озверевших уже бывших соратников по партии и журналистов, не нужным бывшим президентом бывшей страны? Практичный ум Сергея Михайловича требовал ответа на эти вопросы. Без этого он не мог принять какого-либо конкретного решения.
Порыгин сказал, что хочет поговорить насчет событий лета 1991-го. Выходит, что он обладает кое-какой, но все же не полной информацией. Зато экс-президент обладал этой информацией в полном объеме. Он задавал вполне конкретные вопросы, называл конкретные фамилии...
Что-то вспомнив, Сергей Михайлович потянулся к телефону и, набрав нужный номер, с нетерпением стал прислушиваться к длинным гудкам вызова. Наконец трубку подняли.
— Здравствуйте, Степан Юрьевич, — поздоровался звонивший и, получив ответ, тут же спросил, — Я вам помешал?
В трубке что-то забубнили. После непродолжительного разговора Сергей Михайлович повесил трубку.
Странно, но с его бывшим помощником никто из прокуратуры по поводу известных событий не разговаривал. Дело оборачивалось совершенно по-иному. Что-то помешало расследованию двигаться по вполне четко обозначенной колее.
Получается так, что теперь только три человека знают то, что бывший сотрудник охраны Президента, подполковник Сухоруков был как-то замешан в этом деле. Всего три человека. А о том, что они это знают, известно только лишь одному — следователю Смирнову. А ведь Сухоруков — это единственная ниточка, ведущая к некоему пенсионеру-комитетчику, который, как было известно Сергею Михайловичу, летом 1991-го как сквозь землю провалился, несмотря на то, что его розыском занимался весь центральный аппарат комитета...
Бывший президент в своих размышлениях упускал то, что кроме него, помощника и следователя, непосредственное отношение к делу имеют еще двое. И это было понятно. Просто бывший государственный деятель и мыслил категориями государственного масштаба. Что ему было за дело до какого-то там Сухорукова и тем более ничего из себя не значащего милицейского майора из захудалого северного города. Это были простые исполнители.И он не брал их в расчет. Ведь бывший президент “страны дураков” был сильным политиком и никудышным следователем. Впрочем, последнее отнюдь не умаляло его человеческих достоинств, тогда как первое почти полностью не позволяло ему быть человеком в полном смысле этого слова.
Только теперь, когда он оказался в стороне от государственных дел, все более и более он становился просто человеком. В последнее время все чаще и чаще он приходил к мысли, что значительную часть своей жизни он прожил далеко не самым лучшим образом. Сейчас он понимал, что, занимаясь политикой во всех ее проявлениях, утратил каку-то душевную свободу. Он никогда никому не признавался, что до сих пор, в теперешней жизни, как политик он намного сильнее просто человека.
Наверняка и посещение этого генерала он мог бы воспринять чисто по-человечески. Тем более, тот сам дал ясно понять, что явился не как лицо официальное. Тем не менее и здесь Сергей Михайлович действовал как политик, восприняв попытку Порыгина поговорить по-человечески с максимальной осторожностью.
Москва.
Антон.
В палате, где в гордом одиночестве пребывал Антон, свет погасили только что. До позднего вечера Антон читал.
Уже более года он находился на так называемом “обследовании”, но даже сейчас, после многочисленных бесед с врачами, профессорами и разного рода следователями, он так и не мог понять, каким образом тогда, летом 1991-го года, очутился вдруг в забрызганном кровью служебном помещении аэропорта “Шереметьево-2”. Никто из имевших с ним беседу людей так до конца и не объяснил Антону, что же все-таки тогда с ним произошло.
30 июля 1991 года. Эту дату Антон запомнил, казалось, на всю жизнь. Никогда еще до этого он наяву не сталкивался со своими ночными кошмарами, которые после многочисленных сеансов гипноза профессора Данилова уже так часто не мучали сознание Антона. И что это был за человек, который тогда стоял напротив его в тот душный летний день и который, как стало известно Антону, умер от ранений.
Правда, из задаваемых ему вопросов на собеседованиях он понял, что те трое мертвецов, которые лежали в служебке аэропорта, имели отношение к “конторе глубокого бурения” и выполняли, конечно, будучи живыми, какое-то важное специальное задание. На вопрос Антона, кто же их убил, собеседники либо отмалчивались, либо прозрачно намекали, что убийцей был именно тот, стоявший напротив его, которого комитетчики ранили, защищая жизнь Антона. Все это было настолько неправдоподобным, что Антон перестал задавать вообще какие-либо вопросы.
Дверь в палату открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова санитара, лицо которого Антон уже успел запомнить, несмотря на то, что появился тот в отделении совсем недавно. Всего было четыре таких санитара, несших дежурство только у его палаты, поочередно сменяя друг друга через сутки и своим постоянным присутствием особо не досаждая.
Вот и сейчас, убедившись, что Антон спокойно лежит на больничной кровати и при свете ночника читает книгу, санитар исчез за дверями. В просторном коридоре слабо забубнили голоса, а затем все стихло. Антон отложил книгу, выключил ночник и закрыл глаза. Завтра все-таки нужно будет поинтересоваться у профессора, почему ему, Антону, такой вдруг почет.
Антону было неизвестно, что только совсем недавно следствие по его “делу” сдвинулось с мертвой точки, в каковую опять же и уперлось. Врачам только после длительных сеансов гипноза удалось определить, кто такой, собственно, Антон.
По месту его жительства и работы, в Калинин, а теперь уже в Тверь, выезжали работники министерства безопасности. Они произвели тщательный осмотр, наполовину разворованных после исчезновения Антона его вещей, сваленных безобразной, почти сгнившей кучей в одном из складских помещений ЖЭУ. Опросили его соседей, большая половина из которых поменялась. Замучали вопросами главного врача поликлиники, где работал Антон. Тот к этому времени уже вышел на пенсию. Трясли чуть ли не за воротник бывшего заведующего областным отделом здравоохранения, через которого, якобы, по словам пенсионера, поступил вызов Антону на краткосрочную специализацию. Итог двухнедельной работы группы выглядел как дырка от бублика, тем не менее не вызывавший особого визга в их адрес со стороны руководителя группы одного из старших следователей прокуратуры России.
Уже засыпая, Антон услышал слабую телефонную трель на посту дежурной медсестры.
— Товарищ санитар, — окликнула медсестра сотрудника МБР, сидевшего с газетой у дверей палаты Антона.
— Товарищ санитар, вас к телефону, — медсестра улыбнулась, поднявшемуся со своего места “санитару”, который не спеша подошел к столику поста.
— Да, слушаю вас, — поднеся трубку к лицу, сказал он и подмигнул сестре.
— Проверьте двери входа в отделение и осмотрите лестницу. Срочно. Ставлю выход на связь — 23.10. После доложите дежурному, — произнес начальственный голос и на другом конце провода повесили трубку.
— Не понял, — протянул “санитар”, но все же отправился выполнять указание.
После этого выждав еще некоторую паузу, он подошел к телефону и набрал номер дежурного.
— Какие еще указания? — удивился тот. — Спишь сам, не мешай другим. — Закончил он и бросил трубку. “Санитар” оторопело поглядел на медсестру и метнулся к палате. Резко распахнув дверь, он почувствовал, как в лицо ему ударил свежий ток сквозняка. Окно палаты было открыто. Объект наблюдения исчез.
Москва.
Григорьев.
После того, как Степан Юрьевич вышел на пенсию, он стал строго соблюдать диету и все рекомендации врачей. Кто знает, может быть, через некоторое время его здоровье опять понадобится Родине. Внутри, конечно, бывший Помощник президента таил некоторую обиду на своего шефа, не нашедшего нужным использовать немалый опыт руководящей работы своего подчиненного в деятельности фонда. Но тут уж, обижайся не обижайся, а что делать... Председатель фонда, это тебе не президент страны. Где же ему столько ставочек найти для многочисленных соратников по перестройке. Всех, конечно же, не пристроишь. А вот то, что бывший шеф его не забывает, Степана Юрьевича сильно обрадовало. Вчера вот позвонил все-таки. Зачем-то, все-таки, понадобился ему Григорьев. К чему вот только Сергей Михайлович вспомнил лето прошлого года? Неужели с теми вопросами до сих пор ничего не решено? Чем тогда все закончилось, Григорьев не знал, так как передал все документы лично президенту, вместе с подготовленным проектом указа по награждению майора милиции Ватолина. Президент тогда, помнится, одобрил “это дело”и подписал. Чего, жалко что ли “железки”?
А затем этот действительно непонятно-дурацкий путч. Наверное, некогда тогда было заниматься комитету какими-то там “зомби”. Путч вовсю готовили. А уж после такая катавасия пошла... До работы ли было.
Пробегая свой обычный маршрут, включавший в себя окрестности парка культуры, загаженные до крайности некультурными собаками, Степан Юрьевич не переставал размышлять.
Звонок бывшего показал, что, наверное, дело по новой закрутилось. Но это лично для Григорьева ничего конкретного не обозначало. Несколько странновато, правда, повел себя Сергей Михайлович при разговоре. Удивился, что Степана Юрьевича никуда не вызывали. А куда его вызывать? Что такого, собственно, мог сказать бывший помощник президента? А ничего... Все, что он мог сообщить, хорошо известно самому президенту, бывшему, конечно...
Надо будет закинуть удочку насчет своего будущего. Интересно, будет его бывший шеф свою кандидатуру выставлять на уже не таких и далеких выборах на пост Президента России? Если будет, то совершенно правильно сделает.
Тем более, что Боря, кажись, обосрался со своими демократами. Раньше и плюнуть в его сторону никто не дал бы, а сейчас... известному всему миру реформатору можно и потягаться с теперешним президентом. А в связи с этим и работка для бывшего помощника бы нашлась. Все-таки старые кадры, они самые надежные.
Сергей Юрьевич начала поворачивать за угол недавно поставленного на капитальный ремонт дома, когда шедший навстречу ранний прохожий молча ударил его рукой в область сердца. Григорьев пошатнулся, и ударивший подставил ему свое плечо. Со стороны все происходящее выглядело так, как будто “спортсмену” внезапно стало плохо и какой-то человек просто решил ему помочь.
Сергей Юрьевич уже стал приходить в себя, когда второй, резкий удар в солнечное сплетение снова выключил его сознание. Прохожий подхватил обмякшее тело и протащил его в узкую калитку строительного забора. Захлопнув ее за собой, он бросил Григорьева на землю, засыпанную обрывками бумажных мешков из-под цемента, и, достав эластичный бинт, применяемый спортсменами для страховки суставов, ловко обмотал им шею лежащего. Лицо Сергея Юрьевича, приняв сначала багровый оттенок, через несколько секунд стало стремительно синеть. Тело забилось в конвульсиях, но “прохожий” не обратил на это абсолютно никакого внимания. Сохраняя спокойное, сосредоточенное выражение лица, он продолжал методично, виток за витком, наматывать бинт. Минуты через четыре все было кончено.
Хладнокровно выждав еще некторое время, убийца аккуратно принялся сматывать бинт. Лицо лежащего на обрывках бумаги снова побледнело. Подняв веко жертвы, “прохожий” коснулся кончиком пальца роговицы. Удовлетворившись реакцией, а, вернее, ее отсутствием, он выпрямился и, отряхнув колени, осмотрелся по сторонам. Стройплощадка была пуста. Затем, пройдя ремонтируемый дом насквозь, через раскрытое окно выпрыгнул на другую сторону здания. Еще раз оглядевшись, он вышел в переулок, где к нему подошел пожилой человек и, что-то шепнув на ухо, быстро пошел по улице. Следом за ним послушно, как марионетка, зашагал и убийца.
На стройке, наполовину скрытый ворохом грязной бумаги, лежал труп товарища Григорьева, который, будучи еще живым, считал, что он ничего “такого” не знает.
Москва.
Измайлов.
— Ты что, думаешь, я поеду в этот Архангельск? — возмущенно спрашивал Измайлов у спокойно сидящего напротив него в мягком кресле Сухорукова. — Да и не вижу в этом особой необходимости. На кой черт нам нужен этот майоришка?
Сухоруков смотрел на Петра Леонидовича, с трудом стараясь остаться спокойным.
— Слушай, Леонидыч, а почему, собственно, я должен тебя еще и уговаривать? — возразил он Измайлову. — Я лично свое дело сделал. Тебя прикрыл, предупредил... Ты ведь и находишься здесь только потому, что это нужно именно тебе. Я ведь насчет себя не сомневаюсь. У меня вокруг все чисто. Да тебе и осталось-то немного. Сделаешь дело и привет... Умотаешь обратно.
Михаил Иванович старался говорить убедительно и как можно спокойнее, стремясь скрыть от Измайлова свою личную заинтересованность в исходе “дела”.
— И не волнуйся. Я тебя здесь всего упакую и отправлю “туда” с чистыми документами. А если ты мне, кроме того “телефончика”, продашь и все остальное, то уж точно, так тебе все обставлю, что ни одна собака ни о чем не пронюхает.
Измайлов откровенно старчески пожевал губами.
— Ну ладно, — сдался он, — действительно, ты прав, наверное.., — он сделал еще одну паузу, затягиваясь сигаретой и пуская тугую струю дыма себе под ноги.
— Только Антона я туда не повезу.
— Как это? — искренне удивился Сухоруков, уперев бледно-серые глаза в лицо собеседника.
— Ты что? Сам этого майора кончать будешь?
— Это мои проблемы, — коротко отменил Измайлов, не желая открывать свои козыри. Совершенно ни к чему тому знать, что в далеком северном городе есть у Петра Леонидовича еще один свой кадр, который напрямую и выведет его на этого “мента”. Уж там-то, без присутствия Сухорукова, Измайлов сам постарается разобраться, что про него знает этот майор. Уж больно настойчиво “товарищ” Сухоруков настаивает на его ликвидации.
Промолчал пока Измайлов и насчет “остального”. Чего это ради он будет продавать Михаилу Ивановичу свои бумаги. Кто такой, собственно, Сухоруков? Уж больно мелко он плавает.
