Мои родители двенадцать лет ютились в одном из московских бараков для рабочих. Постоянного жилья не дождались, подумали и своими руками построили маленький дом в небольшом провинциальном городке. В нём счастливо жили с нами, двумя дочками. Но пришло время, мы покинули родителей. Младшая дочь, моя сестричка, после окончания института обосновалась с семьёй недалеко от них, в собственном новом доме. Я же, изрядно побродив по миру, в конце концов приземлилась с семьёй в большой столичной квартире. Все мы жили хорошо.
Время шло. Родители старели. Мы с сестрой понимали, что им тяжело жить без помощи, и звали их к себе. Родительский дом был построен в начале бедных пятидесятых лет. Каких-либо бытовых удобств, кроме электричества, не имелось. Но и папа, и мама дорожили независимостью и своим гнездом. Жить с детьми наотрез отказались.
Недавно мы потеряли отца. Нам было ясно, маме,старой женщине, совсем невмоготу жить одной. За ней требовался пригляд. Мы ей помогали, чем могли. Сестра заглядывала к маме через день. Её дети часто бегали к бабушке. Я обычно приезжала по большим праздникам с семьёй, а иногда одна на выходные. Однако, нам казалось, этого внимания недостаточно. Мы уговаривали маму переехать к одной из нас. Но мама попрежнему упорно не желала терять свой дом. На все предложения и уговоры отвечала с улыбкой:
-Не заботтесь обо мне, мне хорошо.
Где там хорошо? Когда же я допекла родительницу своими доводами о невозможных трудностях с печкой, колодцем, садом, она в сердцах очень доходчиво высказала мне свои соображения.
-Ты с сестрой думаешь, что я не понимаю, что хорошо, а что плохо? Что я уже выжила из ума?
-Нет! Что ты, мы так не думаем. Мы жалеем тебя.
-Не надо меня жалеть. Я живу в доме не одна, я с мужем. Здесь каждая вещь побывала в его руках, каждая дощечка его помнит. Я тут и посоветуюсь с ним, и посекретничаю. Он меня когда похвалит, когда пожалеет. На лицо его посмотрю и на душе светлее. C ним всю жизнь. Это наш дом и я здесь хозяйка. Кроме того, ко мне гости без стеснения ходят. Слушают мои истории. Вон дети из интерната стали ходить. Они сироты и я им нужна. Они ума набираются у меня.
-Как это?
-Через мои правдивые рассказы, - гордо заявила мама.
Я поняла. Больше мы не настаивали. Ах, эти рассказы! Мамино многолетнее увлечение. Мама права, у неё своя жизнь, у неё своё предназначение.
Может быть мама стала бы писательницей, если бы родилась позже, если бы закончила школу, поступила бы... Но в детстве маме не пришлось учиться. Уже взрослой, перед самой войной она закончила два класса вечерней школы. В то время самой большой мечтой её жизни была профессия медицинской сестры.
-Сестра милосердия – это чисто женская работа. Женщины царской фамилии и благородные дамы работали сестрами милосердия в госпиталях во время войны, - часто повторяла мама, мечтательно прикрыв глаза.
Не достигнув высот положения сестры милосердия она усердно училась у сводной сестры, монахини Домаши, народной медицине и даже врачевала детей, родных и знакомых травами, мёдом и маточкиным молочком, в основном тогда, когда все они были здоровы. Дети привыкли с огромным уважением относиться к медицине, но по стопам мамы никто не пошёл, не хватило характера. Согрела сердце старушки только одна внучка, когда выбрала себе профессию медика.
Книги были её другим большим увлечением. Она помнила сюжеты всех прочитанных книг и обожала пересказывать их, по-своему поправляя сюжет и расставляя акценты. Часто и к месту цитировала стихи. Помнила много песен и любила петь. Очень неплохо у неё это получалось. Мама была душой тихой женской компании.
К устным рассказам она пристрастилась позже, в те времена, когда
после войны поселилась с мужем в семейном общежитии трамвайного депо. Это было наскоро построенное длинное одноэтажное строение со множеством тесных камнатушек, называлось оно барак. Вот в нём родители прожили двенадцать лет. Там родили меня с сестрой.
