Земля стала маленькой и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким.
Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.
Ф. НИЦШЕ «Так говорил Заратустра»
Ваня Трясолобер имел, на самом деле, довольно простую фамилию Трясолобов. Но настоящая фамилия прижилась только в паспорте, что было довольно обидно. Обидно и противно. Даже начальник, звонивший по телефону местной связи, произносил:
- Трясолобер, зайди!
Он пытался робко поправлять людей, коверкающих его фами¬лию. Некоторые даже извинялись, но через минуту все повторялось снова:
- Так вот, Трясолобер, слушай сюда…
Ему все это казалось какой-то глупой насмешкой судьбы. Ведь он не заслуживал этого и повода никому не давал. Хотя…
***
Родился Ванечка Трясолобов в те незабываемые времена, ко¬гда один лидер Великого Государства уже отстучал ботинком по вы¬сокой трибуне, а сменивший его еще не впал в старческий маразм.
Воспоминания детства не вызывали у Ванечки радости. Он приехал с родителями в Москву в десятилетнем возрасте и сразу по¬нял, что в этом городе он чужой. Москва принимала провинциалов с распростертыми объятиями, но не любила. Эту взбалмошную девку, эту неврастеничку-Москву необходимо было завоевывать. Иначе она презрительно ухмылялась и забывала о тебе. Завоевание Москвы Трясолобовым-старшим закончилось поражением последнего. Ко¬нечно министерство дало ему квартиру и хорошо оплачиваемую должность, но москвичом его сделать не могло. Трясолобов-старший страшно переживал по этому поводу и идя к пенсии семимильными шагами, часто принимая на грудь верные семьсот грамм, отыгрывался на матери Трясолобова-младшего, то есть на собственной супруге, громкими скандалами. Супруга его – Алевтина Михайловна – к этому времени успела понять, что норковая шуба в ее гардеробе никак не может сделать ее коренной москвичкой с вытекающими отсюда положением и успехами. Она осталась, что называется, «мужней женой» и терпеливо сносила все, несмотря на имевшуюся у нее степень кандидата наук.
В нечастые московские вечера, когда отец был трезв и мама не плакала, Ванечка ощущал на себе родительскую любовь. Вот только любовь эта была с какой-то примесью горечи. Конечно родители сильно любили своего позднего ребенка, но в случайных фразах, оброненных ими, сквозило неверие в то, что из их сына получится что-то путное. Ваня был тих, субтилен и себе на уме. Сразу после выхода на пенсию у Трясолобова-старшего случился инсульт и правую половину его тела парализовало. Все время Алевтины Михайловны было теперь занято мужем и Ванечка был предоставлен сам себе.
В принципе, его это устраивало. Быть предоставленным самому себе – величайшее наслаждение, если в твой маленький внутренний мир нагло не лезет внешний.
Трясолобов-младший рано понял, что ничем не может взять этот мир, кроме прилежной учебы. И он действительно был самым успевающим учеником в классе. Учителя хвалили его, но сдержанно. Их отталкивало сквозящее во взгляде Ванечки подобострастие. А Любка Тихомирова – первая красавица школы – вообще мало смотрела на отличников. Ей нравились эти мускулистые недалекие нахалы, которые к старшим классам даже дразнить Ваню перестали. Они просто не обращали на него никакого внимания.
Любка была хороша! Недозрелому Ванечке конечно же некому было рассказать об онанизме и он овладел этим нехитрым мастерством сам, предаваясь ему в эротических снах, наполненных видениями шикарного Любкиного тела. Что только не проделывал он с ней в этих снах! Любой порножурнал взял бы на вооружение плоды Ваниных фантазий, а может и сделал бы его главным редактором.
Действительность была куда мрачнее. Когда на переменах ее шикарное тело оказывалось на достаточно близком от него расстоянии, молодой организм реагировал только холодом в спине и влагой ладоней. О произнесении каких-либо фраз не могло быть и речи.
Один-единственный раз в десятом классе он осмелел. Напившись на халяву с одноклассниками 72-го портвейна, Ваня подошел к Любке и произнес:
- Пойдем после уроков погуляем?
Боже, каким взглядом одарила его Любка! Этот взгляд раз и навсегда раздавил его, а брошенная затем фраза втоптала его в грязь:
- Я не для таких, как ты, Трясолобер!
Да, да. Именно ею была впервые произнесена исковерканная фамилия Ивана. Такой и пошла она по жизни вслед за ним.
В тот день Ваня вернулся из школы плохо скрывая слезы. В течение всей ночи он неоднократно и различными способами убивал Любку, издевался над ней, кромсал ее шикарное тело, плевал в красивое лицо и плакал, плакал, плакал…
Об ответе Любки узнала вся школа. Надо ли говорить, что история была встречена гомерическим ржанием. Несколько дней спустя Ваня увидел во дворе школы Любку в компании ухажеров с гитарами. Она любила этих волосатиков-гитаристов, этих недоделанных Хендриксов и Блэкморов. Один из них, увидя Трясолобера, запел песню, сочиненную им видимо недавно. На втором куплете Ваня понял, что песня про него. У него опять похолодела спина и вспотели ладони, когда он увидел, как смеялась Любка над припевом:
«Так и живет, свой крест неся,
Пресмыкающееся…»
«Почему пресмыкающееся?» – думал Ваня. Только потому, что он неконфликтный человек, что хорошо учится и не дерется на переменах (все равно побьют)? Да, в разговорах с учителями в его словах сквозит раболепие, но ведь они должны понимать, что Ваня просто их боится, как боится всего, что может потревожить его внутренний мирок. Неужели Любка не понимает, что все эти фанфароны скоро растают, как первый снег, потому что ничего из себя не представляют. Они меньше читали, они меньше знают о душе и вообще ничего не знают о боли. О боли маленького человека, незаслуженно обиженного этим большим и злым городом.
