Аннушка уговорила меня позировать ей.
- Ты не волнуйся, это не долго. Я сделаю фотографию, и все.
- Ты пишешь портреты с фотографий?
- Конечно. А что – сидеть часами, что ли? Кому это сейчас надо?
- Не знаю, - сказала я. – Вот, у моей знакомой отец – художник, он с натуры пишет, как и раньше писали.
- Старик, - ответила Аннушка лаконично и осмотрела свой старый, советский еще, фотоаппарат. Мой японский она обозвала презрительно мыльницей и кинула пренебрежительно на стол.
- Подумаешь, мыльница, - обиделась я. – Все такими фотографируют.
- А мы – не все, - пропела Аннушка. – А мы – другие. Я из тебя буду сейчас царицу Савскую делать.
Идея потрясла меня:
- Кого?
- Царицу Савскую. Билкис.
Садясь в кресло, к которому меня подпихнула Аннушка, я больно ударилась о подлокотник голым локтем, юбка запуталась у меня в ногах, я с трудом вытянула ее из-под себя и расправила, колыхаясь в низком мягком кресле при каждом движении. На локте появилась ссадина, в чем я убедилась, справившись с юбкой. Кроме того, на локте появилось пятнышко невроза кожи, о чем я уже и вспоминать забыла, и вот, пожалуйста. Не удержавшись, я прошипела, потирая локоть:
- Фу ты, господи!
- Да? – откликнулась незамедлительно Аннушка, вскинув высокомерно брови.
- Брось свои карояновские шуточки, Аннушка, - ответила я мрачно. – Ты не Господи, а я не царица Савская.
- Сейчас сделаем, - пропела Аннушка.
Она критически посмотрела на меня и, круто развернувшись, распахнула дверцы шкафа. Шкаф был набит одеждой как подсолнух семечками. Порывшись в его утробе, Аннушка выудила шелковые брюки и расшитую цветами кофточку.
- Надень, - сунула она мне в руки царские наряды и, взяв бережно фотоаппарат, занялась экспонометром. В этот момент я вспомнила, кем была Аннушка раньше: инженером. Ее неожиданная ловкость в обращении с техникой напоминала об этом время от времени. Я выкарабкалась из глубокого кресла и осмотрела шелковую мишуру.
- Может, не надо переодеваться?
- Надо, - отрезала Аннушка, не глядя на меня.
- Инженеры–художники... Царицы в брюках... – прошипела я грустно, переодеваясь в соседней комнате.
- Да, да, - ответила Аннушка ласково то ли мне, то ли фотоаппарату.
Дело оказалось не таким простеньким, как уверяла сначала Аннушка. Усадив меня в кресло, она надолго задумалась, глядя на меня, но, как мне показалось, обо мне забыв. Теряя жалкие остатки уверенности в себе под ее отчужденным взглядом, я почувствовала, как съеживаюсь, теряюсь в этом большом кресле, в чужой комнате, в чужой одежде.
- В чужом мире, - сказала Аннушка спокойно. Она очнулась из своего оцепенения и, подойдя ко мне, начала поправлять мне волосы, отходя время от времени назад и проверяя, как это смотрится со стороны. Уложив волосы так, как ее это устраивало, она присела на корточки и основательно занялась складками одежды. Поджав губы, то ли огорченно, то ли просто устало и несколько прищурясь, отчего вокруг глаз ее, оказавшихся как никогда близко передо мной, проступили морщины, она медленно поправляла ткань, руководствуясь известным лишь ей принципом. Пальцы ее, тонкими движениями укладывающие шелк, задрожали. Она заметила это и, покосившись на них с холодным высокомерием, заломила брови, так что внимательные морщинки у глаз и презрительные складки у уголков рта проступили еще заметней.
«Сколько же ей лет?» подумала я, глядя в в упор на ее не видящее меня, занятое своим лицо. Сколько ей лет?
Она не потрудилась сказать ни слова, склоняясь над моей одеждой, но я и так застыла без движения, невольно боясь малейшим шевелением сломать выстроенные узоры. «Не сказав ни слова, она овладела твоей душой», шепнул тихо кто-то. Как очарованная, я согласилась с этим шепотом ниоткуда. Сколько ей лет? «Десять тысяч», сказал глухо, еле слышно тайный голос. «Видишь эти руки? Это они просеяли между пальцев всю землю от океана до океана. Вся вода мира протекла сквозь них, ушла в землю, и они зачерпнули эту воду снова.»
- Иногда мне кажется, что мне уже десять тысяч лет, - сказала Аннушка, распрямляясь медленно, устало. Она отбросила волосы с лица, взяла фотоаппарат и склонила к нему устало-окаменевшее лицо, настраивая что-то быстро, механически.
- Ну, царица Билкис...- произнесла она празднично, отходя, ловя кадр деловыми, но почти торжественными движениями.
Как зачарованная, подвешенная в невесомости тончайшей шелковой ткани времен и вавилонских слов, не в силах шевельнутся, посмотрела я в черный зрачок, уставившийся на меня.