Ионим

Предисловие:

 Здравствуйте, мой дорогой, долгожданный читатель. Если бы Вы только знали, как я сейчас волнуюсь и переживаю. Ведь Вы держите в руках мою первую книгу, и мне очень важно, смогла ли я донести до Вас всё то, о чём мне так хотелось рассказать.
Я никогда не предполагала, что смогу написать хоть пару приличных строк, и, скорее всего, никогда не взялась за это трудное дело, если бы не одна случайная встреча, перевернувшая мою жизнь с ног на голову.
Всегда считая себя очень сильной и успешной женщиной, я осуждала тех, кто под давлением различных обстоятельств готов был покончить с собой, думая, что уж я то не из них и смогу преодолеть все трудности, которые встретятся мне на пути. Но верно говорят: не судите, да не судимы будете. Настал в моей жизни такой момент, когда я сама не смогла справиться с раной, нанесённой мне самым близким и любимым человеком, которому я доверяла, как самой себе.
Именно в этот момент судьба совершенно случайно столкнула меня с замечательным музыкотерапевтом, психологом Дмитрием Медведевым. Не знаю, что было бы со мной сейчас, если бы не эта встреча.
Мне просто необходимо рассказать Вам обо всём, что со мной произошло, и я буду необыкновенно счастлива, если эта книга поможет ещё хотя бы одному человеку не совершить глупость, за которой уже больше ничего нет. Всё можно исправить, и все беды можно преодолеть, пока человек жив.
 Бог никогда не даёт нам испытаний больше тех, которые мы сможем выдержать. Надо только выдержать, не сломаться, и тогда в Вашей жизни чёрная полоса сменится на белую, настолько белую, что Вы удивитесь, ведь раньше Вы и представить себе не могли, что бывают такие белоснежные краски.
Я желаю Вам, чтобы в трудную минуту рядом оказался человек, который может и хочет Вам помочь. А ещё лучше, если Вы сами будете стремиться помочь тому, кто терпит бедствие. Может быть, тогда на нашей земле станет хоть немного больше добра, любви и теплоты…

Глава 1

Маша бежала, продираясь через причудливые коряги и деревья, так и норовившие зацепиться за одежду, или расцарапать ей лицо, перепрыгивая через огромные камни и кочки, которых, как назло было всё больше и больше. Она устала, ноги стали ватными и отказывались передвигаться, но сзади, тяжело топая и сопя на весь лес, её догонял огромный лохматый медведь, неожиданно выскочивший из зарослей душистой спелой малины, куда она так неосмотрительно попыталась забраться, чтобы попробовать сочных ягод. Довольное чавканье и сопенье было уже совсем за спиной, леденящий ужас сковывал ноги и мешал бежать.
- Ма-а-кси-и-им! – закричала она из последних сил, и вдруг услышала такой родной и любимый голос:
- Прыгай сюда, - протягивал ей руку с дерева Макс, девушка попыталась ухватиться за неё, но в ушах начал нарастать какой-то странный звон, Маша почувствовала, что теряет сознание, голова закружилась, и она со всей силы упала на землю. Очнувшись, девушка долго не могла понять, что происходит, в голове всё так же звенело, с огромным трудом до неё дошло, что на столе надрывается будильник, а страшный лес всего лишь сон.
- Слава Богу, приснится же такое, - облегчённо вздохнула она и, соскочив с дивана, нажала на кнопку будильника. Тот замолчал, обиженно топорща полуопущенные усы-стрелки.
Маша грустно улыбнулась и побрела на кухню, автоматически включив газ и поставив на него чайник, прошла в ванную. Посмотрев на себя в зеркало, девушка пришла в ужас. Бледное, почти синюшное лицо, под глазами тёмные круги, всклокоченные волосы, взмокшие от ужаса, навеянного сном.
С тех пор, как ушёл Максим, кошмары мучили её каждую ночь. Там, во сне, он всегда пытался спасти Машу, она интуитивно чувствовала, что в случае беды любимый человек придёт и защитит, но безумно хотелось увидеть его не только во сне, а наяву прижаться к широкой груди, обнять, расцеловать, рассказать ему, как она скучает. На глазах снова появились слёзы, и Маша торопливо отвернулась от зеркала.
На кухне весело засвистел чайник.
- Соловей разбойник, - грустно улыбнулась Маша, в очередной раз, вспомнив Макса.
Тот подарил ей чайник на 8 марта, в упаковке из нескольких слоёв разноцветной фольги, перевязанных симпатичными бантиками. Разбудив утром нежным поцелуем, Максим вручил ей подарок, и девушка долго распаковывала его, разворачивая одну за другой шумные бумажки, и весело смеясь. Когда, наконец, последняя упаковка оказалась на полу, Маша огляделась – яркое весеннее солнце, заглянув в окно, тысячами лучиков отражалось в фольге, переливаясь всеми цветами радуги и наполняя дом необычайным ощущением счастья и любви. Макс сидел рядом и тоже смеялся, потом, поцеловав её заспанные глаза, побежал ставить чайник на плиту, чтобы попробовать, как он свистит. Через несколько минут комнату наполнил такой залихватский свист, что они оба весело расхохотались, и к чайнику навсегда прилипло прозвище – Соловей разбойник.
Теперь этот соловей пел только для неё, каждый раз напоминая о том замечательном дне. Впрочем, не только он, всё в этом доме жило воспоминаниями о любимом человеке. Они были вместе счастливых и незабываемых 10 лет. Маша не могла надышаться на своего Макса. Она, позабыв о себе, думала только о том, чтоб у него было всё, чего он хочет. Каждый день, приготовив что-нибудь вкусненькое, девушка с нетерпением ждала любимого с работы, встречая у двери, прыгала ему на шею, и они долго стояли в коридоре, обнявшись крепко-крепко, как будто не виделись очень давно.
Потом, нежно поцеловав её, Макс шёл переодеваться, мыть руки, а Маша накрывала на стол, и они садились ужинать. Неторопливо Максим рассказывал о том, что произошло с ним за день, а она с чисто женской интуицией помогала ему распутывать сложные житейские ситуации. Потом они шли гулять в парк, расположенный недалеко от дома.
Парк был всегда разным, приходя туда почти каждый день, они постоянно находили что-нибудь интересное. Однажды утки прилетели на озеро по весне с целым выводком маленьких, смешных утят и учили их плавать под визг и крик ребятишек, бегающих по берегу.
В тот день смешной лохматый пёс, решивший поймать утёнка, с разбегу прыгнул в озеро и, развизжавшись на весь берег от неожиданно холодной воды и испуга, начал барахтаться, пытаясь выбраться на берег.
Ему это никак не удавалось, тогда Макс, схватив его за загривок, помог бедолаге. Тот, на радостях, лизнув своему спасителю руку, понёсся по только начинавшей зеленеть травке, на ходу отряхиваясь, рассыпая вокруг себя миллиарды искрящихся на солнце капелек, и вызывая бурный прилив веселья у всех, кто сидел на лавочках, или прогуливался неподалёку, наблюдая эту картину.
Черёмуха, расцветая, окружала озеро и всех гуляющих таким ароматом, что самых неуравновешенных тянуло на сумасшедшие поступки. Максим не любил ломать букеты, чтоб не губить деревья, а звал Машу в самые заросли, чтобы вволю, до головокружения, надышаться этим запахом.
Летом каждый день на клумбах расцветали новые цветы, и Маша даже пыталась выучить, как они называются, но цветов было так много, что запомнить все было невозможно. Макс всегда посмеивался над её попытками стать знатоком в этой области, а иногда пытался помочь ей, придумывая цветам смешные имена.
Зимой парк был необычайно красив в кружевном белом одеянии. А осень наряжала его в такие необыкновенные краски, что нельзя было оставаться равнодушным. Парк слышал очень много признаний в любви и нелюбви, откровений, весёлых и грустных историй, и может быть, от этого был настолько притягательным.
Там в любую погоду гуляли мамы с шумными и озорными ребятишками, влюблённые парочки искали укромные места, чтобы остаться наедине и сказать друг другу самые важные на свете слова, а Маша и Максим, наблюдая за этим половодьем жизни, радовались друг другу, и тому, что им так хорошо вместе.
Правда, в последнее время, устроившись на новую престижную работу, Максим стал поздно приходить домой, а иногда и вовсе оставался ночевать на диванчике в своём кабинете, вымотавшись настолько, что забывал позвонить ей, чтоб не волновалась. Маша грустила без него, но, полностью доверяя любимому человеку, старалась не задавать лишних вопросов, зная, что Максим сам ей всё расскажет, немного отдохнув.
Маша даже не заметила, когда её жизнь превратилась в ожидание. Она ждала его с работы, ждала, когда он отдохнёт и захочет поговорить с ней, ждала, когда он позвонит, что не приедет, ждала, ждала чего-то, и вот дождалась. Боль, обида, нежелание понять, почему он так с ней поступил, пересиливала здравый смысл, не давала жить. Маша почти забросила работу, перестала общаться с друзьями, выходить на улицу, и продолжала ждать, ждать, когда же он вернётся…
- Как давно всё это было, как будто в другой жизни, - грустно подумала Маша. Выпив чай, совершенно не отразив вкуса, она торопливо собралась на работу, чтобы не давать воли чувствам, и, не застёгиваясь, выскочила за дверь. Холодный осенний ветер рванул её курточку, тут же сквозь рукава лёгкого свитера забравшись внутрь, и проморозив без того застывшую душу.
- Чёрт, - ругнулась она, застегнув молнию, и раскрыла зонт, который вряд ли мог спасти от промозглой осенней сырости, стоявшей в воздухе и проникавшей в любые, даже самые укромные и потаённые места. Дойдя до остановки и обнаружив там толпу злых, невыспавшихся людей, явно опаздывающих на работу из-за отсутствия транспорта, Маша расстроилась ещё больше.
Она снова вспомнила Макса, когда они вместе стояли в такую погоду на остановке, холод был не страшен. Любимый всегда обнимал её, укрывая от ветра, весело подтрунивая над покрасневшим от холода носом и растирая его ладошками. Маша жадно вдыхала запах родного тела, смеясь, целовала его руки и готова была вечно ждать транспорт, в душе уговаривая водителя не приезжать подольше.
Задумавшись, она не заметила, как подошёл переполненный трамвай, неожиданно громко лязгнув железом, он открыл перед её носом двери, и продрогшая толпа рванулась покорять преграду. С трудом девушка втиснулась на подножку, дверь так же громко лязгнув, закрылась, и трамвай тяжело тронулся с места. До работы ехать было довольно далеко, и Маша постаралась снова отключиться, чтоб не слышать злобных переругиваний пассажиров. Впрочем, совсем отключиться не удалось, она вдруг почувствовала острую боль от сильного удара локтем в спину, прямо под ребро.
- Извините, вы не могли бы поаккуратнее? - попыталась она повернуть голову назад, чтоб рассмотреть обидчика. Здоровенный верзила стоял на верхней ступеньке и, нагло ухмыляясь, смотрел на неё сверху вниз.
- Не нравится, на своей машине езди, - злобно прошипел он и ткнул её ещё раз. От обиды и от боли у Маши потемнело в глазах, и навернулись слёзы. Она снова попыталась развернуться, чтобы удары не попадали в ту же больную точку, но в этот момент трамвай подошёл к остановке, дверь открылась, и верзила со всех сил ткнул её в грудь рукой, отчего лёгкая девушка буквально вылетела, едва не свалившись на землю. Задержал её фонарный столб, стоявший рядом, об который она больно стукнулась спиной, но всё же не упала.
Дверь захлопнулась, и трамвай медленно поехал дальше, в дверном стекле сияла красная довольная рожа, кажется, этот гад даже помахал ей рукой. Маша закрыла глаза, чтоб не видеть его, но так долго и тщательно сдерживаемые слёзы, неожиданно хлынули из под ресниц.
- Что с вами, вам плохо? – участливо спросила стоящая рядом пожилая женщина, склонившись над девушкой, - Ударились? Может скорую вызвать, вот паразит какой! - крикнула она вслед уходящему трамваю, грозно помахав ему кулаком. Маша отрицательно помотала головой, и, развернувшись, медленно побрела от остановки. Ехать на работу расхотелось, впрочем, она давно уже ездила туда не по желанию, а лишь потому, что так надо.
- Кому надо? Зачем это всё мне надо, если я не могу больше так жить, - мелькнула в голове шальная мысль. Чтобы заглушить боль, Маша зашла в киоск и купила банку «Джин-тоника». Весёлый, играющий пузырьками напиток иногда спасал её долгими одинокими вечерами. Вот и сейчас, дёрнув за алюминиевую петельку, открывающую доступ внутрь банки, она глотнула сразу несколько больших глотков джина. В голове зашумело, и улица слегка закружилась вокруг неё, расплываясь недружелюбными, злыми и серыми, до костей промёрзшими лицами. Она улыбнулась им, но лица только отшатнулись от неё ещё дальше, осуждающе покачиваясь, как китайские болванчики.
- Ну и плевать на вас, - опустила голову Маша, допила банку, и, выбросив её в контейнер, переполненный мусором, не глядя ни на кого, пошла по улице, слегка пошатываясь и размышляя о своей неудавшейся жизни.
 Прошёл уже год, как Макс ушёл от неё, а боль, сдавившая сердце, никак не хотела отпускать, напротив, она становилась всё сильнее. Одиночество, навалившееся так неожиданно на её маленькие хрупкие плечи, давило к земле, заставляло всё время вспоминать те счастливые 10 лет. Она несколько раз пыталась знакомиться с другими мужчинами, но ни один из них в подмётки не годился её Максиму, и, Маша сама разрушала эти ни к чему не ведущие отношения, оставаясь один на один со своими воспоминаниями.
Она огляделась, и горько усмехнулась, ноги сами принесли её на ту же самую остановку, где всё и произошло. Именно здесь она увидела их: её любимого и ту черноволосую девушку, которую он нежно обнимал за талию, дожидаясь трамвая. С лучшей подругой, Верочкой они возвращались с работы, и решили покататься по городу. Закадычные подружки ехали, весело щебеча о своих нескончаемых женских делах, и вдруг, остановившись на светофоре, возле этой самой остановки, увидели их.
Ещё не осознавая ситуации, Маша выскочила прямо на проезжую часть, и позвала Максима в машину. Тот, не ожидая такой встречи, вспыхнул и опустил голову, но тут же, как избавление, подошёл трамвай, Макс, нежно придерживая свою спутницу за руку, подсадил её и сам вошёл следом, махнув Маше на прощание рукой. Сзади недовольно загудели машины, ошарашенная девушка села обратно, и застыла, не понимая, что происходит.
- Чёрт, - выругалась Верочка, - да ты не обращай внимания, они, скорее всего по работе куда-нибудь поехали, сотрудница, наверное.
- Да, конечно по работе, - эхом откликнулась Маша, цепляясь за последнюю соломинку, и посмотрела на подругу остановившимся взглядом.
Вера скрипнула зубами и рванула на зелёный, чтоб чёртов трамвай скрылся из виду как можно быстрей, внутренне проклиная себя за то, что поехала по этой дороге. Доехав до дома, она хотела войти вместе с Машей, но та молча покачала головой, и закрыла за собой дверь. Максим приехал через два часа, страшные два часа, которые она так и просидела на диване, не шелохнувшись, дожидаясь его, и внутренне надеясь, что вот сейчас он приедет и всё объяснит, посмеявшись, как всегда над её страхами.
Он вошёл, впервые открыв своими ключами дверь, не дожидаясь, когда она выбежит его встречать. Умоляющим взглядом Маша посмотрела на него, ожидая поддержки, но Максим молча прошёл к шкафу, так же молча, стараясь не смотреть в её сторону, собрал свои вещи и ушёл. Она не побежала за ним, просто не было сил, так и осталась сидеть на диване, застыв от горя и от обиды. С тех пор время для неё остановилось в ожидании чуда, что вот он вернётся и всё будет как прежде…
Неожиданно Маша наткнулась на штендер, стоящий прямо посреди тротуара, чуть не уронив его на землю. Яркое, цветастое объявление радостно приглашало посмотреть на город с высоты птичьего полёта, с крыши рядом стоящего, совсем недавно отстроенного развлекательного центра. Маша зашла внутрь здания, и лифт вознёс её на самый верх, на смотровую площадку, прямо к стойке хмурого охранника, который, продав билет, тут же снова задремал на стуле, окинув её недружелюбным взглядом.
Она подошла к самому ограждению, навалившись на толстые перила и посмотрев вниз. Сверху город выглядел огромным серым пятном, размытым моросящей мелкой акварелью. Маша долго смотрела на знакомые улицы, которые казались совсем другими, не узнавая зданий, в которых много раз бывала. Люди там, внизу, суетились и спешили по своим делам, как мелкие неугомонные муравьи, не подозревая, что сверху кто-то их видит.
Маша вдруг подумала о Боге, представив, что тот так же молча сверху наблюдает за всеми, и иногда забавляется, ставя людей в безвыходные ситуации, чтоб посмотреть, как те из них выберутся, и выберутся ли вообще. Играя с людьми, как с шахматными фигурками, он соединяет их в несоединимые союзы, а потом, увидев, что ничего не получилось, грубо разрывает эти связи, поставив перед выбором: как жить дальше, и надо ли жить, если не можешь с этим справиться…
Неожиданно ей захотелось умереть, просто исчезнуть, избавиться от этой боли и страданий, которые так ни за что свалились на её бедную голову. Она наклонилась ещё ниже, представив, как сейчас перевалится через перила и полетит вниз, стукаясь обо все выступающие части здания, и, словно тряпичная кукла, отскакивая от них, несколько секунд боли и всё… Долгожданный покой…
Пусть потом Макс мучается оттого, что бросил её, и она глупо распорядилась своей жизнью, так и не научившись жить без него. Почти решившись на отчаянный шаг, Маша ещё раз посмотрела вниз, мысленно прощаясь с людьми, и вдруг один из них отделился от огромной серой толпы, поднял голову вверх и внимательно посмотрел на неё, словно услышав. От неожиданности и невероятного напряжения, она медленно сползла вниз, присев на пол площадки, и прислонившись головой к холодному бетону, снова заплакала от своей беспомощности и одиночества.
- Извините, я могу вам чем-нибудь помочь? – через какое-то время услышала она незнакомый голос и подняла голову вверх. Тот самый человек, который увидел её там, внизу, не поленился подняться на крышу, чтобы узнать, в чём дело.
- Мне показалось, что вам плохо и может понадобиться моя помощь, - продолжал незнакомец. Маша вытерла слёзы и ещё раз внимательно на него посмотрела. На секунду ей показалось, что мелкий противный моросящий дождь закончился, и выглянуло солнце, настолько добрыми и лучистыми были эти серо-голубые глаза.
- Вы кто? – прошептала она, не в силах отвести взгляд.
-Дмитрий, - протянул он ей руку, помогая встать.
- Маша, - ответила она уже более твёрдо, и, ухватившись за протянутую руку, поднялась с пола, невольно посмотрев вниз. Земля вновь потянула к себе своим непреодолимым притяжением, и Маша покачнулась, но твёрдая мужская рука удержала от необдуманного шага. Он ободряюще улыбнулся ей и, не отпуская, повёл прочь от ограждения.
- Куда вы меня ведёте? – попыталась возмутиться Маша, - я хочу ещё побыть здесь.
- Давайте спустимся вниз, в кафе, выпьем по чашечке кофе, поговорим, а если потом вам захочется сюда вернуться, я обещаю вас проводить, - улыбнувшись, ответил её новый знакомый. Почему-то девушка передумала сопротивляться, и покорно побрела следом за ним, стараясь не вспоминать о маньяках разного рода, умеющих пробраться к людям в душу.
- Впрочем, какая разница, на самом деле, если я всё равно собиралась умереть, - подумала Маша, да и не производил этот человек впечатление маньяка, от него веяло таким теплом и душевной добротой, что ей уже не хотелось отпускать его руку, вдруг впервые за долгое время она почувствовала себя не одинокой. И впервые показалось, что её судьба не безразлична ещё кому-то кроме мамы, да, пожалуй, Веруськи, которая названивала теперь каждый день, интересуясь, как дела, и повергая этим в ещё большее отчаяние. Потому что дела, в общем-то, были никак…
 Кафе встретило полной тишиной, погода сегодня явно не располагала к прогулкам. Дима показал на самый дальний столик у окна, надёжно укрытый от людских глаз искусственной зеленью, и снабжённый уютным мягким диванчиком, сев в который уже не хотелось вставать. Только сейчас Маша почувствовала, что там, на крыше было довольно холодно, и она успела основательно промёрзнуть. Присев на кожаный диванчик, измученная девушка словно провалилась в тепло и уют, забыв обо всём на некоторое время, и просто наслаждаясь нежданно свалившимся спасением.
Дима попросил пару чашечек крепкого чёрного кофе, и, в ожидании заказа, примолк, глядя в окно. Маша тоже молчала, не в силах произнести ни слова, отогреваясь от холода, сковавшего тело и душу. Наконец, полусонный официант принёс кофе, и, поставив чашки на стол, вежливо поинтересовался, не нужно ли ещё чего-нибудь. Дима отрицательно махнул головой, и тот поспешно удалился в свою подсобку, оставив их в зале совершенно одних.
Отпив глоток горячего, ароматного кофе, Дима внимательно посмотрел на притихшую Машу и, улыбаясь, спросил: - Кажется, на крышу вам расхотелось?
Несмело улыбнувшись в ответ, Маша прошептала: - Да, спасибо, извините меня, просто день сегодня неудачный, впрочем, не только сегодня, - и опять замолчала, отвернувшись к окну.
- А вы расскажите, вам станет намного легче, - продолжил он, - может, я смогу помочь.
Маша всхлипнула, и не в силах сдержать слёзы, снова разрыдалась:
- Чем тут можно помочь, если меня предал человек, которого я люблю больше жизни, - выдавила она, и тут вдруг как прорвало. Бедняга очень долго носила в себе свои страдания, не имея возможности поговорить об этом ни с мамой, потому что та слишком переживала их расставание с Максимом, ни с подругой, по той же причине. Несчастная девушка рассказывала совершенно незнакомому человеку о своей обиде и боли, давясь слезами и почти выкрикивая слова.
Дима молча слушал её исповедь, думая о своей жизни, у него самого всё складывалось не блестяще, но никогда он не пытался убить себя. Было немало ситуаций, когда казалось, что выхода нет и уже ничего не исправить, но время расставляло всё по своим местам, и он понимал, что Бог не даёт человеку испытаний больше тех, которые тот может выдержать.
Только преодолевая трудности, человек растёт и развивается, он становится сильнее, он живёт. Но как объяснить это ей, если сейчас девушка ничего не хочет слышать, и лишь несчастная любовь занимает все её мысли.
- Маша, скажите, а что в этой ситуации вас угнетает больше всего? – наконец спросил он тихо.
Маша посмотрела на него глазами, полными слёз, и прошептала: - А как вы думаете? Ведь это же предательство.
- Но почему же предательство, Маша, а если он вас просто разлюбил, он же не может жить с вами через силу? Разве он не свободный человек и не может делать то, что ему хочется?
 - А как же я? – широко открыв глаза, почти закричала Маша, - ведь я жила только им, любила только его, думала только о нём, а сейчас вокруг меня образовалась пустота, которую мне нечем заполнить, - она снова заплакала.
- Маша, а разве у вас нет друзей, нет работы, почему же пустота?
- Есть у меня и друзья, и работа, но сейчас я никого не хочу видеть, мне ничего не нужно без Максима, - снова закричала она, - поймите вы, наконец, я хочу умереть и не думать ни о чём.
- Ну, умереть вы ещё успеете, и если сегодня не удалось, значит вам пока рано. Давайте подумаем, чем я могу вам помочь.
- Мне не нужна ваша помощь, вы мне уже помогли, спасибо, - иронически улыбнулась сквозь слёзы девушка и снова отвернулась.
- И всё-таки, ваша беда в том, что вы потеряли себя, Маша, вы забыли о том, что вы тоже человек, причём, наверняка, очень талантливый и замечательный человек. Вы полностью растворились в своём любимом и, в конце концов, ему просто стало с вами скучно. Ведь сейчас вы не можете жить без него только лишь по той простой причине, что не любите себя. А если вам самой с собой плохо, то почему же кому-то должно быть с вами хорошо?
Маша молчала, ей нечего было возразить, она действительно забыла, когда думала о себе. Все её мысли были заняты только Максимом, она как-то не представляла себе свою жизнь без него, может быть, поэтому, растерялась сейчас, не зная, что делать дальше.
- А вам, Дима, приходилось расставаться с любимыми и близкими людьми? – спросила она, наконец, перестав плакать.
- К сожалению, без этого никак не обходится. Вся наша жизнь это встречи и прощания. Важно, как мы к этому относимся, и какие выводы делаем для себя.
- О чём вы говорите, когда не видишь смысла в жизни, разве можно делать какие то выводы?
- Вот именно в таких ситуациях вы и сможете сделать самые правильные выводы, Маша. Вы поймите, что ваш Максим поступил очень честно, когда он понял, что его не устраивают ваши отношения, он просто ушёл, без разборок, не причиняя вам ещё большей боли.
Вы же читаете статистику, смотрите телевизор, миллионы семей разводятся с огромными скандалами, делят имущество, оскорбляют друг друга, а он тихо ушёл, предоставив вам возможность спокойно подумать, что было причиной разрыва ваших отношений.
Легче всего обвинить другого человека – он меня бросил, значит, он плохой, но ведь вполне возможно, что причина в вас.
- Во мне? Но я же всегда думала только о нём и старалась, чтоб ему было хорошо со мной.
- Машенька, может, вы перестарались? Может, ему это было совсем не нужно? Вы хоть раз спросили его, что он об этом думает и чего он сам хочет?
Маша опустила голову и прошептала:
- Я думала, что раз он столько лет живёт со мной...
- А вы бы не думали, Маша, вы бы спросили, может, он бы и ответил? Раз вы столько лет его любили и сейчас любите, то Максим не мог быть плохим человеком, просто вы не захотели, или не смогли понять друг друга. Поблагодарите его за ту любовь, которую он дарил вам эти годы, за то, что вам с ним было так хорошо, и отпустите, поверьте, станет намного легче, и только тогда вы сможете найти своё новое счастье.
- Кто вы? – совсем растерявшись, прошептала девушка.
- Я врач, музыкотерапевт, - ответил Дима, слегка смутившись.
Маша горько усмехнулась:
- Ну вот, только этого мне сейчас и не хватает, начнёте рассказывать мне про «эффект Моцарта»? Не трудитесь, я уже читала, что от его музыки коровы дают больше молока, а куры лучше несутся. Но я то не корова, я человек, и Моцарта я уже слушала, знаете ли, было счастье учиться в музыкальной школе, только мозги у меня от этого лучше работать не стали. А уж от рассуждений некоторых учёных умов, вроде тех, что печень любит гитару, а селезёнка барабан я и вовсе готова на стенку лезть.
- Вот видите, какие примитивные у вас представления о моей работе, - улыбнулся Дима, - а ведь это древнейшая профессия.
Одновременно вспомнив другую древнейшую профессию, они оба расхохотались и ледок недоверия, который вдруг возник в Машиной душе от его заявления, начал, почему-то, стремительно таять. То ли от заразительной улыбки, которая делала его лицо каким то по-детски незащищённым и очень добрым, то ли оттого, что Маша вдруг почувствовала, что этот человек абсолютно искренен и совсем не умеет притворяться.
- Ладно, я прошу прощения за свои слова, но всё-таки я не понимаю, с чего вы взяли, что музыка может лечить? – спросила Маша.
- Я обязательно вам всё расскажу, если вы позволите мне заказать ещё по чашечке кофе и перейти на «ты».
- Хорошо, - снова рассмеялась Маша.
Дима вдруг почувствовал себя удивительно легко с этой девушкой, обычно скрытный и не очень то разговорчивый, он начал рассказывать такие вещи, которые не рассказывал даже маме, самому близкому для него человеку, боясь, что его не так поймут, а эта полузамёрзшая пигалица смогла вытащить из него самые сокровенные тайны…


