Дорога к теще

 
 Дно графина чистое и сухое, значит, теплая вода из чайника – тоже вода. Видимо моя матушка ушла не так уж давно. На часы смотреть не обязательно – без того понятно, что везде опоздал. Напяливаю крытый дешевой материей переделанный из дедушкиного тулупа полушубок и отправляюсь в мир.

В миру светит солнце, но его тепло ощущается лишь потенциально, через закрытые веки. Мороз же, откровенно плюя на весь великий потенциал этого эфемерного солнечного тепла, с наглостью карманного вора забрался в мой левый рукав, не успевший спрятаться в глубоком кармане, и сжал холодным до ломоты наручником оголенное запястье.

- Здравствуй! - говорю я себе, наконец-то почувствовав, что действительно проснулся.

 - Привет! - отзывается дворник Денис, приняв на свой счет мое приветствие самому себе.
Я смеюсь. Он обижается.

Краем уха слышу Хармса в исполнении Юрского. Звуки доносятся из форточки старой колдуньи Евпатихи и ее жирного кота Филимона. Интересно, где продают такие радиоматюгальники мощностью в киловатт.

По сугробам плывет силуэт Бабы-Маши с двумя пустыми ведрами. Да, я суеверен. Я суеверен, и еще как! Боюсь пустых ведер, черных кошек, косых взглядов и неосторожных слов. Мое суеверие – не бзики или прихоть. И даже – не суеверие в общем понимании слова. Это мое твердое убеждение в существовании чего-то, что не дает иному дурному человеку найти точку опоры, чтобы перевернуть мир, даже при помощи хитрого рычага умника Архимеда или обыкновенной водородной бомбы умницы Сахарова. Пустое ведро – знак. Мне сегодня будет пусто. Ну и хрен с тобой, Баба-Маша! Я и без тебя все знаю. Все, что будет. Только не знаю, когда. Ступай, корми своего кудрявого бугая-внучка. Только не спеши, он еще не прожевал первый завтрак. А я бы сейчас не отказался и от вчерашнего ужина.

Иду к теще. Мне не очень туда надо, и уж совсем не хочется, скорее наоборот – это привычка, причем, дурная. Просыпаясь дома у родителей в полном покое, в свободной позе несемейного человека, чудом уцелевшей в моей подкорке, самое дурное дело – идти к теще, сразу и не мешкая, с чувством стыда во рту, искренним осознанием вины за вчерашний перепой и автоматическую явку в отчий дом.

Иду через пустырь, не так давно застроенный до последнего метра тремя детскими садами, мимо школьного стадиона, часть которого оттяпали за копейки автомобильные кооператоры, наконец-то превратившие старую битую теплицу в действительно теплое место, придав ей статус подпольного офиса местного босса теневой экономики. Конечно, теперь никто не выращивает там фиалок и кукурузы, зато не так страшно ходить мимо бывшего призрака всей Михеевки.
Раньше в теплице вешались дураки. Умные писали на ее стенах признания типа: «Света! Я знаю, что ты не девочка!», или: «Бульдожка - вафлерша!», ананисты дрочили на настенные портреты здешних топ-моделей, а развращенные десятиклассники насиловали в развалинах старушки-теплицы еще более развращенных, имевших в этом деле гораздо больший опыт, семиклассниц. Однажды завуч спросила у ребят, которых «девочка» обвинила в изнасиловании: «Ребята, вы делали это?» Ребята, вздыбив свои, поросшие густым пушком, губы, как один, отвечали: «Нет!». «Я верю детям. Дети не могут врать» - говорила завуч. Из тех пятерых ребят один, год спустя, получил пятнадцать лет за убийство с последующим расчленением тела, еще один, вернувшись из Афгана, перегнул с элениумом. Похоронили. Третий, как говорят его родители, был выброшен в армии с четвертого этажа из окна казарменного туалета, четвертый поработал пару месяцев сторожем на кооперативной стоянке, затем пару месяцев поучился в институте, бросил, покрутился с месяц продавцом в отцовском магазине, а теперь он - брокер местной товарной биржи. Пятый, как и первый, где-то валит лес, но где и за что, я не знаю.

