Наверное, у каждого есть любимый цветок. Ну, хорошо, у каждой. У меня это меняется с возрастом. Сейчас я развожу розы. Квартира маленькая, а сада вовсе нет, и я держу розы в горшках на подоконниках. А раньше, в раннем детстве, я фанатично любила васильки.
Почему – сама не знаю. Наверное, потому, что в нашей степи они не росли, а росли только в деревне у бабушки. Говорят, вспомнить себя можно только с трех лет. Все, что было до трех, помнить невозможно, мол, потому что мозг был не развит и воспоминания не записались. Так что я полагаю, что в моих первых воспоминаниях о деревне мне три года.
Господи, какое чудесное было время! Бесстрашное, потому что в три года не знаешь многого, чего следует опасаться. Интересное, потому что все, ну просто все, встречаешь в первый раз. Пожалуй, это самое интересное время в жизни. С трех лет и до школы узнаешь половину того, что будешь знать к концу жизни. Потом, в школе, нас учат усиленно, но все чему-то неинтересному и, собственно говоря, не важному. В три года понимаешь, что такое я, и проводишь границу между собой и миром вокруг. В три года понимаешь, что такое мама. Узнаешь о том, что есть времена года, и проживаешь их вместе с природой впервые в жизни. Это сейчас мы привыкли. Нас не удивляют снег и дождь. Гололед нас раздражает, а на луну мы и забыли смотреть. Сейчас луна крадется ненужной тенью по небесам, ослепленная городскими огнями и бледней любого фонаря, а в детстве... в детстве луна изменялась. У нее было два имени – луна и месяц, и надо было разобраться, когда она еще луна, а когда уже месяц. Луна была круглолицей, а месяц – рогатым, и сначала луна была «она», а потом становилась «он». В три года узнаешь, что трава растет, а цветы опадают, узнаешь, что все смертно, когда тебе показали мертвую птицу на обочине или жука между рамами, высохшего лапками кверху. Узнаешь, что некоторые звери и самолеты летают, а ты – ни за что не сможешь, потому что руки непостижимым образом отличаются от крыльев, и сколько ни маши, не взлетишь. Узнаешь, что захлебываешься в воде, а рыба захлебывается без. Узнаешь, что все падает и течет вниз; что ты растешь, а взрослые – нет; что в телефоне нет никого, кроме голоса; что вот это в зеркале – это ты; узнаешь, что ты девочка или мальчик и берешь в руку куклу или машинку и надеваешь мамины туфли или «куришь» карандаш как папа.
В тот свой визит в деревню я узнала две необычайно важные вещи: что в деревне полно жужжащих насекомых, пристающих своим жужжанием на каждом шагу, и что на свете существуют васильки.
Тетка встретила нас на автобусной остановке. Одетая по-деревенски, в длинной цветастой юбке, повязанная платком, она стеснительно косилась на мою мать, модно одетую горожанку в лакированных туфельках и с накрашенными губами. Мне тетка подарила бусы – ярко-красные, блестящие стеклянные и пластмассовые бусины, нанизанные на нитку в перемежку с металлическими лапками, обнимающими каждую бусину с двух сторон. Тетка поцеловала меня и надела бусы мне на шею. Мы пошли по лесной дороге в деревню. День был тих. Накануне прошел дождь, и песчаная дорога сверкала лужами. Меня так занимали новые бусы, что я непрерывно теребила их на шее, так что нитка порвалась и бусы посыпались на дорогу, разбежались по мелким лужам, под подорожник, по песку.
- Ничего, ничего – успокаивали меня мама с теткой, собирая бусины. – Дома наденем их на новую нитку!
Я и не думала беспокоиться. Я еще не знала, что вещи теряются, и не умела считать дальше пяти. Умей я считать, я обнаружила бы, что не все бусины удалось разыскать, и огорчилась бы непременно. Поиски бусин обратили мое внимание на нечто новое: вся поверхность луж была покрыта безжизненно плавающими крошечными мотыльками с небесно-голубыми крыльями.
- Это одновневки, - объяснила мама. – Они живут только один день. Дождь смыл их в лужи.
Мама и тетка ссыпали бусины мне в карман и повели меня дальше.
Бабушку и деда я помню смутно. Бабушки да дедушки были у моих подружек, и я их уже видела. Они всегда были добрыми, морщинистыми и угощали вкусным. Мои не отличались ничем. Ярко-синие цветочки у забора были намного интересней, и я не только на всю жизнь запомнила встречу с ними, но и поверила в то, что они чудесным образом отличаются от всего, что я видела раньше.
И в самом деле – разве не чудесен цветок василька? Синий цвет его - необычайной чистоты. Если посмотреть сбоку, то лепестки оказываются трубочками с ровно зазубренным краем. Если посмотреть на цветок сверху, он кажется скоплением мотыльков. Усики и лапки выбираются их середины наружу, крылышки раскрыты в стороны – вот откуда берутся мотыльки-однодневки! Из васильков.
В деревне разделяли мое хорошее отношение к василькам – цветам, собственно говоря, сорным. Соседского забияку Ваську называли ласково Васильком. В семье рождались дети с пронзительно синими глазами, и семья этим гордилась. Чаще всего голубые глаза – не голубые вовсе, а, скорей, серые. В нашем же роду появлялись время от времени дети в васильковыми глазами.
Лет этак в пять, когда я научилась считать вещи, в том числе шмотки и ботинки, что несколько испортило мой нрав, я как-то раз была в дурном настроении. Валяясь без дела на диване, я мрачно следила за тем, как одевается мама. Она натянула прекрасные капроновые чулки, каких у меня вовсе не было – меня заставляли ходить в дурацких гольфах, и принялась надевать еще более прекрасную кружевную юбку моего любимого василькового цвета на белом подкладе.
- Вот у тебя все есть, - заявила я, надувшись. – А мне ты ничего не покупаешь.
- Что у меня есть? – спросила мама нервно.
- А вот эта юбка! – сказала я, крайне обиженно показывая на юбку.
И мама расплакалась. Держа юбку в руках, она забыла ее одевать и просто плакала.
Я ничего не поняла. Намного позже я узнала, что отец зарабатывал мало и платил алименты. Мама не работала, потому что в яслях я непрерывно болела, и врачи велели, в конце концов, забрать меня из яслей, так как «ребенок не садиковый», после чего она уволилась и так и сидела дома, пока я не пошла в школу. В семье считали каждую копейку и то, что я не заметила этого до пяти лет, говорит лишь о том, что как раз на мне не экономили. Позже я узнала, что чудесную юбку мама связала из дешевой хлопчатобумажной пряжи, которую сама же и покрасила в васильковый цвет.
В тот момент я ничего не поняла толком, но внутри у меня что-то екнуло. Я поняла, что что-то неправильное случилось сейчас.
Я знаю, что зависть – это обычное чувство, которое в разумных рамках является двигателем прогресса. Знаю, что не обязательно она должна быть черной. Бывает и белая зависть. Иной раз полезно сравнить, заметить, что у кого-то чище и красивей, что у соседского дома новая крыша, да и нам пора крышу перекрыть, что соседский ребенок хорошо воспитан, а мы со своим давно не говорили по душам, что другие издаются, а нам лень, а нам не хочется пробиваться. Знаю, что если зависть разумна и не зла, ничего плохого в ней нет. Но у меня это чувство совершенно отсутствует. Отшибло начисто в пять лет.