Глава 2

 
- Проснулся, сынок? Вставай, пора собираться к бабушке…
- Ура-а-а-а-а, - радостно завопил Дима, спрыгивая с постели, и обнимая на бегу улыбающуюся маму. Пулей пролетев в ванную, он быстро умылся, натянул свои любимые шорты и майку, схватил приготовленный с вечера пакет с одеждой и помчался на улицу, где его уже ждал в машине отец.
Дорога была долгой, сначала Дима во все глаза смотрел по сторонам, но ничего интересного, кроме пролетающих мимо машин за окном не было. Он спрашивал у папы, как они называются, тот отвечал, улыбаясь и поглядывая на него в зеркало. Потом малыша укачало, и он не заметил, как снова задремал. А проснулся уже на бабушкиной пуховой перине, куда видимо, занес его на руках отец, тут же уехав обратно. Эта перина была такой мягкой и теплой, что спать на ней можно было бесконечно, если бы не запах, царивший в комнате, он дразнил, щекотал нос, он был таким необыкновенно вкусным этот полузабытый запах бабушкиных пирожков…
Дима открыл глаза и улыбнулся. Бабушка хлопотала на кухне, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить долгожданного гостя. Большая тарелка с горячими, только что из печки, картофельными пирожками, уже стояла на столе, а рядом с ней трехлитровая банка с парным молоком. Не магазинным, безвкусным, из пакета, а настоящим деревенским молоком, о котором он всегда мечтал там, в пыльном и шумном городе.
Бабушка обернулась, и, увидев, что он проснулся, тоже улыбнулась в ответ:
- Здравствуй, радость моя! Вставай, завтракать будем.
Дима соскочил с постели, подбежал к ней, и неуклюже уткнувшись носом в юбку, изо всех своих детских силенок обхватил ее ноги руками. Потом поднял голову вверх и счастливым голосом прошептал:
- Бабушка, я так соскучился по тебе.
- Я тоже, малыш…
Она нежно погладила его по голове, пытаясь пригладить непокорные русые волосы, торчащие после сна ежиком, и снова улыбнулась, но в глазах, почему-то, поблескивали предательские слезинки.
- А почему ты плачешь?
- От радости, конечно, беги уже за стол, по моим пирожкам то, наверное, тоже соскучился?
- Ага,
Не дожидаясь второго приглашения, Дима забрался на свой любимый деревянный стул, с высокой резной спинкой, на котором можно было так здорово качаться, пока бабушка не замечала. Увидев, бабушка смешно всплескивала руками и пугалась, что он упадет. Но стоило ей отвернуться, и стул снова сам начинал раскачиваться в такт Диминым беспокойным мыслям: вперед-назад, вперед-назад…
Вдоволь наевшись пирожков, и выпив огромную кружку молока, внук помог бабушке убрать со стола, и они вместе пошли в огород, проверять ее владения. Там, как всегда, все было в образцовом порядке: на ровных, красивых грядках подрастала морковь, петрушка бойко зеленела рядом с укропом, у забора краснели созревшими ягодами широко разросшиеся, буйные заросли смородины.
Дима серьезно и деловито посмотрел на них, и, строго нахмурив брови, спросил:
- Бабушка, ты почему смородину не собираешь? Посмотри, сколько ягод, осыплются же.
Пытаясь изо всех сил сдержать смех, бабушка не менее серьезно ответила:
- Помощника жду, пойдешь со мной?
- Конечно, а зачем же я приехал? Чтобы тебе помогать.
- Ну, тогда побудь здесь, я за бидончиком схожу,
Бабушка ушла в дом, а Дима, оставшись один, подошел поближе к смородине. Ему очень нравился свежий утренний воздух, который казалось, можно было пить, как чистую, прозрачную воду из родника. Солнце еще не проснулось совсем и не грело так сильно, как днем, поэтому сухой палящей жары не было.
 Огромная стрекоза присела на ветку, и, слегка покачиваясь, уставилась на него своими бездонными, переливающимися всеми цветами радуги, глазами, словно спрашивая, кто он такой и зачем приехал. Дима протянул к ней руку, чтобы погладить прозрачные блестящие крылья, подрагивающие на ветру, но стрекоза вдруг резко отвернулась, и тяжело взлетев, важно удалилась по своим делам.
Бабушка вернулась с большим желтым бидончиком, и они начали собирать ягоды, неспешно беседуя о том, как внуку живется в городе. Новостей было не очень много, и Дима, быстро выложив их, примолк, наблюдая за бабушкиными руками. Она захватывала большую гроздь смородины одной рукой, и слегка придерживая другой, быстро проводила по ней пальцами, отчего в них оставались только чистые и красивые ягоды, безо всякого мусора. Бабушка кидала их в бидончик, ягоды весело рассыпались там, словно радуясь, что до них наконец-то добрались эти ловкие и быстрые руки, и бралась за следующую гроздь.
Димины маленькие пальчики еще не были такими шустрыми, и он, так же старательно проводя по грозди, нечаянно давил сочные ягоды. Иногда вместе с хорошими ягодами попадались черные, окутанные паутиной, которая накрепко прилипала к хорошим, и никак не хотела отлепляться. Из этой белой и липкой паутины в бидон падали маленькие чёрные паучки, Дима, попытавшись достать их оттуда, снова раздавил несколько ягод и почувствовал, что эта неравная борьба ему надоела. Присев на корточки, он решил немного отдохнуть.
Пахло травой, громко стрекотали кузнечики, которые иногда неожиданно выпрыгивали из кустов на дорожку и долго сидели там, задумавшись, как будто забыли, куда спешили. А потом, так же неожиданно вспомнив, одним прыжком исчезали в траве. Малышу захотелось разглядеть их поближе, и, нагнувшись к тропинке, он стал ждать очередного зеленого прыгуна.
Оказалось, что там, на земле, идет другая, неведомая ему жизнь. Крохотные, черные муравьи деловито бегали, занимаясь своими важными делами. Дима увидел, как один муравей, надрываясь, изо всех сил тащил на себе соломинку, которая была намного больше него, пока не уткнулся головой в маленький комочек земли, впрочем, это для Димы он был маленьким, а муравью, наверное, показался огромной горой.
Муравей остановился, задумавшись, как быть дальше, попытался обойти гору, но соломинка не хотела разворачиваться, уткнувшись одним концом в землю. Тогда муравей, упрямо таща за собой груз, полез наверх, соломинка падала, он возвращался, и снова пытался перетащить ее через неожиданное препятствие.
Дима вдруг почувствовал себя огромным великаном из сказки, который легко мог преодолеть эту гору. Улыбнувшись, он поднял комочек, и отбросил его в кусты, довольный муравей, подхватив свою добычу, побежал дальше. Любопытному мальчишке стало интересно, куда тот тащит свой тяжелый груз, и он пошел за муравьем.
Маленький труженик уверенно продвигался в самые густые заросли смородины. Дима давно заметил, что там, у самого забора растет жгучая крапива, укусы которой он хорошо запомнил еще с прошлого лета, но любопытство было сильнее страха, и он, натянув рукава рубашки на руки, чтобы не обжечь крапивой пальцы, упрямо пробирался сквозь ветки, пытаясь не потерять муравья из виду.
Наконец, муравей добрался до своей цели, оказалось, там, у самого забора был большой муравейник, сложенный этими крошечными строителями из таких же соломинок, палочек, комочков земли. Дима завороженно следил за тем, как много жителей в этом большом и красивом доме.
Одни муравьи бежали с разных сторон, поднося все новый и новый строительный материал, другие принимали у них соломинки и ловко укладывали на свое место, скрепляя землей. Все это происходило так быстро, что дом рос прямо на глазах.
Озадачившись вопросом, откуда муравьи знают, кому и что надо делать, Дима взял в руки маленькую, обломленную веточку смородины, лежавшую под ногами, и стал медленно водить ею по земле, постепенно углубляя ямку, это помогало ему думать.
 Увлекшись наблюдением за неугомонными муравьями, он сам не заметил, что копал все глубже и глубже, пока веточка не уткнулась во что-то твердое. Малыш подумал, что это камушек, и начал выковыривать его оттуда с таким же непонятным упорством, с каким муравьи строили свой дом. Камушек застрял одним краем и упрямо не хотел вылезать.
С трудом вытащив его, и очистив от налипшей земли, Дима с удивлением обнаружил в своих руках маленький, почерневший от времени, но очень красивый серебряный крестик.
- Бабушка, посмотри, что я нашел!
Он выбрался из кустов и подбежал к бабушке, протягивая ей свою находку. Бабушка как-то странно посмотрела на Диму и сказала:
- Это хорошо, малыш, это значит, Боженька тебя отметил…
Дима вспомнил икону, стоящую у бабушки на полочке, на которую она долго смотрела по вечерам и что-то тихонько шептала.
- Боженька? Но он же нарисованный, как он может меня отметить?
- Не говори так, малыш, Боженька живет высоко в небе и внимательно наблюдает за нами. Он всех нас очень любит, а самых любимых своих детей отмечает и дает им очень важное задание на земле, которое они обязательно должны выполнить.
И без того большие голубые Димины глаза округлились от удивления:
- Какое задание?
- А вот этого я не знаю, и никто не знает, Он сам тебе это расскажет, когда ты будешь готов Его выслушать.
Дима озадаченно посмотрел на нечаянно найденное сокровище, и крепко зажав крестик в перепачканной ладошке, пошел в дом. Вымыв руки и крестик под умывальником, он еще раз внимательно разглядел находку. Потом подошел к иконе и долго смотрел на Боженьку, пытаясь понять, какое такое загадочное задание придумал для него этот человек с добрыми и очень грустными глазами…
В эту ночь впервые малышу приснился странный сон. Потом такие сны он видел довольно часто. Они были похожи на фильмы, созданные неведомым гениальным режиссёром специально для него. Ощущения, которые он переживал, были настолько реальны, что забыть их Дима уже не мог.
В этих снах он словно путешествовал по другим странам и временам, всегда был в разных одеждах, говорил со многими людьми, объединяло их только одно: одинокий странствующий музыкант, который приходил к людям, когда им было плохо, помогая своей музыкой. У него было странное и тягучее имя – И-о-о-н-и-и-м.
Дима запоминал сны в мельчайших подробностях, казалось, что эти события происходили с ним наяву. Он помнил звуки, которые издавал инструмент Ионима, помнил запахи, слова, настроения.
Проснувшись утром, он бежал к старенькому маминому пианино, и пытался воссоздать ту ночную музыку, но это было невозможно. Казалось, её звуки не были земными, то есть, они не были сыграны человеком на каком-либо из известных инструментов, а возникали из ниоткуда, они постоянно звучали в его голове, и порой казалось, что он сходит с ума, пытаясь воспроизвести их…


Глава 3


Боль, страшная боль пульсировала в теле молодого охотника, она не давала расслабиться, не давала уснуть, и забыть о том, что произошло сегодня. Утром впервые вождь признал его взрослым и разрешил охотиться вместе с мужчинами племени. К этому дню он готовился с раннего детства. Юноша быстрее всех бегал, прыгал, лазал по деревьям, как ловкая обезьянка. Лучше всех он владел копьем и пращей.
Часами будущий охотник тренировался стрелять в огромное раскидистое дерево, росшее возле пещеры, сначала попадая только в ствол, а потом и в самую тонкую веточку, которая росла высоко на макушке. Он уже давно считал, что готов идти на охоту, но вождь, отчего то все медлил и не отпускал юношу, заставляя помогать женщинам в приготовлении еды, разжигать костер, носить дрова.
И вот сегодня этот день настал!
Счастливый молодой охотник бежал впереди всех, позабыв об опасности, и не заметил, как другие мужчины немного отстали, выискивая следы мамонтов. Это была семья: мамонтиха, маленький мамонтенок, и огромный старый мамонт - отец семейства. Племя не один месяц готовилось к этому дню, зверей долго выслеживали, все их привычки были известны охотникам.
На тропе, по которой мамонты обычно выходили к воде, была вырыта огромная яма, в её дно мужчины вкопали острые колья, а сверху забросали ветками, чтобы ловушку не было видно. Загнать в эту яму мамонта можно было только всем вместе, напугав его громкими криками и огненными факелами. Но огромные умные звери, будто почуяв опасность, спрятались, их нигде не было видно.
Охотник бежал, держа в одной руке копье, а в другой пылающий факел. Ему казалось, что он готов один одолеть целые стада мамонтов. Вдруг в кустах послышался легкий, почти неуловимый шорох, юноша остановился, покрепче ухватив копье, и прислушался…
Шорох раздался снова, уже совсем близко, и из зарослей прямо на него вышел мамонтенок. Совсем маленький, с круглыми большими глазами. Охотничий инстинкт подсказывал, что нужно бросить копье, но он смотрел в эти влажные то ли от страха, то ли от слез глаза, и никак не мог решиться ранить это маленькое чудо. Он подошел поближе, любопытный мамонтенок не убегал. Но тут на поляну со страшным ревом выбежал его лохматый и грозный отец.
Защищая малыша, мамонт подскочил к охотнику и, обхватив человека, как беспомощную игрушку своим огромным хоботом, отбросил его далеко в кусты. Юноша не мог сопротивляться, слишком неравны были силы. Остальные мужчины, отыскав, наконец, мать мамонтенка, загоняли ее в яму-ловушку. Он слышал их громкие крики, но у самого не было сил позвать на помощь. Какие то доли секунды бедняга еще видел мамонтов, а потом все вокруг заволокла красная пелена, и охотник словно провалился в бездонную, черную яму.
Очнулся он здесь, возле пещеры, на подстилке из целебных трав, которую постелил ему шаман племени. Шаман уже давно кружился вокруг него, призывая духов, пел свои заунывные, протяжные песни, то тише, то громче, иногда вдруг начинал кричать совсем громко, отчего из кустов взлетали с таким же отчаянным криком перепуганные птицы. Шаман говорил, что это души умерших предков помогают ему в лечении, потом поил охотника отварами из трав, окуривал сладким дымом, но легче не становилось. Старый шаман племени недавно умер, а этот, молодой, еще не имел той силы, которая помогла бы охотнику одолеть боль.
Племя праздновало у костра удачную охоту, мужчины все-таки смогли убить мамонтиху, мяса теперь должно было хватить надолго, но охотник не мог его есть. Печальные глаза мамонтенка не давали покоя. Он не понимал, отчего ему больнее, от той, физической боли, которая разрывала его тело, или от боли в душе, от жалости к малышу и его матери. Постепенно пляски и крики у костра затихли, все уснули.
 Охотник не мог спать, он смотрел в небо. Прямо над ним, медленно набирая свой яркий желтый свет, всходила огромная, в полнеба, луна. Он ясно видел ее глаза, они тоже грустили, будто там, в небесах, Боги жалели охотника. Звезды, рассыпавшиеся по черному небу, перемигивались друг с другом, словно пытаясь подбодрить его, чтобы человек почувствовал, что не одинок здесь, на земле…
Неожиданно юноша услышал странные, очень печальные звуки, ему почудилось, что они зазвучали внутри него, сначала совсем тихо, почти неслышно, потом все громче, будто его измученная душа, отзываясь на сострадание небес, вдруг заплакала от боли. Эти звуки напоминали шелест травы, иногда в них слышно было журчание ручейка, пение птиц, казалось, сама природа пытается исцелить его…
Увидев, что из леса вышел незнакомый человек, охотник даже не удивился, подумав, что уснул, и видит сон, настолько необычным казалось происходящее. Это был странный человек, его кожа будто никогда не знала солнца и была белой, совсем не такой, как у мужчин из племени. Когда незнакомец подошёл совсем близко, охотник разглядел, откуда раздавались те звуки, которые так удивили его.
Человек держал в руках длинную, тонкую палочку, пустую внутри и с аккуратно проделанными круглыми дырочками на поверхности. Он прижимал ее к губам, и палочка пела красивую протяжную мелодию, которая проникала в тело, заставляла утихнуть боль, успокаивала и давала отдых душе. Охотник почувствовал, как боль перестает зло пульсировать, становится тише, растворяется в этих звуках, потом боль совсем исчезла, и он сам не заметил, как уснул.
Утром он проснулся почти здоровым, только синяки и огромные ссадины на теле напоминали о вчерашней охоте, но и они уже не так болели. Юноша встал и тихонько подошел к костру. Ночной человек сидел на большом камне, и выстругивал из толстой ветки того самого дерева, в которое, еще с малых лет все мальчишки племени учились метко бросать копье и пускать из пращи стрелы, новую палочку, точно такую же, какую охотник видел у него.
- Кто ты? - спросил его тихо юноша.
Тот поднял свои необыкновенные лучистые глаза, улыбнулся и тихо ответил:
- Ионим.
- Откуда ты пришел?
Ионим не ответил, только вновь улыбнулся и протянул охотнику только что выструганную палочку:
- Возьми, это флейта. Я сделал ее вон из того дерева. Оно очень боялось твоих стрел и твоего копья, ему было так же больно, как и тебе этой ночью. Видишь, сколько потеков на его израненном теле, это слезы, которые ты никогда не замечал. Возьми, играй, у тебя получится, флейта сама расскажет тебе о своей боли и страхе.
Охотник осторожно взял флейту в руки и прижал к губам. Сделав протяжный, долгий выдох, он снова услышал те ночные звуки, которые вернули его к жизни.
Ионим улыбнулся своим мыслям, встал и, взмахнув на прощание рукой, пошел в лес. Какое то время его фигура еще мелькала среди ветвей деревьев, а потом он исчез так же внезапно, как и появился…


Глава 4


- Значит, шаман не помог, а музыка спасла? – почему-то шёпотом спросила Маша, - Но ведь это всего лишь сон.
-Знаешь, Маш, сны ведь не просто так приходят к нам, они несут закодированную информацию, важно только правильно её прочитать. Часто я сам не понимаю о чём они, вот и пытаюсь разобраться…
- Охотник получил серьёзный жизненный урок, да, Дим? Он за один день понял, что такое жалость и сострадание, а Ионим дал ему возможность помогать другим, как ты думаешь, он научился лечить людей?
- Думаю, он стал великим человеком в своём племени, - улыбнулся Дима.
- А кто такой Ионим?
- Не знаю, пока не знаю, я видел его много раз, если тебе не скучно, я могу рассказать ещё, - снова мягко и застенчиво улыбнулся Дима.
-Скучно? – возмутилась Маша, - заинтриговал, а теперь не хочешь рассказывать?
- Да нет, ты очень приятный собеседник, всё время молчишь и внимательно слушаешь, так и хочется всё тебе выложить, - расхохотался Дима.
- Вот и выкладывай, - улыбнулась в ответ Маша, ей уже совсем не хотелось уходить из этого уютного кафе, и расставаться с замечательным человеком, так неожиданно появившимся в её жизни...
Дима заказал ещё кофе и начал неторопливо рассказывать:
- Во дворце грозного иудейского царя Саула стояла напряженная тишина, готовая в любой момент взорваться его дикими воплями. Слуги прятались, стараясь не попадаться ему на глаза. В гневе царь был страшен. В последнее время такие приступы ярости случались с ним все чаще, и никто не смел подходить к нему в эти минуты, опасаясь за свою жизнь.
Саул был мрачен, казалось, сам Бог отвернулся от него, ничто не радовало, ничего не хотелось. Находясь на вершине славы, имея все, что хотел бы иметь человек, он не имел главного - любви, его все ненавидели, страшное одиночество мучило царя все больше и больше.
Сегодня отчаяние совсем захлестнуло его, он смотрел в окно и думал, что никогда уже не будет счастлив так, как в юности, когда он еще не был царем, а был простым мальчишкой, который мог бегать по лесу и кричать от радости, казавшейся бесконечной. Ему было хорошо оттого, что светит солнце, шумит лес, поет свои заливистые песенки ручеек, да просто так, потому что был молод.
За окном стоял летний, теплый, солнечный день. Бездонное и бесконечное голубое небо без единого облачка манило необыкновенной чистотой и радовало свежестью. Но радость давно уже отступила от царя Саула, в душе застыли только страх и ненависть, слишком много зла он совершил, пока шел к трону, и потом, когда стал править страной. Он нарушил многие заповеди Господа, и страшные муки совести разъедали его душу. Сегодня Саулу хотелось умереть, чтобы избавиться от своих страданий.
Вдруг он услышал детский голос, который пел что-то очень красивое, протяжное. По привычке царь хотел закричать, чтоб ему не мешали думать, но голос завораживал, он притягивал к себе, хотелось слушать его еще. Саул позвал слуг, и велел привести певца во дворец. Спустя несколько минут перед ним стоял перепуганный маленький пастушок, с гуслями в руках…
Пастушок был младшим сыном в большой семье, и ему приходилось целыми днями пасти овец. Занятие это было скучным, и однажды он придумал себе развлечение – натянул на доску воловьи жилы, и начал играть на них, подбирая те звуки, которые он слышал здесь, в лесу. Отец, увидев это занятие, посмеялся, но решил, что вреда от музицирования не будет, и купил ему настоящие гусли, только велел не увлекаться, и не забывать про стадо.
Малыш был счастлив, он целыми днями играл, стал сочинять божественные псалмы, и пел их с таким восторженным вдохновением, что люди, случайно оказавшись поблизости, надолго оставались его слушателями. Со временем игра его становилась все прекраснее, слава о маленьком поющем пастушке разнеслась далеко, и вот сегодня хитрые слуги царя Саула привели малыша к стенам дворца, и попросили немного поиграть, чтоб успокоить своего повелителя.
Царь разглядывал его с таким мрачным видом, что пастушку было не по себе, он ежился под колючим, немигающим взглядом, и мечтал поскорее убежать домой.
- Пой еще,
Приказал, наконец, Саул, снова отвернувшись к окну. Облегченно вздохнув, оттого, что этот страшный человек перестал смотреть на него, мальчик заиграл свои самые любимые псалмы. Постепенно пастушок увлекся и забыл, что сейчас он не в лесу, а во дворце грозного царя, который славился ужасным нравом. Нежные и мелодичные звуки лились из-под его пальцев, голос звучал, как никогда, казалось, сам Бог сейчас пытается повернуть черную, измученную душу Саула к свету, любви, радости.
Саул смотрел в окно и боялся обернуться к пастушку, чтобы тот не увидел его слезы. Впервые за много лет Саул, грозный воин, великий царь, плакал. Он не понимал, что с ним происходит, слезы лились сами, и он не мог их остановить.
Отчего то он вспомнил всех людей, которым причинил боль, ему захотелось попросить у них прощения, захотелось изменить свою жизнь. Страх, что он умрет раньше, чем успеет это сделать, захватил царя. Вдруг мелькнула мысль о том, как над ним будут смеяться слуги, если узнают, что грозного Саула смог разжалобить маленький пастушок своей игрой. Не оборачиваясь, он закричал:
- Вон, уходи!
Мальчишка, испугавшись, прекратил игру и выскочил за дверь.
Саул снова остался один, напуганный тем, что сейчас произошло, он никак не мог понять, почему вдруг музыка всколыхнула все внутри него, почему он не смог противостоять этой силе, но вместе с тем, он чувствовал, что стало намного легче, душа уже не так болела, печаль осталась, но она стала другой. Это была светлая, легкая печаль, она не давила, не жгла все внутри своей безысходностью.
Саул снова поднял глаза к небу, и вдруг ощутил всем сердцем, как оно прекрасно. Ему хотелось смотреть и смотреть туда, не отрывая взгляда от этой чудесной голубизны, от ярко сияющего солнца, которое дарило свет, любовь, саму жизнь. Он долго стоял так у окна, глядя в небо, не думая ни о чём, он даже сам себе не смог бы объяснить, что происходит.
Опустив, наконец, глаза, Саул увидел маленького бедного пастушка, который все еще робко стоял у дворцовой стены, прижав к себе свое единственное сокровище – гусли.
- Как твое имя? - крикнул Саул
- Ионим
- Где ты научился так играть?
- Я не знаю, просто много играл, музыка родилась во мне сама…
Пастушок повернулся спиной, и неуклюже зашагал к воротам, Саул смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, потом прилег на диван, и тут же уснул. Впервые за много лет он спокойно спал, ночные страхи и кошмары оставили его, он снова вернулся в то состояние покоя и счастья, которое уже с трудом помнил из своего далекого детства…


Глава 5


- Ты знаешь, я что-то такое читала, давно ещё, кажется это библейская легенда о царе Сауле и пастушке Давиде, ты что, разыгрываешь меня? – неуверенно спросила Маша.
- Нет, я действительно видел этот сон, впрочем, если ты думаешь, что я просто рассказываю тебе сказки, то, наверное, и не стоит рассказывать их дальше, - чуть обиделся Дима.
- Да нет, ты не сердись, просто это так удивительно, то, что ты говоришь. Значит, тебе дана была возможность своими глазами увидеть события, которые происходили несколько тысяч лет назад?
- Ну да, наверное, хотя ты же сама говоришь, что это всего лишь сон, впрочем, тогда я был ещё маленьким, и не читал «Библию», я прочёл её намного позже и сам удивился тому, что многие события, которые я видел в снах, совпадают с тем, как они описаны другими людьми.
Маша призадумалась, всё это было, по меньшей мере, так загадочно. Но почему-то она верила этому человеку, его подкупающая искренность не могла быть наигранной, да и потом, зачем ему обманывать, если для того, чтобы пыли в глаза напустить, так смысла не было, он ведь не ухаживал за ней вовсе, и не пытался показаться суперменом.
Простой, обыкновенный человек, очень добрый, с мягкой и застенчивой улыбкой. Впрочем, чем дальше он рассказывал, тем интереснее ей становилось дослушать всё до конца, и понять кто же он такой, и зачем встретился на её пути. Она снова внимательно посмотрела на Диму, тот молчал, отвернувшись к окну и уже немного жалея, что так разоткровенничался.
Маша улыбнулась ему, и попросила: - Ты извини, может, я немного обидела тебя, но ты ведь и сам понимаешь, что это очень странно, хотя и жутко интересно, пожалуйста, расскажи ещё о своём детстве.
Дима улыбнулся в ответ, и продолжил:

