Глава 4.
Едва Никита задвинул шкаф, дед попытался напомнить о себе длинной философской тирадой на тему полезности вечерних раздумий перед сном. Сыскарь тут же переключил его на другое ухо, а, поскольку в правое ухо дед шептать пока не научился, в комнате стало тихо.
Рассудив, что на свежую голову о деле будет думаться легче, чем сейчас, Никита скинул портки и завалился на кровать.
Чтобы быстрее уснуть, он начал вспоминать юность, деревенские посиделки да соседских девок. Сон пришел быстро. Задремав, Никита повернулся на бок и вдруг услышал из-под себя жалобный мяв.
Подскочив, он сел на постели, шаря рукой раздавленного Кота.
– Да здесь я уже. В ногах, – буркнул тот. – Не выспишься с тобой. Видать, судьба мне сегодня смерть принять…
– Ты чего опять приперся?
– Чего-чего… Живу я здесь. Это ты приперся. Мало, что ли, места? Могу подвинуться.
– Ты как сюда залез? Я ж, вроде, дверь запер…
– Странный ты, Никита. А еще Сыскарь. Я в комнате был сразу, как только Стюра свет загасила. Охота мне Ягу всю ночь нюхать.
Никита осторожно лег.
– А говорил, что с мужиками спать зазорно…
– Ф-р-р… Ты как будто в деревне не жил ни разу. Коты завсегда мужиков днем сторонятся. А спать к ним приходят. Свернутся вот так калачиком…
Никита вслушался в тишину.
– И что?
– А? Тьфу ты… Чего горланишь! И спят. Покойной ночи.
В комнате вновь воцарилось безмолвие. Сон пришел опять, только дерганный и тревожный. Никита то и дело просыпался, несколько раз ходил проверить, на месте ли шкаф. Ему отчего-то казалось, что опасность совсем рядом. А если и его, Сыскаря, захотят «убрать»?.. Да и Кот – малый слишком подозрительный. Такой ночью на грудь ляжет и враз задушит. В народе говорят, что коты сны выведывать могут и мысли тайные… Мыслей, конечно, порядочных в голове пока мало, но, на всякий случай, надо бы его назавтра постараться за дверью оставить.
К утру пошел дождь. Никита узнал об этом по забарабанившим в ноги холодным каплям. Видать, недаром у Яги суставы ломило.
– Мокро… – пробормотал он спросонья, поджимая к животу колени.
– Это не я… – отозвался Кот, пытаясь примоститься у его груди.
Крыша у избы была ветхая. Капало всюду. Чтобы не проснуться в луже, Никита сгреб тюфяк, пошарил по комнате и нашел место без щелей в потолке. Передвинув в тот угол кровать, он снова уснул.
О том, что пора вставать, оповестила изба. Не дожидаясь, пока Никита соизволит распорядиться, она самостоятельно распахнула в комнатушке окно, впустив внутрь промозглый августовский денечек.
Открыв глаза, дедуктив обнаружил перед самым носом черный кошачий хвост в засохших репьях. Брезгливо поморщившись, он скинул животное на пол.
– Я в суд подам! – затянул Кот свою коронную фразу. Никита его не слушал. Наспех одевшись, он вышел из комнаты. Кот засеменил следом.
Дед сетовал в самое ухо, что дождь, наверняка, помешает следствию, но объяснять, что мешать пока нечему, Никита не стал. Сейчас его больше интересовало – дома ли Стюра. Вчера она отсутствовала практически целый день. Что можно делать на болоте столько времени? А если…
Но Стюра была дома. Вооружившись ведром и тряпкой, она устраняла последствия ночного потопа.
– Утро доброе, – поздоровался Никита. Женщина не ответила.
Кот прыгнул на стол и разочарованно загундел:
– Завтрак где?
– В перепаханной дыре! – не оборачиваясь ответила служанка. Она была явно не в духе. – С вечера там чего-то осталось, сами разогреете.
Кот заискивающе посмотрел в глаза Никите.
– А я есть не хочу, – развел руками тот.
– Изба совсем старая. Крыша прохудилась, крыльцо еле держится. Нет в доме мужика, подлатать некому… – проворчала Стюра более миролюбиво. В желудке Кота затеплилась слабая надежда.
– Избушки чинить – не моя забота. Я дедуктив, а не плотник. О вашем горе надобно в деревне рассказать, может, кто и откликнется… Хотя, сомневаюсь я в этом. Была б Яга с людьми не такой злобливой, тогда бы другое дело… И крышу бы покрыли, и вас с Ягой.
– Вот и я о том же, – потупилась Стюра.
Помолчали. Женщина закончила с горницей, вынесла ведро и перешла в дальнюю комнату, где спал Никита.
– Яга совсем плоха стала. Спит целыми днями. Раньше хоть погулять выходила. Видать, к зиме дело. Осень короткая будет.
– По этой части Кота спроси, – поддержал разговор Никита. Кот презрительно фыркнул и вышел из избы.
Помолчали еще какое-то время.
– А ты это с окнами здорово придумал, – вновь заговорила Стюра. – Светло стало. Раньше, когда Яга моложе была, она свет не особо жаловала, пряталась. И я к темени привыкла. Сидели все, как две сычихи, глаза портили. Я ж ночью не хуже чем днем тепереча вижу. Иголку, если надо, найду.