«Я не для таких, как ты…»
«А для каких ты, тварь?! Для каких?! Ведь никто из них не сможет любить тебя так, как я! Никто! И что вообще они знают о любви? Пещерные люди с душами, непробиваемыми, как шкура мамонта. Я и только я смог бы дать тебе все, но этого не будет! Ты не достойна меня, сука! И я докажу тебе это! Всей своей жизнью докажу!»
Именно в эти дни Ване не доставало отца. В такие минуты как никогда нужен мужской совет, но эту развалину, лежащую на кровати, трудно было назвать мужчиной.
Впрочем, незадолго до окончания школы отец все-таки дал Ване совет:
- Иди-ка ты, Ванька, после школы в военное училище, иначе
проку от тебя не будет. Рыхлый ты…
Алевтина Михайловна на этот предмет не высказывалась, молча соглашаясь с мнением мужа. Ваня, по началу, никак не отреагировал на наставление отца. Он давно перестал моментально делать выводы из услышанного. Мысль цеплялась за какие-то извилины и оставалась нереализованной. Ваня доставал ее из глубин тогда, когда считал нужным.
Он не пошел на выпускной вечер, сославшись на болезнь. Во-первых, он никого не хотел видеть, во-вторых, мать, замученная заботами об отце, забыла купить ему костюм, в-третьих, он действительно заболел. Участковый врач молча вывел в записях – ОРЗ – но это было скорее душевным истощением.
Ваня чувствовал, что наступает новый период в его жизни. Надо что-то решать и решать самостоятельно. От его выбора зависит, какой будет дорога и что ждет его в конце пути. Финал виделся двояко: он, сломанный окружающим миром, или мир, изломанный и разорванный по его, Ванечки, прихоти. Последнее заставляло сердце радостно трепыхаться.
В те времена подрастающее поколение страны еще не было так заражено стремлением обогатиться, причем побыстрее и за счет ближних. Однако, даже в эти девственные времена Ваня сделал в мыслях своих безошибочную ставку. Он понял, что деньги, женщины, автомашины, квартиры, дачи, загранпоездки и прочее – все это ничто по сравнению с самым сильным наркотиком на земле – властью! Власть автоматически дает все вышеперечисленное. Человеку, наделенному властью, не надо ни у кого ничего просить, он все возьмет сам. И Ваня возжелал власти! В первую очередь над людьми, над этими тупыми двуногими. Обладая властью, он покажет всяким там Любкам - кто здесь пресмыкающееся…!
В одном надо отдать Ване должное – он был скромен. Ему не хотелось власти в государственном масштабе. Ему было достаточно доказать свое превосходство определенной группе лиц. Он смирялся с тем, что и сам не сможет быть неподвластным. Это естественно, поскольку «надобно ж зависеть от других». Но сколько полномочий над тысячами дает благосклонная улыбка единиц…!
В то же лето Ваня Трясолобов стал курсантом Высшей школы милиции.
***
Остается непонятным только одно – как школьные клички переносятся в ВУЗ. Ваня был поражен тем, что уже на первом курсе он снова стал Трясолобером. Бороться с этим было бессмысленно.
Не успел курсант Трясолобер закончить первый курс, как скончался его отец. Он уже ничего не мог говорить перед смертью и Ваня так и не узнал, что он думает, видя сына в милицейской форме.
Вслед за отцом стала медленно угасать мать. Видимо силы, отданные собственному супругу, были последними. Год спустя Ваня похоронил и ее.
Он не плакал над могилами родителей. В этот период его собственная раковина, в которой он прятался от мира, была надежно закрыта.
В какой-то момент встал вопрос о средствах к существованию. Но тут появилась давно забытая двоюродная тетка, проживающая в Израиле. «Ветер перемен» позволил ей появиться и затем высылать Ване небольшие суммы, которых вполне хватало на жизнь. Правда, по инерции молодой курсант продолжал тщательно скрывать факт существования заграничной родственницы.
Трясолобера все устраивало. Поговорка «копейка рубль бережет» давно стала непреложным жизненным правилом. Он был бережлив и бережливо относился к сбереженному.
Шло время. На старших курсах к нему вернулось давно забытое желание женщины. Мысли о Любке притупились и ее образ не беспокоил его по ночам, однако природа брала свое. Он с завистью смотрел на сокурсников, часто посещающих клубы и дискотеки, где «снять телку» для них не составляло никаких проблем. Слушая рассказы довольных юнцов, он утешал себя тем, что все это суета и его предназначение в другом. Они еще удивятся, когда увидят – кем стал курсант Трясолобер!
Вопрос о специализации у Вани не стоял никогда. Конечно же, уголовный розыск. От этих двух слов веяло романтикой – сильными мужчинами, носящими оружие и не отступающими перед лицом врага.
К оружию у Трясолобера было особое отношение. Сокурсники не замечали трепета, с которым Ваня чистил пистолет или автомат, а если бы заметили, решили, что он чокнутый. Отношение к вороненой стали у Вани было сравнимо с отношением к женщине. Он ласкал ее, лелеял и временами боролся с желанием поцеловать. Ощущая оружие в руках, Ваня чувствовал себя супергероем, способным на все, ведь оружие – это атрибут власти.
***
Летом перед выпускным курсом Ваня, сам того не желая, в один прекрасный день оказался с двумя курсантами в одной из московских квартир, где жила чья-то дальняя родственница, уехавшая на время.