- Сынок, вставай, пора собираться в школу…
- Сейчас, ма…
Вылезать из-под одеяла совсем не хотелось. Первое сентября, лето закончилось так неожиданно, что Дима не успел отдохнуть. Впрочем, он сам так решил. Этим летом он впервые не поехал ни к бабушке, ни в пионерский лагерь, а устроился работать на овощную базу. Очень уж хотелось новенькие, модные кроссовки, которые совсем недавно он увидел в магазине, и которые стоили целое состояние. Просить у родителей Дима не захотел, решив, что он уже вполне взрослый, и сам сможет исполнить свою мечту.
Наскоро умывшись и позавтракав, он оделся и с удовольствием натянул новые, ярко желтые с тоненькими красными полосками кроссовки, вкусно пахнущие свежей кожей, долго и тщательно, с удовольствием, завязывая шнурки. Вспомнив, что забыл положить в сумку еще одну очень важную покупку – тоже последний писк моды – калькулятор, он открыл ящик письменного стола.
Калькулятор лежал на самом верху, вчера весь вечер Дима нажимал на эти потрясные кнопочки, считая все, что попадалось на глаза, и представляя себе удивленные физиономии одноклассников, которые могли только мечтать о таком шике. Он осторожно уложил калькулятор в коробочку, а потом в сумку. Уже закрывая ящик, краем глаза Дима увидел, как в самом дальнем его уголке что-то блеснуло. Разглядев, что это, он улыбнулся…
Крестик, тот самый, который когда-то он нашел у бабушки под кустами смородины. Дима вдруг отчетливо вспомнил, как долго потом он просил бабушку рассказать ему о Боженьке. Бабушка не отказывалась, он внимательно слушал ее рассказы, впрочем, тогда для него они ничем не отличались от сказок, которые мама читала перед сном. Уж слишком загадочным был этот Боженька, который умер, потом воскрес, а теперь наблюдал за ним сверху, да еще и придумывал задания.
Дима часами смотрел в небо, но никаких следов присутствия там Боженьки не видел. Вот разве что однажды ночью, когда он, почему-то, проснулся и потом долго не мог уснуть, Дима подошел к окну и увидел огромную желтую луну. Она висела прямо напротив окна, будто позолоченный стеклянный шар на новогодней ёлке, в окружении таких же блестящих игрушечных звёздочек, и смотрела на него большими печальными глазами. Эти глаза напомнили ему добрые и грустные глаза Боженьки с бабушкиной иконы.
Дима взял в руки крестик, от него исходило тепло и какая то уверенность, что Дима не один в этом мире, и что у него всегда все будет хорошо. Потом он снова улыбнулся, положил крестик обратно и, закрыв ящик, побежал в школу.
Сев на своё обычное место – на первую парту у окна, прямо напротив учителя, Дима немного заскучал. История ему нравилась, но сегодня было слегка не до нее. Он никак не мог дождаться перемены, чтобы продемонстрировать друзьям свои сокровища. Впрочем, новые кроссовки все заценили сразу, как только мальчик вошел в класс, а вот калькулятор он решил приберечь до перемены, чтобы добить всех уже окончательно.
В честь первого сентября, так называемого Дня знаний, тема урока была достаточно необычна: уже почти полчаса учитель увлеченно рассказывал древнегреческие мифы. Дима давным-давно перечитал их на сто раз, и сейчас просто проверял свою память, так ли он помнит то, о чем рассказывалось в этих то ли сказках, то ли легендах:

- Более 3,5 тыс. лет назад в Европе в южной части Балканского полуострова жили греческие племена. Они пришли с севера и гордо именовали себя эллинами - потомками царя Эллина, а свою страну - Элладой. Греки из племени легендарного героя Иона, внука Эллина, поселились на западе Малой Азии, и назвали эту священную землю Иония.
Иония была великой страной. Ее границы на севере проходили примерно по реке Герм, а на юге по реке Меандр. Плодородные долины этих рек, наряду с долиной Каистра, впадающего в Эгейское море между ними, делали Ионию благословенным краем Малой Азии. Искусные мореходы плавали по Эгейскому морю, множество мифов и легенд было рождено здесь. Великие боги иногда спускались со священной горы Олимп на эту прекрасную землю, чтоб помогать людям.
Именно здесь златокудрый красавец Аполлон, покровитель всех искусств, состязался с сатиром Марсием в игре на лире и победил, именно здесь, в Ионийских лесах он частенько охотился со своей сестрой Артемидой и водил хороводы с верными спутницами - музами.
Увенчанный лавровым венком, Аполлон величаво шел впереди этого чудесного хора, и играл на своей золотой кифаре. А за ним следовали: Каллиопа - муза эпической поэзии, Эвтерпа - муза лирики, Эрато - муза любовных песен, Мельпомена - муза трагедии, Талия - муза комедии, Терпсихора - муза танцев, Клио - муза истории, Урания - муза астрономии и Полигимния - муза священных гимнов.
Торжественно гремел этот хор, и вся природа, как зачарованная, внимала их божественному пению. Прекрасный хоровод объединял все – звук, гармонию, ритм – все, что вело к согласию. Сам воздух Ионии был благословенен, ибо им дышали боги наравне с людьми.
Именно здесь, слушая прекрасные песни сирен, Гомер писал свои чудесные поэмы на ионийском диалекте, великие композиторы создавали волшебную музыку, воспевающую их родину, а философы строили философские школы, которые позднее стали известны всему миру…

Дима сам не заметил, как разыгралась его фантазия, он представил себе эту прекрасную страну, в голове зазвучала необычная, очень красивая музыка, совсем не та, что они играли со своей группой на молодежных дискотеках. Откуда-то возникла строчка, которую он повторял уже несколько раз про себя, а она все никак не улетучивалась, и почему-то хотелось произносить её снова и снова:
Иония, Иония – волшебная страна…


Глава 6


Присев на корточки возле комнаты, где мирно спали его ученики, Пифагор взял в руки свою вечную спутницу – лиру и тихо заиграл…
 Он знал, что музыка, рожденная им в такие минуты, поможет его ученикам расслабиться, освободиться от дневных волнений и тревог, она даст им успокоение, и принесет вещие сны.
Он уже очень многое знал в свои 65 лет, и самым заветным его желанием было донести эти знания до людей, ради этого ученый и основал свою школу, которую все называли Пифагорейской. Попасть сюда было непросто, но те ученики, которых он выбирал, становились великими философами, учеными, или музыкантами. Он отдавал им с любовью всё, чему научился за годы странствий и потерь…
Играя, Пифагор сам не заметил, как отключился и впал в то состояние блаженствующего бездумья, которое всегда помогало ему в минуты усталости. Мысли словно исчезли, перед глазами вставали неясные образы и видения из прошлого. Они переплетались в чудесном калейдоскопе, напоминая о давно ушедших событиях и людях, которых он очень любил…
Вот мама и отец, известный на всю Ионию золотых дел мастер, с любовью смотрят на своего златокудрого красавца сына, предсказанного им дельфийским оракулом, Пифией, устами которой, говорят, вещал сам великий бог Аполлон, отчего люди считали Пифагора не обычным смертным, а одним из богов, спустившихся на землю…
 Вот его старый, смешной, первый учитель Гермодамант, научивший своего маленького непоседливого и самого любознательного ученика основам музыки, живописи, а самое главное, открывший ему очень многие тайны природы, которые потом Пифагор изучал всю свою жизнь, ибо познать их все было просто немыслимо…
Потом он ясно увидел еще одно, до боли знакомое лицо. Эти прекрасные и чистые, как небо после грозы, проникающие в самую душу глаза, появлялись перед ним всегда в минуты отчаяния и слабости, он вдруг отчетливо вспомнил, когда увидел их в первый раз…
Это было в Египте, куда он пришел после долгих странствий в надежде узнать там великие тайны, которые хранились египетскими жрецами и свято оберегались от посторонних. С детства он пытался постичь огромное количество наук и учился у самых разных учителей, но их противоречивые гипотезы только запутывали его понимание окружающей действительности, а Пифагор безумно хотел понять, как же устроен этот мир.
Однажды жрец, иерофант Адонаи сказал ему:
 - Если греки обладают знанием Богов, то знание Единого Бога сохраняется лишь в одном Египте.
И тогда Пифагор всей душой устремился туда. Целых 22 года прожил он в Египте, приняв Посвящение и обучаясь мудрости и сокровищам великого опыта египетских жрецов.
 И вдруг все, к чему он шел столько лет, было безжалостно разгромлено, разбито. Персидский царь Камбиз объявил войну Египту. Персы вошли в город, не пощадили даже священные храмы, многие жрецы были убиты, многих взяли в плен, среди них был и Пифагор. Пленных вели в Вавилон. Вечный странник, свободный человек, оказался связанным одной веревкой с такими же измождёнными, избитыми, людьми. Единственное, что оставалось свободным - это его мысль, и сейчас он лихорадочно думал, как бежать, и главное, куда.
Дорога лежала через пустыню, воды пленным почти не давали. Единственное, что удерживало персидских воинов убить и этих несчастных людей – приказ Камбиза привести в Вавилон самых знаменитых и сведущих лекарей и ученых. Пифагор устало передвигал ноги, стараясь не думать о своем унизительном положении.
Чтобы отвлечься, он начал считать барханы, которых было неисчислимое количество и слева, и справа, иногда они расплывались перед глазами в одно огромное желто-бурое пятно, мешая подсчетам, он встряхивал головой, чтобы снова различать их и упрямо считал…
Невыносимая жара и усталость давали о себе знать все больше и больше, ноги не хотели слушаться, он несколько раз падал, увлекая за собой рядом идущих пленных, они поддерживали его и помогали встать, зная, что обессиленных персы не станут жалеть.
Наконец, вдали показался оазис Сива, основанный на двух пресных озёрах и большом количестве пресных источников, что было большой редкостью в пустыне. Оливковые и пальмовые рощи, которые кормили здешних жителей, и позволяли им вести торговлю на египетских рынках, а также прикрывали их от зноя, манили к себе обессиленных путников, обещая им столь желанную тень и прохладу.
Высоко на краю скалы, они увидели известный по всему Египту храм бога Амона, оракул которого славился своими предсказаниями и Камбиз дал приказ стать лагерем недалеко от Агруми, столицы оазиса, пожелав узнать свою судьбу.
У ближайшей пальмовой рощи пленникам разрешили остановиться. Они в изнеможении упали на землю, стараясь попасть в тень, веревка, соединяющая их вместе, не давала лечь поудобнее, потому каждый устроился, как мог. Ноги гудели от многодневного перехода, палящее солнце немного поутихло, жажда уже не так мучила, к тому же, один из охранников принес ведро теплой, почти горячей, но такой желанной сейчас воды из озера и окатил несчастных, видимо пожалев их. А может, просто испугавшись, что многие из этих важных пленников просто не дойдут до конца пути, и Камбиз не пощадит за это своих воинов.
Пифагор лежал почти у самого края, и ему досталось спасительной влаги больше всех, с трудом разлепив спёкшиеся на солнце губы, он смог даже поймать немного капель внутрь. Совсем скоро начало темнеть, жара спадала, дышать стало немного легче.
Перевернувшись на спину, он увидел, как на стремительно чернеющем небе стали появляться первые робкие звёздочки, сначала совсем маленькие, похожие на светлые точки, потом они становились всё больше и ярче, наконец, звёзды заполнили собой всё небо над ним. Странное дело, увлечённый науками, просиживающий в библиотеках большее количество такого драгоценного времени, которого всегда не хватало на самые, как казалось ему, важные дела, он совсем забыл о том, как выглядит ночное небо.
Звёзды, увеличиваясь прямо на глазах, стали такими огромными, что казалось, можно было без труда разглядеть их поверхность. Они подмигивали человеку, переливаясь волшебным светом, протягивали к нему хрупкие, словно стеклянные лучики, как тоненькие ниточки между небом и землёй.
Постепенно этих ниточек становилось всё больше и больше, они, стремительно переплетаясь в пучки, постоянно вибрировали и переливались разными цветами. Вскоре всё небо было затянуто золотой паутинкой, в центре которой неожиданно возникла, словно гигантский паук, который сплёл эту красоту, огромная луна.
Пифагор услышал музыку, мелодия была столь прекрасной, что ни один музыкальный инструмент, существующий на земле, не смог бы воспроизвести её. Вдруг почувствовав себя маленькой песчинкой в этом огромном море песка, он будто слился с пустыней. Уже не было боли, не было связанных, саднящих рук, не было измученного тела, была только его душа, которая сейчас купалась в ощущении счастья и величайшей гармонии окружающего мира.
Вскоре он увидел и чудесный инструмент, издающий эти неземные звуки. Откуда-то из центра луны вниз, убегая прямо вглубь земли, протянулась тонкая, почти невидимая струна. При соприкосновении с ветром, она то начинала звонко и жалобно плакать, будто оплакивая все беды и несчастья, происходящие на земле, то вдруг призывно гудеть, словно тревожный набат, поднимающий людей на борьбу со злом, а то вдруг издавала низкие, бархатные звуки, заставляющие трепетать сердце.
Решив, что он уже умирает, или сходит с ума, учёный встряхнул головой, чтобы рассеять наваждение. Но гигантский монохорд звучал всё чудеснее, и Пифагору страстно захотелось увидеть, кто же на нём играет.
Вот тогда там, наверху, он и увидел те незабываемые глаза, они смотрели на него с сочувствием и пониманием, как будто желали помочь преодолеть испытание, посланное свыше. Потом он услышал мягкий, мелодичный голос, звучавший не сверху, а откуда-то изнутри него самого:
- Твоя жизнь еще не закончена, это испытание дано тебе, чтоб ты узнал страдания и лишения, но вместе с ними ты узнаешь и радость обретения новых знаний, радость свободы, и сможешь рассказать о них всем.
- Кто ты?
- Ионим, боги послали меня к тебе из далекой благословенной Ионии, чтоб помочь тебе найти твой путь, ты станешь великим ученым, познаешь тайну космической гармонии, сможешь взять ее у богов и подарить людям.
Твои огромные знания помогут тебе математически вычислить и обосновать музыку, ты напишешь произведения, которые будут лечить людей, и давать им утешение в страданиях…
- Ионим, скажи мне, что самое праведное на земле?
- Жертвовать…
- А что самое мудрое?
- Наука врачевания…
- Что самое прекрасное?
- Гармония…
- Что самое сильное?
- Мысль…
- Что самое лучшее?
- Счастье, только каждый понимает его по-своему, ты будешь счастлив, если донесешь свои знания до всех людей…
С последними словами мистическая феерия рассеялась, как будто ничего и не было. Пифагор долго не мог понять, спал он, или это чудо произошло на самом деле, чувствовал он только одно: боль, мучившая его, куда-то ушла, растворилась вместе с этим необыкновенным светом, и он уже не боится смерти, плена, страданий и лишений, посланных ему Богом.
Долгих 12 лет жил он в плену, но и там Пифагор не расставался с наукой. Он встречался с персидскими магами, приобщился к восточной астрологии и мистике, познакомился с учением халдейских мудрецов. Науки у халдеев опирались на представления о магических и сверхъестественных силах, они придали определенное мистическое звучание философии и математике Пифагора... Впрочем, теперь он и сам верил в сверхъестественные силы, которые помогли ему выжить в плену, и не потерять себя, сохранить свой путь в жизни.
Только в 60 лет он вернулся в свою родную, благословенную Ионию, память о которой всегда хранил в своем сердце, и обосновал здесь эту школу. Действительно став великим ученым, он систематизировал все, что узнал за эти долгие годы и создал стройную, красивую систему о взаимосвязи всего живого в этом мире (природы, человека, космоса).
Он умел направить страсти и желания своих учеников в нужное русло с помощью музыки. Он умел для каждого человека подобрать свою мелодию, как будто подбирал лекарство, необходимое для лечения его болезней.
Ещё там, в Египте, он понял, что природа и люди – это единое целое, и музыку Вселенной можно услышать и воссоздать самому. Люди перестали называть Пифагора по имени, а называли «Божественный»…
- Пифагор, милый, ты уснул?
Услышав этот родной голос, он открыл глаза и улыбнулся, его самая лучшая и самая любимая ученица Феано, стояла рядом, положив руку ему на плечо. Она долго ждала его дома, приготовив ужин, и не дождавшись, пошла навстречу.
Пифагор хорошо помнил, как она впервые появилась в его школе. Женщинам тогда запрещено было приходить в публичные места и заниматься общественной деятельностью. Только немногие из них осмеливались на подобные поступки. Однако Феано с детства была бунтаркой и не признавала запретов. Она пришла к Пифагору и смело заявила, что хочет обучаться в его школе, девушка была полна решимости и готова бороться за свои права.
Но Пифагор только молча взглянул в её бездонные глаза, и вдруг снова увидел те самые, переливающиеся всеми цветами радуги, ниточки счастья. Удивительно красивая молодая женщина смотрела на него с такой отвагой, которая, как ни странно, сочеталась с добротой, любовью и нежностью, что счастье, как и тогда в Египте, захлестнуло Пифагора с необычайной силой.
Теперь они уже много лет были вместе, Феано оказалась удивительно талантливой ученицей и чудесным человеком. Она родила ему семерых прекрасных детей, и только с её появлением он, наконец, узнал, что такое истинная гармония…


Глава 7


- Господи, как красиво, - прошептала Маша, - я бы тоже хотела найти такого человека, с которым смогла бы прожить всю жизнь в полной гармонии.
- А как же Максим? – улыбнулся Дима, - значит, у вас было всё не так уж радужно, как ты рассказывала?
Маша призадумалась, задав самой себе этот вопрос, и честно попытавшись на него ответить. С одной стороны, всё было хорошо, но только лишь оттого, что Маша очень любила Макса и прощала ему все капризы. А Максим, понимая это, всё чаще пользовался её любовью, ничего не отдавая взамен.
Он всегда с удовольствием рассказывал ей о своей работе, но стоило Маше начать говорить о своей, Макс тут же прерывал её, заявляя, что устал и хочет отдохнуть. Он никогда не интересовался, чем она живёт в его отсутствие, с кем дружит, чем занимается.
Когда они вместе куда-нибудь приходили в гости, он мог спокойно забыть о своей спутнице и начать ухаживать за другой девушкой, заявляя, что у них свободные отношения, и она тоже может с кем-нибудь пофлиртовать. Маше это очень не нравилось, и иногда она пыталась поговорить с ним откровенно, но Макс уходил от разговора.
Он вообще никогда не любил прямо говорить о своих чувствах и выяснять отношения. Молча разворачивался и уходил, правда, потом всегда возвращался, а вот в последний раз почему-то не вернулся.
Когда-то Макс признался ей, что ему нравятся черноволосые восточные красавицы, а Маша была светловолосой и голубоглазой, и вот, видимо он нашёл девушку своей мечты, которая заставила Максима позабыть обо всём на свете.
В очередной раз взгрустнув, но, всё же в глубине души понимая, что исправить ничего невозможно, Маша спросила Диму: - Значит, Иония действительно существует, и Ионим тоже?
- Да, Иония действительно существовала много веков назад, ты помнишь легенду о затонувшей Атлантиде, некоторые учёные умы говорят, что это и есть Иония. Там была очень развитая цивилизация, многие великие философы и поэты родом оттуда.
- А Ионим, получается, Бог? Или ангел?
Дима улыбнулся, и спросил: - Знаешь, как переводится слово ангел? Это посланник. Ионим посланник небес, если тебе нравится его так называть, пусть будет ангел.
- Дим, а когда ты окончил школу, ты, наверное, стал музыкантом?
- Знаешь, я стал музыкантом ещё задолго до рождения. Когда мама была беременна, мои родители как раз заканчивали консерваторию, представляешь, сколько хорошей музыки я наслушался, пока они готовились к экзаменам? Вот поэтому моей любимой игрушкой было мамино пианино, как сейчас помню свой восторг, когда я смог сам дотянуться до него и сыграть свой первый в жизни аккорд.
- Расскажи, что было потом, - нетерпеливо протянула Маша и приготовилась внимательно слушать.

- Дима, ну спой что-нибудь, пожалуйста… - Татка ныла уже минут десять, ее поддерживали другие девчонки из экспедиции. Это была вторая международная астрологическая экспедиция, в которой Дима участвовал, посвящённая затмению солнца. Ему с детства было интересно все, что связано с космосом, ради изучения которого мальчик и поступил на факультет астрофизики в Малой академии наук при УРГУ. Сейчас они приехали под Красноярск, в село Партизанское.
Дима немного устал днем, ему хотелось просто сидеть у костра, вытянув ноги и наблюдая за веселыми искорками, иногда вылетающими из пламени, но девчонки не сдавались, и ещё немного поломавшись, он взял в руки гитару. В конце концов, не зря же он так долго её мучил, впрочем, трудно было понять, кто кого мучил. Он хорошо помнил, как распухшие и посиневшие пальцы, не давали держать ручку, чтобы писать на уроках, но огромное желание научиться играть было сильнее боли.
Желание возникло прошлым летом, в первой экспедиции под Новосибирском. Днём они изучали активность солнца, рассматривали пятна на нём, делали сложнейшие расчёты, а вот вечером, у костра, самым популярным человеком был Лёва, который знал несколько аккордов на гитаре, и хриплым голосом, иногда немного фальшивя, пел популярные дворовые песни, вызывая неизменный восторг у девчонок.
Димины родители были профессиональными музыкантами, под чутким маминым руководством он с четырех лет играл на пианино, сочиняя даже свою музыку, да и пел намного лучше Лёвы, но пианино не гитара, в экспедицию не потащишь, потому и приходилось лишь подпевать другу, слегка завидуя его популярности.
Впрочем, после нескольких месяцев напряженных занятий, он уже довольно неплохо научился играть, возникла даже мысль собрать группу, чтобы выступать на концертах. Тем более что песни, которые он писал сам, нравились очень многим.
Группа быстро стала популярной в школьной среде, и теперь уже Дима ловил восхищенные взгляды девчонок, что немного льстило его самолюбию…
- Ну, что спеть? – спросил он, взглянув на Татку.
- Что-нибудь из твоих песен, - тут же пискнула та в ответ и уставилась на него своими огромными зелеными глазищами.
Слегка смущаясь под этим пристальным взглядом, Дима запел свою самую любимую песню, она была немного грустной, Таткины всегда смешливые глаза запечалились, ему даже показалось, что в них блеснула слезинка…



