Хроника одного убийства.
Дима не любил зиму. Ему казалось, что летом все сложилось бы по другому, даже обстоятельства, которые никаким образом не зависели от него, даже болезнь бабушки Оли протекала бы по другому. Но сегодня было 16 февраля, и выбирать не приходилось.
Проснулся он не очень поздно и не очень рано, почувствовал, что хорошо отдохнул, несмотря на вчерашние приготовления, продолжительные размышления с самим собой и страх, что будет плохо спать, как когда-то перед прыжком с парашютом. Этот прыжок с парашютом был далеко не самое страшное событие в его жизни, но Диме запомнилось, как плохо он спал неделю до этого, особенно последние две ночи. Но сегодня ночью выспался он замечательно.
Перед тем как чистить зубы и идти в туалет, Дима убедился, что оттепель не намечается и вообще начинается настоящий зимний день: на термометре минус двенадцать, северный ветер, яркое солнце. Если бы еще снег, можно было сказать, что погода отличная. Ладно, обойдемся без снега, не привыкать, - подумал он.
Зимний холод, короткие дни, ограничение активного отдыха вызывали у Димы какую-то скованность мыслей и желаний, но сегодня этого не произошло. Все это он отметил, пока пил чай. Время приближалось к десяти часам, можно было начинать собираться.
Портфель он приготовил с вечера, но ему захотелось еще раз потрогать все руками, сосредоточиться на там, что должно будет произойти в ближайшие два-три часа. Все на месте: в коробке из-под морфина аккуратно уложены два периферических венозных катетера 22G, четыре двадцати миллилитровых шприца, восемь ампул воды для инъекций по десять миллилитров каждая, три граммовых флакона тиопентала натрия, четыре флакона Ардуана, жгут для пережатия вен, спирт, лейкопластырь и вата. Малый анестезиологический набор, который в любую минуту может стать смертью надежней, чем огнестрельное оружие.
Все готово, можно ехать. Дима никогда не отличался суеверностью или мнительностью, но он выставил в коридор табуретку и посидел «на дорожку».
Дима очень любил своих родителей, считал себя в вечном долгу перед ними. Но во многом его характер сформировался благодаря бабушке Ольге Леонтьевне. Она часто была примером для него. Когда надо было принимать ответственное решение, он думал, как поступила бы она или что сказала бы ему. Бабушка жила долго, и как считал Дима, счастливо, но когда-то всему приходит конец. Именно в эти февральские дни, накануне своего восьмидесяти семилетия бабушка Оля умирала, долго и мучительно.
В четырнадцать лет Дима услышал от бабушки такой рассказ. Оценил он его много позже. Бабушке было за шестьдесят, когда ей удалили аппендицит. Операцию выполняли под местным обезболиванием, временами она чувствовала боль, но терпела. А на соседнем столе кого-то тоже оперировали под местным обезболиванием по поводу аппендицита, и человек громко кричал от боли. Бабушке было непонятно, зачем кричать, если все равно надо оперироваться и криком ничего не изменить. Вот такая у нее была логика.
Но во многих вопросах она не одобряла своих детей и внуков. Например, из года в год летом ее возмущало, что дети со своими семьями ездят отдыхать на море. Диме казалось, что это возрастное, когда старики забывают о своей молодости и о том, что с ними тогда происходило.
До четырех лет Дима много времени жил в поселке у бабушки. Он тогда даже разговаривал на украинском языке. В подростковом возрасте он ежегодно был у нее на зимних каникулах. Сколько воспоминаний осталось о том времени! Как катался на санках с крутых горок в балке, как по морозу ходил в валенках и фуфайке в магазин за хлебом, как уютно засыпал вечером на перине в жарко натопленной комнате… Наверное, возраст двенадцати-четырнадцати лет был самым счастливым в жизни Димы. Он начинал взрослеть, уже проявлялся характер, но сознание еще не было отравлено взрослыми мыслями и желаниями.
Весь прошлый год здоровье у бабушки Оли прогрессивно ухудшалось. К вечеру появлялись отеки на ногах, она задыхалась, когда ходила по двору. Потом отеки перестали уменьшаться даже к утру и под действием мочегонных, а частое дыхание сохранялось и в покое. Летом бабушка почти все время сидела во дворе в тени под навесом, из затвердевших от отеков ног сочилась жидкость, она опиралась на палку и тяжело дышала, говорить было трудно, пальцы на руках, губы и подбородок стали синюшными. Дима знал, что это нарастает сердечная недостаточность, что бабушка проживет недолго, и часто ездил к ней в гости, каждый раз боялся, что это их последняя встреча.
Осенью бабушке стало немного легче. Она похудела, уменьшились и стали мягче отеки на ногах, жидкость из ног почти не сочилась, но одышка сохранялась, кисти рук и лицо оставались синюшными. Потом в легких появилась жидкость, несколько раз бабушке делали плевральные пункции, откачивали до двух литров светло-желтой жидкости с обеих сторон. После пункций дышать становилось легче.