Ване захотелось в этот день не просто слушать о развлечениях приятелей, а поучаствовать в них. Именно поэтому он высказал желание скинуться с корешами на портвейн, чем вызвал их немалое удивление. После этого он мужественно, скрывая стеснение, пил его с ними. С повышением градуса усиливалось желание чего-нибудь сотворить.
- Как закончим вечер? – с улыбкой спросил один из курса-
нтов – рослый, красивый парень, пользующийся неизменным успехом у девушек.
- А какие есть мысли? – спросил второй.
Он был парнем деревенским, рано познавшим прелести жизни и пришедшим в «Вышку» уже после армии.
Собутыльники вопросительно посмотрели на Трясолобера.
- Не знаю, - смутился Ваня, - я бы в тир сходил…
Эта фраза была встречена дружным ржанием.
- Все понятно, - сказал первый, - организацию мероприятия
беру на себя.
Произнеся эту фразу, он уселся за телефон. Пара звонков была неудачной, но наконец-то приятели услышали:
- Вот и славненько, Котик! Через сколько ты будешь?… От-
лично! А двух подружек найдешь?… Знаю, знаю, что и одна можешь, но все-таки постарайся… Замечательно! Шампанское с нас!… Заметано! Пиши адрес…
В течение последующего часа было куплено шампанское и
выпита еще одна бутылка портвейна. Запасы портвейна пополнять не стали. Ваня расщедрился и дал на водку. Наконец на пороге нарисовалась с двумя своими подружками та, которую звали Котиком.
Приподнятое настроение Вани сразу улетучилось. Котик чем-то неуловимым напоминала Любку.
Как часто бывает на подобных вечеринках, будущие пары образовались почти сразу. Сообразительные курсанты подсунули Ване именно Котика. У него опять похолодела спина и вспотели ладони. Свое смущение он принялся заливать спиртным.
Квартира, где происходила пьянка, была трехкомнатной, поэтому в посадочных местах недостатка не было. Пока Котик была в ванной, Трясолобер успел наблевать в углу и мучился поисками половой тряпки. Немного придя в себя и умывшись, он стал ориентироваться в пространстве и взгляд его сфокусировался на двух бесподобных куполах Котика, приподнимающих простыню. В этот момент с Ваней произошло невероятное. Как дикий зверь он бросился на постель и стал истерично терзать женское тело. «Вот тебе, тварь! Вот тебе! Ты не для таких, как я, значит? Вот тебе!» – проносилось в его горячечной голове. Развязка наступила не вовремя, то есть гораздо раньше, чем хотелось бы Ване. Но, несмотря на этот конфуз, он чувствовал себя почти счастливым. Он откинулся на подушку и блаженно улыбнулся. «Ничего, ничего, то ли еще будет…».
Надо сказать, что Котик не на шутку испугалась. Она лежала молча и без движений, боясь вызвать еще один приступ Ваниной ярости. Такого полового акта у нее еще не было. «Больной что ли?» – подумала она. Только когда она увидела блаженную улыбку Трясолобера, она все поняла. «В первый раз. Господи, как же мне везет…!» Однако, из создавшегося положения надо было как-то выходить и она произнесла:
- Меня, между прочим, Любой зовут…
А вот этого как раз говорить-то и не стоило.
Ваня моментально вскочил, оделся и вылетел в ночь.
Он бежал по слабоосвещенным улицам и на глазах его были слезы.
***
Лейтенант милиции Трясолобер получил назначение в группу уголовного розыска одного из отделений милиции Центрального округа г. Москвы. Его ничуть не смутило, что должность и место работы были не слишком высоки. «Ничего, ничего, начнем с земли…» Коллектив в отделении подобрался неплохой. Более того, почти все сыщики были на хорошем счету. У них было чему поучиться, хотя Ваню немного раздражало, что его учат люди, не имеющие порой высшего образования вообще, но он покорно выслушивал их наставления и бегал за водкой.
Процесс практического обучения закончился быстро и Ваню заставили работать самостоятельно. Вот только радости его самостоятельная работа коллективу не принесла.
Всю жизнь Ваня прожил по определенным клише, отступать от которых не собирался. Его жизнь шла по программе, нарушить которую было бы преступлением, да и фантазии на это у Вани, прямо скажем, не хватало.
А фантазировать надо было не на шутку. Начальство требовало процент раскрываемости преступлений, а многочисленные проверяющие норовили «отодрать» за нарушение учетно-регистрационной дисциплины. Кто в курсе дела, тот поймет, что одно взаимоисключает другое, но таковой была Система, в борьбе с которой многие расшибли свои лбы.
Систему сделали люди. И как-то так получилось, что борьба за соблюдение Закона стала невозможной без нарушения этого самого Закона. Работать «чисто» стало бессмысленно, поскольку вероятность достижения результата сводилась к нулю. Но самое парадоксальное заключалось в том, что милицейскому начальству всех уровней это было выгодно. Мент должен быть уязвим, иначе как держать в узде подчиненных. Метод «кнута и пряника» в гипертрофированном виде выглядел так: «Я разрешаю работать любыми методами, был бы результат, но помни, что я о твоих методах все знаю и если ты зарвешься, использую это знание в борьбе с тобой, дружок…»
Ваня не хотел бороться с Системой и работал максимально аккуратно. Малейший «стремный» материал он старался тактично «спихнуть», в результате чего выговоры и «неполные служебные» получали другие сыщики. В конце концов, оперов это начало злить. Они моментально напомнили Трясолоберу, что собирать материал и «лепить» отказные могут все, а вот искать и задерживать преступников не каждый.
И произошло то, что надолго отвадило Ваню от любви к оружию.
