Осознание фатальности происшедшего пришло в полупустом автобусе, кружащем во мраке у низкорослых промышленных хламид. Это был закономерный итог моей тридцативосьмилетней жизни, безалаберной и бестолковой. Иного итога я сейчас и не видел. И опять представился рациональный Женька Каганов, Евгений Иосифович. Мог ли он вот так по дури, трезвый, ломануться с ворованной картошкой через проходную? Я усмехнулся от несуразности предположения.
Мы окончили школу в одном году, и в общем-то, с одинаковым результатом. Но моя карта легла не так или не туда, и вот я чеканю шаг на военном аэродроме города Ефремова, а он постигает азы преферанса в общежитии Московского Энергетического института. А когда отупевший и разуверившийся в справедливости мира после службы в армии мальчик на побегушках, сотрудник дрянного НИИ, я ищу самый вшивый факультет в самом вшивом институте, чтобы лишь бы как, протянув пять лет, получить корочку, Женька, познавший уже все премудрости студенческой жизни, активно сотрудничает на кафедре и четко знает ту кривую, которая предназначена именно для него.
После окончания вечернего Станкина (Господи, пять лет передерания идиотских конспектов, вымучивания «удов» и поисков «рыб»), уволился из неперспективного НИИ и, умудренный жизненным опытом, пошел искать лучшей доли. Искал три года, нигде подолгу не задерживаясь, зарабатывая, в основном, на шабашках во время отпуска и накопленных отгулов, пока не осел окончательно в этом своем заведении. Устроила меня сюда одна из любовниц. Говорила, что лет пять, мол, отработаешь – поедешь заграницу, все уезжают. Тогда я не придал значение ее словам, как-то далеко все было, но работа устраивала, а главное, квартальные 35% и есть свободное время.
Вскоре женился. Родилась дочка. Вот тогда-то и стали стучаться, и все настойчивее, из полузабытого далека те мысли, которые я подсознательно размывал в пьянках, забалтывал пустыми рассуждениями, глушил на шабашках. Если очень кратко, то все эти мысли можно было привести к одному вопросу: что дальше. И ответить на него надо честно, не обманываясь, а главное, не обманывая крохотное доверчивое существо.
Что я имел на четвертом десятке помимо некоторых навыков строительных работ, книжечке о верхнем образовании и оклада 130 рублей плюс премиальные? А имел я маленькую Лизоньку, с которой проводил все больше и больше свободного времени, которой восхищался, как пацан, и с которой нашлепал восемь альбомов фотографий. Имел жену, постаревшую и располневшую после родов, к которой, право же, иногда испытывал нежное чувство. А также перспективу вкалывать до гробовой доски на шабашках вместо отпуска. В моем положении без шабашек нельзя. Без шабашек опустишься. Будешь похож на ту неостепененную публику с покарябанными портфелями, которая чапает по нашему управлению в стоптанных ботинках.
Надо было что-то делать. Это что-то я реализовал в чтении технической литературы по специальности. Не то, чтобы ушел с головой, а так, потихонечку, полегонечку, в транспорте, в туалете. И действительно, узнавал новое – мозги хоть и лениво, но еще варили. А главное, притупилось унизительнейшее чувство безысходности и неудовлетворенности собой.
Встретил людей, которые советовали попробовать защититься. Даже тему предлагали. А что, у нас хоть и не НИИ, зато предприятия по всему Союзу, и к производству ближе. Да и защищаются некоторые. Все, к тому времени я, слава Богу, стал реалистом. Понял: не для меня это, да и годы ушли. А тут еще слышишь: такой-то в Мали уехал, такой-то в Монголию на четыре года, а этот, из отдела напротив, на Кубу маханул. А потом стал встречать возвратившихся. О! здесь есть на что посмотреть и что послушать.
Даже если бы на них не было традиционной «березовой» кожи сверху и «саламандр» снизу, их всегда можно было отличить от «невыездной» массы по печати ленивого превосходства над окружающими, которую оставил на них зарубеж. Эта печать сохраняется довольно длительное время (а у некоторых всю жизнь). Скорее всего до того момента, пока не кончатся чеки.
Действительно, человек, проработавший пару лет за границей, переходил на какой-то более высокий житейский уровень, новую ступень. Старые проблемы, довыездные, его уже не заботили, автоматически отмирали. Зато появлялись многочисленные новые. Иногда можно было услышать обрывки доверительных и понятных только их кругу светских разговоров:
-…А я купил «восьмерку» на чеки. Ну, думаю, к черту, с барыгами связываться… Или: -… Да не хочу я этот «Панасоник» из «Березки». Я себе в Шенноне куплю за доллары… Или:
-…Вчера был на Ферсмана – поверишь – ну ничего нет, одно старье…
И еще я заметил: во-первых, человек резко тупел за рубежом. Вроде бы нормальным парнем был до отъезда, а как приехал… И с юмором что-то не то, и озабоченный какой-то, и реакция замедленная. Во-вторых: если до отъезда был жаден, то это, пожалуй, удесятеряется. Даже страшно.