Теперь бывшего полковника ничего не останавливало. Союза нет. Все на его бывшей родине так изменилось, что Петр Леонидович всерьез стал подумывать о выходе на иностранцев. Уже те-то действительно озолотят и “упакуют” так, как и не снилось этому Сухорукову с его ворованными, партийными “бабками”. Да и упрячут так надежно, что концов никто не найдет.
Но пока пусть этот “альтруист” считает его патриотом. Разубеждать его в этом еще рано. Потом можно будет и удивить, когда выезд за кордон обеспечит. Вот этого сейчас, как понимал Измайлов, самому ему не потянуть. Люди в “конторе” сменились, старые кадры свалили в туман, партийные шишки, которые раньше работали с ним в связке, бросились в бизнес, вояки для этого дела непригодны. Тут Михаил Иванович, без сомнения, еще понадобится. И пока он ни о чем не догадывается, им вполне можно будет воспользоваться. Пусть думает, что Петр Леонидович старенький да глупенький и ходит на поводке. Ну, это смотря с какой стороны поводка смотреть...
Измайлов усмехнулся и тут же согнал с лица улыбку.
— Ты вот что, старина. Пока меня здесь не будет, присмотри за парнем, — он кивнул на закрытые двери в смежную комнату.
— Он у меня инструмент тонкий. В принципе, ему ничего такого не надо, но поесть два раза в день надо обязательно.
— И не смотри, что он все время такой сонный. Это он под “кодом” такой смирный. Таким пока и будет. Я через день-два вернусь, может, раньше, и решу, что с ним делать...
— Н-да, — протянул Михаил Иванович, недовольный тем, что Измайлов перевел разговор, — ты чего из меня хочешь сиделку сделать?
— Кончай придуряться, — оборвал его Петр Леонидович, — что я, не знаю, что ли... У тебя ведь толпа на побегушках. Богатый ты, Сухоруков, на “фордах” катаешься. Я знаю, откуда у тебя денежки. Ты ведь через “мой телефончик” много, наверное, утянуть успел у бывших товарищей по партии?
— Много не много, а все мои, — огрызнулся Михаил Иванович.
— А я ведь не для этого тебе номерок передал, — по-стариковски захихикал Петр Леонидович над своей же собственной наивностью в прошлом, — думал, тряхнешь тут это все... Уж больно я тогда злой был и политически бдительный, — пошутил он над собой в надежде успокоить занервничавшего собеседника. — Н-да, ладно. Не обращай на меня внимания. Я все шучу... Я сейчас без претензии. Как сделал, так и сделал, чего уж теперь, — Измайлов тут же изобразил несколько просительную мину и закончил, — ты уж погляди тут за моим парнем...
Москва. Экс-президент.
После звонка жены его бывшего помощника Сергей Михайлович перестал волноваться. Его сомнения превратились в уверенность. Все-таки он был прав и еще раз прав, не сообщив ничего больше генералу. Теперь объясняется и неожиданный странный визит Порыгина и эти полунамеки , и эта скованность поведения.
Бывший понял, что неожиданно для себя угодил в самую гущу хитросплетений чьих-то интриг. И незавидную же роль ему уготовили — роль информатора и наводчика для убийц. Стоило бывшему президенту назвать всего две фамилии и нате вам... одного уже нет. Смутно Сергей Михайлович все-таки ощущал свою вину в смерти Григорьева, но отнесся к этому с неожиданной даже для себя холодностью. Сейчас это было не так важно.
Нужно было предпринимать что-то выходящее за рамки уготованной ему роли. Нужно было срочно делать свой и только свой, никем не надиктованный ход. Времени для сомнений и переживаний не осталось.
Он нажал кнопку вызова секретаря.
— Срочно ко мне товарища Коноплева.
Через несколько минут в кабинет шагнул начальник охраны бывшего президента — майор Коноплев.
— Иван Аркадьевич, — сказал хозяин кабинета, — я вынужден обратиться к вам с несколько необычной просьбой.
— Я внимательно вас слушаю, Сергей Михайлович , — с готовностью шагнул к столу майор, пораженный нервозностью тона бывшего.
— Прошу вас срочно и лично связаться с работником секретариата Президента и договориться о моей с ним встрече. Добавьте, что дело не терпит отлагательств и затрагивает интересы страны.
Экс-президент проводил уверенную спину майора тяжелым взглядом и, сняв очки, с усилием потер переносицу. Теперь он немного успокоился. Выбор был сделан, и, как он считал, этот выбор был в данной ситуации наиболее правильным.
В конце концов пусть эта отвественность ляжет на плечи того, кто “за это деньги получает”. Да и властью соответствующей наделен. А вообще Сергей Михайлович почти не сомневался, что следующий удар будет нанесен по нему. Внезапная смерть его бывшего помощника служила достаточным тому подтверждением. Не нужно было быть очень проницательным человеком для того, чтобы определить взаимосвзяь между визитом “гэрэушника” и странной гибелью Григорьева.
Внезапно для задумавшегося экс-президента зазвонил телефон. Он поднял трубку, одновременно поглядев на часы. С момента ухода Коноплева прошло не более сорока минут.
— Здравствуйте, Сергей Михайлович , — послышался в трубке знакомо-гундосый голос.
— Мне передали вашу просьбу. Несколько странноватый способ связи.., — Президент говорил как всегда отрывисто, обрубая каждую фразу.
— Я понимаю, господин Президент, но прошу вас выслушать меня лично. Дело, по которому я вас побеспокоил, действительно очень важное и не терпит отлагательств. Скажу только, что сегодня утром погиб мой бывший помощник Степан Юрьевич Григорьев. Его смерть я напрямую связываю с той информацией, которую хочу сообщить вам...
Сергей Михайлович услышал шумное дыхание Президента, мысленно представив его лицо.
— Я знал Степана Юрьевича.., — заметил тот и, слегка помедлив, добавил, — хорошо, я жду вас у себя в 19.00. Извините, но пораньше никак не могу. Очень занят.
— Хорошо, господин Президент. Спасибо, — сдержанно поблагодарил бывший, — меня тоже устраивает это время. Тем более, что мне необходимо уточнить еще ряд вопросов по поводу нашей с вами встречи.
— Хорошо, — эхом отозвалась трубка, — я жду вас. До свиданья, — На другом конце линии отрывисто запищало.
Сергей михайлович еще некоторое время слушал прерывистые гудки. У него внезапно мелькнула одна мысль. Когда Степан Юрьевич летом 1991-го докладывал, что данные о каком-то бывшем полковнике КГБ стали известны от одного из сотрудников охраны Президента, упоминал он вроде и фамилию тот самого милиционера из Архангельска. Да, именно так и было... Это тот самый милиционер, написавший тогда письмо Президенту СССР, которое тот, что было самым удивительным, даже прочитал. Значит есть еще два человека, которые были в курсе происходивших тогда событий. Как он мог забыть про это...
Сергей Михайлович посетовал на свою вообще-то прекрасную память, не сохранившую для него фамилии эти троих людей, хотя понимал, кто он был тогда, более года тому назад, и кто, по сравнению с ним, были эти люди...
Архангельск.
Иванов.
Участковый терапевт первой городской поликлиники Николай Николаевич Иванов почти уже заканчивал прием. Медсестра откровенно нервничала. Дело было в том, что она договорилась с врачом отпустить ее сегодня пораньше, так как дома с больным ребенком сидел муж. Ему нужно было идти в вечернюю смену к 15.00, и он соласился, чтобы жене не садиться на больничный, посидеть с утра дома.
Увидев то, что медсестра нервничает, Николай, мгновенно все вспомнив, поглядел на часы.
— Ой, ну что же вы, Нина Ивановна! — спохватился он, — я ведь совсем забыл. Вы идите, идите, — заторопил он тут же вскочившую со стула женщину, я и без вас допринимаю, а заведующей, если что, скажу, что вы пораньше ушли на участок.
— Спасибо, Николай Николаевич. До свиданья, — попрощалась Нина Ивановна и метеором выскочила в двери.
Бабулька, получившая рецепт, неспешно направилась следом.
— Будьте добры, позовите следующего, — попросил ее Николай и, склонившись над столом, просидел еще несколько минут, заполняя мелким, убористым почерком желтую страницу амбулаторной карты. В двери никто не входил.
— Ну, наконец-то, — с облегчением выдохнул врач и принялся запихивать в портфель, собирая со стола, карточки больных, которых нужно было посетить на дому. Таковых накопилось семь человек.
Надев задрипанное пальто, которое, казалось, всем своим видом кричало о “достатке” простого российского медика, Николай выскочил в двери.
По дороге к лестнице, ведущей на первый этаж, он заглянул в кабинет заведующей отделения.
— Зоя, я на вызова пошел.
Та на секунду оторвалась от телефона.
— Да и катись себе. Экая невидаль... он на вызова пошел.
— Не, — почему-то смутился Николай, — это я так, сказаться... Привет родным.
Он скатился по лестнице до первого этажа, испугав грохотом шагов и стремительностью передвижения санитарку тетю Машу.
— Тьфу, леший тебя понеси, — незлобиво пробормотала она, провожая добрым взглядом ловкую фигуру врача. Уже отворачиваясь, тетя Маша увидела, как к выходившему в уличные двери Николаю Николаевичу подошел относительно крепкий старикан в неброской, но ладной куртке и с коричневой кепкой в руке.
Старикан что-то проговорил чуть ли не в ухо врачу, и тетя Маша увидела, как у того вдруг опустились плечи. Он вместе со стариком вышел на улицу.
— Ну, не дают человеку покою, — проворчала санитарка, — так на ходу и ловят...
Она окончательно отвернулась от дверей и, подобрав с пола брошенную каким-то халявой бумажку, не спеша стала подниматься на второй этаж.
Петр Леонидович сразу же узнал спускавшегося сверху врача, который лицом был как две капли воды похожи на Хромого. Измайлов шагнул к устремившемуся к дверям Николаю и быстро, но внятно произнес, — Мы встречались с вами на зимних мотогонках в Клайпеде.
По реакции, последовавшей за этим, Петр Леонидович понял, что “попал”. Лицо врача как-то помертвело, губы вяло задвигались.
— За мной, — уже более грубо произнес Измайлов и двинулся к двери, увлекая за собой ставшего сонным Николая.
Выйдя на остановку и остановившись поодаль от других пассажиров, с нетерпением ожидающих ржавую колбасу трамвая, Петр Леонидович с видом человека, просто беседующего со своим знакомым, принялся что-то тому говорить, придерживая Николая за рукав пальто. Сев в подошедший трамвай, они встали на задней площадке полупустого вагона.
— Молодой человек, — обратилась одна из вошедших следом за ними женщина к заслонившему компостер Николаю. — Пробейте талончик.
Тот медленно поднял руку и, приняв бумажку талончика, акуратно пробил его в компостере. После этого он опустил руку, оставив бумажку зажатой в железной щели дырокола.
Женщина, не дождавшаяся своего пробитого талончика, мигом преобразилась, превратившись из женщины просто в тетку.
— Козел,— пробормотала она и, оттерев плечом вялую фигуру в затертом пальто, вырвала свой талон из компостера.
Насчет “козла” оня явно оказалась неправа. Николай полностью выполнил ее просьбу, а для него — приказ. Он пробил талон, а подавать его обратно команды не было. Петр Леонидович усмехнулся.
Архангельск.
Ватолин.
Борисыч сидел в кабинете, когда на его столе зазвонил обшарпанный и потерявший былой глянец телефон.
— Да. Ватолин слушает, — оторвался он от кипы бумаг, лежавшей перед ним на когда-то полированном столе.
— Миша, это Коля тебя беспокоит, — Борисыч с трудом узнал в бесцветном тусклом голосе голос своего друга.
— Ты не сможешь прямо сейчас приехать ко мне домой. Очень нужно поговорить. Дело важное, — судя по голосу, Николай явно находился в растроенных чувствах, так как обычно его жизнерадостный голос был узнаваем теперь только по тембру.
— Я не знаю, — протянул Борисыч, — но что-нибудь придумаю раз “дело важное”... Ладно, жди. Минут через 20-25 я буду. Грей чайник.
Он положил трубку и тут же снова ее подняв, набрал номер дежурной части.
— Слышь, Эдик. У тебя машинки случайно не будет. Мне надо срочно скататься в одно место. Мужика одного по грабежу выдурнеть, — ловко соврал Борисыч, впрочем, не надеясь на положительный ответ Эдика, поэтому воодушевился, услышав от того, что “машинка будет”.
На дежурной машине он быстро долетел до нужного адреса и, попросив водителя подождать его минут 10-15, тут уж Борисыч явно наглел, устремился в подъезд пятиэтажки. Дверь в квартиру Николая была открыта, что удивило Борисыча.
Он сам жил на первом этаже, как и Николай, и знал, что открытые двери квартиры являлись чем-то вроде вывернутых карманов в людном месте. Эдакое приглашение типа заходи-бери...
— Эй, хозяин, принимай гостей, — громко сказал Борисыч, по привычке снимая обувь в коридоре. Не дождавшись ответа, он поспешил на кухню, где должен был по его заказу кипятиться чайник.
Когда Борисыч пересек дверной проем, на его голову обрушился тяжелый удар. Теряя сознание, он краем глаза увидел бледное, в мелких капельках пота, лицо друга, державшего в руке тяжелую радвоенную доску. В угасающем сознании Ватолина четко запечатлелась трещина вдоль всей доски.
К упавшему у дверей Борисычу подошел Петр Леонидович. Оттолкнув в сторону, как какой-то неодушевленный премет, замершего с доской в руке Николая, Измайлов достал из кармана куртки шприц-тюбик и довольно-таки ловко проткнув толстой иглой брюки Борисыча, ввел тому содержимое шприца. Взяв рукой в перчатке кружку, он набрал в нее холодную воду из-под крана и выплеснул прямо в запрокинутое лицо Ватолина. Тот почти сразу же что-то забормотал и закрутил головой.