 Стену крайнего слева детсада подпирает груда белых кирпичных половинок. Целые кирпичи давно унесли соседские искатели того, что плохо лежит. И давно уже никого не удивляет маленькая девочка, выносящая из родного садика здоровенный кирпичище. Попробуйте сказать ей, чтобы бросила. Не бросит. Ни за что. Ответит, что папа разрешил, и почешет дальше. Надо же и ей сегодня какое-то доброе дело сделать…
Сразу за стадионом между одним из трех детских садов и домом № 50 – длинный коридор из пирамидальных тополей. Проходя по нему, я всякий раз ссорюсь со своей женой. Даже знаю место, где в очередной раз все должно начаться, и когда у меня хорошее настроение, я беру жену за руку и веду ее домой другой дорогой. Пока помогало.

 Выйдя из коридора, останавливаюсь в раздумье. Если дальше пойду прямо – приду к теще. Если поверну направо – тоже попаду к теще, но не сейчас. Во дворе «Полтинника», как величают у нас этот дом, наверняка можно встретить кого-то родом из детства с трехлитровой банкой пива. Этот двор до сих пор притягивает к себе любителей разного рода приключений. Здесь всегда было весело. Старушки, чтобы не слышать вечерами гитарной брани, закладывали в уши беруши, а детсадовский сторож как-то по пьяни признался, что, если мы не орем у него под ухом, если в детской беседке никто не избавляется от лишнего желудочного сока, а пионеры не щелкают друг у друга перед рожами самопалами размером с корабельную пушку петровских времен, ему кажется, что в садик могут забраться воры или просто хулиганы какие-нибудь.

 Есть еще вариант: повернуть налево и зайти к Мишке. Последний по пути детский сад смотрит окнами на его дом. Мой друг Мишка – велосипедный тренер. Это он и ему подобные энтузиасты воспитывают в наших жеребятах то, чему потом будут завидовать их родители.
Вы, конечно, знаете не понаслышке, какую опасность представляет собой дворовый хулиган на велосипеде. Наверняка Вас, хоть раз, давил лихач на неком подобии рыцарской лошади, со всех сторон обвешанном зеркалами и катофотами, с круглым рулем от «ГАЗона» и бардачком для сбора с вассалов дани в виде пуговиц и фантиков. А чего стоит простая картонка, прикрепленная прищепкой к раме старичка «Орленка» или «Уральца». Пожалуй, только пикирующий «Мессершмит» мог бы сымитировать ее треск по спицам. Вспомнили? А теперь представьте, что в школу приходит кучерявый молодец с неохватными лыдками, несгибаемыми в локтях ручищами и значком мастера спорта на трофейной майке кампании «Pepsi». Он ходит из класса в класс и орет: «Эй, дворовые велохулиганы! За мной! Я дам вам по настоящему спортивному велосипеду, майке «Динамо» и сделаю из вас чемпионов».

Вы когда-нибудь пробовали обогнать на шоссе отряд вот таких велорокеров? Правда страшно? И правильно. Ведь тренер, чтобы сделать из обукновенного хулигана настоящего чемпиона, на каждом метре трассы сует ему палки в колеса и на каждом вираже бьет его по переднему колесу. Примерно такой тип воспитания детей наиболее характерен для папаш и мамаш нашего перестроечного поколения.
До недавнего времени Мишка жил в такой же, как у меня, хрущовке с мамкой, папкой, сестричкой, ее мужем-ментом, двумя их бутусами и милой бабулей. Может быть, вся эта коммунальная фигня и пнула его вниз головой в большой спорт. Пару раз в году он появлялся домой с постоянных сборов и соревнований, сначала откуда-нибудь из Сочи или Гагр, Ташкента или Москвы, потом, когда оказалось, что армия уже позади, и можно обменять военный билет на загранпаспорт, родной Воронеж Мишку перестал видеть вовсе. Но все проходит…
Наконец, дома торжественная встреча героя, вручение домочадцам подарков, водружение призов на шифоньер, турне по друзьям и подругам, калории бабушкиных блинов и свежесть пляжного пива. Но эта теснота… Эти очереди по утрам в ванную комнату… А сестра и рада, и любит, но улыбается всегда вопросом: «А когда следующие сборы?».

Теперь женился. Гоняет на велеке только вместе со своими маленькими велохулиганчиками. И зовут его теперь не Мишка, а Михаил Валерьевич.

