Как-то я ехал в автобусе с начинающим журналистом, подающим большие надежды. Мы говорили о всякой всячине, вспоминали знакомых, как вдруг среди пассажиров поднялся невообразимый шум. Скорей всего, кто-то повздорил из-за посадочного места: один не уступил другому в силу своей молодости и наглости. Душно мне, видимо, сказал старик, голова кружится – уступил бы ты мне место, сердечный. Посмотрел бы ты на мою седину. Ни стыда тебе, ни совести.
Но молодой человек был, как говорится, «под парами», и, возможно, поэтому никто не возвысил свой голос в защиту старости. Никто не встал ей в помощь. Знойное жаркое солнце июня, как сковородку раскалило пассажирский автобус, почему внутри был сущий ад. Не смотря на открытые окна по всему периметру салона, было невозможно душно – нельзя было просто дышать среди потных тел и газов. Людей, конечно, разморило, и никто не хотел ввязываться в перепалку – мол, зачем себе нервы портить? Собственное здоровье, оно, понимаете, ближе к телу, чем благополучие какого-то старика. Ведь он пожил, в своё время попользовался всеми благами жизни. И теперь пусть сидит себе дома и не портит людям ни дня, ни настроения.
- Вот об этом следует писать журналисту, - сказал я, обращаясь к своему молодому коллеге, - именно с таких обыденных мелочей и начинаются глобальные проблемы.
Но молодой коллега взглянул на меня пустым рассеянным взглядом и отрезвил своей короткой речью:
- Журналисту нецелесообразно быть добрым, чтобы писать о доброте. Ему не надо быть милосердным, чтобы писать о милосердии. И, вообще, не обязательно любить человека, как такового, чтобы писать о гуманизме. Главное здесь, чтобы за написанный материал хорошо заплатили. Никого не интересует происхождение твоих денег, поскольку всех занимает их количество – и желательно, как можно больше. Если овчина стоит выделки, то целесообразно поиграть с общественностью и в доброту, и в милосердие, и в гуманизм. Народ у нас, как бумага, всё стерпит и проглотит – «лишь бы не было войны». Ему подавай «хлеба и зрелищ», а сам считай свои гонорары.
- Но, позвольте, - не выдержал я, - как это можно! Пусть такой журналист достигнет высот и станет первым среди равных, пусть свои материалы он будет создавать по всем канонам журналистики и последнему слову СМИ. Вот только как можно верить такому человеку на слово и принимать всё к сведению, советоваться с ним и прибегать к его помощи, наконец, учиться у него тому, о чём он пишет, если в каждой его запятой – ложь и равнодушие. Это всё равно, что построить дом по последнему слову архитектуры, придерживаясь всех строительных норм и правил, а жить в нём станет нельзя, поскольку в этом не найдётся места для души.
- Не смешите меня, - заметил начинающий журналист, - и не носитесь со своей душой, как «с писаной торбой». Что такое «душа»? Это всего лишь аббревиатура: ДУША – Дураки Умирают, Шулеры Ассимилируются…
Тут в наш разговор «вклинился» старик, обрусевший таджик. Про таких говорят: человек старой закалки. И вот он обратился к моему собеседнику.
- Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу, молодые люди, но вы, вы, молодой сторонник целесообразности, далеко не правы. Я говорю об этом, опираясь на собственный опыт, а он будет поболее Вашего, холодный нигилист современности. Душа была, есть и будет всегда. Но об этом судить ни Вам, ни мне, никому из смертных на этой земле, ибо над нами есть наивысший судья. Не хочу Вас чернить и читать Вам нотации. Пустое это, если человек думает, что совесть, совместно с душой, придумали неудачники, чтобы оправдать собственную нерасторопность.
И тут престарелый пассажир поведал такую сказку.
