Будучи городским жителем и прожив сорок лет, в тот год я решил осуществить свою давнюю мечту: побывать на Каракольских озерах в горах Алтая. Наступила вторая декада августа. Мой товарищ, заядлый турист–конник, уговорил меня совершить этот поход на лошадях. Такой маршрут в то время предлагала туристическая база «Катунь», что находится на берегу одноименной реки, недалеко от устья речки Чемал и поселка, стоящего там на устье, под тем же названием.
Путевки на маршрут мы приобрели за наличный расчет прямо на базе. Опоздав на один день, нам пришлось еще сутки ждать формирование новой группы. Наконец она оказалась сформирована и началась подготовка к походу.
С утра получение походного инвентаря и провизии, а после обеда на поляне за турбазой, инструктора, выделяя на одну группу туристов лошадь, учили обращению с этими животными.
С лошадьми я в жизни никогда близко не общался и испытывал некоторый страх, особенно, когда мне предложили стреножить животное. Мне казалось, сидя перед ним на корточках у передних ног, что ему ничего не стоит подняться на задние ноги и стукнуть меня передними копытами. Но у инструкторов, видимо, лошади оказались смирные, и ничего из ряда вон выходящего тогда не произошло. Но страх перед лошадьми у меня еще некоторое время сохранялся. Этакий легкий холодок по спине от непредсказуемости их возможных действий.
Пока находились на базе, погода стояла теплая, сухая. Небо – чистое - по краям сероватое. Изредка на севере появлялись перистые облака, они, как лебединый пух, парили в вышине. Солнце было яркое, теплое, по-осеннему ласковое. Порывы ветра вдоль Катуни, гнавшие легкую рябь по воде, свежи, прохладны и несли запахи увядающего лета. Все свободное время от занятий подготовкой к походу проводили на реке, купаясь в ее ледяных водах и загорая на изумрудной прибрежной травке. А по вечерам, как обычно на турбазах, - как говорят: «танцы, жманцы, обниманцы». - Весело проходило время. Но это кому как везло.
Спустя пару дней после сформирования группы, поутру, нас вместе с инвентарем и провизией посадили в автобус и, увезя вверх по Чемалу километров на шесть, оставили на поляне. Как сказал инструктор:
«Чтоб малость притерлись друг к другу!»
Там группой прожили еще около полутора суток. В наших рядах уже начались роптания по поводу отсутствия коней, и вдруг неожиданно из-за поворота дороги два конюха выгнали на нашу поляну табун лошадей, снаряженных для верховой езды. Видимо, где-то недалеко, на выходе, по дороге встретили предыдущую группу туристов с автобусом и забрали у них животных, а нам пригнали, поскольку по графику наша группа должна уже сутки быть в пути.
Пока наши инструктор с конюхом принимали лошадей, мы снимали лагерь, упаковывались и готовились в путь. Как только подали команду: «Ловить коней», каждый из группы стал себе, всякими способами подзывать, подманивать одного из этих животных, беря под уздцы. Инструктор на правах старшего сразу властно произнес:
- Вон ту вороную кобылу не трогать! Это моя!
Женщинам, которых было чуть больше половины группы, помогал ловить лошадей конюх. Мужчины ловили коней каждый себе сам. Молодые ребята несколько раз пытались поймать одного темного гнедого жеребца, выделявшегося в табуне своими размерами, однако, тот никому не давался. Отбежит и остановится, делая вид, что пасется. Стоит к нему чуть приблизиться - отскакивает, отбегает и вновь становится в позе ожидания.
Так продолжалось довольно долго. Я что-то замешкался и один остался без лошади. Инструктор, поправив седло на своей кобыле, собрался, было, его ловить, но этого не потребовалось.
Вытащив из рюкзака кусок хлеба и, слегка посолив его, я пошел в сторону пасущегося жеребца, протягивая ему угощение. Тот, в ответ, оторвав морду от поляны, внимательно глянул на меня, слегка заржал и тихонько двинулся в мою сторону, как старый знакомый. Меня тогда удивило его поведение: ведь не я один направлялся к нему с хлебом. Но всех остальных конь игнорировал, а дал взять себя под уздцы только мне. Подошел и ласково заработал одними шершавыми губами, принимая хлеб из моих рук. Такое кормление, я проделывал впервые в жизни, стоял, напрягшись, боясь чтоб пальцы, не попали ему в зубы. Возможно, он подошел ко мне потому, что понял, что остался один и деваться ему больше некуда.