Все же решаю идти прямо. Через двор к лесу, а там до тещи – рукой подать. На крыльце последнего перед лесом подъезда - пиголица лет пяти, похожая в маминой шубе на медвежонка, вооруженная палкой от штакетника, тужится сбить сосульку, свисающую с карниза. Никогда не думал, что это так трудно. Прыжок вверх, взмах палкой, не успевает – пора на землю. Взмах палкой, прыжок, ах, поздно прыгнула. Прыг, прыг, прыг… Кажется, она зависнет в воздухе и будет махать палкой до тех пор, пока эта блестящая ледяная штука не рухнет на землю. Ее папаше надоело смотреть на мучения любимого дитя. Он выламывает из скелета новогодней елки, валяющегося в палисаднике, удобный дрын, прицеливается. Уух… Видимо, большой любитель городков. Бах… Дочурка сначала восторженно хлопает в ладоши, но, вспомнив, что хотела целую сосульку, а не груду ледяных осколков, бросается на отца с палкой от штакетника и душераздирающим криком, очень сильно напоминающим восемь пожарных машин, едущих по своим делам. Из подъезда появляется пожилая дама в валенках и домашнем халате, перевязанная, как матрос с картины «Штурм Зимнего» крест на крест пуховой шалью, и начинает давать внучке очередной урок в художественном завывании. Да… Не могу не признать – класс мастера налицо. Во дает… Между тем отца пиголицы этот концерт быстро утомляет, шерсть на его нутриевой шапке становится дыбом, он сует руки в карманы шубы, пинает ногой дочкины салазки и с лицом, выражающим фразу: «Ну, вот и погуляли!», направляется в подъезд. Но старуха не унимается, хватает зятя за воротник и берет на октаву выше. Я хочу закрыть глаза и заткнуть уши, но любопытство берет верх. Молодой отец, подобрав свою воинственную шапку, хватает испуганную девочку, кидает ее в салазки, впрягается в них, и, пробурчав себе под нос: «И-го-го», быстро скрывается в лесу. Я, стараясь попадать за ним след в след, тоже скоро теряю из виду скучный урбанистический пейзаж.

Наш лес – это просто сосновые посадки шириной в километр и длинной в два километра. Посредине – березовая роща с футбольным полем; по краям две дороги. У дальней дороги, Курской трассы – памятник танкистам в виде танка и «Шишка» в виде ресторанного комплекса «Сосновый бор», рядом пивной ларек и большая, по нашим меркам, Курская горка. Нет смысла говорить о том, что творилось здесь зимой, а вот одну летнюю историю я, пожалуй, вспомню.

Нам было лет по двенадцать, когда в комиссионный отдел магазина «Авто-мото» завезли новенькие, видимо залежавшиеся где-то на складе и очень сильно уцененные рамы от велосипедов «Уралец». По цене пяти фруктовых мороженых можно было приобрести себе шанс стать одним из немногих счастливчиков, имевших персональный, отдельный от старших братьев и сестер велек. Правда, нужно было еще преуспеть в добыче остальных недостающих деталей. Их выменивали за драгоценности, выигранные в безобидные, на первый взгляд, дворовые игры. Так в нашем дворе, спустя неделю, появился отряд бесстрашных пацанов на велосипедах. «Бесстрашных», это, конечно, сказано слишком громко. Ведь о существовании большенства велеков наши мамы и папы даже не догадывались.
В школе занятия велись в две смены, поэтому, как только последняя мама сваливала на работу, отряд выдвигался на разведку окрестных трущоб. Исключение составляли места, в которых мы уже нарывались на засады и несли потери, как в транспорте, так и в живой силе.
В то время город делился на десятки различных территорий, разделенных между собой весьма реальными границами. Кто и когда все это поделил, не ответит никто и никогда, но только один наш Советский район делился на Пятак, Соловки, Поселок, Магадан, Михеевку верхнюю, Михеевку нижнюю, Треугольник, Дорожную, Магильник, Оторвановку и Первомай. А всего районов в городе было шесть. И били везде, где были враги. А врагов не было только в тех «местах», где с нашим «местом» дружили или просто не знали о его существовании. И знать, кто с кем дружит, когда тебя спрашивают: «Ты откуда», было невозможно, к тому же, часто ответ оказывался неверным. Иногда кто-то не успевал смыться и возвращался во двор пешком, к тому же, с парой фингалов. Сосновые посадки не относились к территории какого-либо района или места и считались нейтральной полосой, поэтому этот маршрут был самым безопасным и самым любимым маршрутом нашего велоэскадрона.