– Давно ты у Яги в работницах?
Стюра замолчала, сделав вид, что вопроса не расслышала. Никита сообразил, что на эту тему женщина говорить не хочет, и решил обо всем выпытать окольными путями.
– Ты пока тут живешь, к Яге много народу захаживало? – спросил он, с удовольствием разглядывая белые икры и покатые бедра, открытые подоткнутым подолом.
– Не много. Раньше, до меня, больше гостей было. Она ж со всякой нечистью якшается. Рассказывала, как с самим калмыцким ханом за одним столом сидела. Только стол длинный был, хан в одном конце, а ее с другого посадили, чтобы аппетит не портила. Так эти самые калмыки к ней, татаро-монголы, вьетнамцы всякие лишь в прошлом году ходить перестали.
– А что так?
Стюра отвечала как-то не особливо охотно.
– Дорогу на Москву открыли. До этого они к Яге придут, в ножки поклонятся, она им пошепчет, поколдует, виз откроет – вроде третьего глаза, только снутри. С визом этим чужеземцев не трогает никто, торговать разрешают.
Сыскарь подождал, но, видя, что женщина продолжать не собирается, вновь задал вопрос:
– Больше что, не было никого?
– Горные духи приходили. Так она им глотки луженые отливала. Духи в своих горах с тех глоток много града наделали. Идет, положим, караван. Спокойно все, небо чистое. А духи глотку приставят – небо сразу тучами накроется, караван с землей сравняет…
– А в последнее время заходил кто из прежних?
Стюра подумала.
– Разбойники были с месяц назад. Купили у ей треть илу в баклаге. Ил у Яги особенный, ядреный, на жмучных кореньях настоянный. Распирает все вокруг на версту. Его с баклаги на землю капнешь – деревню разнесет. Говорили, им надобно акт какой-то под землей где-то на Лубянке справить.
– Ну, а совсем недавно был кто? – злился Сыскарь.
– Купцы какие-то заезжали. С дороги сбились. Яга их к разбойникам отправила… Потом Медведь раза два приходил. Она его любовной вякрой мазала…
Никита ухмыльнулся.
– Медведь, небось, из тех, что табунами вокруг прохаживаются?
Стюра покраснела. Ей стало стыдно за свое поведение в день знакомства.
– Да один он в этих местах… Только шальной совсем.
– А чего ж два раза заходил? В первый не помогло?
– А в первый-то раз медведица его, пока он к Яге ходил, медовухи где-то пригубила и пошла по лесу куролесить. Он ее только под утро выловил. Какая уж тут любовь…
Стюра закончила уборку, расстелила у порога тряпку и с нарочито громким вздохом распрямила натруженную спину. Никита, поняв намек, подхватил ведра и понес к выходу. Избушка гостеприимно отворилась, приведя Стюру в крайнее изумление.
– А до тебя кто на Ягу работал? – спросил Никита, выливая в кусты грязные ополоски.
– Такая же дуреха… – угрюмо отмахнулась Стюра. Разговор не клеился.
– Что ж ты о себе рассказать ничего не хочешь? Неужто и впрямь по доброй воле здесь сидишь, караулишь, когда Яга помрет да избу тебе в наследство оставит?
Стюра плюнула в сторону Никиты и отвернулась.
– Изба та раньше Яги ноги отбросит… – заговорила она через недолгое время. – Да и что мне радости одной на болоте жить? В люди я уйти хочу, на волю. Яга ж меня сюда совсем девчонкой заманила. Назад не пущала. Я бежать пыталась, так она все дороги в кольцо скрутила, назад меня воротила. А в другой раз все вокруг буреломом завалила – не выбраться… Так я здесь и осталась. Теперь жалко ее, дуру старую. Пропадет она одна.
Никита прищурился, пытаясь навскидку определить возраст женщины.
– А не боишься раньше Яги околеть? Она ж баба живучая.
– Ну, знать судьба такая, – туманно ответила Стюра и пошла в избу.
Вернулся Кот. Судя по его довольному виду, он уже где-то подкрепился. А, возможно, и не только.
– На пастбище был, – сообщил он. – Корова-то наша с полным выменем.
Стюра насторожилась.
– И что? – не понял Никита.
– А то, что вечером пустая приходит! – прыгнул на крыльцо Кот. – Странно как-то. Уже несколько дней молока на полведра меньше дает!
– К осени дело, – буркнула Стюра. – Корма мало. А может, еще и напугал кто. Мало, что ли, дураков по лесу шляется? Может, и поддаивает кто…
Неожиданно где-то рядом снова раздался протяжный детский плач. Никита вздрогнул. Стюра побледнела, схватилась за сердце и повалилась в обморок. Кот же, сорвавшись с места, опрометью бросился в кусты.
Придя в себя, дедуктив побежал вслед за ним, успев подумать, что надо было поправить на упавшей юбки, а то она лежит как-то малоприлично.
В кустах шла настоящая борьба. Слышались кошачьи вопли и треск ломаемых сучьев. Пробраться туда не представлялось возможным, и Никите оставалось терпеливо ждать исхода сражения, вглядываясь в просветы, где метался черно-рыжий клубок.
