Мы были дружны. Толстушка в круглых очечках, маленький светлячок в окружающем беспросветии. Все затоптанное и преданное мной когда-то я пытался воскресить в этом существе, постоянно занимаясь с ней, таская куда-то и уча. Самое главное, считал я, как можно раньше найти то единственное, для чего она появилась на свет. Найти, не пропустить, а потом уже потихоньку развивать и направлять. Жена говорила:
-Да хватит тебе дурью маяться, она же девочка, у нее своя судьба, женская. Выйдет замуж и позабудет твою философию.
-Да, да, - самокритично возражал я, - ты у нас удачно вышла – любовь зла… И всю жизнь чужие горшки в своей богадельне таскаешь.
У Лизоньки было образное мышление. Это радовало. Я даже стал задумываться о каких-то задатках писателя. Например, в зоопарке, куда мы любили ходить, наблюдая за журавлем, заметила: «Смотри, он ходит, как будто подкрадывается». Очень метко. Там же играла с огромным орланом, который пугал ее, агрессивно подскакивая к решетке клетки. «Смотри, - говорю, - какой у него мощный клюв, а какие длинные когти». Моей наблюдательности хватило только на эти атрибуты хищной птицы. «Папа, а он в штанах». Действительно, орлан был одет в аккуратные брюки из перьев. В общем, считал я свою дочку самой умной, самой способной, самой-самой. Этим и жил.
Первый класс она закончила нормально. Да я особо и не вникал, не считал это главным. Занимается и занимается. И вроде усидчиво. Вдруг, в начале второго класса, вызов в школу. В очень мягких тонах, корректно, учительница объяснила мне, что у Лизоньки нелады с математикой. Нет, нет, ничего страшного. Просто надо каждый день, она подчеркнула – каждый день, с ней заниматься. А так, по другим предметам – все хорошо, девочка дисциплинированная и ответственная. По глазам учительницы понял – она меня щадит. Домой вернулся в сильном волнении. И началась многодневная нервотрепка. С тупым остервенением, ежедневно, я пытался доказать себе недоказуемое, что все ошибаются, что она, моя Лизонька, способная, и в математике тоже.
-Ты пойми, - мерзко орал я, презирая себя, рыдающей дочке, - я ругаю тебя не за то, что ты не понимаешь, а за то, что не обратилась ко мне. Почему ты не сказала мне: папа, я не понимаю, а говоришь, что понимаешь! Ведь ты же не понимаешь!
Моя мудрая женушка успокаивала меня:
-Да не переживай ты так, что ты нервничаешь? Свет клином сошелся на твоей математике. Будет врачом. Или журналистом.
-Ты не понимаешь! – взрывался я. – Ведь есть же предел всему!
Со временем я смирился и прекратил безобразничать. И странное дело: я еще больше привязался к дочке. Ну просто душа разрывалась от жалости и нежности, когда я тайком подглядывал, как она, такая родная и беззащитная в своих очечках, беззвучно шевеля губами, старательно зубрит что-то за своим рабочим столиком.
Уехать. Уехать к чертовой матери из этой однокомнатной «хрущевки» хоть на два года. А там видно будет. Ради дочки уехать, - билось в мозгу.
Вот в этот то период родилась у меня идея, план, который без всякой натяжки можно считать гениальным.