I
…Сколько себя помню, всегда, когда мне было плохо, я выходила на улицу, шла, куда глаза глядят, нарезала несколько кругов по окрестным кварталам и возвращалась, скоро или не очень, но уже в состоянии большего или меньшего безразличия, апатии. Тогда можно было завалиться на кровать, лицом в мягкую тёплую подушку, и вскоре вырубиться, покинув таким образом эту чёртову действительность. Могла проснуться ночью, всё так же одетая. А лучше, если утром – всё-таки светло уже, не так тоскливо и гадко, как вечером и ночью.
В этот раз вышло иначе.
Это тихое, равнодушное болото – уж не знаю сама, когда впервые его почувствовала – разрасталось уже давно, а особенно быстро – в последние три месяца перед его отъездом.
Андрей всё так же уходил утром, возвращался вечером, иногда задерживался, но нечасто. Приносил деньги и заботился о ребёнке. И при этом медленно, незаметно, исподволь менялся, менялся всё больше и больше. Пока не изменился до неузнаваемости. Он, вроде, и не изменял мне, не ругался, не хамил… Ничего такого. Общался не то, чтобы доброжелательно, а как-то никак – «нормально», с его слов – и только.
Стал совсем другим человеком – равнодушным, это, пожалуй, самое точное. И чужим – или отчуждённым. Забыл все наши шутки, игры, сказочный мир, который мы когда-то вместе придумали – ничего, кроме работы, денег и деталей быта его больше не интересовало… Превратился в циничного нигилиста, даже над самой любовью – как таковой – издевался, как мог…
Ещё три года назад он, как и я, хотел второго ребёнка – но тогда не получилось, а потом на саму эту тему было наложено строжайшее табу. Любовью мы теперь занимались по расписанию – раз в неделю, по субботам – исключительно в «1-й католической» позе, как повелел Апостольский Престол, и чем быстрее, тем лучше…
К нам приходили его друзья, подруги – он тут же менялся в лице, оживал, даже заигрывал с кем-то – но это так, в шутку. А едва мы оставались вдвоём – сникал, замолкал, хмуро глядел в окно или просто в пустоту перед собой. Механически, «на автомате», делал всё, что необходимо для дома, - и всё. Моё присутствие – как наличие мебели в квартире, не больше. Не знаю, может, мне это только мерещилось – но ведь не может всё время всё «мерещиться»…
А я… Я всё так же любила его – да, любила, как и пять лет назад, как в первый день, когда почувствовала это, а потом и ему сказала.
Когда начала чувствовать неладное – три года назад – я сначала психовала, кричала, даже истерики закатывала со слезами (не нарочно – так уж получалось). Потом перестала – сдерживаться научилась, да и – какой толк?..
Теперь он уехал в эту свою проклятую командировку, «на заработки». Я хотела сказать «не уезжай – проживём мы без этих бешеных денег, как и раньше жили – всё будет хорошо, ведь мы вместе». Но теперь он мечтал о собственной машине, коттедже и т. п. – и я промолчала: не захотелось опять – да, опять и снова – быть понятой вкривь и вкось. И хотя в глазах у меня всё было написано – он уехал.
Не было его уже девятый месяц. Изредка приходили письма с какими-то странными штемпелями – я и городов-то таких не знала. Писал, что всё идёт «нормально», что контракт скоро закончится (скоро – это через полгода!)… и даже не скажу, о чём ещё – не отложилось. «А чего писать, когда всё в порядке?» Я тоже писала ему – только раз в пять чаще. Он, если и отвечал, то через месяц.
У меня не было причин считать себя брошенной (формально) – он ведь вернётся, в этом действительно можно было быть уверенной! – я просто оказалась ненужной, лишней…
И тогда на моём пороге появилась Маринка. Работали мы когда-то, лет семь назад, ещё до Андрея, вместе – в магазине. С тех пор и не видела её – раз в год позвонит, с Новым годом поздравит – и “good bye”. А тут собственной персоной заявилась, как снег на голову – без приглашения, наобум. Вся сияет, сверкает, порхает… Золотое колье ей бойфренд подарил – в восторге. Меня растормошила:
- Светка, ты чего смурная-то такая, как сомнамбула?
- Да никакая не «смурная», брось – всё нормально.
- А Андрей где – на работе?
- На работе… На заработках, скоро год как.
- И ты отпустила?! Изменяет?
- Нет, да ты откуда свалилась?! Работает… О себе лучше бы рассказала! У тебя-то как? Ты говорила, замуж собираешься?
