Они не выключили свет и не забрали блокнот сколько же их было не знаю я не помню как мы пришли сюда больно больно больно я не могу встать и не знаю дня и часа это подвал и вверху горит лампа может кто-нибудь придет
Господи как больно мне тяжело шевелиться внизу мокро наверное вода я лежу в воде и боль везде болит голова и руки в ссадинах и внизу эта раздирающая боль сколько же их было зачем зачем почему неужели никто не придет ладно но я не хочу я боюсь я боюсь что никто не придет и меня заберут в морг там крысы
Я умру наверное? Я умру никто не придет а я не знаю сколько могу терпеть эту боль сколько же их было Господи хорошо что они не забрали блокнот
Я могу писать но не могу подняться я не чувствую ног только мокро внизу наверное это вода я лежу в подвале и наверху лампочка я могу писать больше ничего не остается я буду писать пока меня не найдут или пока я не усну а значит умру мне нельзя спать я не хочу не хочу я буду писать пока меня не найдут
Сколько же их было я не помню и не помню как мы пришли сюда зато я вспомнила все остальное. Мне нельзя спать вдруг кто-нибудь придет сюда и я смогу позвать. А вдруг это они нет они не придут они думают что я умерла
Меня зовут анна сергеевна павлова мне сколько же мне лет сколько я была там все в тумане год два или может несколько недель я думаю не меньше года. Потому что видела желтые листья и снег а премьера была в июне в день театра
После той премьеры когда за кулисами у меня страшно заболела голова и хотелось кричать наверное я не удержалась и кричала тогда приехали врачи и увезли меня
Анна, я Анна не марго марго меня называли там в клинике и тот тоже звал меня Марго и смеялся
Он ночью открывал своим ключом дверь я просила сестричек не давать ключа а они смеялись и говорили Марго посмотри какой у тебя кавалер неужели он тебе не нравится
Я Анна и мне должно было исполниться 39 лет через полгода после премьеры мы еще шутили Значит мне исполнится 39 или 40 мне может исполнится если меня найдут больно больно и мокро внизу это подвал наверное это вода
Только бы не уснуть я буду писать пока меня не найдут я не хочу в морг меня зовут Анна Павлова как балерину но я актриса и у меня была премьера в день театра и ровно через полгода день рождения
Я Павлова Анна Сергеевна 39 или 40 лет я актриса я боюсь в морг и не хочу уснуть и умереть Я буду писать сколько смогу и сколько вспомню Когда ко мне подошел первый из них и толкнул меня вниз и выругался и посмотрел как я падала мне стало страшно и я вспомнила – не все но если меня успеют найти и я не усну морга не будет я напишу все что помню
У меня есть дочь наверное это она приезжала ко мне я помню смутно девушку она живет в другом городе и не могла приезжать часто наверное это была она. Ее зовут Ася и ей 19 или 20 лет потому что я не знаю сколько пробыла там
я смутно помню клинику наверное после премьеры со мной произошло что-то ужасное если понадобилась клиника и там меня звали марго а тот приходил смеялся и говорил вот марго и я твой ночной принц ты же любишь сказки
Как болит голова и внизу страшная боль она меня разрывает и я не могу пошевелить ногами я не могу встать и значит не должна спать иначе меня не найдут
Господи сколько же их было если я не могу встать а боюсь уснуть и умереть
Тот в клинике говорил ты красивая марго если ты будешь плакать по ночам быстро состаришься и звать тебя будут не марго а анна сергеевна
Что? Да он так и сказал значит в клинике знают мое имя почему же никто не ищет не идет а воды все больше внизу и очень болит голова и лицо
оно мокрое и мне что-то мешает дышать я неудобно лежу и рот болит он меня ударил по лицу когда я не хотела открывать рот тот первый а я думала что все закончилось и они уйдут он сказал давай сука открывай рот нет нет нет я не могла сопротивляться они меня бросили на пол и боже как больно как болит внизу и хочется спать и воды подо мной все больше я не хотела открывать рот и тот первый ударил меня в лицо и я опять упала а они били меня все но мне было все равно потом один сказал ты сломал ей челюсть что нам теперь от нее и они ушли Сколько же их было и почему никто не пришел раз есть свет значит сюда кто-то приходит а я не должна спать я не должна я должна позвать сказать я анна павлова мне 39 лет или 40 я актриса меня найдут и не будет морга с крысами
Пока я буду писать я не усну хорошо что они мне сломали челюсть а не руку и я могу писать потому что я не должна спать
Я вспомнила я помню все что было до клиники я была в клинике потому что за кулисами у меня страшно заболела голова и захотелось кричать я наверное кричала и приехали врачи они увезли меня в клинику там я плохо помню там все в тумане только приезжала девушка сказали моя дочь и тот приходил по ночам того я хорошо запомнила он говорил марго ты не должна плакать...