Наконец противник сдался, хрипло взвыл, и через минуту Кот вытащил за хвост на полянку драную кошку.
– Вот. Убийца. Собственной персоной. Судить ее надо!
– Тебя надо судить! Душегуб! Кровопийца! – стонала кошка, вылизывая раны. Было трудно разобрать, нанес ли ей столь значительный ущерб Кот во время драки, или она такая плешивая от рождения. Ржавая шерсть свалялась и выгорела на солнце, а в нескольких местах была выдрана клочьями. Говорила кошка пропитым сиплым голосом, слегка пришепетывая из-за недостатка зубов. Левый глаз заплыл огромным малиновым синяком.
– Рассказывай, стерва, как меня рыбой травила! – орал Кот, полосуя ее спину когтистой лапой.
– Ой! Убивают! – завалилась та на бок в истерике.
Очнулась Стюра. Ошалело озираясь, она с дрожью в голосе спросила:
– Что с ребенком?
– Вот он, ребенок! – колотил подругу черный Кот. – Говорил тебе, не появляйся на болоте?! Говорил?!!
– Хватит! – разнял их Никита. – Давайте по порядку. Кто эта особа, и какое она отношение к делу имеет?
Кот приосанился и отошел в сторону.
– К вашему, собственно говоря, никакого. Так, познакомились по пьянке…
– Ах ты гад! – вздыбилась рыжая. – А кто в любви клялся? Стихи читал: «Я встретил вас, и все такое…»! Совратил меня… А я поверила! Люди добрые! Он же жениться обещал! Говорил: жить будем, как у Сварога за пазухой, Яга котят нянчить будет. А сам в ту же ночь сбежал, только его и видели. Еле нашла на этом болоте. У, зверь!
Никита нахмурился.
– Так было дело?
– Ну… Почти… – почесал за ухом Кот. – Жалко мне ее стало. Живет где-то в подвале, отбросами питается. Настоящей-то любви не видела… Люди ее кто Муськой, кто Чурей кличут, а она на любое имя откликается, хоть Яронегой обзови. Мы с ней и были-то вместе всего одну ночь. А она втюрилась по самые задние пятки. Приперлась и давай условным знаком с болота орать…
– Так это ты младенцем кричала?
Кошка горделиво вскинула облезлую морду.
– А что, похоже? Я еще закипающим чайником могу… И как прялка…
– Так то не ребенок был? – просекла, наконец, Стюра. – Фу… От сердца отлегло. Я-то с перепугу… А ну, думаю… Не поняла, в общем. Пойду, валериановый корень пожую.
– И я с тобой! – бросился в избу Кот. Рыжая сиганула туда впереди него.
– Куда! – схватил Никита обоих за хвосты. – Разговор не закончен. Так это ты, значит, Чуврыля, Кота рыбой травила?
Кошка вырвалась и обиженно запричитала:
– А и я! Подложила ему карпа, которого три дня в жбане с травой недородой да бузиной на мыльном корне настаивала. Умные люди сказали: зелье любовное приворотное, да, видать, перепутали чего…
– Ух, я тебе сейчас зелья любовного задам! – подпрыгнул на два аршина Кот. Но Никита его удержал.
– Ворону ты шею свернула? – прямо спросил он.
Кошка вытаращила глаза и присела.
– Не было ворона… Трясогузку на пригорке третьего дню поймала, каюсь… А воронов отродясь не трогаю. Нечистая птица: мертвечиной питается. Во мне ж вообще душа добрая. Я без надобности и таракана не обижу. Мне при рождении имя дали Добромура. Так за свою доброту всю жизнь и маюсь. Я и Кота травить не хотела. Рыбу-то положила, а сама рядом спряталась. Думала, как он с карпом справится, тут же его и захмурю. А он взял да и брякнулся на бок… Клокочет, пеной захлебывается. Тут еще ты нарисовался. Ну, я испугалась, да бежать…
– Добромура, значит… – хмыкнул Никита. – И про ребенка пропавшего, стало быть, тоже не слыхивала? – безнадежно задал он новый вопрос.
Рыжая почесалась передней лапой.
– Вроде нет… Ты про детей вот его спрашивай. Он, разбойник, про них много знать должен. Ну, расскажи дяде, чего ты с детьми делаешь!
Сыскарь насторожился. Кот съежился и зашипел.
– У, стерва!.. – протянул он. – С потрохами сдала…
– А чего уж! – нахально вскрикнула та. – Мне-то терять нечего. Я за свои грехи перед кошачьим богом отвечу. А вот ты перед кем отвечать будешь, иноверец?
– Цыц! А ну – по существу! – рявкнул Никита.
– Чернокнижник он. Религию иноземную изучает. Опыты на детях ставит. Пока только на своих, но грозился и на человеческих младенцев перейти. А? Что, не так, скажи?!
Кот насупился.