Глава 8


Уже третий день они брели по пустыне Кара-Кум, старый, очень знаменитый врач и философ Абу Салах ал-Масихи, и его самый талантливый ученик Абу Али, который в своем еще довольно молодом возрасте, уже был известным ученым, освоившим многие науки, особенно науку исцеления людей. Собственно, из-за этого они и оказались здесь, в этой знойной пустыне, которая, казалось, выжигала все внутри.
Несколько дней назад жестокий и вероломный правитель огромного соседнего государства султан Махмуд Газневи потребовал ученых к себе в столицу, дабы они “обрели почесть присутствия” на собрании у султана. Но они знали, что многим самостоятельно мыслящим ученым и поэтам каждый день при дворе султана грозил смертью, и решились бежать через пустыню.
Солнце нещадно палило, вода кончилась еще вчера, они заблудились, и вдобавок, начинался ураган. Несчастным путникам показалось, что песок стал просто сходить с ума, он забивался под кожу, в глаза, в рот, сильный ветер валил с ног, спрятаться было негде. Какое-то время они еще пытались идти, но скоро старый учитель выбился из сил и упал. Абу Али попытался поднять его, не смог и лег рядом, закрыв руками лицо, чтобы проклятый песок давал хотя бы дышать.
Он не знал, сколько времени прошло, очнувшись лишь оттого, что вокруг стало неестественно тихо. Абу Али медленно поднял голову. Стряхнув с себя песок, и с трудом разлепив пересохшие губы, он шёпотом позвал Масихи, но никто не ответил. Ученик перевернул его на спину, глаза учителя были закрыты, казалось, тот просто уснул от усталости.
Абу Али был уже опытным врачом и видел много смертей, а здесь вдруг такое отчаяние овладело им, что он обхватил руками голову, и попытался заплакать, но слез не было, проклятая пустыня высушила даже их. С трудом поднявшись, он принялся рыть руками песок.
Похоронив своего старого друга, Абу Али насыпал маленький холмик песка сверху. Он знал, что уже никогда не вернется сюда, и даже если вернется, то все равно не сможет найти это место, потому что к утру ветер разметет песок, и сравняет его с миллионами таких же холмиков вокруг.
Он вдруг вспомнил рассказ учителя о том, как много лет назад здесь, в этих песках погибла во время песчаной бури пятидесятитысячная армия царя Камбиза. Царь был взбешён предсказаниями оракула Амона, напророчившего беды ему и его потомкам.
Собрав огромную армию, он отправил её в пустыню, стереть с лица земли оазис Сива. Никто не мог с уверенностью сказать, что же тогда произошло, но больше эту армию никто не видел, она просто исчезла в песках, не оставив никаких следов. А вот теперь и сам Масихи оставался здесь, повторяя судьбу этих несчастных воинов.
Авиценна еще посидел, прощаясь со своим любимым учителем и верным другом, потом встал и побрел дальше. Абу Али шел, падал, вставал и снова шел, он давно уже потерял дорогу, и ему казалось, что он кружит по одному месту, но, решив, что не сдастся без боя этой чужой пустыне, которая не любила людей, и не давала им шанса выжить здесь в одиночку, учёный упрямо двигался вперёд. Страшно хотелось пить…
Вдруг он увидел вдали прекрасный город, белые мраморные колонны украшали величественные здания, прекрасные зеленые деревья росли на площадях, посреди которых били свежей, чистой, такой желанной водой фонтаны.
Абу Али знал, что это мираж, он читал об этом в научных трудах, но никогда не видел сам. Мираж был так прекрасен, что ему вдруг яростно захотелось жить, он поднял глаза к небу и взмолился:
- О, великий Аллах, не дай мне умереть здесь, в этой пустыне, одному, прошу тебя, помоги мне выйти к людям.
Солнце смотрело на него раскаленным добела диском, и будто смеялось над его отчаянием. Вдруг он услышал музыку, такую прекрасную и чарующую, что усталость вмиг испарилась. Эта волшебная музыка, казалось, прибавляла ему сил, давала успокоение.
 Он посмотрел в сторону города, музыка звучала оттуда, впрочем, невозможно было понять, так ли это, она была везде, в его голове, в этой огромной пустыне, будто Аллах звал его к себе, давая напоследок насладиться самым прекрасным, что есть на этой земле.
Абу Али решил, что это смерть пришла к нему, и, упав на колени, стал вслух читать суры Корана, которые запомнил наизусть с самого раннего детства. Он молил Аллаха о прощении за грехи, которые совершил, вся жизнь прошла перед его глазами.
Он вспомнил свою мать с прекрасным именем Ситара, что в переводе означало звезда. Она и впрямь была яркая и красивая, как звезда, ее все любили и уважали, Абу Али вдруг показалось, что мама улыбнулась ему и погладила по голове своей мягкой, нежной рукой, как тогда, в детстве.
Он вспомнил и отца, строгого, но очень любящего. Отец мечтал, чтоб сын получил хорошее образование и с детства нанимал для Абу Али самых лучших учителей. Но мальчик был настолько умен, что быстро обгонял всех своих учителей и частенько ставил их в тупик вопросами, на которые они не знали ответов.
Тогда отец привез его в Бухару, чтобы он учился в мактабе, так называлась мусульманская начальная школа, но и там малыш долго не задержался, уже в 10 лет он знал весь Коран, великую книгу, которую иные мудрецы изучали в течение всей своей жизни и все равно не могли узнать в совершенстве. Он удивлял своих учителей знанием арабской литературы, языков.
Отец радовался успехам маленького Абу Али, и старался не занимать его ничем, кроме изучения наук. Мальчик усиленно изучал математику, физику, логику, законоведение, астрономию, философию, географию и многое другое, причем некоторые науки он брался изучать самостоятельно, поражая всех своей совершенной памятью и логикой ума.
Больше всего ему нравились занятия музыкой и поэзией. Он писал талантливые стихи, большей частью в форме рубаи. А еще ему нравилась медицина, которой он увлекся в 12 лет под мудрым руководством Абу Салаха ал-Масихи, похороненного сегодня в этой проклятой пустыне.
Он вдруг вспомнил, как его пригласили во дворец для лечения тяжело заболевшего эмира Бухары Нуха ибн-Мансура. Мудрейшие, самые лучшие врачи не смогли определить, чем болен эмир, а юный, 17-летний Абу Али справился с этой задачей настолько легко, что великий эмир был удивлен и в благодарность за излечение дал ему доступ в знаменитое книгохранилище Саманидов. Бухарская библиотека была одним из крупнейших собраний книг того времени.
Абу Али был счастлив, что имеет возможность прикоснуться к великим знаниям. Здесь завершилось его образование и началось самостоятельное творчество. Изучая труды древних и современных ученых, Абу Али решил обобщить все, имеющиеся на тот момент, знания по медицине в одну книгу, и создал свой знаменитый «Канон врачебной науки», которым теперь с удовольствием пользовались все врачи, настолько просто и ясно он смог описать все известные заболевания и методы их лечения.
Вспомнился и самый тяжелый период его жизни, когда умер отец, а великую Бухару захватили и разграбили тюркские кочевые племена – караханиды. Тогда ему пришлось вместе со своей семьей бежать в далекий Хорезм.
Затем туда же приехали его верные друзья и знаменитые ученые Масихи и Бируни, еще некоторое время судьба дала им для изучения наук, так как местный правитель - Хорезмшах покровительствовал им, в его дворце они часто собирались для своих научных диспутов.
И вот теперь вдруг мирная, спокойная жизнь закончилась по воле жестокого и злобного султана Махмуда Газневи, который преследовал его, разослав по всем городам описание внешности Абу Али. Любой человек, указавший местонахождение гениального врача, получил бы награду.
Помолившись, он встал и из последних сил побрел в направлении города. Из книг он знал, что когда подойдет поближе, мираж исчезнет, оставив в душе только горечь и разочарование, но чем ближе подходил, тем громче и отчетливее слышал эту прекрасную музыку.
Она завораживала, манила к себе, с каждым шагом прибавляя сил. Город не исчезал, Абу Али уже слышал журчание воды в фонтане, чувствовал свежесть воздуха там, за этими распахнутыми настежь городскими воротами…
Войдя в город, он увидел на главной площади человека в белых одеждах. Тот сидел у фонтана, прижав к себе какой то незнакомый музыкальный инструмент. Человек водил смычком по струнам, и они пели так красиво, так слаженно и гармонично, что казалось, поет не инструмент, а сама душа рвется наружу, рассказывая о своей боли и страданиях.
Увидев Абу Али, человек перестал играть, опустил смычок и посмотрел на него такими ясными и добрыми глазами, что ученому показалось, что в них плещется небо.
- Мир тебе, Абу Али ибн Сина, прославивший свое имя, как великий Авиценна,
Эти слова прозвучали так искренне и дружественно, и с такой ласковой улыбкой, что Абу Али сразу успокоился, совсем не похоже было, что человек в белом пришел за его бессмертной душой.
- Мир тебе, незнакомец, кто ты и как попал в эту проклятую великим Аллахом пустыню?
- Меня зовут Ионим, я пришел сказать тебе, что твой путь еще не закончен, ты должен помогать людям своим великим искусством врачевания.
- Скажи, Ионим, как называется этот инструмент, который дарит такую прекрасную музыку?
- Это гиджак, возьми его, думаю, он пригодится тебе, и ты сможешь лечить не только чудодейственными лекарствами, которых изучил великое множество, но и волшебными звуками музыки, исцеляющими душу человека.
Ионим протянул ему инструмент, Авиценна трепетно взял гиджак в руки, тронул струны, они тут же отозвались таким жалобным, таким прекрасным звуком, что учёный вздрогнул.
Подняв глаза, он не увидел ни человека в белом, ни белоснежного города, как будто все это ему просто почудилось, зато ясно услышал звон колокольчика, извещающего о том, что где-то рядом по пустыне идет спасительный караван.
Абу Али повернулся и пошел на звук, вскоре догнав караван, и долго потом вспоминал, как чудом спасся тогда в пустыне, благодаря тому незнакомцу, который подарил ему невиданный доселе инструмент.
Уже потом, с легкой руки Авиценны, гиджак распространился по всей Средней Азии. Музыканты с удовольствием играли на нем, потому что его чудесные струны исцеляли душу человека, заставляли ее плакать и молиться о спасении…

Глава 9


Маша, слушая этот сон, совсем загрустила, представляя себе несчастного учёного, оказавшегося в такой ужасной ситуации. На глаза навернулись слёзы, она подумала о том, что её собственные страдания в сравнении с тем, что выпало на его долю, просто ерунда.
Ведь на самом деле, у неё есть, где жить, за ней, слава Богу, никто не гонится, есть мама, которая любит свою непутёвую дочь и очень переживает, есть работа, друзья. Маша вспомнила о них, и ей стало безумно стыдно оттого, что она заставляет их страдать по своей глупости.
Дима, увидев, что девушка опять вот-вот заплачет, умолк, растерянно глядя на неё, и не зная, что сказать. Немного помолчав, Маша спросила его: - Скажи, Дим, почему мы не умеем ценить то, что у нас есть, а потом, всё потеряв, начинаем плакать, оттого, что не можем вернуть?
- Я давно живу сегодняшним днём, не заглядывая в будущее, и не страдая о прошедшем, стараясь лишь извлекать из него нужные уроки, - подумав, ответил он, - жизнь очень мудра, руководствуйся одним золотым правилом: всё, что ни делается, всё к лучшему. Пусть сейчас тебе плохо, и кажется, что всё самое замечательное уже в прошлом, но раз это случилось, значит, так было нужно.
Не старайся понять и осмыслить зачем, просто отпусти ситуацию и поверь, что твоя жизнь не может тебя привести к чему-то плохому. Она сейчас режет по живому, чтобы ты острее поняла, что тебе не нужны такие отношения, и стремилась к лучшим, более осознанным. Чтобы ты нашла настоящую любовь, а не пыталась обманывать саму себя, выдавая желаемое за действительное.
Маша задумалась, столько нового и необычного говорил ей сегодня этот человек, в корне ломая её представление о жизни, заставляя думать о многих вещах, о которых раньше просто не хотелось задумываться.
Девушке трудно было сразу принять и осмыслить все его слова, но подсознательно она чувствовала их правоту, хотя это было и не всегда приятно.
Ещё немного помолчав, Маша попросила: - Рассказывай дальше, пожалуйста, мне очень интересно. И Дима, собравшись с мыслями, продолжил…

- Солнце, чёртово солнце нещадно палило, не переставая. Дима посмотрел вверх, напрасно пытаясь увидеть хотя бы маленькое спасительное облачко. Небо было абсолютно ясным, не предвещая даже крохотного дождя, который хоть немного смочил бы пыль и позволил студентам отдохнуть.
Дима вытер пот со лба, и снова взялся за здоровенную рельсу, которую они тащили вдвоём с приятелем на её законное место. Стройотряд, в котором он работал, сегодня заканчивал ремонтировать довольно большой участок железной дороги. Эти рельсы, шпалы, костыли, которые, казалось, никогда не кончатся, надоели всем до чёртиков.
Дима сам толком не знал, почему он выбрал после школы железнодорожный институт, а не консерваторию. Впрочем, в нём была военная кафедра, которая позволяла пойти в армию не зелёным рядовым, а уже более или менее зрелым офицером.
Музыкой можно было заниматься и здесь. Группа, которую он собрал ещё в школе, распалась, когда ребята разошлись по разным институтам, но, не долго думая, он собрал новую из ребят однокурсников.
Придумав группе звучное космическое название «Фобос», он снова начал играть и петь свои песни. Собственно из-за музыки он и оказался сейчас здесь, в стройотряде. Дима мечтал, заработав денег, купить первый отечественный синтезатор «Поливокс», которым бредили тогда все музыканты.
Он уже не один раз сбегал в «Пассаж», там, на втором этаже, стояло это чудо техники, призывно поблескивая клавишами и кнопочками, словно приглашая поиграть на нём. Цена, выбитая большими черными буквами на ценнике, казалось, впечаталась ему в память навсегда – 950 рублей, 83 копейки. Огромные деньги, но Дима твёрдо решил, что заработает их.
- Собственно, уже заработал, - подумал он, снова посмотрев на небо, и показал солнцу язык. Сегодня последний день, завтра расчёт, и в магазин, ради этого стоило немного помучиться в этом безумном пекле.
- Мужики, воды хотите? – Услышал он голос вездесущего Лёвы, который уже успел куда то сбегать и притащить холодной ключевой воды в пластиковой бутылке. Дима, улыбнувшись другу, взял бутылку, и, открутив крышечку, жадно припал к освежающей жидкости…


Глава 10


- Эй, Августин, хватит пить, сыграй мне что-нибудь!
Августин очнулся от своих мрачных мыслей и посмотрел вокруг. Он не помнил, сколько сидел здесь с этой огромной кружкой молодого австрийского вина, и которой по счёту стала эта кружка, он тоже не помнил…
Гаштет был почти пуст, хотя раньше здесь всегда царило веселье. Купцы с мясного рынка, что находился неподалеку, собирались сюда после трудового дня, хвалились выручкой, пили вино, заключали сделки. И самым желанным человеком на этих сборищах был он, Августин, бродячий музыкант, который развлекал публику своими веселыми шуточками и игрой на волынке. А еще он любил сочинять куплеты, частенько непристойного содержания и сам же пел их под свою волынку, доводя купцов до слез от громкого смеха.
Но уже давно смех не был слышен ни здесь в Грихенбайзеле, ни в самом городе. Город был напуган. Страшное слово – чума - ощущалось повсюду, даже если никто не произносил его вслух. Чума чувствовалась в зловонном жутком запахе, который стоял в воздухе, и был ужаснее даже чем тот, давно въевшийся в камни мостовой и стены домов запах навоза и крови, доносившийся с мясного рынка. Чума была и в испуганных глазах жителей Вены, которые боялись друг друга, стараясь не высовывать нос из дома, чтоб не заболеть.
Люди стали другими. Всегда веселые, добродушные венцы превратились в подозрительных, жестоких и злых лжецов. Каждый боролся лишь за себя и свою семью. Любой человек, подхвативший опасный вирус, становился изгоем, и ему неоткуда было ждать помощи и спасения, только безжалостная и ужасная смерть приходила за ним в свой срок, он падал прямо на улице, или тихо умирал дома.
Потом приезжала санитарная команда и вывозила ужасно пахнущие, гниющие трупы за город, сбрасывая их в один большой ров и присыпая землей, чтоб запах разносился не так далеко. В том рву бегали торжествующие огромные крысы, поедая трупы и заражаясь чумой, которую разносили потом по всему городу.
Даже недавняя осада турков не разъединила людей так, как эта «черная смерть». Тогда тоже было тяжело, но все держались вместе, помогали друг другу, и турки не смогли осилить этот непобедимый город, а вот теперь Вена превратилась в огромное заброшенное кладбище.
Августин еще раз обвел мутным взглядом гаштет, за соседним столом сидел проповедник, которого в городе все знали и любили. Абрахам Санта Клэр, частенько появлявшийся на мясном рынке, удивляя народ своим острословием и не похожий на остальных чопорных и высокомерных проповедников, улыбался Августину и просил его спеть. Августин улыбнулся в ответ, взял волынку и попытался заиграть один из своих веселых куплетов, но слезы, застывшие в глазах, выдавали его печаль и страх.
 Августин уже подписал себе приговор, еще позавчера ему показалось, что на теле появились подозрительные черные пятна и жар, не спадавший уже два дня, подсказывал, что чума добралась и до него. Именно поэтому он сидел сейчас здесь и напивался, чтоб не заметить, когда за ним придет та жуткая старуха с косой и заберет его в царство смерти, в которое совсем еще не хотелось.
Опустив голову, он положил рядом на лавку свою верную подругу - волынку и снова взялся за кружку с вином. Проповедник подсел к нему, Августин невольно отодвинулся…
- Я, кажется, болен, святой отец, мне бы не хотелось заразить и вас.
- Августин, Бог всемилостив и милосерден, все мы когда то умрем, но победить эту страшную болезнь мы сможем только вместе, помогая друг другу.
Августин удивленно посмотрел на Санта Клэра, и отодвинулся еще дальше.
- Я понимаю, святой отец, что церковь заставляет вас заботиться о ближнем. Но вы ведь всего лишь человек, неужели вы не боитесь такой ужасной смерти?
- Нет, Августин, я ее не боюсь, я боюсь того, что происходит с нами перед страхом смерти. Люди становятся хуже зверей, и ад начинается прямо здесь, на земле.
Меньше всего Августину сейчас хотелось спорить со святым отцом, он взял свою волынку, вино, и, попрощавшись, вышел из гаштета. Зловонный запах сразу ударил в нос, и Августин глотнул добрую порцию вина из кружки. Он не знал, куда идет, собственно и некуда было, всегда заполненные веселыми, поющими людьми улочки, были пустынны.
Августин побрел к Красной башне у городской стены, через которую раньше в город въезжали гости. Сейчас здесь не было даже караульных, только санитарные кареты сновали мимо, вывозя трупы за город и сбрасывая их в ров.
Дойдя до городской стены, Августин обернулся назад. Его любимая Вена смотрела на него черными глазницами окон, в которых не было видно людей, их нигде не было видно.
Тишина, зловоние, одиночество, страх смерти и невозможность спастись от нее овладели им. Он дошел до рва, где хоронили умерших от чумы людей, сел на краю, и, допив вино, уснул прямо на земле. Вновь прибывшая санитарная команда, приняв его за очередного покойника, сбросила несчастного в ров, присыпав еще сверху трупами и землей.
Утром Августин проснулся, с трудом понимая, где он находится. Голова трещала не столько от выпитого накануне вина, сколько от запаха, который въелся в нос, рот, во все его тело.
Открыв глаза, бродячий музыкант ужаснулся, кругом лежали разлагающиеся трупы, черные, страшные, с открытыми глазами, в которых навсегда застыло отчаяние.
Августин попытался пошевелиться, тело было крепко зажато, он смог высвободить только правую руку, чтобы отгонять наглых крыс, которые уже копошились неподалеку и поглядывали на него своими глазками – бусинками.
Слава богу, еды для них было достаточно, и крысы его не трогали. Он хотел закричать, но голоса не было, да и кому кричать, если живых людей не было далеко вокруг, все боялись приближаться к этому месту.
Несчастный музыкант поднял глаза к небу и начал молиться, вспоминая все свои грехи, которых именно сейчас почему-то показалось слишком много. Августин вспоминал прошедшую жизнь и прощался с нею, плача от безысходности и понимая, что ничего не может сделать.
Вдруг там, наверху, послышались знакомые звуки, его родная волынка, словно откликнулась на молитву и запела таким чистым и красивым голосом, какого он всегда хотел добиться от нее, но не всегда получалось. Августин решил, что это галлюцинации, которые возникали у всех в последние дни болезни, и ему осталось совсем немного жить на этом свете.
Музыкант закрыл глаза, и стал слушать незамысловатый напев, который доносился сверху. Он был настолько прост и мелодичен, что запоминался сразу. Августину захотелось сочинить слова на эту музыку, но они не приходили, хотя обычно это давалось ему очень легко.
Он снова открыл глаза и вдруг увидел на краю рва незнакомого человека, который наклонился к нему и, улыбаясь, сказал:
- Тебе уже расхотелось жалеть себя?
Глаза незнакомца смотрели на несчастного музыканта с таким состраданием и любовью, что Августин невольно вспомнил проповедника из трактира. Человек протянул ему руку, и, ухватившись за нее, Августин, наконец, смог выбраться изо рва. На краю этой огромной могилы он оглянулся, и незамысловатый напев, который он услышал там, снова зазвучал в его голове, а слова сложились сами собой…

Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин
Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё…

Он осмотрел свое тело, никаких признаков чумы не было. Августин вдруг понял, что действительно все прошло, он не болен, он выжил в этом кошмаре, а значит, могут выжить и другие. Музыкант взглянул на человека, который вытащил его из могилы, и спросил:
- Как тебя зовут добрый человек?
- Ионим…
- Откуда ты здесь? Ведь люди боятся приходить в это место.
- Я пришел сказать тебе, что только ты сможешь спасти этот город от чумы, только ты сможешь рассказать людям, что они должны быть вместе и помогать друг другу, тогда никакая болезнь не сломит вас…
Ионим протянул Августину волынку, которую все еще держал в руках, и улыбнулся. Августин улыбнулся в ответ, взял свой верный инструмент и попытался наиграть мелодию, которую только что услышал. Волынка словно запела сама, музыка дарила надежду на то, что действительно пройдёт весь этот ужас, так внезапно обрушившийся на несчастных венцев.
Подняв глаза, Августин не увидел загадочного Ионима. Решив, что это очередная галлюцинация, музыкант пошел к городу, напевая только что сочинённую песенку.
Шагая по узким улочкам, он заметил, что в черных глазницах окон появляются удивленные лица, прислушивающиеся к его музыке. Он стал петь громче, люди начали выходить на улицу, и шли вслед за ним, пытаясь подпевать. Когда Августин дошел до церкви Святой Барбары, которая находилась неподалеку от его любимого Грихенбайзеля, за ним шла уже довольно большая толпа.
Венцам надоело бояться смерти и ждать ее прихода. Услышав музыку, которая давно не звучала на улицах Вены, они бросали все и шли за музыкантом. Веселая песенка вызывала в их глазах несмелые улыбки и дарила надежду на избавление от ужасной болезни, на радость и счастье.
Дойдя до главной городской площади, Августин остановился, продолжая играть. Людей становилось все больше, площадь стремительно заполнялась поющими и веселящимися венцами. Они даже начали танцевать.
Принарядившиеся мужчины, надевшие кокетливые шляпы с перышками, сбережённые для самых торжественных случаев, приглашали дам, тоже неизвестно когда успевших приодеться.
Весело смеясь, люди пели и кружились в танце, который напоминал лендлер, впрочем, это было уже неважно. Главное, что музыка объединила их, они перестали бояться, и чума ушла, словно испугавшись этого всеобщего веселья.
Вскоре на площади появился Санта Клэр со своей неизменной улыбкой, подошел к Августину, и, подняв вверх руку, попросил слова. Народ притих, прислушиваясь к нему.
Речь, которую проповедник произнес, запомнили все, с такой горячностью и радостью за свой любимый город он призывал венцев не забывать то, что произошло с ними сейчас, чтоб не дать повториться этому кошмару в будущем.
Чума отступила от Вены, унеся почти треть ее жителей, и оставив в веках эту замечательную песенку:

Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин
Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё…





Глава 11


- Надо же, а ведь все знают эту песенку с детства, помнишь сказку Андерсена о волшебном горшочке? И никто даже не представляет, с какой человеческой трагедией она связана, - удивилась Маша, - или это опять всего лишь сон?
- Я потом ездил в Вену, там стоит памятник Августину, возле того самого гаштета, где всё произошло. Горожане гордятся этим человеком, пересказывая легенду о нём всем туристам, - отозвался Дима, - Это меня и пугает, события в моих снах не придуманные, они происходили на самом деле, а вот зачем мне всё это показывают и рассказывают, и к чему меня ведут, я до сих пор не совсем понимаю.
- Да, на самом деле удивительно, - задумчиво отозвалась Маша, - даже не верится. Знаешь, мне тоже снятся сны, только совсем другие. Раньше я часто летала во сне, правда говорят, это присуще всем детям, пока они растут. Но то ощущение лёгкости, наполняющее тело, я однажды испытала на самом деле.
Это было в церкви, я впервые попала на исповедь. Знаешь, оказывается, так страшно признаваться в своих грехах совсем чужому человеку. Вроде бы и не совершаю я ничего плохого, никого не ограбила, не убила, а всё равно было страшно, когда батюшка наклонился ко мне и, глядя прямо в глаза, начал задавать свои вопросы, а я честно отвечала, краснея и бледнея.
Потом он отпустил мне грехи, и я вдруг реально почувствовала, как с моих плеч свалился огромный камень. Стало так легко, будто я сейчас на самом деле полечу. Это было совершенно удивительное и новое для меня ощущение. Надолго запомнилось…
А вот сейчас всё больше кошмары мучают. Знаешь, то медведь за мной гонится, то бандиты какие-нибудь, я убегаю, а в конце сна всегда появляется Максим, протягивает мне руку, но я не успеваю за неё ухватиться, теряю сознание, и резко просыпаюсь.
- Я думаю, это твоя тревога не даёт тебе покоя, - отозвался Дима, - Ты боишься остаться одна, без поддержки. Боишься, что не справишься без Максима со своей жизнью, потому и ждёшь помощи от него.
А её не будет, Маша, смирись с реальностью, он не вернётся, и возможно, когда-нибудь ты сама скажешь, что это к лучшему. Ты должна жить дальше и надеяться только на себя, как только ты это осознаешь, твои кошмары перестанут тебя преследовать.
- Да, наверное, думаю, что я с этим справлюсь, - улыбнулась Маша, - Скажи, Дим, а синтезатор ты тогда купил?
- О-о-о, это особая история, - оживился он, - синтезаторов у меня потом было много, но тот, первый, запомнился на всю жизнь. Конечно, он по сравнению с нынешними машинами совсем прост и примитивен, но тогда в наших магазинах других в принципе не появлялось, а заграница была недоступна.
Изучение инструмента стало настолько интересным занятием, что я готов был сидеть ночами, не замечая, как летит время… Я перебрал все банки звуков, бесконечно экспериментируя, накладывая один звук на другой, получая совершенно новое звучание знакомых инструментов, играл этими вновь изобретёнными звуками мелодии, приходившие в голову.
Пробовал расцвечивать их разными эффектами, которых тоже было великое множество. Передо мной открывались, как мне тогда казалось, неограниченные возможности в создании музыки.
Состояние лёгкой эйфории не покидало меня, время будто останавливалось во время этих занятий. Я впервые испытал бессознательное ощущение, что творил не я сам, а чья то легкая рука вела меня по начальным ступеням мастерства.
Утром я прослушивал то, что делал ночью, и частенько сам был поражён, раньше я не писал такой музыки. Иногда в ней слышались тревожно-печальные нотки, потом вдруг она становилась лёгкой и прозрачной, словно ручеёк перекатывался по камням. В ней можно было услышать щебетание птиц, или перешёптывание осенней листвы, а иногда перезвон церковных колоколов вплетался в эту музыку, как причудливые кружева, придающие ей неповторимую красоту…


Глава 12


Церковный хор допевал последние аккорды торжественной мессы. Главную партию вел аббат, вдруг он замолчал, не допев до конца. Хор, лишившись солиста, еще некоторое время тянул свои партии, потом наступило недоумённое молчание.
Удивленная паства подняла головы, аббат стоял у алтаря, глядя на икону Христа так, как будто оттуда снизошел сам Иисус. Потом он резко повернулся ко всем спиной и молча убежал в ризницу.
Люди стояли, недоуменно переглядываясь, не зная, продолжать молиться, или расходиться по домам, затем по храму волной покатился громкий шепот:
- Сумасшедший, аббат сошел с ума….
Аббат всегда казался со стороны несколько странным. Маленького роста, с впалой грудью и узкими плечами. Голова же, напротив была непропорционально большой, и, вдобавок, увенчанной огромной шапкой ярко-рыжих волос, за что и прозвали его рыжим аббатом.
Впрочем, прозвище досталось ему в наследство от отца, который тоже был ярко-рыжим. Его большие светлые глаза смотрели на мир всегда немного грустно, словно, он видел что-то такое, что было недоступно простым смертным.
Вот и сейчас он увидел нечто, что заставило его совершить этот тяжкий грех, по сути, вероотступничество, бросить службу. В первый раз он увидел это там, на кладбище…
Было самое начало весны, природа только начала пробуждаться от долгого зимнего сна. Солнышко уже дарило свое тепло, и его яркий свет проникал в самые укромные уголки, давая людям надежду на будущее. Хотелось петь вместе с птицами, которые тоже, казалось, оттаяли и громко распевали свои незамысловатые песенки.
Но люди, медленно идущие по пустынной дороге, хмуро опустив головы, не замечали этой всеобщей весенней радости. Небольшая похоронная процессия, во главе которой четверо мужчин несли на плечах совсем маленький гробик, продвигалась к кладбищу. Малыш Антонио, родившийся 6 дней назад в семье Вивальди очень слабеньким, семимесячным, не смог выжить.
Убитая горем мать уже не плакала, просто шла, глядя в одну точку, как будто окаменела. Она так ждала этого малыша, представляла себе, как будет играть с ним, как будет любить его, и вот теперь не может даже взять на руки маленькое холодное тельце. Подойдя к кладбищу, процессия остановилась у свежевырытой могилки и старый священник начал читать свою короткую речь.
Как будто услышав его молитвы, Антонио вдруг очнулся от сна, почувствовав, что задыхается. Он жадно глотал воздух, который еще оставался в маленьком заколоченном гробике, и не было сил закричать, что он жив. Малыш смотрел широко раскрытыми глазами на деревянную крышку, сквозь щели которой пробивался яркий солнечный свет.
Вдруг света стало больше, намного больше, свет заполнил собой все маленькое пространство, в котором он лежал, казалось, этот свет окутывал его теплом, пытаясь согреть. Антонио увидел над собой чье то лицо. Незнакомый человек внимательно смотрел на малыша, и в его голубых глазах затаилась лёгкая, очень добрая улыбка.
 Почти похороненный заживо ребёнок услышал чудесную музыку, она успокоила и позволила ему немного расслабиться. Страх, сжимавший в комочек маленькое тельце и не дававший вздохнуть, улетучился. Антонио изо всех своих силенок вдохнул слабыми легкими оставшийся в гробике воздух и закричал.
Этот крик услышала, а вернее почувствовала его мать, Камилла. Словно обезумев, она бросилась к могилке, и начала руками отрывать крышку гроба. Отец малыша, Джованни, попытался остановить ее, но мать не давала опустить гробик в землю и кричала, что их сынишка жив. Решив, что Камилла сошла с ума от горя, Джованни наклонился, чтоб обнять ее и увести с кладбища.
В этот момент ребенок закричал снова, и отец тоже услышал этот слабый звук. Джованни сорвал крышку и еще более яркий свет хлынул на Антонио, ослепив его на мгновение. Малыш испуганно зажмурился и снова закричал изо всех сил. Камилла схватила его на руки, крепко прижав к себе, как будто боялась, что кто-то опять попытается отнять у нее это слабое беспомощное тельце. Так Антонио родился второй раз.
С тех пор этот теплый, яркий согревающий его больное тело и душу, свет он видел очень часто. Свет возникал неожиданно, в самый неподходящий момент, а вместе с ним к Антонио всегда приходила музыка. Эта музыка была прекрасна, она казалась рожденной самим небом, солнцем, и он всегда торопился записать ее, пока она не исчезла, не улетучилась вместе с этим чудесным светом.
Вот и сейчас, во время мессы, он поднял голову и взглянул на икону Иисуса Христа, Иисус смотрел на него своими бездонными, печальными глазами. Они словно ожили, излучая тот самый волшебный свет, и пытаясь рассказать Антонио что-то важное.
И в этот момент он перестал слышать хор, а в голове зазвучала совсем другая мелодия. Она переливалась всеми цветами радуги, звенела божественными колокольчиками, она парила там, под куполом, потом словно взрывалась скрипичными трелями и осыпалась вниз звуками кульминации.
Музыка звучала в нем так сильно, что он не мог сопротивляться, Антонио убежал в ризницу, схватил первый попавшийся листок бумаги и начал писать. Он писал, лихорадочно прислушиваясь к звукам, пока в его голове не прозвучал последний аккорд этой чудесной мелодии.
 Только потом аббат повернулся лицом к молящимся, и, увидев недоуменное выражение лиц, услышав их перешептывания, понял, что этот поступок будет стоить ему сана. Впрочем, ему было все равно, он никогда не хотел быть священнослужителем, на этом настоял отец. Антонио мечтал заниматься только музыкой.
Отец работал скрипачом Капеллы Святого Марка, мама тоже неплохо играла на скрипке, и музыка окружала Антонио с самого детства. Ему безумно хотелось не только слушать их игру, но и самому играть те мелодии, которые звучали в маленькой огненно-рыжей головке.
В 5 лет родители начали учить его играть на скрипке, малыш был настолько способным учеником, что уже к 10 годам мог свободно подменять отца в Капелле. Руководитель Капеллы так полюбил маленького рыжеволосого гения, что сам начал учить его композиции и игре на органе.
Настойчивость и целеустремленность Антонио поражала, он всегда очень много работал, несмотря на свое слабое здоровье. Приступы удушья мучили его с детства. Когда музыкант начинал задыхаться, ему казалось, что он снова там, в заколоченном гробике, воздуха остается совсем мало, и надо успеть сделать что-то очень важное. Что-то, ради чего он остался жить на этом свете. Он писал необыкновенно много и быстро, музыка звучала в нем всегда.
Антонио Вивальди не только сочинял концерты, оперы, духовную музыку, но и был виртуозным исполнителем, много преподавал, работал импресарио в театре, ставил почти все свои оперы сам, объездил с гастролями всю Италию.
Неизвестно, откуда брались силы в этом маленьком, больном теле. Казалось, сам Бог помогал ему выжить и рассказать людям о том, как можно победить болезнь и не сдаваться.
Невозможно найти другую музыку, в которой было бы так много жизненной силы, энергии и гармонии, солнца и света, как в его концертах…





