Дежа вю

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МОРЕ ЭГОИЗМА


Dj vu

Сны измучили меня. Как одинокий, заблудившийся диггер со слабой свечой в руке, бродила я в этих ночных миражах по катакомбам моего подсознания. Иногда свеча и вовсе гасла… Куда меня только ни заносило в потемках! На что я только ни натыкалась! Астрал был набит разным хламом – моим и чужим, но порой мне все же удавалось опознать кое-какие «объекты», а при свете дня, уже подключив сознание, даже найти им вполне приемлимое толкование. Это успокаивало меня, но ненадолго, лишь до того момента, когда приходила пора ложиться почивать.
Часто подсознание даже не считало необходимым дождаться, пока я окончательно засну. Едва я смыкала веки, астрал обволакивал мой разум черным туманом, сквозь который вспыхивали, сменяя друг друга, словно слайды, без всякой связи, яркие цветные картинки, похожие на «Каприччос» Гойи. Я с ужасом открывала глаза, вырываясь из этой липкой засасывающей трясины, и говорила вслух: «Фу ты, мерзость какая! Примстится же такое!»
Чтобы как-то обмануть в этот пограничный момент бдительность стража порога, я читала «про себя» стихи. Простые, незамысловатые и светлые. О природе. Он заслушивался и позволял мне мирно погрузиться в глубокий спокойный сон. Иногда на помощь призывались воспоминания о чем-нибудь приятном, случившимся со мной в ближайшие дни. Чтобы очутиться в том мире, над которым мой разум не имел уже никакой власти, вполне годилась, например, радость от покупки очередной пары обуви или внеочередного флакона духов, особенно если к такому деянию примешивалась пикантная горчинка в виде легких угрызений совести, вызванных растратой строго рассчитанных бюджетных средств.
Когда вынашиваешь замысел нового романа, бывает такой период, что со стороны может показаться, будто ты находишься в состоянии интеллектуального анабиоза, напоминающего грезы наяву. Однако блуждание души в глубинах подсознания вовсе не означает, что рассудок твой дремлет, бездействует. Порой он врывается даже в те, безумные и бессмысленные на первый взгляд, сны, дарует озарения, и даже откровения. Интуиция тоже оказывает свое воздействие на этот процесс и часто меняет ход творческих планов. По этим-то изменениям я как раз и отслеживала, где блуждает в тот или иной момент моя душа и с помощью чего ищет выражения.
Стоило какому-нибудь внешнему обстоятельству соприкоснуться с моим подсознанием, как мне начинало казаться, что в комнату без окон, где я сидела впотьмах, внесли яркую лампу. Сознание «включалось», и все вдруг прояснялось для меня, становилось очевидным и явным. «Я же давно чувствовала это! Да не просто чувствовала, знала!» – говорила я себе в таких случаях, напрочь сбрасывая со счетов всю кропотливую и долгую работу бессознательного, словно не желая быть ему чем-то обязанной.
Всякий замысел должен быть «выношен» положенное количество времени, как дитя в утробе матери, но даже в этом случае он появляется на свет Божий созданием не всегда полноценным, далеким от совершенства. Обнаруживается это, правда, достаточно поздно, когда ничего уже невозможно поправить, изменить. Это огорчало больше всего! Ведь я так стремилась сделать его оригинальным, неповторимым, подняться до высот недосягаемых, словом, создать нечто подлинно грандиозное и нетленное. Однако все мои «нетленки» были как две капли воды похожи на меня. Вся их оригинальность рассыпалась в прах при въедливом, хотя и непредвзятом, как я старалась думать, редакторском разносе.
Так было и сегодня. Я вышла из издательства раскатанная в мацу. Мой бедный очередной роман, испещренный разноцветными поправками, тоже превратился в опреснок без вкуса, аромата и цвета, и сколько бы я ни натолкала туда изюма, мака или корицы в виде острот, умствований и оригинальных мыслей, его это не украшало, а напротив, только лишало своего предназначения. Помимо множества мелких замечаний, мне инкриминировали стремление преодолеть свои комплексы, вытащив их на всеобщее обозрение, обвинив попутно еще и в пошлости. Редактор старался не смотреть мне в глаза, когда дошел, наконец, до главной своей претензии. «По какому праву вы вообще выбрали эту тему? Мне кажется, вы не слишком разбираетесь в тонкостях каббалы и еврейской оккультной доктрины в целом… Стоит ли русской писательнице замахиваться на такие глубины чужой для нее религии? Неужели вам больше не о чем писать? Столько женских тем вокруг: любовь, материнство, измена - оглянитесь, поищите. Возьмите детективный сюжет, наконец, это вообще беспроигрышный вариант! У вас неплохой язык, самобытный стиль. Желаю вам творческих успехов», – закончил он свою отповедь, лживо-любезно улыбаясь.
Мне не хотелось оставлять за ним последнее слово, и я сморозила заведомую глупость: «Может быть, я в прошлом воплощении принадлежала к этому народу…» «Вот вы и попались, милочка! – Радостно вскричал мой редактор, его большие влажные глаза засверкали демоническим огнем, – а еще претендуете на такие глубины. У вас определенно мания величия. Да известно ли вам, что еврей может воплотиться только евреем? И никем больше. Как же вы рассуждаете о богоизбранности этого народа, о его миссии?» «По-моему, сейчас это утверждение пересмотрено… – робко пролепетала я, – вроде бы теперь с этим не так строго… Есть иные мнения, даже среди ортодоксальных каббалистов». «Что за вздор! Кто вам это сказал?» «Хорошо, не будем спорить, я подумаю над вашими советами, – сдалась, наконец, я – возможно, вы в чем-то правы. Неужели все так плохо? И ничего нельзя сделать?» – спросила я упавшим голосом Пятачка, скрывающегося от Слонопотама под кроватью. «Хуже не бывает. – Он, кажется, не собирался больше меня щадить. – Повторяю, пишите о том, что хорошо знаете. Поверьте, я вам не враг, у вас прекрасные задатки, отличная школа».
Чтобы как-то успокоиться и прекратить внутренний монолог «на лестнице», обращенный к моему обидчику, я отправилась в «Елки-палки», заедать разочарование чебуреками. Такое обыденное действо несколько смирило мой пафос, но домой я приплелась совершенно обескровленная этой битвой и потому не придумала ничего лучшего, как улечься в кровать. Сон, приснившийся мне, свидетельствовал о том, что Бог сжалился надо мной и послал озарение. Увидела я моего редактора, стоявшего на коленях прямо на песке среди бескрайней знойной пустыни в шикарном черном костюме, белоснежной рубашке и при модном ярком галстуке с дорогой заколкой в виде скарабея. Он молитвенно воздевал руки к небу и вопиял: «Господи! Наставь моих авторов на путь истинный! Укрепи их талант и избавь от гордыни! Пусть они пишут только о том, что знают! Ниспошли мне терпение и кротость, не дай впасть во грех!»
Именно этот «глас вопиющего в пустыне» как раз и напомнил мне, что я давно собиралась похоронить все конъюнктурные помыслы – сделаться знаменитой и богатой – и вернуться к теме, которая вот уже почти десять лет будоражила мое любопытство. «В конце концов, если меня все равно не печатают, то какая разница, над чем работать? – Рассуждала я сама с собой. – Зачем ставить во главу угла «рыночные отношения»? Займусь тем, что мне по душе, к чему меня давно тянет. По крайней мере, я хотя бы разберусь, наконец, в чем тут дело. Материала накопилось уже достаточно, но нечто важное ускользает от меня… Надо думать. Долго и крепко. А тот роман… пусть валяется, как и все предыдущие. Дискеты много места не занимают. Жалко даже время тратить на их переделку. Не стоят они того». По всем симптомам я почувствовала, что больна новой темой, и никакие редакторские прививки не в состоянии были обороть бродивший у меня в крови вирус под названием «ЗАМЫСЕЛ».
Я отбросила все прежние тщеславные желания и отдалась на волю бурного творческого потока, совершенно не представляя, куда он может меня занести. Так начался в моем сознании процесс, который я тщеславно окрестила «Цимцум» или сокращение. В Каббале под этим понятием подразумевается начальная стадия творения, когда Творец, или Бесконечный, или Эйн-Соф, или Ацмуто явил пример первой жертвы, то есть, сжался до точки, а затем отодвинулся к краям сферы, окружающей Его, для создания некого вакуумного пространства, чтобы освободить место для Своего возлюбленного детища. Я решила, наконец, что мой новый роман должен начать существовать отдельно от меня, и ничего личного в нем не будет.

В разные периоды своей жизни и в разнообразных качествах приступала я к чтению Библии: в качестве молодой, самонадеянной, любознательной девицы; скучающей, умствующей дамочки; неофита, жадно ищущего откровений во всяческих эзотерических писаниях. Только ни разу я так и не смогла одолеть ее до конца. Мое восприятие этой Книги всякий раз менялось: сначала было непонятно, потом скучно, и, наконец, откровенно страшно. Я не видела за описанием внешних событий никакого глубинного подтекста, не обнаруживала никакого древнего знания, не чувствовала тайного ее смысла. Однако было там несколько персонажей, которые отчего-то будоражили мое воображение уже в течение многих лет, и главный из них - Иоанн Креститель. Я все пыталась заглянуть за спину этой могучей фигуры и понять, что же ним скрывается? Какова его миссия по меркам иудаизма, христианства? А по меркам Каббалы? (Если только у Каббалы есть «мерки»). Последний вопрос интересовал меня на данный момент больше всего.
Надобно сказать, что место в Новом Завете, по моему мнению, Иоанн Предтеча занимал довольно скромное – всего несколько строк, но персонажи, его окружающие, так называемая «мандала», где был он, безусловно, ключевой фигурой, интересовали меня почти так же сильно, как сам Иоанн. Именовались эти персонажи: Иисус, Ирод, Иродиада и Саломея. Меня преследовало ощущение некоторым образом сравнимое с dj vu. Где-то я словно бы уже встречала похожий круг лиц. На каких-то страницах Ветхого Завета, словно бы уже сходились эти пятеро все вместе. Однако где же, когда же? Память не хотела сослужить мне службу, и я опять принялась перечитывать Библию. Делом это было долгим и нелегким, но интуиция опять пришла мне на выручку. Я проснулась утром, и первой моей осознанной мыслью была: «Фаворский свет». «При чем тут Фаворский свет, – удивилась я, – и думать о нем не думала. Преображение Христово. Восхождение Иисуса «в духе» на гору Фавор с тремя апостолами и при двух свидетелях. Иоанна уже, кажется, казнили к этому времени. Надо уточнить». Я открыла Евангелие от Марка и нашла нужное место.
«И спросили Его: как же книжники говорят, что Илии надлежит прийти прежде? Он сказал им в ответ: правда, Илия должен прийти прежде и устроить все; и Сыну Человеческому, как и написано о Нем, надлежит много пострадать и быть уничтожену. Но говорю вам, что и Илия пришел, и поступили с ним, как хотели, как написано о нем». Вот она – ключевая фраза: «Илия пришел, и поступили с ним, как хотели»! Стало быть, в образе Иоанна Предтечи пришел Илия, а его не узнали! Ибо с ним и поступили «как хотели». Кто же поступил? Царь Ирод Антипа, по наущению незаконной сожительницы Иродиады, которая через дочь свою Саломею потребовала себе голову Иоанна Крестителя подать непременно на блюде!
Каково же было окружение Илии? Царь Ахав, жена его, финикийская царевна из города Сидона по имени Иезавель, и дочь у нее была, а звали ее Гофолия, она даже Израилем правила – беспрецедентный случай в истории этого народа! Вот оно – предыдущее воплощение всей мандалы. А Иисус? Елисей, конечно! Ведь именно он поднял после вознесения Илии на небо его милоть, мантию им оставленную. Вот вам и dj vu!
Почти через тысячу лет Бог снова свел эти пять действующих лиц вместе на той же земле, ибо связаны они чудовищной кармой, и каждому надлежит выполнить свою миссию и пройти свой путь до конца. Одушевить МИСТЕРИЮ…
Иезавель и Саломея – одна и та же душа. Какая дикая, сакральная языческая сила вела эту душу и лежала в основе всех ее деяний? Яхве и Астарта сошлись в смертельной схватке, избрав ее полем битвы. Великая Мать в своей хтонической ипостаси восстала против Отца и не пожелала подчиниться. Иезавель и Иродиада – вот они – истинные дочери Ужасной матери, ее жрицы, питающиеся кровью, чтобы поддержать плодородие своего лона. Энергия всех вакханок и менад, веками исполнявших свои кровавые обряды, прорвалась через них в страшной трагедии Иоанна Крестителя. Он стал жертвой, принесенной во славу Великой Матери, как Иисус – во имя Отца. То была битва старого с новым, женского и мужского начала за душу человека.
Самый древний матриархальный культ не желал сдавать свои позиции без боя. Он напомнил о себе в самых кровавых своих традициях. Трудно сказать, что ожидало Илию, не возьми его Господь Бог вовремя к Себе на небеса. Милоть же его подхватил Елисей, этот Авель-Иисус, оставшийся неузнанным Иезавелью, незамеченным ею. Или время его не пришло еще? Это был Агнец, павший жертвой Великого Отца, Самого Яхве, принесенный на заклание во имя Его, чтобы утвердить примат мужского начала.
 Некогда Прародители Мира были единым целым. Души человеческие жили в их лоне. Там они рождались и там умирали, всем своим существованием поддерживая целостность мира, ибо Мать-Отец были для них неразделимы.
 Мне всегда проще было рассуждать в привычной системе координат, ибо я прилично знала гностическую доктрину, знакома была с учениями пифагорейцев и орфиков, но что касается каббалы… Это была для меня пока тайна за семью печатями. Так вот, если посмотреть на все интересующие меня персонажи и пристально разобрать их взаимоотношения, то в «привычной системе координат» все это выглядело так: приблизительно за тысячу лет до рождения Иисуса, царь Самарии Ахав женился на царевне из города Сидона, по имени Иезавель, которая была язычницей и истово поклонялась Великой Матери в лице финикийской богини Астарты. Мужским коррелятом ее был бог Ваал. Поскольку народ Израиля – и в его числе сам Ахав – в то время представлял собой патриархальное общество, где женщине причиталась ничтожная роль, хитрая Иезавель поминать Астарту не стала, а навязала мужу Ваала, хотя использовала при этом все ухищрения, свойственные лунной богине. Женщина считалась в те времена в Израиле существом менее совершенным, чем мужчина (как говориться: не тот сорт душ), о чем свидетельствовала уже восприимчивость Хевы к нашептываниям Змия. Стремиться к совершенству позволительно было лишь мужчине, но древние учителя говорили, что «совершенство бесплодно», несовершенные же несут в себе потенцию блага. Совершенство испытывает нужду в поиске ценностей, что и можно обозначить как «ЭРОС». Значит, в основе завета, заключенного Яхве с избранным народом, Эрос-то как раз и отсутствует. Он подменен целью, ибо у Яхве на уме лишь собственный замысел. Однако народ этот бедный, хоть и несовершенный, постоянно для себя какие-то ценности ищет, ибо нуждается в них. Ну, и норовит отпасть от Божьего Лона при любом удобном случае.
Иезавель, по всей вероятности, темперамент имела пылкий и предавалась страсти со всей энергией, которую ей привило прилежное отправление ритуалов Астарты со всеми соответствующими обрядами, так как сама магия плодородия требует этого. Сладострастие ее было живой реальностью. Ахав трепетал перед ним, ибо страх перед убийственным женским лоном живет издревле в каждом мужчине и действует, словно яд.
Иудейская же концепция Бога и Мира ставит во главу угла моральный элемент, понятие того, что есть грех? Иудаизм всегда пренебрегал Мифом ради сознания и морали, но именно тут как раз и имеет смысл поискать в самих его недрах и обратиться за помощью к каббале, ибо она – когда явно, а когда подспудно – оказывала существенное воздействие на историю иудаизма.
В браке Ахава и Иезавели столкнулись две силы. Две традиции. Две концепции Бога и Мира. Внешне кажется, что борьба Иеговы с принципом Астарты ослабляет силы иудейского Бога, через Ахава Он, словно попадает в плен. Ах, если бы все было так просто!
Голова моя кипела, стол был завален книгами, но найти в этой груде чужого труда необходимый удавалось далеко не сразу. Это злило меня, а гнев и уныние разъедают душу. Тогда я и решила: «Будь, что будет! Если мне суждено понять, в чем тут дело, значит, Бог пошлет мне такую возможность. Он ведь, кажется, не по силам креста не дает».
Так я начала писать о том, что хорошо знала… Только много позже я поняла: именно в тот момент, в соответствии с одной ей ведомым планом, снизошла мне в помощь чья-то душа из высшего слоя Адама и, взяв за руку, повела из потемок на свет.

Пророчество о черной жемчужине

Ифваал, верховный жрец Сидона – финикийского города-государства и младший брат сидонского царя, не являлся по натуре человеком кровожадным. Он был уже немолод и немного устал от жизни, хотя существование его нельзя было назвать слишком хлопотным, оно было скорее монотонным. Много древних тайн и священных знаний открылось ему. Может быть, даже больше, чем кому-либо из его предшественников… Ифваал гордился и тяготился этим в одно и то же время.
Сегодня чернокожий раб-нубиец разбудил его, когда солнце еще не взошло, и прошептал на ухо, что рыбаки желают предъявить Верховному Жрецу свою диковинную находку. «Они трепещут, – шепотом продолжал раб, словно опасаясь, что кто-то может их услышать, – они ждут твоего слова. Они говорят, что сама Атаргатис – Владычица моря и дитя Первозданного Океана посылает нам через нее священный знак». «Пусть войдут, – зевая распорядился верховный жрец, – все равно мне уже не уснуть. Разве нельзя было подождать немного с этим? Я дурно провел ночь, боли в пояснице опять мучили меня. Надо поменять мне ложе, на этом очень неудобно спать, я должен лежать на чем-то твердом и ровном, вроде настила из досок. Так сказал мой врач».
Два рыбака, согнувшись в низком поклоне, робко вошли в покои жреца. Лица их были бледны от страха. Заикаясь, они рассказали, что выловили редкую рыбу, небывалых размеров. Она не часто попадалась в сети, ее издревле считают водяной феей Деркето. Те, кому хоть однажды доводилось вытянуть ее из воды, как правило, заканчивали свои дни в морской пучине. Чтобы умилостивить богов, внутренности рыбы следовало непременно сжечь, ее ни в коем случае нельзя выбрасывать обратно в море. Начав ее потрошить, рыбаки обнаружили в чреве великую черную жемчужину, очертаниями напоминавшую человеческий череп. «Одному Ваалу известно, как она туда попала! – Дрожащим голосом произнес старший из рыбаков. – Я еще не встречал человека, которому бы так не повезло с уловом, еще мой дед рассказывал мне об этой рыбе-Деркето, а он узнал о ней от своего деда. Спаси нас, Мать-Астарта!»
Ифваал слушал, не перебивая, и ничем не выдал охватившего его трепета. Один из рыбаков достал из кожаной сумки грязную, влажную тряпицу и, развернув ее, протянул жрецу на дрожащей ладони крупную черную жемчужину, и вправду напоминающую немного человеческий череп. Ифваал мельком взглянул на диковину, но в руки брать не стал. Он приказал рабу положить жемчужину на золотое блюдо и отнести немедленно на алтарь Великой Богине. Раб нехотя повиновался, он тоже боялся прикоснуться к черному перлу. Когда все трое покинули опочивальню Великого Жреца, тот поднялся с ложа, накинул на себя тонкое белое одеяние из льна, приличествующее его положению, и призвал двух факелоносцев.
Тяжело ступая по темным, крутым каменным ступеням, Ифваал начал спуск в глубокое и сырое подземелье храма, где хранились испещренные клинописью глиняные таблички, некоторые из них были написаны на языке еще более древнем, чем финикийский. Он знал, что пророчество о черной жемчужине существует. Она так и называлась там «Черная голова». Однако он только слышал о нем, ибо прочитать его до появления определенного знака даже Верховный Жрец не имел права. Теперь Ифваал мог, наконец, узнать, о чем гласит пророчество, ибо манифестация уже состоялась, Великое Море Заката исторгло этот знак из своих глубин.
Хранилище пророчеств представляло собой большой сводчатый зал, где круглый год поддерживалась определенная температура, чтобы глиняные таблички не пересыхали и не трескались. За этим следил целый штат рабов. Они не умели читать, и потому было не опасно доверять им заботы о помещении. К самим табличкам допускались, кроме Верховного Жреца, только трое священнослужителей, имеющих особое посвящение. Они носили почетное звание библиотекарей. Недавно Ифваал заставил их провести ревизию и рассортировать таблички: в одной стороне хранились предсказания, которые уже свершились, в другой - те, которые ждали появления соответствующего знака, чтобы быть прочитанными.
Таблички с пророчествами о жемчужинах, а таких было немало, хранились совершенно отдельно, в потаенном месте. Жемчуг - несмотря на несметные сокровища, которыми владела Финикия, а в особенности Великий Сидон, построенный еще во времена первенца Ханаанова, сына Хамова, Сидона - почитался камнем, обладающим сакральной религиозной значимостью. Если глубокие воды порождают жемчужины, трава на берегах не иссыхает. Финикийцы считали, что жемчуг дитя Огня и Воды, а зародиться он может лишь, если молния ударит в раковину. Они почитали жемчужину символом души человеческой, упавшей в мир мрака. Ни один ритуал, никакая церемония – будь то рождение, посвящение, брак, погребение, сев или сбор урожая, великие празднества в честь богов и богинь – не обходились без жемчуга, тайная сила которого изначально определена его морским происхождением и женской символикой.
Ифваал отдал приказ отыскать требуемую табличку и, вздохнув, присел на каменную скамью у стены. Через некоторое время старший библиотекарь, склонив голову в почтительном поклоне, не смея по заведенному ритуалу смотреть ему в глаза, протянул табличку на ладонях Верховному Жрецу, который не сразу набрался решимости взять ее, а помедлил какое-то время. Всегда страшно прикасаться к пророчествам, особенно к таким важным. Пророчество же о «Черной голове» было чрезвычайно многозначительным, Ифваал чувствовал это уже хотя бы по тому, как гулко и быстро билось в грудной клетке его сердце. Чувствовал и содрогался.
Недостаточно было просто прочитать табличку, нужно еще суметь правильно истолковать ее смысл, который был порой весьма туманным и зашифрованным. Прямых пророчеств имелось мало, они касались, как правило, событий незначительных, вроде удачной охоты или рыбной ловли, но в данном случае, определенно, требовался специалист.
Наконец, Ифваал решился взять табличку с протянутых ладоней библиотекаря. Вернувшись с ней в святилище Храма, он приказал прислать ему экзегета. Лучшими толкователями древних текстов с пророчествами всегда и везде почитали греков. Потому при храме Ваала постоянно содержали несколько греческих толмачей – экзегетов, умеющих объяснить сакральный смысл написанного. Одна беда, ни за что, даже под страхом смертной казни, не соглашались они изложить толкование иначе, как гекзаметром, а такой способ, порой, делал смысл экзегезы еще более туманным, чем сам оригинал.
Экзегет пришел и с ученым видом надолго углубился в клинописный текст, сопя от усердия и что-то невнятно бормоча себе под нос время от времени. Ифваал терпеливо ждал. Он понимал, что торопить толкователя при столь серьезных обстоятельствах никак нельзя. Это могло дурно сказаться на его проникновении в суть пророчества и совершенно изменить смысл оного. Наконец, экзегет закатил глаза к небу и гнусавым голосом пропел:
«Черной жемчужины роль молодая исполнит Царица.
Белой жемчужиной будет сиять новорожденный Царь».
Произнеся эти загадочные строчки, толмач с достоинством поклонился и отбыл восвояси. «Надо бы отрубить ему голову, или приказать побить камнями, – с тоской подумал Ифваал, – да дороги нынче экзегеты, и найти их не просто. Может, еще пригодится когда-нибудь. Что же делать, коль он так глуп! Придется думать самим. Сегодня ночью соберу Большой Совет Жрецов». Приняв это решение, Ифваал отправил раба в храм Великой Богини, приказав ему позвать Верховную Жрицу Астарты, которая была его супругой. Гуляя с ней по прекрасному саду вдоль берега моря, Верховный Жрец Ваала поведал об утреннем происшествии во всех подробностях, вплоть до гекзаметра, которым ученый грек перевел смысл пророчества. Верховная Жрица Великой Матери ответила ему после некоторого раздумья: «Мы будем размышлять над этой загадкой. Благодарю тебя от имени Великой Матери-Астарты за прекрасный подарок. Она приняла его благосклонно. Она поможет нам».
Ровно в полночь одиннадцать жрецов во главе с Ифваалом собрались на Большой Совет, чтобы обсудить пророчество и его туманное толкование. Долго ломали они свои умные бритые головы над сакральным смыслом этих символов – белой и черной жемчужин, но так ничего определенного сказать не смогли. «Надо подождать, – говорили одни, – в таком серьезном случае, когда речь идет о жемчуге, никак нельзя торопиться». «Подождать, конечно, можно, а что, если мы не будем готовы к важному событию и беда застанет нас врасплох? – Вопрошали другие, – неведение может принести много горя. Может быть, боги нас хотят предупредить о нападении врагов или грозных стихийных бедствиях, которые должны произойти в самое ближайшее время?» «Нет, – сказал один из старейших жрецов, – жемчуг предрекает отдаленную весть. Событие, предсказанное черной жемчужиной, случится еще не скоро…» «Хвала Ваалу, – с облегчением подумал Верховный Жрец, – хотя бы время на нашей стороне». Вслух он произнес: «Приказываю одному из вас отправиться ко двору царя Соломона, нашего ближайшего соседа и друга. Может быть, его мудрецы помогут нам разгадать тайну пророчества. Даю вам три дня, не считая времени на дорогу». На этом Большой Совет закончился.
По возвращении посольства в Сидон, Большой Совет собрался снова. Жрец, посетивший Соломона, держал отчет перед собратьями. «В земле Иудейской тоже есть пророчество о белой и черной жемчужине, но когда положено ему свершиться не знают и мудрецы из мудрецов. Сначала они не хотели даже выслушать меня. Как только я произносил слово «жемчужина», от меня бежали, словно от пораженного лепрой. Однако потом сам царь Соломон распорядился, чтобы меня выслушали и помогли пролить свет на этот загадочный вопрос. Вот что я узнал: «Жемчужина, называемая «Черная голова», брошена будет в землю Иудейскую, и прорастет, и даст семя. И семя ее будет черной головой для детей Израиля, пока не родится белая жемчужина, и не будет брошена в землю Иудейскую, и не прорастет, и не обагриться кровью. Но белая жемчужина отбелит черную ценою пролитой крови». Больше мне ничего не удалось узнать. Иудеям еще не было знака». Посол поклонился и сел на свое место.

Время шло. Казалось, все забыли о жемчужине и о пророчестве. Никто не говорил о нем. Только Ифваал вздыхал иногда, вспоминая об этом событии, и у него тревожно сжималось сердце. В один из дней супруга объявила ему, что Великая Астарта смилостивилась над ней, и подарила ей счастье сделаться матерью. Ифваал обрадовался и испугался. Его две жены уже умерли родами вместе с потомством. Он жаждал иметь наследника. Во всех храмах Сидона жрецы служили службы и приносили жертвы в честь появления на свет будущего чада Верховного Жреца и благополучного разрешения от бремени Верховной Жрицы. Накануне родов супруга вдруг сказала: «Я знаю, о чем гласит пророчество. Если у нас родится сын, он должен стать царем Иудейским, а если дочь, то быть ей там царицей». «Но я ведь не царь, – испуганно ответил Ифваал, – мой брат еще жив и пребывает в добром здравии, хвала Ваалу!» «Значит, все должно измениться, – ответила спокойно супруга, и многозначительно посмотрела на мужа, – его судьба будет решена с рождением нашего ребенка. Если у тебя не хватит смелости, я сделаю это! Никто не смеет нарушить волю, которая послана нам богами через пророчество. Не забывай об этом! Иначе Сидона устои рухнут и наша власть вместе с ними».
В положенный срок, Верховная Жрица благополучно и легко разрешилась от бремени прелестным младенцем женского пола. Девочку назвали исконным финикийским именем Иезавель. Не прошло и месяца после рождения малютки, как законный царь Сидона, брат верховного жреца тихо угас от быстротечной неведомой болезни. Трон по праву наследования занял его младший брат Ифваал. Он гнал от себя дурные мысли и не желал ничего знать о причинах смерти царя, но стал бояться своей супруги. Никогда не говорили они больше между собой о случившемся, словно между ними давно уже было все решено. Да так оно, собственно, и было.