Я уснула хоть и не хотела а голова стала меньше болеть и ног я совсем не чувствую. Марго Я играла Маргариту. Он сказал, что поставит спектакль на этом образе. Он говорил: Анна, Маргарита – это любовь, а ты, анна, знаешь, что такое настоящая любовь? Ты хотела бы хранить покой Мастера? Он смотрел и улыбался, потому что не Сережку имел в виду, который играл со мной в спектакле. Я не хочу писать о нем, потому что у меня опять будет болеть голова и захочется кричать а мне нельзя тратить силы я должна успеть позвать когда сюда придут только бы не те но те не придут они думают что я умерла скоро сдохнет сказал один посмотри под ней лужа
Господи. Так это не в воде я лежу? Это кровь поэтому я не чувствую ног
Господи что они сделали со мной но рот я не раскрыла они терзали тело они сломали мне челюсть но рта я не раскрыла омерзительно как омерзительно но что я могла сделать одна а их было много сколько же их было Господи сколько
На первом спектакле она сидела в первом ряду и не сводила с меня глаз какие же у нее тяжелые мрачные глаза я еле отыграла все сцены, а это ведь премьера
А потом мы уехали с мужем, потому что он исчез и было неудобно спрашивать
А на следующий день он пришел и сказал – глупая это театр а я творческий человек, Творец, Мастер Что ты расстраиваешься по пустякам. Хочешь, ее не будет на втором спектакле. Я сказала что хочу и ее не было и мне было легко дышать. Цветов потом хватило на весь состав остальное нам положили в машину
А утром в День театра перед спектаклем он приехал ко мне и сказал, что подписал договор в том городе откуда она приехала, и что он будет опять ставить Мастера. Ты и ей будешь объяснять. что такое настоящая любовь, которая нападает как убийца в темном переулке и накрывает одновременно. Господи я забыла текст я знаю в романе каждое слово а сейчас не могу вспомнить что он еще говорил, потому что начала кружиться голова и я боюсь что не смогу терпеть усну и... А я не хочу я боюсь спать и боюсь...
Он сказал что теперь его интересует Воланд, а Маргарита – это лишь отражение фон, задник сцены. Меня интересуют проблемы добра и зла, сказал он. Господи, что он знает о добре и зле. Он играет сам и заставляет играть других то, что ему нужно. за год я привыкла подчиняться ему беспрекословно, поэтому тот в клинике, он сказал Марго тебе будет хорошо и ты не должна плакать. Когда я на протяжении года привыкла - он мне говорил: “ты должна...”, я делала то, что он говорил. Поэтому когда тот сказал ты должна а я была больна я понимаю иначе меня бы не оставили в клинике я не могла ответить - нет...
Я не могу больше писать, страшно кружится голова я хочу спать спать я АННА СЕРГЕЕВНА ПАВЛОВА, мне 39 или 40 лет, я актриса, я играла Маргариту в День театра, я не Марго я Анна Пав...............
_______________________
... Анну нашли в ту же ночь, в подвале заброшенного больничного корпуса, точнее, временно закрытого. Поскольку помещение не отапливалось по причине отсутствия финансирования, родственников уговорами и угрозами заставили разобрать больных по домам, а тех, у кого родственников не было, пристроили в других отделениях.
Первым обнаружил ее отсутствие один из ночных санитаров. Как он потом объяснял, из комнаты Анны доносилась громкая музыка, наверное, она оставила включенным радио и уснула. Медсестры тоже спали в сестринских, оставив на его попечение присмотр за больными и за порядком в отделении. Санитар свои ключом открыл палату и увидел, что Анны нет. Она не могла далеко уйти – зима, снежные заносы... Именно обилие снега упростило задачу. Когда были разбужены медсестры и вызвана охрана, первым делом прочесали парк вокруг клиники. К подвалу одного из корпусов вели отчетливые следы нескольких человек, судя по следам, мужчин, и среди них одни маленькие, женские.
