Часть вторая.
I
После отъезда бабушки детская кровать из спальни родителей переехала в комнату Эдика, усилив тем самым смысл её названия «детская». Мне такое новшество пришлось по душе, потому что теперь можно было слушать, о чём разговаривают взрослые за вечерним чаем в кухне, даже после того, как меня отправляли спать. Бабушкина громоздкая деревянная кушетка заняла место моей кроватки и исполняла роль большого сундука, в котором хранились старые отцовские солдатские вещи, а также две котомки с лоскутками. В одной из них были обрезки простых тканей, в другой – шёлковые, крепдешиновые, парчовые. Этот, дорогой узелок Маня при мне почти никогда не развязывала, так что, моим куклам приходилось укрываться ситцевыми одеялами и ходить по штапельным ковровым дорожкам. Лишь один раз я присутствовала при том, как мать, забрав от портнихи красивое платье, открыла кушетку и достала тёмный свёрток, чтобы спрятать в него обрезки. Глядя на пёстрый хаос, я поразилась: как много, оказывается мною прожито. Каждый лоскуток напоминал о конкретном наряде, а каждый наряд один или много раз одевался по какому-нибудь торжественному случаю. Шесть лет моей жизни показались очень длинным промежутком времени.
На краю тряпичной горки валялся кусочек белого пластилина, похожий на колобок, у которого вместо глаз и рта еле-еле вырисовывались жёлто-блестящие контуры.
- Мам, а зачем тебе там пластилин, - спросила я, готовая получить ответ: «Чтобы моль не завелась».
- Какой пластилин? – удивилась мать.
И мне стало всё понятно: этот кусочек из моей коробки попал туда случайно, во время очередной тщательной Маниной уборки. Но никак не всплывало в памяти, чтобы я засовывала в него что-то блестящее, металлическое.
- Ну, там лежит. Развяжи, и я тебе его покажу.
Маня нервными движениями развязала котомку и, достав косыночку зелёного, с жёлтыми разводами атласа протянула мне.
- Нет здесь никакого пластилина, - покачав головой, сказала она, как можно быстрее пряча всё на своё прежнее место.
- Как, нет? Я же видела. Ну, достань ещё раз. Я его точно там видела.
- Ой, Света, не капризничай. Хватит с тебя и одного лоскутика на этот раз.
Значит, она мне не поверила, решив, что я, таким образом, выклянчиваю у неё обновки для своих игрушек? Злить мать, смысла не было, а обходиться без того колобка, да ещё и белого, в то время как в моём распоряжении оставались жёлтый, синий, красный и зелёный брусочки, не являлось таким, уж большим, неудобством. Тем более что в качестве компенсации я получила шикарное покрывало на кукольную кровать.
Эдика в июле отправили в пионерский лагерь, и время от времени соседи или знакомые спрашивали меня, скучаю ли. Я всегда утвердительно кивала головой, потому что знала: если кого-то долго нет дома, то по этому человеку надо скучать. Так было, когда Маня уезжала в Ленинград за покупками, а Борис в Москву на защиту диплома. На самом же деле отсутствие брата особо не огорчало, хотя бы потому, что у Мани не было повода держать меня дома. Правда, улица становилась всё менее оживлённой: дети взрослели, и интересы их постепенно менялись.
Лариса, Катя и Нюрка сидели возле Катиного двора и внимательно рассматривали большой журнал мод. На моё появление они ответили приветливыми улыбками, но оживлённой беседы не прекратили.
- Вот такое платье я сама себе сошью, - Нюрка ткнула пальцем в страничку, на которой была изображена красивая стройная женщина, - там даже выкройка есть.
- Ну, да? – засомневалась Катя. - Оно же из крепжаржета. Знаешь, сколько крепжаржет стоит?
Вопрос был задан неспроста: Нюркину и Гришкину маму бросил её муж. Они остались в недостроенном доме и все знали, что с деньгами в этой семье всегда туго.
- Да и где его взять? – поддержала Лариса. – Может, в конце месяца и выбросят, так надо, чтоб ещё и расцветка подходящая была. А то, как в прошлый раз, возле универмага на улице крепжаржет продавали, очередь с километр выстроилась, а я глянула на этот бабский рисунок, так он мне и даром не нужен.
- Вовсе и не обязательно, чтобы крепжаржет был, - уверенно заявила Нюрка, - я штапель купила. Расцветка – один-в-один. Хотите, покажу?