Великий Сидон

От Ортозии до Пелузии узкой полосой вытянулась Финикия вдоль берега Средиземного моря, которое в те времена называли Великим Морем Заката. Земля эта была тучной, ибо хорошо орошалась плодоносными реками, берущими начало в горах Ливанских.
При разделении земли Обетованной главные города Финикии – Сидон и более молодой Тир – были отданы колену Асирову. На деле же правили и владели ими исконные местные цари. Хотя и сетовал пророк Иезекииль, что сидоняне служат «колючим тернием и волчцом для Израиля», во времена царствования Давида, а затем, сына его Соломона, меж главными городами-государствами финикийскими и иудеями существовал особенно дружественный и торговый союз. Израиль был кровно заинтересован в поставках из Финикии кедрового леса.
Ханаанская Финикия связывала Ливию и Египет с Критом и Грецией. Она основала колонии на Кипре, в Сицилии, в Сардинии, на юге Франции, в Испании, и знаменитый Карфаген своим возникновением обязан был дочери Финикии – Дидоне. Не чурались финикийские мореплаватели, будучи отменными гребцами, и откровенного пиратства…
Великий Сидон имел свои мануфактуры, стеклянные заводы и особо славился зеркалами (как его сосед Тир – своим пурпуром, добываемым из сока некоторых раковин или улиток, обитающих в Средиземном море), а так же превосходным льном и отличным строительным лесом.
Хотя многие могущественные соседи не только заглядывались на несказанно богатые финикийские города, но и воевали их при всяком удобном случае, Тир и Сидон на протяжении многих веков служили олицетворением всего, что только может быть на земле изящного и величественного. Искусство сидонское было «притчей во языцех». Счастливо и роскошно текла там жизнь. Из Греции и с островов Понта поставлялись в Финикию невольники и медная посуда, из Индии везли слоновую кость для украшения судов, храмов и дворцов, а так же золото и драгоценные камни, из Армении – лошадей и лошаков, из Персии – черное дерево, из Иудеи – пшеницу, масло, медь и бальзам, из Дамаска – вино и белую шерсть. Из стран же Востока – предметы самой утонченной роскоши.
Великий Сидон возник, как говорят, еще до получения Моисеем скрижалей на горе Синай, и застраивался с тех пор неукоснительно по плану, определенному расположением звезд на небе, ибо прообраз его находился в небесной области вечности и имел связь с созвездием Близнецов. Так и на земле: Сидон и Тир были близнецами, хотя династии царей Тирских и Сидонских различались между собой.
Царский дворец, где жил теперь Ифваал, был возведен, как полагалось, на возвышенном месте, ибо, согласно верованиям тех времен, храм или жилище правителя, вплоть до внутреннего убранства и декора, считалось местом в высшей степени священным и имело свой небесный прототип. Это был центр, осуществляющий связь с небом, и источник бессмертия.
Перед воцарением на трон Сидона приснилась Ифваалу великая богиня Кнеф – небесная Змея, самое главное божество древнего мира, в окружении семи кабиримов – великих богов по числу планет. Она всегда почиталась в Финикии и символизировала материнское лоно, ее считали кругом, вмещающим в себя все: и мужское и женское. Это был символ самой Изначальной Матери. Протянув ему чашу, которую обвивала золотая змея, кусающая свой хвост, сказала грозная Кнеф Верховному Жрецу: «Я есмь Альфа и Омега, я сама жизнь, дающая пропитание и радость, защищающая, согревающая, утешающая и прощающая. Вот Яйцо Мира, все в нем, а весь мир – есть пища богов». И показала Кнеф справа от себя благоприятное сочетание звезд, а слева сочетание неблагоприятное. «Закрой глаза и выбирай, – предложила она будущему царю, – что ты выберешь, то с тобой и будет», но Ифваал выбрать не успел, проснулся. Неясно ему осталось, благополучно будет он царствовать или нет, а потому, прежде, чем воссесть на трон, приказал он выстроить из металла, слоновой кости и стекла святилище перед царским дворцом в виде двора с алтарем и возжег на нем жертву во славу Великой Кнеф, кабиримов и Ваала.
Сделавшись царем, Ифваал как-то немного сник, а блеск его глаз словно потускнел. Он по-прежнему носил сан Верховного Жреца, но скорее в качестве почетной синекуры. Жречество в те времена имело власть неограниченную, гораздо выше царской, но Ифваалу вдруг стало все безразлично: и власть, и богатство, и семья. Поначалу он очень радовался новорожденной Иезавели, но жена постепенно оттеснила его от общения с дочерью и забрала ее воспитание в свои руки.
Верховная Жрица, став царицею Сидона, в отличие от мужа с удвоенной энергией правила службы Великой Богине Астарте. Она вместе со многими свободными женщинами и девами Сидона в окружении евнухов и юношей, состоящих при храме для удовольствия, предавалась древним оргиастическим обрядам и возобновила множество забытых хтонических ритуалов с человеческими жертвоприношениями.
Ифваал начал откровенно побаиваться супруги и старался держаться от нее подальше. Он с удовольствием объезжал колонии, но особенно полюбил бывать на острове Алашия – так финикийцы называли Кипр. В раннем детстве Иезавель всякий раз умоляла отца взять ее с собой. Она преклонялась перед богиней Афродитой, ей казалось, что вся Алашия наполнена присутствием Анадиамены и, если долго сидеть на берегу возле ее камня, она непременно выйдет из моря и сделает тебе бесценный подарок. Однажды она получила знак, посланный «жемчужной госпожой», так звали финикийские жрицы богиню Афродиту…
Отец сообщил девочке, что им пора возвращаться. На рассвете пришла Иезавель на берег моря, желая попрощаться с ним. Она долго сидела на берегу и смотрела на пенящиеся барашки волн, подбирающиеся к самым ногам. Наконец, ей стало казаться, что волны шепчут ей что-то, Иезавель даже разобрала слова: «Жемчужина, жемчужина». Вдруг набежала волна гораздо больше остальных, она словно лизнула своим длинным, покрытым пеной языком, сероватый прибрежный песок, и море исторгло из своих недр, выбросив на берег прямо перед Иезавелью, большую раковину-жемчужницу. Девочка взяла ее в руки, очистила от темно-зеленых осклизлых водорослей и на удивление легко разжала полураскрытые створки, будто между ними была пружинка. Раковина оказалось пустой, видимо, ее обитатель – моллюск – давно уже покинул свое жилище. Более того, было видно, что внутренней поверхности створок уже касались человеческие руки, так как на каждой из них поверх прекрасного перламутра был выгравирован тончайший рисунок! Иезавель стала внимательно его разглядывать и обнаружила на одной половине изображение богини Афродиты с обнаженной грудью и голубкой у ног – символ вечно обновляющейся жизни, где смерть есть залог воскрешения, а на другой – символическое изображение вселенского лона. Иезавель ахнула и сердце ее учащенно забилось. «Афродита шлет мне знак! – воскликнула она, – «жемчужная госпожа» желает передать мне свою животворную силу!» Иезавель с детства носила на шее ожерелье из раковин, посвящая таким образом свою жизнь Афродите, ибо та появилась на свет из раковины, олицетворяющей рождение и возрождение, как считали женщины Средиземноморья. Однако получить такой подарок Иезавель и не мечтала. Словно он послан самой богиней! Ведь, как жемчужина появляется из раковины, так и человек рождается из материнского чрева.

Иезавель

Иезавель готовилась к первой инициации. Это едва ли не самый важный момент в жизни любого человека. Каждое посвящение в мире языческих верований включает в себя тройное откровение: священность самого момента рождения, сексуальность и смерть. У ребенка отсутствует подобный опыт, лишь посвященному доступны эти сакральные тайны, но, постигнув их, он становится новой личностью. Неофит должен символически умереть в своей детской жизни, чтобы возродиться новым, освященным существом. Это дает возможность познания. Ему открываются тайны и откровения.
Иезавель рано научилась читать и из мифов, повествующих о рождении благостных богов Шахара и Шалема, уже знала, что мир существует потому, что сотворен богами, и его нельзя считать бессловесным, непроницаемым, он может и хочет говорить с тобой, его нужно только уметь слушать и понимать. Космос живой, а человек – его маленькая частичка, тоже сотворенная однажды богами. Стало быть, вселенная и человек аналогичны друг другу. Эпос «О Данэле, сыне героя Анхат», мифы о подвигах богини Анат дали ей возможность узнать и о таинстве взаимоотношений полов. Бракосочетание – иерогамия Неба и Земли, следовательно, Земля и женщина тождественны. Женщина олицетворяет ниву, зерно, брошенное в нее – это мужское семя, а сам процесс посева его в землю – суть сексуальные отношения мужчины и женщины.
Неплохо разбиралась Иезавель к двенадцати годам и в обширном пантеоне финикийских богов, знала мистерии, связанные с ними. Астарта – Великая Мать и муж ее Господь Ваал – главные боги, требующие непрерывного поклонения и умилостивления. Великая Афродита, богиня любви и красоты, Адонис-Фаммуз – юный бог, умирающий и воскресающий каждый год. Мелькатр – божество города Сидона и множество других, менее грозных и важных богов и богинь были известны ей. «Языческие боги вскормлены той энергией, которую человек вкладывает в их почитание». Так говорил ей отец. Теперь наступал для Иезавели черед постичь древнюю науку почитания богов своей матери, а точнее, Великой Богини Астарты.
В общении с Астартой у Иезавели уже был свой маленький, совсем детский опыт. Как-то, будучи лет семи от роду, она тайком пробралась в Храм, когда там никого не было, и, замерев, встала перед высеченной из белоснежного мрамора огромной статуей Великой Матери, на голове которой грозно возвышались рога – олицетворение силы. В левой руке богиня держала лилию – символ женского начала, а в правой – мужской символ – змею. Иезавель так долго стояла перед этой статуей, что ей вдруг показалось, что та ожила и заговорила с ней. Грозный, назидательный голос богини словно звучал прямо в голове девочки. «Пустота – это твое лоно, угрожающее мужчине смертью. Он должен раствориться в нем и умереть. Запомни эту великую женскую тайну». Иезавель испугалась таких непонятных слов и потеряла сознание прямо у мраморных ног богини, где ее и нашли перепуганные жрицы. Мать Иезавели только порадовалась этому событию. «Что ж, – сказала она загадочным голосом, – из нее выйдет неплохая жрица любви. Она достаточно экзальтированна…»
Определенный физиологический признак, за появлением которого бдительно следила приставленная к юной царевне рабыня, явился сигналом, что наступила пора инициации. Этого дня никак нельзя было пропустить.
Иезавель немедленно изолировали из привычной домашней обстановки и перевели в особое помещение Храма. Это была крохотная комнатка, лишенная окон, чтобы солнечный свет не мог упасть на нее ненароком. С этой минуты никто не должен был к ней прикасаться. Столь строгая изоляция символизировала мнимую смерть в прежнем существовании, возврат к состоянию эмбриона в утробе матери в физиологическом и космическом смысле. Иезавель не имела права притрагиваться руками к пище. Один раз в день к ней приходила прислужница и подносила к ее устам специальный сосуд с водой, снабженный длинным носиком, и с большой осторожностью, боясь дотронуться ее губ, вкладывала в рот немного сырых овощей и фруктов. Ведь именно так, не касаясь ничего руками, питаются души – считали финикийцы.
Большинство серьезных испытаний, которым подвергается неофит перед посвящением, были связаны с лунным божеством. Ведь Луна периодически исчезает, умирает, чтобы через три дня возродиться вновь, чем подчеркивается, что смерть – первейшее условие всякого мистического возрождения.
Наконец, наступил момент самого обряда. После него Иезавель получала доступ к священному состоянию женщины. Для нее наступил конец детства. Все женские обряды связаны с таинством рождения и плодовитости. Она должна была узнать, что является зачинательницей жизни.
Ее обрядили в специальную одежду из тончайшего льна, выкрашенную кашинилью в алый цвет, символизирующий кровь, и называемую амнион – плодовая оболочка. Тем самым, она словно обращалась в зародыш, затем, жрицы обрызгали ее водой, ибо жидкость – это мужское семя, и завели в небольшую базилику, уподобляемую женскому лону. Как и плод, она должна была появиться из него на свет. Поверх амниона на Иезавель набросили шкуру черного барана и заставили крепко сжать ладони в кулаки, как зародыш в чреве матери. Через некоторое время ей приказали сбросить шкуру, и она вошла в купель в нижнем одеянии – символе плодовой оболочки.
В те времена считалось, что все эти действия дают священное знание и мудрость, пробуждают высшее сознание. Это был не просто обряд – а приобретение первичного опыта. Финикийцы, с точки зрения религиозности, жили в те времена в открытом мире, где вселенная получила полное развитие, и понимали, что мир священен. Им необходимо было общение с богами и причастность к святости космоса. Они делили время на священное и мирское, но с помощью строгого ритуала человек мог без труда воспроизвести в настоящем мифическую сакральность Начала Начал. Священное время Сотворения, овеянное божественным деянием, можно вернуть и повторить сколько угодно раз.

Радения верховной жрицы

Некогда, в глубокой древности, культ Астарты служил исключительно одной величайшей цели – поддержанию плодородия, а все его обряды и ритуалы должны были поспособствовать и помочь напитать лоно для лучшего воспроизводства семенем, влагой, а главное – силой и энергией. Однако теперь все изменилось. Культ пуст, от него осталась одна видимость, оболочка, он утратил свой могучий дух, свою подлинную сущность. Форма подменила содержание и стала более разнузданной, подпитываясь одной лишь похотью и развратом. Нет прежней Астарты-Раббат – властительницы, повелительницы, и все это ради земной власти. Чем бледнее и немощнее становился миф, тем красочнее отправлялся ритуал, и за его исполнением все уже забыли, чему изначально обязан он служить, каково его истинное назначение.
Подлинный же миф был прекрасен! Великой Матери поклонялись со всей чистотой и искренностью, не преследуя корыстных целей, ее почитали, ибо что может быть на Земле выше Матери, ее дарующего жизнь и радость творческого начала? Давным-давно, еще во времена первых рас, сами жрецы и жрицы Великой Матери погасили ее священные алтари ради власти над людьми, ради собственного обогащения и похоти. Много воды утекло с тех пор, много бед и горя постигло Землю, но мало кто помнит теперь об этом. Женскую необузданность стали объяснять требованиями исполнения высшего Закона Природы, жажду крови и наслаждений – Закона Плодородия. Оргии, устраиваемые в честь этого ритуала, включили в себя всю мощь сексуальных возможностей человека. Люди объявили, что лоно женщины, как и лоно земли, требует удобрения. Кровавые жертвы и трупы назвали пищей, которая ей более всего по вкусу, ибо укрепить жизнь можно лишь ценой жертвенной смерти. «Женщине и земле, – убеждали жрицы, – необходимо оплодотворяющее семя-кровь мужчины». С давних времен мужчин приносили в жертву, раздирая на части и съедая окровавленные куски тела, как символ наполненной жизнью крови, во имя Великой Матери. Кровь стали считать росой и дождем земли, приносящими плодородие. «Великая Мать – это большое лоно, – утверждали жрицы, – любовник ее – большой фаллос». Долгое время так и было: лишь лоно и фаллос. Именно в таком качестве он преподносился ей.
Однако и эти времена благополучно миновали, заменив ритуал умерщвления жертвы-мужчины его кастрацией. Каков миф – таков и обряд. Юный бог должен лишиться фаллоса, который необходимо забальзамировать и сохранить как залог будущего плодородия до следующего урожая. В этом смысле смерть, расчленение и кастрация равнозначны.
Жрецы и жрицы подменили со временем кастрацию на пожертвование волосами, что символизировало у них безбрачие. Они обязаны были брить головы, ибо все последователи культа Великой Матери становились ее собственностью и в конце концов преображались в нее. Отсутствие волос официально ассоциировалось у них с самокастрацией, эти понятия было тождественны. Жрецы даже таким естественным и обыденным действиям, как жатва или рубка леса, стремились придать сакральный смысл, отождествляя их со смертью, расчленением и кастрацией в ритуале плодородия. Финикийцам запрещено было употреблять в пищу свинину, исключительно оттого, что она была примитивным знаком Великой Матери, символом ее плодовитости еще в архаические времена. Свинья также символизировала женщину, ее плодоносное, восприимчивое лоно.
Вскоре после первой инициации дочери верховная жрица решила, что наступило время продемонстрировать ей мощь, власть и силу лунной богини Астарты во всем блеске древнего ритуала, но прежде она хотела поговорить с девушкой, чтобы подготовить к тому, что ей предстоит увидеть. Призвав дочь к себе в храм, она достала из священного ритуального ларца, искусно вырезанного из кипарисового дерева, привезенного из Греции, мумифицированный фаллос и спросила: «Иезавель, известно ли тебе, что это такое?» Девушка покраснела и опустила глаза, полепетав: «Да, я видела это на картинках …» «Ты должна знать, что ни один юноша, ни один мужчина не может противостоять Великой Матери. Всякая женщина может добиться всего, что пожелает, если она олицетворяет собой в отношениях с мужчиной Великую Мать. Она искусительница, которая лишает мужчин рассудка. Каждой девушке, перед тем, как принести в жертву Астарте свою девственность, необходимо усвоить уроки богини любви и наслаждений Афродиты, чтобы сделать своего мужа рабом собственного лона. Ты будешь полновластной обворожительницей, сводящей с ума, очаровывающей, обольщающей, дарующей наслаждение и отнимающей энергию и волю мужчины. Лоно женщины угрожает ему мнимой смертью и кастрацией, ибо смерть фаллоса в женском лоне символически может быть приравнена к этому. Сознание его растворяется в животном инстинкте, и противостоять этому разум бессилен. Женщина может всегда властвовать над мужчиной, разжигая его похоть, распаляя ее постоянно. Финикия богата и плодородна, а богатство и роскошь располагают к лени и постоянной жажде наслаждений. Только похоть вечна. Она дает нам безграничную власть и, хотя убывает с годами, заканчивается только вместе с жизнью. Ты скоро выйдешь замуж. Я намерена всеми силами способствовать твоему браку с царем северного Израиля – Самарии – Ахавом. По этому поводу существует пророчество, и мы уже обо всем договорились. Однако прежде, чем ты прибудешь в пределы его царства, я хочу научить тебя кое-чему.
В первую очередь ты должна знать, что они поклоняются единому богу, называя его Яхве. Это мужской бог, впрочем, их Ашторет – древняя богиня–мать – никогда не имела такой силы и власти как Астарта. Она даже не была ее бледным подобием, изначально находясь в повиновении и подчинении у мужского начала. Ты должна изменить существующее положение властью, данной тебе природой и Астартой.
Иудеи всячески демонстрируют и превозносят свою мужскую силу и потенцию; чтобы подчеркнуть свою независимость от женского начала, они носят длинные волосы и густые бороды, но я уверена, что их похоть сдерживается лишь страхом перед Яхве. Женщина – это и есть тот путь, по которому ты должна повести за собой своего мужа, куда захочешь, используя похоть искусно и ловко. Отними у него все: власть, богатство, разум, силу, но главное – энергию, с которой он служит своему Богу. Только учти одно важное обстоятельство: он может не принять сам культ Астарты, поэтому ты должна действовать с помощью культа Ваала, который ему ближе и понятней. Главное, тете необходимо твердо знать, чего хочешь, а как добиться желаемого, я тебе объяснила. Сейчас ты увидишь некую мистерию, древний ритуал, посвященный плодоносному лону Великой Матери. Ничему не удивляйся и ничего не бойся. Восприми этот наглядный урок и усвой его на всю жизнь».
Они вышли в большой ритуальный зал и верховная жрица Астарты хлопнула в ладоши в знак того, что обряд можно начинать.
Жрецы несколько раз громко протрубили в спиральные раковины, и перед ними потянулась длинная процессия участников обряда, что само по себе уже производило большое впечатление.
По заведенной традиции начинали шествие священные брадобреи, ибо бритье головы считалось важнейшим символом всех служителей Великой Матери, подчеркивая тем самым полную рабскую зависимость от нее. За ними следовали келабимы – «собаки», так называли жрецов, служащих лунной богине. Затем шли жрецы, переодетые в женскую одежду с сильно размалеванными лицами, которых называли галли. После них – кедешимы и кедешоты – священные блудники и блудницы, представители Астарты, символизирующие ее оргиастический сексуальный нрав, обеспечивающий плодородие. Иезавели трудно было отличить в этой шеренге людей с бритыми головами, размалеванными лицами, одетых в одинаковые ритуальные одеяния, кто из них мужчина, а кто женщина. У нее уже кружилась голова и подкашивались ноги, но она старалась не подавать виду, чтобы не прогневать Верховную Жрицу, затеявшею весь этот ритуал исключительно ради нее. Затем мимо них прошествовала целая армия жрецов-кастратов, играющих ведущую роль в культе Астарты. В центре зала стоял огромный золотой чан до краев наполненный вином. Появившиеся после главных жрецов совсем юные девушки, стали черпать вино золотыми вместительными кубками и раздавать его участникам церемонии. Они были одеты в одежды из дорогого меха, оставляющие грудь совершенно открытой. В конце процессии шла совершенно обнаженная жрица, ведущая на веревке ритуальное животное – большого черного козла. Она олицетворяла богиню козлов и похоти Ашеру. Ее появление служило сигналом к началу пьяной оргии, ибо чан с вином к этому времени уже опустел.
Разнузданная оргия началась. Весь процесс разворачивался на половом уровне. Иезавель воочию увидела, что представляет собой женская похоть. Апогеем оргии стало убийство и расчленение мальчика лет четырнадцати, который олицетворял юного бога Адониса. Доведенный до наивысшей точки возбуждения с помощью вина и умелых действий опытных ненасытных жриц, юноша почти лишился рассудка. Наивысшее наслаждение слилось с моментом смерти, которую он, казалось, даже не заметил. Его тело положили на жертвенник и начали расчленять на куски. Жрецы-иеродумы в этот кульминационный момент совершали вокруг жертвенника исступленные пляски, выкрикивая нечленораздельные звуки и нанося себе раны. Весь пол святилища был залит еще теплой кровью. Каждый из участников обряда окунал в нее руки и мазал себе лицо и тело кровью несчастной жертвы.
Иезавель перестала воспринимать действительность, и кто-то унес из святилища ее почти бездыханное тело. «Привыкнет, – усмехнулась верховная жрица Астарты, глядя ей вслед, – привыкнет и последует, а потом полюбит этот ритуал так, что не сможет без него существовать…».

Ахав

Ахаву до смерти надоели пророки. Они то и дело докучали ему своими устрашающими видениями, стремясь всеми силами отравить радость существования. В их устах неотвратимая кара Яхве становилась такой реальной и близкой, что мороз шел по коже. Что бы ни случилось, что бы ни произошло – пророки немедленно заявляли: «Ты отпал от веры», – и толковали всякое событие, даже самое незначительное, в духе строжайшей привязанности к заповедям, умудряясь превратить малейшие природные отклонения в грозный гнев Божий. А заповедей тех было немного-немало - шестьсот тринадцать!
Как же они всполошились – все до последнего – когда он решил взять в жены дочь сидонского царя Ифваала – прекрасную, юную царевну Иезавель! Что тут поднялось! Они буквально сбились с ног, снуя во все пределы Израиля, прося каждого, кто мог, повлиять на Ахава и убедить его не вступать в брак с язычницей. Хорошо, что тот не внял их увещеваниям и настоял на своем, иначе, какой бы он был царь? Финикиянки плодовиты, а это сулит большое потомство. Да и богатство Иезавель принесла с собой немалое! А для нищей Самарии так и вовсе несметное. Что ж с того, что она чтит много богов? Кому это мешает? Конечно, жрецов с ней прибыло к скромному двору Ахава многовато, за ее стол садилось более четырех сотен этих бритоголовых, но ведь не он же их кормит, в конце концов! Что же до идолопоклонства, любви к роскоши и чувственности, так ведь и отец Ахава, покойный царь Амврий, не чужд был этих пороков и предавался им с завидным усердием. Что же делать, когда человек так устроен, и суждено ему от природы любить все самое лучшее и красивое… Если Бог человека создал, значит, Он и посеял в нем все эти устремления. Стоит ли упрекать теперь людей за такие невинные слабости? Так рассуждал Ахав, вспоминая о докучливых пророках.
Более всех прочих в расстройстве помолвки с Иезавелью усердствовал Илия Фесвитянин. Отчаявшись повлиять на Ахава с помощью могущественных сородичей-самаритян, он не поленился даже отправиться к самому царю Соломону! Хвала Яхве, тот не поддался на убеждения пророка и твердо принял сторону Ахава. Финикия поставляет отменный кедр, без которого никак невозможно существовать Израилю, и еще многое, многое другое… С такими соседями не ссорятся только ради того, чтобы доставить удовольствие докучливому, излишне подозрительному пророку. Соломон даже прислал псалом собственного сочинения в честь воссоединения Ахава и Иезавели, которая пришлась как раз на великое торжество в честь Яхве – праздник Кущей. Это произошло на пятнадцатый день седьмого месяца, через пять дней после йом-киппура – Великого дня очищения, когда первосвященник единожды в году входит в святая святых храма и кропит алтарь кровью жертвенного животного ради освобождения от грехов всего народа и каждого человека в отдельности. В этот же день изгоняют в пустыню «козла отпущения», нагруженного грехами людскими. Так что Ахава никак нельзя обвинить, будто он не чтит истинную веру отцов и нарушает заповеди.
Вся Самария праздновала свадьбу своего молодого царя и сидонской царевны. Может, и были среди них недовольные, да когда вволю ешь и пьешь на чужой счет… Все горожане дружно славили Ахава, его жену, поминали добрым словом отца его Амврия, построившего город Самарию на горе Семерон, в честь нее названный, в лето 925. Самария лежала к югу от Галилеи и была центром области с аналогичным названием, являясь частью земли Ханаанской. На вершинах Гевал и Гаризим можно было в свое удовольствие вести задушевные беседы с самим Господом Богом, да беда в том, что самаряне мало имели расположения к подобному времяпрепровождению. Народ этот образовался от смешения различных рас и, даже приняв Пятикнижие Моисеево, не оставил, при этом, радения своим идолищам. Поклоняясь не слишком истово Яхве, самаряне успешно смешивали истину с заблуждением, не видя для себя в этом большой беды. Истинные иудеи не допускали самарян к великим заботам религиозным, таким как, например, строительство Храма, ибо те отвергали писания пророков и все предания. Евреи считали самарян язычниками и даже хуже язычников, стараясь обходить их стороной в серьезных делах, а особенно, в вопросах государственной важности. Большой славы и величия достиг отец Ахава, который расширил Самарию, украсил ее и назвал Севастеею. И правду сказать – местоположение города было прекрасным. Раскинулась Самария на обширном холме, окруженном со всех сторон глубокой долиной, которую, в свою очередь, окаймляли четыре холма, поднимающиеся уступами террас к своим вершинам, густо заросшие хлебными, финиковыми и оливковыми деревьями. Особенно живописно местоположение Самарии выглядело со стороны, но юной царице она показалась после Сидона невероятным захолустьем. Да так оно, в сущности, и было в те далекие времена.
Не успев прибыть во дворец мужа, Иезавель занялась переустройством и нововведениями. Для начала было решено обновить дворец, изукрасив его слоновой костью, дорогим строительным камнем и ценными породами дерева, добавив ему роскоши и удобства. Устроила Иезавель и себе отдельное тайное помещение для служения Астарте, куда Ахаву хода не было, но более всего полюбилась царице прекрасная башня, возвышающаяся над дворцом. После ритуала, который продемонстрировала дочери Верховная Жрица, у той развилась клаустрофобия, и она облюбовала эту башню для своих уединенных раздумий. Часто сиживала она там роскошно одетая, накрашенная и причесанная по своему финикийскому обычаю, давая возможность подданным лицезреть свою несравненную прелесть. Самаряне с удовольствием ходили поначалу поглазеть на прекрасную язычницу, но она делала вид, что не замечает всеобщего любопытства. Вид, открывающийся с башни, успокаивал чрезмерно экзальтированную Иезавель, и всякий раз спускаясь оттуда, она выглядела веселой и умиротворенной. Это радовало Ахава, пользовавшегося малейшей возможностью, чтобы угодить молодой жене.
С высоты постройки можно было полюбоваться оливковыми рощами, раскинувшимися по склонам долин на восток до самого Иордана. С другой стороны открывался вид на горы Гилеада. На западе простиралась широкая равнина, кончавшаяся у горы Кармил. Однако была среди всех этих красот и радующих глаз просторов одна жемчужина, царю не принадлежащая, а именно, виноградник некоего израильтянина по имени Навуфей. Ахав жаждал обладать им, но хозяин, зная законы и свои права, не желал продавать его ни за какие деньги. Иезавель, глядя на виноградник, все раздумывала, как помочь мужу ее присвоить. Царь считал, что Навуфей незаслуженно владеет этой землей, и мечтал сделать на месте виноградника овощной сад. «Если Творец в безграничной щедрости Своей посылает нам столь сильное желание, то должен же Он позаботиться о том, каким способом его наполнить», - размышлял Ахав. «Я непременно что-нибудь придумаю, – пообещала ему жена, – виноградник будет твоим!»
Неукоснительно следуя наставлениям своей матери и при помощи своего женского искусства обольщения, Иезавель забирала все более власти над сластолюбивым Ахавом. Муж, сначала с опаскою, а потом все более искренне стал поклоняться Ваалу. Он насадил дубовую рощу, где повелел воздвигнуть колонну с усеченной вершиной, а пред ней соорудить алтарь для идолопоклонства. На деле же он находился теперь в плену у Астарты, став ее добровольной жертвой, но не подозревал об этом, внешне поклоняясь исключительно Ваалу. Он считал свои длинные волосы наглядным свидетельством веры в Иегову, но на деле находился в рабской зависимости от жены и ее богини, постепенно отпадая от своего Бога. «И делал Ахав, сын Амврия, неугодное пред очами Божьими больше всех, бывших прежде него».
Яхве, видимо, не терял еще надежды вернуть Свою заблудшую овцу в родную кошару, отбив ее у языческого идолища Ваала с помощью всяческих грозных и суровых знамений. На сей раз на Самарию обрушилась жестокая засуха, длящаяся без малого три с половиной года, за которой неминуемо последовал страшный голод. И призвал Илия Ахава пред свои очи, но спросил его грозно царь: «Ты ли это – смущающий Израиля?» «Не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего, тем, что вы презрели повеления Господни и идете во след Ваалам; теперь пошли и собери ко мне всего Израиля на гору Кармил, и четыреста пятьдесят пророков Вааловых, и четыреста пророков дубравных, питающихся от стола Иезавели», – ответил ему пророк Илия. Собрались они все и сошлись на горе Кармил, где пророк спросил их: «…долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь есть Бог, то последуйте Ему; а если Ваал, то ему последуйте». Народ по обыкновению безмолвствовал, и вступил Илия один со всей армией жрецов Ваала в битву, и посрамил Илия жрецов Сидонских, послал дождь на землю Самарийскую, чего они сделать не смогли, как ни старались. Ахав задумался и пригорюнился, но Иезавель утешила его по-своему, сказав мужу: «Оттого победил тебя Илия-пророк, что вера твоя в Ваала еще слишком слаба, и мало ты поклоняешься и молишься ему. Утрой свою веру и посрамишь Илию». И опять послушался Ахав жену свою и стал поклоняться Ваалу с утроенной силой.
Понял Илия, что не пришел еще его час открыть все тайны Господа Ахаву, и удалился от него на долгое время, дожидаясь, чтобы царь испил всю чашу своего позора до самого дна. Трижды ходил Ахав войной на Сирию, много пророчеств и предостережений посылал ему Творец, но не внимал им Ахав, а внимал своей жене. Час Илии пробил лишь после истории с виноградником Навуфея, а случилось это так.
 Измыслила Иезавель не благое дело, видя нерешительность своего мужа, и написала письма от его имени всей знати Самарийской, запечатав их печатью Ахава. В них Навуфей обвинялся в богохульстве и злопыхательстве против царя. За подобное прегрешение по законам того времени должны были виновника забить до смерти камнями, что и произошло. Беднягу Навуфея и все его потомство незаслуженно лишили жизни, а Иезавель сказала мужу: «…встань, возьми во владение виноградник Навуфея Израильтянина, который не хотел тебе отдать за серебро; ибо Навуфея нет в живых, он умер».
Илия понял, что пора пришла предпринять последнюю попытку.

