(Из цыкла Любовь в сырости)
1. ПУПОК
- Эй, Джаныбек!
-- И-йа!
-- Эта девушка тебе нравится?
-- ...ссать хочу.
-- Подожди ссать, будь мужчиной! Нравится - отведи, уложи на полынь...
Разошлись по сторонам. С трёх сторон ссущие мужики. Джаныбек прошёл за чёрное БМВ. Вернулся. Открыл заднюю дверцу:
-- А ты что не сходишь? Поссать не хочешь?
-- Почему... хочу! Да только девушки при мужчинах не писают...
-- Ты девушка?
-- ...
-- Я стесняюсь тебя...
-- Не стесняйся...
-- Не показывайся...
-- Не покажусь.
-- Не хочу знать, что ты здесь...
-- Я и так не смотрю на тебя, Джаныбек! Я никого не вижу. Никого из вас, поверь! Дай я лягу на сиденье, да хоть голову пиджаком укрою, вот так...
-- Нет, ты снова можешь поднять голову... Будто бы ты не видишь, как ссут эти здоровые мужики?
-- Да я сейчас с тобой говорю, разве я их вижу!
-- Даже если не видишь, ты знаешь, как они ссут! Знаешь, откуда они ссут...
-- Уходи, уходи... что мне теперь делать-то, а?
-- Вставай, пойдём...
Джаныбек взял за руку высокую блондинку с голым животом, одетую в белый костюм с капюшоном, и вытащил её из машины. К этому времени те четверо мужиков вернулись к машине, на ходу застёгивая ширинки. Водитель поднял капот и сунул под него голову. Остальные потянулись. О чём-то говорили.
Джаныбек взял девушку за руку, спустился по асфальтовому склону, потом поднялся к холмику, оборвал полынь:
-- Нравится? Отец говорит, это классная трава!
-- Я в травах не разбираюсь, Джаныбек. Куда мы идём?
-- Не видишь, негде укрыться, пойдём за холм, там нас не увидят.
***
Прямо на вершине холма замялся. Остановился, посмотрел на закат. За холмом, на котором стоял, еще холмы - на их солнечной стороне поблёскивала полынь-северянка. Красновато-серое поблёскивание. Полынь мелькала, обласканная порывами ветра. Мелькала в глазах, подобно колыханию гривы красно-чёрной гладкой каурки. От прикосновения струек ветерка кусты полыни ластились к закату.
Это была наглая северная полынь. Она образовала кусты, из которых высунулись, вытянулись вверх иголки трав. Эти травы нужны всего лишь для того, чтобы украшать кусты полыни и быть обласканными вместе с ними. Вот и всё...
Джаныбеку надоело. Пробежал между кустами полыни, попинал их, разозлился на что-то, прицепившееся к низу брюк, опять пнул колючки. Девушка стояла, уложив на голом животе крест скрещённых рук и, подобно усталой кобыле, отставив одну ногу в сторону. Смотрела.
-- Что смотришь?
-- Не смотреть?
-- Смотри!
Джаныбек по полыни поднялся к девушке. Она попробовала увести его за руку. Он дёрнулся. Взял девушку за руку и, потянув её своим маленьким телом за собой, поднялся ещё на один холм. Снова перед ним раскинулись те же холмы и тот же блеск, та же полынь и тот же световой мираж до громадных, высоких, заснеженных гор. Потянул девушку к косогору. С силой. Повернулся к ней. Ростом чуть выше её колена. Протянул указательный палец к её пупку. Она вздрогнула, прикрыла пупок и отпрянула:
-- Что ты делаешь, Джаныбек?
-- Лапаю твой пупок. Красивый...