Кто знает, о чем думал жеребец?
Лошади в табуне нашей группы оказались всяких мастей: и гнедые, и серые, и буланые, и пегие. Уже потом, разглядывая их на первом привале, узнали, что все они были разных возрастов. О чем свидетельствовали клейма на боках с годом их рождения. В нашем табуне находились кони от пяти до двадцати лет от роду. Моему жеребцу в то время шел пятнадцатый год. А вороной кобыле инструктора шел двадцатый. Это был табун обыкновенных рабочих лошадей, арендованных турбазой в соседнем совхозе. Некоторые кони имели рост ниже полутора метров в холке.
Мой гнедой издалека смотрелся красавцем, а вблизи он казался мне гигантом: в холке был чуть ниже моего роста, хотя у меня средний рост мужчины.
- Расседлать коней! – прозвучала команда инструктора.
Когда я расседлал своего гнедого, то обнаружил у него на спине под потником две большие гнойные шишки, как мне потом объяснил конюх, разглядывая их - результат неумелого обращения с животным в пути. Видимо, турист, ехавший до меня на этом жеребце, оказался тяжел и не следил за его состоянием.
Вообще, многие животные в нашей группе находились в таком же нездоровом виде. На эти раны сразу набрасывалось тучи злобных мух. Мне пришлось начать поход с чистки и лечения жеребца.
Обработав потертости и шишки лекарствами, полученными от конюха, проделав отверстия в толстом войлочном потнике в местах, где находились шишки, чтоб освободить эти места от давления на них седла, я накинул на спину жеребца седло и туго подтянул подпруги.
Стоило мне отвлечься и издали случайно взглянуть на подпруги, то я обнаружил их свободными. Это были проделки самого гнедого. Когда я тянул подпруги, он незаметно для меня, раздувал грудину, стоило мне отвернуться - тот расслаблялся, и подпруги также ослаблялись. Проведя несколько раз эту операцию, я понял, что натянуть подпруги туго - как положено, мне не удастся. Тогда я обратился за помощью к конюху. Когда объяснил ему ситуацию, тот подошел к жеребцу и стал медленно подтягивать подпруги, затем легонько пнул его ногой в нижнюю часть корпуса и зафиксировал подпруги пряжкой на два отверстия дальше моего, сказав при этом:
- Хитрит! Очень умный! Вот поэтому у него и потертости на спине!
Конь свысока, недовольно, гордо глянул на нас с конюхом. Мне показалось в его взгляде; если б он умел говорить, то непременно произнес:
«Ребятки! Я так туго - не привык!»
Погрузив на него арчимаги с провизией позади седла и закрепив над ними свой рюкзак, от нечего делать я стал его близко разглядывать, чесать ему морду и шершавую нижнюю губу, все время держа его на длинной уздечке. Конь в ответ на мою ласку, обнюхал меня с ног до головы и совсем расслабился, начав тереться мордой о мое плечо.
Постепенно моя жизнь стала наполняться новыми заботами, новыми впечатлениями, новыми знаниями, открытиями и надеждами.
Так произошло мое знакомство с этим жеребцом.
Вскоре прозвучала команда инструктора:
«По коням!»
Я до этого никогда не ездил верхом на лошади, поэтому кое-как забрался в седло: при перебрасывании ноги через круп лошади мне мешал рюкзак. Надо отметить, - мне сильно повезло, что мой жеребец, видимо поняв, что на его спине совсем «зеленый» наездник, стоял, несмотря на отпущенные поводья, как влитой - не шелохнувшись. Хотя многие лошади, почуяв свободу, когда наездник только привставал на одно стремя и еще не успел закинуть другую ногу и натянуть узду, шарахались в сторону, чем резко усугубляли положение начинающего конника.
Вечерело. Но солнце еще не зашло за горизонт. Получив инструкции от руководителя группы о переходе, мы тронулись в путь. Нам в тот день предстояло пройти почти пятьдесят километров, нагоняя отставание от графика. Услышав такую информацию и оценив свои возможности, я был поражен оптимизмом инструктора. Но с каждым пройденным километром в седле, в меня вселялась надежда на благополучный исход этого перехода.
