Христианское непротивление или дьявольский бунт?
Кино А.Тарковский снял в 1971 году, Кубрик - годом позже – в 1972. Тарковский делал свое кино в России, Стэнли Кубрик – в другой части света, на американском континенте. Но оба режиссера подняли одну проблему – противостояния или непротивления злу – и решили её по-разному.
Прежде, хочу пояснить, на каком основании я решила сравнивать две столь разные картины, насколько правомерно это сравнение и для чего это делается. Разумеется, моей целью не является сравнение картин, чтобы выяснить, какая же из них более сильная, какая гениальнее. Нет. В этом кино я увидела стремление режиссеров наконец-то подобраться к вечной проблеме отношений между добром и злом, ответить-таки на вопрос: что победит – добровольное смирение, непротивление злу насилием, или же открытый бунт против насилия, попытка остановить насилие насилием. Корень этого вопроса видится в христианской идиоме «получив удар по левой щеке, подставь правую». Каждый волен действовать по этой схеме, либо не действовать по ней, предложив свою: «получив удар, отвечу ударом». Герой Заводного Апельсина выбрал последнее, герой Андрея Рублева – христианский принцип. Это право свободного выбора, который есть у всех.
В обеих картинах идея выбора доведена до абсурда: насилие в картине Кубрика льется на зрителя мощным потоком, проповедуется насилие ради насилия, насилие становится панацеей, сверхидеей и сверхзадачей. Тарковский разрешает этот вопрос совершенно по-иному, исповедуя сопротивление насилию ненасилием, добром и прощением. Носителями основного, идейного замысла в картинах являются главные герои. Образ Андрея Рублева – это воплощённоё прощение, смирение и высшее добро, Заводной Апельсин – это сам дьявол, абсолютное зло и вечная беспричинная месть людям. Герой кино Кубрика словно бы действительно бесконечно мстит всему миру, мстит за свою беспомощность, робость и уродство. Заводной Апельсин видит только эти качества в людях, а так как они уничтожают, измельчают его самого, чтобы спастись, герой встаёт на путь открытого сопротивления жестокости мира, он готов насиловать и убивать, лишь бы самому не попасться первым в лапы такого же маньяка. А ведь он именно этого смертельно боится – боится быть униженным ничтожеством вроде него самого. Поэтому действует. Режет. Рвёт. Насилует. Глумится и убивает. Но это не приводит его к какому-либо результату, удовольствия он получает всё меньше, дойдя до крайности в издевательствах, Апельсин завёл сам себя в тупик: его сущность требует ещё насилия, но «ещё» невозможно, потому что предел наступил давно. Движенье вперед невозможно, о пути назад он не знает. В этом величайшая трагедия героя фильма. Попытка что-то исправить с помощью насилия же то же ни к чему не привела. Выбранная им дорога привела его в тупик, в темноте которого он увидел отражение собственного ничтожества.
Герой Тарковского выбрал иной путь, путь христианского смирения, всепрощения и любви. Он выбрал любовь, полюбил людей, но люди не полюбили его, не поняли, не захотели принять в свой круг. Путь героя тоже оказался тупиковым, но увидел Рублев не ничтожество в конце пути, а Бога. В этом решающее различие между картинами американского и русского режиссёров.
Общая тема картин, общая проблематика – и, как следствие, наличие похожих фрагментов, ключевых фраз, жестов и приёмов. Например, плевок в лицо обидчика. Плюёт в лицо Андрею дурочка, плюёт, не ведая зачем, но чувствуя искреннюю обиду на него за то, что он не пускает её к ордынцам, препятствует её счастью. Андрей принимает плевок достойно, точно зная одно: чтобы ни делала эта дурочка – всё есть провидение Божье, всё во благо. Плюёт педагог Апельсина ему в лицо, тот не отвечает (казалось бы, тоже смирение, что и у Рублева), но его лицо при этом искажает ненависть ко всему роду людскому, к педагогу и к самому себе. Это уже не смирение. Это бунт, идущий изнутри, от самого сердца, поэтому сильный и необратимый. Дальше герой попадает в тюрьму, где старательно изучает книги Ветхого и Нового заветов. Делает он это, чтобы сыграть роль усмирившегося и успокоившегося грешника. И это у Апельсина получилось. Зритель почти верит ему. Почти.