***
Асфальт. БМВ. Какие-то чужаки рядом с машиной. Вертятся. Появляются. Пропадают. (Джаныбек не дал девушке шевельнуться: усадил её спиной к тому, что видел. И сам сел. Все водил рукой по пупку и вокруг него.) В это время подъехало ещё одно БМВ. Исчезают. Нурпайс смотрит в эту сторону, поправляет шапку. Поверх поросших полынью блестящих холмов и плеча беленькой девушки, сидящей перед ним, Джаныбек наблюдал за столпившимися вокруг машины людьми. Всё смотрел и от пояса и из-под брюк что-то пыталось выскочить наружу. Кто-то все так же копался в капоте машины.
...На той стороне дороги, среди тамариска появилась лошадь. На ней человек. Ствол. Его отверствие поползло от лошадиной гривы к крыше БМВ. Некоторые бросились от дверец на этой стороне на ту сторону. Здоровенная голова, которая до этого была видна над крышей машины с той стороны, прерывисто дёрнулась направо-налево, взад-вперёд, упала. Или на землю, или под копыта лошади. Остальное Джаныбек не видел. Голову всадника было не разглядеть за стволом. Лошадь развернулась, сунулась за кусты тамариска. До этого Джаныбеку казалось, что под стволом ладная лошадь, но когда та сунулась в кусты, уловил: всего-то обросшая шерстью кляча. Вяло, устало тащилась. На ней верхом человек. С крупа свисал ещё один. И перемётная сума под ним: свисала с лошадиного крупа. Пока кляча шла через кустарник, багажник открыли. Капот закрыли. Дверцы с этой стороны открылись, закрылись. Появился Нурпайс: попинал колёса, обтёр тряпкой машину - крышу, стёкла, багажник...
Приехавшее БМВ снова развернулось и уехало...
***
Штука в брюках Джаныбека съёжилась. Девушка смеясь ухватилась за это место:
-- Джаныбек, тебе надо пописать.
-- Не хочу я писать!
Джаныбек воткнул палец в девичий пупок, повертел там кончик пальца и вынул. Потом засунул ту же руку в карман и поправил то, что выпячивалось из-под брюк, уложил так, будто бы то, что двигалось в брюках, не нечто, переросшее обыкновенные размеры, а всего лишь его живот, или ещё что-то. Сунул руки в карман, чтобы с обеих сторон образовать выпуклости и скрыть происходящее под брюками...
-- Мой отец тебя оттопчет, знаю.
-- ...
-- Ты смотри не говори ему, что я тебя лапал!
-- Не скажу, Джаныбек.
-- Не произноси моё имя так часто.
Вернулись.
***
-- Газуй, Нурпайс! - сказал Джаныбек.
-- Где тот, другой дядя? - снова спросил Джаныбек.
Сказали, что уехал на другой машине. Спросил, а где другая машина? Ответили, что уехала. Джаныбек не стал спрашивать, куда.
Места сзади стало больше. Их осталось двое - девушка и Джаныбек. Давеча тот, что сидел посерёдке, чуть ли не на колени ему девушку затиснул. Джаныбек смотрел из окна на степь. БМВ всё ехало и Джаныбек всё больше льнул к окнам и всё больше раскрывал щёлки своих узких глаз. Девушка провела рукой по его голове, он смело взял её руку, сжал и положил себе на колено. И тут же громко расхохотались впередисидящие. Притормозили. Джаныбек сошёл и бросился в полынь. Только девушка пошла за ним, а сидящие в БМВ всё ухахатывались, держась за животы. Всей гурьбой приказали девушке бежать за ним в кусты. Высокая блондинка с оголённым животом, одетая в белый костюм с капюшоном, кинулась за Джаныбеком в полынь...
2. ЫССЫК
По дороге на Ыссык-куль много памятников животным. Доехали.
Лишь бы ступить - окунули ноги в песок. Зима. Песок холоднющий. Горы вокруг озера заледенели.
***
-- Ты едешь?
-- Нет пока.
-- Кайфуешь!
-- Не кайфую.
-- ...завтра сестра отправляется в путь, а мне так скверно, ей-богу не знаю, как быть?!
-- Что мне теперь делать...