***
В тот день в дежурную часть отделения поступил сигнал о том, что в одной из коммунальных квартир буянит мужчина, то ли наркоман, то ли алкоголик, – бьет посуду и ругается матом, обещая убить всех, кто к нему приблизится, нарушая тем самым покой соседей. Опера, ради хохмы, решили взять на место происшествия Трясолобера.
- Вот и покажешь, как надо буйных задерживать в соответст-
вии с Уголовно-процессуальным кодексом, - произнес один из них, засовывая пистолет в кобуру.
Ваня пропустил колкость мимо ушей, нежно погладил вороненую сталь своего начищенного «Макарова» и спрятав его, залез в УАЗик.
По прибытии на место стало ясно, что соседи звонили не зря. Из-за входной двери в квартиру доносился отборный мат, музыка и звон разбитого стекла.
- Ну, давай, дружок, - сказали сыщики Ване.
Ваня собрался с духом и позвонил в дверь.
- Какого хера надо?! – донеслось из-за двери.
- Откройте! Милиция! – крикнул Трясолобер.
- Ах, милиция…. Сейчас…!
Россыпь выходных пулевых отверстий отнюдь не украсила дверь. Ваня еще удивился – насколько выходные отверстия шире входных. Отлетевшая щепка попала Ване в щеку. Он испугался и упал на бетонный пол. Такой развязки мало кто ожидал. Опера были не робкого десятка, но даже у них похолодело под ложечкой. Однако недоумение быстро прошло. Двумя выстрелами был вышиблен дверной замок и команда ворвалась в квартиру, держа пистолеты наготове. Прозвучало еще несколько выстрелов. Ваня лежал на лестничной клетке, не в силах поднять голову, зажав руками щеку. Минуту спустя он понял, что жив, ни одна пуля его не задела. В ужасе он отбросил свой пистолет и зарыдал в голос.
На него мало кто обратил внимание. Опера выводили из коммуналки раненного в плечо наркомана.
- И откуда он, сука, ТТ взял? – прозвучал чей-то вопрос.
В этот же вечер сыщики уселись принимать антистрессовый, сорокоградусный напиток. Застолье кончилось весельем и поездкой «по бабам». Ваня в этом веселье не участвовал. Он сидел в своем кабинете, уставившись в одну точку. В голове его звенело: «Животные! Примитивные самцы! Меня чуть не убили, а они жрут свою водку и гогочут. Чему они радуются, плебеи? Может, я им жизнь спас! Свиньи!»
С этого самого дня Ваня разлюбил свой пистолет. Он понял, что оружие – это не только атрибут власти, но и механизм смерти, а костлявая может в любую секунду оказаться очень близко. Он редко брал его из «оружейки», поскольку почти совсем перестал ездить на задержания, да его и не звал никто. Чистить свое оружие Ваня стал нерегулярно, без былого трепета и только после агрессивных указаний руководства.
Самое страшное заключалось в том, что в сердце Вани навсегда поселился страх. Он выползал из углов его кабинета, жил у него дома, был с ним в дороге. Он не надолго уходил в дверь и снова появлялся в окнах. Он лез в душу, впивался в мозг. Он питался Трясолобером и рос на глазах. А вместе с ним росла злоба Вани на свою собственную трусость и на этот гадостный мир.
Странно, что мысль о несовместимости внутреннего я с выполняемой работой его не посещала. Уходить из милиции означало отрезать себе путь к той самой власти, мечты о которой не оставляли его. Он еще глубже залез в свою раковину и затравленно смотрел на окружающих. «Ничего, то ли еще будет…»
***
Почему-то именно на этом этапе жизни Ваня женился. Его сосватала израильская тетя, ненадолго приехавшая в Москву. Тетя, недолго раздумывая, познакомила его с прыщавой, кривоногой девочкой, «имеющей хорошие перспективы». Трясолобер, находясь в полнейшей апатии ко всему, также безразлично отнесся и к девушке и к свадьбе. Новоявленная Альбина Петровна Трясолобова не особенно переживала по поводу безразличия мужа. Она получила необходимый социальный статус, а остальное приложится.
На Ваню изменение социального статуса почти не подействовало. Он понял, что сейчас еще слишком рано что-то показывать и доказывать окружающим. Единственное, что он усвоил из профессии сыщика, это умение ждать.
О свадьбе никто из коллег Вани не узнал и приглашен не был. Трясолобер передал письменное приглашение начальнику отделения, но тот, сухо поблагодарив, на банкет не явился. Ваня не стал спрашивать – почему…
А опера продолжали жить своей насыщенной жизнью. Они пришли к выводу, что от Вани не избавиться, так пусть хоть бумаги грамотно оформляет. За оформлением бумаг Ваню застало звание старшего лейтенанта милиции. Он получил его вовремя, поскольку не «залетал» и не имел взысканий. Естественно. Очередное звание он не «обмывал», экономя собственные средства. Коллектив на это никак не отреагировал. Коллектив привык.
Пусть Ваня не сидит в засадах, не ловит отморозков, не обмывает удачные операции и не ходит «налево». Все эти мероприятия Трясолобер только испортил бы своим присутствием. Он оставался в коллективе, но был вне его, поскольку прожигание жизни не для тех, кто готовит себя к цели высшей.
Вот только цель с годами приобретала все более размытые очертания. Ваня все чаще задумывался над вопросом – кем он должен стать, чтобы показать всему миру – кто на самом деле пресмыкающееся.
Трясолобер ничего не просил у окружающих, но ничего и не давал. А как достичь «степеней известных» человеку, никак себя не проявляющему? Умеренностью и аккуратностью внимание на себя не обратишь. Масло в огонь подливало начальство, которое стало относится к Ване с прохладцей.