Девицы скрылись, пообещав мне скоро вернуться. Побродив некоторое время вдоль дворов, я пристроилась возле дерева шелковицы. Это была Катина шелковица, но ни она, ни её родители никогда не запрещали соседским детям лакомиться с её веток. Пальцы вскоре стали чёрными. Потерев их зелёными ягодами, я убедила себя, что теперь они чистые. Однако липкость рук создавала ощущение дискомфорта и необходимости пойти умыться. Приведя себя в относительно чистое состояние, я рванулась в дом, чтобы рассказать Мане о Нюрке, которая уже научилась шить платья, и спросить, что такое крепжаржет. Но дверь оказалась закрытой, ключ в условленном месте не лежал... Вспомнив, Эдьку, который однажды столкнулся с подобной ситуацией, я пришла к выводу, что мать спит, причём очень крепко, и направилась в сторону качелей. Но не сделала и двух шагов, как услышала, разливающийся звонким колокольчиком, смех матери. Сначала только пальцы, а потом и кулаки мои усиленно застучали поочерёдно то в дверь, то в окно, но в доме воцарилась мёртвая тишина.
Долго пришлось раскачиваться на качелях, пока на пороге не показалась Маня и бодреньким, совсем не заспанным голосом попросила меня сходить в сад, нарвать вишню на компот.
- Мам, а почему ты не открыла дверь? – спросила я, протягивая наполненную банку.
- Когда? – не глядя на меня, Маня переложила содержимое банки в кастрюлю.
- Ну, до того, как я стала на качелях кататься?
- Откуда я знаю, когда ты, там, на качелях кататься стала?
- А что ты делала до того, как меня за вишней послала?
- Отдыхала.
- Одна? - уточнила я, потому что ещё ни разу не слышала, чтобы человек, будучи в одиночестве так весело и громко смеялся.
- Что за дурацкие вопросы? – разозлилась Маня. На щеках её выступил румянец, - Конечно одна.
Я уже знала, что если человек не бегал и не прыгал, а, тем не менее, разрумянился, то значит ему стыдно. Так было с Нюркой, когда порывом ветра однажды подняло её клёшную юбку выше талии, такое случилось с Наташей, когда она обнаружила, что Витька подслушал, рассказываемый ею Ольке анекдот. Но чего вдруг могла застесняться Маня? Своего смеха?
- Мам, а как ты отдыхала?
- Чего ты пристала? Отдыхала, как всегда отдыхаю.
- Я не пристала. Ты же меня спрашиваешь иногда, где я гуляла, а почему нельзя спрашивать тебя, как ты отдыхала? И отдыхаешь ты не всегда одинаково: то книжку читаешь, то спишь...
- Ну, и сегодня я тоже сначала книжку читала, а потом уснула, - голос Мани стал более спокойным, а лицо приняло привычный оттенок.
- А ты смеялась над книжкой?
- Я смеялась? – на лбу матери вырисовались морщинки удивления, но тут же распрямились, и она улыбнулась, явно что-то вспомнив, - Ах, да. В книжке момент один очень смешной попался.
- Какой? Расскажи, - мне тоже захотелось над чем-то весёлым посмеяться.
- То книжка для взрослых, а ты ещё маленькая, юмора там не поймёшь.
- А ты мне объясни.
- Зачем? Вырастешь, сама эту книжку прочитаешь. А то расскажу сейчас всё, и тебе потом не интересно будет, - она загадочно улыбнулась.
- Вот странно, - продолжала я вслух воспроизводить свои сомнения, - а если ты сидела и читала книжку, то почему не открыла мне дверь?
- Увлеклась, наверное, чтением и не слышала.
- Я так сильно стучала, что даже Полкан из будки вылез и гавкать стал.
- Но я же потом уснула. А сплю я днём иногда так глубоко, что ничего вокруг не слышу.
- А почему смеялась?
- Получается, что смеялась я ещё и во сне, - она как бы открытие какое-то сделала.
- Но во сне так громко не смеются.
- Откуда ты знаешь?
- Эдик, когда спит и смеётся, то его только в одной комнате слышно, а тебя – ещё и во дворе.
- Так Эдик ещё мальчик, а я уже взрослая. Эдик и не храпит ночью, в отличии от нашего папы, - сказала она почему-то радостно, и вздох облегчения услышала я за своей спиной, когда покидала пределы веранды.
II
Эдика возвращение из лагеря принесло некоторое оживление в дом и привычное напряжение для меня. Однако покидать пределы двора по-прежнему не запрещалось. Маня иногда даже сама предлагала не крутиться у неё под ногами, а пойти куда-нибудь прогуляться. К сожалению, такую заботу о моём досуге она проявляла обычно в первой половине дня. В это время малявки почти все были в садике, детвора постарше помогала родителям управляться по дому, а совсем большие устраивались на время летних каникул куда-нибудь в колхоз, подзаработать немножко денег. Единственным, кто мог мне составить компанию, был Алька. Его родители работали всегда в разные смены, поэтому он в садик не ходил.
