Её звали Олимпиада, но все, конечно, называли её Липкой. Она и была, как липка - стройная, светлая, чуть отстранённая от окружающего мира.
Липка была детдомовской. Детдом примыкал к нашей школе своим огородом, до третьего класса там учили детей сами воспитатели, а уж старшие отправлялись в обычную школу.
Среди детдомовских было много детей алкоголиков, "колонистов" (отправленных в колонию, как правило , на долгие срока, рецидивистов), чуть имбецильных. Остальную недостающую тупость им вбивали в детдоме. Выглядели они все на одно лицо, поскольку стригли детдомовцев "под расческу" (когда чуть взъерошиваются расческой волосы , а машинкой поверх расчески снимается вся растительность - выходило в остатке на голове сантиметра два-три), иногда и "под машинку" - то есть наголо. Стрижка происходила для мальчиков - раз в месяц, для девочек - раз в три месяца. Ну а с приходом новеньких или по малейшему подозрению в парше у вновь прибывших - стригся "под машинку" весь детдом, включая собаку сторожа - потому, наверное, собака не любила пропускать старенький уазик райздрава, на котором обычно прибывала новая партия детей.
Липка выделялась среди всех не только внешне, - хотя вокруг даже "семейные" девочки завидовали её длиннющим светлым волосам, очень тонким, на которых не держались немудреные липкины заколки.
Липка еще и хорошо училась - что для детдомовских было полным невероятием. Она неизменно побеждала на всех олимпиадах её возраста по литературе и брала главные призы на конкурсах чтецов - умиляя членов жюри своим звонким голосом и огромными глазами , обрамленными какими-то садами ресниц.
Воспитатели любили Липку, а еще больше - её победы. Ведь на конкурсы, начиная от зонального, бесплатно можно было взять двоих сопровождающих, а однажды слёт победителей состоялся даже в Анапе - ну как же можно было не любить Липку. Приглашали их и в Москву, на пионерские слёты чтецов, на литературные встречи с писателями-коммунистами. Директорша хвасталась, что "объедет на Липке весь мир".
В общении со сверстниками голос Липки куда-то терялся, она не была видна и слышна всё школьное время. Завидовать ей, детдомовские, было впечатление - и не завидовали, только мечтали о такой красивой жизни. По-крайней мере, никогда на неё никто из "своих" не повысил голоса, не ударил, хоть для остального к о н т и н г е н т а это было в порядке вещей между собой.
Не накидывалась она и в столовой на обед после третьего урока, как все "стриженые" - ела неторопливо, выбирала "невкусное" из компота, - явно не голодала.
Мы, мальчишки, смотрели на неё снизу вверх, как на что-то воздушное - нам передавалось то трепетное уважение, что питали к ней её "коллеги" по житию.
Кстати о "житие" - и поселили-то её не в большой общей комнате на 20 человек, а вместе со старшими девочками, в каморке на четверых "нессущихся" - как однажды горделиво заявила директорша детдома каким-то проверяющим из краевого центра..
В то осеннее утро мы пришли в школу рано, чтобы помочь отнести старые парты и стулья в детдом, для малышей (в школу пришли новые, современные, легкие, которые уже не откидывали крышку при вставании и не имели специального углубления под чернильницу, доставшиеся в наследие школе еще с пятидесятых). Утро было промозглым, многие, сказавшись больными, не пришли - не было и большинства "детдомовских".
Девочки протирали старую мебель и мыли освобождаемый продавленный линолеум, а мальчишки, с перекурами (один из нас и впраду курил и , когда "класснуха" говорила ему, что он "сдохнет от сигареты первым" - она оказалась пророком: через год пьяный папаша бил его за украденную "беломорину" флотским ремнём, намотанным на кулак и попал своей черноморской пряжкой прямо в висок, потом завалившись на топчан дрыхнуть. О сыне узнал уже утром.) тащили тяжеленные парты на третий этаж детдома. Расставили всё, напились хололодной вкусной воды из-под крана, поклацали тут же занывшими зубами и побрели назад, в школу, не слишком торопясь, чтобы опоздать подольше.
Проходя длинными вонючими то ли от хлорки, то ли от зассаности, коридорами помещения, изрядно поблудив без сопровождающего, мы вдруг услышали знакомый голос директорши заведения с повелительными оттенками и какими-то криками.
Найдя по голосу помещение - источник звуков, я не сдержался и заглянул в щель неплотно закрытой двери. Это было что-то вроде "читального зала", стояло много книг, висели портреты Крупской, Ленина, какие-то октябрятские атрибуты, были расставлены стульчики. На стульях сидели дети, смотрящие в одну точку (через много лет я увидел эпизод из "Калины красной" Шукшина и вспомнил эти стриженые затылки , все одинаковые, где нельзя было угадать, мальчик или девочка) . Смотрели они на то, как пятеро ребят стояли на четвереньках, а диреторша лупцевала их какой-то огромной линейкой по пяткам, по спине, по голове и кричала вопросительно, - И ты жрал , а-атвечай?!
Липка сидела на слишком глубоком для неё кресле лицом к нам, полубоком к одноклассникам, не моргая разглядывая экзекуцию. Я боялся даже вздохнуть, мне казалось, что она поднимет вгляд и увидит меня.
Через несколько секунд выяснилось, что били страдальцев за то, что на завтраке у Липки оказалось мало джема, намазанного на черный хлеб и она попросила еще. Воспитательница немедленно забрала долю одного из ныне бичуемых. Он, чтобы не успели лишить его лакомства, тут же целиком засунул джем в рот.
Остальные были наказаны за подобные же провинности. Объединяло их всех то, что провинились они именно перед Липкой. Никто не плакал, только стонали.
Последнее, что я увидел перед тем, как драпануть от этого ужаса, были носки осенних туфель диреторши, которыми она пинала в живот детей - и Липка, чуть нагнувшаяся, чтобы увидеть всю картину..
Через много лет, в купе поезда, я уступил нижнее место беременной совсем юной девочке и разговорился заполночь с её таким же молоденьким мужем. Слово за слово, узналось, что мы земляки, что он знает мою малую родину - которую и из местных-то знает не каждый..На моё удивление он ответил, что мама жила в том же городе, что и я, только в детдоме..
- Она, наверное , моя ровесница? Да? Даже тогда я её не вспомню, извини - они там такие страшненькие были, их брили наголо, старые шмотки давали всем на один размер..
- У неё имя необычное, она его даже менять хотела - Олимпиада..
И тут я вспомнил Липку - только её одну из всех я и помнил с их заведения , наверное..
- Что, как, где она сейчас??
Он промолчал, сходил за чаем, подоткнул одеяло под бочок уже спящей жены, что-то поискал в кармане..Я уже думал, что он не ответит, когда прозвучало:
- Мама сидит.
После детдома Липке дали доучиться в техникуме, потом помогли с институтом. Вышла замуж за северянина, уехала с ним за длинным рублём в низовья Оби, родила ему двух сыновей-погодков..
Когда мужа придавило на пробном бурении, Липка вернулась назад, устроилась в краевом центре на непыльную должность, денег хватало - заработать успели прилично, кооперативная обставленная квартира и устроенная жизнь не стала проблемой.
А потом она ударила младшего сына за то, что он стянул шоколадку у старшего.
И продолжала бить младшенького, когда тот уже был на полу.
Била ногами. У него лопнула селезенка, не спасли .
Утром я не знал, что сказать, лежал отвернувшись и облегченно вздохнул, когда услышал, как соседи выходят из купе с чемоданами .