– Вот бабы. Ничего доверить нельзя. Все растреплют. Будь на свете тайна, от которой их жизнь зависела, и ту бы выболтали. Что тебе сказать, Никита… Каюсь. Как натащила Яга в избу вещей с болота после ристалища с чернокосыми, попалась мне, среди прочего, книжица умная про жизнь да веру. Все как по-правдашнему. Живут все, говорилось там, не одну жизнь, не девять, как мы, кошки, а множество. И после смерти душа из одного тела в другое переселяется. Называется сие переселение душ словом заморским «реинкарнация». Вот и вздумалось мне новую жизнь начать, вроде как очиститься от прошлого, заново родиться и ошибок прежних не повторить.
Никита не понял.
– Так ты решил с жизнью покончить, что ли?
Кошка расхохоталась, упав на спину и истерически дергаясь.
– Как же, покончит он, жди. Этот оглоед просто в новое тело перейти хочет, молодое да здоровое. Опыты на котятах ставит. Кошку забрюхатит, дождется, как она рожать засобирается, и трется возле нее до последнего. А как той срок придет, разложит свои книги, причиндалы колдовские всякие, и давай мунтировать…
– Медитировать! – взорвался Кот. – Чего бы ты понимала!
В голове дедуктива созрела свежая мысль.
– И часто он так развлекается?
– Постоянно, – хмыкнула рыжая. – Он же по созданию новой жизни мастер. Сколько наивных кошек через него молодость свою загубили – и не сосчитать. Любую охмурит. Как увидит шерстку гладкую, все в нем поднимается. Порядочным прикинется и давай шуры-муры наводить. А кошки и тают. Уж я-то знаю… Сама через это прошла. И как такому противиться? Он же чистый Лель. Ну и отдаемся, дуры, не за ложку сметаны. А этот изверг рад стараться. За день, небось, с двумя-тремя успевает пообщаться…
– Три?! Да это только в неудачный день бывает! – вновь возмутился Кот, но, поняв, что сморозил лишнего, заткнулся.
– Вот-вот, – потерлась Добромура о ногу Никиты. – Сам можешь прикинуть, сколько он себе материала для опытов наготавливает. Да только без толку все. Котят уж несколько сотен народилось, а никакой репанации так и не произошло!
– Время неверно высчитано было! – злился Кот.
– Не потому ли ты решил с человеческим ребенком попробовать? – добила его кошка.
Кот остолбенел, замахал лапами, не в силах ничего ответить.
– Ложь! Наглая ложь! Я в суд подам! – наконец взвыл он.
– Какой суд? – ликовала его драная подруга. – Начитался книг дурацких. Может, где в сказках заморских и судят. А на Руси для котов суд один: мешок на голову и в реку!
Они снова сцепились в драке. Никита заскочил в избу и, ухватив ведро с водой, окатил потасовщиков прямо с крыльца.
– Куда! – только успела пискнуть Стюра.
Кошки разлетелись в разные стороны и теперь стояли, урча, подняв друг на друга хвосты.
– Ложь, говоришь? – орала Добромура, ощерившись. – А кто хвастал, что только и ждет, когда Яга рожать соберется? Дескать, если в ее ребеночка переселиться, можно потом всю жизнь как масло в сыру кататься, ни забот, ни хлопот не знать!.. Человеком стать захотел, девок лапать… А ну стой!
Кот не выдержал и, струсив, помчался через поляну в лес. Рыжая рванула за ним. Никита, было, тоже сорвался с места, но Стюра его остановила.
– Брось их. Сами разберутся. Не было Кота в тот день с Ягою…
– Ты почем знаешь? – насторожился Сыскарь.
– Опоздал он. А потом хандрил целые сутки, жаловался… По пятам за мной ходил, валерианового корня выпрашивал, чтобы нервы успокоить. Он же того момента много лет ждал. Каждый день у Яги выпытывал: «Скоро, да скоро?». А та и сама не знала. Так что зря ты Кота подозреваешь.
– А я всех подозреваю, – ответил Никита. – Мне что Кот, что ты – все равны. Котяра мог попытаться душу свою в тот день на болоте переместить; не получилось, так он решил младенца спрятать и еще раз потом попробовать. А сам и хандрил, потому как не все гладко вышло. Мотив!
– Так у любого мотив можно найти, – рассудила Стюра.
Никита оценил.
– Можно. Вот у тебя – какой мотив?
– У меня-то? – засуетилась женщина. – А что у меня… Я баба темная. Ты давеча спрашивал, кто заходил к Яге в последнее время. Вспомнила я. Кощей был, а за ним аккурат в тот же день Водяной забегал. Так они оба с мотивами. Подозревай сколько хошь.
Стюра, ликуя, зашла в избу. Она прекрасно понимала, что Сыскарь на крючке. И действительно, Никита поспешил за ней следом.
– Кощей-то уже невесть сколько лет добро свое прячет по подвалам, – продолжала она. – Деньги в сундуках пересчитывает. Старый стал, а ума не нажил. Все сетовал, что наследника ему надо. Дескать, некому после смерти имущество передать. Потому и не умирает. Ягу просил, коли несколько детей родит, отдать ему одного, хоть самого завалящего. Кощей бы тогда его деньги считать научил и помер спокойно. Врал, конечно…
Дед в левом ухе Никиты внимательно слушал.
– Про Водяного спроси! – ткнул он Сыскаря.