Сознание возвращалось вместе с тупой пульсирующей болью в голове. Боль нарастала, ширилась и, наконец, не найдя больше себе места в черепной коробке, устремилась тугим, горячим комком в тело. Борисыч застонал и открыл глаза.
Когда-то давно, еще в студенческие года, он с целью эксперимента и по просьбе преподавателя на занятиях по анастезиологии добровольно согласился на показательное погружение в наркоз. Тогда он сознательно шел на это, примирившись с ролью подопытной крысы, что, собственно, было для советского студента делом обычным. Просто “преп” пообещал добровольцу “зачет” без всяких там унизительных мучений типа экзамена. Пойдя на это, Борисыч потом долго терпел унизительные полушутливые издевательства одногруппников, которые еще долго со смаком вспоминали, как он, выходя из наркоза, дико хохотал и грубо матерился.
Именно такое ощущение, типа пограничного состояния после погружения в наркоз, и испытывал сейчас Борисыч, лежащий в некрасивой позе на полу кухни. При этом он не мог двинуть ни одной из своих конечностей.
— Ты чего? — удивился он, увидев прямо перед собой Николая, и неожиданно для себя засмеялся. Произошедшее почему-то настолько его развеселило, что он напрочь забыл про боль и прочую теперь ненужную и мелкую ерунду.
 Петр Леонидович удовлетворенно крякнул и, накинув на лицо лежащего кухонное полотенце, приступил к делу.
— Как тебя зовут? — спросил он Борисыча, оставаясь для него невидимым.
— Миша, — заливался Борисыч, веселясь над непроходимой тупостью того, кто спрашивает его столь очевидные дела.
Архангельск.
Ватолин.
— Слушай, Миша, ты помнишь, что произошло в июле 1991 года? Ты тогда был в Москве.
— Да, — опять завеселился Ватолин, задыхаясь от пароксизмов смеха.
— Что ты знаешь про Измайлова Петра Леонидовича? — спокойно задавал вопросы бывший полковник, покачивая носком ботинка чуть ли не над лицом лежащего.
— Измайлов Петр Леонидович — большая сволочь, — тут же поделился “важной” информацией Борисыч. — По его указанию убит Вадик и заместитель начальника УКГБ, фамилии не помню.
— Кто тебе сдал Измайлова? — продолжал спокойно покачивать ботинком Петр Леонидович, нисколько не смутившись от данной ему нелестной характеристики.
— Сухоруков Михаил Иванович. Тезка мой.., — сострил Ватолин, чем снова рассмешил сам себя чуть ли не до икоты.
— Ну ясно, — поднялся Измайлов.
Достав из кармана еще один шприц, он склонился над лежащим на полу Борисычем и снова сделал ему укол, чем опять рассмешил того. Затем Петр Леонидович взял со стола загодя им приготовленную бутылку водки, разлил немного по чашкам, стоявшим тут же. Из горлышка влил в полуоткрытый, как-то по-дурному уже хихикающий рот Ватолина около половины, а остатки приказал выпить Николаю, что тот совершенно механически сделал.
Перешагнув через майора, Измайлов внимательно поглядел на стоявшего с доской в руке Николая и, громко сказав, — Один час. Зимние мотогонки в Клайпеде отменяются, — вышел из квартиры.
Петр Леонидович сегодня хорошо “поработал” и сделал все, как надо. В этом он нисколько не сомневался. От второго укола “мент” должен будет окочуриться в связи с кровоизлиянием в мозг, а через час отомрет Николай. Петр Леонидович усмехнулся, представив лицо этого Николая. Действительно, доска в руке, а в ногах холодное тело лучшего друга. И что самое главное, никаких воспоминаний. Проснулся и уже пьян. Очень весело...
Выйдя из подъезда, Петр Леонидович провел взглядом по милицейскому “уазику”, водитель которого ругался с кем-то по переговорнику.
Теперь Измайлов примерно представлял себе игру его “доброжелателя” — товарища Сухорукова. А он-то, в свое время, никак не мог понять, какого хрена тот так заботится о нем. А как подъехал-то... И предупредил, и пристроил. Прямо, душа человек. Ясно, чего так суетился Михаил Иванович. Мол, подчистишь следы и все... Следы-то следы, да только его самого они, а уж никак не Измайлова. Оставалось проверить теперь, кто конкретно “накапал” воякам на Петра Леонидовича. Кто его, фактически, сдал им. Логически все сходилось. Сухорукову он стал вдруг нужен здесь. Подчищать, якобы, что-то... Что нужно тому было сделать для этого? Просто так на Измайлова выходить и тянуть его на Родину? Это вряд ли. Нужен был очень и очень веский повод, чтобы быстрее и надежнее дошла до Измайлова “просьба” его “друзей”. Да и зачем просить, когда можно просто испугать? Что, скорее всего, и было сделано. Вот это нужно будет проверить.
А “мент” этот ничего парень был. Шустрый. На чем-то тогда поймал он Сухорукова. А тот, готово дело, раскололся и тут же сдал Петра Леонидовича, под какие-то, небось, гарантии. Четко все просчитал, сука. Измайлова уже не достать. Себе “телефонные” денежки и пенсию. А там и путч этот. В курсе, наверное, уже был. Как по писаному вышло. Только теперь кто-то затеребил Михаила Ивановича. Нужен вдруг стал кому-то Измайлов, вернее, бумажки его и то, что у него в голове. Заодно чего же не использовать и для себя. От свидетелей избавиться чужими руками. И рыбку съесть и на кол сесть. Сейчас Измайлов все чужие дела справил, теперь будут из него андроповское досье вытягивать. Вот тогда Сухоруков со своим “хозяином” и поторгуется.
Петр Леонидович протянул кассирше аэропорта паспорт с начинкой в виде тысячной бумажки.
— На похороны еду. Не обессудь, девонька, — по-деревенски запричитал он.
— И сдачи не надо, — быстро добавил Измайлов, увидев, что “девонька” зашевелила бюстом, поразившим бы своими размерами любую холмогорскую рекордистку. “Девонька” явно собиралась спросить про телеграмму. Но после пояснения про сдачу телеграмма была тут же забыта.
Через минут срок старый чекист летел на высоте десяти тысяч метров над смрадно-сульфатной столицей Севера.
Архангельск.
Ватолин.
Николай внезапно ощутил себя. Он в недоумении поглядел на разделенную доску, которую сжимал побелевшими пальцами. Рука с трудом разжалась, и доска, распавшись на две половины, упала. Обломки чувствительно ударили по ноге, окончательно разбудив Николая.
Он находился в своей квартире. На полу кухни, прямо у его ног лежал человек, шумное и сильное дыхание которого приподнимало кухонное полотенце, почти полностью прикрывавшее его лицо. Николай нагнулся и сначала осторожно потянул полотенце за уголок, а затем резко рванул его в сторону и с удивлением увидел лицо Борисыча.
Петр Леонидович не сумел завершить до конца свое “мероприятие”. Второй укол, который он сделал сквозь брюки “мента”, не достиг своей цели. Длинная игла шприц-тюбика насквозь пропорола штанину и икроножную мышцу, пройдя ее насквозь. Все содержимое шприца впитала в себя ткань брюк с другой стороны. Именно поэтому Борисыч остался жив и находился в забытьи только лишь из-за остаточного действия наркотика, введенного ему с первым уколом.
Николай бросился к домашней аптечке и, найдя ампулу с нашатырем, раздавил ее в полотенце, которое поднес к носу Борисыча. Тот заворочался и сто стоном перевернулся на бок.
Водитель дежурной машины после ожесточенной ругани по радиостанции с дежурным по райотделу собрал уже все матюги, бегая по этажам в поисках опера и звоня во все двери подряд. Он проклинал все и вся и в первую очередь Борисыча, не сказавшего номера квартиры. И только снова спустившись вниз, чтобы доложить дежурному о том, что не нашел Ватолина, водитель заметил, что дверь второй квартиры приоткрыта. Он уже звонил в нее, когда только зашел в подъезд, но на звонок никто не вышел и теперь, не теряя времени на звонки, наплевав на все приличия, водитель просто толкнул рукой двери и вошел внутрь квартиры. Со стороны кухни доносилось какое-то бормотание и он, все-таки спросив, — Есть кто дома? — быстро прошел вперед.
На полу кухни он увидел лежащего на полу майора, а над ним какого-то мужика с тряпкой в руках. Недолго думая, милиционер рванул из кобуры пистолет. — Руки! — заорал он, вкладывая в свой крик все свое неудовольствие по поводу недавней беготни по подъезду. Мужик с тряпкой вздрогнул и поднял гоову. Только теперь водитель ощутил сильный запах спиртного, а на столе увидел пустую бутылку из-под водки и две чашки.
Опер завозился на полу, пытаясь подняться, но покачнувшись, снова упал, завалившись на бок.
— В чем дело?! — опять заорал ничего не понимающий и поэтому злой водитель, мысли которого заметались в поисках выхода из создавшейся ситуации. По идее, нужно бы было вызвать помощь, но как он может уйти из квартиры, оставив беспомощного опера один на один с незнакомцем. Растерявшись, он просто продолжал стоять в дверях кухни, направив дуло “пээма” на этого типа.
Наконец, Ватолин открыл глаза и, пытаясь сообразить что же, собственно, произошло, присел прямо на полу, непроизвольно ощупывая свою голову, прям-таки раскалывающуюся от невыносимой боли. Борисыча вытошнило на пол. Брезгливо отодвинувшийся подальше водитель уже спокойнее спросил, — Что случилось-то?
— Ты думаешь, я знаю? — в свою очередь спросил Борисыч, глядя на милиционера откровенно пьяными глазами. Затем он перевел глаза на застывшего рядом с тряпкой в руке Николая, но пистолет в руке водителя, направленный на того, беспокоил его больше.
— Убери пистолет, — тихо попросил он милиционера. — Все нормально, езжай на базу. Там соври что-нибудь... Сколько хоть времени? — Борисыч поглядел на часы. — Ни фига себе.., — изумился он.
— Езжай, езжай, — снова попросил он водителя, явно не спешившего уходить. — Я знаю этого человек. Только прошу, не болтай там. Я тебе потом все объясню.
— Да иди ты.., — нервно бросил милиционер, поворачиваясь к выходу.
Борисыч уже совсем пришел в себя и неуверенно встал на подгибающиеся ноги. За ушедшим хлопнула входная дверь.
— Жена с детьми у тебя когда придут? — спросил он у Николая, который за все это время не проронил ни слова.
— Через час, полтора, — ответил тот, явно потрясенный произошедшими событиями. — Она сегодня детей забирает из садика. Мы с ней договорились. — Николай немного помолчал и добавил, — я ведь на вызова пошел...
Борисыч усмехнулся и потрогал все еще болевшую голову, — Так вот с разделочной доской и пошел?
Николай недоуменно поглядел сначала на друга, потом на обломки доски, валявшейся у него под ногами.
— Тебе не кажется, что нам нужно поговрить? — полуспросил, полупредложил Ватолин и, присев к столу, с интересом стал осматривать пустую бутылку из-под водки.
Москва.
Порыгин.
Федор Ильич, как всегда одетый в “гражданку”, сидел в одном из кабинетов прокуратуры России и внимательно глядел на относительно еще молодого старшего следователя Смирнова. Сегодняшняя смерть бывшего помощника Президента СССР заставила генерал-лейтенанта отложить все дела и вплотную заняться единственным оставшимся для него источником информации из названных Сергеем Михайловичем.
Правда, само по себе, слово “заняться”, конечно же, совсем не отвечало духу и содержанию той беседы, которая сейчас велась между начальником ГРУ и следователем. Но, как бы то ни было, генерал должен был почерпнуть максимум информации из этой встречи, хотя бы для того, чтобы подтвердить или же опровергнуть свои смутные пока подозрения.
— Валерий Сергеевич, — назвал он по имени и отчеству своего собеседника, — насколько мне стало известно, вам пришлось летом 1991 года проводить расследование по факту смерти некоего Вячеслава Наумовича Граббе, который был убит во время его задержания и возникшей перестрелки подполковником КГБ Сухоруковым.
— Ды, вы не ошиблись, — поправил квадратные очки Смирнов, — но полного расследования прокуратура не производила. Вернее будет сказать, что даже самого расследования как такового не было.
Смирнов с видом сожаления покачал густой шевелюрой.
— Буквально через неделю все имеющиеся у нас материалы, касающиеся этого дела, мы направили товарищу Григорьеву. Степан Юрьвич тогда был, как, наверное, вам известно, одним из помощников Президента Союза. Именно от президента и поступило прямое указание о передаче материала.
— Ясно, — без лишних вопросов согласился Порыгин, — значит, сейчас о судьбе этого материала вам ничего не известно?
Услышав вопрос, Смирнов немного помедлил. Он опять поправил очки и внимательно поглядел на генерала. Тот с плохо скрываемым нетерпением ожидал ответа. То, что его собеседник с ним откровенно медлил, волновало Федора Ильича намного больше, чем сам ответ. Он понял, что Смирнов насторожился после его вопроса. Скорее всего, его настороженность чем-то продиктована. Конкретно чем, генерал вряд ли сможет узнать, но именно в этих материалах недоставало нескольких страниц.
— Было бы неверно сказать, что я про эти материалы ничего больше не знаю, — уклончиво начал следователь. — Осенью того же года мне были переданы документы, касающиеся предварительного расследования по обстоятельствам гибели того самого Граббе. Но это была обычная проверка дел, переданных нам из следственного управления комитета в связи с распадом Союза и реорганизацией их структур.
— Вы извините, Валерий Сергеевич, что я, может быть, излишне дотошен в своих расспросах, — посчитал нужным добавить генерал. — Но все материалы находятся сейчас у меня, кстати, с вашей “подачи”, и мне необходимо выяснить всю их предысторию.
Здесь генерал, как человек опытный и осторожный, немного слукавил. Он был вынужден это сделать, так как после провала группы во Франции, решил никому не доверять и быть максимально осторожным в своих контактах, чтобы не вызвать новых ответных действий со стороны анонимного пока противника. Этим и объяснялись его подробные объяснения. Именно они, по мнению Порыгина, должны были как-то приглушить ожидаемую им реакцию.