«Где я ошибся? Что я не так сделал?» – этими вопросами мучался Ваня и в ночи, лежа рядом с тщедушной Альбиной Петровной, которая никак не могла достичь оргазма в «миссионерской» позиции.
Главным стало ожидание момента, когда необходимо будет проявить себя, распрямиться, как сжатой пружине, свернуть горы и похоронить под ними всех окружающих его жизнерадостных и жизнелюбивых идиотов.
***
Один день может полностью изменить человеческую жизнь. Когда этот день настал, Ваня решил, что это самый черный день в его жизни, но потом, спустя значительное время, он стал понимать, что именно этот день дал ему многое, если не все.
Это было обычное дежурство по отделению милиции. Ваня весь день принимал заявителей, выдавал какие-то справки, выезжал на происшествия.
Ближе к вечеру в дежурную часть поступило сообщение о том, что в одном из модных магазинов какой-то пьяный мужик разбил витрину.
Трясолобер выехал на место происшествия. Довольно прилично одетый мужчина средних лет был сильно пьян. При выяснении обстоятельств стало понятно, что его сильно «штормило» и он был вынужден опереться о витринное стекло, которое почему-то не выдержало. Присутствующий здесь же директор магазина возмущенно кричал:
- Ты хоть знаешь, сколько это стекло стоит? Кто мне ущерб
возмещать будет, пьянь?!
- Спокойно, братан, - произнес пьяный мужик и полез в карман.
От извлеченной на свет Божий пачки «зелени» у директора магазина и Вани глаза вылезли на лоб.
- Сколько надо, братан?
Обрадованный директор вытащил несколько купюр из мятой пачки и произнес, обращаясь к Ване:
- Я заявление писать не буду. У меня претензий нет. Я ничего не видел и ничего не знаю.
Ване было все равно – будет кто-то писать заявление или не будет. Он не мог оторвать взгляд от долларов. Такого количества разом он еще никогда не видел.
Шофер милицейского УАЗика спросил у Вани:
- Ну что, в контору его повезем?
- Да, - вымолвил Трясолобер совершенно сухими губами.
В конторе Ваня, придя в себя, попытался провести нравоучительную беседу с задержанным. Его тирады о недопустимости пьянства и нарушения общественного порядка были прерваны словами:
- Короче, сколько тебе надо, братан?
Трясолобер заткнулся. Он не знал, что ответить. Ему до сего дня не приходилось решать подобные вопросы. Он работал в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом.
- Штуки хватит? – спросил пьяный мужик и принялся отсчитывать доллары.
В эту минуту Ваня думал не о том, о чем следовало. Он, почему-то, представил глаза Альбины Петровны в тот момент, когда он небрежно бросит эти деньги на стол. В этих глазах он увидит преданность и уважение. То, чего давно не видел в глазах людей.
- Полторы, - коротко вымолвил он и испугался собственной
наглости.
- Базара нет!
Через десять минут мужик был отпущен. Нет заявления – нет преступления.
До самого утра пачка денег прожигала Ванин карман. Незадолго до рассвета ему все-таки удалось уснуть. Во сне он улыбался.
Почему-то в эту ночь ему снилась Любка…
После утреннего совещания у начальника Ваня стал собираться домой. Деньги согревали правое бедро, на душе пели соловьи. Он никому ничего не сказал, ясно понимая, что делиться с этим быдлом – дело последнее.
Он уже стоял одетый, когда дверь его кабинета открылась и вошел начальник отделения с четыремя мужчинами в штатском. Одним из них был вчерашний пьяный мужик, успевший протрезветь и сменить рубашку.
Незнакомые Ване мужчины произнесли, показывая удостоверения:
- Управление собственной безопасности!
***
Уникальная по своей сути организация – УСБ – была создана не так давно с целью обезопасить сотрудников органов внутренних дел от возможных неприятностей со стороны тех, с кем они боролись. Это на бумаге. В действительности указанная служба проводила время в борьбе против самих милиционеров.
Махровым цветом расцвела коррупция! Не обошла она и милицейские ряды. Так кому же, как ни Управлению собственной безопасности с ней бороться. Тем более, что бороться со своими же было достаточно просто – они или на посту, или в кабинете. Далеко ездить не надо, да и риска – ноль. А «привязать» потом эпизод с коррумпированным милиционером к борьбе с оргпреступностью во вселенском масштабе ничего не стоило. Особо умные особи, подвязавшиеся на данной ниве в связи с тем, что были мало нужны на прежних местах работы, поставили дело на коммерческую основу. Естественно с молчаливого благословения руководства. Жрать хотят все.
Прейскурант оказываемых данной службой услуг, выглядел примерно так:
1. Попортить сотруднику нервы, т.е. просто «наехать».
2. Сделать так, чтобы сотрудник получил взыскание:
- выговор,
- строгий выговор,
- предупреждение о неполном служебном соответствии.
3. Сделать так, чтобы сотрудник уволился по собственному желанию.
4. Сделать так, чтобы сотрудника уволили.
5. Посадить сотрудника в тюрьму.
Цены за вышеперечисленное возрастали прямо пропорционально. Пятый пункт считался верхом совершенства в этой нелегкой работе.
Все обиженные уголовным законодательством со временем уяснили себе, что тратиться на адвокатов глупо. Достаточно «решить вопрос» в УСБ, написать жалостливое заявление на сотрудника, который мешает жить, оговорить цену и все будет «тип-топ», поскольку в этом ведомстве деньги отрабатывались на совесть. Суммы-то были немалые…
***
Неизвестно, каким путем действовал мужик, разбивший витрину. Обещал ли он сотрудникам УСБ какую-либо сумму или просто решил вернуть разбросанные спьяну деньги, однако Ваню обвинили в вымогательстве и попросили добровольно выдать полученные деньги.