В тот день Альки дома не оказалось. Развлечением в таком случае мог стать только велосипед, выпрошенный у Ларисы или Кати хотя бы на полчаса. На моё счастье Катю звать не пришлось, потому что та возилась во дворе, собирая, опавшие с дерева яблоки.
- Только смотри, не упади, и не долго, - предупредила меня она, выкатывая свою собственность, - а то ищи тебя потом вокруг квартала.
- Не, Кать, я только два круга сделаю и всё.
Её худощавая, уже начавшая формироваться фигурка скрылась в сарайчике, из которого раздавалось довольное хрюканье поросёнка. Проколесив всего лишь по близлежащей улице и вернувшись назад, я увидела знакомый силуэт уже на лавочке и посчитала необходимым, чужую вещь вернуть.
- Если хочешь, можешь дальше кататься. Просто мне дома как-то скучно.
Катя была на год моложе Эдьки, и общались обычно мы с ней, только когда нас объединяли весёлые уличные игры или большая толпа детей. Малыши не вызывали у неё умиления, как у Наташи или любопытства, как у Нюрки. Но за неимением другой компании, похоже, она сейчас была рада любой живой душе на безлюдной улице. Я поставила велосипед у забора и присела рядом.
- Да, я уже накаталась. А мне вот, тоже дома скучно.
- Ясное дело. Бабушка-то ваша уехала. А с Эдькой твоим, по-моему, вообще дружить невозможно. Или он дома другой?
- Другой, это какой?
- Ну, ты же видишь, как он себя на улице ведёт. Вечно думает, что самый главный и надеется, что мы с ним, как ваша мамаша, нянчиться будем. А кому это нужно? По мне, так, что он есть, что его нет, - она небрежно махнула рукой, как будто хотела прогнать как муху, какой-то невидимый призрак моего брата.
- Тебе легче, - вздохнув, произнесла я, - А меня он ещё и бьёт.
- Дома тоже?
- Ну, да.
- А сдачи давать не пробовала?
- Пробовала, но он тут же хватает меня за руку и ничего не получается.
- Нда. Мальчишка, да ещё и старше, - Катя скривилась, как от надкушенной зелёной алычи, - конечно у тебя нет никаких шансов его отдубасить. Знаешь, чем такого брата иметь, то уж лучше, как я, быть одной. Если честно, я вот никогда и не хотела себе никого ни старше, ни моложе.
- Эдька тоже так иногда говорит.
- А я, не Эдька! - недовольная гримаса на мгновение исказила её мордашку, но потом почему-то мечтательно она продолжила, - если бы кто-нибудь родился, я бы вряд ли утирала сопли, как Олька Альке, но и не обижала – это уж точно. Игрушками, наверное, поделилась бы. А тебе Эдька свои игрушки даёт?
- Не, но мои иногда у меня забирает.
- А родители твои что?
- Иногда ничего, а иногда меня ругают.
- Тяжёлый случай, - вздохнула Катя.
Мы посидели какое-то время молча, потом вдруг она улыбнулась и заговорчески стала рассказывать:
- А у нас в классе пацан один есть. Так знаешь, он, по-моему, ещё хуже, чем твой Эдька. Чуть что, так сразу кулаки распускает. Мне тоже несколько раз от него досталось. А я однажды разозлилась и всего его покарябала: сначала руки, а потом и по морде проехалась. Представляешь, он даже заплакал. Оказывается, мальчишки совершенно не умеют царапаться. Потом его мамочка в школу приходила. Мою вызывали... Но этот идиот с тех пор не только меня никогда не трогает, но даже убегает, когда я к нему приближаюсь.
Вот бы и мне так Эдьку проучить, чтобы не я от него, а он от меня убегал!
- А что твоя мама тебе сказала, после того как её в школу вызвали? – я, попробовала представить себя на месте Кати. Но это было трудно, потому что ещё ни разу за всю мою шестилетнюю жизнь, никто из чужих людей Мане на меня не жаловался.
- Когда во всём разобралась, сказала, что я была права. И вообще она говорит, что хоть я и девчонка, всё равно должна уметь за себя постоять. У меня мама очень хорошая, не смотри, что она работает уборщицей, - Катя задумалась, - твоя мама тоже, наверное, была б неплохой, если бы не такой умной была.