Гнедой, видимо, оказался «старым опытным туристом». Стоило группе выдвинуться на проселочную дорогу, с самых первых шагов я почувствовал под собой этот опыт. Жеребец, без всякого с моей стороны понукания, устремился за кобылой инструктора, своим крупным телом отрезал все попытки других лошадей опередить его в строю. Тем самым он обеспечивал себе и мне ровное движение, в котором не нужно будет постоянно подтягиваться, переходя то и дело с рыси на шаг, а затем наоборот, как это всегда бывает в хвосте группы.
Управлялся он легко: для начала движения оказывалось достаточно легонько задеть его бока стременами одновременно с двух сторон, а для перехода на рысь, оказалось, нужно только дважды повторить этот прием. Чуть потянул узду на себя - гнедой, покрутив чуткими ушами, удивленно оглянувшись на меня, начинал сбавлять ход. Стоило инструктору отстать для контроля и проверки группы в движении - мой конь тут же сбавлял ход и, зорко следя за идущим за ним строем, начинал тянуться к высоко растущим стеблям травы. На ходу срывал их под корень и, казалось, с важным видом жевал. Но стоило какой-нибудь лошаденке попытаться его обогнать, он тотчас перегораживал ей путь своим корпусом и заставлял замедлить ход. Однако, если ему это не удавалось, тогда конь, без моего ведома, видимо руководствуясь своим опытом, переходил на рысь, восстанавливая порядок движения. Такие самостоятельные действия жеребца меня изумляли и глубоко удивляли. Я до этого момента в своей жизни не представлял, насколько осмысленно может поступать лошадь. Этот день стал только началом моих открытий в поведении жеребца.
Не знаю, по каким причинам, но у всех конников нашей группы, кроме меня, в руках появились плетки - они начали усиленно стегать ими лошадей. Я не понимал тогда и сейчас, вспоминая, не понимаю - какой необходимостью было вызвано такое обращение с этими умными животными.
Прошли мы этот участок маршрута без особых приключений. Мой гнедой держался строго за инструктором. Наступившая ночь оказалась сухой, безветренной и светлой: полная луна вышла из-за горизонта сразу после захода солнца. В лучах ночного светила природа выглядела завораживающе загадочной. В тени окружающих дорогу редких деревьев, казалось, прятались невиданные звери и птицы. Места были дикие, необжитые, глухие – никакого жилья мы в тот вечер и ночь не проезжали. И нигде в округе не виднелось ни одного огонька. Местность была холмистой. Хорошо утоптанная дорога поднимала нас вверх.
Конь подо мной шел ровно, не отставал и не нагонял впереди идущую кобылу инструктора, но почему-то все время его голова оказывалась, повернута вправо. В ту ночь мы остановились на какой-то поляне, дойдя до намеченного места ночлега. По приходу на место, разгрузили лошадей и, стреножив их, пустили пастись, а затем занялись установкой лагеря.
…Проснулся я, когда солнце уже поднялось высоко, и трава почти обсохла от утренней росы. Выйдя из палатки, я увидел лошадей, табунком пасущихся поодаль. Среди них, склонив голову к траве, стоял и мой гнедой. Стоило мне двинуться в сторону табуна, мой конь, подняв голову, тихо, каким-то грудным и низким ржаньем, приветствовал меня. Затем, сделав пару прыжков спутанными передними ногами в мою сторону, остановился в ожидании. Я пошел к нему для осмотра потертостей на спине, захватив лекарства и несколько сухарей. Целый рой мух кружился вокруг жеребца и не реагировал на его постоянные взмахи хвостом. Впрочем, хвост и не доставал до потертостей, поэтому эти паразиты на конских ранах чувствовали себя вольготно. Вложив в губы гнедому сухарь, я приступил к осмотру и обработке потертостей. Тот недовольно подрагивал кожей, крутил чуткими ушами, когда я касался ран, но никаких попыток отстраниться не предпринимал. Когда проходил мимо его головы, переходя с левой его стороны на правую, он как-то привычно мордой лез в карман моей штормовки, туда, где находились оставшиеся сухари. Конечно, я это проделывал с большой осторожностью, все еще испытывая страх, находясь рядом, в одиночку, с этим могучим животным. Но его доброжелательное поведение в отношении меня постепенно придавало мне все больше уверенности в себе и страх, надо сказать - неприятное ощущение, стал уходить. Меня изумляла общительность гнедого. Ведь еще суток не прошло с тех пор, как мы впервые увидели друг друга! И вдруг такое доверие ко мне со стороны животного?..
