Про Нюру

 


«…Она появилась у нас в доме на следующий день после моего дня рождения. Накануне мне исполнилось 5лет, но никто из близких не вспомнил об этом. Мама не позвонила из своей очередной командировки, а папа сутками пропадал на киностудии.
Я до ночи просидел у нашей соседки Клары Феоктистовны. Вот она меня поздравила с моим праздником. Сняла со стенки плюшевого зайца с розовым носом и отдала мне на - совсем. А потом мы пили чай с вкусными сухариками и из очень красивых чашек. У нашей соседки на полках много разных фигурок и чашек, и она ими не пользуется, а только любуется. Говорит, что это - память. Клара Феоктистовна поставила мне пластинку с красивой, но грустной музыкой, сказала, что это – Григ. И мне стало так скучно внутри, и я заплакал, потому что про меня забыли мама и папа. А старушка сказала, что я могу эту чашку взять себе и ей ни капельки не жалко.

Мама у меня журналист. Она разъезжает по всей стране и даже по миру, знакомится с множеством людей и пишет про них статьи в газетах и журналах. Дома мама бывает только в перерывах между поездками. Войдёт, сумку бросит на пол в прихожей, туфли скинет и босиком сразу бежит к телефону. Она долго диктует машинистке свою статью и отчётливо после каждого предложения произносит: «За-пя-та-я. Точка. Абзац». Я тогда не понимал, что такое «абзац» и думал, что это значит «конец». Думал: ну, вот – всё. Сейчас мама ко мне повернётся и скажет: «Привет, заяц!» Но я мог долго так стоять у неё за спиной, а статья всё не кончалась. И этот «абзац» всё повторялся без конца.

А папа снимал кино. Его все хвалили и давали всякие премии за хорошую работу. Он даже один раз меня взял на фестиваль. И там было много, много людей. Они всё смотрели и смотрели без конца картины…Как только не устают. Я там так устал, что заснул прямо в зале. И не проснулся даже, когда хлопали победителям и раздавали подарки.

Ну, вот. А сидеть со мной некому. Приходили какие-то тётеньки, но им у нас не понравилось. Говорили, что работы много: и кухня, и дом, и ребёнок. Ребёнок – это я, и мне непонятно, какая со мной работа. Я уже совсем самостоятельный. Кормить с ложечки меня не надо. Но эти тётеньки скоро уходили и родители меня опять оставляли с Кларой Феоктистовной.
А в тот день после моего дня рождения к нам пришла папина ассистентка Любочка и привела такую смешную девочку. Худенькая, бледная, глазами смотрит в пол. А косички у неё то-о-ненькие, как хвостик у мышки. И в них красные тряпочки вплетены. Наверное, для красоты.
И Любочка говорит: «Вот, Сева, это Нюра. Она теперь у вас жить будет. Ты с ней подружись и помоги ей привыкнуть на новом месте». А как я с ней подружусь, когда я сам к ней ещё не привык?
Потом мама очень долго не приезжала. Даже в перерывах между командировками. Я без неё скучал, а папа сказал: « Надо набраться терпения». А где его набирают – не сказал. И потом папе пришло письмо. Он его долго читал сначала у себя в кабинете, а потом на кухне. И Нюре что-то долго объяснял, а она плакала и сморкалась в фартук. Я не понял, про что они говорили, а у папы спросить побоялся. Он ходил очень сердитый, не бежал, как всегда, на свою родную киностудию, а всё время курил в кабинете и лежал на диване прямо в ботинках.
Тогда я прямо спросил у Нюры, что было в том письме от мамы, а она сказала совсем непонятное: «Влюбилась, холера!» И я прямо обалдел. Мама, скорей всего, заболела, а они, Нюра с папой, на неё за это сердятся. Вот и разберись…
Но с этих тревожных дней жить мы стали совсем по-другому. И моя любимая каша всегда была на завтрак, и компот на обед не забывали варить, и блинчики с вареньем… И папа стал часто забегать к нам днём и говорил: « А голодающего с Поволжья кто-нибудь покормит?» Быстро съедал всё, что Нюра ему подавала, щёлкал меня по носу и снова убегал на свои съёмки…»

…На этом записи в тетрадке обрывались…
Их нашёл студент 3-го курса Биофака Всеволод Ковровский на самом дне ящика своего письменного стола. Тоненькая, школьная тетрадка в клеточку в зелёной обложке лежала там, наверное, очень давно. Так давно, что студент Ковровский не поверил, что эта тетрадь с заголовком на первой странице «Про Нюру» (роман в 3х частях) исписана его собственным почерком. И события далёкого прошлого изложены, хоть и по-детски, но верно. А дальше он, Сева, и сам мог бы продолжить эту повесть. И даже начать мог с гораздо более ранних событий.