-- Ничего!
-- ...ты вот что сделай: купи ей золотой червонец.
-- Настоящий червонец дорогой, сто долларов стоит. Но если её свекровь в Иране увидит - лопнет. Обожают русское золото.
-- Возьми!
-- Хорошо.
-- Накажи зятю, когда будет переходить в Иран, пусть не называет моего имени. А то прицепятся.
***
Гости приехали.
-- Вот и наши доблестные киргизские таможенники!
-- Откуда здесь таможенники?
-- Тут ыссык-кульский аэропорт. Иностранцы приезжают.
-- ...
Немного спустя таможенники набросились на еду. Мы тоже потеребили куски баранины и острые приправы. Самые большие куски ставят перед самым уважаемым гостем. После этого принесут бешпармак. Двое толстых таможенников были киргизами. Привезли двух шлюх: неразбериха. Напились. Предложили оставить девочек. Вскользь. Что понадобится!.. Но одна из шлюх повисла на таможеннике и заёрзала - уйти ей хотелось. Другая сказала, что поначалу не поняла, для кого их привели. Залезли в машину.
***
-- Если в компанию привели шлюх, значит для гостей. Иначе не приводи!
-- ...у нас такие вещи только чмошники делают.
-- ...таможенники они везде таможенники.
-- ...в каком смысле?
-- ...так они кто в прошлом: один зоотехник, другой ревизор...
-- Пойдём посмотрим тринадцатый котедж. Здесь Айтматов написал свои лучшие произведения...
Вокруг деревянного котеджа лежат камни. Заросшие мхом. Заглянули внутрь. Прошлись вокруг котеджа. Даже щёлочки между шторами не оставили, чтобы заглянуть внутрь...
-- Там есть книга воспоминаний. То, что я вам рассказал, там написано...
-- ...очень сентиментально. Тебе не кажется, что его посадили в этот котедж?
-- Он не говорил, что здесь ему плохо, но в тексте воспоминаний есть неприсущая ему фальшь...
-- ...однажды Айтматов поехал в Нью-Йорк, с ним трое каких-то советских писателей. Их остановил дорожный патруль: то ли такси, в котором они ехали, нарушило движение, то ли ещё что, в общем как у нас, все сошли порисоваться, а с нью-йоркской полицией взятка или знакомство не работает, один говорит я такой-то советский писатель, другой говорит, не узнал, что ли, его, это такая-то знаменитость, а Айтматов не пошевельнулся, как сидел в машине, так и остался сидеть, вдруг полицейский его замечает и не скрывая восхищения бросается к нему, благодарит за его произведения и говорит, что является читателем этих произведений...
- Как он нашёл здесь тот простор?
-- Он не ыссык-кульский, он с Таласа.
-- А что там?
-- ...воды льются вниз, кругом горы, посередине нивы, полынные степи и лошади... бесконечность и красота. Там много старых духов обитает.
-- ...да и здесь с духами дело неплохо обстоит.
-- Только не подумай, что это духи таможенников.
-- Бог с тобой!
-- Чего?
3. ИДЕЯ
После посёлка "Рыбак" мы проехали 40 километров по другому берегу и, вернувшись по той же дороге, помчались по этому. По пути встречались кучки деревенских мужиков. И каждый раз мы тормозили, спрашивали форель. Сейчас она ещё не поднялась, если и будет, то там. Каждый протягивал руку вперёд и налево - к берегу озера. Наконец нашли человека, который знал, где разводят форель. Совсем случайно. В то время, как все опасались нас, светловолосый киргиз сам заговорил с нами и, указав на конец дороги, ведущей на Восток, протараторил что-то о своих друзьях, живущих где-то там. Но сказал, что не знает никого, кто бы занимался разведением. Сели в машину и мой брат попросил ещё раз прикинуть:
-- Промозгуй, а!
-- ...
-- Мы заплатим тебе.
-- Сколько?