Агония продолжалась. В ноябре бабушка могла спать только сидя. Под спину и под голову ей вымащивали несколько подушек, и наблюдать эти ежевечерние приготовления ко сну было мучительно. От того, что ноги все время находились внизу, они резко налились, отечная жидкость сочилась очень интенсивно. Но сердце не сдавалось, да и лекарства делали свое дело.
На детей бабушки Оли (а это две дочери и сын) как будто нашло затмение. Даже самые осторожные разговоры о том, что их мама скоро умрет, вызывали непонимание и отчаянье. Убедить, что ей восемьдесят шесть лет, что происходит естественный физиологический процесс и медицина бессильна – было невозможно. Почти каждую неделю бабушку осматривали новые врачи, делали свои назначения, рекомендовали эффективные препараты. А состояние больной все ухудшалось.
Дима вспомнил, как полтора года назад зашел к бабушке Оле после похорон ближайшего родственника, деда Сергея. Дед Сергей прожил девяносто лет, болел всего две недели и еще вечером накануне смерти самостоятельно ходил в туалет. Диме всегда казалось, что дедушка будет жить еще долго. Это был первый родственник, смерть которого он воспринял очень серьезно. Бабушка Оля сидела на диване, в глазах у нее стояли слеза. Умер, ни и Царство Небесное, зато не мучился, - сказала она, - столько лет прожил, ничем не болел, когда-то ведь надо и умирать. Дима почувствовал в ее словах отношение к собственной старости и смерти.
В феврале все резко изменилось. Бабушка уже не вставала с постели, очень мало ела и только жидкую пищу, тяжело дышала, во рту у нее от этого пересыхало, и она все время просила пить. Дочери не отходили от нее.
До восьмидесяти пяти лет бабушка Оля самостоятельно выполняла всю домашнюю работу, вела хозяйство и только два года назад, по категорическому требованию детей отказалась от огорода, кур и уток. Со времени болезни она перестала руководить тем, что делали в доме ее дочери, просто сидела и наблюдала за всем происходящим. А еще раньше в разговорах с детьми и внуком Димой часто высказывала опасение, что будет для них обузой, и просила, чтобы в случае чего ей дали спокойно умереть. Дима пообещал, что если будет нужно, он уколет ей большую дозу снотворного и она уснет и не проснется. Тогда бабушке было семьдесят восемь лет, Дима учился в медицинском училище и не отнесся серьезно к этому разговору. Но в прошлом году он часто думал, что лучше безболезненно прекратить мучения родного человека, тем более бабушка ему жаловалась, что «не дает Бог смерти».
Дима пять лет проработал фельдшером в отделении реанимации. За эти годы он видел страшное и очень страшное, на работе сотрудники обсуждали разные жизненные темы. Когда за суточное дежурство умирает два-три человека, это становится привычным событием, и о смерти начинают говорить с особым юмором и цинизмом. Удивительно, что эти люди продолжают с милосердием относиться к живым и прилагают все усилия для их скорейшего выздоровления.
То, что в некоторых странах закон разрешает усыпление смертельно больных пациентов, здесь тоже обсуждалось. И вывод был сделан однозначный – такого быть не должно! Сразу найдется множество желающих под благовидным предлогом убить кого-то из-за денег или просто чтобы больной «не мешал спокойно работать». Умертвление людей очень скоро станет коммерцией как в ветеринарных клиниках. Но когда одиннадцатого февраля у бабушки появился кровавый кал и невыносимые боли во всем теле, Дима понял, что надо делать. Внутримышечные инъекции анальгина не приносили облегчения, бабушка выпивала меньше литра воды за сутки, мочилась в памперс не чаще двух-трех раз за сутки и многократные зловонные темно-вишневого цвета полужидкие испражнения. Она была в сознании, все время стонала от боли и ВСЕ ПОНИМАЛА! Каждый должен принимать решение сам и сам отвечать за свои поступки перед совестью, профессионально выполнять свою работу и ухаживать за умирающей бабушкой, которая когда-то учила ходить и кормила с ложечки.
Он приехал около часа дня. Надеяться, что бабушке станет лучше, не имело смысла. Они поговорили немного, и бабушка Оля сквозь боль обрадовалась, что увидела своего Димочку, что он привез ей хорошее лекарство и ей не будет больно. Дима говорил и готовил медикаменты, голос у него сильно дрожал. Он растворил три грамма тиопентала и набрал их в двадцати миллилитровый шприц, во второй шприц он набрал содержимое четырех флаконов Ардуана – этого хватило бы, чтобы вызвать глубокий сон и на сорок минут расслабить мышцы у четырех человек весом по восемьдесят килограммов каждый. Он хорошо знал, как это делается во время операций, только с одной разницей – там подключают аппарат искусственного дыхания, а здесь наступит смерть. Вены на руках у бабушки стали очень тонкие и прозрачные, он долго готовился, чтобы ввести катетер с первой попытки. Потом закрепил катетер лейкопластырем, промыл вену водой для инъекций, убедился, что все сделано хорошо.
Бабушка, я тебя очень люблю,- сказал он,- закрывай глазки и засыпай, сейчас тебе станет легче.
Когда он ввел полтора грамма тиопентала натрия, сердце остановилось.