Мне казалось, что все взрослые умны в одинаковой степени. На то они и взрослые. Вот среди детей – другое дело. Люська умней меня, потому что на три года старше, а Катя умнее Люськи. Самая умная в моём понимании была Наташа.
- А твоя мама разве не умная? – я удивлённо посмотрела на Катю.
- Ещё какая умная! Она меня, знаешь, как хорошо всегда понимает. Но твоя, - подруга задумалась, - она умная как-то по-другому.
- А как можно быть умной по-другому?
- Она у вас много книжек читает. Институт закончила. Поэтому считает, что уже всё знает и никого, в том числе и тебя, слушать не хочет. Я тоже книжки читать люблю, но меня мама научила всегда внимательно других слушать, даже если они ерунду какую-нибудь говорят. Например, знаешь старуху Петровну? – она показала своим длинным с накрашенным ногтем пальцем на дом напротив.
- Знаю, - ответила я и посмотрела на свою маленькую ладонь, которая была только чуть-чуть больше одного Катиного пальца. Когда уже у меня такие большие руки вырастут?
- Так вот она утверждает, что скоро будет конец света, - Катя скептически улыбнулась.
- И станет кругом темно?
- Да, нет же, - слегка хлопнув себя по коленкам рукой, она засмеялась. – Когда бабки говорят про конец света, они думают, что мы все под землю провалимся, а здесь ничего не останется.
- Что-нибудь да останется, - засомневалась я, - например сама земля.
- Конца света вообще быть не может, мы это в школе учили. Ты в этом году в школу идёшь?
- Не-а.
- А вы разве с Галей не одинаковые?
- Не-а.
- А жаль. Вы вот здесь дружите так хорошо, здорово было бы, если б в один класс попали, - она задумчиво посмотрела вдаль чёрными, как смола глазами, на которых даже зрачков не видно было.
- А я с Алькой на следующий год в один класс попаду, - я заглянула ей в лицо, стараясь прочесть точку зрения по этому вопросу.
- Тоже неплохо, только мальчишки пока маленькие, так очень даже хорошие, а потом противными становятся.
Я мысленно посокрушалась, что не знала брата, пока тот был маленьким, и, сменив тему, спросила:
- Кать, тебе нравится в школе? Эдька говорит, что если б можно было, он бы туда никогда не ходил.
- Когда зимой рано утром просыпаюсь, то ужасно не хочется туда идти, а прихожу в класс, так всё нормально. Мы с девчонками над пацанами смеёмся. Да, и на уроках тоже бывает интересно. Правда, не всегда. Учительница может противная достаться.
- А разве взрослые бывают противными? – я привыкла, что противной Эдька, Коля и Маня называли меня, но ни в коем случае, это слово не разрешалось говорить о них.
- Ещё как бывают! Вот, например, наша Дарья Михайловна как-то заболела и к нам другая пришла. Так она тоже, как и твоя мама, никого слушать не хотела, даже на перемене. Всё время только командовала... Послушай, а может твоя мама такая, потому что она учительница?
- А учительницы все противные? – я решила, когда вырасту, ни за что не буду учительницей. Я буду работать уборщицей, как Катина мама, чтобы всегда понимать, свою дочку.
- Да, нет же. Говорю тебе, наша Дарья Михайловна во, - Катя, сжав кулак, выставила большой палец, - но вот у Нюрки, например, уже не одна учительница, а много. Так она говорит, что нормальных только две: по физкультуре и по русскому.
- Све-та! До-мой! – раздался громкий голос из нашего двора.
- И-ду! – также громко, чтобы меня услышали, отозвалась я.
Так не хотелось прерывать столь интересную и познавательную для меня беседу... Тем более что в голове крутилось целая уйма вопросов, которые, я чувствовала, просто необходимо было задать Кате. Столь доверительно и на равных, как она, со мной ещё никто из старших не разговаривал, даже Динка. Но, не обольщая себя надеждами, я понимала, что откровение собеседницы было вызвано случайностью, так сказать, стечением обстоятельств: в другой раз она предпочтёт общение с Нюркой или Олькой, а может и вообще, уйдёт к каким-то подружкам из класса. Однако я также знала, что если Маня меня позвала то, как можно быстрее надо оказаться дома.
- Уже уходишь? – спросила Катя, не глядя на меня, - А жаль. Если б у меня была такая сестра, как ты, я б, наверное, её даже любила. А Эдька ваш – дурак.
- Если бы ты была моя сестра, я б тебя тоже любила, потому что Эдька наш – дурак, - такие слова я могла произнести только на улице, когда ни родителей, ни брата поблизости не было.