В тот день об уроках никто не думал вообще, потому что четвертные и годовые оценки были уже выставлены, и оставалось только пару раз показаться в школе перед летними аля-улю. Поэтому отряд собрался в полном составе. Даже тяжелые «Салюты» и «Десны» были готовы к маршу наравне с «Орленками», «Уральцами» и совсем несерьезными «Школьниками». Во главе колонны всегда был юркий, похожий на Ленина с октябрятской звездочки, Стрюк. Его отец работал шофером и каждый день приезжал на своем «ГАЗ-51» домой пообедать. Пару раз его «ГАЗон» прикатывал местную мусорку, причем за рулем сидел далеко не его законный водитель, надеюсь, это понятно. Стрюк имел самый оборудованный сарай и самый ухоженный велосипед, а принимая во внимание его шоферские подвиги, становится понятным, кто нашим отрядом командовал. Замыкающим всегда был толстый увалень Кузя, очень часто отстававший на довольно значительные расстояния и догонявший остальных, когда самые интересные моменты путешествия уже были позади. В отрядном распорядке того дня черным по белому значился подвиг. До сих пор еще никто не скатывался с Курской горки на велосипеде. И, конечно, вопрос не стоял, кто поедет первым. Скорее, наоборот – вопрос в том, как разместиться по горе так, чтобы всем было возможно тронуться одновременно. Нужно не упустить одну деталь: в конце горы то тут, то там одиноко торчали березки и сосенки, которые сверху казались совсем не опасными. Попытайтесь представить всю эту картину со стороны. Каждый, показывая свою храбрость, старался как-нибудь погрубее подколоть соседа по старту, хотя, мне кажется, что все пятнадцать дураков ринулись вниз с закрытыми глазами. Стрюк всегда любил поехидничать, и спровоцировав пару фальстартов, дико гоготал, когда кто-нибудь, пытаясь тормозить на самом склоне, демонстрировал остальным, как нужно крутить педали, когда твой велосипед самостоятельно преследует тебя вниз по горе. Наконец, не выдержав нервного напряжения, все, как по команде, нажали на педали. С криком «МАМА!» полтора десятка каскадеров рассеялись по горе, и тут же, кто где, воткнулись головами в травянистые кочки и трамплины. Кого-то благосклонная судьба пощадила и не прибила к склону горы в первую секунду спуска. Но, проскакав еще один миг, и со всего маху шарахнувшись о березку или сосенку они были не менее первых рады тому, что остались в живых. А те немногие, кто доехал с вывернутыми наоборот рулями и треснувшими рамами до самого низа, бегали вокруг своих железных коней, держась за что-то промеж ног или приседая, чтобы найти ушедшее куда-то дыхание. Курская гора была похожа на Куликово поле после битвы. Искалеченные велосипеды и хромые всадники «без головы» постепенно скучковались внизу. Раненым оказывалась помощь путем раздачи глупых советов и ненужных наставлений. «Мертвых» со слезами проводили в последний путь.

Где-то ближе к закату во двор прокрался отряд героев-победителей Курской горы. Каждый нес на себе что-то похожее на странный аппарат инопланетной цивилизации, состоящий из нескольких металлических труб и, в зависимости от модификации, с одним или двумя ощетинившимися восьмеркообразными предметами, символизирующими бесконечность.

Теперь я по утрам и вечерам выгуливаю в этих посадках шотландскую овчарку по кличке Геймми и точно знаю, что дорога туда – километр плюс два километра, и обратно – столько же. Детский опыт не пропьешь.

Сразу за лесом – дом, серая девятиэтажка с одним отличием от остальных серых девятиэтажек: взрослый человек, проживающий в любой из квартир этого дома, не имеет возможности сходить в туалет по человечески, то есть, не задрав колени до ушей. Хотя, если расчтать, что в нужный момент никого нет дома, можео открыть дверь туалета и опустить ноги. Лично я стараюсь дома этой процедуры вообще избегать. Уж лучше в лесу, за компанию с Геймми.
Но, тем не менее, именно здесь я теперь живу. У меня есть все, правда в большинстве своем – то, чего мне не надо. Того же, что мне надо, у меня, в большинстве своем, нет. Но кое-что из того, чнго мне не надо, но у меня все же есть, меня радует. Например, тесть. Он умеет показывать фокусы и даже исполнять трюки. Один из них: опустошение сорокалитровой фляги браги за три дня. А еще он в армии летал на ракете со Шпицбергена в Болгарию. И вообще, он – страшно засекреченный токарь. Ходят слухи, что за ним присылают вертолет, когда стране срочно необходима какая-нибудь суперсложная мегаметаллодеталь. А на работе он не пьет и висит на доске почета.

Еще у меня есть шурин, но сейчас он в армии, правда, не надолго. Все чаще вижу сон, в котором шурин упаковывает свой дембельский чемодан. Он хороший парень, но такой же неспокойный, как я. Думаю, рано или поздно, мы с ним начнем чистить друг другу рожи.