Внезапно Ване стало жарко и эпицентр высокой температуры находился в его правом кармане. Дрожащими мокрыми руками он достал доллары и положил на стол.
Начальник отделения от досады сплюнул. Сотрудники УСБ заулыбались. Мужик в новой рубашке облегченно вздохнул.
Все, что последовало за этим, Ваня помнил плохо. Он впал в сомнамбулическое состояние и все делал автоматически – отвечал на вопросы, что-то подписывал. Единственный раз он очнулся. Это было в тот момент, когда его выводили к машине. Он очнулся от того, что увидел лица своих коллег. Их ничего не выражающие лица. Ни удивления, ни возмущения, ни осуждения, ни жалости. Им было все равно. Ваня, наконец, осознал, кем он был для сослуживцев. Никем!
***
В помещении УСБ было по-казенному уныло. Мужчина, лет сорока, представившийся подполковником Назаруком, провел Ваню в свой кабинет и усевшись задал вопрос:
- Как живешь, Ваня?
- Н-нормально.
- По тебе и видно, дружок! По полторы тысячи долларов с
граждан стрясать – это вам не фунт изюма. Но ничего, у меня и не такие рыдали в кабинете, стоя на коленях.
Он многозначительно посмотрел на Трясолобера.
- Что мне теперь будет? – дрожащим голосом спросил Ваня.
- Плохи твои дела. Вымогательство – статья серьезная. А
можно еще превышение служебных полномочий, получение взятки повесить и т.д. и т.п.
В голове у Вани был полный сумбур, однако периодически возникала совершенно ясная и четкая мысль: «Все! Конец! Конец всему – карьере, жизни, мечтам – всему! Господи!…»
Назарук подробно записал показания Трясолобера. Разговорам о том, что мужчина, разбивший витрину, сам предложил деньги, он конечно же не поверил, да и доказать свою правоту Ваня был не в состоянии.
После того, как Ваня расписался за свои показания, Назарук, слегка изменившись в лице, спросил:
- Как думаешь, что дальше?
- Н-не знаю.
- Ты чего, маленький? Ты хочешь официального хода делу?
Ты в тюрьму хочешь, что ли?
Ваня еще не понимал, к чему Назарук клонит.
- Нет. Не хочу.
- Так чего сидишь, как на похоронах? Предложи чего-нибудь.
- Что мне вам предложить?
Назарук вздохнул и написал на клочке бумаги: «10.000 $». Он
показал ее Ване и тут же разорвал.
- Звонишь домой. Просишь жену приехать и все привезти.
Вечером ты уже в ее постели. Заявителя мы успокоим. Хода делу не будет. Останется только наша дружба. Ну?
Клочки разорванной бумажки исчезли в ведре.
Забрезжившая было надежда куда-то улетучилась.
- У меня нет таких денег, - тихо произнес Ваня.
- Да ну? Ты за один вчерашний вечер полторы тысячи зара-
ботал! И говоришь нету…
- Нету, - еще тише произнес Ваня, - честное слово…
- Ну, посиди, подумай, - произнес Назарук и куда-то вышел
из кабинета.
«Господи! Что же теперь будет?» – подумал Ваня и закрыл глаза.
Кто бы мог подумать, что это произойдет именно с ним. Он всегда был так осторожен. Почему это произошло не с его коллегами-плебеями, не с его начальством, а именно с ним. О каких вершинах теперь мечтать? Проклятые доллары! Где их теперь взять, чтобы все случившееся считать страшным сном? Это был тупик. Он чувствовал, что сейчас вернется этот подполковник и начнется самое неприятное.
Назарук появился в кабинете неожиданно тихо. Он сел за стол и внимательно посмотрел на Ваню. Трясолобер никак не мог определить, что означает этот взгляд.
- Ну? Созрел?
- Для чего?
- Для принятия решений.
- Да.
- Не слышу!
- Да!
- И что?
Ваня не знал, что ему ответить. Секунду спустя, он произнес:
- У меня правда нет таких денег.
Назарук тяжело вздохнул.
«Все! Тюрьма!» – пронеслось в голове у Вани.
- Я тебе, Ваня, вот что скажу. Ты ведь хорошо знаешь своих
коллег и своего начальника. У нас на ваше отделение информации море, только последнего штриха не хватает. Я не поверю в то, что все твои коллеги работают правильно. Это в наше время невозможно. Наверняка за ними грешки кой-какие есть. Так что возьми бумагу и напиши все, что знаешь. Разумеется то, что нас интересует. Торопиться тебе некуда, так что пиши подробно.
- А что мне будет?
- А это зависит от того, что ты напишешь. Расслабься, покури, а я к начальству пойду, похлопочу за тебя.
Назарук опять покинул кабинет.
Прошло ровно пять минут, по истечении которых Ваня взял в руки авторучку.
Вечером этого дня он был дома.
***
Прошло несколько месяцев. Капитан милиции Трясолобер сидел в своем кабинете на четвертом этаже окружного управления внутренних дел, где размещался отдел собственной безопасности, в котором он теперь работал. И работал, надо отметить, хорошо.
Все получилось как-то само собой. После того, как команда Назарука нашла у Ваниного начальника в сейфе коробку с боевыми патронами, а у одного из старших оперов «чек» с героином и два незарегистрированных материала (только Ваня знал, как это все оказалось у его коллег), руководство УСБ решило – такой ценный кадр, как Трясолобер, должен работать в их системе. Назарук сосватал его в окружное управление.
