Технология разгрузки вагонов с картофелем такова. Вагон подают к бункеру. Внутри вагона четыре человека. Двое разрезают сетки и ссыпают картошку в бункер. Двое других специальными крюками подтаскивают сетки с картофелем к резальщикам. В помещении склада, под бункером, еще двое принимают картошку, т.е. засыпают ее в контейнеры, которые, в свою очередь, развозятся электропогрузчиками на хранение.
Партнером моим по «низу» был тощий, пожилой, с сильно выступающей, почти горбатой, спиной, мужик. В нашем объединении работал электромонтажником. Интеллигенцию презирал. За тупость. И был очень высокого мнения о своей смекалке. Сразу же поставил меня на место своим откровением: «Дали мне вчера одного дурака из однодневщиков. Конструктор, мать его ети… Здесь смекалка нужна, - пыжился он, подбирая вилами просыпавшуюся картошку, - а этот, мля, мудак…» По натуре мой партнер был ругателем. Работать молча, не поучая и не критикуя, он не мог.
-Доску, доску неси скорее! Дыру что-ли не видишь? Да не под этот сосок ставь, а под дальний. Не слышал, что-ли, куда картошка сыпалась? Оглох, что-ли, совсем? Оглох – бери бюллетень.
Мужик он и впрямь был смекалистый. В первый день работы меня удивил его суетливый энтузиазм. Он постоянно посыпал опилками дорогу, по которой подъезжали погрузчики, бегал в поисках запчастей – дощечек для починки контейнеров, а с вилами почти не расставался, подбирая просыпавшуюся картошку. Одним словом, выполнял работу вспомогательную со знаком качества. Поэтому электропогрузчики подъезжали к нам, не буксуя на раздавленной картошке, а у меня, выполнявшего работу основную, всегда под рукой был подсобный материал для залатки дыр в контейнерах.
Моя часть работы заключалась в следующем. Один из сложенных контейнеров, привезенных погрузчиком, стаскиваешь со стопки на пол, раскладываешь в рабочее положение и подставляешь под свободный люк. Затем открываешь заслонку и заполняешь емкость.
Смекалку напарника я оценил к концу смены, когда уже не мог, как утром, рывком взвалив собранный контейнер на брюхо, бежать с ним к очередному люку. По мере убывания сил возрастала злоба. «Верблюд вонючий, - крутилось в мозгу, когда я, пропахивая опилки, волок отяжелевший вдруг контейнер, - ну, завтра ты у меня попляшешь. Я тебе покажу чудака-интеллигента». Самым обидным для меня было то, что этот обиженный Богом хитрец в душе презирает меня. И опять же за тупость. С его точки зрения. Он же порхал с прежним энтузиазмом. Временами, по собственной инициативе, помогал мне, грязному и потному, стаскивать или волочь контейнер. Правда, уже не ругался и не поучал. Чует кошка, чье сало съела.
На следующий день вагон подали рано. Рано и закончили разгрузку. Сначала, вроде, взялись за разгрузку дружно: то, что я делал вчера один – разделили на двоих. За вилы хватались по очереди. Потом постепенно, этак незаметно как-то, я все больше и больше времени оставался один на один с люками и заслонками. А напарник то исчезал куда-то, то появлялся. И вроде бы с нужными вещами. Вот пассатижи принес, вот ящик с опилками приволок, вот новые вилы. (А этими только говно раскидывать, мать их перемать). Вроде при деле человек. «Ну, жук, - думаю, но уже беззлобно, потому что не так устал, очевидно, втянулся. – Ведь наверняка думает, что его примитивная хитрожопость никому более не видна. А может ему вообще наплевать, что я думаю? Пашет, дурак, и пусть пашет».
В раздевалке нас озадачили вторым вагоном. Собственно, озадачили только меня. Остальные согласились спокойно. А что? Время не позднее, глядишь, до восьми часов управимся, и лишний червонец в кармане. Ну, с червонцем они, допустим, перегнули. В лучшем случае рублей восемь-девять. Мне сразу стало скучно. Господи, еще целый месяц. Да и выходные придется прихватывать – аврал, овощной бум.