Нюра жила в Москве очень давно. Со своих не полных 11 лет. Она работала у людей в няньках, и работа эта ей нравилась. Главное, чтобы хозяева попались добрые. Тогда Нюра успокаивалась, чувствовала себя членом семьи, нужным человеком в доме. Детей она любила и очень привязывалась к своим воспитанникам. И как могло быть иначе, если она в первый день своего появления приняла из рук матери тугой свёрточек с красной мордашкой и сморщеным носиком, а через шесть лет уже гордо вела своё, ну почти своё, торжественно сосредоточеное чадо в школу.
Родителям, чаще всего, некогда было воспитывать родное дитятко. Они постоянно отсутствовали по уважительной причине, а ребёнку требовалась ежедневная забота. И ему было не важно, по какой причине его кормит, и одевает, и водит на прогулку не мама с папой, а эта худенькая, в чём только душа держится, с виду суровая, не улыбчивая деревенская девочка. Кто научит ребёнка самостоятельно одеваться, умываться, чистить зубы? Кто сварит на завтрак кашу и, не убегая, на ходу, а спокойно и с любовью расскажет сказку про мальчика - с пальчик, или про Ивана - дурака и его щуку?
Нюра купала своего подопечного, гуляла с ним, а по воскресеньям ходила с ним в музей или в театр. На развлечения родители не скупились. И не известно, кто получал большее удовольствие от балета «Щелкунчик» или оперы «Евгений Онегин»: ребёнок или его няня. Нюра книжек не читала, об этом обстоятельстве речь ещё впереди, а всё происходящее на сцене воспринимала всерьёз. Когда по ходу спектакля убили Ленского, она, с покрасневшими глазами, даже не вышла в антракте из зала. Так и просидела одна с комочком мокрого платка в руке. Но зато, когда Татьяна в финале отказала Онегину, возликовала: « Стоящая женщина! Ещё бы напоследок врезать ему за Владимира».
Надо сказать, что у Нюры был свой личный секрет. Она не умела ни читать, ни писать. Тщательно скрывая этот дефект от всех, она сказки детям рассказывала наизусть, или сочиняла сама по картинкам, телевизионные передачи узнавала по заставкам, магазины знала по витринам, а рецепты ей читали в аптеке у прилавка. Но когда её воспитанник Славик пошёл в 1 класс, она сказала себе: всё! Надо учиться. Когда Славик садился за уроки, он усаживал за стол и Нюру. Она тщательно мыла руки, снимала фартук и садилась рядом. Дома никого кроме них не было, это её успокаивало, но всё равно руки от старания потели, она поминутно шмыгала носом и заправляла непослушные прядки волос под платок.
  Славик был строгим педагогом. Он покрикивал на ученицу и не делал ей никаких поблажек. Нюра быстро освоила все эти: « ма-ма мы-ла ра-му» и уже перешла к более сложным текстам. Но тут случилась беда. Отца Славика откомандировали на работу в Венгрию, и они всей семьёй уехали, предварительно порекомендовав Нюру своим хорошим знакомым. Поплакав и отлежавшись носом к стенке, Нюра встала, надела фартук и приняла новую семью, как свою собственную.
Девочка Лора училась уже в 3-ем классе, и Нюра отважно принялась вместе с ней осваивать все школьные науки. Заодно, она понемногу выучилась писать. Письма домой в деревню сестре Пане и шурину Стёпке она уже писала сама, а Лора проверяла ошибки и заставляла Нюру переписывать всё набело. Нюре все предметы нравились одинаково, но задач по математике она старалась избегать. По этому случаю у неё всегда находились неотложные дела на кухне: убегал суп, подгорали котлеты или барахлила стиральная машина.
Жизнь для Нюры складывалась вполне удачно. Хозяева её ценили и за кристальную честность, и за искреннюю любовь к ребёнку, и за добросовестную работу по дому. Да и за свою спокойную жизнь с Нюрой, как за каменной стеной, стоило ценить эту деревенскую девушку.
Только когда-нибудь это должно было случиться. В городе Таганроге проживали Лорины дедушка с бабушкой. Дедушки после тяжёлой болезни не стало, и родители Лоры позвали одинокую бабушку к себе пожить.
Нюра и представить не могла, какой сюрприз её ожидает. Когда в дом вплыла пожилая дама с воинственным видом полководца перед ответственным сражением и с царственным взглядом поверх голов всех присутствующих, Нюра поняла: пора собирать пожитки. И так было ясно, кто теперь в доме хозяин. Даже Лорины мама и папа как-то съёжились и притихли. Тут-то Нюра и выступила вперёд и сказала: « Очень я вами довольная, но мне надо иттить». Лора, конечно, в слёзы, её мама тоже поплакала, но уговаривать остаться не стала. Так, вся мокрая от слёз, и ушла Нюра на соседнюю улицу в семью Ковровских.
 