-- Сто сум.
-- ...
Мы помчались на Восток. В доме, на который указал проводник, не оказалось ни одной рыбины. Из дремлющей на обочине дороги деревянной лачуги вышел обросший полусонный мужик и направился к нам, за ним закутанная в шерстяной русский платок женщина торопливо нацепила шлёпанцы на ноги, и, шлёпая, бросилась за своим мужем.
-- Света нет?
-- Два года как.
Сказали, бензина нет. К ночи будет.
-- Хватит?
-- Хватит...
Опять наше БМВ сорвалось с места, держа путь на восток, чтобы что-нибудь выловить из водоёмов с форелью. Проводник молчал.
-- Не боишься с нами ехать?
-- Нет.
-- Ну и ну. Молодец!
-- А что мне бояться.
-- Ты же нас не знаешь, может, башку тебе оторвём?
-- Видели, как вы подсадили меня.
-- Кто видел?
-- Сестра.
-- Ну и что?
-- И номер записала.
-- Причём тут это?
-- Такие, как вы, сюда частенько заезжают. Я для них рысь стреляю.
-- Да шутим мы, не обижайся, мы воспитанные...
-- Вижу, что воспитанные.
-- Благодарю.
***
Ворота, за которыми были водоёмы с рыбой, открылись очень медленно. И закрылись вслед за нами. Директором рыборазводного завода оказалась женщина. Какая-то старуха смотрела нам вслед, сложив руки на животе.
-- Скоро это всё приватизируют.
-- ...
-- Остались только водоёмы да сторожа.
-- Тогда пойдём на берег.
-- Да, там нет-нет, да попадётся в чью-нибудь сеть форель. Но в это время она залегает на дно. Дней через десять-пятнадцать поднимется.
-- Может, уже поднялась.
Киргиз тоже согласился с моим настойчивым братом.
Мой брат сидит впереди. Это его вечное место. О том, куда ехать, как всегда, знает только сам: какой захочет, тот маршрут и указывает. Я хотел сказать, что это ты нам голову морочишь! Каждый раз этими словами думаю...
***
Мы с трудом расчищаем редкие камни на дороге...
- ...академики сунулись на дно озера. Там увидели очень большую форель. Она даже летом на поверхность не поднимается...
Второй пост миновали, переехали через реку. Моему брату форель ни к чему, ему нужно рисануться и сбросить стресс. Разобраться, так думает о своём японском или американском бизнесе, но на стыке сумерек и безнадёжья говорит о форели. Сватается к тринадцатилетней киргизке. Сестре проводника. Все знают, что он прикалываетя:
-- Ты привозишь девушку в Бишкек, а я по киргизским обычаям плачу калым.
-- Нет, нужно, чтобы ты приехал, посмотрел.
-- Кто над ней старший?
-- Я... Нет, старший брат.
-- Отец умер?
-- Да.
-- От чего?
-- От старости.
-- Я заплачу столько коров и баранов, сколько нужно. Но я хочу посмотреть, что за девушка.
-- Хорошо.
-- ...ты ещё лошадь должен дать, - после долгой паузы всерьёз вернулся к разговору проводник. К этому времени мы уже чуть было не забыли про девушку.
-- Лады... Ты ещё и охотник?
-- Не "ещё и", а охотник.
-- На кого охотишься?
-- На рысь...
-- Волков не стреляешь?
-- Надо будет, подстрелим.
-- Нет, стреляешь, говорю?
Замолк и рассказал какую-то полувыдумку. Когда говорил о волке, приосанился, заёрзал. Прикурил сигарету.
-- Волка стреляем. Если нападёт на стадо, пастухи стреляют. Немного. Не всегда удаётся.
-- Но их же больше, чем рысей.
-- Отдельно на волка охотники не ходят.
-- Почему?
-- Не знаю. Наверное, шкура никому не нужна. И чучело никто не хотел.
-- Если я захочу, подстрелишь?
