Если бы меня спросили лет тридцать назад что такое Бог, я бы ответил просто и уверенно:
- Бородатый старик, сидящий высоко в небе за облаками и следящий за каждым нашим шагом. Он наказывает грешников и помогает добрым людям, а когда мы умираем, забирает нас к себе на небо и начинает судить нас за наши поступки.
Лет пятнадцать назад я бы сравнил Бога с лунным светом в тихую летнюю ночь, которого едва хватает, чтобы выдернуть из тьмы изгибы кустов и течение реки, но от которого нет ни тепла, ни холода, ни боли, ни радости. Сегодня я бы промолчал в ответ на вопрос что такое Бог ...
Брайант-Парк в Нью-Йорке в тёплый день напоминает человеческий улей. Люди сидят на скамейках и раскладных стульях, лежат на траве, едят, дремлют, читают книги и газеты, греются на солнце и мечтают о счастье, деньгах и, наверное, любви. Я тоже сижу на зелёном стуле и ем длинный сэндвич с ветчиной из Пакса – кафе, расположенного через дорогу. Воробьи умостились группкой на торце спинки свободного стула рядом со мной и глядят своими глазами-бусинками на меня и мой сэндвич.
Они не голодные, их целый день подкармливают люди тем, что едят сами, но особых занятий воробьи себе не находят и любят от скуки наблюдать за едоками. Мне не нравится любопытство воробьёв. Я взмахиваю рукой, пытаясь их отпугнуть. Воробьи склоняют головы набок и их глаза-бусинки сверкают от солнечного света. Я начинаю на воробьёв шикать и фыркать, но и эти действия не производят желаемого эффекта – воробьи лишь на миг прекращают своё громкое чириканье. Не знаю, что у них в этот момент творится в голове, но снаружи они демонстрируют полное безразличие к моим манипуляциям. Я решаюсь на последний шаг, который с детства приводил в моментальное бегство всех советских воробьёв – наклоняюсь вниз к земле якобы за камнем. Птицы удивлённо ведут головами за моим жестом и опять не проявляют никакого беспокойства и страха, а я, пошарив для приличия рукой в траве секунд десять – откуда в центре Манхэттена может оказаться на земле камень, – возвращаюсь в исходное положение. Я сдаюсь – не в самом же деле гоняться за ньюйоркскими воробьями только оттого, что мне не нравится их соседство и дерзкий вид. И принимаюсь за свой сэндвич.
За едой я отвлекаюсь от воробьёв и вспоминаю о них лишь тогда, когда птицы неожиданно срываются с места и всей стайкой перелетают на куст жасмина, а с него так же быстро перeбираются на более высокое место в ветках платана. В недоумении оглядываясь, я пытаюсь отыскать причину столь резкого изменения поведения воробьев и замечаю женщину, идущую по парковой дорожке. В руке она держит пластиковую клетку зелёного цвета с большим упитанным котом. Голова кота плавно качается вместе с клеткой в такт шагам женщины и если бы не его большие вращающиеся глаза, можно было бы подумать, что кот не живой, а искусная подделка.
Кот не представляет для воробьёв никакой опасности – он крепко заперт и отяжелел от чрезмерного питания. Это знаю я, это знает хозяйка кота, это, видимо, подозревает сам кот, но этого совершенно не понимают воробьи – весь опыт жизни их дедов, прадедов и прапрапрадедов говорит о том, что кот опасное животное и шутить с ним не стоит. И в этот миг я вспоминаю сакраментально-сакральный вопрос человечества – что такое Бог? - и явственно ощущаю ответ на него, так, если бы сам являюсь Богом. А как же иначе – я понимаю то, чего не понимают воробьи, я мог бы им это объяснить, но знаю, что все мои объяснения пройдут мимо их сознания, потому что уровень их понимания не может охватить картину мира так, как её в данный момент охватывает моё сознание.