- Ты всё-таки попробуй его однажды поцарапать, - совет прозвучал мне уже вдогонку.
На крыльце, надувшись, сидел Эдик и ни на кого не смотрел своими покрасневшими глазами.
- Мам, а Эдик, что, плакал?
- Эдик ходил в кино, но фильм закончился очень плохо, вот он и плакал, - сочувственно покачивая головой, объяснила Маня, - У твоего брата очень добрая душа. Он не может спокойно наблюдать, когда кому-то плохо. Ни в жизни, ни в кино. Ему всегда всех жалко.
- А почему он может спокойно смотреть, когда мне плохо? И ему никогда не жалко, если я плачу. Он всегда меня для этого бьёт, – получалось, что я не относилась ни к Эдькиной жизни, ни к кино.
- Нет, ну папа определённо прав, когда называет тебя эгоисткой! - сердито на меня глядя, повысила тон Маня. – Чуть что, так ты сразу требуешь к себе внимания! Эдик, что, тебя сегодня бил?
- Мы сегодня с ним вообще почти не виделись.
- Вот видишь! Так почему и за что он должен тебя жалеть?
- Но не сегодня, а в другие дни...
- Что в другие дни? В кино, которое Эдик смотрел, в конце фильма одного хорошего дядю убили. А тебя, что, здесь кто-то убивает?
- Нет, - сожаление, что обратила на Эдьку внимание, и проявила интерес к его особе, кислым привкусом сжало мне губы.
- Так чего ж ты сравниваешь?
Я молча пошла мыть руки к обеду, решив что, раз мама спросила, не бил ли меня сегодня Эдик, значит это в принципе невозможно, потому что у брата сегодня «добрая душа». Оставшись с ним наедине, я потеряла бдительность и внезапно получила подзатыльник.
- Ах, так! - совет Кати тут же был внедрён в жизнь. Лицо не пострадало, но рукам досталось изрядно.
Поначалу всё шло, согласно Катиным предположениям: от неожиданности Эдик раскрыл рот, и глаза стали влажными. Потом он выскочил из комнаты, а я решила, что с этого часа мой вечный обидчик всегда будет от меня прятаться. Но ликование сменилось чувством страха, после того как «добрая душа» вернулся и, уже не плача, а победоносно смеясь, сообщил:
- Прощайся с жизнью. Мама щас тя убьёт.
Следом с ножницами неслась Маня. Небольшого роста, но полная и грудастая, она мне в тот момент казалась необъятной огромной горой, в виде большого оползня, надвигающейся на моё малозаметное тельце. Облик и взгляд были таковыми, что слова брата воспринялись буквально, и чувствуя, что жить осталось считанные минуты, я сильно пожалела, что не задержалась сегодня с Катей, вопреки зову матери. Всё равно сейчас умру, а так бы ещё перед смертью много чего интересного узнала...
- Я сейчас тебе ногти пообрезаю вместе с пальцами, - визгливо прокричала мать, а
я с облегчением перевела дух: без пальцев жить всё-таки можно. Пальцы – не уши, и не язык, а значит много интересных бесед, подобных сегодняшней у меня ещё впереди.
Но пальцы остались целыми, а Маня, взяв с меня слово никогда больше так не делать, великодушно на этот раз простила.
Когда я заметила, что гнев и злость у неё прошли, спросила, подойдя вплотную к столу, где она шинковала капусту:
- Почему про мои синяки вы с папой всегда говорите, что на них не написано, кто их поставил, а вот у Эдика ты сейчас не спросила: где на царапинах написано, что их Света сделала?
Лицо Мани стало красным, а по нему, как по спине леопарда, выступили белые пятна.
- Да, как ты смеешь мне такие вопросы задавать? Я же знаю, что это сделала ты! Я тебя сегодня пожалела, но ножницы ещё не далеко, могу, ведь, и передумать...
Я убежала вглубь огорода и до самого вечера обоим «добрым душам» старалась на глаза не попадаться.
На следующий день, обнаружив Катю в компании Наташи и Нюрки, я с ней поделилась:
- Вчера Эдьку поцарапала, а мама сказала, что обрежет мне ногти вместе с пальцами.
- По вашей маме дурдом плачет, - недовольно ответила мне она.
- А что дом тоже может плакать?
Но Катя промолчала, потому что очень сосредоточенно красила Нюрке ногти. Потом она подняла на меня свои глаза-угольки, в которых блеснули озорные искорки и, улыбнувшись, поучительно произнесла:
- Это не важно, что твоя мама сказала. Главное Эдька теперь тебя трогать не будет, а если и будет, то гораздо реже. Вот увидишь.