-- Да, отчего не подстрелить?
-- Серого волка. Бирюка. Слыхал?
-- Да.
Он стал руками показывать, как будет набивать чучело. Мне он показался похожим на человека, трубочкой сворачивающего бутерброд с сыром. По-русски говорить-то говорит, но руками изображает так, что волчьи глаза будто живьём видишь. Под конец баек о волке брат обернулся ко мне, ухмыльнулся и снова разлёгшись на сиденьи, перевёл разговор на что-то другое.
-- А ты что молчишь?
-- А что говорить?
-- Видишь, на что он готов из-за ста сом? Крепкий парень, нет?
-- Да.
-- Но мусульманин.
И, оборвав, обратился к проводнику:
-- Рысь почём дашь?
-- Она подороже будет.
-- То есть сколько?
-- За две тысячи отдам.
-- Ооочень дорого.
-- Договоримся.
Обернулся ко мне, улыбнулся:
- Слыхал?
Я кивнул.
-- Сорок-сорок пять долларов, как тебе это?
-- Кошмар!
***
Свет керосиновой лампы, тихая хибарка: мы в овраге - до звёзд и луны рукой подать. Нервы успокоились. Мальчишка из рыбацкого домика на берегу подошёл к машине: провёл подозрительное расследование и от отца, стоящего у него за спиной, получил знак куда-то сбегать. Я пытался понять киргизский характер: всё очень упрощено. Если есть, что сказать или дело какое, говори покороче, не юли. Всё без околичностей, каждое слово очень отрывисто...
Потом приехал один на ишаке и после коротких расспросов поведал, что впереди в одном из домов есть тридцать-сорок килограммов рыбы – как раз столько, сколько нам нужно. А до этого все трепались о том, что форель не поднялась. Мы вернулись тем же путём, каким приехали. Сел рядом с нами. От него разило ишаком и рыбой. Принесли. Переговаривались между собой. Говорили о посте впереди. И, прежде чем отдать рыбу, поставили условие:
-- Если вас остановят, мы вас не знаем.
-- Тогда спусти цену.
-- Она и так низкая.
Брат прикололся:
-- Мы похожи на людей, которые закладывают?
-- Нет.
-- Ты властей не бойся, старик, те времена миновали.
-- Я никогда не боялся властей. Я людей боялся...
***
Они пересчитали деньги под светом фар и пропали в темноте. У первых же ворот нас остановили. Старуха, которая вышла за нами, когда мы сюда приехали, чуть не под колёса бросилась. Сморщила лицо в улыбке. Отошла. Смотрела на людей от власти, склонившихся над задом машины.
-- Влипли, что ли?
-- На номера посмотрите. Вы не имеете права вскрывать багажник нашей машины.
-- Мы любой багажник можем открыть.
-- Посмотри на этот документ!
-- ...
***
Когда выезжали со дна оврага на асфальт, я задремал. Собрав под себя ноги, я сидел на дне Ыссык-Куля и разговаривал с каким-то английским фермером. Проснулся. Прямо у меня на коленях уселась какая-то женщина в чалме. На коленях у сидящего прикорнул мужик. Все молчали. Они так торопливо тараторили на киргизском, что ни слова нельзя было разобрать. В ночной темноте мы затормозили возле черноты домов и кустарниковой ограды. Оба проворно соскользнули, прошмыгнули в кусты и тут же вернулись с канистрами бензина. Брат повернулся ко мне:
-- Ну вот, рыба у нас есть, бензин тоже. Чего не хватает?
Я промолчал и, хлопнув его по руке, снова задремал. Дал себе слово, что не помешаю ничьей идее, даже перед её срывом. Тысяча таких слов было...
4. ЧОЛПАНА.
Все много пьют и у них маленький рост. У лошадей тоже. Да и самим нам ростом гордиться не приходится. Мы полные, мясистые, жирные. Они - жилистые, как горных животные. Туго натянутое лицо, кожа, движения. Кругом заснеженные горы и мы вышли прогуляться по аулу, спускающемуся вниз между гор.