Порыгин уже к этому времени имел обстоятельную беседу со своим непосредственным руководством, через которое собственно и получил информацию о местонахождении бывшего полковника КГБ Петра Леонидовича Измайлова. Судьба последнего, после взрыва в его доме и гибели двух “спецназовцев”, была до сих пор неизвестной. Вернее, генерал уже знал, что сразу после взрыва от дома отъехала машина, но кто в ней находился, “мотоциклист” не увидел.
Как человека, того можно было понять. В конце концов ему удалось спасти жизнь одного из группы. Но как разведчик, “мотоциклист” совершил явную ошибку, не попытавшись установить личность человека, сидевшего в машине. Скорее всего, это и был тот самый Измайлов, который, судя по развивающимся событиями, уже находится здесь, в Москве.
С санкции руководства Порыгин провел небольшое служебное расследование в связи с первоначальной информацией о нахождении Измайлова во Франции. В деле имелся рапорт одного из сотрудников Генштаба. В рапорте указывалось, что данные по бывшему комитетчику были переданы неизвестным, позвонившим по обычному телефону, что уже само по себе выглядело странно. Но самое удивительное обстоятельство выяснилось в ходе служебной проверки. Сотрудник, принявший эту, для него, на первый взгляд, неважную информацию и передавший ее в виде рапорта по обычным каналам, при собеседовании заявил, что никакой подобной информации он не передавал и, вообще, впервые слышит про какого-то там Измайлова. После того, как ему был предоставлен его собственный рапорт и прокручена запись телефонного разговора, этот полковник, штабист с двадцатипятилетним стажем работы, так страшно удивился, что не поверить в его внезапную потерю памяти было невозможно. Тем более, что этот полковник сразу же написал рапорт на пенсию.
Было и еще одно странное обстоятельство. Телефонная запись разговора этого полковника с неизвестным “доброжелателем”, сдавшим ГРУ Измайлова, была явно неполной. Автомат, включающийся сразу же при поднятии трубки любого из городских телефонов, установленных в помещениях Генштаба, здесь не сработал, только несколько последних фраз, сказанных собеседниками, в том числе и данные по Измайлову. Явно облажавшая служба связи объяснила это изношестью аппаратуры. Порыгин сделал другие выводы, которыми, впрочем, делиться ни с кем пока не хотел.
Москва.
Порыгин.
Федор Ильич со следующим вопросом не спешил. Он многозначительно покашлял в безукоризненно чистый квадратик носового платка, вынутого из кармана, и только потом вскинул глаза на следователя.
— Вы не припомните, Валерий Сергеевич... Когда вы в последний раз получали эти документы, все ли страницы были на месте?
Смирнов оживился.
— Да, действительно, страниц не хватало, и я сделал запрос в бывший комитет по поводу этого.
— Ну да... копия вашего запроса имеется в деле, — вставил генерал, — но в ответе из аппарата бывшего КГБ, — он сделал акцент на слове “бывшего”, — указано, что дела перед отправкой по комплектности не проверялись.
— Вот именно, — с готовностью поддержал его Смирнов, — тогда я, соответственно, поинтересовался, у кого именно находились в последний раз эти документы на руках, и знаете, что мне ответили?..., —Смирнов опять встряхнул богатой шевелюрой, усеивая воротник темного пиджака белыми веснушками перхоти. Генерал заинтересованно наклонил голову.
— Так вот. Эти документы до самого путча были в ведении Крючкова. Их и изъяли именно из его сейфа.
— Простите, но ведь и вы входили в группу прокуратуры, которая как раз и занималась этим, — в который уже раз за время беседы Порыгин снова внимательно следил за лицом собеседника.
— Да, я входил в эту группу, — несколько нервно ответил тот,— но курировал изъятие и опечатывание дел, непосредственно находившихся в следственном управлении. В кабинете Крючкова в это же время, — Смирнов выделил интонацией последнее, — находились другие работника прокуратуры.
— Я в курсе, — просто ответил генерал, пытаясь показать всю незначительность этих уточнений. Порыгин и не рассчитывал услышать какие-нибудь явные промахи и несоответствия в ответах Смирнова. Следовательно, он и есть следователь. Но одна немаловажная деталь, указывающая генералу на заинтересованость собеседника остаться “чистым”, все таки проскользнула. Этим своим, особо выделенным “в это же время”, Смирнов явно сделал попытку создать себе что-то наподобие алиби. Этого можно было ожидать только от человека заинтересованного.
Генерал задал еще несколько ничего не значащих вопросов, с улыбкой выслушал такие же ответы.
— Валерий Сергеевич. Вы извините меня, что я вас побеспокоил, но вы сами понимаете, что наша с вами беседа была необходима. Дело в том, что сегодня утром при странных обстоятельствах погиб бывший помощник Президента СССР — Григорьев. Да, да. Тот самый, — пояснил он, увидев удивление, промелькнувшее в глазах Смирнова. — Так как в его ведении еще до путча находились важные документы, касающиеся обороны страны, в том числе и материалы, котрые я упомянул в беседе с вами, мне было поручено опросить всех, кто прямо или косвенно, как в вашем случае, имел к ним какое-нибудь отношение...
Смирнов, не меняя позы, смотрел сквозь очки на генерала, прям-таки источающего благодушие. Судя по этому его взгляду, Порыгин забеспокоился, что недооценил следователя. Но менять что-либо было поздно.
У себя в кабинете генерал в который уже раз самым внимательным образом просмотрел увесистый том дела, которое состояло из нескольких и вроде бы, на первый взгляд, ничем не связанных между собой.
С самого начала шли многочисленные справки аппарата ГБ по работе какой-то, их же собственной структурной единицы, созданной по указанию Андропова. Это подразделение, а затем уже целый самостоятельный отдел, занимались вопросами воздействия СВЧ — излучений на мозг человека. Здесь Измайлов упоминался как руководитель этого подразделения. Затем шли материалы розыскного дела на этого же Измайлова, датированные 30.07.91 года. Комитетчики здесь пролетели, так и не отыскав своего бывшего коллегу.
После этого незаконченного дела шли бумаги по факту двух сотрудников комитета и зятя Измайлова, а также неизвестно почему и кем присоединенное дело по Граббе. Именно в этом деле впервые встречались документы за подписью Смирнова. Далее следовала объемистая пачка заключений из института психиатрии по поводу двух пациентов “Сербского”.
Генерал достал ручку и сделал пометку. Данные Антона Денисова расположились в его “поминальничке” сразу же за данными на Смирнова.
Федор Ильич еще раз выругал себя за поспешность. Быстрота действий в данном случае себя не оправдала. Теперь он будет действовать внимательно и кропотливо. Придется плюнуть на условности и приступить вплотную к работе с конкретными лицами. Необходимо подключить побольше своих сотрудников для сбора информации о всех без исключения людях, фамилии которых хоть раз упоминались в бумагах. Одному, генерал это понял, ему уже не потянуть.
Москва.
Измайлов.
“Агрегат”, пискнув реле, включился. Приняв первую цифровую информацию, он был готов к выполнению запроса. Тот не замедлил появиться. Через 30 секунд слабое жужжание сменилось потоком информации.
Петр Леонидович удовлетворенно откинулся в кресле. Его худшие предположения насчет Сухорукова подтвердились и уж тем более он не впал в истерику с беганьем по комнате и заламыванием рук в связи с коварством и предательством своего “лучшего друга”. Он был слишком “чекистом”, чтобы совершить эти никчемные вещи и прекрасно знал, как ему казалось, настоящую цену таким вроде бы красивым и благородным понятиям, как преданность, любовь, дружба... В общем, Петр Леонидович был уже внутренне готов к этому и теперь, когда услышал “родной” голос Михаила Ивановича, зачитывающего информацию про него какому-то типу из Генштаба и не подозревающего, что всякая информация, идущая через “агрегат”, пишется, нисколечко не разозлился. Для себя Измайлов все расставил по полочкам еще в Архангельске. Картина становилась все более отчетливой и ясной.
После того, как Сухоруков сдал его этому милиционеру, уже покойнику, тот передал информацию помощнику Горбачева, которого, кстати, тоже уже нет в живых. Помощник, в свою очередь, самому Президенту или Генсеку, какая хрен разница... Ну, а Горбачев подключил комитет. Все и закрутилось.
Сухоруков, получив через мента индульгенцию, успокоился и принялся качать через “агрегат” партийные деньги прямиком к себе в карман. Путч этот был только на руку. Какого лешего будет Сухоруков выполнять заказ какого-то там товарища Измайлова, которого и след-то простыл. Ну, это его личное дело, и здесь претензий Петр Леонидович к нему не имел.
Затем, кто-то, можно назвать его, к примеру “хозяин” или даже “хозяева”, выходит на Сухорукова, понимая, что он единственная ниточка, ведущая к информации, которой располагает Измайлов. Михаил Иванович, если он не дурак, телефонный код от “хозяина” утаил, а чтобы показать свое “рвение”, организовал срочный вызов Петра Леонидовича в Москву.
И сделал это так красиво и четко, что Измайлов с чисто профессиональной точки зрения даже ему позавидовал.
Сейчас наиболее верным для Петра Леонидовича путем решения всех “вопросов” будет участие в игре, предложенной Сухоруковым. Необходимо будет для вида поторговаться насчет “бумажек”. Заламывать цену, выбивать себе конкретные гарантии.
Щелкнув замком входной двери и в комнату, удивив Измайлова ранним визитом, вошел Сухоруков.
— Ну, как дела? — как показалось Петру Леонидовичу, равнодушно поинтересовался он и, не раздеваясь, плюхнулся мятым плащом на белый чехол дивана. Измайлов поморщился.
— Дела — как сажа бела, — огрызнулся он, пытаясь подавить возникшее вдруг чувство неприязни к раннему гостю. Тот, нисколько не смутившись от полученного ответа, наоборот, засмеялся.
— Сомневаюся я, Леонидыч, чтобы у тебя промашка вышла. Не может такого быть.
— Да я так..., — справился с собой тот, — устал просто. Возраст уже не тот.
— Ну, а все-таки? — Ннастаивал Сухоруков. По его лицу было заметно, что его действительно интересует ответ Измайлова.
— Ничего я тебе, старина, не скажу, — отрезал Петр Леонидович.
— Тебе и незачем знать. Ведь тебя это не касается? Так? — не удержался он от искушения уколоть Михаила Ивановича. Теперь-то он знал, что того все “это” очень и очень касается.
— Ну, как хочешь, — быстро отступил Сухоруков, — замнем для ясности...
— Ты вот что, говори сразу, чего тебе, — Измайлов открыто зевнул, — устал я очень. Спать хочу.
— А я зомбика нашего пришел проведать, — нашелся Михаил Иванович. — Но раз ты уже здесь, то я пошел...
— Во-во, иди пока, — опять зевнул Измайлов, показав зубы далеко еще не старого животного, — Давай завтра, вернее сегодня уже, приходи около двенадцати. Поговорить надо...
— Хорошо, — быстро согласился Сухоруков и, тяжело поднявшись, направился к дверям. Измайлов, уже не скрывая своих эмоций, злобно посмотрел в спину уходящего.
Архангельск.
Ватолин.
Для Борисыча после беседы с Николаем кое-что прояснилось. Он понял, что “кто-то” приходил его убирать. Проделал все этот “кто-то” предельно четко. Задействовал Николая. Если бы Ватолин откинулся, с того бы и спросили. А уж спрос бы был... Есть от чего оттолкнуться богатой фантазии коллег Борисыча. На столе бутылка водки. У Ватолина — алкоголь в крови. У Николая — тоже... Все ясно было бы. Выпили. Подрались. А то, что хозяин ничего не помнит... Ерунда. Пережрал, и все дела. Круто. Да и “покойничек”-то, тоже был бы хорош. Взял дежурную машину и поехал на пьянку... Брр... — Борисыч невольно передернул плечами, все-таки понимая, что в роли покойника ему бы было на все это уже глубоко наплевать. Тут же волной накатила злоба. Неужели все так просто?!
Сначала летом 91-го вытащили. Что ты!! По личному распоряжению самого Президента... Хрен в глотку всем этим “президентам” и бывшим и настоящим. Сидят там, в своем сраном центре. В политику играют. Что для них какой-то отдельно “взятый” человек?! Дерьмо на палочке. Тля микроскопическая. Ничего. Поиграли и бросили. Потом какую-то раскрашенную железку вручат торжественно. Как обезьяне какой-нибудь. Сдохла бы “обезьяна”, на гроб бы приколотили...
А сейчас попробуй, расскажи что-нибудь кому-либо, хоть руководству или даже в бывшем комитете. Кто там чего знает... Чокнутым прослывешь. Посоветуют в отпуск идти, и все дела.
Выход был один — делать что-то самому, чтобы из жертвы превратиться в охотника. Не трястись, сидя здесь, а ехать в Москву и разбираться там как уж бог даст. Или пан, или пропал... Помощи ждать неоткуда.
Первым делом Ватолин направился в поликлинику УВД. У дверей хирурга сидели три человека, но проскочили они быстро, и минут через десять Борисыч уже входил в кабинет.
— Привет доблестным работникам здравоохранения, — как можно веселее поздоровался он с Вовиком Бещенко, бывшим своим однокурсником.
— А, привет, привет, — в тон Борисычу ответил тот сквозь марлевый “намордник”, с помощью которого пытался уберечься от гриппа, — Сколько лет, сколько зим...
— И не говори, — поддержал Ватолин.
— Ты, смотрю, все растешь, — гладя в карточку, прочитал звание Борисыча Бещенко.
— У меня к тебе конфиденциальный разговор, — поглядел тот на сидящую напротив врача медсестру. К его удивлению та поняла, что имел в виду Борисыч, произнося слово “конфиденциальный”, так как сразу поднялась и вышла из кабинета.
— Ну, садись. Выкладывай, чего надо. — предложил Бещенко, стаскивая с лица маску.