Глава 13


- Да, нам рассказывала эту историю в школе учительница по музыкальной литературе, - поёжилась, словно от холода Маша, - я тогда всё пыталась представить себе этого заживо похороненного малыша. Представляешь, что было бы, если бы он так вовремя не очнулся? Мы никогда не услышали бы музыку великого Антонио Вивальди. Боже, и ты видел это своими глазами?
- Видел, и был поражён силой воли этого человека, он ведь родился совсем больной, а так много успел сделать. Знаешь, после этого чудесного воскрешения злые языки его долго считали дьяволом, и музыку его сатанинской. А уж после того случая, когда он убежал в ризницу прямо во время службы, инквизиция чуть не сожгла его на костре, потом, правда, признали сумасшедшим и отпустили.
- Правду говорят, что все гении просто немного сумасшедшие, - улыбнулась Маша, - Я где-то читала, что за гениальность и за сумасшествие отвечает один и тот же ген, чуть-чуть в сторону свернул, и всё...
- Да уж, тут главное родителям не переборщить, - улыбнулся в ответ Дима.
- Дим, ну а дальше, после института, ты ведь уже был взрослым, и, наверное, понял, что для тебя важнее, и посвятил свою жизнь музыке, да?
- Да нет, Маш, я в армию ушёл, отслужил, как положено, потом женился, и чуть было совсем не завязал с музыкой.
- Как это? – широко раскрыла глаза Маша.
Он на мгновение задумался, а потом продолжил…

- О, Боже, опять…
Дима развернулся и вышел из дома, не успев в него зайти. Увидев в глазах жены очередной скандал, и не желая развивать тему, он предпочёл вернуться на улицу. Впрочем, там было не лучше. Нудный осенний дождь моросил, не переставая, с самого утра. Настроение испортилось вконец. Дима медленно шёл по улице, раздумывая, к кому из друзей он мог бы сейчас заглянуть.
В соседнем доме призывно светились Лёвины окна, но к нему идти не хотелось. Именно там, на дне рождения друга, он и познакомился со своей будущей женой. Молодая, очень красивая и стройная девушка с длинными русыми косами так понравилась Диме, что он тут же начал ухаживать за ней.
Он пошёл тогда провожать её, а потом долго искал встречи, чтобы снова заглянуть в эти прекрасные глаза, и увидеть там, как ему казалось, бесконечную любовь. Дима сразу же решил, что это судьба и предложил пожениться. Она согласилась. Если бы он только знал, как быстро любовь в её глазах сменится сначала безразличием, а потом почти ненавистью.
Дима шёл домой, как на минное поле. Бесконечные, выматывающие душу, скандалы и упрёки измучили его вконец. Не помогло даже рождение дочки, а потом и сына. Дима перестал ездить на концерты, чтобы не раздражать жену, загрузил себя на полную катушку работой, бесконечно добывая для семьи деньги, но их всё равно вечно не хватало, что вызывало бури негодования и недовольства с её стороны.
Иногда ему казалось, что эта бессмысленная суета никогда не кончится, что он тратит жизнь как-то не так, как нужно. Единственным спасением оставалась музыка. Дима старался подольше задержаться на работе, чтобы приходить домой, когда жена уже спит.
Тогда он тихонько раздевался, пробирался на кухню, быстренько чего-нибудь перекусывал и бежал к инструменту. Надев наушники, чтобы не мешать домашним, он бесконечно экспериментировал со звуками.
Хотя, в последнее время, вконец вымотавшись, он стал очень сильно уставать, и на музыку частенько уже не оставалось сил, а иногда, после очередной ссоры, не было и желания…




Глава 14


- Выходи, Луи! Мы опоздаем на занятия! Нас ждут в капелле…
Отец искал его уже полчаса, но Луи совсем не хотелось идти на занятия музыкой. Он спрятался за огромным дубом, росшим недалеко от дома, который был его давним другом и частенько спасал от неприятностей.
Отца Луи по-своему любил, хотя тот был довольно мрачным и взбалмошным человеком. Работая певчим в Боннской придворной капелле, отец мечтал, чтоб его сын стал великим музыкантом. Маленький Луи вынужден был часами заниматься музыкой в то время, когда его сверстники носились по двору, весело играя. Малыш боялся подходить к ребятам, они частенько грубо подшучивали над ним и никуда не брали с собой.
Луи больше нравилось смотреть в небо, там летали большие, красивые и свободные птицы. Иногда ему удавалось убежать в лес, где часами он мог любоваться на маленькую травинку, или цветок, удивляясь, откуда в них столько красоты. Еще он любил сидеть у ручья, и слушать, как журчит вода по мелким камушкам.
Во всем этом он видел и слышал свою музыку, прекрасную и волшебную, совсем не такую, какую заставлял разучивать отец. Иногда он пытался подобрать свои мелодии на органе, или клавесине, и всем музыкантам в Боннском придворном оркестре очень нравились его импровизации. Он, наравне с взрослыми, играл в концертах, и любители музыки прочили ему великое будущее…
Но сегодня Луи был очень расстроен. Утром отец сказал ему, что он не будет больше ходить в школу, чтоб все свое время посвящать только занятиям музыкой. Маленький музыкант решил бежать. Его безумно влекла к себе далекая и прекрасная Вена, город великих музыкантов, царство музыки…
Людвиг проснулся. Он давно уже вырос из того маленького задумчивого мальчишки в старого, угрюмого, нелюдимого композитора. Его произведения были широко известны, их играли лучшие музыканты. Сам он уже не мог играть и давно не выступал в концертах. Он вообще не любил показываться на людях из-за своей болезни.
Он посмотрел в окно, там вовсю бушевала весна. Раньше музыкант любил это время года, когда хотелось жить, творить, сама природа давала много тем для его творчества. После долгой зимней спячки она будто просыпалась, и многообразие самых прекрасных звуков наполняло мир. Это были звуки самой жизни. Но сейчас он совсем не слышал их, и отчаяние наполнило душу с новой силой.
Воспоминания нахлынули на него снова…
Вена! Наконец то он приехал сюда, один Бог знает, как мальчишка добирался до этого прекрасного города. Но ему очень хотелось быть здесь, и вот он добился своего!
Вскоре Луи познакомился с Моцартом, и великий маэстро признал его! Луи играл для него свои самые лучшие импровизации, и Моцарт, выбежав после концерта к его друзьям, которые ждали в соседней комнате, возбужденно сказал:
- Берегите его, однажды он заставит говорить о себе мир…
Потом Луи упросил маэстро Гайдна давать ему уроки музыкального сочинения. Он очень хотел достичь совершенства в своем искусстве. Старик Гайдн любил его, хотя однажды сказал ему:
- В вашем творчестве есть вещи прекрасные, и даже чудесные, господин Бетховен. Но очень часто музыка ваша столь угрюма, мрачна и тревожна, что на душе делается скверно и весьма неспокойно...
Они частенько спорили о стилях в музыке, но, несмотря на различия во взглядах, Луи очень многому научился у маэстро. Он даже посвятил учителю свои первые три сонаты.
Некоторое время талантливый юноша учился композиции у Альбрехтсбергера, автора отличного учебника по композиции. Своим упрямством Луи бесконечно раздражал учителя, так что тот однажды воскликнул:
- Этот тупица ничему не научился и ничему никогда не научится!
Но Луи вовсе не был тупицей, просто у него были свои понятия о композиции, которые он пытался рассказать Альбрехтсбергеру, а тот ничего не хотел слушать от молодого музыканта, считая, что может дать ему намного больше.
Луи не стал спорить, просто ушел от него и начал выступать с концертами. В музыке его всегда было что-то странное и необычное, такое же загадочное, как он сам.
Концертные выступления Луи в Вене, Праге, Берлине, Дрездене, Буде проходили с огромным успехом, но его это не радовало. Он чувствовал, что теряет слух. Оркестр с каждым разом звучал для него все тише и тише.
Он боялся говорить об этом с людьми, ему казалось, что на этом жизнь заканчивается, музыкант не может быть глухим. Отчаяние захватило его, и, не зная как справиться с нагрянувшей бедой, Луи решил покончить жизнь самоубийством.
Как сейчас он помнил свое состояние тогда, когда он долго обдумывал, как именно он это сделает, Луи даже написал завещание. Оно сейчас лежало в шкафчике, где хранились все его бумаги. Он много раз потом перечитывал этот пожелтевший листок:
« Моим братьям прочесть и исполнить после моей смерти.
О, люди, считающие или называющие меня неприязненным, упрямым, мизантропом, как несправедливы вы ко мне!
Шесть лет, как я страдаю неизлечимой болезнью, у меня недоставало духу сказать людям: говорите громче, кричите, ведь я глух. Мое несчастье для меня вдвойне мучительно потому, что мне приходится скрывать его.
Для меня нет отдыха в человеческом обществе, нет интимной беседы, нет взаимных излияний. Когда же я бываю в обществе, то меня кидает в жар от страха, что мое состояние обнаружится…»
Дописав тогда до этого места, он отложил перо и задумался. Луи не заметил, в какой момент темнота в комнате начала рассеиваться, и в углу, над образами, появился странный мерцающий свет. Он смотрел на этот свет и не мог оторваться. Потом Луи услышал голос, звучавший как будто из его собственного тела:
- Почему ты решил уйти из жизни?
- Но я не могу так жить, я музыкант и я глух, моим мечтам не суждено сбыться, я не могу писать музыку! - отчаянно закричал Луи, едва сдерживая слезы.
- Но ты ведь много раз играл ноты, и помнишь, как они звучат, ты можешь написать ими о своих страданиях, можешь написать музыку, которая будет лечить людей, когда им будет плохо так же, как и тебе…
- Кто ты?
- Ионим…
- Ионим? – Переспросил Луи, но ответа не услышал…
Свет исчез, он просто рассеялся, горела только свеча на столе, молодой музыкант не мог поклясться, что он видел всё это наяву.
 - Наверное, я просто устал, - подумал он тогда…
Но умирать уже не хотелось. Он думал о том, что даже если станет совсем глухим, музыка не покинет его, он не сможет играть, но написать ноты он сможет и без слуха, ведь есть еще его внутренний слух, который навсегда останется с ним. Посмотрев на свое завещание, он решил все-таки дописать его:
«Какое, однако, унижение чувствовал я, когда кто-нибудь, находясь рядом со мной, издали слышал флейту, а я ничего не слышал, или он слышал пение пастуха, а я опять-таки ничего не слышал! Такие случаи доводили меня до отчаяния; еще немного, и я покончил бы с собою. Меня удерживало только одно - искусство.
Искусству моему я обязан тем, что не покончил жизнь самоубийством.
О, люди, если вы когда-нибудь это прочтете, то вспомните, что вы были ко мне несправедливы; несчастный же пусть утешится, видя собрата по несчастью, который, несмотря на все противодействие природы, сделал все, что было в его власти, чтобы стать в ряды достойных артистов и людей.
Прощайте и не забывайте меня совсем. Будьте же счастливы.
Людвиг Бетховен. Гейлигенштадт, 1801 год »
Он прощался с прежним Луи, одиноким, больным, не уверенным в своих силах. Теперь он знал, что Бог не покинет его, он не останется наедине со своим горем.
Утром вдохновение нахлынуло на него с новой силой, великий композитор начал писать свою восьмую фортепианную сонату, он давно обдумывал ее, но чего-то не хватало ему для того, чтоб закончить произведение. Сейчас он изживал свою беду и страдание в этой музыке, она несла утешение, Луи безумно хотел помочь себе и другим людям, испытывающим горечь и разочарование в этой жизни.
Вскоре судьба подарила ему встречу с удивительной и прекрасной девушкой. Джульетта попросила Луи стать ее учителем музыки. Она так любила слушать, когда долгими осенними вечерами он играл ей на фортепиано. Склонив свою прелестную головку, она влюбленно смотрела на своего маэстро. Ей казалось, что сам ангел спустился с небес, чтобы играть для нее эту божественную музыку.
 Луи был влюблен как мальчишка, ему хотелось рассказать всем о своем счастье. Вдохновение не покидало его, музыка уже не была такой мрачной, именно тогда он написал самое лучшее произведение в своей жизни. Бетховен назвал его очень романтично: «Лунная соната».
Любовь давала ему силы справляться с болезнью, но он все равно пытался скрывать свое состояние. Он не рассказывал Джульетте о своей глухоте, боясь, что она разлюбит его, и предпочел расстаться с ней раньше, чем станет совсем глухим…
Луи очень много писал, он хотел успеть рассказать о своем несчастье. Сам бесконечно страдая, он пытался помочь другим, попавшим в беду.
Когда бедный музыкант совсем перестал слышать, ему пришлось завести разговорную тетрадь, чтобы вести беседы с людьми, потом этих тетрадей становилось все больше, он писал в них все, что с ним происходило, уже не стесняясь своей глухоты, которую невозможно было скрыть.
Луи не переставал писать, музыка отчетливо вставала в его воображении. Он знал, как должна звучать та или иная нота, помнил звуки, которые слышал в той, другой жизни, когда еще был молод и счастлив, и хотел покорить весь мир своим талантом.
Сегодня он закончил последнюю, девятую симфонию, по сути, написав другое, музыкальное завещание тем, кто будет жить после него, зная, что осталось совсем немного времени. Луи давно не вставал, одиночество давило и угнетало, всё дальше отдаляя от людей, которые когда-то были близки и дороги ему. Посмотрев в окно, он увидел бушующую грозу.
Ветер с треском ломал деревья, гремел гром, лил сильный дождь, природа как будто хотела, чтоб он в последний раз услышал ее весеннее звучание. Вдруг музыканта ослепила яркая вспышка молнии, и Луи показалось, что он действительно услышал гром.
Подняв правую руку вверх и, крепко сжав кулак, он посмотрел в небо со строгим, угрожающим лицом. Когда он опустил поднятую руку на постель, глаза его наполовину закрылись. Больше он не дышал, сердце великого музыканта остановилось.
Луи победил свой страх, свою боль, свое отчаяние, он написал все, что должен был написать и мог теперь спокойно умереть…

Глава 15


Дима остановился на краю огромной лужи, обойти которую было просто невозможно. Ночью гремела сильная гроза, и вот теперь эти нескончаемые лужи весело рябили от легкого весеннего ветерка. На другой стороне, прямо напротив него, задорно прыгали вечные оптимисты воробьи. Дима где-то слышал, что у воробьёв глаза устроены по-особенному, отчего они видят окружающий мир в розовом цвете.
Наверное, поэтому они никогда не грустили, даже холодной и лютой зимой, а по весне и вовсе оживали, радуясь солнышку и обильному количеству дождевых червей, вылезающих после дождя на теплый асфальт.
Дима постоял ещё немного, наблюдая за весёлой вознёй купающихся воробьёв, и слегка завидуя их беззаботности, потом повернул назад, чтобы перейти на другую сторону дороги. Взгляд упал на Крестовоздвиженский храм, любовно называемый раньше прихожанами «Собором 12 апостолов» за то, что в двадцатых годах, когда закрывались поочерёдно все церкви в Екатеринбурге, духовенство переходило служить сюда, и иногда здесь одновременно служили до 12 священников. Одно время он считался даже Кафедральным собором Екатеринбургской епархии.
Потом храм всё же закрыли, и долгое время в нём был клуб, сменившийся художественными мастерскими, но не так давно справедливость восторжествовала, и храм снова передали Екатеринбургской епархии, начав восстанавливать.
Несмотря на ремонт, Дима любил заходить сюда, иногда вместе с детьми. Здесь не было показного блеска и величия, отбитая со стен штукатурка с оставшимися кое-где фрагментами росписи, собранные с миру по нитке не самые дорогие иконы, даже пол пока ещё был наполовину разобран, но службы уже шли, несмотря ни на что.
Храм восстанавливался очень медленно на скромные средства прихожан, видно было, что в его строительстве не участвуют ни бандиты, ни воры, может быть, потому и атмосфера в храме сохранялась тёплая и доброжелательная, несмотря на холод и разруху.
Диме вдруг очень захотелось зайти туда. После яркого весеннего уличного шума и гвалта, тишина, царившая внутри, показалась просто необыкновенной. Невысокий, рыжеватый отец Мефодий, увидев постоянного посетителя, улыбнулся, и, поздоровавшись, вышел на улицу. Дима остался совсем один, только тихое потрескивание догорающих свечей в подсвечниках нарушало абсолютную тишину храма…
Он подошёл к иконе Симеона Верхотурского. Диме очень нравилась эта икона. Святой был изображён на ней не так, как обычно, у реки Туры с удочками, а на тёмном фоне в чёрной простой одежде. Его выразительные глаза смотрели на входящих в храм с отеческой лаской и состраданием, понимая, что люди идут к нему за исцелением от своих болезней.
Дима постоял возле иконы, думая о неисповедимости путей Господних. Ведь не мог же обыкновенный нищий странник, зарабатывающий на жизнь шитьём шуб и ловлей рыбы знать, что после смерти станет великим святым, одно прикосновение к мощам которого, поможет многим людям излечить тяжёлые недуги. Не знал, а просто делал то, что считал нужным, не брал денег за работу, не ловил рыбы больше, чем мог съесть, жил честно и праведно, рассказывая людям о Боге и призывая их к чистоте духовной.
- Может, действительно так и надо жить, - горько усмехнулся Дима, - только вот, почему-то, не всегда получается…
Постояв ещё немного, он пошёл дальше, к иконе Божьей матери, которую Московская Епархия подарила храму, её совсем недавно привезли сюда из Москвы, и она ещё стояла на самом почётном месте. Об этой иконе ходила молва, что она исцеляет души людей.
Он подошёл поближе, взял одну свечу, лежавшую на краю подсвечника, и, подпалив её от соседней, почти догоревшей, установил рядом. Слова молитвы пришли сами, как будто он их уже когда-то знал, потом забыл, а вот сейчас, перед святым образом, они снова возникли в памяти…
Дима просил Богородицу направить его на путь истинный, помочь ему найти дорогу в жизни, выйти из этого заколдованного круга, который почти засосал его, как жуткая болотная трясина, и не хотел выпускать…
- Ничего, ничего милый, всё будет хорошо, всё у вас наладится, - вдруг услышал он мелодичный женский голос.
Ощущение было таким, будто Богородица ответила на его молитву, Дима испуганно обернулся, рядом стояла женщина, одетая в черную монашескую одежду. Он не слышал, когда она подошла, вернее, он мог поклясться, что вообще никаких посторонних звуков в этот момент не было: ни стука двери, ни скрипа ещё не до конца приколоченных половиц, женщина будто возникла из воздуха.
- Кто вы? - спросил он тихо.
- Послушница, - сказала она и улыбнулась ему в ответ, - Простите, если напугала, я хотела сказать вам, что вы будете лечить людей, и у вас всё будет очень хорошо.
- Лечить людей? – Переспросил он удивлённо, - но каким образом? Я ведь не врач.
- Молитесь, и Господь приведёт вас туда, куда нужно…
Женщина ещё раз улыбнулась и, отойдя к иконе Симеона Верхотурского, подняла вверх голову, что-то тихонько нашёптывая, и иногда осеняя себя крёстным знамением. Дима, проводив её удивлённым взглядом, тоже хотел продолжить молитву, но странное предсказание женщины не давало покоя и он, решив расспросить её поподробнее, снова обернулся, только в храме уже никого не было. Незнакомка исчезла так же внезапно, как и появилась.
Озадаченный, Дима вышел на улицу, и неторопливо пошёл вдоль дороги, наслаждаясь весенним воздухом и раздумывая о том, что услышал от этой странной послушницы…


Глава 16


- Дима! Дим! - услышал он голос друга и обернулся. На другой стороне дороги Лёва, широко улыбаясь, пытался перебежать к нему, но не пускал непрекращающийся поток транспорта. Наконец, ему это удалось, и старые друзья, нечаянно встретившиеся после 2 лет разлуки, радостно обнялись.
- Лёвка, чёрт, здоровый какой стал, куда пропал то?
- Я же в Тель-Авиве сейчас живу, работаю там начальником отдела полиции, приходится держать себя в форме, сейчас к маме вот в гости выбрался ненадолго, а ты?
- Здорово, а я всё здесь, работаю на заводе, главным инженером.
- Как жена? Дети?
Дима опустил голову и тихо сказал:
- Развелись мы, дети со мной остались. Недавно с девушкой замечательной познакомился, Надя зовут, пытаюсь вот всё сначала начать, пока вроде нормально.
- Извини, не знал, - потупился Лёва, - Но, может, это и к лучшему? Я слышал, что вы не очень то ладили. Музыку то ещё пишешь?
- Конечно, пойдём ко мне, я тебе поставлю кое-что послушать.
- Да я бы с радостью, но знаешь, с дороги, двое суток не спал, голова трещит, не до музыки.
- Да пойдём, сто лет не виделись, у меня вино есть хорошее, по пять грамм, и голова болеть перестанет.
- Ну, ладно, уговорил, - рассмеялся старый друг, и они потихоньку пошли вдоль улицы, наперебой вспоминая детство и школьных друзей.
Дома Лёва по-хозяйски устроился на диване, Дима включил ему свою последнюю композицию и вышел на кухню, налить вина и настрогать сыра с колбасой, самую быструю закуску.
Через 5 минут, зайдя в комнату, Дима обнаружил, что Лёва, блаженно улыбаясь, и слегка похрапывая, сладко спит под его музыку. Он тоже улыбнулся, и, тихонько присев рядом, пригубил из своего бокала. Музыка успокаивала, он слушал её и снова вспоминал детские годы, в которых Лёва всегда был рядом. Задумавшись, Дима даже не заметил, что композиция закончилась, а Лёва давно проснулся и удивлённо смотрит на него.
- Слушай, а ты случайно не доктор?
- С чего ты взял? – улыбнулся Дима.
- Да голова то совсем прошла, будто и не болела, а ведь пять минут назад готов был на стенку лезть.
- Да ладно, не преувеличивай, просто поспал, отдохнул.
- Ага, целых пять минут поспал, да она только заиграла, я отключился, какие-то видения в голове начались, музыка кончилась, и я проснулся, а голова не болит.
- Ну и ладно, хорошо же, чего расшумелся?
- Слушай, ты запиши мне эту свою музыку, я маме дам послушать, у неё всё время давление, головные боли мучают.
Дима озадаченно улыбнулся, уже не в первый раз ему говорили, что его музыка имеет какие то лечебные свойства, а он не очень то в это верил. Но ведь Лёва врать не будет, и Дима твёрдо решил проконсультироваться с каким-нибудь специалистом в этой области.
Утром Надюшка как раз собиралась к очень известному психотерапевту на консультацию и усиленно звала его с собой. Дима всё отнекивался, но теперь любопытство взяло верх, и он, прихватив кассету со своей музыкой, отправился вместе с женой к врачу.
Светило долго разговаривал с ним, и с Надюшкой, слушал музыку, а потом твёрдо заявил: - Вы, дорогой мой, заблудившийся апостол, и с вашей музыкой ещё очень долго будут разбираться потомки…


