Съёмочный павильон был наполнен светом, шумом, людьми и декорациями. Обстановка на площадке отличалась нервозностью и напоминала хаос вселенского потопа.
- Витязев! Куда ты потащил софит? – истошным дискантом вопрошал режиссёр и притоптывал при этом пухленькой ножкой, обутой в ботинок с тупым носом и сношенным вбок каблуком. – Немедленно верни на место! Третья камера! Взять чуть левее. Где оператор? Марианна Васильевна, где Топорков?
Марианна Васильевна не знала, где Топорков, и это взбесило режиссёра.
- Я так и знал, чёрт возьми! – выругался он в отчаянии и театральным жестом схватил себя за воображаемые волосы. Настоящих волос режиссёр Васечкин не носил – то ли из-за болезни, то ли из-за собственных представлений о режиссёрской моде. – Всё! Я так больше не могу! Я так больше не выдержу. Марианна Васильевна, вы что, думаете, у меня железные нервы? Я вас спрашиваю, у меня какие нервы?
Марианна Васильевна, отвечавшая в съёмочной группе за «кадровый вопрос», не рискнула вслух классифицировать нервы режиссёра. Вместо этого она сделала давно заученную мину покорной озабоченности и поклялась в полминуты извлечь «из-под земли» искомого Топоркова.
Васечкин нервно смахнул с кончика носа крупную каплю пота и устало повалился в кресло.
- Время пошло, - угрожающе прошипел он на Марианну Васильевну, и та словно растворилась в воздухе.
Демьян Петрович Васечкин был режиссёром самобытным и талантливым. По крайней мере, если бы кто-то рискнул вслух усомниться в этом, то навсегда нажил бы себе в лице Васечкина смертельного врага. Поскольку желающих видеть Васечкина своим смертельным врагом пока не нашлось, у Демьяна Петровича не было ни малейшего повода не верить в свою гениальность. Но Васечкин не мог назвать себя счастливым человеком, и на то имелись весомые причины.
Всё, что касалось жизни режиссёра, было сопряжено с глубоким, неискоренимым страданием. Васечкин страдал дома, страдал на улице, на съёмках и в монтажной лаборатории. Страдал он в общественном транспорте, страдал бы, наверно, и в личном автомобиле, если бы решился на такое приобретение. Страдал от людей и обстоятельств. Люди донимали его, обстоятельства – тяготили. Так сложилось, что вместо гениальных полнометражных картин он вынужден был снимать рекламные ролики, потому что «проклятым капиталистам» нужна была только реклама, и лишь за неё они готовы были хоть немного раскошелиться. Жена успокаивала Васечкина тем, что реклама это всё же больше чем ничего, и что, например, Максим Безлюдинов, сокурсник Демьяна Петровича, не снимает даже рекламы, а, напротив, торгует в киоске шавермой и гамбургерами. Но какое дело Васечкину до этого бездарного Безлюдинова! Кто он, и кто Безлюдинов?! Жена всегда донимала Васечкина…
Наконец Топорков был «вынут из-под земли» и приведён Марианной Васильевной за руку.
- Сорок две секунды! – обличительно взвизгнул Демьян Петрович, даже не взглянув на часы. – Топорков, где ты был? Молчи! Вставай к камере. Всем работать! Начинаем съёмку…
Хаотическое перемещение людей и предметов в пространстве павильона каким-то странным образом преобразовалось. Не то чтобы оно упорядочилось – нет, но, сохраняя все признаки броуновского движения, приобрело какую-то необъяснимую осмысленность.
Сложная машина творческого производства была запущена и быстро набирала ход. Режиссёр руководил процессом:
- Костюмы готовы? Декорации?.. Кузьма! Свет на левый край. Гуще, гуще… Тюбик готов? Хорошо. Камеры… Мотор! Тюбик пошёл! Пошёл тюбик, мать твою… Та-а-ак, веселее, веселее. Колени поднимай выше! Ты зубная паста, а не солдат в дозоре! Веселей!.. Та-а-ак… Пошли зубки. Зубки пошли!.. Что за чёрт! Стоп!!
Васечкин сорвался с кресла и, опрокидывая декорации, ураганом ворвался в самый центр съёмочной площадки.
- Это кто?! – подавляя рыдания, воскликнул он. – Это что?! Марианна Васильевна, это, по-вашему, зубки? Где вы набрали этих уродин? На какой помойке? Вы что, забыли, мы снимаем рекламу зубной пасты, а не вагинального дезодоранта! Молчите, я вам сказал! Поглядите лучше на эти рожи! Вот, полюбуйтесь! Вот ты, девочка, открой рот. Покажи Марианне Васильевне свои зубы… Марианна Васильевна, это, по-вашему, зубы?
Марианна Васильевна держалась спокойно, хотя из вежливости и напустила на себя стыдливый румянец.
- А что вы хотели, Демьян Петрович, за пятьдесят шесть рублей в час? Клаудию Шиффер?
- Мне плевать на Клаудию Шиффер! Мне плевать на пятьдесят шесть рублей в час! Смету не я составляю. Я режиссёр, а не бухгалтер. Я творческий человек, и я отказываюсь работать в таких условиях!
- Но что же я могу сделать? – пожала плечами Марианна Васильевна, тайком показывая крадущемуся к выходу Топоркову кулак.
- Я хочу видеть на лицах девушек зубки, а не промежности! – потребовал Васечкин и прошёлся испепеляющим взглядом по лицам пятидесятишестирублёвых моделей. – Все вон! Гоните их в шею! И чтоб после обеда были мне зубки, а не жопы!
Девушки - кто, тихо ругаясь, кто, всхлипывая, - потянулись к выходу.
- Марианна Васильевна! Вот эту, с кривыми ножками, остановите… Возьмите у неё телефон. На следующей неделе снимаем средство от прыщей. Она подойдёт… Иван Тимофеич! У нас договор с прыщами подписан? Думают? Что тут думать! Объясните же им, наконец, что лучше меня про их дерьмовый лосьон никто не снимет… Думают они! Ишь, Сократы… Марианна Васильевна! Не берите у неё телефон, тащите прямо в гримёрку, пусть нарисуют ещё пять-шесть жирных прыщиков, можно и бородавку до кучи, и сразу на площадку. Аким! Готовь декорации для прыщей… Топорков! Стань сейчас же на место. Снимешь эту кикимору с прыщами – пять дублей во всех ракурсах. Потом скажешь гримёрше, чтоб заштукатурила, и ещё пять дублей – начисто. Понял? А я пошёл обедать. Устал я от вас, сволочей… Ох, мама, роди меня обратно…