Надо сказать, что к тому времени Нюра была вполне городская и образованая девушка. Шутка ли, 2 года в одной школе, 3 года в другой со своими воспитанниками. Да ещё самостоятельная работа с литературой. Читать Нюра полюбила страстно, её любимые журналы «Здоровье», «Наука и жизнь» в семье выписывали специально для неё. Правда, некоторые деревенские обороты речи Нюра сохранила при себе для клорита и в память о где-то далеко живущих деревенских родственниках.
Сидя по вечерам за ужином, хозяин дома с удивлением слушал вполне здравые рассуждения их новой домоправительницы по поводу политики нашего правительства или о воспитании подрастающего поколения. С Севой же Нюра моментально «спелась» на почве компьютерных игр.
Но совсем в неописуемый восторг её привела библиотека Михаила Семёновича, хозяина кабинета. Все стены были заставлены полками с книгами по самым разнообразным темам. И все их Нюра тщательно и с благоговением протирала от пыли. Ей очень хотелось почитать что-нибудь. Но спрашивать у Самого она стеснялась, а Сева был ещё слишком мал.
Когда же, став школьником и получив разрешение отца пользоваться библиотекой, Сева отыскал полки с интересующей его литературой, тут уж и Нюра осмелела.
- Сев, а чего бы мне почитать?
- Да возьми вот эту, - небрежно ткнул пальцем мальчик в толстенький, аккуратный томик нежно сиреневого цвета.
- А про что это? – осторожничала Нюра.
- Про любовь, - получила она исчерпывающий ответ.
Нюра бережно прижала к животу многообещающую книжку и удалилась в свой уголок на кухне.
Да-а… Кто же знал, что её ждёт на этих страницах? Не забыть сказать, что Нюра была женщиной очень строгих нравственных принципов. Кто ей их внушил? Да никто. Природа. Она не позволяла себе не то, чтобы на улице поговорить с незнакомым мужчиной, она и от экрана отворачивалась при слишком откровенных сценах. Даже в ванной она стеснялась собственного тела, отражённого в зеркале. В это можно не верить, но в свои двадцать с небольшим «хвостиком», Нюра была абсолютно чиста и непорочна, как Дева Мария.
Уткнувшись в книжку и разобравшись со смыслом написаного, Нюра получила такую шоковую терапию, что Сева перепугался и сначала хотел Скорую вызывать, но потом решил, что папа разберётся с ней не хуже докторов. Срочно вызваный Михаил Семёнович увидел Нюру всю покрытую красными пятнами, прерывисто дышащую и почти без чувств. Первым делом, он отобрал у неё томик Мопассана и напоил валерьянкой. А уж потом получил своё и виновник происшедшего, Сева. «А что я сделал? – возмущался мальчик, - откуда я знал, что она ненормальная?» При этом он вовсе не хотел обидеть подругу своей жизни, а воспринимал Сева её именно так, почти как мать.
Закрывшись в кабинете, Нюра и Михаил Семёнович долго беседовали и о случившемся с ней казусе, и о жизни вообще. Сначала Нюра была непримирима: «Это ж как бумага терпит такое похабство? У нас в деревне даже пьяные мужики себе такого не позволяют!» Ну, насчёт мужиков она, конечно, погорячилась. Её собеседник, пряча улыбку, чтобы не обидеть женщину, объяснял ей, что ничего страшного не произошло. Теперь даже детишки, вроде Севы, быстро привыкают к свободе слова и поведения. Что поделать? Время идёт, не остановишь. Вот Сева, к примеру. Давно уже этого самого Мопассана прочитал и проблемы полов воспринимает естественно и обычно.
Но лично Нюре Михаил Семёнович советует почитать что-нибудь из русской классики. Например, Льва Толстого. И он достал с полки синенький томик с золотой надписью «Анна Каренина». Про женщину, значит.
И опять Нюра на всё свободное время, уткнувшись в книжку, затихает в уголке дивана. Она вздыхает, утирает слёзы и воспринимает судьбы героев, как свои собственные. Через неделю, другую за ужином глава дома поинтересовался, как Нюре нравится героиня романа. Нюра изо всех сил пыталась держаться в рамках приличия, но взорвалась бурей возмущения.
«Понравилась? Эта шалава? Поглядите, люди добрые, чего ей нехватало? И муж обстоятельный, серьёзный, и дом – чего там только нет! И сынок кудрявенький, здоровенький…Так нет! Скучно, видите ли! Хахаля завела, пометалась туда-сюда – опять не годится! А какого рожна тебе ещё, спрашивается? От безделья с ума спятила. На рельсы головой от двух деток! Это ж ни в какие ворота!…»
Михаил Семёнович, который был намного старше Нюры, внимательно слушал, как она ораторствует, как горячо отстаивает свою жизненную позицию. Ну, лексикон, конечно, хромает, но зато как она искренно верит в свою правду. Глаза у него теплели, и он с улыбкой качал головой в такт Нюриным возмущённым репликам, соглашаясь и иронически посмеиваясь.