-- Эй, джигит! - не успел докончить наш попутчик, как маленький человечек соскользнул с маленькой каурки. Встал. Они обнялись. Подошёл, поздоровался с нами двумя руками. Расцеловался.
-- Мой школьный товарищ. Спустился с гор со мной повидаться.
Мы шутили с прибывшим, дурачились. Перекусили, прикололись. Если честно, мы начали подшучивать над ним, как только чуть выпили. Он сначала раскраснелся от шуток, но как только слегка оправился, стал прикалываться. Спросили у него про горы, про животных. Заговорили о волке. А он никак не сдавался, сказал, что его лошадь, которая скоро разродится, посейчас в пещере и в эту ночь он оседлает кобылу и убьёт волка. Волк пойдёт на его жерёбую лошадь. Обязательно пойдёт. А лошадь до его прихода будет фыркать на волка. И он останется лицом к лицу с серым. Быть с ним лицом к лицу - особое удовольствие.
-- Чуть о посох не трутся...
-- Не может быть.
-- Мы о бирюке говорим.
-- Да, одиночка немного другое дело.
-- На, возьми мою чолпану, дарю её тебе, прекрати говорить об этом страшном звере.
-- Спасибо, мне уже подарили чолпану...
-- Чолпана горца тебе не по душе, что ли?
-- Нет, что-то все здесь избегают говорить о волке, как скажешь волк, так не знают, что и сказать. Муть наводят. Непонятно, любят или не любят этого достойного зверя. Но никто не скрывает своего уважения к нему.
-- Страх тоже.
-- Страх тоже.
-- У него острые зубы и острый ум.
-- Может у него ценности, вы этого боитесь? Партнёршу не бросает, живёт в одиночку, любит свободу, попадёт лапа в капкан - перегрызёт её и уходит.
-- Жаль, что мы не можем перегрызть себе ногу, но в вопросе с партнёршей ошибается.
-- Может, его самки этого стоят.
-- Может, наши тоже стоят?
***
-- Как у вас называется головной убор?
-- ...много названий...
-- Это чолпана.
Он встал и собрался идти в пещеру принимать роды у своей лошади. По нашим расчётам лошадь уже разродилась. Мы удерживали его. Хотя никто и не заикался о битве между лошадью и волком, все вокруг знали, что задержали его, и сам он задержался, нарочно задержался, попусту болтал с нами и, уходя, будто бы знал, что идёт к живому жеребёнку.
-- ...волк давно их задрал, не ходи, - сказал я.
-- Пусть задрал, всё равно пойду!
Вслед захотелось крикнуть:
-- Папаха, папаха!
Натянул чолпану на голову. Она оказалась очень тёплой, удобной. Когда мы выезжали из аула, я всё ещё крепко прижимал чолпану к голове... Мы ехали в "Джипе".
5. ПЛАЧ
Джаныбек крутился возле юрты, поставленной для похорон Деда. Он не плакал напоказ пришедшим на похороны, повернув лицо к юрте, как это делали другие внуки и родичи. Порой отец делал ему знаки глазами, но Джаныбек ни с кем не считался и только около кладбища подошёл к гробу, встал под него, прошёл немного, хотя еле доставал кончиками пальцев до гроба, кто-то попытался оттащить его за руку, не ушёл, наконец сам, как взрослый, отошёл в сторонку, уступив место другому. Ещё раньше, когда ехали на похороны, вместе сошли с машины, он взял девушку за руку, все мужчины по дороге к Юрте напоказ заплакали, закрывая головы и глаза руками, быстро зашагали ко входу в Юрту, остальные близкие, завидев их, поворачивали лица к юрте и начинали плач, и, как только один из аксаккалов говорил "болду", все опускались на землю, двумя руками совершали суннитский салават и кто-то на скорую руку читал молитву. Девушка замерла, держась за руку Джаныбека. Джаныбек разглядывал её снизу вверх, дёргал за руку и усмехался:
-- Почему ты не плачешь?