Глава 17


- Вольфи, ну, пожалуйста, я очень хочу туда поехать!…
- Констанция, дорогая, ты каждый год ездишь в Баден-Баден, я не вижу у тебя особых проблем со здоровьем, и потом, ты же знаешь, у нас сейчас трудно с деньгами.
- Ну, милый, с деньгами у нас всегда трудно, а я так устала, мне просто необходимо поменять обстановку, отдохнуть, и потом малышу лучше появиться на свет там, на водах.
Констанция снова взглянула в зеркало, кокетливо нахмурив бровки и погладив сильно округлившийся животик, улыбнулась сама себе, подумав:
- А я ещё вполне ничего, несмотря на беременность, которая вот-вот должна разрешиться. Только бы малыш был похож на меня, вдруг Моцарт догадается, что ребёнок не его. Впрочем, сам виноват, ведь я много раз хотела родить ему, но дети умирали, выжил только один. А уж этого малыша я Богу не отдам, я буду любить его, как моего дорогого Франца. Как бы выпросить у мужа денег на курорт, и родить там, чтобы хоть немного придти в себя…
Моцарт исподлобья взглянул на неё и нахмурился, он давно подозревал свою жену в неверности, да и злые языки постоянно подогревали в нём ревность. Но как уговорить её не ездить, если он знал, что за уговорами последует скандал с закатыванием глаз, истерикой и прочими прелестями, а ему срочно нужно написать арию для очень известной приезжей скрипачки, которую он обещал к завтрашнему вечернему концерту, и совершенно забыл об этом.
Музыкант отвернулся к роялю, и начал быстро писать ноты, демонстрируя любимой свою занятость, та, надув губки, вышла из комнаты, не забыв на прощание хлопнуть дверью. Моцарт отложил листок с нотами, принявшись усиленно растирать пальцы рук. Почему-то начали сильно болеть суставы. Иногда они распухали так, что он не мог держать перо. Эти непонятные боли наводили на ужасные мысли.
Ему казалось, что его травят каким-то ядом, постепенно подсыпая в еду, чтобы смерть не наступила мгновенно, а медленно уничтожала изнутри. Но подозревать своих близких в столь страшном грехе было выше человеческих сил, и он старался не думать об этом, хотя сладковатый запах смерти мерещился в последнее время везде.
Музыкант встал, медленно подошёл к окну. Больше всего его сейчас занимала опера «Волшебная флейта». Хотелось скорее закончить её. Опера должна была выйти замечательной. Старый друг Шиканедер написал чудесное сказочное либретто.
В душе Моцарт всё ещё оставался тем маленьким гениальным Вольферлем, который в юном возрасте объездил с отцом и старшей сестрой Наннерль всю Европу, сводя с ума придворных дам своими музыкальными фокусами…
Не по годам серьезный малыш, в напудренном парике и парадном камзоле с саблей на боку, который играл на клавесине сложнейшие произведения без единой ошибки, и кроме того, сам писал замечательную музыку, не мог не вызывать слезы умиления у восторженной публики.
У него был абсолютный слух. Отец часто забавлялся, давая ему различные музыкальные испытания, например, сыграть на клавесине одним пальцем, или с завязанными глазами, иногда наоборот закрывал клавиши платком, и малыш играл вслепую.
Он мог разгадать любую ноту, которую издавали часы с боем, колокольчики, или рюмки, и тут же сыграть ее на инструменте. Казалось, что его диковинным способностям нет конца.
Тогда, в детстве, после очередного концерта он мог запросто забраться на колени к самой королеве, и преданно глядя ей в глаза спросить: - А разве вы меня не любите? И растроганная королева прощала ему все шалости, осыпая деньгами за его детскую непосредственность.
Вот и теперь, уже став взрослым, в душе он продолжал оставаться ребёнком, совершенно не умеющим экономить, оттого денег вечно не хватало, они словно уходили сквозь пальцы, сколько бы он ни зарабатывал.
Иногда, если нужно было срочно написать какой то заказ, а сил уже не было, он писал всю ночь, и чтобы не уснуть, просил Констанцию приготовить его любимый пунш и почитать вслух сказки. Моцарту нравилось, как забавно она читает, заливисто хохоча над каждой шуткой, он смеялся вместе с ней, и усталость всегда отступала.
- Констанция, о господи, что станет с нею и с детьми, если я умру? – невесело подумал Моцарт, и его глаза затуманились слезами…
Ещё немного погрустив у окна, и решив, что ему срочно нужно развеяться, Вольфганг быстро оделся и вышел на улицу. Самая середина лета, почему-то, не спешила согреть солнышком, словно осенняя Вена встретила его серым непроглядным туманом.
Впрочем, было совсем не холодно, разве что сырость, стоявшая в воздухе, навевала тоску и неуют. Он плотнее завернулся в пальто и неспешным шагом направился в парк, любимое место отдыха венцев.
Моцарт неторопливо шёл по тропинке, стараясь отвлечься от грустных мыслей, ему вдруг вспомнилась чудесная сказка, которую часто рассказывал ему отец о том, как он родился. Моцарт не очень то верил, что так всё и было, но старик Леопольд клялся и божился, что сын был подарен ему Богом…
Поздними зимними вечерами, обычно после какого-нибудь особо удавшегося концерта, довольный отец садился у окна, смотрел в звёздное небо и неторопливо рассказывал, как в то воскресное утро у его жены, Анны-Марии, матери Вольфганга, начались схватки. Это был уже седьмой ребенок, но над ними как будто висел злой рок. Из предыдущих шести выжила только одна Мария-Анна, прелестная малышка, милая и нежная Наннерль.
Вот и тогда врач, который провел у постели роженицы целый день, не скрывал своей тревоги. Бедная Анна-Мария очень сильно мучилась, но ребенок, казалось, совсем не спешил на белый свет. А им обоим так хотелось мальчика, неугомонного, озорного сорванца, который весело носился бы по дому, играя со старшей сестрой.
Время тянулось очень долго, невыносимо долго, казалось, оно было таким же густым, как этот туман. Леопольд посмотрел на часы – уже 19-40. Он снова перевел взгляд на небо, туман кое-где начал рассеиваться, и сквозь него выглянули первые робкие звездочки, слегка подмигивая, словно обещая, что все будет хорошо. Отец не заметил, как увлекся, рассматривая этих маленьких небесных посланников, которые все четче вырисовывали свои вечные узоры на вечернем небе.
Вдруг одна из самых ярких и красивых звездочек отделилась от своего места и плавно полетела вниз, сгорая на лету и постепенно теряя яркий свет. Леопольд зачарованно провожал ее взглядом до самой земли, и в тот момент, когда она уже почти не была видна, раздался бой часов, слившийся с громким криком роженицы. И тут же он услышал еще один крик, совсем слабенький, но показавшийся ему самой прекрасной музыкой на этой земле, крик только что родившегося человека.
Леопольду почудилось, что это та самая упавшая звездочка подарила свое сияние их маленькому сыну, который, наконец, соизволил увидеть белый свет. Счастливый отец вбежал в соседнюю комнату, измученная Анна-Мария улыбалась, глядя на малыша, и шептала: - Мой маленький звездочет, - оказалось, она тоже видела ту сгоревшую звездочку. Это было похоже на чудо, и снова взглянув в небо, Леопольд мысленно поблагодарил Господа…
Вспомнив эту чудесную сказку, Моцарт горько усмехнулся. Многие говорили ему потом, что он не от мира сего. Он всегда жил весело, несмотря на нищету, которая иногда вдруг незаметно подкрадывалась к его семье, никому не отказывая в помощи.
Музыкант мог отдать мало знакомому человеку последнюю рубаху, и ни разу не пожалеть об этом. Он не знал власти денег, они легко приходили к нему, но так же легко и уходили. Лишь Констанция с её всё возрастающими требованиями никогда не давала забыть ему о том, что он должен заботиться о своей семье.
Бог дал ему чудесную возможность писать музыку, и за это Моцарт был несказанно благодарен ему. Музыка стала его жизнью, она спасала от всех бед и неурядиц, она жила в нём постоянно, не давая спать, есть, заниматься чем-то ещё. Он бы мог зарабатывать больше денег, став не музыкантом, а кем-то другим, но в том то и штука, что Моцарт был музыкантом потому, что не мог не быть им.
Даже сейчас, когда он шёл по осеннему парку, и вспоминал своё счастливое детство, в голове шла напряжённая работа. Он внимательно прислушался к звукам, появившимся сейчас внутри него, музыка была неимоверно печальной.
Необыкновенной красоты аккорды торопились сложиться в единое целое, будто отпевая кого-то. Музыкант встряхнул головой, пытаясь избавиться от грустных мыслей, но ему это не удалось, музыка зазвучала ещё громче. Мало того, в неё вмешался посторонний звук, это был стук лошадиных копыт, цокавших по тропинке где-то недалеко.
Он оглянулся, но густой, словно парное молоко, туман укрывал всё вокруг белой пеленой, сквозь которую невозможно было ничего разглядеть. Моцарт отошёл к краю тропинки, чтобы нечаянно вынырнувшая из тумана повозка не затоптала его. Вскоре показалась двуколка, на козлах которой сидел странный человек.
Высокий и очень худой, почти прозрачный, одетый во всё чёрное незнакомец, проезжая мимо, повернулся всем телом к Вольфгангу и, приподняв над головой широкополую шляпу, поклонился ему, приветствуя.
Моцарт мог поклясться, что не видел его раньше, эти холодные, пустые, ничего не выражающие, словно обдающие замогильным холодом, глаза он бы запомнил навсегда.
Моцарт из вежливости поклонился в ответ, двуколка промчалась мимо, оставив его в ещё более отвратительном настроении, чем до сих пор. Вернувшись домой, Моцарт долго не мог отделаться от мрачных мыслей и та печальная музыка, которую он услышал в парке, продолжала звучать в его голове, обрастая всё новыми и новыми пассажами.
Констанция, вновь забежав к нему перед ужином, заметила, что муж не в себе, и не стала донимать его с просьбами, а предложила приготовить пунш для поднятия духа. Он согласился, надеясь, что хотя бы любимый напиток исправит положение дел.
Сидя за роялем и пытаясь закончить арию, заказанную ему для завтрашнего концерта, он немного отвлёкся от грустных мыслей, когда снова вошла жена, принеся большой бокал с пуншем, и сказала, что внизу ждёт незнакомый гость. Недовольный тем, что его отвлекают от работы, Моцарт вышел в гостиную и оцепенел.
В большом кресле, удобно устроившись, сидел тот самый незнакомец, которого он встретил в парке. Приподнявшись, тот поклонился хозяину дома и произнёс таким же холодным, скрипучим и неприятным, как и он сам, голосом:
- Добрый вечер, маэстро Моцарт, прошу простить меня за столь неожиданный визит, но мне хотелось бы сделать вам заказ.
- Чем могу служить? – холодно ответил Моцарт, которому хотелось поскорее отделаться от этого страшного человека. Про себя он решил, что ни за какие деньги не возьмёт этот заказ.
- У меня недавно умерла любимая жена, и я хочу заказать «Реквием», чтобы достойно почтить её память. А так как вы очень талантливы, и говорят, что ваш бесценный талант подарен вам самим Господом, я бы очень хотел, чтобы написали сие произведение именно вы, маэстро. Я готов заплатить большие деньги.
Незнакомец снова привстал и поклонился Моцарту, выражая своё глубочайшее почтение.
За дверью послышалось шуршание юбок, и в гостиную плавно вплыла Констанция, сияя своей самой ослепительной улыбкой. Моцарт понял, что она слышала весь разговор, стоя за дверью, и теперь не отстанет, пока он не согласится на просьбу этого странного незнакомца. Тяжело вздохнув, Вольфганг спросил:
- И сколько вы готовы заплатить?
- Сто червонцев сейчас, авансом и столько же по окончании работы, надеюсь, что вы постараетесь написать «Реквием» как можно скорее.
Моцарт мельком взглянул на Констанцию, от таких головокружительных денег она разрумянилась, заблестевшие глаза ясно говорили о том, что если он откажется, то жена будет пилить его до окончания жизни.
- Я согласен, - кивнул музыкант, и незваный гость, вытащив из-за пазухи небольшой кожаный мешочек, многозначительно позвякивавший в руках, положил его на стол.
Моцарт не стал пересчитывать червонцы, холодно попрощавшись с незнакомцем, музыкант вышел из гостиной. Констанция рассыпаясь в благодарностях, проводила гостя до дверей, и поспешила вслед за мужем, неся в руках заветный мешочек.
- Милый, теперь я могу поехать в Баден-Баден? – проворковала она самым нежным голоском, на какой только была способна.
- Делай что хочешь, дорогая, - устало произнёс Вольфганг, и, взяв бокал с пуншем, сиротливо оставленный на рояле, сел на маленький диванчик у стены, прикрыв глаза. Ему показалось, что эта беседа вынула из него последние силы. Констанция не уходила, она стояла у дверей, переминаясь с ноги на ногу, словно хотела что-то сказать.
- Ну что ещё? – нервно переспросил Моцарт.
- Милый, а ты не будешь против, если Франц Ксавер поедет со мной, мне ведь может понадобиться помощь, - промямлила Констанция, опустив глаза.
 Подозрение в измене жены вспыхнуло в нём с новой силой и превратилось почти в железную уверенность, но почему-то Моцарту стало всё равно, он почувствовал себя опустошённым и бесконечно одиноким.
- Нет, - прошептал он, не открывая глаз, - я не против, только оставь меня сейчас.
Дверь потихоньку закрылась и Констанция, шелестя своими бесконечными юбками, наконец, ушла. Музыка, которую он услышал ещё в парке, снова зазвучала в его голове с неистовой силой, теперь он знал, что это за музыка. Это был «Реквием» по нему самому. Жить ему оставалось совсем немного, ровно столько, сколько нужно для выполнения этого заказа.
- Господи, ну почему ты так несправедлив ко мне? Ведь мне всего 35 лет, я ещё слишком молод, - думал он в отчаянии. Сам себе он не смог бы объяснить, откуда взялось это мрачное предчувствие, казалось бы, что такого, обычный заказ, но нет, он чувствовал приближение смерти и раньше, а теперь был уверен, что это конец. Большими глотками выпив довольно крепкий пунш, Вольфганг прилёг на диванчик прямо в одежде, почувствовав, как закружилась голова и неимоверная слабость охватила всё тело.
Где-то там носилась по комнатам жена, собирая вещи, его, когда-то самый любимый, ученик Франц слишком усиленно помогал Констанции. Вольфганг вновь почувствовал себя бесконечно одиноким, уставшим, больным человеком. Он вдруг понял, что сейчас ему не к кому пойти, просто поговорить по душам, поделиться своими страхами и сомнениями.
Снова вспомнился отец, который всегда был рядом, пока Моцарт не решил стать самостоятельным и уйти со службы у ненавистного зальцбургского архиепископа, а потом уехать в Вену, женившись на Констанции. Отец был против их брака, но Моцарт младший настоял на своём решении.
Впрочем, первое время они были почти счастливы, несмотря на то, что Констанция оказалась лишь слабым подобием своей сестры, в которую Моцарт давно и безответно был влюблён. Потом, видимо, Констанции надоели его непостоянные заработки, когда было пусто, она укоряла его, когда густо – мгновенно спускала куда-то все деньги, и снова была недовольна.
Она начала искать счастья на стороне, он это чувствовал и очень переживал, но бросить музыку ради постоянного заработка было выше его сил. Супруги всё больше отдалялись друг от друга, даже единственный, выживший из шести ребёнок, которого они так долго ждали, не смог скрепить их союз, когда-то казавшийся прочным.
Эти грустные мысли не давали ему покоя уже давно, а сегодня они почему-то навалились с особенной силой. Суставы снова скрутила такая адская боль, что на глаза навернулись слёзы.
- Нервы, всё нервы, - подумал Моцарт, и, закрыв глаза, попытался уснуть. Сон не приходил, несколько раз в комнату забегала Констанция, уговаривая его раздеться и лечь в постель, но Вольфганг делал вид, что спит, ему не хотелось сегодня ни с кем разговаривать, впрочем, она не очень то и настаивала. Покрутившись около него пару минут, супруга в огромном возбуждении от предстоящей поездки снова убегала к себе, собирать вещи, навевая на него ещё большую хандру.
Задремать удалось только под утро, впрочем, это был не сон, а какая то странная полудрёма – полубодрствование. Он помнил, как долго смотрел в окно, где рассеявшийся, наконец, туман, обнажил прекрасное звёздное небо во всей его первозданной красоте, и лишь одна мысль мучила его: - Почему так рано? Ведь я ещё многого не успел.
Странное дело, не думая о смерти, он никогда не боялся её. А сегодня, когда она так безжалостно напомнила о себе, великий музыкант вдруг понял, как яростно ему хочется жить, дышать, писать музыку. Невероятная обида на весь мир и чувство несправедливости овладели им настолько, что думать о чём-либо другом он просто не мог.
Он ясно помнил свои ощущения до последней секунды, пока вдруг не провалился в забытьё. Звук рояля, раздавшийся как гром среди ясного неба, заставил музыканта вздрогнуть и очнуться. Открыв глаза, Моцарт увидел незнакомого человека, сидевшего за его собственным инструментом и импровизирующего на ту самую тему, которая целый день не давала ему покоя. Торжественная, печальная, но очень светлая и красивая мелодия звучала так, как Моцарт сам хотел бы её сыграть.
Не зная, явь это или сон, он боялся пошевелиться, чтобы таинственный музыкант не исчез. Музыка звучала всё громче, напористее, она захватила его целиком, завораживая и не давая опомниться. Вдруг, в момент наивысшей кульминации, на самом пике страсти, музыкант резко прекратил игру и повернулся к Вольфгангу.
- Нет, не останавливайтесь, продолжайте, пожалуйста, - невольно вскрикнул Моцарт.
Незнакомец отрицательно покачал головой, и пристально взглянул на Вольфганга:
- Вот видите, я остановил игру на самом пике, и вам хочется ещё, хочется продолжения, верно? А если бы я играл эту тему несколько лет подряд, то, конечно же, утомил бы вас, маэстро?
- К чему вы клоните? – удивлённо переспросил Моцарт
Незнакомец грустно улыбнулся и, подойдя к окну, ненадолго замолчал, глядя на звёзды, уже начинавшие потихоньку терять свой яркий ночной свет, готовясь к приходу утреннего солнца. Затем он снова повернулся к Моцарту и не менее грустно продолжил:
 - Мы только песчинки в этом мире. Мы приходим сюда с определённой миссией и, выполнив её, должны уйти. Разве не лучше уйти на самом пике, известным и любимым всеми музыкантом, а не дряхлым стариком, когда-то писавшим прекрасную музыку. Выжившим из ума брюзгой, который, давно уже написав всё, что мог, не желает примириться с этим, и бесконечно жалуется на свои болячки и непонимание близких людей.
- Кто вы? – прошептал Моцарт, испуганно глядя на незнакомца.
- Ионим, - ответил тот, и, улыбнувшись, продолжил свою мысль, - Я бы предпочёл первый вариант, а вы?
- Я никогда не думал об этом, и потом до дряхлого старика мне ещё далеко… - задумчиво ответил Вольфганг.
- Время летит незаметно, - улыбнулся Ионим, - Впрочем, выбор за вами…
Моцарт задумался. Он с самого раннего детства жил настолько полной и насыщенной жизнью, не давая себе ни минуты передышки, что иногда ему казалось, что он прожил не 35, а все 70 лет. Может быть, и в самом деле прав этот незнакомец, и ему пора уходить.
Впрочем, время ещё есть, он, наконец-то, услышал, как должен звучать «Реквием», который станет его самым прекрасным произведением, и если Богу угодно, чтобы он отпел сам себя, ну что ж, он сделает это достойно…
И ещё он должен закончить «Волшебную флейту», прекрасную сказку, воспоминание о счастливом детстве, музыку которой он тоже, наконец-то, услышал, она зазвучала в его голове так неожиданно и мощно, что музыкант даже немного испугался. Обиды уже не было, он вдруг понял: Бог дал ему в жизни столько счастья и радости, что, видимо, пришла пора платить за него.
Музыкант поднял глаза, комната была пуста, Ионим словно привиделся ему во сне. Моцарт даже не удивился, сев за рояль, он начал лихорадочно писать ноты, записывая в них всю свою короткую, но такую яркую и прекрасную жизнь…


Глава 18


- Да, жаль, что он так рано умер, только как же легенда о Моцарте и Сальери? – спросила неуверенно Маша.
- Ты знаешь, на самом деле после его смерти было очень много различных версий, как это произошло. Говорили, что его отравили то ли масоны, то ли собственная жена вместе с любимым учеником, тем самым Францем Ксавером, от которого Констанца родила ребёнка, то ли Сальери, якобы завидующий его славе и доведённый потом до сумасшествия этими слухами.
Была версия о какой-то загадочной болезни суставов, которая началась ещё в раннем детстве во время бесконечных гастролей. Болтали даже про какое-то венерическое заболевание, которое он якобы лечил ртутью и от этого отравился. В-общем, какая разница, может, действительно просто пришло время. Главное, что он почти успел дописать свои самые прекрасные произведения. Ты когда-нибудь слышала «Реквием»?
Маша достала сотовый телефон и, понажимав клавиши настройки звука, нашла нужную мелодию. Кафе заполнили печальные звуки, впрочем, конечно же, искажённые телефоном и слабо напоминающие великое произведение гениального музыканта.
- Да, к сожалению, или к радости, Моцарт очень популярен у владельцев сотовых телефонов. Как странно, ведь прошло столько времени, а его мелодии остаются шлягерами…
- Простите, вам ещё кофе? – спросил скучающий официант, разбуженный музыкой, и явно не радующийся этим скромным посетителям, которые весь вечер только говорили и выпили уже кружек 20 кофе.
- Нет, спасибо, - ответил Дима, и, посмотрев на Машу, спросил, – может, пойдём, прогуляемся?
Она кивнула в ответ, и они вышли на улицу. Несмотря на то, что нудный моросящий дождь, наконец-то, закончился, холодный ветер задувал под лёгкие курточки, напоминая о скорой зиме.
Расставаться, почему-то, не хотелось, Дима поёжился и предложил, - Если я тебе ещё не надоел со своими рассказами, может, пойдём ко мне в студию? Там, правда, ремонт, зато тепло.
Маша улыбнулась: – Ну что ты, мне очень интересно, потом, я никогда не была в настоящей студии.
Они медленно пошли вдоль пустынной набережной реки, продолжая разговор.
- Послушай, Дима, и всё-таки Ионим, он кто? – задумчиво спросила Маша.
- Я сам не знаю, мне кажется, что эти сны даны мне для того, чтобы я это понял, но, видимо, пока ещё мне рано знать об этом.
- А твоя музыка, я могу её послушать?
- Да, конечно, сейчас придём, я поставлю тебе кое-что, послушаешь.
Холодный ветер подгонял в спину, и они, немного попетляв дворами, довольно быстро дошли до студии. Отперев дверь, Дима пригласил войти нечаянную гостью. Маша огляделась по сторонам, фотографии известных музыкантов с автографами и дарственными надписями украшали стены. Рядом с некоторыми из людей, которых она видела только по телевизору, стоял неизменно улыбающийся Дима.
- Ты их всех знаешь? - удивлённо спросила Маша.
- Это моя работа, - улыбнулся в ответ Дима, - не замёрзла?
- Да нет, - пробормотала изумлённая Маша, снимая курточку, - а кем ты работаешь?
- Саунд-продюсером на радио.
- Ты же говорил на заводе, главным инженером.
- Я тогда ушёл с завода тоже при довольно загадочных обстоятельствах.
- Расскажи…
- Тебе, в самом деле, это интересно?
- Очень, - Маша удобно устроилась в большом кресле и приготовилась слушать дальше.
Дима включил компьютер, тот монотонно зажужжал, загружаясь. Наблюдая за цифрами и буквами, бегущими по экрану монитора, он задумался, вспоминая давно прошедшие события…




Глава 19


Дима сидел за огромным столом в директорском кабинете, явно скучая, планёрка затягивалась. Все эти планы, от выполнения и перевыполнения которых ничего не зависело, кроме скупого «Спасибо» директора завода, да и то только в том случае, если у того было хорошее настроение, надоели ему настолько, что вызывали резкое неприятие и тошноту. Он стал неплохим специалистом, его ценили, но скучная и монотонная работа не нравилась.
Дима посмотрел по сторонам, директора никто не слушал, все были заняты своими делами. Кто-то явно спал, умудряясь делать это с открытыми глазами и даже не храпеть, кто-то сидел с таким отсутствующим видом, что Дима не сомневался, спроси сейчас этого человека, о чём идёт речь на планёрке, тот ни за что не ответит. Он перевёл взгляд на стол, листок бумаги, лежавший перед ним был весь разрисован. Надо же, - усмехнулся Дима, - я и не помню, что рисовал, а всё как всегда.
Остров в далёком море, освещённый ярким солнцем, и дельфины, резвящиеся вокруг него. Рука сама выводила эту картинку в минуты задумчивости, ещё с раннего детства. Дима очень любил дельфинов. Когда он был совсем маленьким, мама взяла его с собой на море. Там впервые он увидел этих замечательных животных. В дельфинарий они зашли не в самый удачный момент. Представления не было, а дельфинов переводили из одного бассейна в другой.
Совершенно случайно Дима оказался рядом с клеткой, в которой лежал маленький дельфинёнок. Дельфинёнок смотрел на него так жалобно, что мальчик не удержался, и, протянув руку сквозь прутья клетки, погладил его по влажной коже. Ощущение от этого прикосновения он помнил до сих пор, Диме тогда показалось, что это ему самому очень плохо, и он задыхается без воды.
 Потом, когда дельфинёнка выпустили, наконец, в бассейн, тот радостно нырнул на самое дно, и, разогнавшись под водой, с шумом и плеском выскочил высоко-высоко у самого бортика, обкатив Диму фонтаном брызг. Мальчик рассмеялся от неожиданности, а дельфинёнок перевернулся в воздухе и резко защёлкал клювом, будто тоже рассмеялся в ответ.
С тех пор Дима был железно уверен в том, что дельфины такие же, как люди, они всё понимают и даже умеют разговаривать. А море стало его самой заветной мечтой, он рвался туда в каждый отпуск. Единственное место, где он мог отдохнуть душой.
- Да, хорошо бы сейчас к морю, - тоскливо подумал он, переворачивая листок, чтоб никто не заметил его художества.
Наконец, планёрка закончилась, директор отпустил всех по рабочим местам. Дима пошёл к себе, кинув дежурную улыбку секретарше и перемолвившись парой слов с замом. Зайдя в кабинет, он сел за стол и взял в руки газету, которую купил ещё утром, по дороге на работу. Открыв первую же страницу, он увидел статью, которая полностью захватила его внимание.
Вообще то, Дима не очень интересовался политикой, но этот человек, совсем недавно ставший губернатором области, нравился ему своей напористостью, желанием изменить ситуацию, он даже выдвинул идею создать здесь отдельно взятую республику со своим бюджетом и самоуправлением.
Вот за эту самую идею, похоже, он и впал в немилость. Президенту не понравилась излишняя самостоятельность новоиспечённого губернатора, и на него начались нападки.
Дочитав до конца, Дима никак не мог успокоиться. Его возмутило, почему в нашей стране людей, хоть немного выделяющихся на общем сером фоне, всегда стремятся затоптать, измазать той же серой краской. Работа на ум не шла, и, кое-как досидев до конца дня, он ушёл домой.
Позанимавшись с детьми, и уложив их пораньше спать, Дима тоже лёг, но сна не было. Мысли не давали покоя, он долго лежал с закрытыми глазами, ворочаясь с боку на бок. Наконец ему удалось задремать.
Сквозь сон он услышал незнакомый голос: - Вставай, ты должен написать об этом песню.
Ничего не понимая, он открыл глаза. На стене напротив висела бабушкина икона, та самая, на которую когда-то в детстве, он так долго глядел, пытаясь узнать то секретное задание, которое придумал для него Боженька. Бабушка давно подарила её на память Диме, и, переезжая с квартиры на квартиру, он всегда брал икону с собой, слишком много воспоминаний с ней было связано.
Иисус смотрел на него всё теми же грустными глазами, только нимб вокруг его головы стал ярче. Он прямо на глазах стремительно увеличивался в размерах и будто светился изнутри. Как заворожённый, Дима не мог оторваться от этого зрелища. Вдруг он снова услышал тот же самый голос: - Вставай, ты не должен сейчас спать, напиши песню, ты сможешь.
Немного напуганный, Дима встал, оделся и сел за инструмент, он писал всю ночь, а утром Надюшка настояла, чтобы готовую песню он отнёс в губернаторский штаб и показал губернатору. Она даже пошла вместе с ним, в качестве группы поддержки. Сначала их долго не пускала охрана, но какая-то железная уверенность, что он должен туда пройти, помогла ему убедить охранников.
Губернатору было не до песен, он вышел к ним бледный, встревоженный, но, услышав первые же аккорды, сказал: - Молодой человек, а вы не будете против, если ваша песня станет гимном нашей партии?
С тех пор его жизнь круто изменилась, начались хорошо оплачиваемые заказы на песни, которые позволили, наконец-то, уйти с ненавистного завода и заняться самостоятельным творчеством.
Именно тогда он смог поехать к лучшему другу в гости в Тель-Авив, и совершить своё маленькое паломничество в Израиль, к гробнице Иисуса Христа, а потом его неожиданно пригласили работать на радио…