Пророк и царь

Взошел Илия на гору Кармил и взмолился Господу своему, и молился он так: «Господи! Помоги мне наставить Ахава на путь истинный! Народ слеп, если царь его незряч, и нет пастыря без овец. Не достигает Твой великий свет пределов этого мира, и потому мрак царит в душе Ахава, и суждено ему погибнуть во тьме греха своего. Через него беда ждет всего Израиля, ибо он, как и царь его, захвачен этой тьмою. Сосуды Твои разбились, но как ни малы, как ни ничтожны искры света, упавшие на землю, все же удалось клипот присосаться к ним и питаться от них! Как же очистить нам свет Творца от темных сил и отвратить души человеков от зла? Не на Тебя ропщу, Господи, а на невежество людское, и молю огня Твоего всепожирающего».
И услышал Илия голос с небес, который говорил ему: «Преклонись к Элоким, силе преодоления, ведь и земная природа есть слепок Мой силою Гвуры. Жестокими страданиями обяжет она человека посмотреть на путь свой и вспомнить о Цели. Тогда увидит он, что есть нечто выше этого мира. Научи его уравнять в себе, как силу Ми, так и силу Эле. Суд без милосердия и без любви есть наибольшее зло, ибо на этой почве взрастает всякая жестокость. Открой Ахаву все, что считаешь нужным, из тайн Торы».
Илия упал на лицо свое и возблагодарил Господа.
Пророку пришлось спуститься в долину, поскольку грехи настолько опутали Ахава, что он не мог уже подняться на гору. Не имел он более силы духа и веры для такого восхождения. Ахав заговорил первым:
- Ты опять желаешь беспокоить меня своими пророчествами? Что на сей раз хочешь ты мне предсказать? Кару Господню? Я ее не боюсь. Близкую смерть? Разве кто-то живет вечно? Всякий умирает в положенный час и возвращается вновь, когда приходит время. Ты уже столько раз пугал меня и смущал своими чудесами. Божий ли это гнев или твой? Зачем же Бог сотворил нас, если мы не можем действовать по воле своей, а должны жить только по Его? Разве мы рабы Его, а не чада возлюбленные? Отец должен научить своих детей уму-разуму, а не карать их всякий раз, когда они поступают по собственному разумению?
Илия задумался ненадолго, потом сказал:
- Ты спросил меня, но я тебе отвечу на языке ветвей, и ответ мой начнется издалека. Я открою тебе часть из тайн Торы, но тебе придется набраться терпения, чтобы выслушать до конца все, что имею право сказать.
Общий наш предок, был персом и сыном жреца по имени Фарра. Его звали в ту пору просто Аврам. Много богов он знал и поклонялся им, даже вырезали они с отцом идолов деревянных, чтобы торговать ими серди людей своего племени ради пропитания. И народ его верил этим богам и поклонялся идолам. Однако ни один из божеств не дал Авраму ответа на вопрос, который давно уже мучил его: «Что я есть? Для чего живу и зачем все вертится вокруг меня?» Каждый бог отвечал по-своему.
Однажды услышал вопрос Аврама жрец по имени Мелхиседек, и его устами велел Господь праотцу нашему: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, и иди в землю, которую Я укажу тебе». Это означало, что Аврам должен был уничтожить богов своего отца, выйти из своего окружения, которое питало его и поменять свои желания. С этого момента он и стал прозываться Авраам, что означает «праотец» и приобрел совершенно другое свойство, из которого должен был родиться народ, то есть, душа, состоящая из многих желаний. Еще открыл ему Мелхиседек древнее Учение Десяти Сфирот, сотворенных единым и непознаваемым Богом, Который звался Эйн-Соф. Он и был Творцом, создавшим весь мир.
Вот перед тобой гора Кармил. Есть горы выше нее, а есть ниже. Можно взойти на нее с помощью ног, и оказавшись на вершине, ничего там не увидеть, кроме того, что узрят глаза твои. А можно взойти на нее в духе и подняться до самого Кисэ аКавод - Престола Господа нашего и увидеть там то, что узрят очи твои духовные. Гора – это высшее сознание.
Авраам запомнил все услышанное, и уверовав, стал проповедовать без устали и лени учение, данное ему через Мелхиседека самим Богом. Он сидел у своего шатра и зазывал проходящих мимо бедуинов, своих собратьев из народа, среди которого жил сам, к себе в гости. Он угощал их и рассказывал про Учение Десяти Сфирот и что можно с его помощью достичь. И пошли к нему люди со всех концов земли, разной национальности и цвета кожи, и слушали его, и дивились, и многие уверовали так же, как Авраам, что Бог един для всех и путь к Нему – один. И все, кто уверовал и пошел к Богу, стали называться «Исраэль», это означает «Устремленные в Высшее». Им и заповедано было Творцом нести свет этого учения всем остальным народам.
Есть путь вниз. Это идолопоклонство, которое насаждает жена твоя Иезавель и все, кто пришел с ней к Израилю. Она отнимает у тебя энергию на потакание похоти и другим порокам, искажая тем самым путь вверх, к Творцу, к истинному свету.
Бог был терпелив с тобой, Он подавал тебе знаки и предостережения. Помнишь засуху и дождь, который я вызвал с Его помощью? Я взошел на гору, то есть, возвысился в духе, и стал сообщаться с Творцом непосредственно. Дождь, вода, льющаяся с небес – это сила Творца, символ Его одухотворения, которого не было у идолопоклонников сидонских. Однако ты не внял словам моим и остался глух к ним, а ведь разум дан человеку, чтобы он правильно использовал свои желания. Это только на первый взгляд сладкое кажется хорошим, а горькое – плохим, однако в действительности дела обстоят наоборот. Поступая жестоко, человек становится хуже зверей и животных, оттого не полагается ему ни вознаграждения, ни наказания. Только когда пробуждаются в человеке «внутренние грешники», выводя наружу все его зло, они-то и кажутся ему наказанием. Посмотри на природу, где все пребывает в равновесии, она сама есть Бог. Весь мир вокруг тебя занят лишь отдачей, и никто, кроме человека, не требует от жизни больше, чем нужно ему для существования. Так поступает только человек, создание испорченное, чем ставит себя вне природы.
Ты желаешь отнять виноградник израильтянина Навуфея в свое пользование, то есть купить исконную землю своих отцов для себя одного за деньги. Виноградник же – свет Его неизреченный, Он – истинный хозяин виноградника, а Лоза – это Спаситель, Машиах, или число людей, стремящихся достичь полного исправления своих дурных свойств на добрые и слиться с Творцом.
Идолопоклонники неправдой и бесчестьем хотят добыть для тебя эту землю, помочь завладеть желаемым, но хорошо ли это? Истинно ли? Пришла пора подумать о том, что ты делаешь, открой свои духовные очи, допусти в душу свет Творца, ибо скоро будет совсем поздно.
Ахав молчал, опустив глаза и опечалившись, да так искренне, что даже Яхве поверил в это и сказал Илие Фесвитянину: «…видишь, как смирился передо Мною Ахав? За то, что он смирился передо Мною, Я не наведу бед в его дни; во дни сына его наведу беды на дом его».
Илия всем сердцем надеялся, что Ахав внемлет его словам и голос разума возобладает над жадностью, похотью и другими пороками, но не случилось этого. И было тщетно предостережение Господне, ниспосланное через Илию Ахаву. Он завладел с помощью Иезавели виноградником.
«И опять было слово Господне к Илии Фесвитянину: встань, пойди навстречу Ахаву. Царю Израильскому, который в Самарии; вот он теперь в винограднике Навуфея, куда пришел, чтобы взять его во владение; и скажи ему: «так говорит Господь: ты убил, и еще вступаешь в наследство?» И скажи ему: «так говорит Господь: на том месте, где псы лизали кровь Навуфея, псы будут лизать и твою кровь». Так же и об Иезавели сказал Господь: «…псы съедят Иезавель за стеною Изрееля. Кто умрет у Ахава в городе, того съедят псы; а кто умрет на поле, того расклюют птицы небесные».
И ответил Ахав Илие:
- Это жена моя виновата, она совратила меня творить неугодное Господу при помощи обольщения моей плоти. Все грехи мои через нее…
- Нет, Ахав, грех Иезавели меньше твоего, ибо она всегда была идолопоклонница и не знала Творца, и не видела Его света своими духовными очами. Твой же грех несоизмеримо больший, ибо ты избран самим Господом, но дал тьме захватить тебя. Ты отпал от света, от Творца. Через женщину идет путь к Нему, и твой грех в том, что ты не внял мудрым советам и голосу разума и заключил брачный союз с многобожницей, а теперь идешь тем путем, который она тебе указует. Не миновать тебе кары Господней.
Так оно и случилось. Принял Ахав смерть на поле брани: «…и вечером умер, и кровь из раны лилась в колесницу… и похоронили царя в Самарии. И омыли колесницу на пруде самарийском, и псы лизали кровь его».
Иезавель пережила мужа на десять лет. Охозия правил Самарией после отца, но погиб трагически, затем царствовал брат его младший, но был убит своим военачальником, и тело его бросили на поле, где был прежде виноградник Навуфея.
Смерть Иезавели была самой ужасной. Однажды увидела она со своей любимой башни, что едет ко дворцу истребитель всей семьи ее и поспешила в свои покои, чтобы принять подобающий царице вид, так как поняла, что настал ее смертный час. Увенчав голову короной, облачилась Иезавель в парадный наряд, подвела веки для придания им блеска краской из черной свинцовой пыли, смешанной с маслом, и приняла величественный вид, призвав на помощь силу Великой Матери. Казалось, сама Астарта в эту минуту вступила в смертельную схватку с Яхве, но победил хозяин дома. Иезавель сбросили с башни наземь, и кровь ее обрызгала белоснежные стены царского дворца, изукрашенные слоновой костью. Конь обидчика растоптал ее. Когда же через некоторое время собрались похоронить тело Иезавели, ибо была она все-таки царицею, то увидели, что собаки съели его, оставив лишь череп, кисти рук и ступни. Последние слова, произнесенные над ней, были таковы: «И будет труп Иезавели на участке Изреельском, как навоз на поле, так никто не скажет: это Иезавель».
Астарта все же взяла некоторый верх над Яхве в лице дочери Иезавели Гофолии, которая стала единственной женщиной, правившей Израилем в течение шести ужасных лет. Она была царицей роковой и еще более вероломной, чем ее мать. Восседая на престоле Давидовом, жестока была Гофолия чрезвычайно, и, как говорили, черная кровь текла в ее жилах. Ко многим злодеяниям она была причастна, и можно считать, что приложила руку даже к разрушению Храма, из камней которого воздвигла жертвенник Ваалу. Но судя по всему, Яхве был настроен решительно в Своем неукротимом стремлении воспрепятствовать Астарте сбить Его овец с пути истинного. Твердой рукой Он искоренял зло и исправлял искаженные энергии. Как опытный виноградарь, Он знал, что больную лозу надо вырвать с корнем, ибо она никогда не даст доброго урожая, да еще заразит здоровые побеги. Дни свои окончила Гофолия, как и ее мать, под копытами коня, а труп ее тоже был съеден псами. Так и осталась она в памяти народа как «нечестивая Гофолия».

 «Оставь мне свою милоть…»

- Вот мы и достигли с тобой Иордана, – сказал Илия Елисею и поглядел на небо, – отсюда мне суждено совершить вознесение в Дом Отца моего и сюда вернусь я, если угодно будет Творцу.
- А я увижу твое вознесение? – Спросил Елисей, крайне заинтересованный словами Учителя, – мне бы очень хотелось… дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне.
- Господь наш Саваоф сказал мне о тебе: «Елисея же… помажь в пророки вместо себя», – но я скажу тебе вот что: трудного ты просишь. Если увидишь, как я буду взят от тебя, то будет тебе так, а если не увидишь, не будет. Давай посидим тут на берегу немного. Я должен рассказать тебе нечто важное, прежде чем уйду, но сперва хочу немного подумать, подумай и ты.
Приближался вечер, окрашивая все вокруг призрачным неверным светом, вся природа словно поменяла слегка свои оттенки, исчезли полутона, стихли звуки. Такой тишины и безмолвия не доводилось еще ощущать Елисею. Или он раньше не замечал этого? Почудилось ему, что они с Илией оказались в каком-то зачарованном месте, где никто не мог их увидеть, даже пройдя рядом. Илия закрыл глаза, казалось, что он погрузился в глубокий сон. Елисей вздохнул и последовал его примеру.
«Творец-Вседержитель, – мысленно обратился Илия к Господу, – что мне сказать ему? Ведь знаю я уже сейчас, что будет с нами обоими, когда мы сойдемся в другом кругообороте на этом самом месте, и поговорить нам не удастся. Сказать ли мне ему об этом или умолчать? Наставь меня, Господи, ибо я всего лишь человек и ничтожен пред лицом Твоим». «Открой ему, что пожелаешь, – словно тихий ветерок прошелестел эти слова, а не голос с небес произнес, – помажь его в пророки вместо себя и оставь милоть свою, вы оба – дети Мои возлюбленные, и много вам еще страдать в юдоли земной».
Елисей вдруг почувствовал, что в голове у него как будто зазвучала чья-то речь. Даже не зазвучала, а слова словно возникали сами собой, так как не было никого, кроме них, чьи уста могли бы их произносить, а Илия, казалось, безмолвствовал. И странной была речь, и непонятной…
«Когда Земля наша погрязла в грехах и бесчестье, пришел от Великого Белого Престола, во имя Отца, Сына и Духа Святого, Ветхий Днями, прозванный в ином мире Вечно Юным, чтобы потекла через Его сердце прозрачная, кристальная вода жизни, нисходящая из Вселенского Истока, и смыла все грехи, содеянные людьми, обеспечив им мудрость, способность ее понимать и полное просветление души. Вода жизни должна была очистить все желания, мотивы сердца, помыслы разума, соединив их с Творцом, живущим в каждом человеке, и сделать душу чистой и сияющей как жемчужина в раковине тела, в которой соединены вода и огонь.
Люди, населявшие тогда Землю, много совершали грешных дел, и души их почернели от содеянного. Творец решил уничтожить их и очистить Землю, стерев человечество с ее лица, ибо оно забыло Его, и на алтарях сердец не горело больше Божественное Пламя Силы, Мудрости и Любви. Мужчины и женщины стали пусты, души их зияли, как черные дыры во времени и пространстве, а покинутые ими храмы превратились в саркофаги для мумий, и духи смерти поселились в опустевших домах их тел. Свет Творца угас. Ведь Он создал человека, чтобы тот был храмом Бога Живого, а что же стало? Все до единого превратились в живых мертвецов, сосуды без души, без живительного света, пустые оболочки, плевелы. Не стало мест на Земле, где постигали знания, перевелись Учителя и ученики, не было ни посвящений, ни милостей.
Настал для Земли час великого судилища. Сидящий на Престоле, окруженный ста сорока четырьмя тысячами иерархий света, провозгласил: «Пусть Земля сгорит, подобно восковой свече, а эволюции ее свернуться, как свиток, и запылают в священном огне, исправив тем самым все искажения, вернув их в Великий Белый Огонь, чтобы настроить их в соответствии с Замыслом Творца».
Спасти Землю – которую тогда называли Террой – и человеческие эволюции, живущие на ней, могло только одно: воплощенный Агнец, удерживающий равновесие и хранящий Пламя Жизни на благо каждой живой душе. Закон Единого гласит: молитва одного о Вечном Христе зачтется многим и будет так до тех пор, пока они снова не станут сами отвечать за свои слова и поступки и нести ношу света, отличая добро от зла.
Вечно Юный Ветхий Днями, добровольно решил стать Тем Одним ради Терры и ее эволюций, сделавшись пламенным Сыном праведности.
Неизреченный и Его Совет после долгих раздумий оказали землянам эту милость, и Ветхий Днями добровольно стал пастырем заблудших овец – земного человечества. Где нет пастыря – там не может быть и овец. «Порази пастыря, и рассеются овцы!»
Однако милость эта дарована была не навечно. Если в конце срока люди не откликнуться по черствости и непокорству своих сердец на сердечный пламень Агнца, то Он должен удалиться, и случится то, что случится: дважды Неизреченный милость не дает.
Ветхий Днями предстал перед Светом Неизреченного, и Тот сказал: «Сын Мой, Вечно Юный, имя тебе. Сидеть тебе на Великом Белом Престоле перед человечеством Земли. И быть тебе для них Господом Богом Всевышним. Воистину, быть тебе высшим проявлением Божества, данного им, до того дня, пока, пройдя путь посвящений, их души не поднимутся к твоему престолу осознания и не станут перед тобой, славя тебя. А когда они скажут: «Да будет сила Твоя и слава во веки веков», – тогда искупление близко.
И еще сказал Неизреченный: «Быть тебе для Земли Альфой и Омегой, началом и концом, Вседержителем, который был, есть и грядет». Он облек Ветхого Днями мантией Своей в знак покровительства Отца Сыну, чтобы дать через него покровительство детям Земли. Это была – милость доверия и посвящение Сына Отцом. И преклонил колени Вечно Юный перед Неизреченным Светом и восславил Его.
Неизреченный завершил обряд посвящения Сына и признал Свет, который вложил в его сердце, как Свой пламенный пылающий образ.
И так, Ветхий Днями пребывает в Отце, а Отец в нем, и они едины, как миры бесконечные. «Свят, свят, свят, свят, Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет», – повторил Совет Ста и Сорока и Четырех.
Ветхий Днями был в то время Главным Иерархом в Своем Доме. Узнав о Его добровольной ссылке на грешную звезду, ставшей для Него длинной темной ночью души, с Ним добровольно отправилось на Землю царственное священство Ордена Мелхиседека. Это были те, кто помазан хранить пламя и закон.
Выбрал Вечно Юный из всех душ света четыреста сыновей и дочерей, а затем сто и сорок и четыре тысячи, которые должны были отправиться позднее, когда первые четыреста подготовят почву для их появления. Зная о мраке этой темной планеты, но не ведая об истинном значении жертвы, ради Агнца они отправились на Землю и звались Светоносцами. И начали они свое служение как души света. Не опускаясь поначалу на Землю, чтобы не быть захваченными ее материальностью…».
Речь, звучащая в сознании Елисея, умолкла. Он открыл глаза и произнес вслух: «Должно быть, я спал, и все это мне приснилось. Илия тоже спит, может быть, и он слышал речь, которую слышал я. Надо спросить у него. Какой странный сон, какой складный …» «Это не сон, – был ему безмолвный ответ, – это знание дано было тебе, чтобы ты поразмышлял над ним».
Елисей быстро взглянул на Илию, но тот молчал, и веки его были плотно сомкнуты. Наконец, и он открыл глаза.
- Учитель, это ты сейчас говорил со мною о разных чудесах? – спросил Илию Елисей. – Ответь мне, я в смущении…
- Разве так важно, кто говорил с тобой? – Илия посмотрел на ученика пристально и сурово, – вопрос в том, веришь ты в это или нет?
- Можно мне спросить тебя? Многое из того, что я услышал, осталось непонятным мне… А я хотел бы понять.
- Спрашивай, спрашивай скорее, недолго мне еще быть с тобою, потому поторопись с вопросами, ибо я не все еще сказал тебе из того, что хотел.
- Что произошло потом со Светоносцами, они помогли земному человечеству?
- Разное потом случилось… Их называли Сынами Неба. Были и другие души … Кое-кто из них отказался от служения, в одних возобладала гордыня, иные смешивались с людьми, будучи притянуты в материю, они брали в жены дочерей человеческих и тем самым грешили еще более людей. Долгая это история, и сейчас важно другое: как люди поймут законы, данные им Ветхим Днями, а через Него и Самим Неизреченным и всем Белым Братством.
- А кто же этот Вечно Юный Ветхий Днями? Где Он? Что стало с Ним?
- Почему «стало»? Он – Отец наш Возлюбленный, Господь Бог Вседержитель. Мы называем Его Саваоф, Яхве или по-иному. У Него много Имен, но Он – Един. Он – Агнец, молящийся за нас, и все мы чада Его возлюбленные. Он восседает на Великом Белом Престоле перед эволюциями Земли и следит, чтобы не искажалось Высшее Управление Творца.
И сказано о Нем:

«Вечное царство Сына
поставлены были престолы.
И воссел Ветхий Днями;
Одеяние на Нем было белое, как снег,
И волосы главы Его – как чистая волна;
Престол Его – как пламя огня,
Колеса Его – пылающий огонь.
Огненная река выходила
И проходила перед Ним;
Тысячи тысяч служили Ему,
И тьмы тем предстояли перед Ним;
Судьи сели,
И раскрылись книги».

И еще сказано о Нем:
«вот, с облаками небесными
шел как бы Сын человеческий,
дошел до Ветхого днями
И подведен был к Нему.
И Ему дана власть,
Слава и царство,
Чтобы все народы. Племена и языки
Служили Ему;
Владычество Его – владычество вечное,
Которое не прейдет.
И царство Его
Не разрушится».

И еще сказано о Нем:
«…доколе не пришел Ветхий днями, и суд дан был святым Всевышнего, и наступило время, чтобы царством овладели святые».
- А кто этот «как бы Сын человеческий», который дошел до Ветхого Днями?
Илия посмотрел на Елисея и тяжело вздохнул:
- Пока я не могу открыть тебе всего, но в свой черед ты узнаешь и об этом. Помнишь ли ты предание о том, как был создан человек?
- Сказано в нем, - радостно отчеканил Елисей, как примерный ученик, у которого есть чем порадовать Учителя, - что Творец взял «землю» (адама) со всех «стран», со всего мира, и из нее сотворил человека. «Тело» его Он создал из «земли» Вавилона, «голову» – из «земли» Израиля, а «руки и ноги» – из «земли», которую собрал со всех «материков», со всех «частей света». Всё это Творец смешал с «водой», которую взял из всех «морей» мира – и так был создан человек.
- О чем это говорит? О том, что человек, прежде всего, несет в себе все силы мира. У него есть желания всего мира, и если он исправляет их, то «покрывает», тем самым, исправление для целого мира, ибо «вода», имеющаяся в нем – есть сила отдачи, оживляющая всё, а она собрана со всего мира. Таким образом, и желания наслаждаться, и желания отдавать присутствуют у человека в изобилии. Желание наслаждаться называется «землей», а желание отдавать – «водой». Творец смешал в Своем творении все это, Он сотворил его из смеси Малхут и Бины, из свойств отдачи и получения. В каждом из наших желаний присутствует сила «воды», сила отдачи. Мы должны извлечь ее оттуда, и исправить с ее помощью силу получения. Тогда все наши сосуды, все желания наслаждаться, собранные в нас со всех «стран», со всего мира, будут приводиться в действие лишь свойством отдачи.
Творец создал «голову» человека из «земли» Израиля, и это говорит о том, что в самой «земле» (адама) уже заложены свойства, способные воспринять от всех остальных желаний и мыслей. С другой стороны, «землю» для «тела» человека Творец взял из Вавилона, с более низкой ступени, которая все-таки тоже относится к свойству отдачи. Не случайно там была возведена «Вавилонская башня», и оттуда все народы мира рассеялись по Земле, ведь они желали достичь Божественности силою получения. Однако таким образом добиться этого невозможно. Для этого им надо снова соединяются и подняться на ступень Творца с помощью силы отдачи.
Теперь посмотри, где был создан человек? В особом месте – там, где духовный мир встречается с материальным. Над горой Мориа духовные сфирот спускаются с небес и касаются земли. Тут речь идет о двух соседних ступенях, между которыми все-таки пролегает бесконечный провал. Вершина горы Мориа - духовная вершина, там и выстраивается Святая Святых, – самое высокое место, какое только может быть в этом мире. Оно лежит над всем этим миром, и там скапливаются самые большие духовные силы.
Именно в этом месте и был создан человек, и потому оба мира – и материальный и духовный – присутствуют в нем, и он может уравновесить их, сделать единым целым. Никогда не забывай об этом…

Учитель и ученик поднялись и пошли «… они шли и дорогою разговаривали, вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница Его!»
Илия исчез из глаз ученика, но оставил ему свою милоть. Елисей разорвал надвое свои одежды, как завесу в Храме, и поднял мантию Илии, упавшую с него. И пошел назад к Иордану. И служил теперь Елисей один «вдвое против Илии».






























ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТОЧКА В СЕРДЦЕ

Предание о белой жемчужине

Ирод Великий получил от Римского Сената царский титул и правил сорок лет всей Палестиной и Идумеей, но прежде чем предстать перед Судом Всевышнего, поделил он свое хлопотное хозяйство между тремя сыновьями. Антипе, иначе Сосипатру, достались в удел Галилея и Перея. Скажем прямо, это были не самые лакомые куски семейного пирога, да и звание тетрарха – четверовластника – звучало куда менее почетно, чем титул царя. Имя «Антипа» означало «упорный, крепкий», но все эти качества приложимы были к тетрарху лишь в области, имеющей отдаленное отношение к заботам о благе своих подданных. Он был хитер, тщеславен и развратен. Только деспотизм и кровожадность его отца могли сравниться со сладострастием Антипы.
Провинции, полученные Сосипатром в наследство от Ирода Великого, славились своим плодородием, особенно это относилось к Галилее, так как южное Заиорданье, именуемое Галаад или Перея, располагалось на поверхности неровной, что несколько затрудняло обработку земли. Галилея же раскинулась на обширной равнине Ездрилонской и орошалась плодоносным Киссоном, отделяющем ее от горной цепи Кармила.
Население Галилеи – многочисленное, богатое и трудолюбивое – нрав имело живой, впечатлительный и вспыльчивый. Галилеяне любили все новое и были крайне восприимчивы к смелым идеям разного толка, оставаясь при этом чрезвычайно религиозными. Множество язычников жили искони в этом месте бок о бок с глубоко верующими в Яхве людьми, и это обстоятельство делало последних более терпимыми к многобожию, чем мелочных формалистов Иудеи, которые упрекали галилеян в неразборчивости и легкомысленном отношении к идолопоклонству, высмеивая заодно и их скверное произношение.