Дверь в подвал оказалась со сломанным замком, а когда спустились вниз, у самой лестницы увидели Анну. Она, как потом установили, умерла совсем недавно. Подвал освещался дежурной лампочкой, и от груды старого постельного белья к ступеням, возле которых лежала Анна, тянулся кровавый след. Она была страшно избита, потеряла много крови, какими силами ей удалось подползти к ступеням - а это метров 50 от того места, где над ней было совершено насилие, - даже повидавшие всякое медики не могли объяснить.
В кармане пальто, в котором она гуляла в парке, если не было холодно, и которое, как ни странно, осталось на ней (видимо, насильники спешили и сорвали с нее только белье), нашли блокнот с записями, с наползающими друг на друга строчками, без знаков препинания, без заглавных букв.
Второй блокнот был тщательно спрятан под стопками ее белья в комнате. В нем со знаками препинания и строчными-заглавными все как раз было в порядке...
____________
Я – тень от чьей-то тени...
Они все очень добры ко мне. Я сказала, что у меня очень болит голова, так болит, что я могу закричать. И они надели на меня такую рубашку, чтобы я не трогала голову руками, потому что нельзя. А потом сделали укол. И голова перестала болеть. Я смогла уснуть. Они очень добры ко мне.
***
Я не понимаю, зачем меня сюда привезли. Они сказали, что мне нужно отдохнуть, а мне нельзя здесь задерживаться. Я актриса, и у меня репертуар. Одна из них, которая сделала мне укол, сказала: «Твои спектакли теперь будут проходить здесь, но ломать комедию мы не позволим, иначе придется тебе играть только в трагедиях».
Но я – Маргарита, меня ждет Мастер, я должна хранить его покой, я ему это обещала.
Мастер говорил мне, что я стану настоящей Маргаритой, когда пойму, что такое любовь.
***
Да... я люблю вас... так глубоко, страстно,
Давно...
(Аполлон Григорьев)
И вот я думаю, почему именно стихи о любви так современно звучат, независимо от времени написания.
Стихи о любви воспринимаешь на уровне подсознания, сразу, как будто происходит мгновенное сканирование – но не текста, а эмоционального состояния.
Ведь состояние, описанное Григорьевым, не имеет временных границ, так люди и сейчас чувствуют.
А эти многоточия, обрывочность мысли, точнее, лихорадочность какая-то:
Да... я люблю вас... так глубоко, страстно,
Давно...
Просто дрожь берет, до чего хорошо.
Глубоко чувствующий человек, по моему мнению, не может так быстро справиться с одним эмоциональным состоянием. Поэтому есть ценители слова и ценители чувства.
Хотя и те, и другие любят поэзию, но каждый раз возникает любовь другая.
***
И имя твое, звучащее словно...
***
Приехала молодая девушка, мне сказали, что это моя дочь. Но я Маргарита, откуда у меня может быть дочь? Зато теперь у меня своя комната, и мне разрешили писать, сколько я захочу, и не отбирают блокнот, когда мне делают укол и говорят: «Марго, ты должна больше спать, а меньше думать о Мастере!».
***
Я люблю стихи. Я не помню, что со мной случилось, и почему так болела голова, что пришлось долго спать в специальной рубашке, чтобы не трогать ее руками. Но некоторые стихи я помню очень хорошо. Наверное, мне помогли уколы, и скоро я смогу отсюда уйти. Утром пришла сестричка. Этих девушек все зовут здесь сестричками, но у меня сестры тоже нет. Может, это их сестрички, а не мои? А они думают, что они и мои тоже.
Я сказала, что она очень хорошая, что после уколов у меня не болит голова и мне не хочется кричать. Я сказала, что прочту ей из Цветаевой, и начала читать это:
В феврале на заре было счастье,
Длилось – миг.
Настоящее, первое счастье,
Не из книг...
А она смеялась и говорила, что уколы скоро закончатся, потому что это вредно, а ко мне ночью придет настоящее счастье, не из книг, потому что читать много вредно, и она не знает, кто такая Цветаева, но знает, что такое счастье, и оно ко мне обязательно придет.