Летом после работы и в выходные дни жильцы барака выходили на улицу. Перед окнами строения тупиковая ветка трамвайных путей. Рядом с рельсами склад шпал. Старые шпалы навалены кое-как, новые сложены аккуратно. На них с удобством располагались мужчины покурить, поговорить, поиграть в шашки или шахматы. Почему-то в те времена не увлекались картами и домино. Женщины дружной стайкой располагались вблизи с рукоделием в руках. У них свои пристрастия. Они объвязывали крючком носовые платочки и вышивали гладью и крестиком наволочки для думочек. У некоторых получались красивые вещи. Дети с визгом носились рядом. Народ в бараке собрался трезвый, честный, работящий и почти одного возраста. Так сказать молодой и основательный. Все прибыли из глухих деревень. Замужние женщины не работали, глядели за детьми, создавали уют в доме. Они топили печки, готовили еду на керосинках и полдня проводили в магазинных очередях за продуктами. Деревенские бабы тяжело выживали в чуждом их духу городе, помогали друг другу. В непогоду дети бегали и орали в коридоре, где у стеночки рядком стояли на ящиках керосинки и бидоны с керосином. Взрослые по очереди наблюдали за ребятнёй. А что ещё делать? Не помню ссор и случая, чтобы что-то свалили или разлили.
В плохую погоду женщины часто собирались вместе у кого-нибудь в комнате, чаще всего у нас. Бывало, сидят женщины у нас в комнате на скамейках, как на деревенских посиделках, занимаются рукоделием. Руки заняты, а языки и уши свободны. Барак небольшой, всего шестнадцать комнат. Наша комната самая большая и почти пустая. Из мебели шкафчик, стол, стул, две табуретки, детская кроватка и большая железная кровать. Скамейки приносили из красного уголка, где селили ребят из ремесленного училища. В красный уголок никто не ходил, но скамейки там были.
Женщины песни поют, всякие истории вспоминают и рассказывают. Мы, дети, обычно устраиваемся под столом с игрушками и прислушиваемся к взрослым разговорам. На нас не обращают внимания. Взрослые считали, что мы ничего не понимаем. А мне многое запомнилось. Нет-нет, да и всплывёт в памяти какой-нибудь эпизод из детства. Именно с тех времён врезалась в мою память одна из маминых историй.
Однажды в воскресенье поздней осенью с серого неба посыпался первый снежок. Мужики после бани собрались у кого-то попить пивка. Женщины отдыхали в нашей комнате. Чего-то говорили и смеялись, потом мама начала рассказывать.
-Село моё в стороне от дорог, среди лесов и болот. Моя мама, Прасковья Никитишна, всегда мне говорила: «Не бойся леса, дочка, он твой защитник и хранитель, он укроет тебя, сохранит и накормит в трудную минуту. Бойся злых людей, ходи стороной, ни к кому не подходи близко и никому не позволяй подходить к тебе. Держись настороже с людьми. Зло от людей.»
-Добро тоже от людей,- возразила соседка.
-Да. Да. Всё от людей. Сколько всего! - загалдели женщины.
-Я это знаю и помню. Но бережёного бог бережёт. Однажды зимой мне пришлось одной из села идти на станцию ночью. Отец и братья давно уехали, мама простудилась и умерла. Осталась я одна никому ненужная. Один злой человек проходу не давал. Тётка моя говорит:
- Уходи сегодня из деревни. А то добром твоя жизнь не кончится. Поезжай на большую стройку в К. по железной дороге. Говорят, что твои отец и братья там работают. Может и ты, Бог даст, пристроишься.