Антипа с наслаждением нырнул в прохладную, кристально прозрачную воду бассейна. Коснувшись руками его мраморного дна, причудливо инкрустированного перламутром, он оттолкнулся, и, всплыв на поверхность, перевернулся на спину. Слегка шевеля ногами, чтобы удержаться на воде, он доплыл до низкого бортика не слишком большого водоема и притянул к себе изящный пробковый плотик, на котором стоял сосуд со свежевыжатым апельсиновым соком. Антипа завел это новшество после поездки в Рим, где получал должность тетрарха из рук самого императора Августа. Памятная была поездка, незабываемая… Он ждал от нее великих перемен. Антипа прицокнул языком и сладострастно улыбнулся.
В Риме, уступив настойчивому приглашению, Антипа остановился в доме своего сводного брата Филиппа, человека знатного, состоятельного, но слабовольного и начисто лишенного каких-либо властолюбивых амбиций. Последнее обстоятельство до крайности раздражало его молодую жену Иродиаду, самозабвенно обожавшую не только роскошь и удовольствия, но и всеми силами желавшую возвыситься до положения, которого она заслуживала по праву рождения. Внучка Ирода Великого не может быть замужем за частным лицом, это, мягко говоря, выглядит абсурдно!
Состояние эйфории, в котором пребывал новоиспеченный тетрарх, поначалу не давало ему возможности обратить должное внимание на жену брата, но предприимчивая невестка не стала чваниться и взяла инициативу в свои прелестные ручки, ловко и умело направив их отношения по нужному ей руслу. В первую же ночь она пробралась тайком к деверю в опочивальню. Такого утонченного сладострастия даже весьма искушенный в амурных делах Сосипатр еще не видывал… Они до утра не размыкали объятий, и на приеме у императора Антипа выглядел основательно помятым и вялым. Их связь длилась весь месяц, пока он гостил у брата, пребывавшего в полном неведении. Иродиада понимала, что времени у нее не слишком много: тетрарх вернется к себе в Тивериаду и – поминай, как звали! Она призвала на помощь все древнее искусство обольщения и добилась желаемых результатов. Перед отъездом любовники договорились, что Иродиада разведется с Филиппом и приедет в Галилею, а Антипа устранит свою жену, дочь аравийского царя, место которой займет Иродиада. Подобный союз по меркам того времени считался незаконным и кровосмесительным сожительством, но сластолюбивую чету мало заботило общественное мнение, и они положили соединиться через год.
Однако внешние обстоятельства невольно удлинили этот срок. Еще дважды приезжал Антипа в Рим и всякий раз, останавливаясь в доме брата, обещал невестке забрать ее с собой в Галилею и сделать сопрестольницей, но Иродиада видела, что тетрарх не слишком торопится. Однако произошло некое событие, которое сыграло на руку Иродиаде. Неожиданно выплыло наружу давнее происшествие: вспомнили вдруг, что мать Филиппа некогда злоумышляла против своего мужа и организовала преступный заговор с целью убить Ирода Великого и передать власть своему сыну. Хотя печальноизвестного иудейского царя к тому времени уже не было в живых, римские власти все же решили покарать крамолу в назидание ныне живущим и отыграться хотя бы на сыне злоумышленницы. Ироду Филиппе предстояла ссылка, что нарушало грандиозные планы Иродиады. Она ничтоже сумняшися собрала свои вещички и, прихватив все семейные деньги и драгоценности, направилась прямиком в Тивериаду к своему царственному возлюбленному, которого даже не успела известить о своем приезде. Было и еще кое-что… Вскоре после последнего отъезда Антипы из Рима, Иродиада обнаружила, что беременна, но сказать точно, кто был отцом будущего ребенка она не могла и посему решила, что ей выгоднее навязать отцовство тетрарху.
Всю дорогу до Тивериады беглянка провела в большом беспокойстве, которое в придачу усугублялось и ее отвратительным физическим состоянием. Она боялась, что Антипе может не понравиться ее внезапный приезд, а разгневать его Иродиада никак не хотела. Она решила остановиться в доме родственников и остаться там до дня родов, а тем временем постепенно вынудить возлюбленного к решительным действиям, ибо она понимала, что ему не так-то просто избавиться от именитой законной супруги. Но все обошлось, как нельзя лучше, она была принята с великой радостью, признал Антипа и ее ожидаемый приплод. Он удалил жену, объявив ее неспособной к деторождению, и ввел Иродиаду в свой дом в качестве сопрестольницы. Дочь, вскоре появившуюся на свет, они назвали Саломией.
Справедливости ради надо сказать, что Иродиада была далеко не глупа. Она точно знала, чего хочет, и умела добиваться желаемого, используя любые средства. По части честолюбивых замыслов она намного превосходила своего сожителя, во всем теперь следовавшего ее советам. А желала она видеть Антипу царем над всей Иудеей, да чтобы славою своею затмил он самого Ирода Великого, но для осуществления этого плана следовало приумножить свое богатство. Для начала предприимчивая чета прибрала к рукам состояние ссыльного мужа Иродиады, оставив беднягу почти без гроша.
Был и у Иродиады образец для подражания. Она избрала своим идеалом Гофолию, единственную женщину, восседавшую на престоле Давидовом в течение шести лет. Довольно быстро поняв, что Антипа склонен к сибаритству и лени, она без устали принялась за дело. Видимо, природа сильно поиздержалась, трудясь над созданием Ирода Великого, ибо обошла своими хлопотами его сына, совсем обделив его настойчивостью в достижении цели.
Богатство приумножалось все же не так быстро, как того желала Иродиада. Саломия подрастала, и заботливая мать передавала ей понемногу мудреную науку женской власти над мужскими сердцами, но Саломия росла девочкой мечтательной и несколько меланхоличной. Она прекрасно танцевала, но в движениях ее было больше восточной томности и неги, нежели веселого искрометного огня. Много сказок, легенд и притч знала Саломия, но самым любимым было семейное предание о прекрасной белой жемчужине.
Жемчуг был любимым камнем Иродиады, им она убирала волосы, им была обильно расшита ее одежда, и она постоянно носила украшения из самого дорогого жемчуга, который только можно было купить. Особенно славился и ценился в Иудее жемчуг, привозимый из Персидского залива. Иродиада, лично знавшая самых крупных поставщиков, всегда была в числе первых лиц, которым его доставляли. И не было для нее подарка лучше красивой и крупной жемчужины, которая уже утратила в ее понятии свой мистический смысл, став лишь предметом украшения и символом богатства.
Саломия переняла от матери любовь к бесценному магическому камню, только любила она его иначе, для нее сакральное так и не перешло в обыденное… Велика сила жемчуга, ибо причастен он к сокровенным таинствам воды, Луны и женских чар. Магическими свойствами обладает бесценная жемчужина, зародившаяся в перловице, и подвластны ей все творческие силы без исключения. Сама Луна дарует ей крепость и красоту. Жемчуг, постоянно носимый на теле, насыщает женщину энергией плодородия, оберегая от темных сил и порчи. Истолченный в порошок, он укрепляет, возбуждает и защищает от женских болезней. Несомненно, есть сходство между жемчужиной, таящейся в раковине-двустворке и плодом в материнском чреве. Греки считают его камнем великих богинь, эмблемой брака и любви. Словно сама богиня Луны, покоится жемчужина в недрах моллюска, скрытая от глаз людских плотными крепкими створками, хотя есть и такое поверье, что перлы зарождаются только в больных раковинах...
Предание о прекрасной белой жемчужине услышала Саломия еще в раннем детстве. Ее мать имела обыкновение в ночь полнолуния выносить весь жемчуг из дому и раскладывать его на расстеленных полотнищах белой ткани под открытым небом, чтобы он напитался лунным светом. Саломия любила перебирать жемчужины, разговаривать с ними, следить за таинственной игрой света на матовых камнях, и воображать, что она нашла сказочный клад, оставленный специально для нее давным-давно доброй волшебницей. Тогда-то старая нянька и рассказала девочке эту историю.
«Восседал Яхве на Своем Великом Огненном Престоле, и в один из дней глянул Он вниз, но не увидел Землю, темные тучи скрыли ее от Божьего ока. Тогда решил Яхве бросить на Землю одну Искру от Огня Своего. И бросил Он Искру, и упала она в глубины моря Галилейского, и попала Искра на большую раковину, которая лежала на самом дне. От этой Искры Божьей зародилась в раковине огромная белая жемчужина, столь прекрасная, какой еще не было на Земле. Поднял раковину со дна морского бедный ныряльщик и достал из нее жемчужину. Глянул он на нее и сказал: «Отнесу ее в скинию и положу на алтарь Господа, не может никто больше, кроме Него владеть ею». Принес ныряльщик жемчужину в скинию и отдал ее священнослужителю, и тот сказал ему: «Столь огромная, драгоценная и царственная жемчужина достойна лишь Царя. Только Царь может носить ее, украсив Свой венец ею. Некому больше владеть такой драгоценностью. Никто не вправе носить сию бесценную небесную жемчужину, образ несказанного неизреченного Света, коему имя Спаситель. Носящий эту жемчужину и владеющий ею, живет и правит вместе с Ним во веки вечные».
Саломия тогда поняла не все слова няньки и спросила ее, кто такой «Спаситель», но старая женщина ничего ей толком не объяснила, объяснение она получила позже от Иорданского Отшельника по имени Иоанн.

Иорданский отшельник

Жизнь правящей четы долгие годы текла спокойно и безмятежно. У каждого из них был свой идол, но идолы эти ладили меж собой, ибо не сильно отличались жертвами, которые на их алтари приносили. Иродиада стяжала богатство, заменив Ваала менее кровожадным Мамоной, и бдительно следила, чтобы не пошатнулась власть мужа, в душе презирая его за слабоволие, бездеятельность и лень. Она с готовностью шла на подкуп и с помощью денег собрала вокруг царского двора довольно сильную партию власти. Антипа же был озабочен лишь тем, чтобы как можно дольше сохранить свою мужскую силу. Он выписывал отовсюду целителей, которые снабжали его различными снадобьями без меры и числа для поддержания желания и усиления возможностей к его осуществлению. Он менял наложниц, руководствуясь в их выборе лишь вопросом возраста, наивно полагая, что желание его будет от этого возрастать. Его похоть вошла в Галилее в поговорку, и когда хотели подчеркнуть чье-либо чрезмерное сластолюбие, говорили только: «У него закваска Иродова…» Однако, справедливости ради надо заметить, что первую заповедь чтил Сосипатр неукоснительно и в идолопоклонстве замечен не был.
Саломия подрастала, она уже входила в тот возраст, когда нужно было подумать о ее замужестве. Да вот беда, ни один жених не устраивал Иродиаду. То род очередного претендента казался ей слишком захудалым, то мошна слишком тоща… Так и держала она дочь при себе, хотя понимала, что времени остается не так уж много – того и гляди перезреет девица. Саломия мечтала о замужестве день и ночь, ей очень хотелось сбросить материнское иго, да и природа требовала своего…
В один прекрасный день спокойное житье для семейства Иродов закончилось, и тревога поселилась в сердцах обитателей царского дворца, и радостное ожидание охватило жителей всей Галилеи. Хотя печально известный отец Ирода и потрудился немало ради истребления претендента на царский трон еще в его младенчестве, весть о близком приходе Машиаха, Избавителя, истинного Царя опять начала будоражить умы народа иудейского.
Рассеяние разбросало иудеев по разным землям, но они строго поддерживали свое постоянство в вере и, продолжая осознавать себя единым народом, не прерывали никогда связь с Иерусалимом – своим общим центром, постепенно приобщая многобожников, среди которых жили, к вере в единого Бога. Влияние иудеев на языческий мир с каждым годом лишь усиливалось, несмотря на откровенную неприязнь к ним этого самого мира. Благодаря упомянутому влиянию и между всеми языческими народами ходила широко распространенная молва, что на востоке скоро появится могущественный царь, который покорит себе мир. Младенец этот снизойдет с неба, и на Земле водворится спокойствие. Щедро будет он изливать свои дары. Подтверждало сию надежду и пророчество Исаии: «Родится младенец, которому нарекут имя: Чудесный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира». Среди самих иудеев во время правления Антипы ожидание Спасителя, или Мессии, достигло наивысшего напряжения. Предсказания древних пророков изучались и толковались самым тщательным образом, а в особенности книга пророка Даниила с ее точнейшими определениями времени явления Машиаха. Люди надеялись, что совсем скоро все сыны Израиля опять будут собраны в Иерусалим из отдаленных стран для поклонения своему Господу Богу и потомство Давидово овладеет своим престолом навеки. А заодно и все народы, живущие на Земле, будут собраны в вечное царство мира. Сильно, как никогда, было чувство в иудеях, что пришло исполнение времени и спасение Израилево. При появлении всякого нового пророка все невольно спрашивали: не он ли истинный Машиах, который искупит человечество из рабства греха, водворит мир в каждой смятенной душе, призовет к себе всех страждущих и откроет вековечную истину спасения, установив Царствие Божие на Земле.
Однажды Ироду донесли: «Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов… и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои». Сообщение это разом нарушило безмятежное течение жизни в правящем семействе, ибо присутствие по соседству с Тивериадой столь могущественного пророка, как Иоанн Креститель, не предвещало им ничего хорошего. Ко всему прочему стало известно, что пророк сей всячески осуждал и поносил чету Иродов за незаконное сожительство, усматривая в нем нарушение одной из важнейших заповедей Божьих. Ирод переполошился. Иродиада обозлилась. Они решили, руководствуясь при этом каждый личными соображениями, посетить место, где обитал злополучный Иоанн.
Иродиада позаботилась о том, чтобы декорировать свой визит со всей пышностью и постараться внушить непочтительному пророку, если не страх, то хотя бы уважение к атрибутам царской власти. Для этого она оделась, как для приема самого кесаря, всячески демонстрируя свое богатство. Пурпурные одежды ее были расшиты золотом и обильно украшены крупным жемчугом и драгоценными камнями. Саломие же было приказано вырядиться как можно соблазнительнее, Иродиада хотела еще с помощью юной дочери сделать попытку ввести пророка в искушение, если уж он не убоится вида самого тетрарха и его, пусть и незаконной, царственной супруги. Увидев эту манифестацию богатства, власти и похоти, Антипа пришел в некоторое замешательство. Он боялся пророков и чтил их, но робкие возражения его Иродиада отвергла с негодованием. Ирод сдался и махнул на жену рукой, хотя внутренне трепетал, как осиновый лист, колеблемый ветром, на протяжении всего пути до места пребывания Иоанна.
Однако эффект их появления, на который так рассчитывала Иродиада был сведен «на нет» тем обстоятельством, что именитому семейству пришлось выйти из своей коляски гораздо раньше, чем они предполагали, так как великая толпа народа окружала пророка. Это чрезвычайно раздосадовало сопрестольницу тетрарха, исказив ее раскрашенное лицо гримасой отвращения. Жара стояла изнуряющая, было душно, кругом жужжали докучливые мухи. Они пошли пешком, поднимая ногами тучи пыли, которая тотчас оседала на парадной одежде, покрывая ее серым налетом и лишая каменья блеска. Саломия чувствовала себя неловко. Ее откровенный наряд привлекал слишком много внимания, и она ловила на себе осуждающие взгляды. Тучный Ирод нещадно потел, громко чихал и отплевывался. Наконец, им удалось протиснуться сквозь толпу, которая не желала перед ними расступаться, хотя все прекрасно знали, что это сам тетрарх явился к пророку со своим семейством. И тут раздался чей-то благозвучный сильный голос, призывавший: «Покайтесь: ибо приблизилось Царство Небесное. Ибо он тот, о котором сказал пророк Исаия: «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему».
Иродиада вышла вперед и встала прямо перед Иоанном, всем своим видом демонстрируя высокомерие и презрение. Ирод прятался за ее спиной, Саломия стояла за ним, не смея поднять взор. Пророк посмотрел в глаза разгневанной женщине, и она внутренне затрепетала, но не подала вида. Он отвел взгляд и продолжил говорить: «Я крещу вас в воде покаяния; но идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем».
Иродиада спиной чувствовала, что Сосипатра бьет сильный озноб от слов пророка, это привело ее в бешенство, но она все же превозмогла свой порыв и, ткнув Антипу локтем в жирный живот, решила дождаться окончания проповеди, после которой началась церемония крещения в водах Иордана.
Постепенно народ разошелся, и семейство Ирода осталось один на один с пророком. Он спокойно ждал, когда кто-нибудь из них заговорит первым. Казалось, ни их власть, ни их грозный вид не производят на него решительно никакого впечатления. Наконец, Иродиада потеряла терпение и гневно произнесла: «Не желаешь ли пророчествовать царю своему? Или тебя смущает его присутствие? Ты, как нам передали, говорил о нем непочтительное». Иоанн перевел взгляд на дрожащего Антипу и изрек сурово и просто: «не должно тебе иметь жену брата твоего». Ирод опустил глаза и ничего не сказал в ответ на эти слова. Иродиада выкрикнула грозно: «Ты пожалеешь о сказанном, пророк!» Во взгляде ее было столько злобного негодования, кажется, она убила бы его на месте, будь ее воля, но Иоанн даже не посмотрел в сторону разгневанной женщины. Помолчав немного, он произнес: «Что ж, тогда пусть каждый из вас увидит то, что увидит; и будет вам по делам вашим». В его голосе не слышалось ни гнева, ни раздражения, он был ровным и спокойным. Сказав это, пророк повернулся к ним спиной и пошел прочь, а они остались стоять там, где он их оставил, замерев, как соляные столбы.

Видение Антипы

Туман, густой и горячий, как дым от пожарища, окутал землю. Пахло гарью и кровью. Этот запах разъедал ноздри, глаза слезились, тошнота подступала к горлу. В боевой колеснице воины везли тело своего смертельно раненого царя. Капли крови падали на пыльную землю и тотчас скатывались в шарики. Два огромных пса бежали за колесницей и жадно слизывали эти крупные кровавые бусины, рыча друг на друга. Чей-то голос, которого Ирод прежде никогда не слышал, сказал: «Или признайте дерево хорошим и плод его хорошим; или признайте дерево худым и плод его худым, ибо дерево познается по плоду».
Ирод пришел в себя уже в коляске, которую нещадно трясло на ухабистой дороге. Ему показалось, что он спал, но сон оставил на душе осадок тоски, горечи и трепета. Иродиада и Саломея молча сидели напротив. Лица их были непроницаемы, глаза закрыты, и Антипа подумал, что они тоже спят. Удивило его то, что он совершенно не мог вспомнить момент, когда они садились в коляску. «Хвала Яхве, – подумал он, – это был сон. Хорошо, что Иродиада спит, мне совсем не хочется разговаривать. Как скверно на сердце… Но потом все же надо будет рассказать ей мой сон, она умеет их толковать». Он вдруг вспомнил о пророке, и лицо его омрачилось еще больше, сердце словно сдавила чья-то твердая неумолимая рука. «Это Илия, – подумал Ирод, и ему вдруг сделалось страшно, – он обличал меня в неверии и идолопоклонстве. И Малахия пророчествовал о нем, что должен он вернуться перед явлением Машиаха. О чем это я? Как же это может быть Илия? Разве мог я знать Илию? Я никогда не видел его и не говорил с ним… Он жил давно, задолго да меня…во времена нечестивой Иезавели… Однако сказано было, что «Бен Давид придет только в поколении, которое полностью заслужило его появления или совершенно недостойно его появления. Он освободит Исраэль от всех грехов. Даже грехи не помешают освобождению, так как Он освободит Исраэль от всех грехов». Неужели это он? Или это первый Машиах, бен Йосеф, о котором в Псалмах говорится? Он должен приблизить Избавление пробудив Исраэль естественным путем, снизу, собрав изгнанных и рассеявшихся по землям чужим. И только после него придет бен Давид, так как наступит «свет дня». Избавление через Машиаха бен Давида…».


Видение Иродиады

Иродиада тоже сподобилась узреть нечто… Ей примстилась женщина, облаченная в богатые царские одежды, стоящая на коленях перед жертвенником. Голову ее венчала тяжелая золотая корона, обильно изукрашенная драгоценными каменьями, в самом центре венца была вделана огромная черная жемчужина, очертаниями напоминающая человеческий череп. Руки царицы были в крови, ею же обагрена и роскошная одежда. Сатанинская улыбка исказила прекрасные нежные губы. Она только что захватила трон Иудеи. Трон, на котором некогда восседал сам Давид. Ради этого ей пришлось приказать, чтобы все царское племя было истреблено, а в их числе и ее собственные внуки. Затем Иродиада увидела женское тело, все в тех же царских одеждах, распростертое на земле у ворот Храма, и лошади топтали его. Она физически ощутила нестерпимую боль, слышала жуткий хруст собственных костей под их копытами. И еще услышала она чей-то голос, произнесший осуждающе и грозно: «…нечестивая Гофолия и сыновья ее разорили дом Божий, и все, посвященное для дома Господня, употребили для Ваалов». «Причем тут Гофолия, – подумала Иродиада, – не со мной разве произошло все мною увиденное? И не мой ли труп бы съеден прожорливыми псами? Пророки убили меня! Это все Илия! Я должна отомстить ему за свою позорную смерть, как и за смерть моей матери Иезавели. Илия ответит за это, будь он хоть трижды Иоанн!»

Видение Саломии

Видела кое-что и Саломия… Видение это ошеломило ее и напугало несказанно. Юной девушкой узрела она себя, получающей посвящение из рук верховной жрицы богини Астарты. Жрица держала в руках ковчежец из резного ливанского кедра, искусно инкрустированный жемчугом, перламутром и слоновой костью. Накр поблескивал и переливался в свете факелов всеми цветами радуги, такого красивого перламутра она еще никогда не видывала. «Открой его, – сказала жрица повелительным голосом, – и возьми в руки то, что там лежит». Девушка с нескрываемым любопытством открыла ковчежец, но предмет, который она там увидела, заставил ее испуганно отдернуть уже протянутую было руку и помедлить с исполнением повеления. Там лежал мумифицированный мужской фаллос. «Мать, лоно, яма, ад тождественны, – продолжала жрица, – лоно женщины это место, откуда появляется человек. Каждая женщина – прежде всего лоно. Смертью и кастрацией угрожает оно мужчине, но настали иные времена. Голова, символ сознания, вместилище разума, где глаз руководит всем - есть «высший фаллос», высшая мужественность. Помощь ему приходит теперь с неба. Голова и глаз – Рош и Эйнаим – в них вся сила мужского духа, средоточие мужской духовной силы, олицетворяющие небо и солнце. Ослепить и обезглавить! Вечные враги Иегова и Астарта так и не выяснили, кто из них держит первенство. Она должна победить. Пророк – сын Иеговы. Ты должна помочь Астарте пленить его. Ослепить и обезглавить! Лишить духа! Голова обладает волшебной силой. Отрубленная голова должна теперь лежать в этом ковчеге вместо фаллоса. Возроди оргиастический культ, который умирает, во имя Великой Матери. Запомни, голова – место средоточия духовной силы мужчины. Рош и Эйнаим!». Саломия без чувств опустила голову на плечо матери.


Парцуф Израиль


Странная река – Ярден… Особенная река… По ней не плавают суда, ибо она не судоходна. По берегам не строят городов, не прокладывают дорог. Здесь не селятся люди… Разве что в тех местах, где Ярден образует озера… А впадает он в Мертвое море, которое греки называли Асфальтовым, так как на его поверхности плавает черная смола… Может быть, с тех самых пор, когда Господь в гневе Своем испепелил на его берегах небесным огнем нечестивые города Содом и Гоморру? Но только в море этом вода так солона, что невозможна там никакая жизнь. Ни рыбы в водах его нет, ни моллюсков, ни водорослей, они столь горьки и тяжелы, что самые мощные ветры едва-едва колышут морскую поверхность. Нет птиц на его берегах, нет зелени… Мертвое море, море эгоизма… Малхут…
Кто может уразуметь замысел Творца! Возможно, Он лишь для того и послал со снежных вершин Ермона горные потоки в эту глубокую, громадную расщелину, лежащую меж отвесных голых скал, чтобы разделить Палестинскую землю на две части, столь отличные друг от друга? Природой, судьбами историческими и человеческими… Странная река Ярден… Особенная река… Каков же был замысел Творца? Возможно ли проникнуть в него? Попробуем вглядеться в сокровенные Лики Бога.
Человеческий разум не способен вместить Беспредельность, людям нужны реперы, аналоги, примеры, и – главное – человеку необходимо движение и время, которое служило бы точкой отсчета… Творец с помощью месторасположения Израиля наглядно показал Свое творение. Он создал модель Древа Жизни, запечатленную в реке Ярден. Иордан – воплощенные сфирот.
«Десять сфирот из Ничего. Десять – а не девять, десять – а не одиннадцать. Осознай мудростью и будь мудр пониманием», – призывает нас великое учение, древнее, как мир, изложенное в книге «Сефер Иецира».
Творец создал творение и наполнил его светом. Затем, Он опустошил творение, убрав из него свет, и опустил Человека до состояния «наш мир», чтобы, поднимаясь обратно по духовным ступеням, он мог удостоиться наслаждения во много раз большего, чем имел до своего нисхождения в этот мир.

В начале не было ничего, кроме «божественного Ничто». Первопричина, Бесконечный, Эйн Соф. Непостижимый, не проявленный, неописуемый словами человеческого языка, и начался в Его недрах, в Его глубоко сокровенных тайниках процесс Творения. Развернулся Он в виде эманаций света, исходящих из единой точки. Искра, «священное семя», давшее жизнь Космосу. «Из глубин пламени заструился родник, из которого излились цвета, сокрытые в загадочном тайнике Эйн Соф». Но прежде Он сжался до точки и отодвинулся к самому краю сферы, которая Его окружала, чтобы выделить место, где бы Его творение могло существовать отдельно от Него, и испустил луч света. Это была первая эманация из десяти, а за ней еще девять. Каждая из них должна была храниться в особом сосуде. Но не все сосуды смогли удержать свет Эйн Соф, некоторые их них разбились. Вместе с осколками рассыпались искры божественного света, дав рождение материальному миру.
Десять сфирот, или десять Божественных качеств – это десять сфер, образующих модель Бога, как и Человека. Кетэр, Хохма, Бина, Хэсэд, Гвура, Тифэрэт, Нэцах, Ход, Есод, Малхут или Шхина - вот она цепь, через которую текут к Земле Божественные силы. Древо познания добра и зла – это Малхут, первородное желание, со всеми земными эгоистическими свойствами. Ей почти не досталось света Творца, и потому она более всего нуждается в исправлении, ибо только тогда можно будет есть ее плоды и получать наслаждение познания. Теперь же – одни лишь пророки могли безнаказанно пользоваться плодами Древа познания добра и зла.
Эйн Соф – сокрытый Бог, пребывающий в собственных глубинах, хотел раскрыть Себя и высвободить Свои сокровенные силы. Назначение сфирот – выражать величие Творца, Его качества, Его Лики. Через них Его дары могут передаваться творению, ибо во Вселенной нет ничего, кроме Творца и творения.
Так что же создал Творец? Только одно – желание насладиться, называемое Душа или Адам. В нашем мире все детали отличаются друг от друга только величиной желания. Эти части желания-творения – суть сфирот. Сам Творец постоянно пребывает в состоянии вечности и совершенства, дарующем наслаждение, потому Он в безграничной милости Своей и желает наполнить им творение. Однако творение должно захотеть уподобиться Творцу, стать равным Ему и управлять своей судьбой. Оказавшись в самом низу и начав подниматься по духовным ступеням, Душа наслаждается во много раз больше, чем до нисхождения в мир материи. Ведь прежде она была подобна зародышу в материнском лоне и целиком зависела от Творца, а теперь у нее появляется возможность жить во всех мирах одновременно и чувствовать все Мироздание.

Разделил Господь всего Израиля на части, символизирующие духовные миры. От Кетэр до Малхут. В нашем материальном мире находятся только ветви Мирового Древа, но Израиль уподоблен ему. Он – парцуф, духовный объект, а Иордан – символ Мирового Древа. Кетэр – снежная гора Ермон на севере, вершина всех человеческих устремлений, символ Самого Творца. Мертвое море – Малхут на юге. Так и течет река по земле Израильской от Кетэр до Малхут. Хохма – это водные потоки, стекающие с горы в озеро Кинерет. Оно есть Бина, откуда через Иерусалим -Тифэрет спускается Ярден к Малхут – Мертвому морю. Для тех, кто наслаждается исключительно самой Малхут, она становится ангелом смерти, ибо сказано: в день, когда поест от самой Малхут, разлучает Творца с Его Шехиной и приговаривается к смерти. Исчезновение света и есть смерть, разрыв связи с Творцом.
На озере Кинерет существует священное место, называемое «Колодец Мирьям», если испить воды из него, будешь исполнен мудрости великой, которую дарует Бина. А когда черпнешь этой духовной силы, ее света, тогда ты сможешь работать со своей Малхут – внутренней невестой, исправлять ее, чтобы достичь знания, высших сфирот.
Тиревиада. Она расположена на берегу Геннисаретского озера, и тут кончаются свойства Бины. Все, что расположено выше этого города, бесконечно наслаждается Счастьем и Любовью, а все, что ниже – страдает и мучается. Через Тивериаду проходят духовные корни в нашем мире.
В этом месте крестил водою пророк, один из немногих, имеющих право вкушать плоды Древа Познания добра и зла. Воды – символ всех вселенских потенций, хранилище возможностей существования, они предваряют все формы и служат основой всему миру. Погружение в воду – возврат к первичной бесформенности, хаосу. Появление на поверхности – новое рождение. Так, при помощи крещения можно повторить космологический акт. Это смерть и возрождение.
Потоп – вторая смерть души – страшные, противоречивые желания, одолевающие человека, убивающие и затопляющие его. Это леймон – влажность преисподней, сила, способная погубить и очистить. Посвятительная смерть посредством крещения дает нам слияние с тем, что лишено различий, а за этим следует новое творение, новая жизнь, новый человек. Именно в этом смысле Потоп сравним с крещением, но для этого тот, кто вошел в его воды, должен окружить себя ковчегом.
Удел вод – предшествовать Творению. Форма появляется лишь над водой, ибо вода – это первичное лоно Святого Духа. Вода освящает всякое таинство, лишь во время его призывался Бог. После молитвы Дух Святой, спустившись с небес, освящает воды, и они даруют вечное спасение.
Крещение – это смерть и гробница, жизнь и воскрешение... Погружаясь с головой, ветхий человек тонет, а выходит из воды новый человек.
Омовение в водах Ярдена было омовением в водах смерти. Это символ Спасения и Страшного Суда. И сказано было: «Посредством крещения человек вновь обретает богоподобие». Крещенный Адам возвращается к первозданной невинности.
Во время Вавилонского пленения пророки возвестили народу Израиля, что Господь совершит ради него деяния, превосходящие те, что Он совершил прежде. Новый Потоп неизбежен, но в нем погибнет грешный мир, а те, кто уцелеет после него, положат начало новому человечеству; неизбежен и новый Исход, во время которого Господь силою Своею избавит человечество от долгов; неизбежен новый Рай, в который Господь введет Свой освобожденный народ. В глазах пророков все эти грядущие явления милости Господней совершатся в конце времен. О том, что ждет человечество дальше, за пределами Конца Исправления, никто не знает. Там лежит область никем еще не изведанная, которая называется «Тайны Торы». Только намеками говорят о них мудрецы, называя эти состояния «Маасэ Меркава» и «Маасэ Берешит». Они не могут быть переложены ни на какой земной язык.
Лишь однажды человечество было свидетелем события «Конца Времен», произошедшего во всей полноте в лице Иисуса из Назарета. Он прошел весь путь от Малхут до Кэтер, и показал остальным, как они могут стать Сыновьями Бога, равными Творцу. В нем совершилось разрушение грешного мира, предваренное Потопом и подлинный Исход С ним пришло освобождение и надежда на обретение Нового Рая. Может быть, были кроме Него и другие, кто преодолел в своем возвышении все сто двадцать пять ступеней, да отсутствуют свидетели тому, ибо не пожелали они открыться…
Сюда, в это место на реке Ярден, где кончаются свойства Бины и начинается вечная жизнь для путника, возвращающегося в Отчий дом, пришел Иисус креститься от Иоанна. Он возжелал повторить Потоп, чтобы оставить в его водах «ветхого человека». Это было Его четвертое посвящение.
Но кем же был крестивший Его?