Закончив обработку ран на его спине, я угостил его сухарями. Он брал сухари только губами и с благодарностью смотрел на меня. А когда я повернулся к нему боком, гнедой стал тереться мордой о мое плечо, видимо тем самым, выражая благодарность за угощение и заботу. Вот тут я и увидел на правом глазу жеребца едва заметное бельмо. И понял причину, из-за которой тот ночью все время держал голову чуть вправо. – Левым глазом он видел лучше. Когда я рассказал о своем открытии конюху, тот, простой деревенский мужик, не удивился, а только с сожалением произнес:
- Ваш брат-турист лошадей лупит чем ни попадя! Вот, я думаю, какой-нибудь и по глазу попал плеткой! Тут, знаешь, сколько дураков приезжает? Нередко бывают такие: еще на коне верхом не сидел, а в рюкзаке нагайка припасена!..
Пока я занимался с конем, дежурные развели костер для приготовления завтрака. Дым от костра нельзя сказать, что стелился над землей, но вблизи костра ветер разносил его в разные стороны и гнедой, после моего ухода, постепенно приблизился к лагерю. Возможно, такое его поведение можно объяснить тем, что в дымном воздухе мух бывает меньше. Хотя это только мое предположение…
…После завтрака мы вновь собрались в путь. Мой жеребец находился рядом с лагерем, и мне не представляло труда его поймать. Да что там ловить? – Он и попыток не делал, чтоб далеко уйти. Стоило мне подняться и двинуться в его сторону, как он поднял голову и повернулся в мою сторону, при этом глухо заржал. Как бы говоря: «Пора идти дальше? Я готов!»
Надев уздечку, сняв путы с передних ног и подведя к дереву, я привязал его для порядка, хотя конь вел себя в крайней степени смирно. После сборов прозвучала команда «По коням!», и снова тронулись в путь. Жеребец повторил все свои вчерашние действия без моей команды, заняв свою позицию в общем строю. После прохождения нескольких километров, я понял, что мое вмешательство в управление гнедым совершенно не требуется. - Конь самостоятельно хорошо держал дистанцию. Тогда предоставил ему полную свободу действий, привязав поводья к седлу. А сам расслабился и с высоты его спины наблюдал за движением группы и любовался красотой природы Алтая.
Почуяв свободу, гнедой, прямо на ходу, срывал высокие стебли травы у края тропы. В его губах они находились постоянно, постепенно исчезая в глотке. Я не обращал внимания на действия коня, несмотря на наказ инструктора о необходимости держать лошадей на короткой узде. По мнению инструктора свободное поведение лошади отвлекало ее от необходимости держать дистанцию в строю, но мой жеребец, благодаря своей длинной шее срывал стебли, даже не замедляя ход. Только изредка увлекшись, он чуть сбавлял шаг, тут я, тронув его бока ногами в стремени, напомнил ему о необходимости держать дистанцию.
Тропа, по которой двигалась группа, пошла резко на подъем, и прозвучала команда инструктора: «Спешиться!». Группа остановилась. Гнедой также встал. Он, видимо, знал эту команду. - Остановился и ждал, когда я спущусь на землю. Но я решил спуститься не традиционным способом, а сойти с коня, используя сломанное грозой дерево как перрон, благо таких деревьев вокруг стояло множество. Я направил к нему жеребца, и тот мне безропотно подчинился. Я спешился и, сойдя с дерева, пошел на подъем со всеми вместе, держа гнедого за поводья. Когда крутой подъем закончился и прозвучала команда «По коням!», я опять подвел коня к сломанному дереву, используя последнее как подставку, взобрался на жеребца. Группа продолжила движение верхом. В том походе я старался всегда пользоваться подручными средствами для того чтоб оказаться в седле и наоборот. Считал, - чего корячиться на жеребца, когда всегда можно найти поблизости дерево, валун или какой-нибудь уступ. Каково же было мое удивление, когда однажды, к концу похода, гнедой после команды «Спешиться!» не остановился, как делал это всегда, а пошел чуть дальше и остановился у сломанного дерева… Я сначала не понял этого его поступка, поскольку сломанное дерево, у которого тот остановился, оказалось толщиной всего с оглоблю. Откуда ему знать, что такое дерево подо мной сильно согнется или сломается. А когда я понял - мое изумление не знало предела…
Я не могу судить о маршруте нашего движения, поскольку карты местности в группе не существовало, и мы всецело полагались на опыт нашего инструктора, который уверенно ориентировался, ведя нас к Каракольским озерам. Возможно, маршрут инструктором оказался проложен не по прямой, а, скорее всего, окольными путями, как это часто бывает в таких туристических путешествиях. Делая привалы на местах, оборудованных коновязью, легкими навесами и кострищами, мы неспешно шли к намеченной цели.