Но я больше не жду счастья, я жду Мастера, а он не приходит.
***
Руки люблю целовать
И люблю имена раздавать...
И еще я люблю писать стихи в блокноты. У меня дома много блокнотов. Я беру наугад один и читаю. А здесь у меня один блокнот, он был в кармане юбки, в которой меня привезли. Они не увидели, а потом отбирали, когда нужно было спать после уколов.
И, наконец, - чтоб было всем известно! –
Что ты любим! Любим! Любим! –
Расписывалась – радугой небесной...
***
Боже, что со мной. Ведь я часто как будто просыпаюсь после ночного кошмара и начинаю все осознавать, хотя бы то, что я нахожусь в клинике, но вот почему, что со мной, я этого не знаю. А врач говорит: «Марго! Тебе пока не нужно об этом думать. Раз уж ты так любишь стихи, читай их, только поменьше думай, а то нам придется делать тебе дополнительно уколы, а это вредно». Я ему сказала, что я не Марго, у меня есть другое имя, просто я его не могу вспомнить. Это только он называл меня Маргаритой.
Живу, не видя дней, позабывая
Число и век...
Только по ночам здесь так тоскливо и страшно. Особенно, когда кричат или плачут.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем...
Всей бессонницей я тебя люблю...
Нет, о нем я писать не буду. Каждый раз, когда я начинаю о нем думать, возобновляется головная боль, и я опять боюсь, что тоже закричу и заплачу. И по коридору начнут бежать люди…
***
Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти...
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день...
Он сказал: «Ты должна стать настоящей Маргаритой. Ты должна почувствовать себя Маргаритой. Ты должна жить каждую минуту ее жизнью, даже дома. И тогда тебе поверят зрители». Он настоящий Мастер, поэтому я стала настоящей Маргаритой. Я научилась любить. Я любила Мастера. Боже, как болит голова, как мне страшно, как хочется кричать и плакать, и я боюсь, что не утерплю, закричу, и по коридору побегут люди.
***
А ночью пришел тот, из коридора. Он иногда помогает сестрам, когда они не могут сами сделать укол и нужно надевать специальную рубашку. Он помогает держать тех, кто кричит и плачет. Он сказал: «Марго, я твое ночное счастье, я твой принц. Ты же любишь сказки? Принцессы всегда слушаются принцев. А ты, Марго, настоящая принцесса!».
Он сказал, что я настоящая и что я должна слушаться. Так говорил Мастер. Но это не Мастер, это другой, тот, из коридора. У него были странные глаза, мне стало страшно, и я хотела, чтобы он ушел. А он мне опять повторил: «Марго, ты должна меня слушаться, иначе тебе будут делать еще уколы, ты перестанешь быть настоящей, и Мастер никогда не придет». Он сказал: «Марго, у тебя красивое белье, ты сама еще красивая девушка, и тебе надо поскорее выздоравливать». Он начал гладить меня, а потом разделся и лег рядом.
Он говорил – ты должна. Так всегда говорил Мастер. Мне было больно и я хотела кричать и плакать, но он не разрешил, а потом я уснула.
***
Сегодня мне впервые не делали утром укол. Пришла «сестричка» и сказала: «Ну, как тебе настоящее счастье, не из книг, а, Марго?». Значит, они все знают, может, сказать им, что я не хочу такого счастья? А вдруг они скажут в ответ: «Ты должна, Марго!».
А когда мне говорят, что я должна, я теряю силу воли, и каждый может сделать со мной все, что хочет. Это сейчас, раньше так не было. Вначале так говорил Мастер, потом тот, из коридора. Я боюсь его, но он приходит, когда хочет, открывает своим ключом дверь и говорит мне это проклятое «ты должна». А ночью мне страшно, мне все еще хочется кричать и плакать, и я боюсь уколов. Но я уже никого не жду – он не придет, мой Мастер, он не придет…
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал мне.
Мой милый, что тебе – Я сделала?...
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой...