Точка соприкосновения картин Кубрика и Тарковского – попытка осмысления способов решения проблемы о Добром и Злом на основе книг Библии. Рублев изучает Библию сам, не для показу, это внутренняя потребность, это поиск истины Добра. Апельсин читает книги, он знает наизусть главы Заветов, читает их тюремному пастырю. Но ни одна вызубренная им фраза не доходит до его сердца. Его чтение – это тоже потребность, но не в Добре, а в свободе от него, от всех и от Бога. Кто-то через Библию находит ищет и находит Бога, а кто-то – Дьявола. Парадокс, ярко и рельефно проиллюстрированный в двух разных картинах, разных режиссеров одного поколения.
Отношение у смертоубийству у героев картин, разумеется, разное. Рублёв произносит: «Я писать больше никогда не буду. Человека я убил, русского». Иконописец добровольно отказывается от своего призвания, он корит себя в том, чего даже не совершал. Заводной Апельсин совершает убийство за убийством, упивается кровавыми расправами над слабыми и беспомощными и отказывать себе в этом удовольствии не собирается. Его ждёт Страшный суд. Вот ещё одна точка соприкосновения режиссёрских задумок.
Одна из глав «Андрея Рублёва» называется «Страшный суд». Иконописцу поручено расписать собор, а он не знает, как писать картину Страшного суда, не уверен в своих силах. Рублёв даже и не хочет её писать, потому что боится, что людям страшно будет от изображённого в храме, не хочет пугать грядущим и неизбежным всеобщим концом. В картине Кубрика этот самый «конец» смакуется с самого начала фильма, Страшный суд вершится одним человеком над остальными, причем роль верховного судьи взял на себя человек – отсюда вся абсурдность, нелепость и крайняя жестокость суда. Один побоялся всего лишь нарисовать суд, другой не постеснялся стать судьёй. Такова правда реальности. Такова правда каждого из режиссеров.
«Бог простит, только ты себе не прощай, так и живи меду великим прощением и собственным терзанием. Как там, в вашем Писании – научитесь делать добро, ищите правду, спасайте угнетённого, защищайте сироту, тогда придёте к рассудку, сказал Господь» эти слова произносит призрак Феофана Андрею Рублёву. Иконописец кается Феофану в несовершенном убийстве, Апельсин не намерен каяться в своих преступлениях ни при каких обстоятельствах. Он не чувствует ни капли раскаяния в своих действиях: единственное, что может его остановить и останавливает – это то, что он начинает испытывать физическую боль при одной лишь мысли о грехе. Такая реакция возникает после проведённого над героем опыта. Заводной Апельсин смотрел на насилие со стороны, с экрана телевизора, и руководитель опыта был убеждён, что только насилием возможно искоренить желание насилия, по принципу «клин клином вышибают». Формально так и произошло. Героя унизили. Причем не кто-нибудь, а профессора, руководители проекта. Они тоже получают удовольствие от насилия. Врачи поражены тем же недугом, что и больной. Диагноз один – отсутствие Бога в душе. Поиск Бога, Правды, Красоты закончился потерей себя. Ощущение, что всем в мире руководит дьявол, некая неотвратимая сила, apriori не имеющая антипода, способного противостоять ей.
Общий дух картин очень разный, но в обеих работах одинаково категоричен подход к сути: в борьбе с насилием возможно два пути - насилие или смирение. При этом никто не даёт гарантий, что ожидаемый результат будет достигнут. Так или иначе выбор делает каждый сам для себя. Существуют законы государства, законы Божьи и законы низменных инстинктов. Под власть каких именно попасть каждый волен выбрать самостоятельно. Только вот возмездие, силу «страшного суда» назначить сам себе не в силах никто.