На второй день пути погода испортилась: после обеда по небу заходили тучки, постепенно их масса увеличилась. Все небо опустилось. Кругом все потемнело, помрачнело, подул ветер, неся прохладу, а к вечеру разразилась гроза. Гроза прошла, и к утру небо очистилось.
К стоянке у Каракольских озер наша группа подходила на третий день, к вечеру, миновав небольшое плато. Далее, наш путь лежал по тропе, проложенной вдоль границы корумника и густого кустарника. Тропа пролегала по кустарнику поперек склона. Стволы кустарника толстым слоем снега и лавинами были изогнуты в направлении долины. Поэтому наша тропа выглядела, как мощеная стволами кустов гать. Да еще камни - там и сям торчали из-под стволов.
Пока шли по плато солнце спускалось за ближайший хребет и большую тучу. Стало быстро смеркаться. Вроде ничего не предвещало опасности. Неожиданно та большая туча двинулась в нашу сторону. Она быстро наступала на нас со стороны Каракульских озер и вскоре закрыла собой все вокруг, и без того сгустила наступившие сумерки. Одновременно осветила окрестности ослепляющим мерцанием тысяч ветвистых молний, оглушила грохотом и треском громовых ударов и обрушила потоки воды. Налетевший ветер рвал кустарник, среди которого была проложена тропа.
Ужас грозы в горах, на мой взгляд, заключается в том, что дождевые облака стелятся, стекают вниз прямо по склону и охватывают путника со всех сторон. Облака, пронизанные блистающими молниями, везде, и в том числе под тобой в долине, внизу по склону. От них невозможно укрыться и спрятаться на открытом месте, в котором мы оказались. Блеск молнии и удар грома происходят одновременно. Совершенно неожиданный удар молнии и грома потрясает внутренние органы всего живого, вызывая суеверный трепет. Возникает беспредельное ощущение беззащитности перед стихией, поскольку не знаешь, не чувствуешь – являешься ли ты или вблизи тебя стоящее деревцо в настоящий момент тем электродом, между которым, возможно, через секунду осуществиться грандиозный разряд природного электричества и поразит тебя своей мощью. Только одна эта мысль подавляет психику, волю и повергает в безысходность своей неопределенностью. В те минуты всякое сопротивление силам природы становиться бессмысленным. И ничего не остается, кроме как в ужасе ждать своей участи… По неопределенности своего положения в этом мире, гроза в горах, отдаленно напоминает ощущение человека неожиданно попавшего под жестокий артобстрел либо под бомбежку во время военных действий.
Какие чувства испытывал гнедой, быстро шагая по камням и наклоненным стволам кустарника, лежащим в воде, я не могу сказать. Он иногда дергался вперед, прижимая уши. Я был поражен, с какой уверенностью тот шагал по камням и стволам. Пешим порядком, мне кажется, невозможно было пройти под проливным дождем с ношей за плечами, утопая по колено в воде, грязи, по стволам деревьев и камням. А конь шел! Иногда чуть спотыкался, но шел! Не просто шел, а на своей спине нес еще и меня с провизией и имуществом. Вот здесь, наверно, я впервые по-настоящему ощутил надежность и верность этого животного, полностью положившись на него в той экстремальной, жуткой ситуации, в которой мы оказались вместе. Конечно, в тот момент, когда нас поглотила гроза, мне стало не до размышлений о жеребце, это пришло немного погодя, во время установки лагеря.
Этой грозой группа оказалась рассеяна по склону. Или всадники поддались устремлениям лошадей, или наоборот - трудно сказать, но до намеченной стоянки дошло пять или шесть всадников. Остальных пришлось разыскивать и собирать уже поутру.
Гроза окончилась, и мы достигли поляны, окруженной деревьями с кострищем посредине, где прозвучала команда «Спешиться!». Мой гнедой встал, тяжело дыша. От его крупного тела поднимался пар. Пар поднимался и надо мной, промокшего до нитки. Привязав его поводом к дереву, снял с него рюкзак и арчимаги. Вынул из рюкзака палатку и набросил на спину жеребца, прямо поверх седла, чтоб тот не простыл разгоряченный движением.