— В общем, дело такое... —, немного замялся Ватолин, — у меня небольшие неприятности и нужен больничный.
Вовик рассмеялся, — вот уж не ждал.
— Травма у меня, — скорее добавил Борисыч, — упал и ударился, понимаешь головой. А она мне очень дорога как память, и к тому же я ей ем...
— Да что ты говоришь? — рассмеялся Бещенко, — ну-ка, дай посмотрю на сей важный предмет.
Он протянул руку к наклоненной голове Борисыча, мгновенно превратившись в хирурга. Его рука ловко прошлась по темени и быстро нащупала большую шишку.
— Эй, — вздрогнул пациент, — поаккуратней там. Это всетаки голова.
— Скажите пожалста, --- довольно-таки искренне удивился Вовик, — а я думал задница... Что у всех милиционеров, судя по анекдотам, примерно одно и то же. Да, есть у тебя травма. Больничный, считай, заработал. Еще чего надо?
— Да я не знаю, смогу ли прийти через день на прием. — почти чистосердечно признался Борисыч.
— Ясно. Отметим как положено. Еще что?
— Все, больше ничего. Как говорится, несмотря на все усилия врачей, больной остался жив... А вообще, спасибо. — Борисыч благодарно взглянул на Вовку.
— Ну ладно. Через недельку заходи. Больше не могу. Сам знаешь. — Ну давай, — встал Ватолин, — надо бы как-нибудь посидеть за чашкой чая...
— Знаю я твой “чай”, — снова натянул маску на лицо Бещенко, — но... посидеть надо.
Сразу же после поликлиники Борисыч помчался домой. Он немного посидел на кухне, пока писал записку жене, в которой объяснял свой отъезд срочной командировкой. Затем, взяв деньги, паспорт и удостоверение и посидев еще немного, вышел из дома. Билет уже был куплен.
В автобусе, везущем его в аэропорт, Борисыч обнаружил, что совершенно не представляет себе, с чего начнет в Москве. Вряд ли ему удастся отыскать товарища Григорьева или того хохла-спецназовца. Единственное, что у него было, так это адрес Сухорукова. Если тот еще не успел переехать на новую квартиру или обменяться.
Москва.
Порыгин.
Федор Ильич, положив телефонную трубку, еще некоторое время просидел в некотором оцепенении. После разговора с Президентом, а звонил именно он, генерал медленно успокаивался.
Действительно, до сегодняшнего дня все его действия можно было истолковать по-разному. Провал группы во Франции. Затем смерть этого Григорьева, которого, оказывается, кто-то банально придушил. И это сразу же после встречи с бывшим президентом. Тому, наверное, тоже это показалось странным, если не сказать большего. Вон как задергался, сразу вышел на нынешнего, с которым они живут как “кошка с собакой”.
В конце получасового телефонного разговора Президент высказал “желание” выслушать полный доклад начальника ГРУ “о проделанной работе”. Видимо, бывший президент сообщил ему настолько серьезные вещи, что Сам посчитал нужным самому быть в курсе событий, чем очень удивил генерала, пока не видевшего причин для столь высокого вмешательства в его дела. И все же, это “пожелание” первого лица в государстве, а также то, что тот решил поговорить лично с Порыгиным, минуя целую шеренгу его начальников, насторожило генерала. Но, как бы то ни было, нужно было работать, чтобы завтрашний доклад Президенту не выглядел бледно. Генерал честно себе признавался, что пока докладывать, собственно говоря, и нечего.
Федор Ильич еще и еще раз пробегал взглядом по сделанным второпях записям беседы с Президентом. Его взгляд зацепился за странно знакомую фамилию. Он почти сразу же вспомнил. Именно эту фамилию он встречал на одном из нескольких листов описи материалов. Уже тогда он обратил внимание на то, что в деле не хватает рапорта “какого-то” Ватолина.
Теперь он знал, что этот Ватолин работает оперативником одного из райотделов Архангельска. Оказывается, этот никому не известный человек летом 1991 года был доставлен в Москву специальным авиарейсом по личному распоряжению первого лица в государстве. Вытаскивал его не кто иной, как теперь уже покойный Григорьев. Опер этот и работал под непосредственным присмотром помощника президента. Именно он выкопал откуда-то данные о бывшем руководителе в отделе “Зет” Измайлове.
По словам Президента, Сергей Михайлович особенно настаивал на принятии срочных мер по розыску этого милиционера, мотивируя свою настойчивость тем, что тот в настоящее время является единственным прямым свидетелем событий годичной давности и только ему известна фамилия того, кто “сдал” тогда Измайлова.
Генералу было неведомо, что экс-президент,как опытный политик, и здесь решил “подстелить соломки”. Ему была известна фамилия информатора, но он решил пока не называть ее. Зачем лишний раз светиться и впутываться в уже не свое дело. В конце концов, потом можно будет сослаться и на забывчитость. Мало ли каких-то там “сухоруковых” было в его жизни...
После доклада секретаря, в кабинет Порыгина вошел старший лейтенант Игнашин, тот самый спецназовец, которого нелегал, рискуя провалом, вытащил из горящего дома. Борис уже совсем оправился и только небольшие светлые рубцы на его правой щеке напоминали о травме. Отрапортовав о своем прибытии, “старлей” остановился у стола для совещаний.
— Ну, как у тебя дела?— просто поинтересовался Порыгин.
— Все нормально, товарищ генерал,— четко ответил тот, нисколько не смущенный от неофициального к нему обращения.
— Так вот, Борис. Езжай в Архангельск и привези мне, кровь из носу, майора милиции Ватолина.— Генерал усмехнулся, увидев удивленно вскинувшиеся брови Игнашина.
— Ватолин работает в одном из районных отделов города. Оперуполномоченный. Вернее, был им летом 1991 года. Это все, что я могу тебе про него сказать.Будем надеяться:что он до сих пор еще живой...— Генерал не стал говорить, что это все, что он знает сам. Подчиненный всегда должен думать, что руководство знает намного больше, чем ему говорит. Федор Ильич закряхтел, испытывая неудобство от того, что вынужден давать задание, не располагая полными данными. Лейтенант, восприняв это как окончание разговора, вытянулся,— Разрешите идти?
— Да, да,— махнул рукой Порыгин,— сегодня к обеду жду результатов... Желательно положительных,— усмехнулся он.
После него в кабинет вошли два сотрудника ГРУ, одетые в гражданское. Одного из них, полковника Спиридонова, генерал знал давно и поэтому, без лишней словесной атрибутики, просто пригласил вошедших присесть.
— Дело, по которому я вас пригласил к себе, очень щекотливое. Фактически я иду на нарушения.
Порыгин встал с кресла и, разминая ноги, принялся ходить по кабинету, стараясь все время находиться перед глазами сидящих.
— На сегодняшний день установлено, что существует реальная угроза, со стороны пока еще не установленных лиц, прямого воздействия на политическую ситуацию в стране. Но если бы это все и ограничивалось только политикой, то вряд ли нам с вами пришлось этим заниматься. Дело в том, что в руках этих лиц находится специальная аппаратура, воздействующая на психику и поведение человека. Что-то типа “пси-оружия”. Вполне вероятно и то, что под действие этой аппаратуры могут попасть и первые лица в государстве, в том числе и высшее военное руководство. До сегодняшнего дня все это хранилось в строжайшем секрете.
Говоря таким образом, генерал сознательно нагнетал атмосферу, чем хотел достичь в последующих действиях своих подчиненных полной убежденности в важности и правоте их работы. Это ему удалось, так как лица Спиридонова и его напарника приобрели серьезное выражение.
— Президент в курсе нашей работы. Наша с вами задача — вычислить людей, которые могут пустить в ход эту аппаратуру. Скорее всего, они уже ей пользуются, но пока без явных последствий. Это все, что я вам могу сказать.
Москва.
Сухоруков.
Михаил Иванович позвонил в контору, и уже через 10 минут у его подъезда остановилась машина. “Проблямкал” квартирный телефон.
— Слушаю,— буркнул в трубку Сухоруков.
— Шеф,— дурашливо доложил голос его водителя Лехи,— тачка подана.
— Иду, иду,— Михаил Иванович положил трубку и неторопливо принялся одеваться.
Накидывая плащ, он пару раз задел рукавами за стены узкого коридора. Это его почему-то разозлило.
— Сделаю все дела и перееду из этого сарая,— пробормотал он, назвав сараем четырехкомнатную квартиру в центре столицы.
Все его знакомые, занимающиеся предпринимательством, а попросту, как считал Сухоруков, жульничеством и спекуляцией, уже давно поменяли свое жилье на более престижные квартиры. Даже его водитель, этот сопливый Леха, строил себе где-то под Москвой коттедж. Михаил Иванович в свое время решил не спешить, и сейчас еще чувство осторожности боролось в нем с нарастающим желанием вкусить ставшей доступной роскоши. Деньги и возможности у него для этого имелись.
Ведь все эти спекулянты, крутящиеся в его фирме, вся эта предпринимательская шелупонь практически смогла себя обеспечить благодаря только деньгам Михаила Ивановича. Сухоруков даже себе не признавался в том, что эти “его” деньги были вовсе и не его. Вором он себя не считал. Все равно, даже если бы он и не воспользовался тогда “телефончиком” Измайлова для перекачки “башлей” из партийной кассы себе в карман, то разворовали бы другие. Уж Сухоруков-то видел, кто вылезает в Москве на первые места в предпринимательстве. Больше половины из этих “честных бизнесменов” нового поколения — обычные ворюги, разжиревшие от “стыренных” денег.
На улице Леха, посвистывая себе под нос, открыл пассажирскую дверцу “форда”.
— Тачку бы пора менять, Иваныч,— как бы невзначай “заехал” он, выруливая на улицу.
— Кончай, кончай,— пробурчал Сухоруков,— знаю я тебя. Небось глаз положил на “фордик”,... менять ему надо.
— Не,— так же легко ответил Леха, нимало не смущенный догадливостью шефа.— Вы меня, Михаил Иванович, неправильно поняли.
— Правильно я тебя понял,— отрезал Сухоруков.— И помолчи немного. Следи лучше за дорогой.
Вообще-то Леха, несмотря на его излишнюю алчность, нравился Михаилу Ивановичу. Лишних вопросов не задавал. Машину водил хорошо. Парень, в общем, надежный.
Совсем недавно двое каких-то “чурок” принялись грубо наезжать на одного из “конторских”. Тот нажаловался Михаилу Ивановичу. Разговор состоялся в присутствии Лехи. Чурок этих после никто не видел, а Леха, как всегда улыбаясь, доложил, что все сделано. Что он конкретно сделал, Сухоруков не узнавал, хотя по быстрому исчезновению рэкетеров примерно можно было догадаться о методах Лехи.
Измайлов уже встал, когда Сухоруков вошел в квартиру. Леонидыч больше не бурчал и выглядел относительно свежо. Они поздоровались.
— Как Антон?— поинтересовался Михаил Иванович.
— В норме. Готов к труду и обороне,— соизволил пошутить Измайлов.
— Я вижу, у тебя настроение хорошее,— сказал Сухоруков, наблюдая как его собеседник бреется.— Теперь с тобой можно и поговорить.
— И о чем у нас разговор будет?— спокойно спросил Измайлов, укладывая бритву в чехол.
— А разговор у нас, Леонидыч, пойдет о твоем отбытии. Все дела ты тут сделал. Я лично за тебя теперь спокоен, двух прямых свидетелей, как я понимаю, уже нет. Антон не в счет. Остается теперь решить вопрос с бумажками...
— Погоди с бумажками,— оборвал гладкую речь Михаила Ивановича Измайлов, резко и твердо взглянув тому в глаза.
— Ты объясни мне, зачем они тебе. Ты уж меня, Миша, совсем за дурака считаешь. Если я тебе сейчас их отдам, у меня вообще никаких гарантий не останется.
— Не понял, — вскочил с кресла Михаил Иванович.
— Да все ты понял, — опять оборвал его Петр Леонидович. — Я тебе отдам последнее, что у меня еще осталось. А как ты все получишь — я тебе больше не нужен. Нет никакой, лично у меня, уверенности, что отбытие ты мне готовишь в мир иной.
Сухоруков опять попытался что-то сказать.
— Погоди, — остановил его Измайлов. — Во-первых: эти бумажки очень дорого стоят. Хватит ли у тебя денег, чтобы их приобрести? — он с интересом посмотерл на "покупателя".
Архангельск.
Игнашин.
Борис уже и раньше летал на сверхзвуковиках. И в этом полете он не видел чего-то особенного. Система, в которой он имел честь служить, слава богу, техническими возможностями располагала. Буквально через час после получения задания он уже находился в полете.
Перед полетом “летун” никаких особых вопросов не задавал. При Борисе он получал четкий приказ — доставить пассажира в Архангельск и ожидать там до получения отбоя или нового приказа. Мельком взглянув на своего пассажира, летчик только поинтересовался — завтракал ли тот и, услышав утвердительный ответ, лишь хмыкнул. Игнашин, правильно истолковав реакцию летчика, сказал, что все будет нормально. И действительно, никаких безобразий во время полета не произошло. Желудочно-кишечный тракт пассажира выдержал это испытание с честью.
Да и было бы странно, если бы он выпустил из своих “объятий” такой ценный, по теперешним временам, продукт питания, как яичница.
В Архангельске, по прибытии самолета, прямо к нему подкатила черная “Волга” с военными номерами. Борис, ловко избавившись от ремней, вылез из своего кресла-ячейки и, устроившись в салоне автомобиля, с удовольствием вытянул ноги. Сидящий на переднем сиденье полковник обернулся, — Куда едем, товарищ старший лейтенант? — поинтересовался он, показав свою относительную осведомленность о пассажире.
— В УВД, — коротко бросил Игнашин и попросил разрешения закурить. Немного для вида поморщившись, полковник изволил смилостивиться.
Вскоре машина катила мимо местной ТЭЦ. Две ее трубы отчаянно дымили, заполняя и без того серое октябрьское небо жирно-землистой пеленой дыма. В салоне “Волги” появился острый тошнотворный запах.