– Сам знаю! – шикнул тот. – А что ж Водяной?
– Заходил в гости звать. Не знаю, чего уж решил сюда заглянуть… На моей памяти он был у Яги лет, почитай, двадцать назад… Или около того. Я еще девчонкой бегала. Он тогда Кикимору свою похоронил и на Русалке решил жениться. У Яги совет спрашивал да на свадьбу звал. Только Яга по гостям не особливо любит шастать. Тогда не пошла и тепереча.
Дед открыл было рот напомнить Никите о важном вопросе, но Сыскарь его опередил.
– У Водяного, говоришь, тоже мотив есть?
Стюра призадумалась.
– Сам же говорил, что всех подозревать след. У Водяного от Кикиморы семь дочек, да Русалка ему шестерых наплодила. Ни одну замуж отдать не может. Плачется, бедный, что мальчика в семье нет, рода продолжателя да сестер защитника… Ну как это он у Яги младенца спер? Подложит своей Русалке под грудь да за своего выдаст. А кто потом чего докажет?
Никита согласно хмыкнул. Дед в ухе пытался чего-то возразить, но Сыскарь решил поменьше его слушать в интересах следствия.
Итак, выходило, что круг подозреваемых расширяется. Назавтра надо будет совершить вылазку к Кощею и Водяному.
Был бы только младенец еще жив. А ежели Яга своим материнским чутьем глубоко ошибается?..
Глава 5.
К вечеру Кот так и не возвратился. По дедовым рассуждениям его следовало занести в список подозреваемых под первым номером, но Никита все же тайно надеялся, что Кот невиновен. «Всякое бывает, – рассуждал он про себя, – может, перестаралась рыжая Добромура, да и забила его до смерти». При ее нраве это было бы не удивительно.
Так или иначе, но спать Никита ложился весьма уставшим. Три дня, проведенные впустую, вымотали сильнее, чем среднего крестьянина неделя жатвы или одна брачная ночь.
Уже засыпая, Сыскарь услыхал, как хлопнула входная дверь. «Котяра вернулся…», – подумал он, но вставать не стал. Ему вдруг почудилось, что дверь хлопала и раньше каждую ночь, словно кто-то входил или выходил из избы, но тогда он не придал этому значения. Никита собрался было поговорить об этом с дедом, но тот давно спал, а одному думать впустую не хотелось. В голове все смешалось. Откуда-то выплыл орущий ребенок, и до самого утра Сыскарь нянчил его, пытаясь хоть как-то заткнуть ему рот. Лишь проснувшись, он понял, что это всего лишь ночной кошмар.
День только начинался. Даже избушка еще дремала, не раскрыв окно.
Бесшумно поднявшись, Никита вышел прочь из своей комнаты и прокрался в горницу. Его целью было застать врасплох Кота, но того дома не оказалось. Никита обшарил все углы, пошурудил Ягу на печи, проверяя, не спрятался ли негодник у бабки под мышкой. Все тщетно.
Яга спала, распевая носом занудную не то финскую, не то чулымскую песню.
Никита приоткрыл дверь в каморку Стюры. Светелка была пуста, кровать аккуратно застелена, словно служанка Яги и вовсе не ложилась этой ночью.
В доме творилось что-то неладное.
Пройдя к выходу, Сыскарь деловито постучал. Изба встрепенулась и, узнав его, радостно распахнула дверь, услужливо подставляя крыльцо. Никита благодарно похлопал пузатый бревенчатый бок и спустился вниз.
Изба запрыгала в диком танце, не зная, как высказать ему свои теплые чувства.
– Полно те… – отмахнулся Сыскарь. – Иди, пасись…
Он потянулся, вдыхая полной грудью прохладное серое утро. Уходящее лето пахло сырым лесом, грибами и вчерашними щами, которые Стюра, по всей видимости, выплеснула где-то рядом.
Удобрив дальние кусты, Сыскарь вернулся в дом. Дверь в чулан была приоткрыта. Никита насторожился. Из полумрака доносилась возня и слабый писк. Не медля ни секунды, Сыскарь кинулся внутрь и тут же выволок на свет черного Кота.
– Ты чего тут делаешь? – удивился он, держа добычу за шкирку.
Кот не отвечал, дергаясь, как детский подгузник на бельевой веревке. Во рту он крепко сжимал крупную серую Мышь.
– Тьфу, пропасть! – брезгливо поморщился Сыскарь и вышвырнул Кота прочь из избы.
– Спасите! – отчаянно запищала Мышь. – Помогите!
«Мышка-Норушка! – догадался дед в никитином ухе. – Кот следы заметает!»
– А ну стой! – бросился на черного разбойника Сыскарь. – Открой пасть, гаденыш!
Он ухватил Мышь за скользкий хвост, но Кот разжимать зубы не собирался, а наоборот, стиснул их сильней и, упершись лапами, тянул добычу на себя. Борьба была недолгой. Поняв, что добром жизнь свидетелю не спасти, Сыскарь припечатал Кота по башке пудовым кулаком.
Мышь свалилась в траву. Подняв ее двумя пальцами, Никита встряхнул безжизненную тушку и дунул ей в самый нос.
Норушка скривилась. Видать, от Сыскаря со вчерашнего луком несло.