После грозы ветер стих, резко похолодало и моментально стемнело. В свете фонарика я достал несколько сухарей и подошел к гнедому, тот уже отдышался и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Угощение принимал, склонив голову и ласково шевеля губами. Я гладил его лоб, нос, нижнюю челюсть, подбородок, шею, испытывая при этом необыкновенную нежность к жеребцу как к настоящему другу и верному товарищу, и страх перед его величием у меня тогда полностью испарился. Я повернулся к нему спиной, а гнедой стал своим лбом тереться о мою спину. Этим своеобразным ритуалом мы с ним стали заканчивать каждый переход.
Увлекшись общением с конем, я не заметил, как палатки в лагере были уже расставлены, осталась только моя, которая служила попоной для жеребца. Видя, что тот совершенно остыл, я снял палатку, затем, стреножив его, снял седло и уздечку, почесав ему спину, отправил в табун пастись.
Ближе к утру небо затянуло облаками, и начался мелкий, противный дождь, который продолжался без перерыва целый день и ночь. Все вокруг пропиталось водой и земля, и трава, казалось, камни источали воду. Никакой возможности подняться к озерам во время дождя по раскисшей дороге не существовало. Причем, непосредственно к озерам, как нам разъяснил инструктор, на лошадях подниматься оказалось нельзя, поскольку там расположена «санитарная зона». Просидев полтора суток в палатках и услышав разговоры инструктора о «санитарной зоне», участники похода после прекращения дождя решили отложить подъем к озерам еще на один день в ожидании более благоприятной погоды. Я же не стал ждать и, спустя несколько часов по его окончании, решил отправиться к озерам пешком в одиночестве.
Несмотря на дождливый предыдущий день, я несколько раз осматривал спину гнедого и наносил на раны и потертости лекарства, заведя его под дерево, что стояло чуть поодаль от нашего лагеря. Сырость действовала на гнойные шишки, конечно, отрицательно, но все же отдых и лекарства оказывали свое положительное действие на раны. Они стали постепенно затягиваться. Каждый раз я угощал жеребца сухарями, экономя их на своем желудке. Видимо поэтому, увидев меня всякий раз вышедшим из палатки, он встречал меня ржанием и движением в мою сторону. Но я выходил ведь не только к нему, а и по своим делам…
В нашей семье всегда жили кошки и собаки. Они все отличались характерами и повадками. Но собак объединяло одно - желание сопровождать хозяина в любую погоду и в какую бы даль тот не отправлялся. Пес всегда угадывал сбор хозяина в дорогу, и стоило только подойти к вешалке с верхней одеждой, как тот начинал вертеться под ногами, махая хвостом, вплоть до нетерпеливого гавканья. И надо видеть глаза собаки после ухода хозяина в одиночестве, чтобы понять, насколько та остро переживает расставание.
…Накинув на плечи полупустой рюкзак, я вышел из лагеря и двинулся в сторону озер на подъем. Конь, видя меня, проходящего мимо, как всегда глухо заржал и сделал несколько мелких прыжков в мою сторону спутанными передними ногами. Когда я остановился, разговаривая с ним, жеребец еще приблизился. Я, вывернув карманы, показал ему, что у меня нет сухарей, но, тем не менее, тот жалобно заржал. Сказав ему несколько ласковых слов, пошел своей дорогой. Пройдя метров сто, я оглянулся: гнедой, неуклюже ступая передними спутанными ногами, следовал за мной как собака! Остановившись, я услышал его жалобное ржание…
Мне ничего не оставалось, как вернуться и уговорить конюха придержать гнедого до тех пор, пока я не скроюсь за поворотом тропы, ведущей на озера.
Погода стояла хотя и пасмурная, но сухая. Мне удалось пройти вдоль всего каскада озер и подняться из цирка на его верхнюю кромку с противоположной стороны горелой кедровой рощи. Полюбовавшись открывшимися просторами, я вновь спустился к озерам и вернулся к лагерю обратным порядком, потратив на экскурсию около пяти часов.
Спускаясь по тропе к лагерю, одной из первых живых душ я увидел гнедого, пасущегося в одиночестве на поляне неподалеку от тропы, чуть выше нашего лагеря. Увидев меня, как мне показалось, конь радостно заржал, затем сделал несколько прыжков мне навстречу. Потом встал и, гордо подняв голову, остался стоять, в ожидании моего подхода.