Но индивид так устроен, что опыт человечества для него пшик, пустой звук. Вот и я решил: все эти негативы меня минуют, надо прорываться.
За пять лет работы – а это как раз был тот минимальный срок, после которого рядовой работник, не блатной, мог начинать прорубать для себя окно в Азию или Африку – я изучил, теоретически, механизм этого процесса, чрезвычайно простой, просто примитивный. Единственным шлагбаумом на пути в банановые страны (в более цивилизованные места представители нашего ведомства не допускались) был Юрий Васильевич Мезенцев, заместитель генерального директора по кадрам, а в прошлом, молодой монтажник, с кем мой напарник Гена два года резался в домино в обеденные перерывы. Он и только он, единовластно, по одному ему ведомой системе, а на первый взгляд вообще бессистемно, открывал дорогу одним и закрывал на многие годы, а иногда и навсегда, другим.
Худощавый, сутулый, изъеденный ранними морщинами, проходя по коридорам управления, он подходил к каждому мало мальски знакомому сотруднику и озабоченно награждал пожатием руки. Со стороны казалось, что это пастырь осеняет благодатью неразумных чад своих. Был грозой для пьяниц. Он и всегда-то их не жаловал, но сейчас, в связи с антиалкогольной кампанией, расправлялся безжалостно, чем и заработал ненависть со стороны работяг.
Всем тыкал. То ли он подчеркивал этим свой демократизм, то ли наоборот – понять было трудно. Я тоже тыкал всем ровесникам в объединении. Ему – не смел, хотя он был не на много старше. Пытался, и не однократно, выдавить из себя «ты» - не получалось. Это обескураживало и расстраивало. Лишний раз общаться с ним совсем не хотелось.
К первой встрече готовился долго. Знал, что надо ошарашить чем-то необычным, быть не похожим на других. А когда придумал – не решался сделать тот последний шаг, как нырок в холодную воду. Подойду к кабинету, потопчусь, потопчусь – и назад. Страх. Я был подобен игроку, спустившему все наличные, поставившему на кон коня и шапку и идущему ва-банк.
Но вот я вхожу первый раз в его кабинет четыре года назад. Представляюсь: такой-то из отдела Каганова.
-Садись, - предложил он и устало уперся в меня взглядом, мол, что там еще.
-Дело вот в чем, - начал я и шарахнул давно заготовленным, - надоело по шабашкам мотаться.
-Что-что? – не понял он.
-По шабашкам, говорю, мотаюсь каждый отпуск. Жена временно не работает, ребенок маленький, не хватает денег.
-Ну-и-что? – раздельно произнес он, пытаясь вникнуть, что же я хочу от него.
-Люди заграницу едут, решают эти проблемы.
-А-а, - протянул он уже весело и посмотрел на меня с явным интересом.
-Ты сколько у нас работаешь?
-Шестой год.
-Мало, конечно, но дело не в этом. Сейчас у меня ничего нет. Возможно, - он поднял палец, - возможно, что-то будет к осени. Зайди что-нибудь в октябре.
Похоже, разговор был окончен. Я встал.
-Кстати, ты командировочные, ведь, получаешь?
-Нет, я в исследовательской лаборатории. Мы в Москве сидим.
-Ну, а как там Каганов?
-Да ничего вроде.
Я решительно не понял, что он имел ввиду.
-Ну и ладно, - Мезенцев слегка улыбнулся чему-то своему, - так заходи осенью.
-До свидания, - я открыл дверь и выдавил: Юрий Васильевич.
Радоваться или огорчаться – я не знал. До октября оставалось восемь месяцев. Но знакомство состоялось. Теперь и меня при встрече Юрий Васильевич Мезенцев осенял рукопожатием.
В октябре, конечно же, тоже ничего не оказалось. Правда, меня занесли в какую-то книгу и попросили заглянуть в марте. В марте тоже ничего не было. Ничего не было и позже. Так прошло три года. А люди уезжали и не реже, чем раньше.
Советоваться в таких делах мне было не с кем, да и опасно – большая конкуренция. Такие вещи исполнялись тайно, почти интимно. До самого последнего момента, т.е. до отъезда, все тщательно скрывалось. И все же по случаю один человек, работник парткома и «тертый калач», слегка просветил меня:
-Три года? И блата, говоришь, нет? Ну ты, прямо, как родился только что. Так до пенсии будешь ходить и все без толку. Запомни, парень, ты должен не вылезать из его кабинета. Только измором. Его же со всего Союза теребят, а побеждают наглые. Только наглые, запомни.
Это был приговор. Даже те встречи два раза в год в кабинете Мезенцева с его тыканьем оставляли в душе отвратительнейшее послевкусие. А потом. Я с пеленок не мог у кого-либо что-либо просить. Все что угодно: нахамить, отматерить, набить морду, заступиться за кого-нибудь на свою голову в конце концов, но клянчить… Это было выше меня. Я загрустил. А тут еще с дочкой…