– Жива? – осведомился он.
Мышь не ответила.
– В суд подам… – застонал Кот, шатко поднимаясь на ноги. – Она ж вредитель. Ее уничтожать надо!
– Свидетели под охраной сыска находятся. Знать надобно, – отрезал Никита. – А ты вот вредитель и есть. Куда Добромура пропала?
– Жива она. Не подумай чего, – зло прошипел черный. – Мы с ней полюбовно разошлись…
Дедуктив погрозил ему пальцем и вернулся к допросу Мышки:
– Говорить будешь, или как?
Та дернулась, пропищала что-то неразборчивое и вновь скрючилась, притворившись мертвою.
– Ага! Знает, чье сало съела! – ликовал котяра. – Спроси, где ее пособники сыночка Яги прячут!
– Не знаю! – запищала Норушка. – Сам признавайся… Тебе больше известно!
Кот попятился. Сыскарь сгреб его свободной рукой поближе.
– Врет она! – заорал черный астролог. – Я ребенка в глаза не видывал… То есть, видывал, но не трогал… То есть трогал, но не видывал… И Ворона не убивал! И Добромуру тоже! Не я это! Не причастен!..
– Он! Он! – заливалась Мышь, почувствовав, что попала в струю. – Вяжите его!
Никита на всякий случай закинул Кота в чулан и запер на амбарный замок.
– Посиди пока что.
– А я? Меня-то пусти! – задрыгала лапами Норушка.
– Успеется. Расскажи сперва, что тебе о пропаже младенца известно?
– Чего привязался? – запричитала Мышь. – Знать ничего не знаю и ведать не ведаю! Без меня это было. А я как раз тем временем в поле была.
Никита прищурился.
– Каким таким временем?
– А когда надобно? – Мышь раскинула лапы, задрала хвост и запела:
По травушке-муравушке девица ходила,
На мысочке в подлесочке
Парню говорила:
«Ой, ты, дружочек мой!
Не ходи ко мне домой!
Там злая мамка, там буйный тятька!
А ходи ты, а ходи ты
Во поле открытом
За рекой
Широкой такой,
Где не видят нас с тобой…
Где мы будем…
Ой-лешеньки-ой!..»
– Полудуркой прикидывается! – затарабанил в двери Кот, высунув в щель озлобленную морду. – Уж я-то знаю. Сюда ее дай, мигом сказывать начнет!
Мышь замолчала.
– Так что ж? – продолжал гнуть свою линию Никита.
– Совсем, – вздохнула Норушка.
– Чего – совсем? – не понял дедуктив.
– А так… – Мышка явно дурковала.
Избушка, все это время мирно стоявшая рядом, вдруг закудахтала и ткнулась углом Никите в бок.
– Ты, что ль, чего знаешь? – удивился тот.
Изба радостно закивала.
– Ну так рассказывай уже…
Изба отошла на два шага и стала изображать то, что видела. Накренившись назад, она затопала на кривых ножках, высоко подняв крыльцо.
– Баба беременная… – догадался Сыскарь. – Яга!
Изба закивала. Она отошла еще дальше и брякнулась наземь.
– Спать, что ли, легла?
Как ни странно, Никита вновь угадал, и избушка стала показывать дальше. Поднявшись на цыпочки, она пошла медленно и грациозно.
– Кот крадется! – подсказала Норушка.
– Ах, шельмец! – не выдержал дед в ухе. – Приложил, таки, лапу!
Вдруг изба вновь повалилась на бок.
– Тоже уснул? – удивился дедуктив. – Вот так раз… – избушка закудахтала, нервно забегала по полянке, начала показывать снова. – Нет? Просто лег?.. В кустах? А, затаился! – новая шарада была, наконец, разгадана.
Изба запрыгала из стороны в сторону. Никита снова долго ломал голову. Находясь приблизительно в курсе событий, он узнал из избушкиной пантомимы, что Яга родила семерых, всех растеряла, а последыша все-таки принесла домой.
Что изба показывала после, Сыскарь скумекать так и не смог. Она прошлась по поляне, раскачиваясь из стороны в сторону, видно, копируя кого-то. Затем нагнулась, словно подбирая что-то с земли, и побежала к лесу. После этого снова легла и задрыгала ногами, кудахтая. Поднялась, начала разгребать место, на котором только что валялась…
В решение ребуса активно включилась Мышь. Вместе они заставляли избу целый час повторять все опять и опять.
– Медведица идет? Шишки собирает? Охотника увидела? Он ее подстрелил? Шкуру снимает?.. – предполагала Норушка. Но изба кудахтала отрицательно и начинала сызнова.
– Баба в поле? Гриб нашла? Радуется, по соломе катается? Еще грибы ищет?.. – хмурился Сыскарь, но тоже все мимо.
В самый разгар в дверях показалась перекошенная Яга, свистнула по-молодецки, останавливая избу, и запричитала:
– Ох… Мочи моей нету… Все мозги растрясли, все кости поломали. Все ходуном ходит, света белого не вижу… Ох, держите меня сорок мужиков! – видя, что помогать ей особливо никто не собирается, Яга, кряхтя, присела на верхнюю ступеньку. – Ну и чего вы тут мне за балаган устроили? Это ж вам изба, а не лошадь скаковая!
