У каждого взрослого есть тайна. У кого-то она темная, как перегоревшая лампочка с дергающейся пружинкой, у кого-то хищная, как мурена и даже похожа на нее - прячется во впадинах и выпрыгивает неожиданно, а у других - не одна - караван тайн, верблюдами идущий по пустыне жизни. И погонщик, что ведет караван, не торопит его и не вглядывается в горизонт в надежде встретить оазис.
Так бывает у взрослых. А у Мурасаки тайна была своя. И прятала она её от посторонних глаз не хуже вождя племени индейцев - отоми.
Я давно обратил внимание, что куда бы мы ни приехали, моя Мурасаки ненадолго исчезала. Она говорила просто: " Я сейчас приду" и… уходила.
Дочка всегда сдерживала свои обещания, а я - отцовский долг. Соглашался с ребенком, но что делать - следил. Как иначе. Правда наблюдал я с такого расстояния, что Мурасаки ни о чем не догадывалась.
И вот однажды, вернувшись из очередной поездки, мы с ней сидели в нашем саду. Там, за кустами азалий у Мурасаки есть свой уголок, небольшое местечко для игр. Во что она там играет, являлось для меня загадкой. Зайдешь, ничего не увидишь.
Мурасаки очень общительный ребенок и как все дети - непосредственный. Ей надо, чтобы ее заметили, чтобы о ней говорили. Был период, когда она называла себя разными именами. Смотрел, смотрел, не выдержал - спросил.
- Зачем?
- Так меня больше людей любить будут.
- Разве дело в этом?
- Да, - отвечает. - Я с одними добрая, с другими - строгая, - папа, это им нравится, - не дает мне вставить дочка. - С третьими - серьезная, с пятыми…
- С четвертыми, - поправляю, не сдержавшись.
- С четвертыми, как ты - зануда, - хитро щурится мое сокровище. - И все они, все, любят меня. Как бы я там не назвалась. Я - одна ведь.
- Так ты обманываешь.
Задумывается на миг.
- Не поняла.
- Тебя же зовут только Мурасаки. Выдумщица.
- Папа. Им неважно.
Вижу, спорить бесполезно. Да, может, и стар я стал, чего-то не разумею. Забылся, не заметил, как разговор прервался, а Мурасаки смотрит на меня пристально.
- Пойдем, - говорит. - Теперь можно. Берет за руку и мы с ней идем в ее спрятанный от посторонних глаз уголок. - Это моя тайна, - дочка испытующе глядит, не улыбается, значит все серьезно.
Тут она присела, вынула из-за кустов лопатку, осторожно подняла хороший кусок дерна, чем привела меня если не в восторг, то в удивление - точно, а затем аккуратно, ладошками стала расчищать землю. "Так вот почему у нее ладошки вечно грязные", - успел подумать и тут…
Перед глазами стала оживать самая настоящая картина. Под стеклом. Я совсем забыл детскую девчачью забаву. Но… Это не было обычное бутылочное донышко, это… это… присмотрелся, так вот куда подевалось аквариумное стекло. Как же она его дотащила, бедняжка.
Представил - несет моя Мурасаки бывшую сторону аквариума, пыхтит. И ведь все должно быть тайно, без посторонних глаз. Как же я просмотрел.
- Вот видишь, - указывает дочка. - Ракушки. Это мы с тобой на Мадагаскаре. Помнишь?- Как я могу забыть Мадагаскар, конечно, помню, девочка. - А тут, смотри. - Вижу под стеклом резные лепестки васильков, они хаотично набросаны на что-то бело-красное, выпуклое, - фольгу от "Моцарта" - конфет, что я купил Мурасаки совсем недавно.
Вся картина выглядит невероятным приключением. Мы снова путешествуем. Цветы вишни, лепестки хризантемы - это мы читаем сказку, маленький листок с моими строчками - стихами, написанными для дочки. А я думал, она их потеряла.
Все самое красивое и дорогое - здесь.
- Тебе нравится? - глаза Мурасаки ждут правду. А мне и врать не придется. Это самая красивая тайна из всех, что мне довелось узнать.
- Это не все, - девочка успокоилась. Только сейчас понял, как она волновалась. - Вот тут видишь, уголок. Он еще пустой. Я не придумала, что здесь будет.
Смотрю, оцениваю, чего не хватает для картины. Куда нам теперь ехать.