— Сульфат, — пояснил полковник, увидев сморщенное лицо москвича. Тому это слово ничего не сказало, но он понятливо затряс головой, пытясь дышать ртом.
Минут через пятнадцать их машина уже подъезжала к зданию местного УВД. После недолгого собеседования с кадровиком Борис установил, что действительно, есть такой майор Ватолин и что он работает в Соломбальском райотделе. Игнашин попросил кадровика связаться с РОВД и позвать того к телефону. С утомленным непонятно от чего видом кадровик исполнительно позвонил и после недолгих: да-да, ага, м-м.. положил трубку, сообщив внезапным и ему лично совсем не нужным посетителям, что майор Ватолин с сегодняшнего дня находится на больничном. Взяв у кадровика, после недолгой, но нудной перепалки и подключения его непосредственного руководства, адрес и фотографию майора, Борис с полковником сели в машину.
Дома была жена Ватолина. Она нисколько не удивилась визиту незнакомца, спросившего ее мужа, и вполне добродушно пояснила, что он в командировке, что для Игнашина явилось полной неожиданностью.
— А когда он уехал? — поинтересовался тот, сознательно играя роль простого знакомого.
— Сегодня утром, мне вот записку оставил, — женщина немного замялась, ощущая в собеседнике скрытую тревогу. — А что, может, что-то случилось?
— Что вы.., — как можно мягче и нейтральнее ответил Борис, — просто договоривались мы с ним насчет собачки, — он увидел сквозь приоткрытую дверь квартиры щенка.
— Вы, конечно, извините меня, — очень натурально замялся Игнашин, — но Миша говорил, что достал противочумную сыворотку для моего пса и оставил ее у своего друга, а я запамятовал, как его зовут...
— Не знаю,— уже почти закрывая дверь, ответила хозяйка, — может, у Николая?.. Он мне ничего не говорил.
— А мне так бы надо, — не отставал Борис, — по срокам пора прививку делать, сами понимаете...
Про себя он выругался. Мог бы и в отдел съездить, поговорить с коллегами майора насчет его друзей. Не пришлось бы здесь так изворачиваться.
— Мне бы хоть адресок Николая. Может, действительно, вакцина у него...
Чувство внутреннего неудобства, испытываемое им, видимо, нашло свое отражение на лице Бориса.
— А Николай врачом работает. В первой городской поликлинике.
— Вот спасибо, — заторопился Игнашин вниз по лестнице. Двери квартиры захлопнулись.
Уже через час, отыскав этого Николая, он после предъявления своего документа, узнал много интересного про события вчерашнего дня. Судя по словам врача, его друг был настроен сам разобраться в своих проблемах, для чего, скроее всего, направился в Москву. После разговора Николай передал Игнашину конверт, который ему был оставлен Борисычем и попросил передать его в руки непосредственного руководителя лейтенанта.
Москва.
Измайлов.
Михаил Иванович долго тянул с ответом. Измайлов всем своим существом чувствовал, что тот попытается уйти от него.
— Ну ладно, — прервал он затянувшиеся размышления Сухорукова, — можешь больше ничего не говорить. Лучше выслушай меня...
Измайлов затушил выкуренную наполовину сигарету и в упор поглядел на собеседника.
— Я знаю, что мой приезд сюда организован тобой, Иваныч. И не надо меня убеждать в том, что все это было продиктовано твоей “заботой о старом товарище”. Ты забыл, старина, что я тоже еще помню тот телефончик. Я тебе не говорил, что вся информация, которую передают через агрегат, пишется. Здесь мне все ясно. Объясни мне, почему ты это сделал, и очень прошу тебя — без глупостей.., — Измайлов снова тяжело поглядел на Михаила Ивановича, по лицу которого было заметно, что он в некоторой растерянности.
— Хорошо, — наконец выдохнул Сухоруков, — хорошо, Леонидыч. Я тебе скажу. Все дело в том, что на меня и, соответственно, на тебя тоже... вернее, на твои данные, вышел один тип. Следователь прокуратуры, и не какой-то там вшивой, типа районки или городской, а из российской. Шишка, сам понимаешь, по нынешним временам, крупная. Он меня и прижал. Крепко прижал. Говорит, “если что... отдам тебя волкам из безопасности... Они, мол, тебя с говном съедят. А я и не сомневаюсь. Куда мне деваться было? Конечно же, про телефон твой “ни гу-гу”. Но он-то не дурак. Все официальные материалы по “зомби” у него на руках были. Он сразу учуял, чем для него это дело пахнет. Тем более с учетом нынешней обстановки. Приберет этот “агрегат” к рукам и “в дамки”.
Сухоруков нервно закурил. — Сейчас ведь в России-матушке два лагеря. Ты про это еще особо не в курсе... Как я понимаю, этот следователь и хочет себе на этом карьеру сделать. Выйдет с бумажками этими на Президента либо на Верховный Совет, вот тебе и карьера обеспечена. А если бы я заупирался.., — Михаил Иванович глубоко затянулся почти потухшей сигаретой., — в общем, деваться мне было некуда. Я тебя и вытащил. Он, конечно, уже в курсе, что ты здесь. Только не знает пока точно, где. Дергает, зараза, чуть ли не каждый день. Требует твои бумажки.
Слушая эту нервную речь, Измайлов понимал, что и сейчас Михаил Иванович говорит ему далеко не полную правду. А значит, пытается продолжить свою игру. И это было на руку Измайлову. Он решил не говорить пока тому, что знает, кто его сдал тогда, летом прошлого года. Иначе Сухоруков “задергается” и начнет глупить. Ему ведь станет понятно, что Петр Леонидович может уйти от него. А без Измайлова ему — конец. Задушит его этот следователь, когда поймет, что ничего не получит.
С другой стороны, придется теперь убирать Михаила Ивановича и его следователя тоже. Нужны только выйти на последнего. Компру на себя высосать или узнать, где он ее прячет.
— Во суки?! — злобно удивился Петр Леонидович беспринципности и наглости действий Сухорукова и его “хозяина”, чуть ли в своих действиях не превзошедшим даже его.
— Да. Угодил ты, Иваныч, — вслух заметил он. — Вот как все, оказывается... Действительно, я нужен тебе, ты мне. А мы оба нужны этому прокурору, леший его задери. Мы, выходит, ступеньки для его восхождения по служебной лестнице Ну, я примерно этого и ждал. Ничего-то у нас на земле русской не меняется. Все тянут “до себе”. Никаких принципов.
Измайлов огорченно покачал головой и криво ухмыльнулся.
— Ладно. Будем играть на тебя. Я согласен Сдать этому кровососу свои бумаги...
Лицо Сухорукова просветлело. Он оживленно заерзал в кресле.
— Только вот, — продолжил Измайлов, — сдавать их я буду прямо этому твоему прокурору. Из рук в руки. И гарантии буду иметь от него. И все, — обрубил он попытавшегося возразить Сухорукова. — Ты можешь отходить от всего этого дела и заниматься своим “честным бизнесом” спокойно. Мы без тебя решим все. Я надеюсь, что это тебя должно устраивать.
Михаил Иванович, явно не удовлетворенный таким поворотом дела, все-таки промолчал. Пока бумаги на руках у Измайлова, он решил его не трогать. Черт с ним, пусть с прокурором торгуется. Вот за этим интересным занятием обоих и накрыть. Старого пердуна кончить, а из прокурора этого сраного выдавить компру... Надо будет переговорить с Лехой...
Сухоруков тяжело встал.
— Хорошо, я согласен. Сегодня же я тебя выведу на этого следователя. Делай как решил.
— Да. Вот еще что, — в ответ на это заметил Измайлов. — Телефончик я по новой закодировал. Так что про него забудь.
Москва.
Ватолин.
Столица встретила Борисыча относительным теплом. По сравнению с архангельской “холодрыгой” здесь царило лето.
Борисыч, мысленно прикинув свои жалкие милицейские финансы, на такси претендовать не стал, а дождавшись маршрутного экспресса, проехал на нем до аэровокзала. Неспешным шагом прогулявшись до станции метро, он спустился по зашарканной лестнице и окунулся в микроклимат столичного метрополитена, почти с отвращением и вдохнув специфические запахи, витавшие в воздухе подземки. Придирчивым взглядом он прошелся по упитанным рожам вездесущих столичных попрошаек и, отметив, что здесь они намного толще, чем в его родном городе, двинулся на платформу.
Голова до сих пор побаливала, сильно хотелось есть. Подавив в себе это чувство, подвалившее явно не ко времени, Борисыч вошел в вагон подошедшей электрички. Зычный голос репродуктора объявил следующую станцию, двери захлопнулись, и Борисыча, устроившегося на мягком сиденье, чуть ли не сразу стало клонить в сон. Он встряхнул головой. Спать ему было нельзя. На “Боровицкой” выходить. Не так и далеко.
Первым делом он решил проверить адрес Сухорукова. Пока это была единственная ниточка, которая могла привести к тому человеку, который побывал в Архангельске. Всегда предусмотрительный Борисыч, почему-то старался не думать о предстоящем. Да и какой смысл был что-то обдумывать. Ничего пока не ясно.
К своему удивлению, майор до сих пор испытывал чувство злобы. Злобы, направленной не конкретно против какого-то человека, а против пока еще до конца им не понятной силы, которая снова грубо вторглась в его жизнь.
Понимал он и то, что представляет собой вовсе не основной объект приложения этой силы, а так себе, никчемный предмет, который походя попытались убрать с дороги. Может быть, это и взбесило Борисыча, питая вот уже вторые сутки тугой комок ненависти, не дававший ему ни есть, ни спать.
Рядом с ним, обдав струей перегара, плюхнулся затрапезного вида мужик, вошедший в вагон на “Маяковского”. Удушающий смрад вывел Борисыча из раздумий.
Он поглядел на мужика, принявшегося к тому же мелко икать.
— Слушай ты, скот! — повернувшись к забулдыге, процедил майор сквозь зубы, — иди икать на воздух.
Мужик от удивления даже забыл об икоте. Он мутно поглядел на обратившегося к нему усача и, столкнувшись с бешеным взглядом, казалось, мометально протрезвел.
— Озверел русский народ, — невнятно, ни к кому не обращаясь, пробормотал он и, покачиваясь, заковылял в другой конец вагона.
На “Боровицкой” Ватолин вышел вместе с послеобеденным потоком москвичей и, мелко ступая в уплотнившейся толпе, вынырнул на поверхность. Оглядевшись по сторонам, он уверенно двинулся к нужному ему адресу.
Борисыч чувствовал, что ему нужно воспользоваться своим теперешним состоянием, не дать себе расслабиться. Он отыскал нужный дом и, двинувшись к подъезду, в удивлении замер. Совпадения случались не только в кино... Прямо ему навстречу шел тот, единственно нужный ему сейчас во всей Москве человек. Бывший подполковник ГэБэ Михаил Иванович Сухоруков, который только что вышел из машины, оставшейся стоять у соседнего подъезда. Погруженный в свои размышления, Михаил Иванович не заметил Ватолина и, пройдя от него буквально в двух метрах, вошел в подъезд. Борисыч, оглянувшись по сторонам, заскочил следом. Он нагнал своего старого знакомого, когда тот уже вставлял ключ в замочную скважину своей двери.
Сухоруков машинально обернулся на звук шагов и... остолбенел, увидев улыбающееся лицо Ватолина.
— Что, хозяин, — спросил его тот, — в гости не пригласишь?
— Редко заходишь, — успел справиться с собой Сухоруков и, распахнув дверь, пригласил неожиданного гостя, которого уже успел зачислить в покойники.
— А чего это мне часто к тебе заходить-то, Иваныч, — прервал затянувшуюся паузу тот, скидывая куртку-канадку на стул в прихожей, — тем более, что меня и не приглашали ни разу.
У Михаила Ивановича в голове царил легкий сумбур. — Значит и здесь обманул Измайлов. Во, старая сволочь, — чуть ли не восхищенно подумал он. В комнате зазвенел телефон.
Москва.
Порыгин.
В кабинете генерала почти беспрерывно пищал переговорник. Одна за другой связывались с ним для доклада группы наблюдения, старшие которых получили строгий приказ докладывать о всех передвижениях объектов.
Группа “12” докладывала, что объект их наблюдения находится в здании фонда. Ну, здесь было все относительно ясно. До обеда абсолютно никакого движения.
Чаще всех держала связь с “базой” группа “10”, закрепленная за следователем Смирновым. Тот буквально метался по Москве. В настоящий момент, согласно последнего доклада “десятки”, объект разговаривал с пока не установленным абонентом по телефону-автомату. Группе удалось “снять” номер, по которому звонил Смирнов. Им тоже, как и генералу, показалось странным то, что следователь стал кому-то звонить из автомата. И это при обилии телефонов в самой прокуратуре и при имеющемся телефоне в самой машине, на которой он разъезжал в этот день.
Скорее всего, это именно тот самый звонок, ради которого Смиинов несколько раз “проверялся” во время своих поездок. Если бы его “пасла” всего одна группа, то его проверки наверняка бы увенчались успехом, но Порыгин замкнул на эту фигуру сразу две, назначив старшим Спиридонова, который и докладывал от имени “десятки”.
Вообще, надо признать, с номером, это у них здорово получилось. Отпала необходимость долгих запросов в телефонку, блокировки автомата после звонка... Тем более, что это, скорее всего, было бы безрезультативным, так как Спиридонов тут же сообщил следующее. Сразу же после этого звонка Смирнов набрал другой номер, но разговаривать почти не стал. Этот второй номер оказался телефоном приемной прокуратуры.
Генерал понимал, что он сейчас играет с огнем и что его деятельность очень и очень просто может подвести “под монастырь”. Но понимал Порыгин и другое. Завтра ему предстоял доклад Президенту, который его просто не поймет, если он выдаст одни свои умозаключения, не подкрепленные какими-либо фактами. Именно сбором фактов и занимался сегодня Федор Ильич. Уже сейчас собранная им информация, вполне заслуживала того, чтобы ее запустить наверх. После одного только случая с тем полковником из генштаба Порыгин понял, что вступает в борьбу с серьезным противником, который пользуется пока ему неизвестными методами.