«Надо же! – тогда подумал я. - Ждет! Ждет как собака! …А у меня даже угостить его нечем!»
Подойдя к жеребцу, я ласково потрепал его по шее. Поговорил с ним. И, без всякой задней мысли - от полноты чувств, снял с его передних ног путы, забыв о том, что у меня нет уздечки и даже простой веревки, чтоб хоть как-то контролировать его поведение. Уже когда тот свободно стоял около меня, мне пришлось, вспомнив о своем таком опрометчивом поступке, просто раскрутить веревочное кольцо пут и накинуть ему на шею, чисто для душевного успокоения, а не для дела. Так, держась за кольцо, я пошел в сторону лагеря. Жеребец спокойно шагал рядом, то и дело мордой тыкаясь в мое плечо и шумно храпя, вдыхал и выдыхал воздух. Подойдя к лагерю, я попросил товарища принести из моей палатки уздечку, а когда тот принес, надел ее на Гнедого и поводьями привязал к дереву. Немного погодя, когда я уже чистил его и обрабатывал шишки и потертости лекарствами, ко мне подошел конюх и удивленно спросил:
- Как ты с ним так быстро нашел общий язык? Четыре дня еще не прошло?.. - немного подумав, добавил: - Мне кажется, отпусти сейчас его без пут пастись – он от тебя далеко не уйдет!
- Возможно, я ему кого-то напоминаю? Спроси у него сам! - ответил я с улыбкой, не отрываясь от своего занятия. – Меня самого удивляет жеребец! Он так же себя ведет, как моя собака! Собаку-то я сам вырастил, а конь?.. Не знаю! Я в этом походе еще ни разу не причинил ему боль!.. На редкость умная лошадка!
В этот и следующий день я несколько раз седлал Гнедого и катался на нем по окрестностям, пока группа поднималась на озера.
Удовольствие от общения с жеребцом у меня осталось незабываемое.
Возвращались мы с озер по другой дороге. Шли неспешно из-за постоянных дождей. Дня за три до окончания похода тропа, по которой двигалась группа, пролегала по краю болотца под скалой на склоне. Гнедой, как обычно, потянулся за сочным стеблем, росшем на болотце, и, сделав шаг, провалился в нем передними ногами. Когда я развернул его в сторону тропы, то и задние ноги его увязли по голень. Все мои попытки из седла как-то заставить его вырваться из болотца не увенчались успехом. Мне пришлось спрыгнуть с жеребца и за поводья попытаться вытянуть его оттуда. Когда прыгнул, то и сам чуть не увяз, перемазавшись в грязи с ног до головы. Пока я выбирался на тропу, конь стоял в хляби, дико озираясь и вращая глазами. Любые мои попытки вытащить его из грязи, оказались бесплодны. Я всячески его уговаривал, но тот только напрягал мышцы и еще глубже увязал в густой и липкой жиже. Инструктор, видя такую картину, подъехал на своей кобыле к нам и со всей силы бичом хлестанул жеребца поперек спины. Тот взвился от боли и вылетел из гиблого места.
Группа ушла вперед, а я с Гнедым, спустившись ниже к ручью, вытекающем из болотца, стал мыться сам, затем вымыл и ему ноги. Конь стоял, как мне показалось, отрешенно, совершенно не обращал внимания на мою возню вокруг него и чувствовал свою вину в происшедшем.
Вскоре мы догнали группу и заняли в ней свое место.
Дня за два до возвращения на базу я остро, почти физически, почувствовал предстоящее прощание с конем. Но пока оно не наступило, я всячески гнал из головы эту мысль. Но она, как надоедливая муха, постоянно посещала меня и терзала своей безысходностью. Все-таки рядом с жеребцом, продолжавшим меня удивлять преданностью и способностями, это предчувствие как-то сглаживалось.
Спина Гнедого благодаря моему лечению и бережному отношению постепенно заживала и, будь у нас еще хотя бы пяток деньков, зажила бы совсем.
Но наступил день прощания. Ближе к полудню прямо верхом на лошадях мы въехали на территорию турбазы. Нас радостно встретили вновь прибывшие туристы, готовящиеся повторить наш маршрут. Да и в нашей группе также оказалось много улыбающихся счастливых лиц. Но у меня особой радости, помню, не было. - Предстояло расставание с Гнедым.