Ваня не стал отказываться. Он даже долго не раздумывал, потому что заметил в себе разительную перемену. Эта перемена произошла в тот момент, когда его начальника и старшего опера выводили из здания отделения милиции. Как его самого когда-то.
Он встал во дворе у автомашины так, чтобы они могли его видеть. И они его увидели. Начальник никак не отреагировал на улыбающуюся физиономию Трясолобера, а опер плюнул ему под ноги.
Ваня не расстроился. Он ощутил власть. Власть над теми, кто насмехался и презирал его. И только он был достоин этой власти.
В нем произошли перемены. Внешне это выразилось в надменном выражении лица и легком брюшке. Перемены не остались не замеченными Альбиной Петровной. Налет высокомерия, обозначившийся в поведении ее мужа, слегка тревожил ее, но зато в семье появилось гораздо больше денег. Американских, разумеется. Это компенсировало все. Если Ване нужна была власть, то Альбине Петровне нужны были деньги и естественное право ими распоряжаться.
За истекшие месяцы Ваня провернул значительное количество удачных операций по выявлению среди милиционеров коррумпированных сотрудников. Начальство его хвалило и даже побаивалось. Их пугало служебное рвение Вани. Прежние грехи были забыты.
Именно на этом поприще Ваня расцвел. Он смеялся в лицо милиционерам, валявшимся у него в ногах и умоляющим разрешить написать рапорт «по собственному желанию». Эти люди оправдывали его теорию собственной значимости. «И кто же из нас пресмыкающееся?» – спрашивал он.
Да, борьба с коррупцией выгодно отличалась от борьбы с преступностью.
В последнее время к Ване стала возвращаться былая страсть к оружию. С пистолетом он уже не расставался, мотивируя это тем, что с ним хотят свести счеты многие и его жизни постоянно угрожает опасность. Начальство не возражало.
Даже в минуты ожидания Альбиной Петровной оргазма Ваня, исполняя супружеский долг в «миссионерской» позиции с потрясающей (как ему казалось) амплитудой, клал пистолет на прикроватную тумбочку так, чтобы его было видно во время соития.
Холодный металл снова стал его возбуждать…
***
Итак, Ваня сидел в своем кабинете и листал какие-то бумаги. Неожиданно в кабинет ввалился один из его коллег.
- Слышь, Вань, я тут в газете новый телефончик узрел. «До-
суг экстра-класса». Адресок пробил – в нашем округе. Поспрошал у наших – никто не знает. Новенькие, сучки! Может ломанемся, вдруг без «крыши»?
Ваня оторвался от бумаг и произнес:
- А что, срочных дел вроде нет. Давай попробуем. Возьми
парочку ребят и машину. Я сейчас спущусь.
Трясолоберу нравилась эта разновидность его деятельности. Ему нравилось «наезжать» на проституток. Кто может иметь более беззащитный вид и тешить его самолюбие, как ни падшая женщина. Их отдел периодически практиковал такие «наезды». Правда, иногда приходилось обжигаться. Кто-нибудь из «мамочек» сверкал такой фамилией, что приходилось извиняться и уходить. Но без этого нельзя. Жрать хотели все.
Ваня с тремя сотрудниками удачно ввалились в квартиру. В трех комнатах присутствовал почти весь «штат» работающих жриц любви. Время было еще не позднее и клиентов не было. Девочки только готовились к работе.
- Кто старшая? – строго спросил Трясолобер.
Ответом было молчание.
- Здесь что, бордель глухонемых? Старшая кто? – заорал Ваня.
Одна из девочек произнесла с украинским акцентом:
- Нет ее. Придет скоро…
- Марш все в большую комнату и сидеть тихо! К телефону не
подходить! Руки оборву, ****и!
В такие минуты Ваня становился даже выше ростом. «Пресмыкающиеся» – думал он, глядя на испуганных девчонок.
Через несколько минут послышался звук открываемой входной двери. Сотрудники пропустили женщину в прихожую, закрыли за ней дверь и замерли. На сцену явился Ваня. Мелькнув удостоверением, он властно произнес:
- Отдел собственной безопасности! Капитан…
В этот момент он встретился глазами с вошедшей. Она молча смотрела на него, что-то вспоминая. Он проглотил язык, потому что перед ним стояла Любка. Любка Тихомирова – первая красавица его школы – к этому времени уже покинувшая его сны.
- Люба, ты? – произнес он.
- Я. Что ты здесь делаешь, Ваня?
- Для тебя – капитан Трясолобов! - придя в себя, ответил он, - отдел собственной безопасности. Понятно?
- Так ты, значит, мент? Вот это да!
- Не мент, сутенерша хренова, а сотрудник органов!
Любка пропустила «сутенершу» мимо ушей. По сути, она и была ею. Вступать в перепалку с Трясолобером ей не хотелось. У нее появилось ощущение, что ничем хорошим его визит не кончится.
- Вам что, девочек надо? – спросила она, - для сотрудников органов могу сделать скидку.
И опять эта гордая осанка, этот презрительный взгляд.
С годами Любка стала еще краше. Она не истаскалась, как многие из тех, что начинали с ней на Тверской. Она и теперь знала себе цену. В буквальном смысле.
- А ну-ка, пойдем в свободную комнату, потолкуем, - Ваня
показал на спальню и приказал сотрудникам, - оставайтесь здесь и смотрите за девками.
Люба грациозной походкой пошла вперед. Ваня прошел следом и закрыл дверь.
- Ну?
- Что ну?
- Как ты дошла до жизни такой?