Глава 20


Вот это да, - изумлённо выговорила Маша, - это что, на самом деле так и было?
- Я знал, что ты не поверишь, я сам до конца не могу поверить в то, что моя жизнь так круто повернулась в другую сторону, теперь у меня любимая работа, со мной моя музыка, я поступил в ещё один институт, учусь на психолога.
- А это тебе зачем?
- Думаю, пригодится, - улыбнулся Дима и, повернувшись к компьютеру, включил негромко музыку.
- Твоя? – спросила Маша.
Дима кивнул молча головой, и Маша тоже решила помолчать, хотя вопросов в голове становилось всё больше и больше. Этот человек притягивал её своей необычностью. Она, конечно, видела музыкантов и раньше, но они никогда ей не нравились. Всегда важные и напыщенные, говорящие на своём, непонятном постороннему уху языке и делающие вид, что им известно нечто такое, что недоступно простым смертным, они не производили на неё никакого впечатления. Маше никогда не хотелось с ними общаться, хотя все подруги просто мечтали о таких знакомствах.
А этот был какой-то не от мира сего, он на самом деле знал нечто такое, что ей недоступно и жутко интересно. Те вещи, которые он так просто ей рассказывал, ни один нормальный человек не воспринял бы серьёзно. Она не понимала, почему так легко поверила ему.
- А вдруг он какой-нибудь сумасшедший, или маньяк? - мелькнуло в голове, - заманил меня на студию, рассказывает какие-то невероятные истории, а ведь на дворе уже ночь и неизвестно, чем это всё закончится.
Впрочем, ей самой стало смешно от таких мыслей. Почему-то с ним было спокойно как никогда. Музыка незаметно укачивала, создавала лёгкое романтическое настроение, все её переживания отодвинулись куда-то далеко, она вдруг осознала, что за весь вечер ни разу не вспомнила о Максиме. Ей вообще не хотелось ни о ком и ни о чём думать. Просто плыть по течению, куда вынесет. Из забытья её вывел голос Димы.
- Ты где? – улыбаясь, спросил он.
- Не знаю, - пробормотала Маша, - кажется здесь, но мне уже пора домой.
Она вдруг сообразила, что её воля полностью подчинилась музыке. Это было необъяснимо, потому пугало и настораживало. Девушка вскочила с кресла и принялась торопливо натягивать на себя куртку. Дима, понимая её состояние, помог ей влезть в рукава и предложил подвезти до дома. Маша представила, как будет поздним вечером добираться на попутках, и нехотя согласилась.
- Странная ты, Маш, ещё утром собиралась с крыши прыгать, а теперь боишься ехать со мной в машине.
- Я не боюсь, с чего ты взял, - Маша рассмеялась, представив, как нелепо она сейчас выглядит со своими страхами.
Пока он выключал компьютер и одевался, Маша ещё раз оглядела студию. На тумбочке, стоящей у противоположной стены, девушка заметила диск в бело-голубой коробочке. Она взяла его в руки, чтоб разглядеть внимательнее:
- «Нити счастья», - прочтя вслух надпись на диске, Маша улыбнулась, - те самые, которые увидел Пифагор?
 Дима улыбнулся в ответ:
- Наверно, не знаю, название пришло само, я его не придумывал. Он взял из Машиных рук коробочку с диском, распаковал целлофан и, вытащив свою фотографию, подписал на обратной стороне: - Машеньке на память, чтоб исполнялись все желания.
- Нет, нет, я не возьму, мне неудобно, - запротестовала Маша.
Дима очень серьёзно посмотрел на неё и сказал: - Поверь мне, Маша, тебе сейчас нужна эта музыка, не бойся ничего, просто слушай.
- Спасибо, - потупилась девушка, покраснев.
Оказалось, что у студии стояла Димина машина, усадив в неё Машу, он повёз её домой.
- Расскажи про Тель-Авив, - неожиданно попросила Маша по дороге.
- Да, это и в самом деле было незабываемое путешествие, - тут же откликнулся Дима, - там тогда проходили военные действия, в городе был введён комендантский час, но для Лёвы запретов не существовало, и он устроил нам такую ночную поездку, которая запомнилась на всю жизнь…

- Дима, смотри! – громко вскрикнула от неожиданности Надюшка и изо всех сил прижалась к нему, замерев от восхищения. Дима обернулся и невольно выдохнул:
- О, господи!!!
Зрелище, представшее перед их глазами, действительно было необычайно красивым. С трудом выбравшись из причудливых густых зарослей, они очутились на высоком берегу небольшого озера идеально круглой формы, которое было словно нарисовано внизу, прямо под ними. Густая, черная темень неба, подсвеченная огромными, ярко сияющими звездами, отражалась в неподвижной черноте будто бы застывшей воды, и казалось, что озеро это тоже небо, вдруг упавшее на землю.
Огромная, ярко-желтая луна печально смотрела на себя в это потрясающее воображение зеркало, навек задумавшись. Казалось, она знает уже все об этом мире, а вот сейчас увидела что-то новое, необычное, и взор ее слегка затуманился слезами, но это были не изматывающие слезы горя и отчаяния, а светлые, прекрасные слезы легкой грусти, дающие надежду на то, что печаль пройдет, и все будет хорошо…
На миг Диме показалось, что именно здесь он, наконец, узнает ответ на вопрос, которым судьба озадачила его ещё в раннем детстве, и с тех пор он всё искал ответ на него.
Он вдруг подумал о том, что иногда люди просто живут всю жизнь, очерченные постоянным кругом забот и проблем, даже не пытаясь вырваться из него, и не вспоминая о том, зачем пришли в этот мир.
Путь, который привёл его сюда, был очень долгим и трудным, наполненным многими, почти фантастическими событиями, о которых он не рассказывал даже самым близким людям. И теперь, казалось, он был на пороге разгадки, куда же вела его эта дорога, зачем он должен был пройти её, и оказаться здесь, любуясь этой первозданной красотой…
Гордые экзотические пальмы обрамляли берега, они не шумели, не шелестели листьями, чтобы не мешать девственной, нетронутой цивилизацией тишине. Тишина и в самом деле была необыкновенной, если учесть, что все это чудо находилось в самом центре Тель-Авива, охваченного долгой изматывающей войной.
Только что они слышали перестрелку, пробираясь через полицейские кордоны, которые бесконечно проверяли документы у всех, кто нарушал комендантский час.
Их не проверяли. Они приехали в гости к лучшему Диминому другу Лёве, который давно работал в местной полиции и имел доступ в самые отдаленные участки города. Лёва и притащил их сюда ночью, невзирая на усталость и на то, что рано утром они хотели уезжать в Иерусалим, посмотреть храм Господень. Впрочем, сейчас уже не было сожалений, что согласились на эти уговоры.
Вечный шутник и балагур Лёва тоже примолк, давая друзьям насладиться зрелищем.
- Вот уж воистину, земля обетованная, - выдохнул, наконец, восхищенный Дима, вдруг почувствовав себя на мгновение первобытным человеком, и решив немедленно искупаться в этом роскошном озере, стал стягивать с себя куртку. Лёва громко расхохотался, угадав его желание, и сказал:
- Не вздумай купаться, там крокодилы.
Дима недоверчиво покосился на абсолютно неподвижную водную гладь и переспросил:
- Крокодилы? Где?
- А вон, видишь, брёвна у того берега лежат? Только подойдёшь, они тебе ногу и оттяпают.
Дима пригляделся повнимательнее и действительно увидел, что от пары брёвен, вроде бы, навек застывших и безобидных, исходила пока неясная, но вполне ощутимая угроза. Снова почудилось, что он в первобытном лесу, где рядом с девственной красотой ещё нетронутого человечеством мира всегда соседствует смертельная опасность.
Дима, тут же передумав купаться, натянул куртку и, придерживая под руку свою Надюшку, начал медленно спускаться вниз, на небольшую, специально оборудованную для отдыха, площадку. Сообразив на скорую руку костерок, шашлыки, и конечно, открыв припасенную Лёвой, бутылку необычайно вкусного вина, друзья до самого утра не могли наговориться, вспоминая годы, которые они провели вместе…
- Здорово, - протянула задумчиво Маша, - А я никогда нигде не была, даже обидно.
- Вот именно для того мы с тобой и встретились, чтобы ты переборола свою глупую тоску и начала жить по-другому, - ответил Дима, - У тебя всё ещё впереди, поверь мне, полюби себя, и твоя жизнь резко изменится, мужчины будут сами искать с тобой встречи, потому что счастливые и самодостаточные женщины всегда притягивают.
 Возле дома, выскочив из машины и поблагодарив за доставку, она махнула ему рукой и побежала к дому.
- Маша! – крикнул он вслед,- надеюсь, ты больше не станешь прыгать с крыш? На тебя можно положиться?
- Не знаю, не уверена, - расхохоталась она, и, ещё раз махнув рукой, забежала в подъезд.
Дома Маша вдруг поняла, как она устала, сил не было даже раздеться. Она сунула подаренный диск в дисковод компьютера, уже изрядно покрывшегося пылью оттого, что его давным-давно никто не включал, поставила музыку на повтор и, упав, не раздеваясь на диван, моментально уснула.


Глава 21


Утром её разбудил настойчивый телефонный звонок. Маша схватила телефон, лежавший на тумбочке у кровати, на дисплее высветилось: мама.
Маша нажала на зелёную кнопку и поднесла телефон к уху, но тут же отпрянула от него, мама кричала в трубку так, что барабанные перепонки едва не лопнули от перегрузки.
- Маша, ну что с тобой случилось? Почему ты не отвечаешь на телефон, я звонила тебе весь вечер, волновалась за тебя.
Бедная мама, с тех пор, как ушёл Максим, она звонила Маше каждый час, словно проверяла, всё ли в порядке и если Маша не слышала звонок, тут же начинала волноваться и обзванивать всех её подруг, спрашивая, кто и когда её видел в последний раз, и где она может быть.
- Да, мамочка, прости, я забыла тебе позвонить, ты не волнуйся, у меня всё хорошо, - ответила она, улыбнувшись.
Мама, почувствовав перемены в её настроении, осторожно спросила: - Машенька, а где ты была вчера так долго?
- Мам, я познакомилась с одним удивительным человеком, я потом тебе всё расскажу, ладно? Ты, главное, за меня не волнуйся, у меня всё очень хорошо, правда.
- Ну, слава богу, кажется, ты и правда повеселела, я тебя очень люблю, Машенька, я так рада за тебя.
- Я тоже тебя люблю, мам, пока.
Положив трубку, Маша с удивлением обнаружила, что впервые за последние два года спала так крепко, что не слышала даже музыки, которая так и крутилась в компьютере, повторяясь снова и снова. Она огляделась вокруг, и вдруг увидела свою комнату как будто совершенно новыми глазами.
Кругом валялись завалы журналов и газет, которые она приносила пачками с работы, чтобы отвлечься от мыслей о Максиме, да так и не читала. Пыль покрыла все её вещи таким толстым слоем, что на ней можно было рисовать.
Поселившаяся здесь тоска не отпускала её очень долго и сейчас Маша вдруг почувствовала себя словно выздоровевшей от затяжной болезни, соскочив с дивана, она кинулась убирать квартиру.
Целый день она мыла, чистила, выносила на помойку старые вещи, газеты, журналы, потом сорвала обои, и сбегала в хозяйственный магазин за новыми, яркими и цветными.
Особенно внимание привлекли фотообои на всю стену, на которых было изображено морское дно с очень красивыми экзотическими рыбами. Ей ужасно захотелось хотя бы таким образом почувствовать себя на море, и Маша тут же их купила.
Работа поглотила целиком, девушка как будто освобождалась от прежней жизни, и всё это время Димина музыка крутилась в компьютере, добавляя ей силы. Маша была очень удивлена, что нисколько не устала, с поразительной лёгкостью сделав за два дня ремонт.
О Максиме она почти не вспоминала, только когда убирала из рамочки его фотографию, стоявшую на полке над компьютером, сердце снова сжалось, но уже через минуту отпустило. Наконец, вся квартира засияла, как новенькая, Маша решила позвонить своей лучшей подруге и пригласить её в гости. Веруська, страшно обрадовавшись, примчалась бегом, прикупив по дороге бутылочку вина, чтоб отметить её возвращение к жизни.
- Ой, мамочки, красота то какая, - затараторила она, увидев перемены в Машином доме: - Ну, рассказывай скорее, что с тобой произошло?
Маша разлила по бокалам вино и слегка пригубив, искренне, ничего не утаивая, рассказала подруге о своём неожиданном знакомстве. Вера слушала с открытым ртом, веря и не веря подруге, а потом задумчиво заявила: - Слушай, Маш, а ведь он и есть Ионим.
- Что? – переспросила она, не сразу сообразив, что подруга имела в виду.
- Ну, понимаешь, он ведь к тебе пришёл, когда тебе было хреново, ты хотела умереть, а он спас тебя. Ты на себя посмотри, ты же ожила просто, а я ведь за тебя уже сильно беспокоилась, хотела тебя к психотерапевту тащить.
Маша задумалась, такая мысль никак не приходила ей в голову.
- То есть ты хочешь сказать, что в этом и есть его предназначение, спасать таких дурочек, как я?
- Не дурочек, а людей, ты же не виновата, что так любила своего Максима, а он поступил с тобой по-свински. И ещё неизвестно, что было бы дальше, если бы ты не вышла из этой комы.
Маша поёжилась, вспомнив, как чуть не погибла от своей глупости.
- Слушай, Машка, у тебя хоть телефон его есть? Давай ему позвоним, поблагодарим за всё, - продолжила Вера. И только тут Маша сообразила, что у неё нет никаких координат своего спасителя. Она беспомощно посмотрела на Веруську, та, по взгляду определив её проблему, удивилась:
- Ну, ты даёшь, подруга, ты хоть запомнила, где его студия находится?
- Ты что, Вер, там же темень была, хоть глаз выколи, ничего я не запомнила, - неуверенно протянула Маша.
- Да, точно Ионим, - сделала глубокомысленное заключение верная подруга, - вытащил с того света и исчез, даже телефона не оставил.
Они ещё немного поболтали и Вера, совершенно успокоившись за свою подругу, помчалась домой. А Маша, оставшись одна, снова включила заветный диск и, закутавшись в тёплый плед, забралась с ногами на диван, пытаясь понять, что же такое в этой музыке, почему она так завораживает и хочется слушать её снова и снова.
Неожиданно она почувствовала, что каждый раз воспринимает её как будто по-другому, и музыка вызывает в ней всегда разные эмоции и переживания. Вот сейчас ей, почему-то, вспомнилось детство, давние обиды, которые казались давно забытыми, вдруг вспыхнули в душе с новой силой, и безумно захотелось написать обо всём, что она когда-то пережила.
Маша села к компьютеру, и начала торопливо стучать клавишами. Слова легко сами вязались в предложения, предложения в абзацы, она не замечала, что давно уже плачет, не вытирая слёзы. Очнулась она только утром, не заметив, как пролетела ночь. Прочитав своё творение, Маша удивилась, она никогда раньше ничего не писала, но много читала, и понимала толк в литературе.
Она как будто выплакала этой ночью свои детские страхи, комплексы, и переживания, которые, как оказалось, всегда сидели где-то глубоко в подсознании и не давали ей жить спокойно.
Огромный камень, который она носила столько лет в себе, будто свалился с её души. Единственное, о чём она пока не могла писать, это об их отношениях с Максимом, видимо, рана была слишком глубокой и ещё не поддавалась осмыслению…

 
Глава 22


Маша подошла к зеркалу, несмотря на бессонную ночь, выглядела она совсем неплохо. Исчезли тёмные круги под глазами, смертельная бледность сменилась лёгким румянцем. Чуть-чуть добавив макияж, она побежала на работу. Сослуживцы сразу заметили изменения в Машином облике и начали расспрашивать, что случилось, но она только улыбалась и отмалчивалась, не зная, надо ли говорить, что с ней произошло. Впрочем, она и сама не могла пока понять этого.
Работы за время её отсутствия накопилось так много, что она еле успевала разгребать эти завалы, но чувствовала, что совсем не устаёт, делая всё легко, будто играючи. Увидев в газете сообщение, что в городе проводится выставка, необходимая ей по работе, Маша побежала туда собрать нужные материалы.
Зайдя в выставочный зал, она сразу увидела Диму, тот проходил вдоль стенда с компьютерной техникой, рассматривая внимательно экспонаты и что-то уточняя у менеджера, стоявшего за стойкой. Решив немедленно поблагодарить его, Маша рванулась к стенду.
- Дима, здравствуй!
- Здравствуйте, - оглянулся тот, не сразу сообразив, кто это. Внимательно разглядев её, он удивился, – Маша? Я вас не узнал, вы очень изменились…
От неожиданности, он, почему-то, снова перешёл на вы, Маша рассмеялась счастливым, звонким смехом, от которого сама уже давно отвыкла.
- Дима, ты даже не представляешь, какое ты чудо, я хочу написать о тебе книгу, можно?
- Книгу? Ты не говорила, что ты писатель.
- А я и не знала об этом, Дим, я никогда не была писателем. Если бы не твоя музыка, то и не узнала бы наверно. Я её слушала, писала о своём детстве и плакала. Знаешь, я просидела за компьютером всю ночь, а мне показалось, что прошёл только час, время как будто сжалось, и я совсем не думала о том, как писать, слова рождались сами.
- Поздравляю, это была твоя первая транс-импровизация, - улыбнулся Дима.
- Что? – удивлённо переспросила Маша.
- Помнишь, я рассказывал тебе, как впервые написал музыку, обладающую лечебными свойствами? Я ведь не думал, что делал и не заставлял себя что-то сочинять, я писал в состоянии транса, а потом, когда слушал то, что получилось, сам был немало удивлён. Как раз это с тобой и произошло, в тебе запустился механизм транс импровизации, ты научилась творить легко и свободно, прислушиваясь только к самой себе и музыке Вселенной, которая всегда звучит вокруг тебя, надо только уметь услышать её.
- Всё, что ты мне рассказал о себе, это просто удивительно, я поняла, Ионим это ты, и все те люди, о которых ты видел сны, они тоже Ионимы. Они приходят на землю, чтоб помогать другим своей музыкой, стихами, просто хорошими ободряющими словами.
Поэтому, когда им самим становится плохо, Бог не оставляет их в одиночестве, он помогает им, как может. Эти люди очень часто несчастны, но призвание их в том, чтобы других сделать счастливыми, понимаешь? Твоё призвание в том, чтобы помогать людям.
Выпалив всё это на одном дыхании, Маша осеклась, и внимательно посмотрела на него.
- Ты ведь и сам это понял, да? – почему-то шёпотом спросила она.
- Конечно, Машенька, я после нашего разговора очень многое понял, знаешь, эта встреча была необходима нам обоим. Я ведь никогда и никому о себе не рассказывал, а когда пытался объяснить тебе всё, то отрывки моей жизни как-то сами собой сложились в одно целое, я почувствовал уверенность в своих силах, которой мне немного не хватало.
Только ты чуть-чуть примитивно поняла предназначение Ионима, он ведь не врач, не целитель, он приходит в этот мир не для того, чтобы кого-то спасать. Да, все эти люди, о которых я видел сны - Ионимы. Они появляются очень редко, в совершенно неожиданных местах для того, чтобы принести в этот мир истинную гармонию, научить людей слышать звуки Вселенной, и самим творить необыкновенные произведения искусства.
Ты ведь читала стихи Блока? Он тоже был Ионим, представляешь, он сначала слышал музыку, а потом уже писал на неё стихи, оттого его поэзия настолько музыкальна. Вспомни:
В ночи, когда уснёт тревога,
И город спит в полночной мгле,
О, сколько музыки у Бога,
Какие звуки на земле…
Это он написал в 16 лет, подумай, откуда у молодого человека, только начинающего жить, такое понимание гармонии Вселенной? Он просто родился с умением её слышать.
Великий Пифагор, принёс в наш мир так называемое «золотое сечение», позаимствовав его у древних египтян, которое известные художники, скульпторы и музыканты использовали в своих работах, поражающих воображение людей неземной красотой. Вспомни «Джоконду» Леонардо да Винчи, он писал её, используя принцип «золотого сечения» и многие годы никто не может разгадать загадку Моны Лизы. Хотя есть даже легенда об этой картине, хочешь, я тебе расскажу?
Маша торопливо кивнула, и Дима продолжил:
- Однажды Леонардо да Винчи получил заказ от банкира Франческо де ле Джокондо написать портрет молодой женщины, жены банкира, Моны Лизы. Женщина не была красива, но в ней привлекала простота и естественность облика. Леонардо согласился писать портрет. Его модель была печальной и грустной, и тогда Леонардо рассказал ей сказку, услышав которую, она стала живой и интересной…
Жил-был один бедный человек, было у него четыре сына: три умных, а один из них и так, и сяк. И вот пришла за отцом смерть. Перед тем, как расстаться с жизнью, он позвал к себе детей и сказал: “Сыны мои, скоро я умру. Как только вы схороните меня, заприте хижину и идите на край света добывать себе счастья. Пусть каждый из вас чему-нибудь научится, чтобы мог кормить сам себя”. Отец умер, а сыновья разошлись по свету, договорившись спустя три года вернуться на поляну родной рощи.
Пришел первый брат, который научился плотничать, срубил дерево и обтесал его, сделал из него женщину, отошел немного и ждет. Вернулся второй брат, увидел деревянную женщину и, так как он был портной, в одну минуту одел ее: как искусный мастер он сшил для нее красивую шелковую одежду.
Третий сын украсил женщину золотом и драгоценными камнями – ведь он был ювелир. Наконец, пришел четвертый брат. Он не умел плотничать и шить, он умел только слушать, что говорит земля, деревья, травы, звери и птицы, знал ход небесных тел и еще умел петь чудесные песни. Он запел песню, от которой заплакали притаившиеся за кустами братья. Песней этой он оживил женщину, она улыбнулась и вздохнула.
Братья бросились к ней, и каждый кричал одно и то же: “Ты должна быть моей женой”. Но женщина ответила: “Ты меня создал – будь мне отцом. Ты меня одел, а ты украсил – будьте мне братьями. А ты, что вдохнул в меня душу и научил радоваться жизни, ты один мне нужен на всю жизнь”

Кончив сказку, Леонардо взглянул на Мону Лизу, ее лицо озарилось светом, глаза сияли. Потом, точно пробудившись от сна, она вздохнула, провела по лицу рукой и без слов пошла на свое место, сложила руки и приняла обычную позу.
Но дело было сделано – художник пробудил равнодушную статую; улыбка блаженства, медленно исчезая с ее лица, осталась в уголках рта и трепетала, придавая лицу изумительное, загадочное и чуть лукавое выражение, как у человека, который узнал тайну и, бережно ее храня, не может сдержать торжество.
Леонардо молча работал, боясь упустить этот момент, этот луч солнца, осветивший его скучную модель...
Вот так то, даже деревянную статую можно оживить музыкой, а ты не веришь, что она помогает живым людям.
- Я уже верю, - рассмеялась Маша, - Я уже верю всему, что ты говоришь, ты же видишь, я даже не пытаюсь с тобой поспорить.
- Но не только Ионимами богата наша земля, иногда на ней появляются и Анти-Ионимы. Это тоже великие люди, умеющие воздействовать на огромные массы народа - вспомни Гитлера, Сталина, которые вели мир к хаосу и разрушению. Борьба добра и зла вечна, но Вселенная не даст нам погибнуть, пока на Земле чуть больше Ионимов.
Я всегда стараюсь быть на стороне добра, только ты же сама понимаешь, что это очень трудный путь, а я обыкновенный человек, такой же, как все, со своими слабостями и сомнениями.
- Ничего, Дим, ты не один, вас мало, но вы сильные, и потом, у тебя теперь есть я. Дим, можно я буду твоим другом?
Дима рассмеялся: - Конечно, я буду рад такому другу, я вообще очень рад, Машунь, что мы познакомились, пусть даже и при таких грустных обстоятельствах.
- А при других мы и не нашлись бы, - прошептала Маша, - ты ведь приходишь только тогда, когда кому-то очень плохо…
Дима посмотрел на неё очень серьёзно и сказал: - Ну вот, ты опять киснешь. Знаешь, я думаю, что твоя книга не будет полной, если ты не съездишь со мной в одно место. У тебя есть пара часов свободного времени?
Маша оглянулась, ей хотелось побродить по выставке, но это можно было сделать и завтра, и она кивнула головой.
- А куда мы поедем?
- Пока секрет, но поверь, тебе будет интересно, - улыбнулся в ответ Дима. Маша снова отметила про себя, что он всегда очень искренне улыбается.
По дороге они весело болтали о разных пустяках, ехать было довольно далеко, и Маша ещё несколько раз пыталась узнать, куда же они едут, но Дима стоически молчал.
Наконец, дорога упёрлась в сосновый бор, подъехав к деревянному забору, окружавшему старинные корпуса невысоких кирпичных зданий, Дима остановился, девушка вышла из машины и огляделась.
Огромные сосны окружали их со всех сторон, свежий лесной воздух дурманил голову, сначала Маше показалось, что они приехали в какой то санаторий, но, приглядевшись к надписи на ближайшем здании, она ужаснулась:
 - Клиника неврозов, чёрт, - кинувшись обратно в машину, Маша захлопнула за собой дверь.
- Ты что? – удивился Дима, - Выходи, приехали.
- Ты решил сдать меня в психушку? Что я тебе сделала? – крикнула Маша в окно.
Услышав такое заявление, Дима сначала замер от неожиданности, а потом от души расхохотался: - Да ты что, выходи, я здесь провожу музыкотерапевтические сеансы, послушаешь, - наконец еле выговорил он сквозь смех.
- Не пойду, я психов боюсь, - заявила твёрдо Маша и ещё крепче вцепилась в сиденье.
- Маша, ты опять, - укоризненно покачал головой Дима,- ну когда ты перестанешь делать скоропалительные выводы? Ты вспомни, что ты сначала говорила про «эффект Моцарта», ведь если с тобой этого не произошло сегодня, совсем не значит, что этого не произойдёт и завтра.
Эти люди не психи, они просто попали в трудные жизненные ситуации, и, между прочим, в отличие от тебя не побежали бросаться с крыши, а приехали сюда подлечиться.
При воспоминании о крыше, Маше стало стыдно, и она вышла из машины, тихонько прикрыв за собой дверь…