Ну, вот я, так сказать, и дома.

К стати, вчера я пил не один. В последнее время мой постоянный собутыльник – старый мудрый Чук. Именно ему я обязан тем, что теперь именуется «моя жизнь». Как-то после двухлетнего ежедневного общения со своей будущей женой, он мне признался, что так больше продолжаться не может, и что мне срочно нужно познакомиться с подругой его подруги. Я никогда не отказывал друзьям в их животрепещущих просьбах. Уже на следующий вечер были назначены смотрины. Что делать, друг есть друг… Чук вскоре женился, и я понял, что мне просто необходимо в армию. И немедленно. Смысла в этом не было, но усматривалась явная польза. Только бы не жениться! Я надеялся, что за два года моя невеста так легко сможет стать чьей-либо женой, что цель сразу же оправдает средства. Но не тут-то было. Как только я уехал в армию, она сразу же начала меня оттуда ждать. И я обломался. Через два года я был не просто ее женихом – женихом на собственной свадьбе с двумя свидетелями и пятьюдесятью понятыми.

 А с Чуком мы теперь вместе работаем. На прошлой неделе я пил с ним и его другом Манком. Про Манка есть одна веселая история. Однажды он упал в канализационный колодец. Хотел вылезти – ан, нет. Поломались крылья. На помощь пришел друг, но гнилая арматурная ступень отломилась, и упавшее тело друга сломало Манку ключицу. С ними был третий, кажется Юрец, и он тоже поспешил на помощь друзьям. Однако, лучше бы его звали в тот день не Юрец, а Бетмен. Больница вылечила всех.
Так вот. Выпив, сколько нужно, и допив все, что уже лишнее, мы, никого не трогая, провожая Манка в другой район, пили на троллейбусной остановке пиво. Как и должно было случиться в такой ситуации, у нас попросили закурить. Потом нам нахамили. Потом пригласили в детский парк для объяснений. Недругов в кустах оказалось десятка полтора. Из нас троих только у меня была ручная кладь в виде сумки. В ней имелись документы мои, документы фирмы, в которой я тогда работал, ключи от квартиры тещи, где я живу и теперь, от квартиры родителей, где я жил в прошлой жизни и от работы, где я жил всю последнюю неделю после того случая. Вот за эту самую сумку и было больше всего обидно наутро. Все, кроме сумки, было как всегда, и как всегда, на месте. Даже разбитое лицо. Я уже не говорю об испачканном в человеческие экскрименты джинсовом костюме, ведь драться мне пришлось не на белоснежных накрахмаленных простынях, а в «царстве Кощея Бессмертного», которое снаружи напоминает станцию Московского метрополитена имени Ленина, а изнутри являет собой банальную М/Ж альтернативу платного туалета.

 Тем временем Манок всех победил. Потом пленных отправил за водкой, а нас с Чуком взял под мышки и отнес домой. О сумке мы вспомнили позже. Только утро смогло обозначить очередные туманные перспективы моей случайной, во всех отношениях, жизни.
Самое противное во всей этой истории то, что мы все трое ничего не помним. Вся она основывается на рассказах очевидцев и участников со стороны противника. И еще обиднее то, что мы не можем вспомнить, какую водку в тот день пили, ведь совершенно очевидно, что всем троим одновременно простым ударом колом по голове память отшибить невозможно. Это был прямой удар по мозгам, причем химический. Так мы решили. И рецидивов лучше избежать.
С сумкой все обошлось, иначе, откуда бы мы узнали, как все было. Конечно, вор нашелся не без добрых и сильных людей. Им спасибо.

 Что же касается драк, детство ими было просто испещрено. И не то, чтобы я все время дрался. Драка, она как-то все время была рядом. Видимо, детство так устроено, что рядом постоянно кого-то бьют. Несчастных детей бьют несчастные родители, счастливых детей – несчастные дети, остальных – и те и другие. Я не относился ни к несчастным, ни к счастливым, а из числа остальных меня выделяло наличие старшего на семь лет брата. Тогда-то я и понял, что всегда есть возможность чем-то помочь слабому, если у тебя есть поддержка сильного. И это – не круговая порука, а связь поколений.
Как-то под Новый год, нам с Вовиком, семилетним ученикам первого класса самой крайней школы города на самой крайней окраине Михеевки, взбрело в головы покататься на лыжах с железнодорожной насыпи в поселке Первомай. Стоя на рельсах, обутыми в лыжи, пришлось выбирать: либо насыпь слишком крута, либо лыжи у нас недостаточно горные. Собрались, было, домой, но не тут-то было. На лицо угпоза от пяти обмороженных, потерявших ледяную дорожку конькобежцев с собакой! Понятное дело, на лыжах сподручнее, или сподножнее, бежать по лыжне, нежели на коньках. И мы побежали, и конечно бы, убежали. Но собаке – ей, что лыжи, что коньки – одинаково по барабану, она ведь на собаках… Слава Богу, детям не важно, разбито у соперника лицо, или нет. Главное – чистая победа. Еще хорошо, что детский пинок коньком в грудь – это всего лишь синяк, а не смертельная рана.