Точно нельзя сказать, сколько воды утекло с тех пор. Когда в доме полный порядок, не замечаешь, как бежит время. Сева взрослеет. Нюра уверенно чувствует себя в семье. Она пользуется уважением и отца, и сына. Сын прислушивается к её советам. Нередко у них на кухне возникают диспуты на важные темы.
- Нюр! А ты помнишь, какой я был маленький?
- А то нет! Худой, да бледный. Но зато серьёзный – до ужаса. Ты ж меня всё учиться заставлял. Как же я забуду? Добро забывать не хорошо.
- А зло забывать хорошо?
- Зло надо прощать. Не копить за душой. От этого и себе вред и людям. Ты к матери в больницу когда сходишь?
- Нюр! Пойдём вместе, а? Мне с ней говорить не о чем.
- Скажешь тоже! Она же тебе мать!
- А ты кто тогда?

Однажды вечером Михаил Семёнович пришёл домой непривычно рано и выглядел торжественно. После традиционного совместного ужина, ничего не сказав сыну, он отправился на кухню, что бывало не так часто, и сидел там, пока Нюра мыла и убирала посуду.
Дальше у них состоялся, видимо, серьёзный разговор, который затянулся далеко за полночь. Нюра против чего-то горячо возражала, даже повышала голос и плакала, хоть и старалась, чтобы до слуха Севы ничего не дошло. Она махала на Михаила Семёновича руками, снимала и одевала снова фартук, пока он его не отобрал и не кинул в угол. О чём они говорили, почему оба пили сначала воду, потом валерьянку, потом опять воду? Нас там не было. Потом в кухне наступила кромешная тишина…
Наконец, измученные трудным разговором, они мирно уселись пить чай. И конца этой ночи не было видно…

Вот, собственно, и всё.

Поженились они позже, примерно через полгода. Свадьбы не было. После ЗАГСа заехали на киностудию и распили там, среди своих, бутылку шампанского. Нюра сразу забросила свои деревенские словечки, и в молодой и серьёзной москвичке мало кто узнавал бывшую деревенскую, серенькую мышку. Для неё жизнь мало изменилась. Она оставалась при своих всё тех же представлениях о добре, зле и справедливости. И хотя окружающие звали её Анной Григорьевной, в душе она оставалась всё той же Нюрой. За это её и любили. С Севой отношения у них не изменились: как обожали они свои компьютерные игры, так и продолжают.
Большой банкет дома устроили потом, на следующий год, когда Михаилу Семёновичу «стукнуло» 50. Но это уже было после Севиной стажировки в Англии, после похорон его матери и после одного очень важного события в жизни этой семьи.
В самой светлой комнате у окна стояла детская кроватка с крохотной девочкой с серьёзными, серыми глазами и тоненькими прядками волосиков на нахмуреном лбу…


…А крылатая фраза: «Любишь – не любишь, но на рельсы-то головой зачем?» – стала в их доме любимой поговоркой.