Дала немного денег. Уходить мне пришлось ночью. Вот иду я лесом. Ночь тихая, безветренная. Снежок накануне выпал. Небо чистое, ни облачка. Луна светит, светло. Морозец прихватывает. Не остановишься, не отдохнёшь. Иду час, иду второй. Страшно и вот как скучно без людей. Волков в этом лесу не было, а все одно страшно мне. Лес зимой тихий, от тишины даже оторопь берет. Мне чудятся какие то фигуры среди деревьев и кустов. Скрип-скрип, снежок скрипит под лаптями. Поблескивают иногда снежинки и на земле, и на ветках, нет-нет да промелькнет в воздухе заблудшая пластинка льда. Лес всегда красив, но зимой в лунную ночь он не то что похож на сказку, он сам по себе и есть сказка. Но сказка не теплая, не наша, добрая да родная, а чужая далекая холодная. Стало мне совсем жутко. А надо идти да идти. До станции почти тридцать верст. Туда пешком никто не ходил, на лошадях ездили, так что накатанная дорога была, не заблудишься. Шла в лаптях, они в нОске легкие, не трут, не жмут. Онучи шерстяные, сухие. Когда идешь быстро, тепло. Я на ногу была легкая, да еще страх подгонял. Шла споро, боялась вдруг кто меня нагонит, да обидит. Шла да шла. Все кончается, вот и ночь кончилась. Раннее утро. Еще темновато. Иду уже среди чистого поля. До станции осталось не более пяти верст, устала я, проголодалась. Думаю, что до станции дойду, там и картошечки где-нибудь согрею и поем. В котомке она промёрзла. Вроде и страх прошел. Задумалась, не прислушиваюсь. Чего слушать? Поле кругом, все видно. Понадеялась. Вдруг рядом со мной человек оказался, мужчина. Одет чисто, по городскому. Лицо спокойное, незлое. Поздравствовался по-городскому. Говорит, что он бухгалтер и идет из соседнего села на станцию. Я сказала, что тоже иду на станцию. Пошли вместе. Идём, тихо разговариваем. Он меня всё расспрашивает. Спрашивает, а сам все ближе и ближе подвигается. Вдруг он, кат поганый, вытаскивает из-за пазухи наган и командует:
-Стоять!
Тут я опомнилась, двинула рукой наотмашь по нагану, а он выстрелил. Не шутит! Вся усталость прошла, как помчусь от него, а он за мной и орет:
-Стой, гада! Убью!.
А я думаю:
-Пусть лучше сразу убьет, не остановлюсь!
Ну сколько можно бежать? Хорошо ещё, что не ела. Всё равно мне тяжело, задыхаюсь, и он тоже не бегун. Остановились отдышаться. Я от него отбежала недалеко, метров на тридцать. Теперь, думаю, за руку не схватит, а застрелить может, но почему-то не стреляет. Он отдышался быстрее меня, да опять за мной, а я еще не пришла в себя, но как могла побежала. Зато ему бежать-то труднее. Он был в сапогах, а я - в лапотках. Он сначала грозил, потом просил, умолял, чтобы я остановилась, но не отставал. А я ему уже не верила. Сколько я бежала до станции, не знаю, две версты или все пять верст. Сначала было мне плохо, совсем задыхалась, но я не остановилась, пересилила себя. Зато потом вроде даже полегчало. Но добежала уже полумертвая от страха. На мое счастье на перроне стоял дежурный по станции, я бросилась к нему. Слова сказать не могу, сердце аж в горле стучит, дыхание перехватило. Дежурный перепугался, меня о чём-то спрашивает. А я ничего не понимаю и не говорю, дышу с хрипом. А тут и мой попутчик объявился.
-Он обидел? – спросил дежурный, я киваю.
Подбежал преследователь к дежурному и говорит, что он не хотел ничего плохого. При нём крупная сумма денег и он боялся, что я его ограблю. А теперь он не боится, и мы вдвоем можем ехать дальше. Во как! Дежурный глянул на него и сказал, что он может ехать дальше, а эта девочка...так и сказал ... девочка уже на месте и ехать ей никуда не надо.
Я поехала дальше на следующий день. Одна.
-Маруся! А если бы ты упала? - вскинулась соседка.
-Вот не упала. Пересилила себя и убежала. Иногда надо себя пересиливать. Если стерпишь, потом легче становится.
Права моя мама. Вся жизнь состоит в пересиливании себя. Часто бывает надо что-то сделать, а силы кончились. Вот тогда я вспоминаю маму. Сколько себя помню, столько помню мамины слова: «Иногда надо себя пересиливать». Истинная правда. Если стерпишь, потом легче становится.
Я думаю, маме очень тяжело было, когда она осталась одна. Но по привычке пересилила себя и смогла жить самостоятельно согласно своему разумению.