- Какой «замуж»! Вот ещё! Оно мне надо? Вот Арчик есть – так я его в узде держу – боится потерять, влюбился, как кот мартовский. А мне пока нормально, деньги есть. Станет неинтересно – другого заведу: мужиков этих – что собак нерезаных.
Меня как кольнуло – сразу Андрея вспомнила: сколько раз я слышала это «нормально» - в подобном вот контексте…
- Свет, да ты кончай эту всю фигню – сидишь тут, света не видишь. Уехал – отлично, приедет – хорошо. А сейчас собой займись. Я тебя к классному визажисту сейчас отвезу, а в 7 у нас вечерина намечается, все свои будут – Лёвку помнишь? Кстати, на Настьке женился, заматерел – гендиректор теперь, свою фирму держит! Бабок – не-ме-ря-но. А Толика, Лерку?
- Марина, ты совсем сумасшедшая! Куда я поеду, зачем? Я их с тех пор, как из магазина ушла – не видела, не слышала. Лёвка, конечно, интересный был, умный. Даже нравился мне одно время…
И всё-таки я поехала.
II
На маринкину «вечерину» мы опоздали на час: пока «визаж», пока пробки на дорогах… Марина ведь «лошадная» теперь – пусть хоть и не навороченное что-то, но «мерс – он и в Африке мерс», даже 190-й…
- Светка! Какими судьбами? А! Это Марина Игоревна удружила, вот ведь… Круто! Сколько лет… - оставив свою напыщенную «солидность», Лёвка с порога бросился меня целовать.
Я отпрянула:
- Лёва, брось эти штуки, для неинформированных сообщаю: я замужем.
- Не вижу. Где?! – Лёвка игриво заглянул мне за спину слева и справа, и следующий поцелуй я получила уже в «область уха».
Судя по всему, «начали» они задолго до нашего прихода. Я быстро наверстала упущенный час: расслабляться – так расслабляться. Обычно я ведь если выпью – то бокал-другой раз в месяц. А здесь как-то и обстановка другая, и весь этот лёвкин стиль – прикол на приколе… «Каким ты был, таким ты и остался». Как-то отлегло, отошло на задний план всё, что обычно…
И пили мы водку с соком, и много – вкусно, но сама не замечаешь, как тебя «ведёт»… Подлая смесь.
К концу вечера стоять у «шведского» стола не мог никто – сильно захмелевший немногочисленный народ плавно расползся по бессчётным комнатам 300-метровых апартаментов в бельэтаже особняка эпохи высокой эклектики. Рождественская слобода, а если проще – Пески. Центр.
Уже около полуночи я начала понимать, что меня «развозит».
- Марин, слушай, а до дому мне как отсюда лучше? Из народа никто в Озерки не поедет? Может, по пути… А то ведь и метро закроется скоро…
- Све-та! Мы сюда зачем приехали? Ве-се-лить-ся! Отдыхай. Естественно, довезём!
- Что? Дезертировать?! – Лёвка, как всегда, оказался тут как тут. – Ну, уж нет, Светлана Александровна, так не пойдёт! Я один, что ли, шампанское буду пить? Нет, нет, нет, - и он увлёк меня за собой в какой-то конец бывшей барской анфилады, где возле роскошного (испанского? итальянского?) дивана уже стоял небольшой столик для vis-a-vis, а вернее – t;te-a-t;te. Массивная дверь за нами закрылась, а Лёвка вернулся к своим обычным шуточкам.
Спустя какое-то время:
- Свет, а чего ты о себе ничего не говоришь? Мы вот тебя сколько раз вспоминали – столько не видели…
Я поняла, что говоря «мы» - он имеет в виду «я», то есть себя.
- Знаешь, а ведь у нас без тебя совсем не то теперь… Скучно стало, всё не так как-то…
- Лёв, ну не надо, не порти – так легко с тобой, не будем о грустном, - как пробило, да с выпитого ещё – и понесло меня: и слёзы, и всё, что накопилось.
Я в плечо ему уткнулась; он что-то говорил – не помню что, но что-то очень нужное – то, что мне было нужно слышать, чего не слышала тысячу лет; ещё что-то – о себе, как женился, развёлся, что я ему всегда нравилась…
Налил ещё бокал, протянул мне:
- Светка, поцелуй меня. Я этого долго ждал…
- Ждал?.. – я поцеловала его в губы и… уже не смогла оторваться. Да он бы и не дал…
III
…Я проснулась уже утром. Рядом никого не было. Столик с остатками еды и выпивки стоял на прежнем месте.