- Ты ему, просто, каждый раз напоминай про этот случай, - дополнила урок Нюрка.
III
Какое-то время Эдька, казалось, вообще забыл, что я на этом свете существую. Но, однажды, столкнувшись со мной в кухне, увидел в моих руках резинку из старых штанов, выпрошенную у Мани в момент превращения этих штанов в половую тряпку.
- О, вонючка, - радостно произнёс он, - это именно то, что мне надо. А я, вот, думаю, из чего бы рогатку сделать?
Брат не спеша, надвигался, с нескрываемой целью экспроприации.
- Лучше сама отдай, а то заберу, ещё и по башке надаю...
Советы старших подруг как-то сами по себе вдруг всплыли в моей памяти:
- Вот только тронь, - закричала я, - поцарапаю до крови ещё сильнее, чем в прошлый раз.
Он остановился.
- Тогда мама тебя убьёт. В тот раз она тебя просто пожалела...
- Ну и что, - прервала я его рассуждения, - убьёт, так я сразу же умру и ничего больше чувствовать не буду. Зато тебя сейчас так изуродую, что ты потом всю жизнь страдать будешь. Ещё пожалеешь, что сам не умер! Я тогда, и правда, маму боялась, поэтому тебя слегка царапнула, а следы вон до сих пор ещё видны. А теперь, раз мама меня всё равно убьёт, я тебя так покарябаю, что кровь тут целые лужи натечёт.
Я стояла подбоченившись, нагло глядя в его, стреляющие по сторонам, глаза, и была полностью уверена во всём мною сказанном. Особую смелость придало отсутствие в тот момент Мани, задержавшейся с утра где-то на базаре.
Брат, удивлённо на меня посмотрел, и, оглянувшись зачем-то на дверь, отошёл немного назад, а я, развернувшись, ушла в угол детской, где расселась на полу, обложив себя игрушками.
- Да, нафик ты мне сдалась, руки об тебя марать... – послышался из соседней комнаты писклявый мальчишеский голос.
- Вот и хорошо, - сказала я не ему, а себе и кукле, потому что входная дверь ответила громким хлопком на уход Эдика.
С того дня он иногда осмеливался ударить меня, тихонько подкравшись сзади, но и это не всегда получалось - на его шаги, мои уши были настроены особенно чутко. Словарный запас, адресованных мне имён, после таких событий значительно пополнился: теперь я была не только вонючка и мерзость, но также гадина, жаба, пердунья, козлиная башка и т. п. Попытки пожаловаться матери не увенчались успехом. Каждый раз она отмахивалась, требуя на «болтовню» брата не обращать никакого внимания, а поскольку другого выбора не было, я так и делала, сама того не понимая, какое внутреннее бешенство вызывало у Эдика моё молчание. Наверное, поэтому, как-то дождливым летним вечером, сидя за столом со своим электрическим конструктором, он закричал на меня, когда я читала любимую сказку:
- Из-за тебя! Всё из-за тебя, пердуньи вонючей, жабы зелёной, так получилось.
От неожиданности и удивления даже книжка вывалилась из моих рук.
- Что из-за меня? – не вставая с пола, я с любопытством уставилась на письменный стол, усеянный кучей винтиков и прочих железок.
- Из-за тебя лампочка перегорела, и теперь ничего не получится.
- А что я сделала? – я даже немножко возгордилась, что, сидя в углу, пусть даже небольшой комнатки, умудрилась, не прилагая усилий, что-то натворить в другом её конце.
- Сидишь тут, мешаешь мне, вот у меня ничего и не получается. Пошла вон из моей комнаты.
- Ещё чего! Она не твоя, а наша. Теперь даже кровать моя тоже здесь стоит.
- Разумничалась. Заткнись и не гавкай.
- Сам заткнись!
- Не повторяй за мной. Раз не можешь придумать, что ответить, так сиди и не гавкай.
Меня обвинили в слабой изобретательности. Я тут же попыталась доказать, что это далеко не так:
- Гавкают собаки на улице.
- И ты вместе с ними.
Наш диалог стал обретать очертания какой-то игры, вызывая во мне азарт:
- А ты тогда не хрюкай. Хрюкают свиньи, и ты вместе с ними, - выдала я братцу наш уличный фольклор.
- Ты меня свиньёй обозвала? Вот, я сейчас маме всё расскажу, - произнёс он нарочито громко, растягивая слова, и угрожающе покачал головой.