Глава 23


Поднимаясь по ступенькам клиники, Маша оглядывалась с опаской, вспоминая те ужастики, которые она когда-то читала в книгах и смотрела в фильмах про психбольницы.
К её удивлению, люди, встречавшиеся им в коридорах, казались очень милыми и симпатичными, только чувствовалось, что они как натянутая струна, готовы в любой момент сорваться. Диму здесь очень ждали, радостно здоровались и тут же бежали в свои палаты, собирая всех на сеанс.
Поднявшись на второй этаж, Маша прыснула со смеху и напряжение, не покидавшее её, вмиг улетучилось. На обшарпанных дверях, ведущих в зал, где проводились сеансы, красовалась написанная кем-то от руки на альбомном листе надпись «Зал бесконтактного секса».
- Ты чем тут с ними занимаешься? – всё ещё смеясь, спросила она Диму.
Тот, тоже рассмеявшись, ответил: - Сейчас узнаешь, бери одеяло и ложись на пол.
- Ну, вот ещё, - возразила Маша.
Но Дима, спокойно взглянув на неё, ответил, - Маш, они немного особенные, стесняться будут при тебе, сделай вид, что ты одна из них, если хочешь присутствовать на сеансе.
Маша вмиг посерьёзнела, взяла из его рук одеяло и, пройдя в самый дальний угол зала, постелила его на пол. Потом села, по-турецки скрестив ноги и наблюдая за Димой. Тот готовился к сеансу. Включил музыкальный центр, приготовил нужные диски, потом тоже постелил себе одеяло и сев на него, закрыл глаза, собираясь с мыслями.
Маша никогда раньше не была на таких сеансах, только когда-то давно из любопытства ходила на шоу одного известного колдуна. Тогда она вышла на сцену, ей хотелось испытать, что же чувствуют люди под гипнозом. Встав вместе со всеми в одну линию, как велел им целитель, она попыталась расслабиться, но почему-то гипноз её не брал.
Люди, стоявшие рядом, начали качаться, подчиняясь командам колдуна, махать руками, девушка решила подыграть им, и принялась делать то же, что и все остальные. Вдруг она услышала сзади злобное шипение: - Ты чего тут клоуна изображаешь? А ну марш со сцены. Она расхохоталась незадачливому гипнотизёру в лицо, и заявила, - а вы меня загипнотизируйте, я тоже хочу.
К ней с двух сторон подскочили ассистенты и вытолкали за кулисы. С тех пор Маша была железно уверена, что все эти колдуны не что иное, как обман и выманивание денег у слишком доверчивых граждан.
Ей стало любопытно, что за шоу собирается сейчас устроить Дима, как-то не похож он был на того гипнотизёра, да и вообще на шоумена. Зал постепенно заполнялся людьми, мужчины подходили и здоровались с Димой за руку, женщины улыбались ему, и с любопытством поглядывали на Машу. Она, почему-то, почувствовала лёгкий укол ревности и сама себе улыбнулась, сейчас ей вдруг захотелось, чтоб это был только её Ионим, и больше ничей.
 – Какая же я всё-таки, эгоистка, - подумала она и снова посмотрела на Диму.
Он улыбался, здороваясь со всеми входящими, и приглашая занимать места с таким видом, будто это ковровое покрытие, устилающее пол, не что иное, как пляж на морском берегу где-нибудь в Сочи. Наконец, народ устроился, кому как удобно, и Дима как-то незаметно от приветствий перешёл к разговору. Он не учил собравшихся как жить, не изображал из себя мессию, а удивительно просто говорил о тех проблемах, которые мучили, наверное, большинство людей.
Невольно Маша заслушалась, она часто думала об этом и сама, но у неё никогда не было чётких ответов, а Дима умудрялся ответить на любой вопрос, заданный из зала настолько убедительно, что никаких сомнений в его правоте не оставалось.
Потом он предложил всем лечь поудобнее, и тихонько включил свою музыку. Маша тоже легла, закрыла глаза и постаралась расслабиться, впрочем, особенно стараться и не пришлось. Этого альбома она не слышала, Дима что-то тихо говорил под музыку, захотелось спать, некоторое время она ещё упорно сопротивлялась, но потом, взглянув на соседей, которые давно отключились и мирно посапывали рядом, Маша уснула.
Ей снилось, что она лежит на берегу моря, ногами в воде, шелковистые волны набегали прямо на неё и снова откатывались назад, оставляя приятное ощущение тепла. Тепло было и от солнышка, которое мягко грело, не поджаривая кожу, а прогревая её до самых косточек.
Белые чайки носились над водой, иногда отчаянно вскрикивая и камнем бросаясь вниз, а потом, выныривая с мелкой рыбёшкой в клюве, радостно неслись к своим птенцам, уже поджидающим их с раскрытыми ртами в гнёздах. Этими гнёздами, как маленькими чёрными окошечками, была изрыта вся скала, возвышающаяся на берегу, и казавшаяся неприступной крепостью.
Состояние безмятежного покоя и радости, наполнившее душу, заставило забыть обо всех проблемах и неприятностях. Она увидела перед собой лицо Максима и вдруг поняла, что смогла отпустить его. Боль и обида исчезли, словно растворились в тёплом, ласковом прибое. Теперь она была уверена, что всё будет хорошо, обязательно будет, просто не может быть иначе…
- А сейчас я скажу три, и вы медленно начнёте просыпаться, - услышала она Димин голос и даже расстроилась. Здесь, у моря, было так хорошо, что совсем не хотелось возвращаться. Девушка отчаянно попыталась дотянуться рукой до воды, чтоб в последний раз ощутить её тепло и открыла глаза.
Осмотревшись, Маша увидела, что остальные пациенты тоже с неохотой потягиваются, выходя из своих грёз. Она встретилась взглядом с Димой, тот улыбался, давая им время адаптироваться в реальности.
Потом он попросил каждого рассказать, где они были и что видели, по пути давая небольшие рекомендации по лечению, оказалось, сны тоже имели свой смысл, в них больные осознавали свои проблемы, даже те, которые не хотели признавать в нормальном состоянии.
Машу он не стал спрашивать, да она бы и постеснялась при всех говорить, наверное, он это понял и не стал ставить её в неловкое положение. Маша видела, с каким удовольствием общаются с ним больные, впрочем, называть их больными, или психами она бы уже не стала, все они действительно были обычными людьми, попавшими в сложные обстоятельства и не сумевшими выбраться из них самостоятельно.
Встреча затягивалась, Диму не отпускали, Маша внимательно ловила каждое его слово и невольно всё больше гордилась своим другом.
Девушка, сидевшая у самого выхода, неожиданно задала вопрос, который заставил Машу слегка напрячься:
- Скажите, Дмитрий, почему я очень ревную своего мужа? Я знаю, что он не изменяет мне, но стоит ему задержаться на работе, я начинаю сходить с ума, звонить ему, требовать объяснений, он раздражается, и мы всё время ссоримся.
Маша, сама от себя не ожидавшая такой смелости, вдруг сказала: - А можно я отвечу?
Дима одобрительно кивнул головой, и всё внимание обратилось на неё. Маша растерялась и, слегка покраснев, начала сбивчиво говорить: - Вы же не мужу своему не доверяете, вы себе не доверяете. Вам не хочется, или некогда заниматься собой и вы боитесь, что он найдёт человека более интересного, чем вы и уйдёт.
 Вам надо всего лишь обратить внимание на себя, полюбить себя и тогда он тоже полюбит вас, ему с вами будет настолько комфортно, что он сам не захочет никуда уходить, - выпалив всё это, Маша испуганно замолчала, и посмотрела на Диму, опасаясь, что подвела его и сказала что-то лишнее.
В его глазах заплясали весёлые чёртики, поднявшись со своего места, Дима вдруг громко объявил: - Хочу представить вам, это Мария, она пишет книгу о музыкотерапии, и пришла сегодня сюда, чтобы познакомиться с моим методом лечения.
Бедная Маша от такого заявления готова была провалиться сквозь землю, а Димины пациенты загудели, зашевелились и вопросы посыпались уже к ней:
- А когда выйдет ваша книга?
- А где её можно будет купить?
- А какие ваши книги можно купить уже сейчас?
Маша, в бешенстве посмотрела на Диму, и тот, улыбаясь, соизволил придти ей на помощь:
- По всем этим вопросам вы можете смело связываться со мной, я обязательно узнаю первым, когда книга будет готова и выложу информацию на своём сайте. А теперь извините, нам уже пора, сеанс окончен.
Больные, собрав свои одеяла, медленно потянулись к выходу, с благодарностью прощаясь с ними. Часть Диминой любви теперь перепадала и Маше, признав её своим другом, люди пожимали ей руку и искренне желали удачи в написании книги, выражая огромное желание поскорее прочесть её.
Когда в зале никого не осталось, Маша выдохнула:
- Зачем ты это сделал?
Дима весело расхохотался: - А теперь тебе некуда деваться, ты же хотела написать, пиши. Они от тебя не отстанут, пока не закончишь.
- Да уж, обратного пути нет, - рассмеялась в ответ Маша, - раз обещала, придётся писать.





Глава 24


Выйдя из клиники, они медленно пошли по дорожке к машине. Огромные сосны шумели над головой, будто переговариваясь друг с другом. Солнце, просвечивая сквозь иголки, рисовало на земле замысловатые узоры, никогда не повторяющиеся.
Мало того, они постоянно менялись от дуновения слабого ветерка, такого ласкового, что Маша невольно подставляла ему разгорячённые щёки, наслаждаясь последним осенним теплом.
Пахло свежескошенной травой, заботливо уложенной дворником в небольшие кучки. Ощущение счастья, которое Маша почувствовала во сне, снова накрыло её с головой так, что не хотелось уезжать отсюда.
- Дим, а давай погуляем, - предложила она, - здесь так хорошо.
- Давай, - согласился он, - я тоже люблю эти места, пойдём к озеру, тут недалеко.
Они развернулись и медленно пошли по тропинке к озеру, оно действительно оказалось совсем близко, прямо за невысоким деревянным забором клиники, в котором кто-то сделал удобный лаз, оторвав пару досок.
- Дима, а откуда ты знаешь ответы на все вопросы, которые тебе задавали? – задумчиво спросила Маша.
- Всех ответов не может знать никто, если только Бог, - улыбнулся Дима, - а я обычный человек, я просто отпускаю ситуацию, и ответ приходит сам. Так же я и музыку пишу, потому она и называется транс импровизация.
- Расскажи мне об этом поподробнее, пожалуйста, - попросила Маша.
- Я сначала ищу разные интересные звуки, иногда придумываю их, комбинируя из нескольких, или записываю необычные шумы, а потом, зная какие звуки у меня есть, я отпускаю на свободу свои руки и мысли, они сами работают, то есть моя музыка это не композиторское сочинение, я творю в состоянии транса.
- Да я помню это состояние, когда писала свои рассказы. Но при слове транс мне, почему-то, шаманы вспоминаются, а ты же не шаман? – спросила Маша.
- Нет, не шаман, хотя среди них были весьма талантливые импровизаторы, - улыбнувшись, ответил он, и продолжил, - понимаешь, каждый человек уникален, другого такого просто нет, и, приходя в этот мир, он не знает, что с ним будет, как ему жить.
Он начинает импровизировать, придумывать на ходу различные варианты своей судьбы. То есть, по сути, мы все импровизаторы: кто-то более талантлив, кто-то менее. Вот только жизнь у каждого одна, а человек думает, что волен делать с ней то, что считает нужным.
Беда в том, что в этом увлекательном процессе он может забыть, зачем приходит на землю, и начинает совершать ошибки, его душа потихоньку обрастает грязью и иногда зарастает настолько, что человек просто не знает, как с этим справиться. Потеряв самого себя, человек начинает болеть. Душа ведь очень тонкая материя, согласись, она не прощает телу его слабости и лени.
- Душа обязана трудиться? – иронично сказала Маша, - но это стихотворение все со школы помнят, только ведь иногда наши привычки врастают в нас настолько, что мы не в силах с ними бороться.
- А ни с чем и не надо бороться, Маш, надо просто поворачиваться всегда в сторону света, вот как сейчас, ты почувствовала, как тебе здесь хорошо, остановись, поблагодари, что сегодня ты увидела эту красоту и она так порадовала тебя. Будь благодарна жизни, и она увидит, что ты её любишь, что ты хочешь жить и подарит тебе таких мгновений намного больше.
Относись к ней, как к очень увлекательной и интересной экскурсии, в которой опытный и много знающий гид ведёт тебя по разным залам, показывая тебе то одно, то другое. Чем больше ты радуешься всему хорошему, что видишь, тем больше ему захочется тебе показать, и наоборот, если ты фыркаешь и отворачиваешься, ему станет не интересно, и гид просто выведет тебя из зала.
Маша призадумалась, ненадолго замолчав, а потом тихо спросила: - А твой метод, как он действует на людей?
- Ну, ты же на себе испробовала, Маш, - улыбнулся он, - Ещё Авиценна говорил, что лекарство должно быть приятным. Понимаешь, музыка это такое лекарство, которое действует на всех, независимо от возраста, положения в обществе, пола человека.
У каждого из нас есть своя тональность. Попробуй как-нибудь провести такой эксперимент: в разное время суток спой любую ноту, которая в данный момент пришла тебе на ум и запиши на магнитофон. Уверяю тебя, все спетые ноты будут мало отличаться друг от друга, вот это и есть та тональность, в которой ты живёшь, в которой ты чувствуешь себя комфортно.
И если написать для тебя музыку именно в этой тональности, то, слушая её постоянно, ты будешь подстраиваться под свой тон, когда в твоём организме происходят какие то сбои, нервные срывы, или что-нибудь ещё. Это и будет твоим универсальным лекарством.
- Но ведь ты не писал музыку специально для меня, я просто слушала то, что есть.
- Эта музыка была написана для людей, не страдающих особыми расстройствами, если нужны индивидуальные корректировки, то я, конечно же, занимаюсь с такими пациентами отдельно.
Ещё немного помолчав, Маша тихо спросила: - Дима, а ты действительно веришь, что я смогу написать эту книгу?
- Конечно, сможешь, и это будет уже твоя транс импровизация, - ответил он так серьёзно, что сомнения, всё ещё одолевавшие Машу сами собой рассеялись…
Когда они, вдоволь надышавшись свежим лесным воздухом, сели в машину, Дима, немного смутившись, сказал: - Маш, у меня для тебя есть небольшой подарок.
Он вытащил из бардачка компакт-диск и продолжил: - Я вот новый альбом закончил, может быть, тебе будет интересно? Правда, на Моцарта я не тяну и хороших удоев не обещаю…
Как два заговорщика, они расхохотались над понятной только им шуткой. Маша взяла в руки диск: на белом фоне резвились, нарисованные синим карандашом, дельфины, а восходящее солнце освещало далёкий незнакомый остров манящий своей таинственностью и неизведанностью.
«ИОНИЯ», - прочла она вслух название диска, и улыбнулась, - Иония, Иония, волшебная страна…


Глава 25


- Мария Николаевна, вы не могли бы съездить со мной на встречу? Я боюсь, что сам не справлюсь, очень серьёзная компания.
Маша подняла глаза от компьютера, и улыбнулась, перед ней стоял Илья, самый перспективный молодой менеджер из коммерческого отдела, которым она руководила. Он совсем недавно приехал из другого города, и сразу попал к ней в фирму. Быстро обучаясь, он уже обогнал остальных ребят, легко назначая встречи и заключая неплохие договора, и если сейчас Илья просил помощи, значит, она действительно была ему нужна.
- Конечно, поедем, - ответила Маша и принялась собираться. Не застёгивая лёгкие курточки, они вышли из офиса. Весна, пришедшая в этом году слишком рано, так рано, что её никто ещё не ждал, отогрела чувства, заставила людей приодеться, и выйти на улицу, неспешно прогуливаясь. Когда они проходили мимо той самой высотки, на крыше которой находилась смотровая площадка, Маша посмотрела наверх, и воспоминания нахлынули на неё с новой силой.
Прошло уже полгода с той памятной встречи с Димой. Она почти заканчивала книгу, перерыв огромное количество материалов по музыкотерапии и перечитав всё, что касалось жизни тех великих людей, о которых он ей рассказывал. Этот процесс поглотил Машу целиком, она с трудом могла думать о чём-либо ещё.
Со старой работы она ушла, так как та стала ей совсем не интересна. Впрочем, долго посидеть дома девушке не дали, совершенно неожиданно пригласив в фирму, которая занималась производством и продвижением интернет-сайтов на должность коммерческого директора. Она сначала испугалась ответственности, но, посоветовавшись с Димой, всё-таки решила принять предложение.
Теперь она ходила на работу не потому, что так надо, а потому что ей было очень интересно всё, что связано с Интернетом. Там она разместила на сайте свои рассказы и стихи, и нашла очень много друзей в разных городах и странах, которым нравилось её творчество.
Изменилась она и внешне. От той измученной девушки с потухшими глазами не осталось даже воспоминаний. Красивая, уверенная в себе женщина, теперь она могла убедить любого человека в своей правоте.
Димина музыка постоянно крутилась в компьютере, придавая сил уже не только ей, а и всему отделу. Молодёжь, работавшая менеджерами, и привыкшая совсем к другой музыке, с удовольствием слушала её.
А дизайнер, трудившийся над макетами сайтов, даже упросил Машу записать Димины диски ему на компьютер и, надевая на голову огромные наушники, полностью отключался от внешнего мира, начиная творить совершенно оригинальные дизайн-макеты по каким то новым технологиям, запуская уже свои транс импровизации.
Благодаря нестандартному и интересному портфолио, компания быстро набирала силу, и клиентов становилось всё больше. Вот и сейчас они шли в очень серьёзную фирму, расположенную в центре города, где Илья договорился на встречу с директором, заинтересовавшимся их работами.
Войдя в огромный холл, они подошли к охране и, записавшись в журнал посетителей, направились в просторный лифт, очень мягко и бесшумно раскрывший перед ними свои двери.
Глядя в зеркальные стены лифта, Маша поправила причёску, и подкрасила губы, чтобы войти в кабинет директора во всеоружии. Очень милая девушка, по-видимому, офис-менеджер, встретила посетителей на 8 этаже, и проводила к нужной двери, сказав, что их уже ждут.
Маша постучала и, войдя, остановилась на пороге, не в силах выговорить ни слова. В кабинете находились двое: директор компании, сидевший за огромным дубовым столом в мягком кожаном кресле и, ещё один человек, который сидел к ним спиной, но его Маша могла бы узнать даже с закрытыми глазами в тёмной комнате.
Обернувшись к вошедшим, тот, второй, тоже изумлённо замолчал, уставившись на посетителей во все глаза. Маша, быстро справившись с волнением, поздоровалась, потом подошла к директору, протянув ему визитку, и представилась: - Мария Николаевна, коммерческий директор компании «Инфо-медиа». А это Илья, менеджер по работе с клиентами, который вёл с вами переговоры.
Директор заулыбался, приподнимаясь, и, в ответ, протягивая Маше свою визитку: - Очень приятно познакомиться с таким обаятельным коммерческим директором, меня зовут Юрий Петрович, а также хочу представить вам Максима Николаевича, он будет непосредственно заниматься проектом сайта, и мечтал лично познакомиться с вами, чтобы задать несколько вопросов.
- Мы знакомы, - уже совершенно спокойно улыбнулась Максиму Маша, - Здравствуйте, Максим Николаевич, я готова ответить на все ваши вопросы.
Макс смотрел на неё, совершенно растерявшись, и не зная, что сказать. Не понимая, в чём дело, Юрий Петрович взял инициативу в свои руки, и, задав Маше несколько ничего не значащих вопросов по работе, попросил подготовить счёт и договора на подпись. Маша передала ему папочку с готовыми документами и, распрощавшись, поторопилась к дверям, Илья вышел вслед за ней, плотно притворив за собой дверь.
Впрочем, через секунду она распахнулась снова, и на пороге появился Максим, глядя на неё как-то странно, он попросил: - Маша, ты не уделишь мне пару минут?
- Хорошо, - ответила она и кивком отпустила Илью.
Они вышли из здания и медленно побрели по улице. Максим долго молчал, собираясь с мыслями, потом повернулся к ней и спросил: - Как ты живёшь? Впрочем, о чём я спрашиваю, и так видно, что у тебя всё здорово, ты так изменилась.
- Спасибо за комплимент, - ответила Маша, - ты тоже растёшь, никак не ожидала увидеть тебя здесь.
- Я то как был удивлён, когда ты вошла, слушай, я тебя даже побаиваюсь, ты стала такая неприступная. А помнишь, как раньше нам было хорошо вместе?
Маша улыбнулась и задумалась, она так мечтала об этой встрече, так много хотела сказать Максиму, а вот сейчас это произошло, и она поняла, что ничего к нему не чувствует, совсем ничего. Ни обиды, ни жалости, ни любви, рядом шёл чужой человек, когда-то обидевший её, а теперь пытавшийся исправить положение, но ей это было уже не нужно.
Она повернулась к нему и, пристально посмотрев ещё раз в когда-то любимые глаза, сказала: - Максим, я от всей души желаю тебе счастья. Извини, мне пора, а по проекту все вопросы тебе проще будет решать с Ильёй, в конце концов, он менеджер, закреплённый за вашей компанией, пока, – и, резко отвернувшись, уверенно пошла дальше.
- Пока, - прошептал Максим, но сам ещё долго стоял, глядя ей вслед.
Маша шла и, чувствуя этот пристальный взгляд, думала, о том, что наконец то смогла совсем отпустить Макса, не жалея о прошедшем и открыв своё сердце для любви и для новых встреч. Она освободилась от прежних воспоминаний и сожалений о том, что у них могло бы сложиться всё иначе.
Внутренне Маша всегда побаивалась встречи с ним, всё-таки 10 лет, которые невозможно было выбросить из памяти, когда она так любила этого человека, могли напомнить о себе в любой момент.
И вот этот момент настал. Когда она смотрела в его глаза, ей снова вспомнился тот день, когда он стоял с девушкой на трамвайной остановке, и вечер, когда он пришёл за вещами, и холод, поселившийся потом так надолго в её душе. Нет, она уже не злилась на него, обида прошла со временем, теперь она была ему даже благодарна за то, что он ушёл.
Ведь если бы они не расстались, она никогда не прикоснулась бы к великой тайне Ионимов, не познакомилась с Димой и никогда не нашла бы свою настоящую любовь. Она жила с Максимом, растворяясь в нём, в его жизни и потеряв себя, потому он и ушёл тогда, что ему стало скучно.
Макс не замечал, что она тоже личность, достойная уважения, это заметил Дима и убедил её в том, что она сама может многое изменить в жизни и стать счастливой.
Маша так погрузилась в свои мысли, что вздрогнула, услышав незнакомый голос, что-то говоривший ей на смеси русского и английского языков.
Она подняла голову и увидела высокого симпатичного иностранца, который протягивал ей карту города и просил показать, где находится самое высокое здание в городе, в котором есть смотровая площадка.
Маша улыбнулась ему и ответила: - Это совсем недалеко, я вас провожу, я как раз иду туда же.
Иностранец восхищённо залопотал о том, что русские женщины не только красивы, но и очень добры. Они быстро дошли до нужного здания и поднялись на крышу, уже познакомившись к тому времени. Тьерри оказался французом, который много путешествовал по России, изучая русский язык и интересуясь её богатой историей.
На крыше сегодня было многолюдно, приглядевшись, Маша поняла, что сюда заехала свадьба. Очень молодые и красивые жених и невеста стояли у самого ограждения, в окружении весёлых, смеющихся гостей.
Маша и Тьерри немного замешкались при входе, не желая помешать веселью, и в этот момент невеста повернулась к гостям спиной, и весело крикнув: - Девчонки, ловите, - бросила свой букет. Маша не успела опомниться, как цветы, перелетев через всех приглашённых, оказались прямо у неё в руках.
Гости притихли, первой опомнилась невеста и весело рассмеялась, поздравляя Машу. Симпатичная девушка, по-видимому, свидетельница, подбежала к ним с бокалами, доверху наполненными искрящимся шампанским, и попросила поздравить молодых.
Маша взяла в руки бокал, и, раскрасневшись от неожиданности, произнесла небольшую речь, пожелав молодым сохранить свою любовь такой же прекрасной и через все испытания в жизни пройти вместе, поддерживая, и понимая друг друга.
Тьерри, ничего не понимая, выпил шампанское, и широко улыбаясь, закричал с ужасным акцентом: - Па-здра-вля-ием! Вызвав ещё больший взрыв смеха и веселья.
Потом они отошли к ограждению, чтобы не мешать свадьбе, и Тьерри, опять нещадно путая русские, английские и французские слова начал расспрашивать Машу, что означает у русских этот обычай бросать букет.
Маша, прижав к себе белоснежные цветы, и улыбаясь, как могла, объяснила, что это значит её скорое замужество. Тьерри засмеялся и спросил: - Раз я был рядом, значит, ты выйдешь замуж за меня?
- Не знаю, может быть, я как-то об этом не подумала, - смутилась она и снова присмотрелась к нему. Высокий, черноволосый парень с почти цыганскими глазами, уже немного запал ей в душу, но не так, чтобы очень серьёзно.
Неугомонный иностранец ненадолго притих, любуясь городом, который был весь как на ладони, потом снова развернул свою карту и попросил Машу сориентировать его, где находятся нужные ему места. Маша показала, в какой стороне находятся помеченные галочками здания, и поинтересовалась, зачем они ему.
В ответ Тьерри прочитал ей целую лекцию о том, что эти здания – историческая ценность, а его очень интересует древняя архитектура, потом, обаятельно улыбаясь, попросил показать ему город.
Маша посмотрела на часы, рабочий день подходил к концу, и в офис возвращаться уже не было смысла, а весна так настойчиво напоминала о себе, закружив голову лёгким, тёплым ветерком и пригрев первым ярким солнышком. И, неожиданно для себя самой, она легко согласилась, симпатичный француз, увлечённый русской историей, ей очень понравился.
Уходя со смотровой площадки, Маша посмотрела вниз, снова вспомнив тот день, когда встретила здесь Диму и мысленно поблагодарила его за всё, что он сделал для неё.
Теперь она уже ничего не боялась, и знала, что справится со всеми ударами, которые ещё, может быть, преподнесёт ей жизнь. Она стала самостоятельной и сильной личностью, и была твёрдо уверена, что рождена для счастья и для огромной и прекрасной любви…