Я обнаружила себя лежащей на том самом диване, полураздетой, под каким-то шерстяным пледом. Спазмы сжимали голову, слегка мутило… Осознание происшедшего надвигалось медленно, как грозовая туча. «Jesus!» Ещё раз медленно обведя взглядом комнату, я приподнялась на локте: «Да… Марина, вечерина… Лёвка!..»
Едва достигнув понимания, что случилось, сознание снова затуманилось. Не помню, как я встала, вышла из комнаты, квартиры, дома… «Андрей, милый, ну где же ты?! Я же люблю тебя… Что ты наделал?.. Нет, это не ты – это я. Ты тут ни при чём – ты работаешь. Это всё – я…»
Я шла и шла, по каким-то незнакомым улицам – а может, и знакомым – да не узнавала. «Зачем? Яркое сентябрьское утро – зачем? Кому, кому оно светит, это солнце, кого греет?»
Где-то кто-то чирикал, аж заливался – я никак не могла понять – для кого? «Почему ты, который был (и есть!) для меня всем – целым миром, который я любила и с таким упоением изучала, ловя каждый нюанс… исчез… вот так вот дико, холодно, бездушно? Не уберёг, не защитил… Я же просила: «не уезжай»… Нет, не просила – промолчала. Значит, виновата сама – это я тебя предала, так подло… Ты меня никогда не простишь, и это правильно».
В эту ночь весь мой мир, который давно уже разрывали центробежные силы, окончательно распался, развалился на куски. Я так и не поняла, как это случилось. Всё потеряло смысл, ничего не осталось. Дочь? Она уже большая, 16 лет, «самостоятельная» не по годам… Ей я тоже почти не нужна.
В какой-то момент своего блуждания по городу я обнаружила себя на Воскресенской набережной и пошла вдоль Невы. Восходящее и никому больше не нужное солнце светило мне в спину, и, судя по этому, я шла куда-то на запад. Под ногами летали редкие жёлтые листья, лёгкий бриз шевелил поверхность бездонных вод реки, издевательски ясное небо демонстрировало другой край бесконечности, в которой я сегодня окончательно потерялась.
«Андрей, дорогой, ну неужели там, за тысячи километров от меня, ты не слышишь, не чувствуешь, что со мною случилась беда? Почему тебя не было и нет рядом именно сегодня, пусть не такого, как раньше – любого, даже такого, какой ты сейчас? Ну, неужели чудес совсем не бывает? Окажись здесь, именно сейчас – когда ты, может быть, больше всего мне нужен… Хотя, видимо, уже поздно».
Шла я, видимо, долго. Когда свернула куда-то, солнце внезапно ударило прямо в глаза – шоковый эффект. Дико слепили блики этой тёмной, завораживающей бездны под Николаевским мостом.
Я постояла, не отводя глаз, потом влезла на перила… И прыгнула.
IV
…Свернувшееся клубком блёкло-серое тело цвета целлофанового пакета лежало чуть выше линии прибоя среди всякого рода отбросов, водорослей и коряг, выброшенных волнами Финского залива. Длинные волосы причудливо спутались, посеревшие загорелые ноги были запачканы мазутом и облеплены песком, от платья остались одни лохмотья.
Двое парней – местные викколовские рыбаки – неплохо «приняли» ещё с утра, перед выходом в море, ну а потом, естественно, «добавили». Наткнувшись по возвращении на утопленницу, лежавшую в двух шагах от пирса, они теперь молча стояли над своей находкой, не до конца ещё понимая, что это такое и что значит. Хмель быстро выветривало.
- Кажется, молоденькая, - сказал, наконец, один.
- …
- Что будем делать?
- Набери 02, - ответил второй, развернулся и хотел было пойти прочь.
- Вот ты и набирай – ты её первым заметил, а мне такой геморр на *** не нужен.
В ближайшем кабаке они подошли к стойке и попросили позвонить в полицию. В ответ им молча протянули телефонную трубку.
Набрав 02, парень сообщил, что в посёлке Викколово, в трёх километрах от президентского дворца, в 30-ти метрах к западу от Тургеневского пирса, обнаружен труп женщины. Когда же его спросили, кто говорит, он просто повесил трубку.
Выйдя из кабака, парни «затарились» ещё парой бутылок и устроились на почтительном отдалении в кустах – наблюдать, что будет дальше.
Первая полицейская машина, с трудом преодолевая ухабы дикого берега, подъехала часа через два…
С.-Петербург,
Южное Автово,
13-14 февраля 2004 г.