- Что там у вас происходит? Что вы опять поделить не можете? – раздался из спальни голос Мани.
Убедившись, что она не собирается нас разнимать, я предпочла всё-таки позицию немного сдать:
- Нет. Я тебя свиньёй не называла. А хрюкать как свинья, ещё не значит быть свиньёй. Если я сейчас замяукаю, я же не кошка?
- Ну, ты и разговорилась, - Эдька враждебно скорчил мне рожу, так, что уголки губ его пошли вниз, челюсть отвисла, и язык слегка вывалился. Я засмеялась, найдя это забавным, а он вдруг сильно разозлившись, заорал, – А ну, давай, собирай свои манатки и вали из этой комнаты!
- Не-а! Мне здесь нравится. А тебе, если нет, то ты и вали, - ситуация выглядела интригующей, и я жаждала продолжения игры.
- Щас выкину тебя отсюда.
- Пока будешь выкидывать, я тебя поцарапаю, - угрожающе произнесла я, мысленно поблагодарив Катю и Нюрку за хорошую идею.
- Ну-ка не гавкай!
- Ага! – радостно вскочила я и захлопала в ладоши, чувствуя себя победительницей, - Ты уже повторяешься. Повторяешься! «Не гавкай», ты уже говорил. Значит, ничего новенького придумать не можешь.
Брат удивлённо посмотрел в мою сторону, и, поняв, что для меня всё это было только игра, окончательно вышел из себя. Его мордашка стала красной, а на носу выступили капельки пота. Сжав свои кулачки, он соскочил со стула и закричал:
- Я не повторяюсь! Я тебе, дуре, повторяю, потому что, твоя козлиная башка с первого раза не понимает. Если надо, ещё сто раз повторю: не гавкай. Поняла? Не гавкай!
- Съешь гавна под лавкой, - насмешливо произнесла я ещё одно уличное «произведение искусства», радуясь, что представление продолжается.
- Ах, вот, как! – Эдька злорадно заулыбался, немного побледнев. Его глаза стали совсем большими, демонстрируя огромное удовольствие, - Так вот какие слова ты говоришь. Ну, что ж, посмотрим, что на это мама с папой скажут, он направился к двери.
Поняв, что переборщила, я взмолилась:
- Эдь, не надо. Хочешь, я у тебя прощения попрошу?
- Ну, ладно, - с довольной ухмылочкой он занял своё прежнее положение на стуле, но развернулся ко мне лицом. - Проси.
Я любила, когда побеждала дружба, и готовая на перемирие произнесла:
- Эдичка, прости меня, пожалуйста, за то, что сказала тебе плохое слово.
- Ладно, прощаю, - махнул рукой Эдька и повернулся снова к столу. – А теперь забирай манатки и вали.
Ну, уж нет! Я готова была к справедливому миру, но никак ни к поражению, и покинуть пределы комнаты наотрез отказалась.
- Тогда я пошёл маме рассказывать, - почти закричал Эдик.
- Не надо! – так же громко ответила я.
- Нет! Ну, это становится невыносимо! – снова я услышала громкий голос матери. – В кое-века прилегла книжку почитать, и то покоя нету. Света, быстро иди сюда!
- Да-да, - тихо засмеялся брат, - теперь-то ты уж точно свалишь отсюда.
- Почему я? Пусть Эдик тоже идёт, - крикнула я матери, тая в душе мизерную надежду на справедливость.
- Света, не заставляй меня подниматься с постели, - угрожающие нотки вынудили моё тельце покинуть «поле боя», потому что если на подмогу Эдьке пришла «тяжёлая артиллерия», у противостоящей ему «пехоты» не было шансов не только на победу, но и миновать неизбежный разгром.
Мать и отец лежали на полуторной сетчатой кровати под большой белоснежной простынкой. Как правило, летом мы все обходились без одеял. Плечи Мани прикрывали кремовые кружева шёлковой ночной сорочки, чуть ниже груди расположилась толстая раскрытая книжка, которую она отложила в ожидании меня. Тело Бориса почти до пояса было оголённым, лишь газета в его руках обширно прятала лицо. Казалось, он не только не слышал нашей с Эдькой перебранки, но и не заметил моего появления.
- Чем ты там занимаешься? – раздражённо спросила Маня.
- «По щучьему велению» читаю.
- И хочешь сказать, что Эдику понадобилась твоя книжка?
- Нет.
- Скажи, скажи им, то слово, - прокричал Эдька.
