- Мальчик, мальчик, – кто-то подёргал Шурку за рукав.
Она обернулась на голос, привычно протянув ладошку лодочкой. Тихонько звякнули две монетки. «Пять и десять», - машинально определила Шурка по весу.
Сегодня подавали хорошо. Один мужик даже гривну сунул. Шурка подсчитала в уме заработок, минус то, что надо как всегда отстегнуть «доброму дяде», который позволяет ей работать между станциями «Дарница» и «Левобережная». Сегодня Ирка уже не посмеет открыть свой хавальник, что Шурка нахлебница.
Четырнадцатилетней Шурке подают на удивление охотно и приезжие, и даже злые на вечных столичных попрошаек местные. Есть что-то до боли трогательное в этой тщедушной фигурке то ли ребёнка, то ли подростка неопределённого пола, одетого в рваные джинсики и растянутый свитер какого-то грязного цвета. Шурка, конечно, девчонка, хотя уже давно привыкла, что все принимают её за пацана. Пол года назад у неё, наконец, начала расти грудь и, если бы не свитер, мешком висящий на худеньких плечиках, можно было бы увидеть два маленьких упругих бугорка - неоспоримых доказательства принадлежности Шурки к женскому полу. Шурка уже несколько лет работает в метро. Она поёт.
Когда двери вагона закрываются, девочка выходит на середину прохода и произносит пронзительно звонким свом голосом: «Желаю всем счастья и здоровья!» А потом начинает петь. Откуда в этом хрупком создании берётся голос такой силы, сказать трудно. Для того чтобы перепеть грохот колёс требуются, как минимум, мощные лёгкие, которых у Шурки быть никак не может. Голос её существует как бы отдельно от хозяйки, вроде, сам по себе. Он словно притягивает к себе внимание всех. Хоть на минуту, но отрываются от чтения газет хмурые дядьки, поднимают головы измученные вечными заботами тётки, оглядываются молодые девушки и парни, тыкают пухлыми пальчиками маленькие дети… Это голос заставляет их всех посмотреть на Шурку. И Шурка поёт:
Ты - мой свет, но я тебе не верю.
В храме нераскаянной души
Заперты окованные двери,
Только ангел мечется в тиши…
Монетки падают в изящную детскую ладошку…
Шурка нетвёрдой походкой идёт по вагону и собирает свой заработок.
Она ненавидит, когда её называют слепой. «Я не слепая! – кричит Шурка, - я слабовидящая! Это не одно и то же! Я вижу!» И добавляет уже тише: «Вижу, хоть и плохо». Она действительно видит при ярком дневном свете неясные размытые тёмные фигуры людей и контуры предметов, но с наступлением сумерек слепнет совсем. Ирка, сожительница брата Михи, заставляет Шурку брать с собой на работу тонкую металлическую палку, такую, с которой обычно ходят слепые. «Тебе больше подавать станут, дура!» – орёт Ирка. Спорить с ней бесполезно, и Шурке приходится брать палку, но девочка всегда прячет свою «помощницу» в укромном месте, за деревом, когда идёт через парк к метро, а на обратном пути домой забирает. Каждое утро примерно в девять часов направляется Шурка к месту своей работы и возвращается только тогда, когда насобирает «норму», часов в шесть вечера. Она десятки, сотни раз проезжает один и тот же путь от «Дарницы» до «Левобережной» и назад. Голос её как птица, запертая в клетке вагона, к вечеру становился хрипловатым и уже не звенит, как колокольчик. Потому и без того грустная песня становилась ещё душещипательнее…
Ты - мой свет, но я тебе не верю.
В пламени мерцающих свечей
Свет небесный нами был потерян
Средь неисчислимых мелочей…
«Раз сегодня такая пруха, можно и себе побольше оставить», - думает Шурка, пока эскалатор тащит её на поверхность и, улыбаясь, прикрывает глаза, мечтая о порции мороженного в шоколадной глазури.
Сумерки уже начинают вползать в город. В домах зажглись окна. Но фонари на улицах ещё не горят. Шурка ускоряет шаг. Нужно проскочить парк, пока не наступила темнота, в которой Шурка ничего не видит. Вот когда пригождается палка, оставленная под деревом.
- Её, малой, ты куда бежишь, а ну стой.
Кто-то с силой хватает Шурку за плечо. Шурка вырывается, но цепкие пальцы не дают освободиться, впиваясь в кожу через тонкий свитер.
- Отпусти, - шипит девочка, - и развернувшись, пытается схватить обидчика, но тот ловко уворачивается. Пальцы ловят пустоту. Сумерки неумолимо сгущаются и Шурка уже практически ничего не видит. А в следующий момент сильный удар в скулу заставляет голову взорваться невыносимой болью. Девочка теряет равновесие и падает навзничь. Она чувствует, как ловкие руки ощупывают её в поисках денег, но сопротивляться уже нет сил. Шурка слабо машет руками, отталкивая грабителя, но он явно сильнее…
Позже, держась одной рукой за разбитую скулу, Шурка на ощупь добирается до знакомого дерева на краю дорожки. Нашаривает в полной темноте свою помощницу и медленно бредёт домой.
Шурка лежит на кровати, с головой накрывшись одеялом. Она не плачет, хотя скула болит невыносимо. На кухне Ирка пилит пьяного Миху:
- Нахлебники вы оба! Холеры на вас нет! Толку от вас как от козла молока! Сидите на моей шее! – орёт Ирка, гремя кастрюлями. - Если бы не я, давно бы оба с голоду сдохли! Вот где она сегодня была, что ни копеечки не принесла?
Это уже в сторону Шурки.
- Говорит, отобрали…в…парке, - пытается оправдать сестру Миха.
- Врёт она! Деньги наверно спрятала, а нам врёт! Ещё огрызается, стерва чумазая!
- А рожу себе…тоже сама…разбила?
- Налетела сослепу на столб, вот и готово! – не унимается Ирка.
- Да, это…вряд ли. Зря ты, Ируська…на неё, - лепечет заплетающимся языком Миха.
- Да закройся ты! Достал меня! Защитничек хренов!
Что-то со звоном падает на пол. Ирка громко матерится и выталкивает Миху из кухни.
- Пошёл на х…, - кричит она. - Алкаш недоделанный.
Миха плетётся в Шуркину комнату. Опускается на колени перед кроватью сестры и чуть слышно бормочет, чтобы не услыхала Ирка:
- Не зли ты её, Шур, ведь…пропадём же оба без неё…это точно.
- Я не пропаду, - угрюмо цедит сквозь зубы Шурка.
- Ты не пропадёшь, а я, - стонет Миха, - я пропаду.
Шурка откидывает одеяло, нащупывает голову брата и прижимает к своей груди.
- Не скули, Миха, и ты не пропадёшь.
Миха мотает головой и плачет. Тебе хорошо, ты слепая, а я…
Слёзы стекают по его небритому лицу…
Шурка гладит брата по спутанным волосам и тихо напевает, покачиваясь в такт мелодии:
Ты - мой свет, но я тебе не верю.
В храме нераскаянной души
Заперты окованные двери,
Только ангел мечется в тиши.
Только ангел мечется в тиши.
Только ангел мечется в тиши…