«Я поднял твою милоть…»

«И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане. И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзшиеся небеса и Духа, как голубя, сходившего на Него. И глас был с небес: Ты Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение». Кто еще, кроме Иоанна, мог услышать и понять эти слова Господа? Каждый иудей от рождения – сын Божий. В зачатии ребенка всегда принимают участие отец, мать и Господь Бог. Муж и жена – Шхина между ними. Так учит Тора. Для иудея нет различия между пророком и любым из простых смертных, ибо все они вместе и каждый в отдельности – дети Божьи. Пророк лишь указывает путь всем остальными Его сынам и дочерям. Что же в этом странного? И потому, слова, прозвучавшие с небес в момент крещения Иисуса, понятны были, может быть, одному только Иоанну.
Однако кто же он – крестивший Его? Душа человека изначально находится в мире Бесконечности и, нисходя из своего корня, проходит через пять миров, чтобы войти в тело. Все Мироздание состоит из миров. Мир Бесконечности, мир Адам Кадмон, мир Ацилут, мир Брия, мир Ецира, мир Асия, наш мир. Душа, прошедшая весь круг земных воплощений, завершившая свое исправление, поднимается в Дом Отца тем же путем и не может более вернуться на Землю в физическом теле. Таков Закон. За его исполнением бдительно следит Небесная Иерархия, руководствуясь исключительно соображениями высшего порядка. Она неумолима, и в данном случае излишне обвинять ее в абстрактном гуманизме… Через врата Малхут души поднимаются до чертога света Бины, если сподобятся за земные дела свои узреть Кисэ аКавод – Престол Самого Господа здесь происходит их окончательное исправление – вознесение.
Мистик всегда стремится к непосредственному единению с Богом. Когда-то давно так оно и было, еще до того, как Господь дал Закон – Тору Моисею. В те времена весь его народ находился на уровне Первого Храма, а это не просто сооружение из камня в нашем мире… Первый Храм – есть духовная ступень, степень постижения Замысла Творца. Да и после того, как Храм был разрушен, случалось, что в особые исторические моменты, приходили в воплощение незаурядные, по меркам людским, личности – великие пророки, провидцы, и удостаивались при жизни милости узреть огненную колесницу Бога и получить прямо из первых рук кое-какие откровения. Если Господь желает призвать некоторых, особо возлюбленных Своих детей, дать помазание, дабы они исполнили Замысел Его на Земле, Он подает знак. Так было и с Енохом, и с Моисеем, и с Иезекиилем. Только с Илией было по-иному… Призвал его Господь к Себе, но так случилось, что должен он был еще раз вернуться на Землю в «одеждах кожаных», хотя и выполнил миссию свою, истребил род Ахава и Иезавели, помазал Елисея в пророки вместо себя и оставил ему свою мантию, дав силы вдвое больше своей. Как же мог Илия вернуться? Слившись со светом Бины, он должен был служить человечеству проводником с высот небесных. Таков Закон. Возвращение его на Землю в физическом теле могло быть продиктовано только обстоятельствами чрезвычайной важности.
Свет Бины излился в тело Иоанна, чтобы совершить крещение Иисуса, «приготовить путь Господу, прямыми сделать стези Ему», ибо сокращены дни для избранных. Только он один и имел на это право, вознесенный до высших сфирот, в том месте, где третья сфира заканчивает в парцуфе Израиля даровать свою милость. Только так и могло это произойти. Таков Закон.
После этого душа его должна была вернуться в дом Отца. Любыми путями. Дважды вознесения в физическом теле не бывает. Путем страстей вернется она. Таков Закон.
Здесь они и встретились, где Ярден вытекает из озера Кинерет, где оканчиваются милости и щедроты Бины. Их души тотчас узнали друг друга и повели безмолвный разговор.
- Я поднял тогда милоть твою, Илия, и воды Иордана тоже расступились передо мною, как и перед тобою. Я просил у тебя вдвое и мне дано было. Вот и сейчас я пришел креститься от тебя. Я пришел к тебе за своим Потопом, без этого я не могу идти дальше. Таков Закон.
- Ты пришел дать им тайны Торы? Указать Путь? Но они не поверят тебе, они не пойдут за тобой, они принесут тебя в жертву, как и меня, ибо время еще не пришло, и нет насилия в духовном. Их теперь слишком мало…тех, кто уверует в тебя, как в Машиаха…
- Я это знаю. К каждому человеку приходит его Машиах. Я пришел исполнить Закон и Пророков, открыть подлинный смысл сказанного в Торе и книгах пророков, ибо ложные пастыри, ложные цари – Ахавы и Ироды – далеко увели народ от пути Древа Жизни, потакая похотям своим, своему эгоизму. Я знаю, что никого нельзя исправить против его воли. Избавление приходит от Творца в мгновение ока, надо постоянно быть готовым к этому. Разве не жертву совершил Сам Творец, когда ограничил Себя, сжался до точки? Разве цимцум – не жертва Его, которую Он принес ради Сотворения Мира, потеснив, умалив Свою Сущность? А ведь Он есть Бытие самодостаточное, имеющее в Себе все необходимое для вечного блаженства; и для того, чтобы дать место множеству миров, Всевышний умалил Свое присутствие в некоторых областях существования. Жертва – необходимое условие появления Вселенной, и потому, благодаря примеру Отца нашего, Небес достигают высшим жертвоприношением.
Иисус вошел в воды Ярдена, и свет Бины явил себя, и огонь загорелся в Ярдене с тех самых пор, а тело его лучилось и сверкало как пылающий огонь, ибо в таинстве крещения содержится мистический свет – свет озарения. А в озере Кинерет, в особом, потаенном месте появился колодец, наполненный огнем чистейшего сакрального Знания, излившегося из сосуда Бины. Но один только Иоанн был свидетелем этому, и не было других.



Каменное сердце …

Антипа повадился тайком ходить в узилище, где сидел теперь Иоанн. Он испытывал смешанные чувства к молодому пророку. Тут были жалость, сострадание, страх и узнавание… Тетрарх, сколь ни старался, не мог объяснить даже себе происхождение хотя бы одного из этих чувств. Он заточил Иоанна, чтобы успокоить разбушевавшуюся Иродиаду. От этой бесноватой можно было ожидать чего угодно. Она даже грозилась подослать к нему наемных убийц, и Антипа решил, что лучше будет, если Иоанн посидит какое-то время в подземелье дворца в целях его же безопасности. Хотя в Галилее ни один язычник не рискнул бы поднять руку на пророка, Антипа не хотел рисковать. Многие жители Иудеи крестились от него и даже некоторые знатные римляне, но есть ведь и другие многобожники, хотя бы самаряне… «Пусть лучше будет у меня на глазах, – вздыхая говорил себе тетрарх, – мне так спокойнее…» Отношение к заключенному Крестителю было самое почтительное, Ирод распорядился об этом и контролировал лично, как стража исполняет его наказ.
Иродиада успокоилась или сделала вид, но о пророке больше между ними не было сказано ни слова. Ирод полюбил беседовать со своим пленником, дивясь его ответам на вопросы, которые все больше и больше мучили Антипу в зрелом возрасте. Никогда еще не слышал он столь ясных и простых речей. Книжники и фарисеи все норовили запутать его, запугать, говоря, что он должен каждый свой шаг делать в соответствии с Талмудом, который только они и знают, как толковать. И за каждый совет брали отнюдь не по ассарию, а немало серебра. Он всякий раз после беседы с ними чувствовал себя одураченным невеждой, так мудрены и сложны были их речи.
В этот день тетрарх пригласил пленника к себе во дворец, так как Иродиада с дочерью отправились в Иерушалайим навестить родственников. Он находился по этому случаю в прекрасном расположении духа. Антипа и Иоанн возлежали на ковровых подушках за обильно уставленным снедью столом и мирно беседовали. После настойчивых приглашений принять участие в трапезе Иоанн взял в руки кисточку винограда, но есть не стал, а лишь слегка пощипывал прозрачные золотистые ягоды длинными худыми пальцами.
Как завороженный следил Ирод за руками пророка и вдруг неожиданно для себя спросил:
- Ты говоришь, что душа живет на небесах, пока не попадает в наше тело, рожденное на земле, отчего же она так страдает, переселяясь на землю, ведь мы всеми силами стараемся ублажить ее, доставить как можно больше наслаждений и удовольствий?
Иоанн внимательно посмотрел в глаза тетрарху, потом оторвал одну виноградину, самую крупную, спелую и сказал:
- Вот пять ступеней, нисходящих от места, где мы с тобой теперь расположились, – он бросил виноградину, и она поскакала вниз, но разбилась, спелый сок вытек, а на одной из ступеней из нее выпала маленькая черная косточка, – виноградина – это душа, находящаяся изначально в мире Бесконечности. Там ее корень, из которого она нисходит в человеческое тело через пять миров, постепенно теряя весь свой свет, которым напиталась от Творца. И приходит душа в наш мир полностью опустошенной, ощущая отсутствие света в себе как страдание. Над нашим миром расположен мир Асия, и оттуда доходит до нее немного света, но и он не наполняет ее, а лишь манит, притягивает. Отсутствие света – причина всех страданий души в этом мире. Стремись вернуться к своему корню еще при жизни, наполни душу светом. Возвращение означает познание и совершенство. Если ты не достигнешь своего корня – будешь приходить в этот мир снова и снова. После смерти тела душа постепенно возвращается из нашего мира в мир Бесконечности по ста двадцати пяти ступеням, но это именно постепенное возвращение. Ты можешь проделать его быстро и легко, если будешь обладать знанием, или долго и трудно – через потери и страдания. Выбор пути за тобой. Есть души тонкие, а есть грубые, нуждающиеся в большом исправлении. Да, ты много преуспел в этой жизни, ублажая свое тело, но заметь, что всякий раз ты получаешь при этом все меньше и меньше наслаждения. Как только твое желание исполняется, наслаждение умаляется, и ты опять остаешься пустым. Может быть, следует подумать о самом желании и о способе его наполнения?
Пророк едва заметно улыбнулся и замолчал.
- А какова моя душа? – Антипа посмотрел на него с опаской.
- Твоя душа нуждается в особом исправлении, хотя, судя по твоим свойствам, по сравнению с предыдущим воплощением, ты совершил некоторую работу. Теперь ты, по крайней мере, чтишь первую заповедь: «да не будет у тебя другого Бога перед Лицом Моим…» Хотя ты и страдал в прошлой жизни, приняв мученическую смерть, желания и цели твои в этой жизни так же порочны, как и в той. Похоть, алчность, чревоугодие, зависть наполнили тьмой твою душу. Ты прелюбодействуешь, находясь в незаконном сожительстве с женой своего брата, а вина любодеяния велика. Она подрывает саму основу брака, где «двое одна плоть». Прекратившие совместную жизнь, не могут вступить в новый брак, пока другая сторона жива. И ты еще спрашиваешь меня, какова твоя душа? Она похожа на малую черную косточку, выпавшую из спелой виноградины. Она страдает от отсутствия света. Ты по-прежнему пребываешь в Египте под властью Фараона. Подумай об этом.
- Что ты хочешь этим сказать, пророк! – В гневе воскликнул Ирод.
- Только то, что в тебе есть желания – «египтяне». Исправить хотя бы некоторые из них в твоей власти.
- Почему же «некоторые»? Я могу все, что пожелаю! – Кичливо воскликнул Ирод, - ты плохо меня знаешь, пророк! Если я приму решение, никакая сила на земле не помешает мне его осуществить.
- Согласен… на земле… Однако я вовсе не требую от тебя невозможного! Есть некая часть в тебе, как и во всяком человеке, исправить которую ты пока не в силах. Это не в твоей власти.
- Что же это? – Ирод презрительно скривил губы, - Не думай, что я не способен на аскетизм! Ты не веришь, что у меня есть сила воли?
Он и сам не верил в свои слова, но уж больно разозлил его Иоанн! К тому же, Ироду страшно хотелось узнать, что «не в его власти»? Любопытство его было распалено до предела загадочными словами пророка.
- Эта часть называется «лев а-эвен» - каменное сердце. Человек к этому прикоснуться не может, эта его сущность, которая была создана еще до него, и поэтому лев а-эвен остается неисправленным. Это та твоя часть, где ты полностью противоположен Творцу. Ты не можешь даже использовать желание к Нему, на это ты просто не способен. В каждой душе есть свойства, созданные Творцом, и есть Малхут. Изолируй ее, не пользуйся ею, потому что она и не может быть Ему подобна. В этом заключается все исправление души, которое и есть выход из Египта. Свет, дающий силы сделать это, называется Машиахом. Он, словно за волосы, вытаскивает человека из Египта, из-под власти первородных естественных желаний, то есть, Фараона. Желания более возвышенные называются Творцом. Существовать можно либо под властью Фараона, либо под властью Творца.
- Пророк, ты забываешься! Как ты посмел заявить, что я не чту Творца? Или тебе не дорога жизнь? Нет такой головы, которая не убоялась бы меча! – Воскликнул Ирод высокомерно.
- Пока меч не коснулся шеи, надо надеяться, - едва слышно прошептал Иоанн, потом возвысил голос и заговорил грозно. - Возможно, мы говорим с тобою сейчас в последний раз, но не в первый. Разве ты не узнал меня? Ведь я уже предупреждал тебя, но ты не внял моим словам. Я чувствую, что мой смертный час уже близок… Но я рад этому, ибо вернусь к Творцу в мир Бесконечности, и на этот раз уже навсегда. Тебе же еще много предстоит страдать, пока ты не потянешься к свету. Начни с этой минуты свой путь. Скоро вновь наступит Царство Вечности, «ибо видимое временно, а невидимое вечно», мирское время равнозначно небытию. Вечность же лишена продолжительности.
Антипа тяжело вздохнул и закрыл глаза, чтобы пленник не заметил огонь ненависти, сверкнувший в них. «Завтра день моего рождения, – сказал тетрарх чуть охрипшим голосом, – я буду считать, что ты уже поздравил меня…»

Преображение на горе Фавор

Трапеза пророка и тетрарха закончилась, и Иоанн был снова водворен в темницу. Узник лег на свое тюремное ложе, мрачные думы отягощали его ум. Он знал, что скоро вернется в дом Отца своего, в мир Бесконечности. Это радовало его, но тревога за Иисуса наполняла сердце горечью и печалью.
«Имя Сына Его? Израиль имя ему… Первенец мой – Израиль, Исра-эль, значит, «Устремленные к Творцу». Все дары, как вверху, так и внизу, принадлежат этому Сыну, – думал Иоанн, – Благословенный Святый имеет одного Сына, который сияет от края до края. И это есть Тифэрэт, ствол всех сфирот». Он уравнивает Правосудие Милосердием, чтобы не сделалось оно жестокостью. Он – ось Древа Жизни, сердце сердец. Тифэрэт есть Сын сфирот Хохма и Бина. Как объяснить это людям? Что поймут они? Ведь еще так рано говорить им об этом… Время не пришло… Как явить им божественный прообраз? Этот Сын – не земной Израиль, ни тем более один человек. Это сама Красота Израиля, и тот, кто соединится с ним, будет един с Тифэрэт и Израилем. Таков был Моисей, таков был Иаков… Все люди, признавшие Творца – «лаавор» и сыны Его, но не все знают истинный путь к Нему. Таков Иисус, Сын физически пребывает в Нем, ибо Свет, Сын, Тифэрэт есть Слово и истинный Мессия, или, как называют его греки, Вселенский Христос. Я должен свидетельствовать о Нем! Значит, скоро дух мой будет рядом с Ним перед Престолом Господа, ибо сказано, что два свидетеля будет при Нем в момент Его преображения, чтобы пробудить души людей и те пошли за Ним... «И дам двум свидетелям Моим и они будут пророчествовать… один из них будет на земле, другой на небесах», но они не узнают бен Йесефа и казнят его...
Иоанн стал горячо молиться за Иисуса, ибо почувствовал, что близится час, когда Дух начнет Свое восхождение на Гору. Он молился всю ночь и весь следующий день, пока за ним не пришла стража, приказавшая ему следовать за собой. Иоанн все понял и покорился.
 «…взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его и возвел их на гору высокую одних. И преобразился перед ними; и просияло лицо Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как снег. И вот явились Моисей и Илия, с Ним беседующие».
Преображение свершилось. Три апостола удостоились видения Кисэ аКавод – Престола Господа. Это было и их преображение, ибо это они получили способность видеть Иисуса таким, каков он был, в ослепительном сиянии Божественного Света. Получив эту способность – видеть Творца в Его несотворенном свете, они узрели Христа. Очистившийся разум слился с Разумом Изначальным. Сверху словно засверкал свет утренней зари, постепенно усиливаясь, он озарил воздух, и они вместе со своими телами отдалились от всего земного. Свет продолжал блистать все сильнее и сильнее и превращался над ними в некое подобие солнца в полуденном блеске его. Они же находились в центре света и сердца их исполнились радости, кроткие слезы полились из глаз, счастье затопило все их существо. Свет соединился с плотью Христа и проник во все его члены, охватив постепенно все тело, и сердце, и внутренности, превратив их в огонь. Свет растворил его форму, изменив положение в пространстве, плотность и внешний облик. На него невозможно было смотреть. Глаза его метали молнии, лик сиял ослепительнее солнца. Апостолов охватил благоговейный трепет. «Учитель, нам невозможно глядеть на тебя, – воскликнул Петр, – глаза наши не в силах выдержать такого света!» Посреди солнца, в сиянии ослепительных полуденных лучей они видели Его лицо, обращенное к ним. Губы его шевелились, он говорил им что-то, но они не слышали Его, выражение глаз Иисуса сделалось неземным. Он коснулся их, но они лишь чувствовали это, не видя его рук, да и тела его уже не видели они. Наконец, он весь обратился в блистающий свет, разлившийся на некотором расстоянии вокруг и осветивший своим сиянием всю гору. Затем, апостолы снова смогли видеть Его тело, он, казалось, стал выше ростом и выглядел невесомым. Смуглый цвет кожи посветлел, глаза стали светло-голубыми. Христос стоял перед ними, окруженный языками пламени.
«Господи! Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии. …как же книжники говорят, что Илии надлежит придти прежде?» «…говорю вам, что Илия уже пришел, и не узнали его, а поступили с ним, как хотели». «Тогда ученики поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе».
Песах

С самого дня рождения Сосипатр пребывал в сквернейшем расположении духа. Ночью ему еще удавалось кое-как забыться в объятиях очередной юной наложницы и уснуть, доведя себя с помощью любовных утех до полного физического изнеможения, а вот днем… Он не мог без содрогания смотреть на жену и дочь. Стоило им появиться в поле его зрения, как он опять видел одну и те же картину: бледная, как сама смерть, Саломия несет трясущимися руками тяжелое серебряное блюдо, на котором лежит отрубленная голова Иоанна Крестителя. Блюдо полно еще теплой крови, девушка прижимают край его к животу, чтобы легче было нести, кровь льется ей на одежду, попадает на руки, стекает на мраморный пол, а Иоанн смотрит на тетрарха немигающим взглядом спокойных карих глаз, словно видит его насквозь… Но страшнее всего было Антипе вспоминать выражение лица Иродиады. На нем сияло торжество, граничащее с безумием. Она не видела ничего вокруг, кроме этой ужасной ноши в руках дочери, и протягивала в нетерпении к ней свои дрожащие руки, словно это был самый дорогой и желанный подарок, который ей доводилось когда-либо получать. Она подняла голову пророка за волосы и заглянула в его открытые глаза. Что прочитала Иродиада в этом мертвом взгляде, одному Господу известно. Разве решится ее хоть кто-нибудь об этом спросить!
С Саломией приключился нервный припадок. Отдав матери поднос, она рухнула на каменный пол, как подкошенная, извиваясь и крича страшным, диким голосом, потом на нее напал сатанинский смех, потом одолела икота. Слуги унесли ее в покои и положили на ложе, с которого она не вставала почти два месяца. Горячка и бред чуть не свели Саломию в могилу. Антипа так и не смог заставить себя навестить дочь, сколько ему ни выговаривала Иродиада. Вся Галилея возроптала, авторитет Ирода был окончательно уничтожен.
В те дни тетрарху доносили об Иисусе, ибо имя его у многих было на устах. «Это Иоанн Креститель воскрес из мертвых и потому чудеса делаются им», – подумал, похолодев, Сосипатр. Однако другие утверждали, что это воскрес Илия, или «это пророк, или как один из пророков». Разное говорили о нем. Сказывали, что родом он из Назарета, места захудалого и ничем значительным не отмеченного, и именуют его потому назарянином. Он открывает всем истинное учение о Творце и творит чудеса, даже воскрешая мертвых, чем несказанно возмущает первосвященников. Сказывали еще, что объявил он себя подлинным царем Иудейским, оттого что через мать свою, Марию, происходит из рода Давидова, и что Исаия пророчествовал о нем, называя его «нецер» или «ноцерат». Но некоторые верили, что он и есть «назорей», то есть с детства посвященный Богу, согласно обету, как и Иоанн Креститель. Доносили еще, что он сам объявил себя единственным Сыном Божьим и говорит всем: «Я есмь Путь и Истина и Жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня».
Антипа забеспокоился, ибо сразу понял, что это тот самый младенец, которого истребить хотел еще его отец, ради чего перебил несметное число детей в Вифлееме и во всех пределах его от двух лет и ниже. Ирод вспомнил, что отца его осмеяли тогда волхвы, и сбылись в те дни слова пророка Иеремии «глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться; ибо их нет». Иродиада же злобно усмехалась на эту молву: «Сын Божий? Да разве он не такой же иудей, как всякий другой? Разве не обрезан он на восьмой день в храме? Лгут все! Всякий иудей – сын Божий!» Однако будучи женщиной здравомыслящей, отправила она, тем не менее, послов в Кесарию из числа своих самых доверенных и приближенных лиц. Оттуда донесли, что Космократором объявляют Иисуса, благодаря чудесам, которые он творит, и утверждают даже, что свет присущ ему с рождения. Израиль всякий день ждет Спасителя и потому готов любого болтуна, умеющего складно врать, объявить пророком, а то и самим Машиахом.
«Был бы жив Иоанн, – подумал с тоской и сожалением Антипа, – он открыл бы мне правду о Назорянине». Но тут привели к тетрарху двух волхвов, древних и седых, как лунь. Ирод заперся с ними и не велел никому беспокоить его, пока сам не выйдет из тайных покоев. Долго расспрашивал он иноземцев и дознался, что еще во времена правления его отца, Ирода Великого, пришли из страны Шир двенадцать царей-волхвов на Гору Побед, по соседству с которой они жили. Им было известно тайное откровение Света о приходе Мессии. Каждый год они взбирались на Гору, где был грот с источником и деревьями. Там они тихими голосами молили Бога и ждали появления Звезды или Столпа Света, поскольку, рождение будущего Царя-Искупителя должно произойти по пророчеству в пещере, над которой будет сиять Свет или взойдет Звезда. Наконец она появилась в облике младенца, который указывал им идти в Иудею. Ведомые Звездой, цари-волхвы странствовали два года, а вернувшись домой, свидетельствовали о виденном чуде, о котором, как им сказали в Иудее, было известно еще Адаму. Адам перенес для него из Рая, который был вынужден покинуть, сокровища в тайную Пещеру. Он сообщил об этом своим сыновьям, чтобы те хранили для Машиаха грядущего сакральные знания в той Пещере и ходили туда ежемесячно проверять, все ли в целости.
Антипа после беседы с волхвами перестал чем-либо интересоваться, кроме сведений об Иисусе. Он с жадным любопытством выслушивал все домыслы и слухи, даже самые нелепые, которые приносили в дом языкатые домочадцы, и не было у него другого желания, как только увидеть Иисуса и говорить с ним.
Время шло, молва росла, и Иродиада начала беспокоиться всерьез. Официальная правящая в Галилее партия – иродиане – ярые приверженцы трона, роптали и призывали Ирода принять жесткие меры, чувствуя угрозу его династии, исходящую от Иисуса, ибо все больше жителей Галилеи принимали его сторону. Всех галилеян возмущала подхалимская политика официальной верхушки, которая признавала римское владычество свершившимся фактом, иродиане выставляли напоказ свою лояльность и стремились добиться милостей от императора, надеясь со временем получить из его рук полную автономию. В Иисусе они усматривали помеху осуществлению своих планов и надежд, так как простой народ во всей Иудее действительно считал его законным претендентом на царский престол. Потому иродиане были его первейшими и злейшими врагами.
В это же время активизировались и зелоты, одна из самых фанатичных в Иудее партий. Они простерли свою ревность в истинной вере столь далеко, что сделались опасными и для самих фарисеев, став со времен галонита Иуды самыми крайними между них. Зелоты проповедовали, что не стоит платить дань кесарю, ибо признание римского господства равносильно оскорблению величия Творца. Признавая над собой власть одного лишь Бога, они возбуждали, тем самым, мятежи и возмущение в народе, рьяно преследовали и беспощадно убивали тех, кто противился их мнению или расходился с ними во взглядах. Зелоты были главными виновниками всех восстаний и бунтов против римлян. Используя популярность Иисуса среди простолюдинов, они всячески убеждали его примкнуть к их движению и перейти к активным действиям против Рима. Однако Иисус на уговоры не поддался, говоря, что повиновение государственным властям ничуть не препятствует исполнению Закона Божьего, так как человек всем своим существом принадлежит Творцу. Дань же римлянам выплачивается динариями – императорскими монетами с языческими изображениями, запрещенными Законом Моисея.
Первосвященников возмущало, главным образом то, что Иисус открывает всем и каждому тайны Торы, хотя бы и в притчах. Это угрожало их власти и авторитету среди верующих, которые шли к ним за советом по малейшему поводу и несли мзду немалую.
Словом, Иисус из Назарета в данный момент не устраивал все враждующие между собой партии, хотя учитывая его всевозрастающий авторитет, любая из них была бы рада привлечь его на свою сторону.
Приближались дни опресноков – Песах – один из трех самых торжественных праздников в году, который семейство Ирода проводило по обыкновению в Иерушалайиме. В столь особые великие исторические дни необходимо было побывать в Храме. Песах совершался в течение семи дней, начиная с вечера, которым заканчивался четырнадцатый день Авива – первого месяца года. Моисей установил праздник этот в ночь перед исходом израильтян из Египта, и в первоначальном своем смысле это была и жертва, когда невиннейший из животных заклан был во искупление виновных во грехе, и радость избавления из ненавистного плена. Потому Песах и вкушался с горькими травами и пресным хлебом, символами горечи рабства и поспешных сборов к бегству, когда закваска хлебная не успела еще подойти и пришлось печь опресноки в дальнюю дорогу.
Перед таким великим праздником у всех женщин Иудеи было полным-полно домашних забот. Иродиада всегда лично следила за подготовкой к дням опресноков, так как не слишком доверяла прислуге, в числе которой водились и многобожники. Прежде всего, нужно было дочиста вымыть все помещения, куда могло попасть квасное. Ни крошки дрожжевого хлеба не должно остаться в доме в эти священные дни! Особенно тщательно мыли кухню и посуду, в которой обычно ставили закваску. В течение всех семи дней праздника в пищу употребляли лишь мацу, стараясь придать ей вкус своих заветных желаний. В прошлом году Антипа сильно оголодал и ослаб от пасхального рациона, и сколько он ни пытался мысленно приукрашивать опресноки, воображение отказывало ему, и они оставались пресными и сухими как солома. «Видимо, и желания мои таковы, – вздыхая говорил Сосипатр, – все мне приелось… Прав был Иоанн, указывая на это…»
Жертвенного ягненка Иродиада тоже выбирала всегда самолично. Он должен был в точности соответствовать каноническим требованиям: мужского пола, без малейшего изъяна, одного года от роду. Потом она присутствовала при его заклании, чтобы тот час же смазать жертвенной кровью, обмакнув в нее метелочки из иссопа, оба косяка и перекладину входной двери. Седер – пять пасхальных блюд также готовились под бдительным присмотром хозяйки.
Жертвенного агнца следовало употребить в пищу немедленно по приготовлению, а кости не преломлять и вместе с ними все недоеденные куски сжечь на огне. Внутренности, голова и конечности сжигались сразу, никогда не идя в пищу. В обязанности Антипы входило произнести кидуш над хлебом и вином, которое после благословения разливалось всем понемногу, чтобы хватило каждому из присутствующих на священной трапезе. Так же между всеми преломлялись и опресноки.
В прежние годы на пасхальной трапезе всегда присутствовало полно народа. Каждый, кто имел на это право, старался затесаться в число гостей тетрарха. Однако в этом году на приглашение отозвалось много меньше обычного числа гостей, так что к огорчению Иродиады придется жечь немалое количество жертвенного мяса. Антипа не мог понять, в чем причина такого поведения приближенных и друзей, пока не привели к нему по настоянию Понтия Пилата арестованного Иисуса для решения его участи.