 Родителям пришлось сказать, что катались на трамвае, там и забыли лыжи, а вместе с ними и палки. Зато именно тогда моя мама поняла, что ее сын стал взрослым, ведь пока не сошли все синяки, и речи не могло быть о том, чтобы кто-то, кроме меня, был в ванной комнате, пока я моюсь. Такой вот был веселый Новый год.

 Но не самый веселый в жизни. Мне даже одно время казалось, что у взрослых вообще Новый год гораздо веселее, чем у детей. Да и понятно – с шоколадки особо не повеселишься. То ли дело отрочество, или, еще лучше, юность.
Мне было восемнадцать, и я уже знал свою будущую жену. Год благополучно завершался. В квартире у моего одногруппника Зеленого собралось человек двадцать подобных нам с моей будущей женой молодых людей. На кухне ожидали своего часа штук сорок разных сумок со всякой наготовленной снедью и много-много бутылок и бутылочек с запрещенными тогда, большей частью самодельными напитками. Подготовка была проведена колоссальная. Супер-елка, супер-магнитофон, супер-усилитель с колонками в комплекте с цветомузыкой не оставляли ни малейшего шанса следующему году начаться хоть чуть-чуть хуже, чем прошел год предыдущий.

 И вот уже все в сборе и всё на столе. Быстрое знакомство тех, кто все равно друг друга больше ни разу не встретит, а если и встретит, то ни за что не узнает. Спешные проводы Старого года. И всем весело. Уже не танцы, но еще и не песни. Новый год приближается с каждой минутой, и деваться ему просто не куда, все равно придется наступить. Оставался ровно час до новогоднего поздравления генсека, как вдруг во всем микрорайоне вырубился свет. Спустя минуту врубился снова. Во всем микрорайоне. Только за маленьким исключением нашей квартиры. Пьяные люди в соседних домах пытались заглушить своим вялым «Ура!» нашу матерную брань, но вряд ли это было возможно.
В квартире нашелся фонарик. Мы быстро привязали его к люстре и стали впопыхах разливать по-новой. Увидев, сколько у нас выпивки, фонарь стал бессовестно симулировать разрядку батарей, да так и провисел бесполезно на люстре до утра, демонстрируя свою причастность к антиалкогольной политике генсека. Дальше пили вслепую. Дамы, не видя ничего, еще недолго почесали языками и штабелями попадали в сон.

 Кто-то сходил на разведку, и, спустившись в носках по ступенькам с верхнего этажа, подобно Христофору Калумбу, открыл для нас полную электричества квартиру с пятью студентками и одним студентом медицинского института. Они пили спирт. Дошло, наконец, до песен.
 Последнее, что я помню: в темноте обесточенного туалета я пытаюсь попадать струей в унитаз при свете фонарика, который держит циничная студентка мединститута.
Наутро в зеркале был не я. Моя будущая жена собрала свою посуду в мою сумку, и мы откланялись. Вечером пришел Черный и принес мою сумку с посудой моей будущей жены. Он нашел ее в сугробе на пустыре спустя три часа после того, как я ее там обронил…

И это были цветочки.
А теперь – ягодки.

 Как только теща вообще доверяет мне ключ от своей квартиры...
 
 Соседки на лавочке улыбаются. Они меня любят. Я у них – несчастный. Меня надо жалеть.
 Только им не меня, а их надо жалеть! Родственничков моих ненаглядных: и тещу, и тестя, и шурина, и жену мою, дай Бог им здоровья. Это они страдают от моего присутствия, а не я от их. Ведь они так жили всегда и будут жить дальше, а я – нет. И не жил, и не буду. А они – взрослые люди. Они все понимают. И что же дальше? Известно, что… Вот только у сына, жаль, детства не будет. Может, простит, когда вырастет. Господи, самому бы себя простить…