По селектору доложили, что в приемной появился старший лейтенант Игнашин.
— Срочно пригласить ко мне, — распорядился генерал.
— Ну что? Привез? — сразу же обратился он с вопросом к вошедшему старлею, появившемуся на пороге его кабинета.
— Разрешите, товарищ генерал, по порядку, — несколько смутившись от вопроса в лоб, тем не менее настойчиво сказал Игнашин.
Поняв, что тот никого не привез с собой из командировки, генерал разочарованно махнул рукой, — Валяй. — Ватолин Михаил Борисович. Старший оперуполномоченный районного отдела милиции г. Архангельска. С сегодняшнего дня, по данным отдела кадров УВД, находится на больничном. В поликлинике УВД установлено, что больничный выдан по причине травмы головы. Обстоятельства им неизвестны. Врач Бещенко, выдавший справку, пояснил, что Ватолин во время приема вел себя как обычно, но почему-то нервничал. Дело в том, что они друг друга давно знают. Учились вместе, — пояснил Игнашин, — в общем, попросил он проставить явку без его визита и дал понять, что в пятницу на прием прийти не сможет. Вроде собирался куда-то ехать.
Игнашин приостановился и поглядел на генерала, с откровенно скучающим видом уставившегося в окно. Тот встрепенулся, — Ну, давай дальше. Пока ничего интересного нет.
— Но дома Ватолин оставил записку, в которой указал, что едет в командировку...
— Вот это уже веселее, — Порыгин заинтересованно наклонил голову.
— В записке указано было, что командировка в Москву.
— Удалось выявить еще одно странное обстоятельство — продолжал Игнашин. — Друг Ватолина, участковый врач Иванов, рассказал мне, что накануне на него и Ватолина было совершено что-то вроде покушения. Подробности я изложил рапортом.
Лейтенант передвинул два листа бумаги поближе к генералу.
— Вообще, в этом деле очень много странного, но Иванов усматривает прямую связь между этими событиями и событиями лета 1991-го года. Передал мне этот врач и конверт, который оставил ему Ватолин. Иванов пояснил, что тот просил переправить это письмо любыми способами аж самому Президенту, если он сам вдруг не вернется из Москвы.
Лейтенант и не думал скрывать иронии в голосе.Рядом со своим рапортом Игнашин положил мятый конверт.
Москва.
Ватолин.
Борисыч, еще окончательно не веривший в то, что сидит именно здесь и что вскоре, возможно, в его жизни произойдут довольно-таки важные события, слушал невнятное бормотание Сухорукова, разговаривающего по телефону в одной из комнат.
Болела голова и слабо подташнивало.
— Ну, Никола, — непроизвольно посетовал Борисыч на своего друга, — угостил на славу.., — внезапно для себя он хихикнул, вспомнив расколотую разделочную доску и вытаращенные глаза милиционера, водителя дежурной машины. Сейчас все это казалось мелким и незначительным.
Было слышно, как Сухоруков положил трубку. Через некоторое время он вошел в кухню.
— Ну? — прямо с порога бросил он, — и чего тебя ко мне привело?
Михаил Иванович уже немного успокоился. Только что звонил Смирнов, который потребовал его присутствия на предстоящей встрече с Измайловым. Судя по голосу, прокурор пребывал в хорошем настроении, хотя и несколько нервничал.
Неожиданный визит этого “лесного мента”, конечно же, внес в зарождающийся план Михаила Ивановича некоторый разлад, но пока не очень существенный. Сейчас важно было установить, сам по себе приперся к нему этот майор или опять за его спиной стоит какая-нибудь сила. Если окажется верным воторое, тот тут нужно быть крайне осторожным и осмотрительным. Гнуться перед “ментом”, убирать старого козла Измайлова и “ни гу-гу” про того Смирнова. Если же за спиной майора никого нет, то убирать его самого и перехватывать бумажки... То есть все по плану.
— Ты сегодня опять меня трясти приехал? — усмехнулся Михаил Иванович. — И чего, в этот раз, трясти собираешься?
— Я к тебе прибыл опять по казенной надобности, —решил сыграть на старых козырях Борисыч, мне опять понадобился наш общий друг.
Сам того не замечая, Ватолин выдал себя с головой. Эта фраза расставила для Сухорукова все по местам. Ведь если этот майор ищет Измайлова, то приехал сам по себе. Видать, напортачил там, в Архангельске, Петр Леонидович. Не додаил усач. Где-то промахнулся, хоть это на него и не очень похоже. Вот “покойничек” и приехал разбираться. Для официальных органов Измайлова в стране нет. Значит нужно убирать “лесного жителя”, пока он здесь не развернулся. Концы в воду. Это уже легче.
По сменившемуся выражению лица собеседника, Борисыч понял, что сказал что-то не то. Теперь играть нужно было напрямую.
— Измайлов мне нужен, — прямо сказал он Сухорукову.
— Ты что, не знаешь? — попытался тот, на всякий случай схитрить.
— Наш общий друг еще с того времени за кордоном. Сам понимаешь, не резон ему здесь появляться.
— Кончай дурака валять, — резко оборвал его Ватолин, у которого опять разболелась голова. — Я четко знаю, что он здесь. Не может быть, что ты этого не знаешь.
— Слушай. Я, честное слово, ничего не знаю, — пытаясь не спугнуть мелькнувшую мысль, протянул Сухоруков. — А, впрочем, если ты уверен, что он здесь, то, может быть, я тебе сумею помочь...
Ватолин настороженно глядел Михаилу Ивановичу в лицо. Сухоруков ответил на его взгляд.
— А зачем он тебе нужен? — всем видом он показывал, что начинает сдаваться.
— Поговорить хочу, — просто ответил Борисыч, очень соскучился, — криво ухмыльнувшись, добавил он и поглядел на собеседника такими глазами, что тот понял — разговорами от этого майора не отделаешься. По поведению Борисыча чувствовалось, что он вот-вот перейдет к другим методам воздействия. Это было написано у него на лице.
— Я тебя свяжу с Измайловым, но дальше — мое дело сторона, — попытался снова найти нить разговора Михаил Иванович. Он уже второй раз за день шел на попятную. Это ему не нравилось, но ради дела можно было и наплевать на эту свою, якобы, слабость.
— Телефон меня не устраивает, — сразу же отреагировал гость.
— Погоди, не нервничай, успокойся. Не нажимай так, — слегка взъерошился хозяин.
— А я и так спокоен как дохлая лошадь, — отпарировал Борисыч. — ты меня сведи с Измайловым, и я тебя оставлю в покое.
Сухоруков чувствовал внутри поднявшуюся волну раздражения против этого провинциального мужлана, пытающегося прижать его к стенке, но вида не подал.
— Ну, тогда собираемся и едем. Здесь недалеко.
Одевшись, они вышли из квартиры и спустились по лестнице. При этом Борисыч старался держаться чуть позади Сухорукова, внимательно следя за его руками.
Москва.
Смирнов.
Поговорив с Сухоруковым, Смирнов немного успокоился. В конце концов, ничего страшного не произошло. Не совсем понятная ему, по своим целям, предыдущая беседа с генерал-лейтенантом Порыгиным, этим тупым солдафоном, еще ничего не говорила. Правда, Валерию Сергеевичу очень не понравилась та невнятность, с которой Порыгин заканчивал разговор. Чувствовалась какая-то недосказанность... Но в целом Смирнов оставался спокойным.
Собственно говоря, это он лично решил дело с передачей материала по “зомби” в руки военных, изъяв предварительно узловые моменты из довольно-таки объемистой папки. В руках у вояк, как он и предполагал, в настоящий момент находился только чисто информативный материал без важных оперативно-средственных деталей. Конечно же, не видать бы было им и этого, но Смирнов был вынужден передать кому-нибудь это дело по двум обстоятельствам.
Одно обстоятельство было вполне официальное. Дела такого характера так или иначе нужно было доводить до сведения руководства. А во-вторых: уже лично ему позарез нужен был этот бывший комитетчик Измайлов. Именно тогда Смирнов и убедил генерального двинуть это дело к воякам, не подключая безопасность. Генеральному некогда было копаться в этой пыльной кипе бумаг, и без того дел полон рот, он и пошел на поводу у Валерия Сергеевича, убедившего его в том, что МБР, сейчас то же КГБ и нельзя им снова давать в руки это дело, которое, собственно говоря, и родилось-то в их же структуре.
Не ожидал Валерий Сергеевич только одного, что генерал, вроде бы ни с того ни с сего, выйдет на него самого. Но, с другой стороны, его даже немного успокаивало данное обстоятельство. Раз они пошли на это, значит дела у них никудышны. Ну ладно, пусть покопаются, что да как... Ему хватит времени, чтобы перехватить досье Измайлова. А там он будет уже хозяином положения.
Выйдя из будки телефона-автомата, насквозь исписанной и не только в смысле словами, Смирнов поморщился и быстро огляделся по сторонам. В будку следом за ним заскочил какой-то затертый тип, дождавшийся своей очереди.
Все-таки, признавался себе Смирнов, напугал его немного этот генерал. Крутясь сегодня по Москве, он несколько раз заставлял водителя проверяться, пояснив, что это нужно для дела. Тот послушно выполнил все указания старшего следователя. Слежки не было. Теперь Валерий Сергеевич направлялся на встречу, как он понимал, на первую и последнюю, с Измайловым. Он и не понимал, насколько был близок в своих предположениях.
Покупать “досье” у этого Измайлова он не собирался. Он хотел дать тому взамен более важное — гарантии безопасности и спокойствия. Отдаст свои бумаги, для чего его, собственно сюда и вытаскивали, и пусть мотает отсюда, куда хочет. После этого он больше не будет нужен. Дальше — его проблемы...
Машина прокурора неспешно катила к месту встречи. Примерно машин через пять назад от прокурорского авто следовал невидимый в общем потоке “жигуль”, в котором, кроме водителя, находились Спиридонов и Игнашин, после доклада генералу подключившийся к операции. На связи с ними были еще две машины, в одной из которых в полном снаряжении мучились от безделья четыре парня из военого “спецназа”. Генерал настоял на их постоянном присутствии. Второго промаха он допустить не мог.
Смирнов больше не просил водителя проверяться. Их машина не срывалась чуть ли не под красный свет, не перестраивалась из ряда в ряд, не кружила по переулкам. Валерий Сергеевич мысленно прикидывал, каким именно образом он будет торговать “измайловское досье”. Скорее всего, нужно будет выходить на “правых”, то бишь, на депутатский лагерь. Теперешний генеральный, вроде в другом. На этом и сыграет Смирнов. Он нисколько не сомневался, что дожмет бывшего комитетчика. Куда, действительно, ему деваться.
“Волга” остановилась у четырехэтажного, видимо, выстроенного по индивидуальному проекту, дома. Валерий Сергеевич, еще раз сверившись по бумажке с адресом, вышел из машины, сказав номер квартиры водителю.
— Если минут через двадцать не выйду или не позвоню тебе, то заходишь,— пояснил он тому,— Когда будешь заходить, оружие приготовь,— добавил он и вошел в подъезд.
Почти сразу же к нему подкатил “форд”, из которого вышли Сухоруков, Борисыч и сзади них Леха с каким-то человеком.
Москва.
Порыгин.
Спиридонов связался с генералом и, сообщив адрес, по которому прибыла “Волга” прокурора, доложил обстановку. Его чуть ли не перебил старший группы “18”. Тот доложил, что “форд” Сухорукова, на которого вышли через телефон, “полученный” от прокурора и из письма Ватолина, прибыл по тому же адресу.
Получив это сообщение, генерал понял, что события принялись стремительно развиваться.
“Десятка” сообщила, что из “форда” вышли четверо, среди которых находился тот самый архангельский майор, его опознал Игнашин, располагавший фотографией Ватолина. Порыгин впервые пожалел, что не подключил в свое время какого-нибудь специалиста по подобным операциям.
Федор Ильич нажал кнопку связи.— Десятый. Принимаешь командование всей операцией на себя. Тебе там виднее. Пока прошу одного — поменьше шума.— Он отпустил кнопку и, дождавшись подтверждения приема, поднял трубку прямой связи с генштабом. Трубка молчала. Порыгин недоуменно поглядел на телефон. Этого не могло быть. Не могло быть, чтобы бронированный кабель, соединяющий его с командующим, был каким-либо образом поврежден. Облившись внезапным холодным потом, Федор Ильич дернул трубку правительственного... Молчание. Городской телефон тоже не подавал признаков жизни.
Сильно закололо сердце. Не пользуясь селектором, генерал выскочил в приемную.
— Федор Ильич, я не могу никуда позвонить уже минут 10 как.— Доложил секретарь, увидев бледное лицо своего начальника в дверях.
— Начальника отдела связи ко мне. Быстро,— бросил секретарю генерал вместо ответа.
— Товарищ генерал,— уже через несколько минут в кабинет Порыгина буквально влетел начальник отдела связи, худощавый подполковник с нервным лицом.— Связь в управлении полностью выведена из строя. Идет проверка линий. Связисты докладывают, что и в генштабе такая же история.
— Мне плевать на генштаб,— впервые за долгие годы сорвался Порыгин и тут же внезапно даже для себя успокоился.
— Какая связь есть?— спросил он оцепеневшего от начальственного гнева полковника.
— Только радиосвязь и... нарочные,— как-то смущенно произнес тот, выговорив непривычное и давным-давно забытое слово “нарочные”, которые были предусмотрены одним из приказов пятидесятилетней давности. Но сейчас...
— Связать меня по радиостанции с руководством. Срочно,— отрывисто бросил генерал. Подполковника будто смыло волной.