Оставив арчимаги у жилья, я, захватив с собой рюкзак, в котором лежали остатки съестных запасов: сухариков, печенья, карамелек и кусочков сахара, - пешком повел коня за территорию базы, туда, где находился загон для лошадей.
Шел, как на казнь, и не глядел на жеребца, стесняясь перед ним своих слез, катившихся у меня из глаз. А тот, как всегда послушно, шел за мной, склонив голову к моему плечу, иногда задевая его шершавыми губами…
Завел в загон, расседлал, сняв уздечку, отпустил. Сдал инструктору имущество. Конь стоит рядом – ждет угощения. …Пока все остатки не скормил - не мог от него отойти.
Ну, все! – отвернись и уйди, как это делают другие туристы!
Чужой ведь конь-то!
Ан, нет! - Не могу! Стою, прощаюсь с Другом! В горле комок, на глазах слезы!… Глажу по шее, а он тянется губами в карман… Перед окружающими людьми неудобно: дескать, чего расчувствовался, мужик?.. Видимо, для них лошадь – так, просто большое и красивое животное, а для меня Гнедой стал за эти десять дней настоящим Другом!
Тут я, наконец, понял, почему у деда Матвея - старого кавалериста, когда он нам, мальчишкам, рассказывал всякие истории о лошадях, на его старческих глазах всегда наворачивались слезы…
И еще мне стали ясны, как день, страдания народа в нашей истории.
Дед-то Матвей только служил в кавалерии, и-то прикипал душой к лошадкам. Он их с жеребячьего детства не воспитывал.., получал-то уж взрослых… строевых.
А каково становилось на душе многочисленным российским крестьянам и членам их семей, когда советская власть заставляла насильно вступать в колхозы и передавать своих лошадей в общее пользование?..
А как страдали души миллионов тех работящих крестьян, которые с детства не мыслили себя без лошадей в своем хозяйстве, которые вместе с коняшками росли с самого сопливого детства, мужали, становились на ноги..? и которых потом раскулачивали и отправляли в тайгу, в тундру, на голое место умирать?..
Эх! Да что там!..
Для понимания этих бесчисленных великих страданий, навалившихся на крестьян России, требуется малость. - Достаточно близко пообщаться с лошадками да вдуматься: кем они являлись в то время для крестьянина!..
…В тот день я еще раз увиделся с Гнедым.
С опустошенною душой иду из столовой, а мимо меня шагает группа туристов на лошадях: пошли в поход. Присматриваюсь: нет ли моего Гнедого? Вроде все лошади нашей группы, а Гнедого – нет! Стою в ожидании, – пропускаю конников. Смотрю, из конюшни какой-то всадник летит, догоняя свою группу. Когда тот приблизился, вижу – Гнедой. На нем мальчишка лет пятнадцати. Жеребец меня увидел и ко мне. Остановился, своими чуткими ушами ловит каждый звук, встал рядом и стал тереться о мое плечо, несмотря на то, что этот пацан его лупит плеткой.
- Погодь, паря! Будь добр, отдай мне плетку на память! – предложил ему, протянув руку. – Я с этим конем десять дней провел и не разу его даже хворостиной не оскорбил! А ты еще можно сказать со двора не вышел, а уже машешься!.. Конь этот послушный и умница!
Подросток оторопел от моих слов, но плетку отдал. Сидит в седле - видит, как конь около меня стоит и дальше шагать не хочет. Я глянул на подпругу, а она свободная: так будет – опять жеребец спину потрет.
- Ну-ка слазь! Видишь, седло еле держится! Только коню спину подлечил, а ты опять собьешь!
Тот послушался, спустился на землю и стал смотреть, как я на Гнедом седло подтягивал. Подтянул.
- А теперь в путь! Давай! …Удачи, вам обоим! - пожелал им я, когда малый поднялся в седло, слегка хлопнул Гнедого по крупу.
Они с места пошли крупной рысью, догоняя ушедшую вперед группу. Постоял, посмотрел им в след и с грустью пошел своей дорогой.
Я не могу судить о способностях Гнедого! Мне просто не с кем сравнивать! Других лошадей, с которыми бы я так близко общался, в моей жизни никогда не было. Конь мне запомнился как живой, родной человек на всю жизнь.
За эти десять дней я понял насколько умно и предано человеку это создание.
-----------------------