И вот — теперь — дрожа от жалости и жара,
Одно: завыть, как волк, одно: к ногам припасть…
***
Он был груб со мной, тот, из коридора. Я его так и зову теперь. Наверное, я выздоравливаю, хоть по-прежнему ничего не помню. То есть, я помню, что был спектакль, и у меня вдруг заболела голова, уже за кулисами, и захотелось кричать. Наверное, я кричала… Ко мне никто не приходит, или, может, просто никого не пускают? Может, боятся, что мне опять станет хуже? Наверное, мне иногда все еще бывает плохо, потому что тот, из коридора, приходит чаще, но что я могу сделать и кому пожаловаться, а он с каждым разом становится более жестоким. Господи, за что ты меня наказал? Я ведь днем теперь веду себя совершенно нормально, и мне разрешают даже гулять одной в парке. Кто-то принес мое пальто «с воли». Так говорят больные, которым тоже разрешают выходить на улицу. Но ночью я все еще боюсь, я не могу сопротивляться ни своим страхам, ни тому, из коридора, а он так груб, так жесток, а кому здесь расскажешь? Он говорит, что многим нравится, когда он приходит к ним, тогда уколов можно не делать.
В какой обратился треклятый ад
Мой глупый грешок грошовый...
Но разве я согрешила? Я не делала ничего плохого. У меня всегда были друзья. Но где же они все? Наверное, им не разрешают приходить, а они не знают, что я могу выходить на улицу.
***
Сегодня мне впервые приснился сон, страшный сон, от которого я проснулась и больше не смогла уснуть до утра. Мне приснилось, что я сижу где-то в трущобах, в окружении бездомных, одетая в лохмотья, а они пьют что-то из бутылки, которую пускают по кругу.
Мне не хотелось с ними пить, хотелось плакать от жалости к себе. И я сказала: «Когда-то у меня был дом, был муж, была дочь…». Господи, значит, та девушка, которая приезжала, и вправду моя дочь? Ведь об этот же самом мне снился сон! А они смеялись: «Какой дом, какой муж, какая дочь? Лучше выпей с нами!». Они не говорили – ты должна выпить. Тогда бы я подчинилась, а я не пью почти никогда. Они были добры ко мне. Они не говорили это проклятое – «ты должна», от которого я теряю волю и подчиняюсь.
Наверное, когда я не подчинюсь, это и будет моим выздоровлением. А пока я все еще боюсь этих слов. Те, во сне, были добры. Они пили какую-то дрянь из бутылки, но не говорили: «Марго, ты должна пить с нами». Господи, как я ненавижу эту кличку, но где оно, мое настоящее имя? Как же меня зовут? Пока я – Марго, только Марго, и тот, из коридора, тоже называет меня так. Когда-нибудь я не подчинюсь. Когда-нибудь я сбегу отсюда, у меня есть пальто, я не замерзну, может, найду дорогу в театр, а потом домой, к своему настоящему имени, подальше от этой клиники и собачьей клички.
***
А Мастер так и не пришел…
Друг! Равнодушье – дурная школа!
Ожесточает оно сердца...
А равнодушного – Бог накажет!
Страшно ступать по душе живой...
Друг равнодушный! – Так страшно слушать
Черную полночь в пустом дому...
Как будто и вправду – не женщина я...
Должно быть – любовь проще
И легче, чем я ждала...
_______________________
Из рассказа подруги
Анна признавала только свое полное имя – никаких Ань, Анют и тем более Анек, как принято среди подружек. Я ее знала с самого начала, с того сезона, когда она пришла к нам после окончания театрального. Она была старше меня на пару лет, потому что после школы, вопреки ее желанию, родители мечтали сделать из нее инженера – по своему образу и подобию. Вот и задвинули Анну в тот институт, который сами закончили, политехнический, кажется. Проучилась она там всего год, а летом выскочила замуж за своего преподавателя. Сразу дочку родила, Аську – он старше ее был, убедил, что семья детьми скрепляться должна. А ее в театр тянуло, с самого детства. В институт она не вернулась, свекровь Аську вынянчила, ну а Анна в театральный поступила с первого захода. Было в ней что-то такое, на первый взгляд, незаметное, до того времени, пока она не глянет на тебя, и это уже не Анна, скажем, а Лариса на теплоходе, после объяснения с Паратовым. Она прирожденная лирическая героиня была, но не успела показать себя – сами знаете, что в театрах творится со времени перестройки. Классику ставить перестали, вначале в запрещенное все бросились, а потом вообще одна чернуха с порнухой пошла, особенно в областных, не столичных театрах. Публику ведь привлекать нужно чем-то - прежние театралы только в памяти театральных старух да стариков остались. Наши-то все ничего, попривыкли, притерлись, а вот Анне тяжело было без репертуара.