Оглянувшись, угловатый ещё совсем детский силуэт, я заметила в дверях зала . Это немного утешило, потому что территория, за которую недавно шло сражение, хоть на какое-то время ему тоже не принадлежала.
- Что за слово? – с удивлением и любопытством уставилась Маня, как будто вместо меня возле их кровати, непонятно почему, оказалось то самое слово.
Я молча опустила глаза, отдав предпочтение молчанию.
- Света, я жду. Что за слово ты сказала Эдику? – удивление матери сменилось недовольством.
- Эдик мне говорил...
- Я не спрашиваю, что тебе говорил Эдик, - сердито и громко оборвала она, - меня интересует, что ты ему сказала.
- Мы с Эдиком говорили.., - попробовала я объяснить ситуацию, зайдя немного с другой стороны.
- Я ещё раз повторяю: меня интересует только то, что ты ему сказала! – Манины требования перешли на крик.
- Сначала я сказала, что не уйду из детской, потому что это теперь и моя комната тоже, а он мне ответил...
- Ты сейчас тут всю вашу болтовню пересказывать будешь? Ведь, прекрасно понимаешь, чего я от тебя добиваюсь: скажи мне то плохое слово, которым ты обозвала Эдика. Или я сейчас у него самого это спрошу.
- Я его не обзывала. Я ему всего лишь предложила съесть гавно под лавкой. Я это просто так сказала, потому что ни лавки, ни того, что скушать, в комнате там нет...
- Что? – Маня приняла вертикальное положение, свесив ноги с кровати, и в пол-оборота повернув голову к мужу, гневно произнесла, - Боря ты слышал, какие слова наша дочь родному брату говорит? Просто хулиганкой какой-то становится! Сегодня ему, завтра нам такое выдавать начнёт...
Борис отодвинул газету от лица, все мышцы которого еле сдерживали улыбку, а уста только и смогли произнести одно-единственое слово:
- Нда.
- Ничего смешного нет! – закричала Маня почему-то на меня, хотя я совсем и не смеялась. – Иди, забирай свою книжку, и будешь читать её здесь. Бессовестная! Стыдно должно быть!
Я подняла рёв, но не от стыда, как на то надеялась Маня, а от отчаяния и беспомощности в этом, непонятно почему, столь несправедливом по отношению ко мне мире.
Наутро Маня решила, что она ещё недостаточно меня отругала и, заплетая косички, вернулась к наболевшей теме:
- Где ты только слов таких набираешься? Кто тебя научил, Люська?
Я промолчала, не вдаваясь в подробности. Какая разница, кто научил? Маня уже давно заявила, что ВСЕХ детей на нашей улице считает невоспитанными.
- Вот Люська пусть такое и повторяет, - поучительно произнесла мать, приняв моё молчание за согласие, - а моя дочка не должна эти слова говорить. Если, конечно, хочешь быть моей дочкой, а то сдам тебя обратно в магазин, и пусть другие дядя с тётей воспитывают.
Сдаст в магазин? Почему-то сразу в голову пришли стихи Агнии Барто:
Мы вымоем в бензине резиновую Зину
Мы вымоем в бензине и пальцем погрозим:
Не будь такой разиней резиновая Зина,
А то сдадим мы Зину обратно в магазин.
Но я же не резиновая Зина. Как можно сдать меня в магазин? В магазин можно было сдавать вещи пока они ещё новые. Так было с Эдькиными ботинками, которые он отказался носить, потому что цвет был «девчачий». Ещё мама сдавала рубашку, когда та не подошла отцу по размеру. Но ни разу не было, чтобы относили назад старые стоптанные туфли. Ну, принесёт меня Маня в магазин и скажет: «Приймите её назад. Она нам не подходит», а они там ей ответят: «Мы Вам продавали маленькую хорошенькую ляличку», - это очевидно, потому что Маня, покупая вещи, всегда их внимательно рассматривала и не качественную продукцию никогда не брала. Значит, в магазин меня сдать нельзя. А куда можно? Рваную обувь просто выбрасывали, а потом она попадала на свалку. Мы однажды, когда я была совсем маленькой, гуляли с Борисом вдоль речки и дошли до одной свалки. Много чего интересного там валялось, но ребятишек, ни больших, ни маленьких не было... Интересно, куда же всё-таки выбрасывают детей, если вдруг оказывается, что они своим родителям больше не нужны? Может, выставляют на улицу, как металлолом, а потом проезжает машина и собирает?..
- Ну, чего ты там, на крыльце стоишь, иди завтракать, - прервала мои рассуждения Маня, и я заметила, что косички-то она мне уже давным-давно заплела.
(продолжение следует).