«Итак, в одном месте на земле под солнцем стоял удивительный и прекрасный, славный город, который тамошние поэты называли маленькой Швейцарией. Город тот был богат своей городской стеной, дворцами и жилыми зданиями. Он гордился красивыми аккуратными улицами, широкими площадями, тенистыми скверами и прохладными фонтанами. Каждый житель вёл себя соответственно поставленной цели, вполне единолично разумно и практически индивидуально полезно. Всякий принимал целесообразные решения и, соответственно тому, совершал целесообразные поступки. Соотносился с другими, если находил это должным, необходимым и своевременным. Уважал тех, кто, по личному мнению, был достоин его уважения. Общался лишь в том случае, если общение сулило выгоду. Было достойно времени, сил, мыслей и слов. Словом, это были глубоко целесообразные люди.
Ничего удивительно в том не было, что никто не встал на защиту путешественников, идущих к городу, когда в его окрестностях появилось чудовище. Оно стало бесследно пожирать одиноких путников и отдельные группы людей, и никому в городе до этого не было дела. Любой правомерно и целесообразно считал своим долгом заниматься тем, чем занимался год или десять лет назад, а своё видимое безразличие оправдывал очень важными, неотложными и срочными проблемами, промедление которых равносильно скорой и неминучей смерти. А что касается людоедства, то горе-путешественникам следовало бы сидеть дома и не высовываться. Тогда бы чудовище никого бы не ело – само бы умерло «с голодухи», и всё было бы спокойно. Так нет, чёрт их дёрнул тащиться в такую даль невесть за чем! Вот и поплатились за своё вольнодумство. Сами виноваты в том, что их съели. Их же никто не просит пускаться в столь опасное и рискованное путешествие. То же, нашлись экстрималы!
Если чудовище поедало кого-нибудь из горожан, то семьи погибших и их родственники, друзья, знакомые и просто посторонние люди ни минуты о том не печалились, будто ничего и не случилось. Ведь это было не с ними. А тех бедолаг, съеденных чудовищем, никто не просил покидать пределов города. Не было же никакой крайней необходимости оставлять насиженный и привычный уют. Зачем вторгаться в большой мир и узнавать, что помимо тебя и твоего города есть другие люди и города? Куда спокойней сидеть в скорлупе собственных узкоумных представлений, считать себя «сосредоточием вселенной», а значит, быть в безопасности. Только ты сам в центре своего личностного микрокосмоса можешь быть какой-либо значимой и выпуклой величиной, что делает тебя уважаемым и авторитетным в чужих глазах.
Так вот, в этом блестящем городе всё же была одна грязная улица, где в полуразваленном доме жила очень старая, старая, старая женщина. Она была такой старой, что все забыли об её существовании. Более того, пятьдесят лет из своих прожитых ста двадцати она бездвижно провела в постели. За ней все эти последние годы ухаживала другая пожилая женщина, немая, которую старуха приютила, когда той было только десять лет. Само собой разумеется, что и об этом человеке никто не думал и не подозревал во всём большом и богатом городе.
Немую никто не видел и не замечал, когда она выходила на улицу и шла на рынок. А там торговцы видели только деньги, которые появлялись, шуршали и исчезали сами собой. Люди давно привыкли к такому обстоятельству и заученно, не задумываясь, давали на ассигнации то и столько, как это повелось уж много-много лет тому назад. Даже уличные собаки и коты натыкались на неё, будто сослепу, когда немая возвращалась в своё убогое жилище.