Интриги театральные как-то мимо нее проходили, может, потому что семья не совсем театральная. У нас как обычно – муж и жена одна сатана, да чаще всего и в театре одном, а она - профессорская жена, правда, это уже позже немного. Но Анна вроде бы и не огорчалась особенно, ей воздухом кулис дышать нужно было, а уж в какой роли – тут уж как повезет, как карта ляжет. В чернухе с порнухой ее и не занимали – совсем она другая, одни глаза беззащитные чего стоили. И сленга этого, а по нашему, жаргона, она не выносила. Говорила так, как героини, ею не сыгранные – правильно, отчетливо, без всяких скороговорок. И одевалась соответственно – никаких там джинсов или футболок даже на репетиции. Мы ее ноги видели только в классе, на хореографии обязательной. А так – юбки, блузки, платья, шубы, шляпки. Странная барышня, необычная, не для нашего времени созданная, и так страшно ушла. И стихи она читала необыкновенно, поэзией Серебряного века увлекалась, сама циклы готовила, иногда в филармонию ее приглашали, а чаще по области ездила, там публика более чувствительная, тем более что это ни ей дохода, ни зрителям расхода особенного не приносило – так, взаимное удовольствие.
Что еще о ней рассказать? Пить она не пила, на наших капустниках «всухую» веселилась, и романов никаких не заводила, а могла бы – не яркая красавица, но с шармом, зрителям нравилась, хоть в главных ролях играла только в начале карьеры, когда репертуар был, и режиссеры не менялись каждый сезон. Наш тогдашний главный, уже старик, старой театральной закваски - тот давал ей играть, диваны его уже не трогали, а театр любил по Виссариону. С мужем она развелась несколько лет назад, а из-за чего – сама толком объяснить не могла, хотя он до самого конца помогал деньгами - куда ей самой выжить, без спонсоров и с таким характером. И дочке помогал – она у них балерина, в конкурсах побеждала, теперь по миру ездит, ее в хорошие труппы зовут на спектакли. Они с отцом Анне все условия в клинике создали, когда с ней беда эта случилась после премьеры, точнее, после третьего спектакля, а все равно не помогло. Аська не успела на похороны, а мужа Анны вы сами видели. Когда Анну нашли, его впору было самого в клинику определять – до министерства дошел, чтобы отморозков тех наказали. Да где их найдешь в бардаке нынешнем? Дай Бог, чтобы Анна последняя была в их списке.
Санитара, который Анну в клинике насиловал, он сперва тоже сам порешить порывался, а как докажешь? Она-то ведь действительно не в себе была, и какой суд ее дневнику поверит? Сестры, конечно, знали о его проделках, да и врачи тоже. Мы поначалу журналистов пригласили для расследования, и спонсор нашелся – оплатить статью, а потом передумали. Зачем этот кошмар в газеты пускать? Вот и обошлось традиционным некрологом в прессе да маленькой заметкой в рубрике происшествий. Но журналисты успели с врачами парой слов переброситься. Потом нам рассказали, что, испугавшись возможного скандала, администрация собиралась санитара потихоньку уволить, но потом, когда все утихло, оставила на прежнем месте. Почему? А это уже самое интересное.
«Потому что некоторым дамочкам из контингента даже нравятся его ночные визиты. Иначе к сильнодействующим препаратам прибегать приходится, а это гораздо вреднее». Это они так объяснили, но Анна-то не «дамочка», она девушкой вечной казалась, а внутри и была ею, до самой своей смерти, до своих 39-ти.
Тот режиссер, звезда приглашенная, когда выбирал актеров для булгаковского «Мастера», - все ставят, и наш директор захотел – сразу на Анну глаз положил, и как на Маргариту, и, потом оказалось, как на эту самую вечную девушку. А она так просто на него молилась, и не только на репетициях. И никакие интриги не помогали - у нас многие метили на эту роль, поддержкой запасались, а он только Анну видел. Мэтр мотался между столицей и нашим городом, да еще и за границу со своими спектаклями, поэтому подготовка «Мастера» затянулась. Премьеру на вторую половину июня назначили, думали в Международный день театра, а тут визит высоких гостей в город, все сместили, и 27 числа, когда с Анной такое вышло – в клинику попала, уже третий и последний в сезоне спектакль был.
