Был тихий теплый зимний вечер: снег крупными хлопьями появлялся сверху в свете фонарей и бесшумно ложился на землю; тишина была звенящей; казалось, можно услышать, как падают снежинки.
Я сидел в кресле напротив окна; мягкий приглушенный свет настольной лампы освещал лишь кусочек стола, где лежали ещё чистые, как снег, листы. Казалось, вокруг нет ничего, кроме тихо падающих снежинок, белых листов и меня. В бесконечном падении миллионов снежинок было таинство прекрасного; природа в этот вечер творила одним белым цветом, и как всегда её творение было совершенным. И во всем этом была некая законченность, как итог мига Вечности…
И я вспомнил о тебе.
Была глубокая ночь; комната освещалась только пламенем свечи, горевшей на столе. Недопитое вино в бокале светилось жидким янтарем; оркестр Джеймса Ласта играл «Пастушка». Негромкий звук свирели напоминал детство. Теплота исходила от всего: от свечи, от вина, от свирели; она обволакивала меня всего. Я сидел в кресле и смотрел на ровное пламя свечи; мир сжался до размеров моей комнаты и всё остальное – суета, большой город, друзья, ветер, снег, работа, машины – остались там, в другом мире, другом измерении; их здесь не существовало. Здесь были только ровное пламя свечи, хрусталь с жидким янтарем, мягкий звук свирели и тепло. Это была законченность, называемая счастьем…
И я вспомнил о тебе.
Я стоял у окна. Оно было большое, на всю стену; слева над большим городом сгущались сумерки, на улицах загоралось освещение. Город оживал: огромные рекламные щиты, горевшие неоном на небоскребах, предлагали всё, что возможно. Прямо за окном была видна ровная гладь океана, на которой отражалось золото заката. На маленьких шхунах к берегу возвращались ловцы жемчуга. Песчаный берег был пуст. Я открыл окно и на меня подул прохладный морской бриз с незнакомым запахом океана. Я почти физически ощутил прикосновение к ногам теплой морской воды и её соленый привкус и представил, как через минуту погружусь в синюю морскую воду, затем лягу на теплый песок и буду искать на незнакомом небе созвездие Южного Креста…
И я вспомнил о тебе.
Я сидел на террасе маленького кафе у побережья. Вечерело; холодное красное вино приятно растекалось по телу. На сцене гитарист медленно перебирал струны: слов я не разбирал, но гитара пела о любви, потому что о любви все поют одинаково. Но вот темп стал нарастать: появилась танцующая пара. Мужчина, раскинув руки, вел партнершу, которая, держась за широкую юбку, отбивала каблуками медленную дробь. Гитара зазвенела громче, дробь нарастала. Ритм захватывал; мужчина, подняв руки вверх, начал хлопать ими, одновременно выбивая ногами бешеную дробь; партнерша, откинув голову, ждала паузы, чтобы ответить мужчине не менее быстрой дробью каблуков. Всё слилось воедино – вечер, вино, звуки гитары, дробь каблуков и танцующая пара, - это было симфонией огромной, всепоглощающей и страстной любви...
И я вспомнил о тебе.
Был поздний вечер. Я сидел в небольшом летнем театре; концерт был сольный и на сцене играл только один скрипач. Он уже играл долго, но похоже, только доходил до своего апогея. И после антракта послышались первые звуки, не похожие на то, что он играл раньше; его скрипка пела о разлуке. Мелодия началась с пианиссимо, похожее на журчание воды из родника или шепота едва соприкасающихся губ; затем скрипка начала звучать оживленнее – она пела о первых днях счастливой любви, когда мир кажется прекрасным, потому что ты любишь и твое чувство взаимно. Но вот, песня стала тише, - скрипка вернулась к пиано. Это был тихий плач тоски от долгой – долгой разлуки…
Но постепенно звук приобрел другие, более звонкие очертания - волнение, подъем, которые постепенно слились в мощное крещендо, поведав о долгожданной встрече, которая непременно приходит после разлуки и навечно стирает её из памяти…
И я вспомнил о тебе, ибо без тебя в мире нет гармонии, а без неё нет и полного счастья.