Мысли внешне уже успоковшегося генерала заметались в поисках выхода. Он уже не сомневался в том, что связь подвела в нужный для кого-то момент. Генерала просто выключили из игры. Этот “кто-то” был сильнее и могущественнее начальника главного разведывательного управления, сейчас этот “кто-то” был сильнее всех вооруженных сил страны. Понимание этого бесило Порыгина и не давало ему трезво осмыслить ситуацию. Совсем не просто так, оказывается, оказался этот материал в руках ГРУ. Это действительно была “бомба”. “Бомба” ужасающей силы, более страшная, чем какие-то там происки недружественных держав. И не где-то там готовилась эта “бомба”, а именно здесь — в сердце страны. Как все просто. Отключить связь и все. И не нужны ни доблестные вооруженные силы, ни военный флот и ВВС. Бесполезна добрая половина систем ПВО. Вся политика, как внутренняя, так и внешняя, превращается в ерундовую болтовню очереди за пивом.
Генерал мрачно уперся взглядом в стол. Он ждал. Внезапно для него ожил селектор.
— Товарищ генерал, налажена связь с генштабом, — доложил секретарь.
На связь с начальником ГРУ вышел командующий.
Москва.
Ватолин.
Борисыч, уже садясь в машину Сухорукова, понял, что делает что-то не так, но менять что-либо было поздно, и он решил играть до конца.
— Ну, поехали, — весело приказал водителю Михаил Иванович.
— Куда поехали-то? — не понял Леха, с удивлением поглядев на шефа.
— На Вернадского поехали, — так же неприятно-весело пояснил тот, нашаривая под сиденьем тайник с “пушкой”. Теперь он был с козырями.
— Так, вроде, мы уже были там? — недовольно буркнул Леха, краем глаза уловив движение руки Михаила Ивановича и сразу сообразив, что этот усатый, севший в машину вместе с шефом, относится к категории “нежелательных”. Поэтому он как можно проще добавил. — Только, Иваныч, давай заедем за родственником. У него жена уехала сегодня рожать, так я обещался, извиняюсь конечно, катать его до роддома.
Если уж шеф за пушкой тянется, то клиент серьезный, соображал Леха, и помощь Сереги будет нужна наверняка.
Когда-то они вместе работали в комитете. На дачках у начальства разного дежурили. Затем, после своего ухода на пенсию, Михаил Иванович перетащил за собой Леху, а Сергею посоветовал остаться в конторе, обещав подкармливать того финансами. Да тот особо и не сопротивлялся, все “человеки”, всем есть надо, а на нынешнюю зарплату “комитетчика” не разгуляешься.
Прямо из машины Леха позвонил Сергею или, как его называли близкие друзья, — “чесноку”, от фамилии Чесноков. Тот сначала не понял, но по настойчивости Лехи сообразил, что нужен. Именно в этот момент Сухоруков достал-таки из тайника пистолет, старенький “ПМ” и уткнул его в бок сидящего рядом Борисыча. Тот сначала даже и не сообразил, что такое твердое уперлось в ребра, но опустив глаза вниз только ухмыльнулся. Напряжение последних дней притупило восприятие реальности, сказалось и остаточное действие наркотика, которым накачал его Измайлов на кухне у Кольки.
— Ну, давай, давай.., — пробормотал Борисыч, — только аккуратней тычь-то своей пушкой. У меня ребра не железные.
Михаил Иванович промолчал. Он наконец-то, только еще садясь в машину с этим усатым кретином, понял, как все лучше обставить. Взять Сергея, потом на Вернадского, где уже торгуются Измайлов и прокурор. Бумаги, скорее всего, тоже где-то там... Кончить прокурора и Измайлова. Мента этого тоже. Вложить им в руки пушки и привет... Бумаги наверняка отыщутся. Заховал где-нибудь в квартире старый жук. А если что, то и попытать можно будет. Скажет. Никуда не денется.
— Чего такие молчаливые? — подал голос Борисыч. — Скучно ехать с вами.
— Сейчас повеселимся, — притормаживая и принимая “Чеснока”, ответил Леха.
— Серега, бери этого усатого на мушку, — распорядился он. — Шеф, сейчас куда? — повернулся Леха к Сухорукову.
— Туда же, куда и говорил, — бросил тот.
Борисыч теперь сидел зажатый между Чесноковым и Сухоруковым. И к другому его боку был приставлен пистолет.
— Да-а, — протянул он, — серьезно ты здесь устроился. — Борисыч поглядел на розовое ухо блондинистого Лехи.
— А я думаю, зайду к старому другу. Поговорим о том, о сем...
— Заткнись, а.., — нехотя бросил розовоухий водитель.
— А чего мне затыкаться-то? — поморщился от опять подступившей головной боли Борисыч. — Я человек веселый. Еду — хрен знает куда... Говорю — хрен знает с кем и вообще, — откровенно доставал он молчаливых попутчиков.
— Вот мне интересно, вы сразу оба на курки нажмете, если я водителю нашему по башке сейчас врежу?
Леха при этих словах болтливого усача непроизвольно дернул головой. Машина вильнула.
— Я тебе стукну, — с угрозой обернулся он назад.
— Да нет. Это я так, к слову, — сам себе удивляясь, говорил Ватолин. — Слушай, Серега, — он обратился к подсевшему к ним типу. — Чем это от тебя противным таким пахнет? Иваныч, скажи ему, чтобы дышал в другую сторону, а то, не дай бог, вытошнит сейчас меня и опять-таки на водителя.
Машина снова вильнула. Леха сквозь зубы глухо заматерился.
Тем временем “форд” уже подкатил к нужному адресу и остановился у какого-то четырехэтажного дома.
— Давай, вперед, — скомандовал Борисычу Серега и, уперев пистолет в спину Борисыча, вылез вместе с ним из машины.
Москва.
Ватолин, подталкиваемый в спину молчаливым “чесноком”, переступили порог квартиры на третьем этаже.
Решив больше не ждать поворотов судьбы, он начал резкий поворот в сторону своего конвоира. Именно в этот момент тот нанес ему удар по голове. Благодаря тому, что Борисыч все-таки успел немного повернуться, этот удар пришелся вскользь, но прямо по больному месту. У Борисыча потемнело в глазах.
Сергей с Лехой связали ему руки и, затащив в ванную комнату, опустили в эмалированную емкость самой ванной. Закрыли дверь на крючок и прошли в комнату, куда, пока они возились с усачом, уже прошел Сухоруков.
Здесь царил беспорядок, но они не обратили на это никакого внимания. Не обратили потому, что их взору предстал какой-то тип, висевший с выпученными глазами на потолочном крюке вместо люстры, которая, аккуратно снятая, стояла тут же на диване.
— Вот твою мать! — только и смог произнести Леха, широко открыв рот от такого пейзажа.
— Э, а где Иваныч-то? — забеспокоился Чеснок, пряча пистолет в карман плаща.
— Иваныч.., — позвал он, заглядывая в двери смежной комнаты. Его взгляд сразу же наткнулся на ноги Сухорукова, лежавшего почти тут же у порога.
— Чего это с ним? — снова удивился подошедший Леха, перешедший от созерцания мерно покачивающейся “двуногой люстры” к такому же недоуменному созерцанию лежащего на полу шефа.
Голова Михаила Ивановича как-то странно была повернута в сторону, а на лице застыло такое же, как и у Лехи, удивленное выражение. Глаза были неприятно открыты.
Чеснок наклонился над телом Сухорукова. ОН не увидел, как из-за дверей к нему быстро двинулся какой-то человек. Одновременно тот сильно толкнул дверь, которая с глухим стуком ударила по голове Лехи. Встреча двух твердых, тупых предметов оказалась печальной для обеих. Леха со стоном выпал в зал с необычной “люстрой”, а филенку двери украсила приличная вмятина.
— Ты чего? — не понял произошедшего Чеснок и обернулся. В тот же момент его шею обхватили сильные, безжалостные руки. Чесноков выкатил глаза и захрипел. Его рука зашарила по карману плаща, но доступ кислорода в мозг прекратился раньше, чем он успел нажать на курок вытащенного все-таки пистолета. Тело Чеснока повалилось на труп своего шефа.
Антон медленно повернулся к дверям, в проеме которых уже стоял Петр Леонидович.
— О'кей, — сказал тот, — мы с вами встречались на зимних мотогонках в Клайпеде, — совершенно вроде бы ни к чему добавил он. Антон остановился и, бессмысленно покачиваясь, застыл рядом со своими жертвами. На его лице появилась откровенно дурацкая улыбка.
Измайлов вышел в коридор. Его внимание привлек шум за дверями ванной комнаты. Открыв их и включив свет, он обнаружил наполовину уже освободившегося от пут Борисыча. Из взгляды встретились.
— Жив что ли? — процедил он сквозь зубы и, наклонившись над ванной, прижал голову Борисыча к ее дну. С трудом удерживая извивающегося и почему-то молчащего Ватолина , он открыл кран с горячей водой. Струя ударила прямо в лицо с трудом приходящего в себя Ватолина. От боли тот глухо заревел. Измайлов улыбнулся.
— Утонул при исполнении служебных обязанностей... в ванной, — сказал он, всем телом навалившись на голову Борисыча, судорожно высвобождающего руки.
Водитель прокурорской машины, не дождавшись Смирнова, открыл двери квартиры. Пролетом ниже его, поднимались по лестнице Спиридонов и Игнашин. Они дождались-таки, когда водитель “Волги” начнет чего-нибудь предпринимать для поисков прокурора и не ошиблись. Теперь им известен адрес.
— Контролируй здесь, — прошептал в самое ухо Бориса Спиридонов, — я вниз. Ребят расставлю и к тебе, пока все тихо.
Водитель уже шагнул внутрь широкого коридора, когда очумевший от встречи с дверью и ошалевший от обилия покойников Леха выстрелил в него из пистолета, который подобрал у тела Чеснока. Пуля вонзилась в косяк совсем рядом с оторопевшим водителем.
Звук выстрела заставил Петра Леонидовича прекратить водные процедуры для своей жертвы. Он выскочил в небольшой коридорчик, соединяющий основной с кухней. Целый град выстрелов заставил его ступить на кухню. Это стрелял пришедший в себя прокурорский водила. Леха не отставал. Спрятавшись полностью за угол, он выставил руку и бахал в сторону входной двери.
Борис, ворвавшись в квартиру, оттолкнул ничего не понимающего, но продолжавшего палить в дверной проем водителя. Сразу оценив обстановку, он согнулся и пробежал сквозь весь коридор, сильно ударив по руке Лехи. Тот глухо завыл и повалился на пол, поджимая явно сломанную руку к животу. Игнашин кинул взгляд на висящего прокурора, посмотрел на тела еще двух человек, лежащие почти одно за другим в соседней комнате. Рядом с ними стоял молодой мужчина и, покачиваясь, глядел перед собой ничего не выражающим взглядом.
В квартире стало тихо. Внезапно громкий голос, донесшийся откуда-то из коридора, произнес: восемь, восемь. Девятнадцать, четырнадцать, один час.
— Ради что ли? — подумал Борис, повернувшись на звук голоса. Удар сбоку, со стороны комнаты, наполненной мертвецами, бросил его на пол. Рядом с ним дико завизжал Леха, вскочивший на ноги и метнувшийся к дверям. Мужчина, до этого только что стоявший в глубине смежной комнаты, настиг визжащего Леху и принялся его душить.
Игнашин, еще полностью не веря в происходящее, бросился к ним, увидев, как в дверях квартиры мелькнула чья-то сутулая фигура, а следом за ней выскочил откуда-то взявшийся и совершенно мокрый майор из Архангельска.
Ударом ноги в плечо Борис отбросил душителя от посиневшего лица Лехи, который мешком повалился на пол, увеличив количество бесчувственных тел. Душитель и не думал охать и стонать от полученного удара. Он быстро поднялся и спокойно и даже уверенно двинулся на Игнашина.
— Ну, парень. Меня так сразу тебе не взять, — проговорил тот и, снова высоко подпрыгнув, ударил нападавшего ногой в грудь. Тот от полученного удара отлетел в коридор и угодил в могучие объятия подоспевшего Спиридонова и двух “спецназовцев”.
— Тут еще двое выскочили, — крикнул Борис, проскользнув мимо небольшой “кучи малы”. Выбежав в коридор, он увидел водителя прокурорской машины, распростертого на полу под дулами автоматов еще двоих ребят в бронежилетах. Почти сразу же Игнашин увидел и мокрые следы, ведущие вниз по лестнице. Они привели его к открытому люку вентиляционной будки.
Выскочив на крышу, Борис огляделся и сразу за будкой увидел мокрую спину майора.
— Свои, — выкрикнул он, подбегая к нему.
Борисыч что было сил спихивал упирающегося Измайлова с крыши. Он уже настолько озверел, что не соображал, что делает. Единственная цель, полностью владевшая им, состояла в том, чтобы скинуть этого противного старика с крыши, раз и навсегда, этим самым решив все проблемы. Измайлов, тяжело дыша, молча отбивался от настырного майора, сантиметр за сантиметром сползая с невыскоих перилец. Наконец, не выдержав, он буквально завизжал, — Помогите!
Игнашин подоспел вовремя для него. Оттолкнув обессиленного Ватолина, он ухватил сразу же обмякшего как мешок Измайлова за руки и, собравшись с силами, выдернул старика на битумное покрытие крыши.
К Измайлову подошел уже успокоившийся Борисыч, деловито снял с него брючный ремень и крепко связал руки. Петр Леонидович затравленно глядел на Ватолина.
— Не дебил я тебя...
— Ну-ну, — буркнул тот в ответ, — это тебе, старый пердун, повезло. Не подоспей он, — Борисыч кивнул на гэрэушника, — полетал бы ты у меня как чугун над Бакарицей...
Отвернувшись от Измайлова, он протянул руку Борисычу.
— Ватолин.
— Игнашин, — ответил тот, улыбаясь, — может, ты мне расскажешь, что мы тут все делаем...
Оба с облегчением рассмеялись, стоя над Петром Леонидычем, уже полностью пришедшим в себя.
Измайлов был жив, а это было для него главным. Даже сейчас он не считал, что потерпел поражение. Просто изменились правила игры, в которую он вступит со своими козырями.