Весь год, пока репетиции шли, Анна жила в образе. В других спектаклях вполсилы играла, да это и не видно было - какие теперь спектакли? Какое там «Не верю!». Как ни выйдешь, как ни сыграешь, лишь бы в нужных местах публика ржала, да мужички слюни пускали.
А она Маргаритой весь год прожила и покой Мастера хранить вечно собиралась, я думаю. Кстати, на роль Мастера мэтр взял нашего героя-любовника - его этот персонаж не сильно волновал, он на образе Маргариты спектакль делал, в ней свои сверхидеи воплощать собирался. Мастер тот еще Дон-Жуан по жизни, недаром роли на него так и валились, он из ролей своих и ночью, наверное, не выходил. Но Анну он любил трепетно, ничего такого себе не позволял никогда. В перерывах между женами и любовницами, иначе говоря, домашней кухней и ресторанами, к Анне обедать, а то и ужинать после спектаклей ходил, и когда она с мужем жила, и потом, по привычке, годами выработанной. Его сейчас во всех спектаклях дублерами заменили, в глухой запой ушел, чего раньше не случалось. Не знаю, как муж, может и отойдет от намерений укокошить санитара, а за героем-любовником наши молодые ребята присматривают, чуть ли не дежурства установили. И передают его с рук на руки. Актеры – люди фантазийные и задумчивые. Как бы чего не удумал – уж очень его Аннина смерть задела.
А тогда, на генеральную репетицию, явилась одна актрисулька из соседней области, тоже, видать, в Маргариты метила. Дался же всем этот спектакль! Ведь говорят – злая сила вокруг романа, кто ни берется фильм ставить или спектакль делать, обязательно какая-нибудь беда случается. Вот и наша Маргарита только три раза на сцену вышла… Мы все догадывались, что у мэтра с Анной роман начался, как это часто бывает. Только для нее он первым и последним театральным романом оказался. Раньше, бывало, ее после спектаклей бывший супруг забирал, на машине домой отвозил – отношения у них нормальные после развода сохранились. И не потому, что ревновал там или что, просто Анна могла в определенном настроении просто потеряться в городе, не заметить, куда идет. А как наш мэтр приезжал, то, конечно, он ее и домой, и из дома. Ну а после генеральной, как водится, банкет в узком кругу, актрисулечка та приезжая тоже с нами, и смотрим, что-то метр слишком много внимания ей уделяет. Анна наша грустная сидела в тот день. Кто-то из наших, конечно, злорадствовал, а мне ее жаль стало. А через несколько дней была премьера. Эта «гостья» опять в первом ряду сидела, после спектакля бросилась на сцену с букетом – да не к актерам, а к мэтру. Муж Анны тоже пришел, как обычно. Потом был прием и банкет уже по полной программе, с участием городских властей, и Анна в тот вечер домой с мужем поехала, в его машине, не в мэтровой. На втором спектакле «этой» не было. Не знаю, может, по этой причине или по какой другой, но играла она так, что ее буквально завалили цветами. А в последний раз, в День театра, все и заварилось. «Эта» опять сидела в первом ряду, Анна приехала страшно бледная, мэтр к ней не подошел, как это принято, пока идут премьерные спектакли. А после спектакля – она таки довела его до конца, до выхода к зрителям, - уже за кулисами вдруг и случился с ней нервный срыв, этот ее страшный крик, и глаза огромные на побелевшем лице…
Что случилось между ними, никто у нас так и не знает. С начала сезона спектакль больше не давали ни разу, а теперь, думаю, вообще снимут с репертуара – играть некому, даже молодые и перспективные боятся, не хотят и разговаривать о Маргарите.
Мэтр на похороны не приезжал, сообщали ему или нет, я не знаю. У соседей недавно была премьера «Мастера». Маргариту играла эта сама актрисулька, которая к нам ездила.
Что ж, дай ей Бог, как говорится…
Февраль-2006