Наша галера причалила к пирейскому берегу ранним утром. Сойдя с галеры, я направился к колесницам, готовым доставить путников до Афин. Вскоре одна из них быстрее ветра везла меня к Афинам.
В Афины я приехал ровно в полдень, и направился к Академии. Сократа я увидел ещё издали: он стоял у портика Академии и разговаривал с Ксенофонтом.
- Да хранят тебя боги, Сократ, - обратился я к нему, подойдя поближе. – Я также приветствую тебя, благородный Ксенофонт.
- Ты меня знаешь, чужеземец? – удивился Сократ.
- Я много слышал о тебе, Сократ.
- Ты приехал издалека, чужеземец, - ответил мне Сократ. – Ты одет не так, как афиняне.
- Ты прав, Сократ, я приехал издалека, - ответил я. – Я хотел поговорить с тобой и посмотреть на закат с подножия Парфенона.
- Однако же, - заметил Сократ, - мне кажется, что ты не будешь удовлетворен хотя бы одним из своих желаний.
- Почему же? – спросил я.
- С высоты храма закат солнца действительно будет красивым, если не будет ветра, - ответил Сократ. – Но вряд ли ты получишь удовлетворение от беседы со мной. Я заметил: тебе нравится закат, следовательно, ум твой – это ум поэта. Я не могу красиво выражать свои мысли, как это делают поэты.
- Если дело только в том, что ты не говоришь как Гомер, то это ещё не значит, что ты говоришь плохо, Сократ. Я действительно пишу стихи, - признался я. – Но согласись, я придаю рифму лишь тому, что ты говоришь.
- Возможно, - согласился Сократ. – Но для этого ты должен знать красоту слова, и что есть красота в общем, правда?
- Да, - подтвердил я.
- Я думаю, что закат с вершины храма в безветренную погоду – это красивое зрелище, ты согласен? – вопросил Сократ.
- Это правда, - ответил я.
- А красиво оно потому, что рождает в тебе приятные чувства, не так ли?
- Так, Сократ.
- Это примерно так же приятно, когда ты, прочитав свои стихи, замечаешь, как другие ими наслаждаются, так?
- Ты прав, Сократ.
- Поэтому можно сделать вывод, что созерцание заката и творение стихов одинаково прекрасно. Это и есть красота. Но ответь мне, чужеземец: можно ли, увидев человека с приятной внешностью, сказать, что он красив?
- Наверное, нет, - засомневался я.
- Не потому ли, что телесная красота ещё не означает, что человек красив душой?
- Да, ты прав, Сократ.
- А может быть такое, что человек, некрасивый внешне, может оказаться прекрасным духовно?
- Настолько, что ты потом не замечаешь его некрасивого лица, - заметил я.
- А не потому ли это происходит, что для человека духовная красота более ценна, чем телесная?
- Да, это так.
- Согласен ли ты, что духовная сущность человека, таким образом, - это его истинная сущность?
- Согласен.
- Так мы и пришли к выводу, что истина и красота – единые понятия, - заключил Сократ, и добавил: - теперь скажи мне, чужеземец: способен ли на недобрые дела человек, который приходит в восторг от красивого заката, тёплого дождя или прекрасных стихов?
- Скорее, нет, - ответил я.
- Может, это происходит потому, что у такого человека сильны добрые начала? И способность ко злу отсутствует?
- Да, может.
- И может, он из – за этого стремится к тому, чтобы делать добро?
- Конечно же из-за этого, Сократ.
- Вот и второй наш вывод, чужеземец: деяние, ведущее к добру – прекрасно, и поэтому и добро, и красота, и истина – суть едино.