Посреди пустыни стоял хорошо одетый молодой человек с портфелем. Ноги его по щиколотку увязли в песке, голова была опущена, словно он пытался что - то рассмотреть внизу, а из головы торчал длинный рифленый пруток арматуры. Вся его фигура, напоминала какой – то, сюрреалистический памятник вышке приема сотовой связи.
Дюна, с которой я его увидел, была не высокая, и спуск не отнял много сил. Теперь я стоял в метре от него и ждал. Наконец он поднял голову. Глаза были закрыты.
-Скажите мне, что я здесь делаю? Нет, не говорите, я сам скажу: я здесь работаю. – произнес он.
Ничего странного – нормальная реакция. Все, кто попадают в пустыню, реагируют именно так.
-Видите ту дюну? Это я ее сложил. Вот этими самыми руками, - он показал обе ладони и дорогой крокодиловый портфель упал в песок. Портфель падал медленно и плавно, словно не хотел расставаться с хозяином.
Я молчал. Мне было интересно, что он скажет дальше. Конечно, я не каждый день встречаю человека в своей пустыне, и мне очень хотелось поговорить с ним, но правила строго запрещают нарушать развертку расширяющегося сознания.
-У меня работа такая – я должен каждый день носить песок и складывать его в дюны. Но, Вы знаете, в последнее время я стал ощущать, будто в моей голове есть Нечто инородное. Оно мешает мне. Иногда мне кажется, что все идет как положено, и работа кипит – удается сложить по две-три дюны за день! Для меня это очень удачные дни! А иногда просто не могу сдвинуться с места, и такой вакуум заполняет голову! Я думаю, что это именно из-за того, что в ней сидит это Нечто. И еще Оно упирается иногда в пустоту и давит, тогда я приседаю на корточки! – эти слова он произнес уже почти шепотом, словно открыл мне страшную тайну.
-Глаза – сказал я.
-Что глаза?
-Открой.
-Зачем?
-Все увидишь.
-А я этого хочу?
-Если ты в моей пустыне, значит хочешь.
-А это твоя пустыня?
-Моя.
-Ты тоже работаешь в ней?
-Нет, я в ней живу.
-А в пустыне можно жить?
-Глаза.
-Что глаза?
-Открой.
-Ты повторяешься.
-Ты тоже.
-Ты тут один?
-Нет, нас тут несколько.
-Сколько?
-Ты что математик?
-Да.
-И что ты считаешь?
-Все. Сколько песчинок в ладони, сколько пригоршней в дюне, сколько дюн.
-А сколько пустынь?
-Не знаю.
-Глаза.
-Что глаза?
-Открой.
-Опять ты за свое.
-Ты считаешь с закрытыми глазами?
-Да.
-Получается?
-Когда как. Иногда я сбиваюсь, и Нечто тревожит меня. Мне кажется, что я в стеклянном кубе и не могу взять ни одной пригоршни песка. Тогда я теряюсь и не понимаю, что мне делать дальше. И эта страшная боль в голове… - он поморщился.
-Глаза.
-Ты опять?! – он начинал злиться.
- …
-А почему эта пустыня твоя?
-Потому, что это я тебя в ней нашел, а не ты меня.
-Это как посмотреть …
-Если смотреть с Большой Дюны, то видно все. Даже море.
-А что такое море?
-Море – это то, что не надо считать.
-Как же не считать то? Хаос ведь будет.
-Открой глаза и я покажу тебе, почему его нельзя посчитать.
-Я боюсь…
-Просто открой глаза.
-Ты достал меня! Мне страшно! Через веки какой то свет идет – вдруг я ослепну.
-Обязательно ослепнешь, но только после этого ты сможешь увидеть море.
-А можно его не видеть, а просто пощупать?
-Можно, только это бессмысленно. Его видеть надо.
-Ну хорошо… Нет мне страшно, - из-под век покатились крупные слезы. Он замотал головой и штырь начал покачиваться из стороны в сторону, постепенно увеличивая отверстие в черепе.
Так продолжалось несколько дней, или лет, а может секунд. Я не считал. Я стоял рядом и ждал. Наконец расшатанная арматура с чавканьем вырвала кусок келоидной ткани и вместе с приросшей намертво костью упала в песок. Там где она упала выросла пальма, похожая на ананас.
Он страшно закричал, схватился за голову, потом резко открыл глаза и упал в обморок.
Я совсем не злился на него. Им всем сначала страшно, потом больно. Я снова ждал.
Когда он очнулся, я увидел, что у него серые глаза. Взгляд был испуганный полуслепой. Он шарил глазами, как будто искал что – то.
-Ты ищешь море?
-Да…
-У нас еще долгий путь, но ты молодец: быстро справился. Хотя время не имеет значения.
-А что имеет значение?
-Море…
Мы шли по теплому песку, и позади нас оставалась цепочка следов. Его ждало то, что я давно уже считаю жизнью.