Возлюбленный Тифэрэт

После допроса у отстраненного уже от должности первосвященника Анны и зятя его Каифы Иисуса отвели в зал суда, который находился во дворце, построенном некогда Иродом Великом императору Антонию, но теперь тут была претория римских наместников, где в данный момент и обосновался прокуратор Иудеи Понтий Пилат, приехавший в Иерушалайим на праздник опресноков. Дворец являл собой сооружение огромное и роскошное и способен был вместить одновременно великое множество гостей. В прежние времена резиденция римского императора была богато украшена и обставлена. Боковые пристройки дворца, изготовленные из прекрасного белого мрамора, окаймляли драгоценные мозаичные портики с колоннами из разноцветного камня, сквозь которые просматривались сверкающие фонтаны и роскошные сады, где ворковали белоснежные голуби. Из дворца можно было увидеть и улицы Иерушалайима, по которым и привели Иисуса на допрос. «Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху», ибо войти под кров язычника в эти дни, после очищения, было никак невозможно.
Прокуратор произвел допрос, согласно выдвигаемому обвинению. Услышав, как арестованный выговаривает слова, Пилат, давно уже курирующий Иудею, определил, что пленник его галилеянин, и распорядился отправить его из претории к Ироду во дворец для решения тетрархом его участи, так как по закону Иисус являлся подданным Антипы-четверовластника. В этот момент Пилату подали записку от жены его, в которой она молила мужа: «Не делай ничего праведнику тому, потому что я нынче во сне много пострадала за него». Это послание несколько озадачило Пилата, укрепив его желание избавиться от принятия решения самолично. «Пусть Ирод решит его судьбу».
«Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал увидеть Его, потому что много слышал о Нем и надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо». Иродиада тоже выразила желание принять участие в допросе подданного своего мужа.
Множество народа обступило Иисуса: воины Ирода, первосвященники, книжники, дворцовая челядь, примкнувшие горожане, и все они наперебой насмехались над ним и наперебой спешили в чем-нибудь обвинить. В знак издевки он был одет вместо царского пурпура в багряницу, какую носили только римские легионеры, именно это обстоятельство почему-то особенно веселило толпу. Однако Ироду вдруг пришла в голову мысль приказать переодеть пленника в «светлые одежды», блеском своим подобные царским, чтобы уж поиздеваться над ним вволю и доставить удовольствие римлянам. Затем, он решил отправить арестованного обратно в преторию, так как Иисус все время молчал и не ответил ни на один вопрос, ему заданный. Чудеса он тоже совершать, как видно, не собирался, отчего тетрарх утратил к нему всякий интерес, решив, что галилеянин этот – либо самозванец, либо слаб умом. Иисус выглядел совершенно безучастным ко всему происходящему, словно все это не над ним творили, не к нему относилось. Он не сопротивлялся и, казалось, полностью отдал себя во власть своих мучителей, покоряясь своей участи.
Вдруг взгляд его светло-голубых, словно льдистых, глаз остановился на Иродиаде, и он спросил неизвестно кого: «Это и есть та женщина, которая потребовала голову величайшего из пророков?» Иродиада злобно усмехнулась и ответила с вызовом: «Ты хочешь последовать за ним? Нет, это слишком легкий путь для того, кто объявил себя Сыном Божьим и царем Иудейским. Такой человек достоин больших мучений, и ты получишь их сполна!» «Не тебе решать, но Отцу Моему», – ответил спокойно Иисус и отвернулся от беснующейся Иродиады. Последняя окончательно вышла из себя и стала требовать немедленной показательной расправы.
После долгих споров и препирательств с женой Ирод все же отправил Иисуса назад к Пилату, чтобы тот решил, казнить того или помиловать. Но неожиданно для самого себя, разгоряченный произошедшими событиями, тетрарх вдруг словно передумал. Растолкав толпу, он подошел к пленнику вплотную и тихо, так, чтобы никто не услышал, спросил:
- Скажи мне, кто ты? Не Иоанн ли обезглавленный? Я смогу добиться твоего помилования.
- Разве ты поверишь мне, что бы я тебе ни сказал. Они ведь не поверили ни одному слову…, – и он обвел равнодушным взглядом разгневанную толпу.
Ирода поразил голос Иисуса, ему показалось, что он уже слышал его прежде, но очень давно! Когда? Где? Он не мог припомнить. Озадаченный этим неожиданным воспоминанием, Антипа приказал задержать арестанта и отвести его для разговора с глазу на глаз в беседку, расположенную неподалеку. - - Это правда, что ты объявил себя Единственным Сыном Божьим, как понимать тебя, галилеянин?» - - Не я это сказал, но ты. Я же могу говорить не о своей человеческой сущности, но о Вселенском Сыне Божьем, ибо говорили о Нем давно, но забыли. Никогда не провозглашал я себя Единственным Сыном Божьим. Я лишь хотел показать путь к Творцу, которым прошел сам, ибо только пройдя этим путем, можно достичь Его Высот. Я – Посредник, достигший высот Тифэрэт, Посвятитель. Тифэрэт есть Красота, расцветшая в центре Древа Жизни. Сострадание. Вселенский Христос сейчас пребывает во мне – в человеке Иисусе. Этой стезей может пройти каждый, кто пожелает, и я хотел указать, что его можно выявить во плоти. Я прошел вверх путем сфирот, чтобы соединиться с Творцом, Который в милости Своей позволил, чтобы в моем теле существовала вся Его полнота. Того, кто прошел этим путем, называют Сыном Бога и Человеком с большой буквы.
- Однако тебя считают Машиахом… А Иоанн говорил мне, что Спаситель – это только свет, а не человек вовсе…, - Ирод прикусил язык, так как в его планы совсем не входило придавать огласке свою тайную беседу с казненным пророком.
- К каждому человеку приходит его Спаситель, поэтому я и говорю о себе. Получивший помазанье светом сфирот становится Христом, ибо Им не рождаются, а становятся, но Им может стать каждый, что и показал я, человек по имени Иисус. Не знаю, поймешь ли ты, но никто не может сказать о себе «Я – Сын Божий» лишь по праву рождения. Сыновство надо заслужить, ибо Царствие Небесное силою берется, его надо атаковать. После того как человек выходит из Египта, освобождается из-под власти Фараона, свет свыше продолжает действовать на него, даруя духовные силы, чтобы он мог начать исправление своих свойств с получения на отдачу. Это и называется исправлением первых девяти сфирот, которое происходит постепенно, на протяжении ста двадцати пяти ступеней, приводя через пять миров в мир Бесконечности. Это мир, где все желания исправлены, и можно пользоваться без ограничения всем, что есть, в нем. Пять миров являются ступенями постепенного исправления желаний, девяти первых сфирот.
- Откуда ты взял все это? Иоанн научил тебя сказать про пять миров?
- Ты плохо знаешь Тору. Ее слова – это только ветви в нашем мире, за которыми нужно видеть корни. Тора – это святые имена Творца, меры Его постижения, ибо Имя и есть постижение. В Торе описаны ступени сближения с Творцом, все пять ее частей говорят только об этом. Ты же видишь в ней лишь историческое повествование.
- Почему же из всех сынов Своих Творец избрал именно тебя, Иисуса, для подачи такого примера? Почему тебе поручил Он нести тяжесть грехов всего мира, пока каждый сам не понесет свои грехи? Не хочешь ли ты сказать, что исправил «каменное сердце»?
Иисус вздохнул, и Ироду на мгновение показалось, что он колеблется с ответом.
- Это и есть моя миссия…. она – залог искупления. Всегда кто-то должен быть первым. Я снова буду пребывать в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос… И уже не я живу, но живет во мне Христос. Семя Бога есть в каждом живом существе, посему все живое наделено Его сущностью. Хороший человек – это хорошая работа Бога, но только познавший Творца равен Творцу. Увидев духа, ты станешь духом. Увидев Христа, ты станешь Христом. Увидев Отца, ты станешь Отцом.
- Так ты хочешь сказать, что видел Отца? – Гневно вскричал Антипа, – да за одни эти слова тебя должно казнить!
На этом они и расстались. Иисуса увели, а Ирод окончательно утвердился в том, что это был воскресший Иоанн Креститель, ибо говорил он с ним теми же словами. С тех пор тетрарх стал распространять свое мнение между людьми, но главное, в чем он был теперь абсолютно уверен: кем бы ни был этот человек, его надо обязательно лишить жизни.
«Он испортил нам весь праздник, – брезгливо сказала Иродиада, когда волнения во дворе улеглись и все разошлись по своим делам, – но есть одно утешение, мы сможем посмотреть на его казнь, это нас развлечет. Надеюсь, они не слишком затянут, и мы успеем начать Песах в положенное время».

Прости, равви…

Саломия не была свидетельницей всего, происходящего во дворце отца, она в это время находилась в Храме. Резиденция Асмонеев, принадлежащая Ироду Антипе, располагалась совсем близко от него, и девушка большую часть времени, пока они жили в Иерушалайиме, полюбила проводить там.
В этом году она не узнавала Храм. Еще года два назад общению с Господом мешало в нем мычание коров, блеяние ягнят, крики и споры торговцев. Но сказывали ей, что пришел некий пророк из Галилеи по имени Иисус и вознегодовал на это, изгнав торгашей из дома молитвы, чтобы они не нарушали молитвенного настроения верующих.
Храм занимал громадную площадь, со всех сторон окруженную портиками, своды которых давали защиту от солнца и непогоды. Под этими сводами законоучителя и наставляли народ. В прежние времена для торговцев были отведены особые места во дворе язычников, где могли они продавать скот, предназначенный для жертвоприношений, а менялы – обменивать чужеземную монету на местную, единственно допустимую для уплаты в Храме. Однако теперь все чудесным образом изменилось, и Саломия не переставала дивиться этому. Под сводами поселилась благоговейная тишина, где ни один посторонний звук не мешал верующему человеку сосредоточиться на внутреннем общении с Богом.
Девушка прошла через Двор язычников и поднялась по четырнадцати ступеням на следующую террасу, возвышающуюся над первой, называемую Двором Израиля, в свою очередь, разделенную на узкий, протянувшийся с севера на юг, Двор женщин и Двор мужчин. Последний располагался пятью ступенями выше. Женщинам не разрешено было проникать дальше места, им отведенного установлением. Двор Израиля был окружен с трех сторон – кроме восточной – множеством построек и галерей, вдоль которых шли многочисленные надписи на греческом и латинском языках, запрещающие язычникам проникновение в это отгороженное высокой стеной место. Вход в Храм со Двора мужчин шел сквозь богато изукрашенные Красные врата, а двери, отделяющие женский двор от мужского были обиты листами из золота и серебра.
Имелся в Храме еще и третий Двор, для Священников, в глубине которого располагалась главная часть Храма, заключающая в себе Святая Святых. Саломия знала, что в этом Святилище хранятся святыни – семисвечник и алтарь из чистого золота, а так же деревянный стол для хлебов предложения, тоже изукрашенный золотом.
Антипа всегда делал щедрые приношения Храму, за что ему всякий раз выговаривала Иродиада, жалеющая денег даже на милостыню и никогда не подававшая нищим ни единого ассария. Саломия знала, что отец тоже любил бывать в Храме. Он рассказывал ей о его последней части, где располагалась Святая Святых, но предупреждал, чтобы она никогда никому не говорила об этом, ибо это была тайна, открытая только первосвященнику. Лишь он один имел исключительное право входить туда единожды в году, в праздник Очищения, чтобы внести жертвенную кровь, считавшуюся началом жизни. Прежде там хранился и знаменующий собой Присутствие Бога Ковчег Завета, внутри которого помещалось свидетельство – Эдут – с пунктами договора, называемого «скрижали Завета». Ковчег еще именовали «ковчегом Свидетельства», ибо именно эдут был свидетельством Союза-Завета. Но святыня исчезла во время разрушения Иерушалайима Навуходоносором около шестисот лет тому назад, и теперь в Святая Святых было пусто. От Святилища это сакральное место отделено было завесой. В давние, незапамятные времена у иудеев мог существовать только один Храм, как символ выражения веры в существование единого Бога. Но возвратившись из вавилонского плена, они стали строить во всех значительных городах синагоги – дома собраний, где каждый шаббат происходила общая молитва и чтение отрывков из Священного Писания. Чтеца всякий раз назначал сам священник из числа тех, кто имел к этому способности.
Имелась такая синагога и в Тивериаде. В день, предназначенный Богу, Саломия посещала ее исправно, в детстве с родителями, а позже одна, но после случая с Иоанном Крестителем она, оправившись от горячки, стала ходить туда ежедневно и страстно, с поднятием рук молила Господа о прощении для себя и всей своей семьи.
В канун Великого Праздника Опресноков в Храме царило оживление. Женщины – богатые и простолюдинки – были одеты в самые лучшие свои наряды, даже язычницы, которых множество толпилось на первой террасе, специально для них отведенной. Сегодня девушке почему-то совсем не хотелось возвращаться домой, и она провела в беседе с Господом более двух часов. Наконец, на душе у нее посветлело, и она почувствовала некоторое успокоение.
«Может быть, Бог дарует мне прощение за мой невольный страшный грех? – Подумала она, – ведь это был грех по ошибке, по неведению, но и он должен быть искуплен! Если бы я только могла на это надеяться!» С того самого дня, когда она согласилась выполнить чудовищное требование матери, у нее не было ни минуты покоя. Саломия никогда больше не танцевала, хотя прежде любила это занятие более всех прочих. Она перестала улыбаться и избегала людей. Ей казалось, что она читает осуждение в каждом устремленном на нее взгляде. Девушка сама себе не могла объяснить, как она дала себя уговорить на совершение такого злодейства, да еще видя растерянность и нерешительность отца? Тогда в нее, разгоряченную долгим танцем, словно вселился бес! Она почувствовала вдруг озлобление на всех вокруг и даже на Самого Бога, который все никак не хочет послать ей достойного мужа, сколько она Его об этом ни просила, каких жертв и обетов не посвящала Ему. Мать ловко воспользовалась этим ее настроением и смогла убедить девицу, что во всем виноват пророк Иоанн, объявивший дочь самого тетрарха незаконнорожденной, а родителей ее укорявший в нарушении одной из главных заповедей о браке и греховном сожительстве, ибо по законам Иудеи, если женщина не является вдовой, только мужчина может принять решение о разводе. Иродиада же сама сбежала от мужа к его брату и стала жить с ним, желая славы, почестей власти и богатства. И Саломия, подстрекаемая матерью, возненавидела в тот момент пророка, считая его одного виновным в своем затянувшемся девичестве. Но после содеянного, она поняла, что мать просто использовала эту ситуацию, чтобы добиться казни ни в чем не повинного Иоанна, и с помощью дочери достигла своей ужасной цели. Саломия пришла в ужас от бездны, которая разверзлась под ее ногами и к которой подтолкнула ее родная мать. С тех пор она непрерывно мыла руки, ей все казалось, что на них еще осталась кровь невинной жертвы, а запах этой крови преследовал девушку даже во сне.
Многие из прежних друзей отвернулись от нее тогда. Предполагаемые женихи испарились, унеся всякую надежду на замужество. Именно тогда познакомилась Саломия в синагоге с молодой девушкой по имени Анна. Та была родом из крохотного местечка Магдал-Эля, что на равнине Геннисаретской, и совсем недавно их семья перебралась в Тивериаду. Старшая сестра Анны Магдалины, Мариам, жила теперь в Иерушалайиме, примкнув к ученикам пророка по имени Иисус, и ходила за ним неотступно с толпой таких же фанатично преданных ему людей, оставив семью и считая его своим Учителем.
Саломия подружилась с Анной Магдалиной и поверяла ей все свои тревоги и горести. Сегодня, выходя из Храма в просветленном расположении духа, она повстречала подругу. Девушки обрадовались встрече, и Саломия пригласила Анну вместе провести Песах во дворце Ирода, отправившись туда прямо из Храма.
Саломие показалось, что Анна чем-то огорчена, и она стала расспрашивать подругу, та нехотя ответила, что это из-за учителя Мариам, который был арестован по ложному доносу накануне вечером.
- Он не виноват ни в чем из того, что о нем говорят, – горячо воскликнула Анна, – это святой человек, он лечит всех больных, поднимает из гроба мертвых, учит, как пройти путь к Господу, очистив свою душу и наполнив ее светом Всевышнего. Если бы ты услышала его хотя бы раз, ты тоже поверила бы ему! Мариам в большом горе из-за всего этого, как и все его ученики. Они решили идти к прокуратору и просить о нем, только от него зависит сейчас участь галилеянина.
- А в чем его обвиняют? – спросила Саломия, чтобы не показаться невежливой.
Она не знала учителя Мариам, да и саму ее видела лишь однажды мельком, года три назад.
- Кто-то хочет навредить ему, – таинственно зашептала Анна на ухо подруге, – говорят, будто он объявил себя Царем Иудейским и Сыном Божьим, но я знаю, что он не мог сказать такого, просто… – Анна замялась, не решаясь продолжать.
- Да что же? Говори, – подтолкнула ее Саломия в нетерпении, – начала ведь…
- Он творит чудеса, исцеляя больных, и не берет за это ни ассария.
- Вот уж это – поистине чудо! – воскликнула Саломия, – должно быть, он и правда святой! Так он врач? Хочешь, я попрошу за него отца? Если он родом из Галилеи, то он подданный Антипы-четверовластника.
- Конечно, хочу, – воскликнула Анна, и в ее голосе появилась надежда, – бежим скорее к твоему отцу! А он согласится помочь? Мариам будет тебе благодарна всею жизнь, и многие другие, кто учится у него. Они все говорят, что нет на земле лучшего человека и что он – Сам Христос и Машиах.
 За разговорами девушки быстрым шагом дошли до дворца Антипы и вдруг увидели, что из ворот выходит группа вооруженных римских солдат, которые ведут арестанта. Анна кинулась к нему.
- Раввуни, – закричала она, – ты был у тетрарха! Тебя отпустят?
Человек, к которому она обратилась, ласково улыбнулся ей разбитыми губами и сказал тихо и спокойно:
- Я не спросил его об этом. Все в воле Творца, но не в его и не в моей.
Затем он перевел взгляд на Саломию, и лицо его омрачилось. Саломия, как зачарованная, смотрела на него и не могла отвести взгляда. Такого прекрасного лица ей не доводилось видеть никогда прежде. Оно излучало свет и казалось неземным и совершенным. Обильные слезы вдруг потекли из ее глаз, и она почувствовало колющую боль в сердце, словно там, в глубине, загорелась огненная искра. В немой мольбе она протянула к пленнику руки, и губы ее сами произнесли:
- Прости, равви…
Из его глаз метнулись голубые огни в ответ на это искреннее раскаяние, он простер свою руку над головой плачущей Саломии и тихо произнес слова, смысл которых остался ей не ясен.
- В этой Мистерии у каждого своя роль. Ты отпустила к Творцу Великую Душу и выполнила свою миссию.
Один из конвоиров легонько подтолкнул его в спину копьем, и скорбная процессия двинулась своим путем. Анна изо всех сил схватила подругу за руку и повлекла ее, все еще плачущую, за собой во дворец.
Все мольбы и слезы оказались тщетными.
- Ты не знаешь, за кого просишь, – мрачно сказал Ирод дочери, – и потом, разве ты уже не получила от меня не так давно подарок? Другого не будет!
Безутешная Саломия кинулась к матери, но здесь ее ожидал еще более враждебный прием.
- Смерти достоин человек, объявивший себя единственным Сыном Божьим. Приготовься, мы отправляемся во дворец Ирода Великого смотреть на его казнь!

Распни его, распни!

Прокуратор уже совсем было собрался приступить к трапезе, но разноязычные выкрики, смех и возня во дворе заставил его отложить это вожделенное мероприятие, и он послал стражу узнать, в чем там дело. Когда ему донесли о причине шума, он поморщился, как от зубной боли, и произнес со вздохом: «Сейчас выйду, хвала Юпитеру, мне в отличие от тетрарха ответственности бояться нечего, моей репутации это не повредит, уж они у меня получат все сполна!»
Однако возвращение узника под его кров, привело наместника в некоторое замешательство. Пилат сильно рассчитывал, что Ирод сам разберет это дело, и ему не придется участвовать в решении участи несчастного галилеянина, вины которого он так толком и не понял из объяснений первосвященника. «Сын Божий… Царь Иудейский… Машиах… Христос. Это все об одном человеке, или их там несколько было?» – недоумевал Пилат, уже успевший выпить изрядное количество вина. Замешательство прокуратора объяснялось двумя причинами: с одной стороны, ему очень хотелось насолить Синедриону и помиловать пленника в честь праздника Пасхи, ибо первосвященники утверждали, что тот якобы объявил себя единственным Сыном Божьим. И что тут, спрашивается, крамольного? Для язычника Пилата подобное заявление как раз и не содержало ничего сверхъестественного, и потому никак не заслуживало по его вероисповеданию смертного приговора. Римская мифология знает великое множество примеров, когда боги или богини сходились со смертными людьми и имели от такой связи многочисленное потомство. Так почему же этот назарянин не мог быть сыном какого-нибудь семитского божества? Нашли, что поставить ему в вину!
Пилат понимал, что первосвященники и старейшины просто желали расправиться с этим учителем из зависти к его всенародной любви и потому не погнушались лжесвидетельствовать против него. «А что, если я действительно распоряжусь казнить сына одного из богов? Как бы Юпитер не покарал меня за это… Надо принять меры к защите своей души, принести жертву…» – думал Пилат с некоторым опасением, теребя амулет с изображением богини Юноны, с детства висевший у него на груди на золотой массивной цепочке.
С другой стороны, гораздо больше прокуратора настораживали притязания галилеянина на Давидов престол, хотя и это могли быть досужие вымысли самих иудеев. Кто их там разберет с их двенадцатью коленами? И все же надо проявить осмотрительность, чтобы не упустить чего-нибудь важного. Рим может усмотреть в таком заявлении прямую угрозу владычеству Кесаря.
Во время пребывания Иисуса во дворце тетрарха Пилат расспросил жену поподробнее про сон, приснившийся ей в ту ночь, и она сказала ему, что в вынесении смертного приговора этому праведнику видит прямую опасность для самого прокуратора. «Помилуй его, – просила она, – не отпускай Варраву». Пилат было заколебался, но толпа под окнами кричала все сильнее, все громче.
Иудеи насмехались над Иисусом как над Машиахом, римляне как над царем, не понимая истинного смысла, который вкладывали в это понятие соотечественники Иисуса, а воспринимая только его внешнюю суть. Потому, узнав, что пленника вернули под его власть, Пилат тяжело вздохнул, вышел на лифостротон, или как его называют иудеи, гаввафу, окинул собравшуюся перед его дворцом беснующуюся толпу, вынес смертный приговор и «умыл руки». Откликом на это решение стало всеобщее ликование, хотя прокуратор видел и таких, кто закрыл в ужасе лицо руками. Была среди последних и его жена. «Что же ты видела такое, что не позволяешь мне казнить Иисуса? Скажи, может быть, я тебе и поверю…» «Я видела тебя наложившим на себя руки». Пилат засмеялся: «Можешь быть спокойна, я приму смерть как воин, или ты забыла что мое имя означает «Вооруженный дротиком»! Не бывать тому, что бы я наложил на себя руки».
Вдруг в голове прокуратора сами собой всплыли слова: «Человеком называется мера подобия Творцу». Да именно так и сказал этот странный галилеянин, а потом он добавил что-то еще… Кажется так: «Точка в сердце пробудит тебя от сна, и ты почувствуешь потребность в слиянии с Творцом, необходимость открыть для себя Творца. Только тогда ты родишься как человек, ибо Адам – человек, означает, подобный Творцу».

Сборы во дворец Ирода Великого заняли у Иродиады несколько больше времени, чем у остальных членов семьи. Тетрарх во всем блеске царственного облачения уже почти час топтался во дворе, потея, пыхтя от злости на нерасторопную жену и теряя остатки терпения. Саломия сидела на каменной скамье под большой оливой, скромно одетая, без кровинки в лице, с посиневшими губами, и была совершенно безучастна к негодованию отца. Ее немного знобило, и она, несмотря на духоту, куталась в персидскую шаль. Всякий раз, проходя мимо дочери, Антипа озабоченно поглядывал на нее и качал головой. Наконец, он остановился перед скамьей, где она сидела и, стараясь не выдать беспокойства, с нарочитым раздражением в голосе, спросил:
- Ты больна? Или страшишься увидеть казнь этого безбожника?
- Его побьют камнями? – не отвечая на вопрос отца, прошептала еле слышно Саломия, и глаза ее наполнились слезами.
Этого Антипа не переносил и потому, разозлившись уже по-настоящему, ответил грозно:
- Скорее всего, распнут на кресте, возможно даже вниз головой. Римляне больше ничего не умеют, как только устраивать показательные распятия преступников, а уж Пилат, наверное, ждет не дождется, чтобы унизить нас, где только можно, – произнося последние слова, Антипа брезгливо поморщился, – у многобожников так принято. Это только в Иудее за богохульство побивают камнями, чтобы каждый мог принять участие в казни и выразить свое отношение к преступнику, бросив в него камень. И сразу видно, кто не сделал этого… Однако можно ли ждать от язычника соблюдения нашего закона! Он дик, разнуздан и склонен к пьянству, как всякий варвар.
Тетрарх, будучи сыном Ирода Великого, имел претензии и на власть в Иудее, оттого отношение его к Пилату было крайне враждебным. Он считал, что прокуратор занимает не свое место, но с Тиберием Ирод дружил и заискивал перед ним, всячески стараясь угодить, вплоть до того, что согласился шпионить по просьбе императора за наместником и доносить в Рим о каждом его шаге. Тиберий воспринимал это одобрительно, обещая дать Антипе автономию и расширение властных полномочий, хотя и не торопился выполнить обещание. Кроме всех этих соображений, Антипа не вмешался в участь Иисуса еще и потому, что ждал от Пилата какой-нибудь вопиющей оплошности в процедуре казни, какого-нибудь неосмотрительного срыва, о котором можно будет тотчас же сообщить Кесарю, настроив народ и священство против прокуратора, и сместить его, пользуясь случаем.
«Его побьют камнями…» – опять прошептала Саломия и, запрокинув голову к спинке скамьи, поглядела на небо. Перед ее мысленным взором проплыла странная картина… Тело мужчины, побитого камнями, лежащее в винограднике в луже собственной крови. Она не знала, кто таков этот человек, но в голове засело имя «Навуфей». Отродясь не слыхала Саломия такого имени, в этом она могла быть уверенна… «Навуфей», – произнесла она вслух.
- Что ты сказала? – Переспросил Ирод.
- Отец, ты не знаешь, кто такой Навуфей?
- Никакого Навуфея я не знаю. Это еще кто такой? Лезет тебе в голову всякая чушь…
В этот момент темнокожие рабы широко распахнули парадные дворцовые двери, из которых выплыла Иродиада, разодетая с чрезмерным блеском, подобно южной царице, которая, должно быть, в таком виде ездила в гости к царю Соломону. Лицо ее было обильно накрашено, волосы убраны жемчугом и золотыми нитями. Антипа обмер. Он подумал, что если бы на нем было такое количество золота и драгоценных каменьев, он не смог бы, наверное, сделать ни шага, да вообще, едва ли поднялся бы с кресла.
- Не слишком ли ты выставляешь напоказ свое богатство? В Иерушалайиме у нас полно завистников… У меня могут быть неприятности, если Тиверий узнает, как ты была одета. А он наверное узнает.
Антипа сделал нажим на слово «наверное», но женщина только презрительно усмехнулась и сказала:
- Богатство и власть – родные сестры. Ты не знал об этом? Так говорила царица Савская.
- И когда же она успела тебе об этом сказать? – Ирод не удержался от возможности уколоть супругу, но та метнула на него такой грозный взгляд, что тетрарх почел за лучшее умолкнуть. Антипа вздохнул, и все семейство отправилось в преторию.
Дворец Ирода Великого был расположен в западной стороне на одном из холмов, почти у самых стен города Иерушалайима. Пилат вышел из ворот им навстречу, приветствуя подобающим образом тетрарха. Антипа кивнул в ответ несколько надменно и произнес короткое «Шалом», считая, что этого вполне достаточно, ибо слово это вмещало в себя по иудейским понятиям очень много – пожелание мира, благословенной жизни, свободной от зла, здоровья, благополучия, безраздельного счастья пребывания с Богом. Все зависело от тона, каким его произносишь, а вот тон как раз был и не самый любезный, но прокуратор сделал вид, что не заметил этой холодности, зная о доверительных отношениях Сосипатра и Тиберия.
Иродиада обвела красноречивым взглядом дворец, оценивающе и по-хозяйски, возмущаясь в душе его запущенному состоянию. Все ценное из него давно уже перекочевало в Рим. Но к кому? Во дворец Кесаря или в закрома наместников? Этим стоило поинтересоваться…
Пилат препроводил знатных гостей на лифостротон и предложил им прохладительные напитки, от которых они отказались. Мало того, что они пришли под кров язычника перед праздником опресноков, да еще осквернить себя его угощением! И так придется совершать обряд очищения еще раз, благо, Храм совсем рядом с их дворцом… Наконец все расселись и Пилат подал знак к началу процедуры казни троих преступников. «Хвала Юпитеру, – подумал он, – что они задержались и не видели, как их царя бичевали в моем дворе плетью со свинцовыми шипами. Это могло быть воспринято как преднамеренное оскорбление, все же, говорят, этот Иисус из потомков Давида. Но что могу я поделать, когда мои наемники в основном сирийцы и самаряне, которые так ненавидят иудеев…».

Тьма души

С лифостротона был хорошо виден холм, называемый Голгофа. Говорят, в его недрах был похоронен Адам, а вместе с его телом там находится множество драгоценных и священных предметов, вынесенных им из пределов рая после изгнания. Горний свет сияет не только снаружи пещеры, но и сходит в глубину ее мрака, он всегда здесь, как тихое неуловимое сияние. Некоторые иудеи считали, что Голгофа находится в Центре Мира, а город Иерушалайим – мать всех городов и стоит посреди земли.
Сегодня на этом благословенном месте происходило распятие троих преступников. У каждого из них была своя вина, но казнили их всех вместе, вне врат города. Надо полагать, что никто из сидящих ан гаввафе и не подозревал о сакральном значении происходящего, а уж язычник Пилат – менее всех. Иисус приносился в жертву ради восстановления Союза-Завета и мог быть казнен в этом качестве только «вне стана», дабы как жертвенный Агнец, предназначенный Отцом на заклание, освятить кровью своею всех людей накануне праздника Песах.
Вся толпа, собравшаяся вокруг Голгофы, смотрела на казнь издали, так как у крестов стояли солдаты, не допуская приближения посторонних. Видно было, что все торопились как можно скорее завершить процедуру в виду приближения Песаха, обычно распятых могли продержать на кресте в течение нескольких дней, пока они не испустят дух без посторонней помощи.
Саломия сидела, опустив голову и боясь взглянуть на то, что происходит на вершине Голгофы, но мать изо всех сил ткнула ее локтем в бок и грозным шепотом приказала смотреть на казнь. «Когда ты еще увидишь такое! Не интересно ли тебе?» Девушка со страхом подчинилась и подняла взгляд к вершине холма.
Спустя какое-то время, Саломия почувствовала неожиданную легкость, словно приподнималась над землей все выше и выше. Она по-прежнему слышала голоса сидевших рядом отца, матери и прокуратора, но теперь как будто откуда-то снизу, и стали они приглушеннее. Потом Саломия увидела всех собравшихся на гаввафе с некоторой высоты и испугалась, не понимая, что с ней происходит. Вот ее отец, вот Пилат, а вот и она сама подле матери - руки так крепко вцепились в подлокотники кресла, что костяшки пальцев побелели, будто она боялась из него выпасть. Некая часть ее будто парила в воздухе! «Неужели это душа моя отделилась от тела? – подумала Саломия, – Может быть, Сам Господь решил забрать меня к Себе на небо, чтобы избавить от необходимости смотреть на казнь этих несчастных людей… особенно ни в чем не повинного Учителя? Значит, я уже умерла? Тогда почему я вижу все, что происходит внизу? Вижу родителей, прокуратора, себя подле них, сидящими на гаввафе… Вон и три креста с распятыми на вершине Голгофы…
Туда, скорее, прилепиться в последний раз к Учителю и подняться вместе с Ним! «Насытятся и насладятся добротой Твоей!» Успеть напитаться Его светом, а через Него и светом Творца! Постичь друг за другом Их величие… Ведь именно в такой последовательности поднимаются души из мира в мир! Неужели Он оставит нас одинокими в борьбе, не научит, как идти путем Торы, как избежать страданий?
Но там, на Голгофе совсем нет света! Как это может быть? Там одна только боль! Человек не в силах вынести столько боли! Это не просто крестные муки, тут что-то еще… Так, должно быть, болит тело, когда разрушается каждая частичка его, каждый атом, каждая связь! «…примите, ядите, сие есть Тело Мое за вас ломимое… сие есть Кровь Моя… за многих изливаемая…». Так, должно быть, дается телу новый Закон существования, иная, высшая, истинная природа: жить в получении света Творца и бескорыстной его отдаче. Так, должно быть, проявляет себя Высшее Управление. Так, должно быть, раскрывается состояние: «Я болен любовью»!
Душа Саломии погрузилась во мглу, почувствовав, как мечется сейчас Его душа, объятая диким, животным страхом, словно она потеряла способность ориентироваться в пространстве и пытается вырваться из этой непроницаемой темноты, как бабочка из паутины… Он разом утратил весь свет, так щедро дарованный прежде Творцом. Полный непроглядный мрак окружил Его. Боль этой потери была непереносима. Казалось, еще немного и душа рассеется в прах, став частью тьмы, смешается, сольется с нею, растворится в чудовищном, безжизненном ледяном хаосе, прекратив свое существование, утратив право на возвращение и Жизнь оборвется навсегда! Однако Саломия не знала, что ей не довелось пережить и ничтожную долю Его боли…
Вдруг она услышала, как, собрав последние силы, распятый Иисус воскликнул: «Или, Или! лама савахфани!» «Илию завет, помощи просит. Надо бы помочь бедняге…» – сказал один из стражников, сочувственно покачав головой, и проткнул ему грудь копьем.
За миг до того, как острие копья вошло меж ребер распятого, тело его засияло неземным светом, лицо успокоилось, уста улыбнулись, и он «предал дух».