Вот однажды старуха, видимо, предчувствуя свой смертный миг, стала говорить своей опекунше, когда и до них дошли слухи о чудовище:
- Чудовище одолеет лишь тот, кто не пожалеет для победы собственного сердца и живота своего. Дело в том, что это чудовище живёт в каждом из нас и питается людскими слабостями и низкими помыслами. Выходит, сердце каждого городского человека –
это сердце чудовища. И если среди людей найдётся герой, который не побоится вырвать своё сердце из собственной груди и раздавить его своими руками на глазах чудовища во спасение жителей города, то чудовище погибнет, и город спасётся. Но погибнет и герой
с разорванной грудью и раздавленным сердцем в руках, если жители города не побеспокоятся о нём, не проявят заботу и внимание. И если во всём городе найдётся хотя бы три человека, которые оценят великую жертву героя и придут к нему, то герой спасется, и будет жить. В противном случае, по смерти героя не пройдёт и ста лет, а может и меньше того, гораздо меньше – не длительнее срока, в который падает и гасится звезда, как чудовище возродится и вдесятеро по десять станет творить своё зло. Тогда смерть героя окажется напрасной и никто не пойдёт больше по его следам. Погибнет город, погибнет и весь мир…
сказала старуха эти пророческие слова и умерла на руках безутешной немой. Осталась несчастная женщина совершенно одна в этом большом и прекрасном, но совершенно чужом городе. И стала она бессонно и безустанно ходить по его многочисленным улицам в поисках героя, чтобы написать тому, как можно спасти город. Ведь эти изящные улицы и площади, великолепные дворцы и дома, думала женщина, ничуть не виноваты в том, что их населяют такие целесообразные и деловые жители.
Но только герой отыскался сам. И был он самой обычной наружности, совсем не героической.
Это был какой-то чужой, пришлый со стороны человек, чуждый принципам городских обывателей – странствующий поэт. Он был беден и скромен платьем, но зато в груди его билось живое горячее сердце, и это сердце было таким, что вмещало в себя весь мир, а сердца всех людей планеты не могли вместить в себя одно единственное сердце героя. Попросту там не было места для него. Стоит ли полезные и столь дорогие площади частной собственности своей души занимать всяких вздорным и совершенно ненужным хламом?
Странствующий поэт и немая встретились – провидение вело их навстречу друг другу. Она написала о том, что поведала умирающая старуха, и поэт согласился, без раздумий и колебаний. Сам, великий по духу творчества, он был пустынно одинок и по-детски беззащитен пред холодным лицом целесообразности. Что ему было делать здесь? Что страшнее: жизнь или смерть? В первом разе, поэт жил наперекор горестной и лживой общепринятой судьбе. В другом случае, он умрёт во имя и на благо людей, которым, по большому счёту, будет просто наплевать на него, что они и делали раньше. Ведь эти люди об этом его не просили. Они не отвечают за его инициативу – пусть сам всё расхлёбывает, если придумал и сделал. Им и в городе живётся вольготно. А чудовище ничуть не мешает поступать по давно заведённому и привычному порядку…
Чудовище и поэт, как это и положено испокон веков, встретились в широком и открытом поле. Силы их были неравными, и чудовище одолевало смертельно раненого героя. На последнем издыхании, он собрал остатки сил, призвав на помощь талант и любовь к жизни и людям, разорвал себе грудь, вырвал сердце и сдавил его железной хваткой перед испуганными глазами дрогнувшего Зверя. Прощальными каплями заката на травы и цветы, на притихшую землю и засыпающий город брызнула горячая кровь, и чудовище вместе с героем бездыханно упало на землю.
Весь жестокий поединок видела немая. Она бросилась к поэту, когда тот упал, думая привести его в чувство, помочь, но… Но разорванная грудь и раздавленное сердце были мертвы и безучастны к ней. Надо было найти в городе хотя бы трёх жителей, согласных помочь и не пожалевших для ближнего своего и дальнего ни собственных сил, ни времени, ни души своей и своего здоровья. И она побежала в город.
В это время на цепях стали поднимать дубовые ворота с чугунными набойками, чтобы на ночь город закрыть от разбойников и коварного чудовища. В ту пору немая оказалась рядом и сделала несколько шагов, как цепи, сами собой, вдруг оборвались и ворота со всей тяжестью обрушились на несчастную женщину.
Город не хотел спасения своим жителям.
Наступила ночь…»
А вся автобусная история закончилась тем, что старики, наш рассказчик и обиженный пассажир, вышли на очередной остановке, о чём-то оживлённо беседуя. Автобус тронулся с места и уехал от них. Они всё говорили и говорили, а я думал о ночи, которая наступила в наших сердцах.
Андрей Сметанкин, г. Душанбе, Республика Таджикистан.