В роте, где деду довелось воевать, было три взвода. Один был укомплектован этническими поляками, другой – сплошь выходцы из Полтавы, третий составили жители Санкт-Петербурга. Дед, который к началу войны закончил ВХУТЕМАС и жил в северной столице, командовал взводом питерцев. Идёт, бывало, из штаба – всё на виду. На левом фланге, у украинцев, гомон, шутки, музыка, аж танцевать хочется. Кулешом на всю округу пахнет. Блиндажи с окопчиками - досочка к досочке, кругом полочки с занавесочками. До огородов, правда, дело не дошло, но вылизано вокруг до блеска. По центру, у питерцев ни дать ни взять «логово контрреволюции», Золотой век декаданса. Горит лампада, тихо бубнят голоса, нараспев декламируя стихи. То и дело слышно: «извольте», «позвольте», «окажите любезность». Внутри – спартанская суровость и элегантная простота. Лафетные ящики забиты книгами, всё больше поэзией. Что до поляков на правом фланге – там вонь, темнота и скрежет зубовный. Потому как у украинцев сытно и весело, у русских чинно и культурно, а у них ни того, ни другого. И что обидно – дед по отцу сам поляк, из рода панов Сташевских. В семье этот факт особо не афишировали – время было тревожное, ни поляков, ни панов Советы не жаловали. Фамилию дед носил нейтрально-русскую, Фёдоров. Но ни крови своей, ни языка не забыл. А вот поди ж ты… И обидно, и правды девать некуда.
Опоздала полевая кухня. Война, будь она неладна. Комбат пометался и принял решение – полтавчанам поделиться своими запасами. Сварили, разделили, покормили. Украинцы сказали: «Постно». Петербуржцы сказали: «Жирно». Поляки сказали «Мало». Кухня вскорости догнала часть и, казалось бы, на том и конец. Ан нет! От полтавчан к комбату делегация: «А нельзя ли нам за нашу кашу убытки возвернуть. Хотя бы сухим пайком. А то что получается: дело-то военное. С кухней опять какая оказия приключится, а у нас уж и нет ничего. Кто же опять всех кормить будет?» Комбат хотел было одёрнуть зарапортовавшихся бойцов, да куда там! Каждый божий день к нему делегация. Он их в дверь - они в окно. Ни угрозы, ни оскорбления нипочём. Хоть расстреливай, а убыток возмести. Этим легче дать, чем объяснить, почему этого нельзя делать. В общем, сдался комбат: распорядился выдать взводу дополнительный сухпаёк. Петербуржцы сочли это справедливым, а вот поляки взбунтовались. «Угнетают нас по этническому признаку! А ведь мы тоже воюем за Советы». Разволновались, того и гляди на рожон полезут. Вызывает комбат командира украинского взвода: гляди, мол, что ты, змей, наделал. У меня тут межнациональный конфликт назревает. Дать им паёк – так ведь сгноят черти шепелявые. А не дать – шум поднимут! Того и гляди, НКВД вмешается, оба под монастырь пойдём. И часа не прошло, а от украинцев к полякам делегация: «Как насчёт того, чтобы за кашку расплатиться?» Петербуржцы вылезли на шум и возмутились: «Нехорошо со своих однополчан и братьев по оружию деньги брать!» «А нам ихни гроши й не потрибни. Мы портянками визьмемо». Портянками поляки делиться не захотели, а потому и вопрос о дополнительном сухпайке завял сам собой.
После этого деду крупно не повезло: убили командира польского взвода. На смену ему прислали молоденького мальчика. Поляки и до этого в атаку шли неохотно, а тут и совсем отказались из окопов выходить. Будет тут им, гордым сынам Речи Посполитой, каждый сопляк приказывать… Нет для них такого закона, чтобы за чужую землю кровь проливать! Командование смачно выругалось, и призвало деда: выручай. Мальчишку переведём к питерцам: эти и не обидят, и помогут, и подскажут. А ты принимай под командование наших польских братьев. Ты хоть по документам и кругом русский, но мы-то правду знаем. Уж как-нибудь договорись – хоть за страх, хоть за совесть, хоть по-русски, хоть по-польски. А то ведь что получается: левый фланг уже добежал, центр на полпути, а на правом ещё и носа из окопа не показалось.
Командованию не повозражаешь. Опять же, НКВД за шкирку возьмёт – мало не покажется. Пошёл дед к соплеменникам. Уж как он перед ними изгалялся, перед чужими стыдно. Вспоминал великие битвы, приводил исторические примеры, вызывал из небытия образы героев. Апеллировал к Вишневецкому и Косцюшко, цитировал Мицкевича и Сенкевича. Всё как об стенку горох. Плюнул дед и стал гнать их из окопов пинками, широко используя яркие идиоматические выражения с интернационально узнаваемыми русскими корнями. Но попробуй-ка в разгар боя, когда там впереди уже гибнут твои товарищи, вытряхнуть из щелей три десятка упирающихся мужиков. Обозлился дед и объявил, что если он в разгар атаки хоть кого-то найдёт в окопе, пусть пеняет на себя. Родственники в Армии Краёвой ему обеспечены. Он, как урождённый поляк, лично об этом позаботится. И придётся тогда особо принципиальным сынам Речи Посполитой не в атаку бегать, а лес в Сибири валить. Вроде подействовало. С шипением, со скрипом, медленно, а выползали пшеки из окопов и худо-бедно двигались вперёд. Командование деда за отставание не особо дёргало: понимало, что достался ему не сахар. Но уж по-офицерски подковырнуть коллегу случая не упускало. Обидно стало деду. Задело за живое, взыграло ретивое! Проснулся в потомственном шляхтиче знаменитый на всю Европу польский гонор, заговорила неукротимая панская спесь. И побился дед об заклад, что его поляки без пинков, без принуждения не только сами в атаку побегут, но и всех обгонят. Вернулся к себе и накануне урочного часа собрал бойцов. Вытряхнул карманы и вещмешки и отобрал у всех портсигары и часы. Вещи всё не простые – сплошь фамильное серебро, а кое-где и золото. После угрозы лесоповала возражать ему не посмели. Но митинг всё-таки собрали. Пришли к нему делегацией с требованием вещи вернуть. «Завтра атака. Если кого убьют, вы его вещи прикарманите. Отдайте каждому его добро, а если кто-то погибнет, живые позаботятся отослать всё родным». Дед церемониться не стал. «Вы, холопы, кому приказываете!? Я над вами командир, и я в своём праве. Будет моя воля - погоню в атаку через минное поле, и всё заберу! А теперь налево кругом и шагом марш отсюда!» А наутро была атака. Пока полтавчане вставали из окопов, дед ждал. Пока питерцы поднимались, дед молчал. А когда центр и левый фланг уже в полный рост бежали на врага, дед встал над окопом, повернулся к своим соплеменникам и со словами: «Эй вы, забирайте свои шмотки!» размахнулся и со всей своей немерянной силы, со всей попранной национальной гордости и рыцарской чести швырнул мешок с фамильным серебром в сторону вражеских позиций. Как же они бежали!
И вот что интересно. К концу войны в живых осталось две трети из украинского взвода, половина питерцев, и никого из поляков. А дед? Дед сидит перед телевизором, смотрит нынешние «Новости» и улыбается.