-Кстати, эти мужики, - сказал наш бугор Валера, кивая на вбитые в стену гвозди с телогрейками и имея в виду наших соседей по раздевалке, - вчера по четвертаку заработали – три вагона захуячили.
Ну, уж это слишком. Пахали они в ночную смену. Когда мы пришли утром, серые от пыли и усталости, сидели они за столом, заваленным арбузными корками и семечками и лениво дожевывали остатки бахчевых. Так сказать, магарыч за ударный труд от заведующей складом. Да провались он пропадом, такой четвертак.
Наскоро перекусив принесенными из дома бутербродами и заранее отваренной картошкой в мундире, мы с Геннадием, так звали моего напарника, отправились вниз к своим игрушкам. По дороге он выразил, мягко говоря, неудовольствие по поводу того, что я слишком полно засыпаю контейнеры картошкой. Та, мол, просыпается, и он замучился за мной подбирать. Надо же так обнаглеть: за мной! Ну, а закончил свою выволочку, как обычно: «Неужели непонятно! Элементарные вещи!» Вот этого я уже проглотить не мог. Как-никак один вагон уже сегодня был за плечами. Сказав, что я о нем думаю, и, приправив все это матерной поговоркой, я взялся за опилки. А когда над головой раздались раскаты заполняющей бункер картошки – демонстративно стал рубить проволоку.
Самым сложным для Гены было снять очередной контейнер с кипы. Сказывался недостаток роста и избыток лет. Что-то у него постоянно цеплялось, валилось не туда и заклинивало. Мат не помогал. А тут мужики наверху стали орать, что бункер, мол, под завязку, и ссыпать картошку некуда. Я включил форсаж, и после часа отчаянной штурмовщины гармония между «верхом» и «низом» была восстановлена.
Я продолжал таскать контейнеры, а напарник стал собирать раздавленную и обваленную в опилках картошку. Надо заметить, что ходить по картошке довольно неприятно. Кажется, что давишь что-то живое. Лягушку, например.
В тот раз вагон пришел с на редкость крупной картошкой. Ну прямо одна к одной. Таких экземпляров я не видел даже на тещином участке, не говоря уже о рынке или магазине. Особо выдающиеся я успевал отбрасывать в сторону.
Наверное, любую, даже самую гнусную, работу можно делать не давясь от отвращения, даже с удовольствием, если делать хорошо. По крайней мере внушить себе, что никто так не сможет, с таким вот шиком.
Вот ты, сильный и мокрый от пота, как, бывало, в разгар тренировки, подходишь к кипе контейнеров. Кладешь обе руки на верхний и, слегка качнув в одну и другую сторону, резко берешь на себя, а перед самой землей только чуть-чуть придержишь и направишь, чтоб встал именно туда и именно так. Затем три-четыре автоматических манипуляций над объектом с включением и отключением разных групп мышц заканчиваются мягким щелчком решетки дна. И кубометровая клетка замирает, готовая. Рывком взвалив собранный контейнер на брюхо, бежишь ставить его под очередной освободившийся люк, или сосок, как его здесь называют. И какое же получаешь удовольствие, когда, разворачивая очередной контейнер, вдруг видишь, что он не бракован, т.е. все доски на месте, ножки не отломаны и привязывать стенки друг к другу проволокой не надо. Но такое – редкость. Обычно в стенках или на дне не хватает нескольких досок. Если дыра одна, даже большая, приставленные дощечки придерживаешь одной рукой, а вторую кладешь на рычаг открытия заслонки. Если дыры разбросаны по стенкам и дну, то рук, естественно, не хватает, и кличешь на помощь напарника. Открываешь заслонку. На мгновение замерев, как будто испугавшись открывшейся перед ней клетки, картошка вдруг с грохотом вырывается из темницы, по пути обдавая грязью и соком своего освободителя, и успокаивается, заполнив емкость. И все же самый приятный миг, потому что самый долгожданный, когда вдруг обрываются раскаты заполняющей бункер картошки. Но ты уже готов к этому, ты давно ждешь этого и сейчас, в непривычной тишине, волнуешься: а не возобновится ли все снова? А вдруг они только перекуривают? Но вот, наконец, над головой раздается шарканье лопат, очищающих бункер. Вагон пуст.