Ликование охватило душу Саломии, когда она уловила радость и умиротворение души Иисуса, слившегося опять с Творцом и ставшего Христом, всю Красоту которого он обрел. Она вдруг ощутила себя внутри некой светящейся, пульсирующей, расширяющейся сферы, где могущественные, всепроникающие силы пронизывали ее насквозь, дышали внутри и вокруг нее. Эти силы проявились в ней, для одной ее души, чтобы дать почувствовать законы, которые они диктовали! На Саломию, словно накатил мощный вал, и каким-то шестым чувством она восприняла его как прообраз мужчины и женщины, затем, ее накрыла следующая волна, и вот вкруг нее уже Аба вэ Има – духовные отец и мать, а потом следующая, имени которой она не знала, а за ней еще и еще... Эти волны надвигались извне, воздействовали на энергию, заложенную в душе Саломии, и она излила ее наружу, стараясь своим внутренним состоянием, на сколько могла, уравновесить потоки, которые накладывались один на другой в единой Любви, в общем порыве, тем самым усиливая, многократно увеличивая друг друга. В них была заложена вся мысль Творца, и они сами были – Творец! Так сияла Сама Шхина!

Саломия воскликнула: «Господи! Как же темна душа моя! Дай и мне частичку Твоего Света! Прости меня, помилуй! Озари и мою грешную душу! Может быть, Иисус и не был спустившимся с небес Сыном, а лишь Человеком, при жизни познавшим небеса и оттого казавшимся Богом, какое это имеет значение? Теперь он вернулся к Творцу навсегда, ведь он знал путь к Нему и указал его всем нам!». Всеобъемлющая Любовь наполнила Саломию, и она готова была изливать ее на каждое живое существо. Это чувство было таким могучим и сильным, что она почувствовала, как болит от него ее сердце.
В этот момент девушка вновь ощутила свое тело. Никто не отозвался с небес на страстный призыв ее души, или она не дождалась ответа… Мать толкала ее изо всех сил.
- Что ты кричишь, как бесноватая? Ты забыла, где находишься?
Саломия и правда не понимала, что происходит. Тело ее было тяжелым, неуклюжим, неповоротливым, мешало жить и дышать. Плотно вжавшись в кресло, сидела Саломия и не могла заставить себя подняться. Ноги не слушались ее, словно ей не принадлежали. В этот миг тьма окутала все вокруг, поднялся страшный ветер, послышались крики людей, окружающих Голгофу.
Некоторые говорили потом, что в этот миг разорвалась надвое завеса в Храме.
Когда мрак рассеялся, стражники на Голгофе опустили наземь кресты, чтобы можно было снять тела казненных и совершить погребение их до наступления праздника.
С места казни прибыл солдат, желая доложить прокуратору о происходившей там процедуре.
- Ты уверен, что все трое преступников мертвы? – спросил тетрарх, – Расскажи нам в подробности, как все было…
- Я сам проткнул копьем тело Иисуса, хотя он к тому времени уже испустил дух, – сказал воин, бывший по выговору греком, – но думаю, что он и впрямь был сыном какого-нибудь вашего бога, кровь и вода вытекли из раны. Я никогда прежде не видел такого, хотя проткнул своим копьем не мало тел. Двум другим пришлось перебить ноги, чтобы они не опирались на перекладину креста. Повиснув на руках, они быстро задохнулись, но третий был уже мертв, и мы не стали ломать ему кости. Нам велено было не затягивать казнь, ведь скоро праздник.
«Совсем как Жертвенный Агнец, – подумала Саломия, – ему не преломляют костей».
Мистерия свершилась. Иерушалайим – краса Израиля, его Тифэрэт, его сердце, и Христос – Красота и Сердце Древа Жизни слились теперь воедино в парцуфе Израиля и Десяти Сфирот Эйн Соф, который даровал избранному народу высшее единение с Господом своим через кровь Христа. Теперь образ народа Божьего есть Истинная Лоза. Но как вложить это знание в каждое сердце человеческое? Как заставить их правильно понять свою Богоизбранность, всю ее тяжесть и ответственность, весь ее сакральный смысл?

 Золото и серебро

- Раввуни, почему ты не позволяешь мне прикоснуться к тебе? – Спросила Магдалина Учителя дрожащим от волнения голосом. – Я созерцала тебя сегодня в видении…
- Я не принадлежу более к этому миру, и не могу соприкасаться с материальной ступенью. Тело Мое обрело иную природу, не я, но Христос живет во Мне. Блаженна ты, ибо не дрогнула при виде Меня. Ибо где ум, там сокровище.
- Но я вижу тебя! Слышу твой голос! Как такое может быть? Я не узнала тебя сразу лишь потому, что не надеялась на чудо…
- Здесь нет никакого чуда. Чудо – это то, что нам пока неведомо, не познано нами, расположено ступенью выше. Однако как только мы получаем эти знания, чудеса исчезают в тот же миг. Все происходящее становится реальностью. Разве не говорил Я вам: «Тот, кто имеет очи видеть, да видит?»
- Да, Раввуни, но я не думала, что смогу когда-нибудь узреть это… Теперь скажи: тот, кто созерцает видение, – он созерцает душой или духом?
- Я провел тебя путем семи сфирот до Седьмого Неба, где ныне обитает Шхина, ты обрела массах, на котором воспринимаешь образы Высшего мира, с его помощью ты и видишь Меня.
- Объясни мне, материя твоего тела разрушилась или нет?
- Все существа, все создания пребывают друг в друге, и они снова разрешаются в их собственном корне. Когда над материей начинает властвовать свойство отдачи, творение сливается с Творцом, но достичь такого состояния не просто, полное единение приходит только на ступенях Любви.
Один богач привел к себе человека с базара, кормил его, поил, одаривал серебром и золотом, каждый день увеличивая дары. Наконец, спросил богач: «Скажи мне, выполнил ли я уже все твои желания?». И ответил ему бедняк: «Пока еще не исполнились все мои желания. Ведь как мне было бы хорошо и приятно, если бы все это имущество и вся эта прелесть были заработаны мной так же, как и тобой, чтобы не быть получающим милостыню из твоих рук». И сказал ему богач: «Если так, то не сотворен еще человек, который смог бы удовлетворить твои потребности».
- Ты говорил, что нет действующих бесцельно, кроме падших и младенцев, поэтому и Творец, величие Которого не поддается исследованию, не совершит без цели ни малое действие, ни большое. Однако Он скрывает Себя…, и человек часто не в силах увидеть даже малое Его действие… Почему?
- Вне человека есть только простой свет, в нем заложены, отпечатаны все основные свойства Творца. Начало творения, первое состояние в мире Бесконечности и все последующие, в которых он пребывает, конец сотворения, Гмар Тикун, и то, что произойдет в будущем после Окончательного исправления – исполняется, происходит в человеке вынужденно, и в абсолютной связи одного с другим. В мире Бесконечности все предрешено и сводится к отношению между силами в абсолютной форме. Однако это скрыто от человека, и он не может увидеть огромной картины. От все ее полноты в нем остается лишь крохотное эгоистическое чувство страха: «Что будет со мной?». Это и есть скрытие. Он живет в своем мирке и только его чувствует.
Творца можно постичь ощущением наслаждения, которое постоянно возрастает, пока не достигнет желанной величины. Полное уподобление ведет к слиянию, и Творец облачается в творение. Именно из-за величия, совершенства, великолепия этого состояния Тора и пророки остерегались говорить о нем. Цель всего творения заключается в том, чтобы низшие создания могли подниматься все выше и выше, пока не удостоятся слиться со Своим Создателем.
- Как же добиться такого состояния, если доже Тора и пророки остерегаются говорить о нем, - в изумлении спросила Магдалина.
- Для этого творение должно отпечатать в своей материи форму Творца, согласно закону «По действиям Твоим познаю Тебя». Тогда будут существовать двое, которые слиты. Это и называется двекут.
- Раввуни, объясни мне, что есть «грех мира»?
- Нет греха, но есть те, кто делает грех. Люди болеют и умирают потому, что любят то, что их обманывает. Материя породила страсть, не имеющую подобия, которая произошла от чрезмерности. От нее возникает смятение во всем теле. Не говорил ли Я вам: крепитесь, и, если вы ослабли, крепите же себя перед разными формами природы. Что наверху, то и внизу. Все закодировано в Торе…
- Что же было «наверху», Раввуни? Объясни мне.
- После разбиения Адам Ришон начал исправлять себя, порождая различные духовные объекты, но и там происходили еще падения и убийства. Это продолжалось до тех пор, пока не скатились они до самой низшей точки, и оказались в нашем мире. Пришедшие на смену Адаму поколение Еноха и Вавилонской Башни согрешили еще больше, и таким образом удалили от себя Шхину – ощущение Творца – до Седьмого Неба. Следующей ступенью духовного падения называется «Египетское рабство». Йисраэль, которые были в поколении Египетского рабства, ни что иное, как искры напрасного семяизвержения Адама, которое длилось сто тридцать лет.
- Что это значит, Раввуни? В Торе сказано, что Хава вкусила плод с Древа Познания Добра и зла.
Стало быть, она приняла Ор Хохма – Свет творца - через массах, который находится в «Пе», что означает рот?
- Адам Ришон совершил грех вместе с Хавой, то есть, нуквой – Малхут мира Ацелут. Прежде всего Творец создал два больших духовных объекта, назовем их «Адам» и «Хава», которые, слившись «лицом к лицу», получили тот свет, что был предназначен всем душам для самонаслаждения и разбились. Так случилось самое большое разбиение, затем, произошло ряд мелких разбиений. Адам Ришон разбился сильнее всего, так как имел самое большое желание. Его «сыновья» - духовные объекты, которые он порождал, выходили из него и тоже, разбиваясь, падали на землю. Он порождал все новые и новые сущности, но уже не с Хавой, семя Адама падало на Землю, в наш мир, в ту часть Малхут, которая совершенно не в состоянии ощутить свет Творца, а потому измениться. Как говорится: «он делал зивуг без жены».
«И увидел Творец, что велико зло в Адаме на Земле», ибо нет большего прегрешения, чем притягивать свет напрасно. Существует три самых серьезных преступления – суть идолопоклонство, открытие наготы и кровопролитие. И потому написано: «Погибнет, но не совершит этого преступления», гибель в данном случае и есть исправление. Тогда Творец решил: «Сотру Адама, которого Я сотворил».
Потом снова воплотились сами эти души, то были сыны Адама, родившиеся из его семени, упавшего на землю. Они продолжали грешить, восставать против Высшего, получая Его свет ради себя.
«И нужно, чтобы вы знали, что вопрос душ – это вопрос золота, создающегося в чреве земли». Семя Адама, входя в землю, начинает создавать искры душ, называемые «искры золота в чреве земли». «А когда разбивают его семя, он полон мерзости и нечистых сил – клипот, и нет звания золота и великолепия, пока не наполнится мудростью «ювелир», исправляющий это». Он берет эту землю, и добывает из нее искры, очищая их раз за разом. Потом разделяет золото и серебро. Это две линии. Они ведут свое начало от «поколения Египта», там находится точка, до которой случались лишь одни разбиения. Падения продолжались, пока не пришел новый царь. С его приходом становится видно, что во всех желаниях получать, уже присутствуют искры духовного. Потому «поколение Египта» выше поколения «сыновей Адама», которые прогнали Шхину к Седьмому небу.
- Ты хочешь сказать, что цепь событий, происшедших от Адама до самой низкой ступени, это путь разбиений?
- Да, падений и разбиений… Дети Адама тоже проходят разбиения… И Потоп, и Вавилонская Башня… Семь мелахим разбились в мире Некудим, в первом мире, построенном по принципу получения Света ради Творца. Сначала разбился Адам Ришон, потом более мелкие его части, об этом говорится: «…пока не стерлись».
- Что значит, «разбились»?
- Распались на мелкие свойства, между которыми не стало связи, бескорыстного взаимодействия. Однако против греха должно быть исправление, а оно присутствует в тех же качествах.
- Что есть «золото»?
- «Золото и серебро» – суть ценности, находящиеся в земле, их необходимо добыть, очистить раз за разом и отделить друг от друга, как правое от левого.
- Что есть «семя» и «земля»?
- «Семя» – это свет Хохма, «земля» – желание получать для себя.
- Поколение Египта – это падение или уже подъем?
- Там начинается исправление, выход из Египта – есть то, к чему мы желаем прийти.
- Последнее разбиение самое меньшее?
- Это разрушение Второго Храма…

Ученики

- Я видела Учителя в то утро, и Он говорил со мной! – Воскликнула Мариам голосом, в котором звенели слезы, готовые вот-вот прорваться наружу. – Почему вы не хотите верить мне? Это Он велел нам всем идти в Галилею, чтобы там встретиться с Ним.
- И о чем же Он говорил с тобой, женщина? Братья, Мариам должна уйти от нас, это говорю вам я, Петр Симон, ибо женщины не достойны жизни, лишь только став духом живым, подобным нам, мужчинам. Ибо только если всякая женщина, которая станет как мужчина, войдет в царствие небесное, душа ее другого сорта. Она говорит нам от имени Учителя! Как пойдем мы к язычникам и проповедуем евангелие царствия Сына человека? Если они не сберегли Его, как они сберегут нас?
- Брат Петр, что же ты думаешь? Ты думаешь, что я сама это выдумала в моем уме или я лгу о Спасителе? Он направил меня! Не плачьте, не печальтесь и не сомневайтесь, ибо Его благодать будет со всеми вами и послужит защитой вам. Лучше же восхвалим Его величие. Ибо Он приготовил нас и сделал нас людьми.
Левий ответил и сказал Петру:
- Петр, ты вечно гневаешься. Теперь я вижу тебя состязающимся с женщиной как с противником. Но если Спаситель счел ее достойной, кто же ты, чтобы отвергнуть ее? Разумеется, Спаситель знал ее очень хорошо. Вот почему Он любил ее больше нас. Лучше устыдимся! И облекшись Совершенным Человеком, удалимся, как Он велел и будем проповедовать Его учение и евангелие, не ставя другого предела, ни другого закона, кроме того, что сказал Спаситель.
Мариам бросила на Левия благодарный взгляд.
- Да хорошо ли мы запомнили слова Его? Верно ли поняли? Почему мы так нерадивы были, так мало слушали Его, пока Он был с нами? – сказал еще один из учеников.
- Мы надеялись, что Он долго пребудет среди нас, пока мы все не умрем; мы думали, у нас еще есть время… – ответил другой.
«Кто эти двое», – спросила шепотом Саломия Анну. «Сыны Зеведеевы, Иаков и Иоанн. Сиди тихо, а не то они обнаружат наше убежище и изгонят нас. Мариам будет очень сердиться на меня, а они на нее. Потом поговорим, слушай!»
- Довольно спорить, – сказал тот, кого называли Фома-близнец, – лучше давайте вспомним, чему Он нас учил. Пусть каждый расскажет, что осталось в уме его и как он понял слова Учителя. Пусть Филипп запишет это. Я начну первым. Иисус сказал: «Горе той плоти, которая зависит от души; горе той душе, которая зависит от плоти. Не бойся плоти и не люби ее. Если ты боишься ее, она будет господствовать над тобой. Если ты полюбишь ее, она поглотит тебя, она подавит тебя. Сила наших страданий зависит от того, насколько быстро мы будем продвигаться к цели и тут плоть не должна приниматься в расчет».
 - Души нисходят в тела, согласно установленному порядку, объяснял мне Спаситель, – ответила Мариам, – они возвращаются в наш мир, облачаясь всякий раз в новые тела. Так порождаются поколения. Спаситель тоже приходил несколько раз в разном теле. Он был Иосифом, Давидом, Елисеем. Тела меняются мало, а души приносят свой опыт прежней жизни, становясь нашими свойствами, полученными от Творца, пока пребывали с Ним, с новыми желаниями. Вот, что помню я.
- Я помню, - сказал Петр, - что все задается свыше, пока душа еще не сошла в наш мир. Не существует такого, что однажды это уже происходило. Все, что мы переживаем в жизни – это решимот, духовные споры, страстное желание к тому, что было. Они не приходит к нам из предыдущих состояний в этом мире, все они только из духовного мира, только от разбиения души Адама Ришон, и существовали до того, как мы упали в этот мир. Мы не возвращаемся ни к одному состоянию, которое уже пережили прежде в этом мире. Все, что с нами происходит в данный момент это раскрытие новых решимот. Каждое из них совершенно иное, и мы его переживаем впервые.
- Я помню, - отчего-то с вызовом в голосе снова заговорил Фома, - что в результате влияния людей друг на друга происходит взаимопроникновение всевозможных свойств. Потому мы говорим: «Если не знаешь, что делать, то слушай только свое сердце». Оберегай себя от любого внешнего влияния. Не понимаешь, как поступить - делай то, что твое сердце тебе подсказывает. Выбери из всего возможного что-то такое, к чему чувствуешь несомненную склонность, и после этого уже не связывайся ни с чем другим. Если же поступаешь таким образом, то начинаешь идти чужим путем, а не своим собственным. Это будет выглядеть так, словно ты принимаешь участие в чьих-то исправлениях, и делаешь их для другого человека. Разве это имеет отношение к тебе, необходимо для тебя лично? Есть люди, которые до сих пор должны быть в состояниях: «неживой», «растительный», «животный», а не в состоянии «человек», который открывается для исправлений.
- Я помню, - проговорил Иоанн, - что шестьсот тысяч душ нисходят в этот мир, на столько частей разбилась после грехопадения душа Адама Ришон, но с каждым поколением они делаются все хуже и грубее, они нуждаются в особом исправлении. Первые две тысячи лет на Землю приходили только чистые души, которым не было нужды даже в Торе, ибо они имели прямую связь с Творцом. Они набирались опыта и страданий, существуя в теле, и этого было достаточно для продвижения к исправлению. Только желание прекратить страдание движет развитием человека. Следующие две тысячи лет принесли людям открытую Тору и велели блюсти заповеди, и этого им было достаточно для очищения и продвижения к окончательному исправлению.
Шестьсот тысяч душ всякий раз нисходят на Землю за исправлением. Называя их тонкими или грубыми, мы учитываем, сколько им еще осталось до полного исправления. Спаситель сказал, что скоро наступит время открытия тайн Торы для каждого, чтобы все могли постичь замысел Творца, объяснить, как устроено Мирозданье, исправить все души и вернуть их чистыми Отцу нашему, положив конец страданиям и боли.
- Пока человек лишь портит все, к чему прикасается, – заговорил Матфей, – словно не понимает, что портить это нельзя, что таким образом он никогда не достигнет гармонии с десятью сфирот. Людей все глубже засасывает грех, они зашли в тупик. Страдания их усиливаются, они не дошли до понимания духовного восхождения к Истоку своему. Пока не познают они, что являются частью духовного мира, будут страдать все больше и больше.
- Неужели душа, нисходя в наш мир из мира Бесконечности, ничего не приносит с собой? – спросил Левий. – Разве весь свет покидает ее?
- Ты невнимательно слушал Спасителя, – ответил ему Иаков, – или позабыл все, что он говорил нам. В каждой душе существует точка, оставшаяся от души Адама, она находится внутри наших желаний. Именно решимот и определяют свойства души человека и место, куда она должна вернуться. Подъем производят желаниями и усилиями. Душа должна сама захотеть подняться по ступеням миров до мира Ацелут еще при жизни человека, в физическом теле. Каждый может существовать в двух мирах: в мире нашем и мире Ацелут, где свет Творца светит ярче и наполняет душу блаженством. Нужно стараться перенять свойства Творца еще при жизни, уподобив Ему свою душу, и делать это до тех пор, пока душа не станет равной Творцу.
- Ты забыл добавить, – заговорил Филипп, – что для управления своей судьбой и судьбами остальных необходимо стать евреем, то есть «лаавор», и обретя массах, перейти по ту сторону «завесы». Евреи – это не нация, а те люди, которые получают возможность перейти махсом - границу между нашим и высшим миром, когда по свободной воле делают выбор: служить Творцу, а не Мамоне – эгоизму, своим человеческим желаниям. Это «идущие по пути к Богу». Авраам был до получения Торы персом, простым бедуином. Бог определил его судьбу, дав ему задачу: научиться самому и научить других управлять миром и достигнуть связи с Творцом. Тот, кто принял на себя эту миссию и называется «евреем». И потому еврей создает еврея и называет его так: прозелит. Но прозелит не создает прозелита. Раб ищет только путь к свободе, но не имущества своего господина. Сын же имеет право наследовать отцу. И еще сказал Спаситель: «Того, кто получил свет сей, не видят и не могут схватить. И никто не сможет мучить такого человека, даже если он обитает в мире, а так же, когда он уходит из мира…».
- Мне не дает покоя одна фраза…, - тихо, словно сам себе, сказал Иоанн, - «…тех, которых ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели…». Ведь не о Иуде тут речь, как я, было, подумал! Это было бы слишком просто! «Сын погибели», который «погиб», это лев а-эвен, каменное сердце! Он есть в каждом человеке, и пока не умрет, не сделается человек по истине совершенным и не облачится светом, вот что хотел Учитель нам показать на кресте…
Выслушав все это, Саломия горячо прошептала на ухо Анне:
- Не много я поняла из того, о чем говорили они. Но я точно теперь знаю, что хочу быть в их числе. Мне кажется, что я смогу стать лаавор, у меня должно получиться! Как ты думаешь? Примут ли они меня после всего, что я сделала, в свои ряды?
- Тебе надо поговорить с Мириам, она очень умная и добрая, – ответила задумчиво Анна, пристально глядя в глаза подруге, – твой грех, хотя и невольный, слишком велик, однако сам Иисус благословил тебя, взяв на себя ответственность за твое прегрешение. Может быть, в другом кругообороте…
- Я обязательно сделаю это, Мариам наставит меня. Она должна понять, как я этого желаю!
- Нам пора уходить, – сказала Анна, не объясняя причин, – тебя будет искать, мы можем причинить много вреда собравшимся здесь людям. Это не шутки. Пойдем, я попрошу сестру встретиться с тобой.
Анна неслучайно увлекла подругу из их потаенного места. Задержись они тогда еще немного – и увидели бы то, что видеть им не следовало, а ручаться за молчание Саломии она не могла. Ненароком Анна подслушала разговор сестры с Иоанном, из которого узнала, что Спаситель обещал явиться ученикам сегодня вечером на горе возле Тивериадского озера. Девушки ушли и не услышали слов Его: «…дана Мне всякая власть на небе и на земле… Я с вами во все дни до скончания века».





Мариам

Саломии пришлось долго ждать подходящего случая для беседы с Мариам. Встретиться с ней оказалось гораздо сложнее, чем она думала вначале. Прежде всего, ей самой стало теперь непросто покидать дворец, мать следила за ней очень бдительно и сильно ограничивала ее свободу, считая, что это небезопасно. После казни Иисуса, народ в Галилее был сильно возмущен безучастным отношением Ирода к судьбе их соотечественника, и тетрарх был вынужден принять меры предосторожности. К тому же Иродиада еще не оставила своих матримониальных замыслов в отношении дочери и не теряла надежду выдать ее за какого-нибудь именитого и богатого израильтянина, но у самой девушки планы резко изменились. Она и не помышляла более о замужестве, и со дня казни Иисуса, когда душа ее витала над Голгофой, решила стать хозяйкой своей судьбы, какие бы препятствия перед ней не возникли. Ничто мирское теперь не привлекало ее внимания, она стремилась лишь к одной цели – стать одной из тех, кого показала ей Анна, войти в число избранных. Никогда прежде не слышала Саломия, что в Иудее существуют религиозные общины, секты и партии. Слова «христиане», «ессеи», «иоаниты», «зелоты» ничего не говорили ни уму ее, ни сердцу. При ней их просто не произносили ни разу в доме, хотя, возможно, ее родители и говорили об этом между собой, когда она не могла их услышать.
При каждой встрече с Анной, когда та приходила во дворец навестить подругу, Саломия напоминала о своей просьбе и умоляла ускорить ее свидание с сестрой. Анна же отвечала, что хотя Мариам живет теперь дома, сама она очень редко видится с ней, да и то всякий раз в присутствии родителей, которых посвящать в свои секреты девушка опасалась, боясь навредить сестре.
Наконец, спустя почти две недели после возвращения из Иерушалайима, Анна прибежала во дворец Ирода и сообщила Саломии, что Мариам будет ждать ее поздно вечером на берегу озера в ближайший шаббат, так как в этот день никакие дела делать не разрешено, ибо предназначен шаббат для Господа и для бесед о Нем.
Саломия еле дождалась субботы. Вечером, убедившись, что родители отошли ко сну, она накинула темный плащ с капюшоном, взяла небольшой масляный светильник, чтобы не сбиться в темноте с дороги, и с приближением назначенного времени отправилась в условленное место. Саломия намерено вышла заблаговременно, боясь опоздать, пока будет искать тот камень на берегу, где состоится ее встреча с Мариам.
Однако нашла она его на удивление быстро и легко и в ожидании села на берегу, притушив огонь в лампе. Ночь была безлунная, и фигура Саломии в черном плаще, с надвинутым на лицо капюшоном, совершенно сливалась с окружающим миром. Она сидела не шевелясь, затаив дыхание, чтобы ничем не нарушить тишину и покой прибрежной долины, слушая, как плещется время от времени в воде крупная рыба, думала о предстоящей встрече. Что она скажет? Какими словами убедит Мариам помочь ей? А вдруг та не согласится? Потом она начала вспоминать все, что поведала ей Анна о сестре. С каким жадным вниманием слушала она эти нехитрые, но казавшиеся ей чудесными, рассказы о жизни Мариам, спутнице и любимой ученице самого Иисуса!
Крохотный городок, древний Магдал-Эль, или, как его чаще теперь называли, Магдала, что в переводе с греческого означает «сторожевая башня», затерялся на юге Геннисаретской равнины среди холмов, простирающихся до Галилейского озера. Мариам была старшей дочерью богатого горожанина и выделялась среди своих сверстниц необычайной красотой, добронравием и кротким сердцем. Но с детства была она больна страной нервной болезнью, сопровождавшейся припадками, от которой не могли ее излечить ни врачи, ни знахари. Горожане считала, что она одержима семью бесами, и когда Мариам вошла в возраст, все стали сторониться ее, думая, что тут не обошлось без нечистой силы. Семья была вынуждена перебраться в большой город, где никто не знал о болезни Мариам. Отец перевез семейство в Тивериаду, где и жило оно теперь крайне скромно и замкнуто.
Многое говорил потом о ней, в том числе и то, что однажды у знакомых отца она встретилась с Иоанном, сыном Зеведеевым, молодые люди полюбили друг друга и вскоре огласили в синагоге свою помолвку. Но мать Иоанна узнала каким-то образом о нервной болезни девушки и вынудила сына разорвать помолвку из опасения, как бы странное заболевание, каким была одержима невеста, не передалось по наследству их будущим детям. Мариам погоревала некоторое время, так как всем сердцем любила Иоанна, но не винила юношу за то, что он не посмел пойти против воли матери, прекрасно понимая и разделяя все ее опасения. Тут-то вскоре Мариам и встретила Иисуса, который проповедовал в Галилее. Он полностью исцелил ее.
Отказавшись от всех благ и богатств, которые имел ее отец, Мариам стала служить Иисусу из чувства огромной благодарности: ведь он изгнал из нее семь бесов! Излечил от одержимости! Вернул к жизни! И она стала самой преданной его последовательницей, самой усердной ученицей. С этого момента Мариам обрела подлинную духовную силу. Отбросив все сомнения и страх перед разлукой с родителями, девушка последовала за своим спасителем. Через некоторое время она встретила Иоанна среди учеников Иисуса. Они стали братом и сестрой по вере, которая их теперь объединяла, поверяли друг другу свои самые сокровенные мысли и никогда не вспоминали о своей помолвке, не посвящая ни одного человека в свои прежние отношения. Пылкая взаимная любовь плавно переросла в крепчайшую, преданнейшую дружбу. Иоанн доверял словам Мариам безгранично и ни разу не усомнился в ее правоте и искренности.