- Не твое дело!
- Не твое, а ваше! Давно здесь бордель?
- Уже месяц.
- Девчонки откуда?
- В основном, из Украины, но есть и москвички.
- На хате работаете?
- Да, но иногда выезжаем.
- Крыша кто?
- Никто.
- То есть как – никто?
- А вот так. Я сама дела веду. Есть пара ребят знакомых. Заступаются иногда.
- Что за ребята?
- Местные.
- С ментами дружишь?
- Приходил участковый, выспрашивал. Я ему девочку дала,
он и угомонился. Иногда звонит, еще просит, но нам к субботникам не привыкать…. Слушай, Вань, вы бы не набухали, а взяли бы себе по девочке, да успокоились. Я же все понимаю…
Трясолобер вскипел:
- Я для тебя не Ваня, а товарищ капитан! Поняла, ****ь?! В
моей власти прикрыть твой бордель к чертовой матери! И местные менты мне не указ! Будут выдрючиваться, поувольняю всех! А если хочешь работать нормально, заткни хайло и слушай, дешевка!
Краска залила прекрасное лицо Любки. Она встала. В ее глазах горел хорошо знакомый Ване огонь. Тихо, очень тихо она произнесла:
- Вы, товарищ капитан, не имеете права со мной так разговаривать. Если желаете, поехали в контору и будем оформляться, как положено. Но вам ведь не этого надо?
- Оформить вас я всегда успею, - Трясолобер ощутил, как
похолодела спина и вспотели ладони.
Это давно забытое чувство снова охватило его. Он понял, что в Любкиных глазах он остался таким же жалким, как в школьные годы.
«Ну, нет, тварь! Я выше тебя! Я сильнее тебя! Я тебя сломаю!»
- Значит так, Люба, - произнес он, тщательно выговаривая слова, - если хочешь спокойно работать, будешь нам платить. Полторы штуки в месяц (почему в голове засела именно эта сумма?). Что поделаешь, нам еще с начальством делиться надо.
- Полторы штуки чего? – недоуменно спросила Любка.
- Ну не рублей же, золотко, - на лице Вани заиграла улыбка.
Любка расхохоталась. Взяла и просто расхохоталась.
Ваня сначала опешил, а потом злость вскипела в нем снова:
- Что ржешь, паскуда?!
Любкин смех внезапно оборвался.
- А то, что денег этих ты от меня не дождешься.
Сводничество и содержание притона ты мне не пришьешь. Доказухи нет. Девочки ко мне в гости пришли, кофейку попить, понял? Ты можешь их всех на субботник забрать, но утром-то все равно отпустишь. А я завтра другую хату найду. Из кожи вон вылезу, а тебя, Трясолобер, кормить не буду!
Сильная пощечина отбросила Любку на кровать.
Она лежала – гордая и потрясающе соблазнительная – держась за щеку. На ее красивом лице не было ни слезинки.
- Молодец, капитан! Так ведь и сам в тюрьму сесть можешь!
- Ты меня не пугай! Я пуганый.
Вид распростертого на кровати Любкиного тела заставил Ваню забыть обо всем. Он почувствовал, что именно сейчас, только сейчас, он сможет доказать, что он не пресмыкающееся и, взяв верх над этой проституткой, ощутить себя отмщенным.
Сощурив глаза, он сказал:
- Впрочем, у тебя есть еще один выход…
Любка молчала.
- Ребята сейчас уведут девчонок, а мы с тобой немного
развлечемся. Субботник отработаешь ты одна и именно со мной.
- Что?! – Любка привстала, - что ты сказал? С тобой? Да я
лучше умру!
Любка рванулась к двери. Ваня, не понимая что он делает, схватил ее за ноги, упал на колени и быстро-быстро заговорил, глядя на нее снизу вверх:
- Послушай, глупая, я заплачу. У меня есть деньги. Только
одну ночь, одну ночь и все. Я все забуду. Будешь спокойно работать. Я устрою, я со всеми договорюсь. Я хочу тебя! Прямо здесь, сейчас, - он достал бумажник, - вот деньги! Посмотри, сколько их! Это все твое! Иди ко мне…!
Любка отпрянула к стене. Вид стоящего посреди спальни Трясолобера был жалок. Доллары вывалились из его бумажника и рассыпались по полу.
Любка (опять очень тихо) произнесла:
- Ни твои деньги, ни твои погоны, ни твоя власть не заставят
меня трахаться с тобой Трясолобер! Я не для таких, как ты!
Забытая фраза хлестанула, как бич. Острая боль пронзила Ванино сердце и затуманила голову. Он медленно протянул руку к плечевой кобуре, расстегнул ее, достал пистолет, снял с предохранителя и передернул затвор. Любка увидела страшную девятимиллиметровую дыру.
- Ты будешь спать со мной и прямо сейчас, - спокойно сказал
он.
- Нет, - тихо произнесла Любка.
- Будешь!
- Нет!!!
- Будешь! Будешь! Будешь…!
Слова звучали одновременно с выстрелами…
Завизжали девчонки в соседней комнате. Сотрудники бросились в спальню и повисли у Трясолобера на руках. С бешенным лицом Ваня повторял:
- Будешь, тварь, будешь…!
Путь к вершине был закончен у подножия. Внешний мир оказался сильнее. Ни самому себе, ни окружающим пресмыкающееся не смогло ничего доказать. Да и доказывать было глупо.
Его указательный палец продолжал давить на спусковой крючок. Он даже не заметил, что уже давно сработала затворная задержка. Восемью пулями Иван Трясолобов поставил в этой жизни точку.
А вернее – многоточие…
Москва, март-апрель 2000 г.