– Допрос ведем, – смутился Сыскарь, пряча руку с Норушкой за спину.
– А чего ж… Понятно, – согласилась Яга. – Ладно, меня когда допрашивал, плясать не заставлял…
Мышь пребольно укусила Никиту за палец, вырвалась и шмыгнула в траву. Сыскарь вскрикнул, огляделся, но ее уж и след простыл. День опять не заладился.
– Надо мне сегодня Кощея проведать, – вслух подумал дедуктив. В последнее время он часто стал проговаривать мысли, видимо, чтобы дед лучше слышал.
– Хорошее дело… – согласилась с ним Яга. – Только живым обратно не вернешься.
Никита поперхнулся.
– Это почему еще?
– Любит себя Кощеюшка очень. Жизнь свою бережет. А заодно и сокровища свои несметные. В гости к себе никого не приглашает, а непрошенных гостей отваживает. Замок его стоит на высокой горе – выше облака ходячего, выше солнышка пекучего. Стеной тройной огорожен, а на каждой стене зубья острые, железные, толщиной в мою ногу левую. Ни прохода в тех стенах, ни двери, ни щелочки. А за ними псы свирепые, волкоподобные, кровожадные. Один ростом с бурого медведя, другой с белого. А, может, и того больше, я сама не видела. Опоясан замок шестнадцатью рвами, и каждый Кощей гадостью смертоносной заполнил. А и проберется кто через те рвы глубокие, двери в замок отворить не сможет ни в жизнь, потому как они на семь замков секретных заперты. Сам Кощей сидит всегда в тайной комнате на верхнем этаже и смерть свою перепрятывает, чтобы Иван не нашел.
Дедуктив сник.
– Значит, не пробраться мне к нему… Жаль. Возможно, он о твоем ребенке знает чего, а мне его не выспросить…
– Дурень ты, – махнула рукой Яга. – Это Кощей думает, что он непобедимый. А у меня против каждой его фиговины отгогулина имеется. Погоди, сейчас достану…
Старуха нырнула в избу и довольно долго громыхала там ящиками комодов.
– Вот! – вытащила она на свет пыльные вещи. – Для Ивана собирала. Приходил он лет пятнадцать назад. Чаю с ним пошвыркала, приглянулся он мне. Хотела ему тайну раскрыть, как Кощея сгубить, а Кощей тут сам ко мне нарисовался! Ну, не убивать же его у меня в избе? Я Ивана-то спрятала, а как Кощей ушел – глядь, молодец-то сбежал… Испугался, видать. Держи. Гребень тебе, рушник, ключ-семибород и шапка-невидимка.
Яга объяснила Никите, как волшебными предметами пользоваться, и наказала на дорогу:
– Не потеряй, смотри! Других таких нету.
– Ты бы мне еще скатерть-самобранку вынесла, – почесал Сыскарь пустой живот. – А то Стюра нас в последнее время харчишками-то не балует.
– И то верно… – согласилась Яга. – Спортилась девка. Ты ей не говори, что Иван был. Любила она его когда-то шибко… Расстроится, коли узнает, что заходил, а с ней не свиделся… А я тебе в дорогу яблок дам.
– Надеюсь, не молодильных, – проворчал Никита вслед, но выбора у него все равно не было.
Яга вернулась из избы с котомкой, в которую запихала десяток яблок, черствый каравай и головку лука.
– Ну, вроде как все… Привет ему передавай. Долго не гости. А то мы тут переживать будем.
Никита ухмыльнулся, повернулся и зашагал прочь. Дойдя до края полянки, он остановился.
– Эй! А идти-то куда?
Яга поскребла бородавки на подбородке, снова исчезла в хате и, вернувшись, кинула ему поеденный молью клубок шерсти.
– Вот. Он тебя доведет.
Клубок тут же поскакал по болоту в лес, не дожидаясь дедуктива. Никита еле поспевал за ним, то и дело проваливаясь в зыбучую грязь чуть ли не по пояс.
Вскоре земля под ногами затвердела, и идти стало намного легче. Не прошло и четверти часа, как Никита уже стоял у огромной горы, на верхушке которой пристроился замок Кощея.
– Ну, теперь и перекусить не грех, – рассудил он.
Яблоки оказались кислящими, а каравай, сколько Никита его ни бил, так и не раскрошился. Луком обедать тоже не хотелось. Пришлось продолжать путь голодным.
Бросил Сыскарь оземь гребень костяной, как Яга учила, и поднялся дуб ветвистый да корявый. В самое небо маковкой уперся. Никита успел за сук уцепиться, когда дерево еще только выпрямляться начало, и потому наверху за одно мгновение очутился.
Зубья железные на трех оградах как раз вровень с дубовой верхушкой оказались. Никита пригнул ветви потоньше, да через три стены враз и перемахнул. Повис, хотел уж было отцепиться, как услышал внизу собачий лай.
Псы, конечно, были намного меньше, чем Яга описывала, но по виду вовсе не добрые. Тому, как с ними справиться, старуха не научила… Видимо, следовало вернуться.