-- Не умею.
-- Я тоже.
Вернулись к машине.
-- Думаешь, никто не знает, что ты тут за тёмными стеклами прячешься? Почему ты не идёшь в Юрту, чтобы оплакать моего Деда?
Джаныбек и до этого настаивал, чтобы она пошла в Юрту и плакала. И сам же отказывался от обоих своих предложений, несмотря на все объяснения и настояния; когда кто-то начинал ему что-то объяснять, его нахальные черты разглаживались, веки приоткрывались, смотрел куда-то в сторону и принимал какое-то решение.
Кладбище находится на вершине холма над Таласом. Шли мимо глиняных, изредка кирпичных кумбезов, мимо могил, занесённых землёй и щебнем с чёрными большими камнями на месте надгробных камней. К кучке других детей Джаныбек тоже не присоединился. Он мелькал между ног лошадей, которых, понукая, вели на поводу по толпе, носился туда-сюда, забегал в кумбезы. Забирался на могилы, поднимал камень и бросал в них. Он двигался так быстро и так задорно, что не спускающая с него глаз охрана опасалась - того и гляди споткнётся и упадёт под ноги лошадям, уронит камень на ногу и ушибётся или ещё чего-нибудь натворит. Но остальные на него не смотрели.
Молла начал молитву, и все расселись в полыни. Разговоры прекратились. Потом снова начали втихомолку переговариваться и Джаныбек, растянувшись на траве, посмотрел на небо. Он смотрел на небо, хотя и выглядел обессиленным: когда все бросали землю, он бросил горстку мелких камешков...
***
-- Зачем ты суда приехала?
-- На похороны.
-- Почему ты плакала, когда мы тебя подобрали?
-- Я не плакала, а слёзы утирала.
-- Не ври мне, потом снова заплакала.
-- Я смеялась.
-- Ты плакала.
-- Что ты хочешь знать?!
-- Ничего.
-- Ну и всё.
-- Ты в машине сказала, что твой отец порезал лицо матери.
-- ...
-- Кто твой отец?
-- Татарин!
-- А что такое татарин?
-- Человек.
-- Что он делает?
-- Работает.
-- Где?
-- На толкучке.
-- А что такое толкучка?
-- Там шмотки продаются.
-- Твой отец покупает шмотки?
-- Нет.
-- А что он делает?
-- Продаёт.
-- Как?
-- Сидит в контейнере и ждёт клиентов. Когда кто-то хочет купить, он продаёт.
-- Что такое контейнер?
-- Что-то вроде магазина.
-- То есть маркет?
-- Примерно так.
-- А почему отец расписал лицо твоей матери?
-- Напился.
-- Водки выпил?
-- Да.
-- А мать?
-- В больнице.
-- А ты?
-- Что значит "ты"?!
-- А ты сбежала?
-- Нет, уложила мать в больницу, потом приехала.
-- А когда мы тебя подобрали, отец не гнался за тобой?
-- Нет.
-- Ты из больницы шла?
-- Да.
-- А как ты вырвалась у отца?
-- Мы с матерью избили его, связали.
-- Теперь он дома связанный?
-- Наверное...
-- Это твои волосы?
-- Да.
-- Ты каждый день куришь?
-- Да.
-- И пьёшь?
-- Да.
-- Каждый день?
-- Нет, как получится.
-- Водку?
-- Нет, коньяк.
-- А почему ты не убила отца?
-- Испугалась.
-- Что посадят?
-- Нет.
-- А чего?
-- Не знаю.
-- Теперь у твоёй мамы лицо забинтовано?
-- Да.
-- Лежит?
-- Да.
-- Больше туда не поедешь?
-- Да.
-- Ещё поплачь...
-- ...
Баку-Бишкек, 1999.