Собаки злобно надрывались, и вдруг Никита отчетливо разобрал в их брехе:
– Жрать! Жрать!
Дед тут же предположил, что Кощей их специально не кормит, чтобы злее были, и если псам каравай черствый скинуть, они, возможно, сразу подобреют… Все равно он Никите без надобности.
Едва увидев хлеб в руках Сыскаря, псины запрыгали еще выше, отталкивая лапами друг друга. Наобум Сыскарь запустил каравай вниз. Что-то хрустнуло. Тонкие ветви не выдержали веса дедуктива, и он стремглав полетел вслед за злополучной подачкой.
Зажмурившись, Никита не видел, как пустобрехи, набросившись с двух сторон на хлеб, с лету проглотили друг друга. Сыскарь приземлился на них сверху, докончив дело.
Поднявшись, он так и не смог понять, куда делись злющие собаки. Никита отряхнулся, хрустнул суставами и побрел к широким рвам.
«Осторожно! – предупреждала надпись на черной доске перед первым из них. – Замок ограждают шестнадцать рвов. В первом вода студеная. А что в остальных не скажу, дабы не смог ты придумать заранее, как перебраться!»
Никита попробовал рукою илистую запруду. По августовским меркам она была не такой уж и студеной. При желании он бы спокойно переплыл ее за нечего делать, тем более, что ширина рва была всего несколько саженей. Только смысла штаны мочить? Яга дала в дорогу рушник волшебный.
Сыскарь взмахнул им и расстелил впереди себя длинный мост.
«В этом рве лава огненная, с соседнего вулкана пущенная. Горячущая – спасу нет. Самое время назад ворочаться!», – с ухмылкой прочитал Никита, проходя через второй ров. Лава давно остыла, и любой путник мог пройти по ней без волшебного рушника.
«А здесь одолень-трава мучительница. Кто к ней прикоснется, язвами покроется. А надышится – разум потеряет!», – гласила надпись на третьем плакате. Сыскарь заглянул в ров. Может, среди прочего бурьяна, там где и затерялась одолень-трава, но складывалось впечатление, что сорняк ее давно уже заглушил.
Жуткий запах ударил в нос. Дедуктив поморщился.
«Самые ядовитые змеи со всех стран и даже с Африки во рве сем в голоде обитают. Бойся!», – прочел он.
Воняли, судя по всему, змеиные трупы, коих, впрочем, разобрать в промозглой каше внизу было невозможно. Никита пошел далее.
«Кто сумел до рва пятого добраться, перейти его уже не сможет. Кипящее масло тебе дорогу переграждает. Через него ни переплыть, ни перескочить. Видать, тебе смерть верная!»
Сыскарь отметил про себя, что расчет был верен: доброму молодцу и так тяжело изо рва в ров перебираться, а Кощей еще и предупреждениями своими масла в огонь подливает. Только вот масло во рве уже прогорклое, толстой пенкой плесени покрытое. Видать, много времени прошло с тех пор, как Кощей к приходу нежданных гостей готовился.
Никита перешел через ров и остановился в недоумении.
«Под ногами ядовитый туман расстилается. Душит, крушит, глушит, мучает. Кто в его клубах потонет, и зрения, и слуха лишится. Кишки твои наружу вывернет, и память потеряешь!», – пугал плакат, а мост под ногами кончился.
Сыскарь поднял рушник, скатал его и вновь расстелил, продолжив путь через оставшиеся рвы и читая надписи.
«…Песок зыбучий сочится, струится, в землю-матушку тебя загребает. Не добраться тебе до замка!..»
«…А тут плещутся щуки заморские, с зубами по восемь рядов. Меч булатный перекусывают. Аккуратно кушают, косточек опосля себя не оставляют…»
«…Понюхай жгучего перцу, коль сюда сумел добраться. Пусть тебе все глаза выест, все ноздри вывернет, все горло сожжет!..»
«…Этот ров кольями острыми утыкан. А каждый колышек ядом пропитан, чтобы смерть твою продлить, пока вороны черные твое тело белое будут по кусочкам склевывать…»
Внутри у Никиты все похолодело. И хоть шел он по прочному мосту, да и щук в мутной воде не разглядел, и перец давно дождем прибило, и колья все переломанные на дне в куче валялись, а дух его боевой был надписями порочными сломлен.
Перекинув рушник еще на раз, он благополучно миновал «Уксус едкий», «Жаб ехидных», «Топкую грязь», «Колючий терновник» и «Расплавленное олово».
Не хватило моста как раз на один ров.
Плакат пред Никитой кровожадно обещал:
«А этот ров специально вырыт, чтобы останки сюда добрых молодцев складывать, коим увещевания не помогают».
Внизу было на удивление пусто. Видимо, умные молодцы на первом же предупреждении обратно поворачивали.
Изловчившись, Сыскарь бросил рушник к самой двери в замок Кощея.
Достав ключ-семибород, он без труда отпер все замки и вошел внутрь. Повеяло могильным холодом. Нахлобучив шапку-невидимку, как Яга наказывала, он тяжело вздохнул и зашагал по длинному коридору.
Теперь оставалось только надеяться, что у Кощея плохо со зрением, и он добрых молодцев в дурацких шапках не признает…