Через некоторое время Саломия услышала приближающиеся голоса. Их было два – мужской и женский, который, как ей показалось, принадлежал Мариам. Мужского голоса она не знала. Сердце девушки тревожно забилось. Она чувствовала себя неловко, оттого, что не может ни уйти, ни обнаружить свое присутствие. Невольно ей пришлось выслушать разговор Мариам и ее спутника.
- Я правда в то утро видела Спасителя! – Сказала Мариам. – Хоть ты-то веришь мне? Он открылся мне первой, у гроба! Все, что я рассказала братьям, истинная правда. Меня тогда отправили приготовить тело Его к погребению, натерев ароматными маслами, ты же знаешь, что такое занятие поручают только женщинам, ибо считают его нечистым…
- Верю, без всякого сомнения. Твой рассказ поистине чудесен, повтори-ка мне его еще раз!
- Сейчас не время для этого. Скоро Спаситель совершит вознесение, и мы разойдемся по уделам, проповедовать учение. Его не будет более с нами, и за поддержкой мы сможем обращаться только к небесам. Как тяжело мне расставаться с Ним, кажется, сердце вот-вот разорвется на части!
- Нам всем это тяжело, но Он поставил перед нами задачу, заповедал нести древнее знание людям. Где собираешься ты проповедовать Его слова? Ты уже выбрала себе удел?
- Он посылает меня в Галлию, в Месселию, и я пойду туда, как только Его не станет с нами.
- А я пока не избрал себе в удел никакого места. Пусть Он Сам мне его укажет.
- Он ведь поручил тебе заботу о Своей матери, Он вручил ее тебе! Можешь ли ты оставить сейчас бедную женщину без сыновней поддержки? Я вижусь теперь с ней каждый день, хотя твоя мать и неодобрительно смотрит на мои посещения… Она, наверное, боится, что наши прежние отношения могут возобновиться. Ты успокой ее…
- Не волнуйся, моя мать все знает и очень благодарна тебе, что ты не оставляешь своих забот о безутешной женщине, которая все глаза выплакала о Сыне своем. Почему Он не хочет ей открыться? Считает, что дважды пережить разлуку с Ним ей будет тяжело?
- Я не говорила с Ним об этом, но Он знает, что делает.
Мариам попрощалась со своим спутником, произнеся эти слова и пошла к камню, на котором сидела Саломия, боясь как-нибудь обнаружить свое присутствие и одновременно мучаясь тем, что невольно подслушала чужой разговор. Но стоило ей услышать, что речь идет об Иисусе, девушка ничего не могла с собой поделать: ей хотелось знать о Нем все!
- О чем ты хотела просить меня, – сказала Мариам ласково, – говори же, не смущайся!
Она взяла в свои теплые руки ледяную, дрожащую руку Саломии. Девушка не смела разомкнуть пересохшие от волнения уста. Столько раз в уме своем она говорила с Мариам! Столько убедительных слов придумала! И вот теперь стоит она перед ней – любимой ученицей Самого Иисуса, а слова улетучились все до одного. И что говорить – неизвестно. Наконец, набравшись решимости, Саломия произнесла чуть слышно:
- Я знаю, вина моя велика… Ты не можешь простить меня, я даже просить об этом не смею… Ты в праве осуждать меня…
- Как же мне осуждать тебя, – горячо перебила ее Мариам, – когда Он простил тебя в сердце Своем! Когда благословил тебя с жалостью и состраданием, зная, какие муки ожидают твою душу! Кто я подле Него! Разве имею я право поступить не так, как Он велит и учит примером Своим? Но только ли за прощением пришла ты ко мне? Что тебе в нем?
- Ты права… – еще тише продолжила Саломия, – я пришла не только за этим. Я хочу быть в числе вашем и принадлежать к вам. Я хочу учиться у вас и передавать слово Его. Могу ли я надеяться? Когда-нибудь… Он сказал мне тогда… я бы хотела понять, что означают Его слова… «мистерия» «моя роль»… Может быть, твои братья знают об этом больше тебя? У кого бы мне узнать…
Мариам, помолчав немного, грустно сказала:
- И не думай обращаться к ним! Братья не одобрят этого. Они ненавидят всю вашу семью, а твою мать и тебя более всех. Люди убили бы тебя, если бы Он не остановил их. Ты должна прежде искупить свой грех, хотя бы и невольный, совершенный по неведению. Схимой своей искупить. Всю оставшуюся жизнь… а, может быть, и не одну… Делами благими ради страждущих, поступками, помыслами. Подумай, по силам ли тебе такой путь? Но избрать его ты можешь только добровольно. Никто не наложит на тебя обет послушания, если ты не изберешь этот путь сама.

Схима

Саломия вернулась домой опечаленная. Слабая надежда, которая питала ее до встречи с Мариам, улетучилась, и она не видела теперь никакого смысла в своем дальнейшем существовании. Ни лучика света не брезжило, неоткуда было ждать доброго слова. Чем больше думала Саломия о своей дальнейшей жизни, тем больше склонялась к мысли, что ее надо прекратить. «Я никому не нужна, – думала она по ночам, лежа без сна в своей огромной мягкой постели, – я бесплодное дерево, не дающее даже тени, чтобы путник мог укрыться под ним в жаркий день от палящих лучей солнца. Для чего я живу? Для чего я вообще пришла в этот мир? Чтобы совершить свой ужасный грех, которому нет прощенья? Только за этим я и родилась на свет? Не лучше ли было мне вовсе не родиться? Может быть, тогда Иоанн Креститель остался бы жив? Только смертью своею я могу искупить этот страшный проступок! Значит, я должна умереть! Но как? Ведь наложить на себя руки – это совершить еще один тяжкий грех. Господь простит меня… Он поймет, что это грех во искупление…»
Саломия стала каждый день просить отца приказать, чтобы ей поставили в отдаленном уголке дворцового парка скинию, где она могла бы проводить столько времени, сколько пожелает. «Я буду там постоянно молить Господа, чтобы Он сжалился надо мною и поскорее забрал меня к Себе, – думала она, – может быть, мне уморить себя голодом? Это, пожалуй, не такой большой грех?»
Родители, видя, что дочь постоянно грустна и ни к чему не проявляет интереса, отнесли ее настроение на счет затянувшегося девичества. Иродиада объявила Антипе, что намерена во что бы то ни стало выдать ее замуж в самое ближайшее время, для чего ей необходимо отправиться в Рим к своим родственникам. Там не осудят их за убийство Иоанна, ибо знать не знают, кто он был таков. Ирод не возражал против ее затеи, и она начала, несмотря на свою жадность, готовить богатые подарки для родни. Все это делалось тайком от Саломии, чтобы не подавать ей напрасных надежд. «Мало ли что, она ведь уже не юная девица… Могу ничего и не выездить… Зачем причинять ей еще одно разочарование?» – рассуждала Иродиада.
Наконец она отбыла, и с ее отъездом Саломия почувствовала несказанное облегчение. Невольно она винила мать в своем теперешнем положении. «Если бы она не настроила меня против пророка, я никогда бы не додумалась до такого ужасного преступления, – думала девушка, – мне бы в голову не пришло, что за танец можно попросить лишить кого-то жизни. Но где была моя голова? Как могла я согласиться? Мне следовало отказаться, может быть, ничего бы не случилось. Отец жалел Иоанна, он бы отпустил его».
На другой день после отъезда Иродиады во дворце появился поставщик жемчуга. Антипа, совершенно ничего не понимающий в ценах на каменья, уже хотел было его отослать, но решил, что это развлечет дочь и отправил купца к Саломии. Торговец рассыпал перед девушкой свой товар и стал бойко его расхваливать. Саломия сначала была безучастна к блеску чудесных перлов, потом понемногу оживилась и стала расспрашивать, где берет он жемчужины да как они зарождаются в перловице. Поставщик отвечал, охотно демонстрируя свою осведомленность и стараясь всеми силами показать, что знает в этом толк.
- Давно ты занимаешься этим делом? – спросила его Саломия, – я вижу, ты хорошо говоришь о морском чуде.
- С тех пор, как мой сын заболел проказой, царевна, мне нужны были деньги на его лечение, хотя я понимал, что он безнадежно болен. Но Иисус излечил его, и я дал обет на свои деньги простроить лепрозорий вне стен города, и теперь коплю каждую мину серебра, чтобы исполнить свое обещание.
- Расскажи мне подробнее, я мало знаю про эту болезнь и никогда не видела прокаженных, – попросила его девушка с большим интересом.
Торговец удивился, что такая печальная тема занимает ее ум, но начал свой рассказ, стараясь угодить желаниям дочери тетрарха и развлечь ее немного, хоть и грустным, своим рассказом.
- Да будет тебе известно, что болезнь эта является самой страшной и отвратительной. Это язва, насылаемая Самим Господом! Самое ужасное то, что долгое время, в течение многих лет, проказа может жить внутри человека, не проявляя себя никакими внешними признаками. Затем она выходит наружу и не отступает уже до самой кончины, постепенно охватывая кости, плоть и мозг – связки рук и ног при этом теряют свою силу. Все тело ослабевает, и наконец члены его отпадают, отчего принимает оно самый безобразный и отвратительный вид. На нем появляются язвы, и оно покрывается струпьями. Есть в Священном Писании много сведений о проказе, Иов болел ею и описал подробно свои страшные мучения. Болезнь эта чрезвычайно заразна, и потому больных удаляют от жилищ здоровых людей, стараясь не общаться с ними. Только священник по обязанности своей свидетельствует об исцелении, если таковое по воле Господа случается, очищая окроплением и омовением одежды и тело, остригая волосы и принося жертву. Болезнь эта весьма распространена в нашем жарком климате, она почитается почти домашней, ибо в редкой семье нет больных проказой. Мы считаем ее карой Божьей, а кто из нас без греха? Отец наш Моисей, давший нам заповеди, оставил нам и указания, как лечить проказу, строго воспрещая есть жир, кровь и другую пищу, возбуждающею и усиливающую склонность к кожным заболеваниям. Так вот, сын мой уже лежал на смертном одре, и мы оплакали его и попрощались с ним, но пришел из Галилеи целитель, столь великий, что даже проказа подвластна была ему, и вылечил сына нашего за один только раз. Мы хотели щедро заплатить ему, но он не взял ни ассария, а велел мне заботиться о таких же несчастных, каким был совсем недавно мой сын.
«Вот он – мой путь! – Подумала про себя радостно Саломия, – я продам все, что имею и уйду к прокаженным, взяв с собой эти деньги, чтобы помогать им. Может быть, ухаживая за ними и облегчая их страдания, мне удастся заразиться этой болезнью, и я попаду к Господу, скорее, чем думала». Отобрав несколько хороших и дорогих жемчужин, Саломия щедро расплатилась с поставщиком, а потом попросила его помочь ей осуществить задуманное.
- Тетрарх прикажет отрубить мне голову, – воскликнул купец в ужасе и в восхищении от решения, принятого девушкой, – но если такова твоя воля… Я готов служить тебе.
- Да, – ответила Саломия твердо, – у тебя был свой обет, а у меня есть свой. И я тоже намерена его исполнить, чего бы мне это ни стоило!
Саломия собрала все свои драгоценности и отдала их купцу с тем, чтобы он их продал как можно скорее.
- Когда деньги будут у тебя, дай мне знать, – наставляла она торговца, – я соберусь, и ты отведешь меня в лепрозорий. Договорись с ними заранее, чтобы они пришли ко мне в то место, где забирают больных, но скажи им, что за мой щедрый вклад я прошу лишь одной услуги: пусть отныне эта лечебница называется именем Иоанна Крестителя. Да, ни в коем случае не открывай им моего настоящего имени! Упаси тебя от этого Господь!
С тем они и расстались.
По прошествии нескольких дней поставщик дал Саломии знак, что просьба ее выполнена. Девушка собрала нехитрый узелок с бельем и одеждой на первое время, оставила письмо своим родителям, где просила у них прощенья за свой поступок, и ушла из дворца навстречу своей судьбе.

В изгнании

В этом году осень в Галлии выдалась необычайно дождливая и холодная, с сильным ледяным ветром, пронизывающим до костей. Кельты-старожилы утверждали, что если бы в дни завоевания Галлии Юлием Цезарем около ста лет тому назад вылилось на их землю столько влаги, римляне безнадежно завязли бы в ней, не достигнув цели своего похода. Жители городка Лугдун буквально по колено тонули в жидкой грязи, едва сделав шаг от порога своего дома. Сона, разбухшая от проливных дождей, несколько раз вырывалась из своих берегов, грозя смыть бурным грязным паводком все, что разместилось на ее берегах. Стены и потолки в домах покрылись плесенью, деревянные постройки почернели, двери невозможно было плотно закрыть, ибо косяки и сами они отсырели и разбухли, и ветер постоянно гулял в помещениях. «Как можно жить в таком отвратительном климате?» – неизвестно кому задавал один и тот же вопрос Пилат каждый вечер, ложась в отсыревшую постель. Заготовить дров он не успел, так как приехал в Лугдун в самом конце лета и еще не был знаком с особенностями здешней погоды.
После дождливой осени ударили сильные морозы. Реку, к счастью, сковало льдом, и она смирила свой буйный нрав до весны. У Пилата померзли все его любимые топинамбуры, которые он высадил по совету жены «под зиму», как это обычно делали израильтяне. Это была последняя капля горечи, переполнившая чашу потерь и невзгод, случившихся за несколько прошедших лет. Все началось сразу после смерти Тиберия. Так хотелось думать Пилату. «Нет, на самом деле все началось гораздо раньше. Сколько же лет прошло с тех пор? Уже более восьми… Зачем я тогда не послушался жену?» Теперь бывший прокуратор соизмерял все события своей жизни с распятием того несчастного галилеянина: это случилось «до», а это «после». «А ведь Клавдия всегда знала различие между добром и злом. Что она тогда увидела во сне? Толком я так ничего и не понял из ее сбивчивых объяснений. Вооруженные люди приснились ей, как те, что пришли арестовать меня по приказу Калигулы. А что еще? Она отказалась мне рассказать. Должно быть, что-то ужасное, и жена не захотела огорчать меня еще больше».
Пилат помнил, как сейчас, что в тот день он сидел на судейском месте, а Клавдия прислала сказать ему: «Не делай ничего праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за него». Обычно жена жила в их дворце на берегу моря в Кесарии Филипповой, но в тот год поехала с ним на праздник опресноков в Иерушалайим. «Дались ей эти опресноки, – думал с горечью Пилат, – да и мне тоже. Доносили некоторые доброхоты, что Клавдия обратилась в иудаизм, да уж слишком невероятно это выглядело! А ведь она меня тогда и подбила поехать в Иудею… Говорили мне, что Иисуса она почитает за сына божьего. Чьего только? Юпитера? Марса? Мало ли, какая блажь может прийти в голову праздной бездетной женщине!» Они с самого дня вступления в брак очень любили друг друга и старались, по возможности, не расставаться.
Пилат тогда усомнился, что она видела Иисуса во сне. С чего бы это? Однако сон придал ей мужества отправить послание мужу в самый неподходящий момент, обычно она никогда его не беспокоила в то время, когда он вершил суд или был занят разбирательством какого-нибудь серьезного дела. Что она тогда ответила ему? «Мне подсказывает интуиция, что тебе через этого мученика грозит большая опасность». Клавдия была предана ему всей душой, она пыталась спасти его, а он не внял ее мольбам. Да и как мог он внять, когда толпа орала и бесновалась под самым его лифостротоном, грозя того и гляди ворваться в преторию. Именно мнение толпы взяло тогда верх над благоразумием Клавдии, когда он принял решение о казни. Они вопили все громче и громче, напирая на стражу. Он испугался толпы! Теперь пришла пора признаться в этом хотя бы самому себе. Но разве он тогда не колебался? Разве не отправил он пленника на суд к Ироду Антипе, будь тот трижды неладен? Пилат тогда надеялся, что тетрарх из одной только гордыни – взять верх над наместником – сам примет решение и избавит его от необходимости делать выбор. Но к великому огорчению он просчитался. Ирод перехитрил его. А как тогда обрадовалась Клавдия! Как дитя малое, даже в ладошки захлопала. Она думала, что он отпустил Иисуса. Пилат обожал жену и теперь ему стыдно был за свой прежний обман. Вспомнив ее тогдашнюю радость, он умилился и смахнул невольную слезу. Ему часто теперь снилось, что Клавдия входит в его убогий домишко своей горделивой, плавной походкой. Кроткий нрав никак не противоречил в ней царственным манерам, она умела держаться с достоинством во всякой ситуации. А как просила она мужа взять ее с собой в изгнание! Только благоразумие возобладало тогда в нем. Он предвидел все тяготы ожидающей его жизни, но пообещал ей, что как только хоть немного обустроится и наладит свой быт, тотчас же выпишет жену к себе в Галлию.
Побитые морозом топинамбуры, клубни которых он посадил первым делом, как только прибыл в Лугдун в середине лета, вынудили Пилата написать в Рим влиятельным родственникам жены. Он попросил их повлиять на Калигулу, чтобы тот переменил ему место ссылки на более теплое, скажем, на Месселию, все же это юг Галлии… Человеку, прожившему всю жизнь в жарком климате, оно более подходит, а так ведь и помереть недолго. Как же можно привозить сюда бедняжку Клавдию! На это обстоятельство он напирал особо. Пилат чувствовал, что постепенно начинает сходить с ума от сырости, от холода, от разлуки с любимой женой, от друидов этих чертовых, от соседства с семейством треклятого Ирода, наконец!
«В Месселии тоже полно ссыльных иудеев, – думал он, вздыхая, – а где их нет?» Окрыленный надеждой, бывший прокуратор каждый день ждал теперь высочайшего рескрипта. Каждое утро он просыпался с одними и теми же словами, обращенными к Клавдии: «Я не нашел тогда человека сего виновным, это его соотечественники вынудили меня осудить невинного на смерть, – оправдывался Пилат перед женой, – они решили избавиться от него. Я тут совершенно не при чем. Это все Ирод и жена его Иродиада. Вот пусть и мерзнут тут в Лугдуне. Не скажу им, если буду уезжать, а то и они проситься станут. Антипа умрет от зависти. А я буду жить с женой в теплых краях, выращивать топинамбуры. Жизнь еще не кончилась, она продолжается. Ведь не я нашел человека того виновным!»

Соседи

Постепенно жизненные обстоятельства выковали из воина Пилата философа-стоика. Хотя он вряд ли подозревал, что исповедует именно стоицизм, так как понятия не имел о греческой философии. Он гораздо лучше разбирался в римском праве. Но пожив какое-то время в завоеванной Цезарем колонии, склонен был думать, что римское право оттачивало свою казуистику именно тут, ибо свободные патриции не склонны были к непроверенным нововведениям в свое правовое законодательство у себя на родине. Размышлял Пилат чаще всего о том, почему человек в его возрасте, оказавшись вдруг резко выброшенным из социума, так тяжело переживает эту перемену в своей судьбе? Бездействие, невостребованность, оказывается, очень трудно перенести! Особенно вечному солдату. Он попытался было огородничать – римляне часто питают слабость к сему невинному занятию - да успеха на этом поприще не возымел, ибо климат местный оказался ему незнаком.
Тогда сделал Пилат попытку сойтись поближе с соседями, но и тут потерпел неудачу. Кельты – народ сумрачный, замкнутый, неулыбчивый, красотой лиц не отличающийся. Да и правду сказать, кто же станет улыбаться захватчику, хотя и ссыльному? А уж дружбу с ним водить – так и помыслить невозможно! Завоевав Галлию, римляне с присущей им прямотой, пытались насадить в местных обитателях мнение, что их владычество есть благо для любого народа и в состоянии всех осчастливить уже одним тем, что они «положили на него глаз», завоевав его. Но Пилат так не думал. Правда, сказать об этом ему так и не пришлось – некому было слушать. Кельты, подстрекаемые друидами, хоть и не вели активных действий против завоевателей, но дружить с ними не собирались. Языковой барьер этому весьма способствовал.
Весь первый месяц своей жизни в Лугдуне Пилат вынужденно молчал и уже начал сомневаться, сможет ли он вообще теперь разговаривать. Чтобы не утратить дар речи окончательно, он повадился бормотать вслух все, что люди обычно называют внутренним монологом. Благо, слов его никто не понимал! Он беседовал с женой, поносил нового императора выражениями, которые приличные люди громко не выговаривают, оправдывался перед кем-то, словом, оттачивал свой словарный запас таким образом до лучших времен. Соседи видимо считали ссыльного римлянина сумасшедшим и поглядывали на него с опаской.
В самом конце лета Пилат увидел, что в Лугдун прибыли новые ссыльные поселенцы. Он было обрадовался – будет с кем поговорить, – но присмотревшись, опознал с отвращением семейство Ирода Антипы. Пилат плюнул в сердцах, но любезно поклонился им издали. Они его узнали, и Антипа в ответ радостно помахал Пилату рукой. Видимо изгнание сильно поубавило в нем спеси. Еще в Риме бывший наместник Иудеи слышал про невзгоды, постигшие семейство тетрарха и порадовался злорадно крушению его честолюбивых замыслов.
Гораздо большего уважения заслуживал в глазах общественного мнения поступок Иродиады. Без колебаний последовала она за мужем, несмотря на предложенную ей свободу, и согласилась делить с Антипой все тяготы и лишения, ожидавшие их в Галлии. Калигула сделал брата Иродиады Агриппу царем иудейским и всячески выказывал ему свое расположение. Но на деле преданность Иродиады была продиктована отнюдь не благородством: она понимала, что положение жены изгнанника и опального тетрарха ничуть не лучше самого изгнания, а, может быть, даже опаснее, ибо, зная крутой и взбалмошный норов своего братца, могла ожидать он него любого поступка, вплоть до лишения ее жизни.
Агриппе было прекрасно известно, что завистливая, склонная к авантюрам сестрица никогда не смирится и будет постоянно причиной беспокойства и угрозой его власти. Еще при жизни Тиберия она всеми силами подталкивала своего мужа потребовать у императора титул царя для себя. При смене власти Агриппа опередил Ирода Антипу, так как заранее сдружился с Калигулой и организовал донос на сестру и ее мужа, обвинив их в том, что они являются врагами императора.
Калигула вызвал семейку на допрос в Рим и остался недоволен их ответами и заносчивостью. Вместо царского трона Сосипатра лишили даже должности четверовластника, отобрав Галилею и присоединив ее к царству Агриппы.
Волей-неволей общаться Пилату с тетрархом-расстригой все же пришлось, ибо отвязаться от его компании было не так-то просто. Антипа скучал, хворал, тосковал по родным местам до такой степени, что готов был залюбить до смерти всякого, кто был с ней связан и с кем можно было бы о ней поговорить. Да и Пилат получил теперь, хоть и надоедливого, но собеседника. Все лучше, чем говорить с самим собой! Его вражда к Ироду переросла в глухое раздражение, но Антипа, казалось, не замечал этого и вражды никакой не помнил между ними. Жили всегда хорошо, дружно, ничего не делили. Изгнание сильно повлияло и на умственные способности Сосипатра, он словно заговаривался иногда. Вдруг ни с того, ни с сего спросил у Пилата, прерывая его рассказ о возделывании местной почвы: «А правда говорили, что кровь его собрали тогда в Грааль изумрудный? Много ли собрали? И куда дели? А воду? В другой Грааль?» Пилат вытаращил глаза на собеседника, но увидал его стеклянный отсутствующий взгляд и понял, что тот не в себе…
Более всего вызывала сочувствие у Пилата дочь Иродов Саломия. Она так и осталась в девицах. Слышал он, что сразу после той Пасхи ушла она из дому ухаживать за прокаженными и пробыла там до самого отъезда родителей из Галилеи. Бог миловал ее, и она не подхватила этой ужасной болезни, хотя ходила за прокаженными много лет. Если бы Ирод остался четверовластником, Саломия так и продолжила бы свою схиму, но узнав, что родители отправляются в изгнание, девушка самоотверженно поехала с ними, так как отец был уже в летах и нуждался в ее опеке.
Оставив лепрозорий на попечение своих преемников, Саломия отправилась с родителями в Галлию, где преданно ухаживала за ними и с большим смирением делала всю работу по дому. Пилат с удивлением отмечал, что местное население охотно общается с Саломией, и даже призывает ее на помощь в случае болезни кого-нибудь из детей. Более того, нелюдимые друиды приветливы с ней. А друиды – существа странные, и говорить с ними не безопасно. Каждый из них маг и чародей! В лесах Галлии поклонялись некогда кельтские племена пантеону грубо высеченных богов и лесным духам. Хранителями этих верований были друиды и влияние их в кельтском обществе до сих пор оставалось всеобъемлющим. Друиды были философами, жрецами, воспитателями, третейскими судьями и целителями. Они осуществляли надзор за религиозными ритуалами и, по словам Цезаря, «изучали звезды, их движение, размеры вселенной и земли, могущество бессмертных богов». Их политические полномочия почти равнялись королевским, да и самих королей выбирали именно друиды, а во время правления давали им советы в государственных и военных делах.

Друиды

Отправляясь в изгнание, Пилат не мог даже вообразить себе всех тягот и забот, ожидающих его на чужбине. Да, по правде сказать, он и не пытался. У него не сложилась привычка думать о проблемах бытовых, насущных. В этом просто никогда не было нужды. Окруженный целой армией слуг, оруженосцев и прочей челяди, он понятия не имел, откуда что берется в доме, кто за всем этим смотрит, кто добывает еду и кто убирает? Конечно, он, как человек военный, знавал лишения походной жизни, к тому же всегда был не слишком прихотлив в еде и мог обходиться при необходимости тем, что боги послали, но пребывание в Иудее избаловало и разнежило его, а в Кесарии Филипповой за всем домом следила Клавдия.
По прибытии в Лугдун Пилат с первых же дней столкнулся с массой проблем: где брать продукты, кто будет готовить пищу, убирать жилище, стирать, но главной заботой – стала заготовка дров. Сначала он был даже рад этим хлопотам, которые отвлекали его от горестных мыслей, но постепенно они начали досаждать ему чрезмерно.
Галлы не очень охотно шли в услужение. К тому же положение ссыльного римлянина не придавало ему веса в глазах аборигенов. Они с гораздо большей симпатией относились, как ни странно, к сосланным иудеям, ибо не видели в них оккупантов, а напротив, считали, что у них общие судьбы завоеванных народов. Они, казалось, рады были, что знатный римлянин оказался в столь унизительном положении, и вовсе не стремились это положение чем-либо улучшить или облегчить. Его бытовая беспомощность вызывала у галлов презрение. Интуитивно Пилат понимал, что за формированием общественного мнения несомненно стоят друиды. Однако столкнулся он с ними, что называется лицом к лицу, лишь при заготовке дров, которая неожиданно превратилась в серьезную проблему.
В местных лесах, как выяснилось, каждое дерево было на счету, и вырубку строго контролировали друиды, только они определяли, какое дерево можно спилить для строительства жилья и на его обогрев. Жрецы совершали ритуал и просили духов леса и душу самого дерева простить их за причиненный ущерб и принести пользу человеку. У каждой породы дерева был свой хранитель. Выше всех остальных почитались дуб и ясень. Естественно, совершать обряд ради опального римлянина друиды большого желания не имели. Даже плата его, весьма надо сказать значительная, никого здесь не интересовала. Ему, конечно, продавали дрова, но самого низкого качества – сырые или трухлявые. Они долго не хотели разгораться и дымили немилосердно, отравляя ссыльному поселенцу жизнь.
Пилат злился на себя и на местное население, что никак не может найти к ним подход. «Все же с израильтянами можно было договориться, – досадовал он, – они всегда давали понять, сколько хотят за ту или иную услугу. Но эти чертовы галлы… А все друиды их настраивают, не любят они чужеземцев, вот и мутят народ…» Наконец, измученный этим длительным и бессмысленным противостоянием, Пилат решил побольше узнать про друидов и присмотреться к ним. На деле осуществить свое желание оказалось гораздо сложнее, ибо они не склонны были к общению с иноверцами, и дело здесь было отнюдь не в том, что римляне в свое время завоевали их страну.
Пилат порылся в своей походной библиотеке, которую всегда возил с собой, и отыскал труд Юлия Цезаря под названием «Записки о галльской войне». В свое время он только бегло просмотрел избранные места, интересовавшие его, как воина, не думая, что когда-то у него будет нужда ознакомиться с этим трудом попристальнее. Он обнаружил массу сведений о «пятой колонне», гордости императора, но к удивлению своему в этом объемистом труде не имелось почти никаких сведений о друидах! Это было странно. «Почему Цезарь ничего не сообщает о них, – недоумевал Пилат, – только самые общие сведения, были, мол, такие друиды, занимались тем, да сем… Имел ли император на то причины, или не придавал их влиянию на события тех времен большого значения? Это какая-то загадка!» Как бы то ни было, чтение лишь развлекло Пилата, но не дало никакой конкретной информации по интересующему его вопросу. Он долго размышлял над прочитанным и понял лишь одно: Цезарь нарушил равновесие власти царей и друидов в Галлии. Все остальные перемены были вторичны и не столь существенны.
Пилату было прекрасно известно, что высокие административные посты заняты местной знатью, которая казалась мягкой и либеральной, но нельзя было все же не заметить их проримской ориентации. Рим привнес в правление свою модель государства, идею о недопустимости власти царя как единоличного властителя. А ведь ранее Галлия была традиционно монархической. При нынешнем правлении сильно возросли амбиции олигархов и аристократии, они вырвались, наконец, из-под диктата жрецов, оставив им лишь религию и традиционное образование. Наравне с галльскими школами были учреждены латинские, но у кельтов не было своей письменности, и потому преподавание в их учебных заведениях велось устно. Римляне же не включали в своих школах преподавание устной галльской литературы, отрывая тем самым молодежь от национальных корней.
Друидов пока не очень притесняли, но они стали постепенно все больше уединяться в леса и скрытно наставлять там детей знатного происхождения в священных знаниях, хотя количество учеников резко сократилось. Друиды отнюдь не были тайным обществом, они существовали гласно, жили открыто, но без союза с царем друиды теряли смысл существования, ибо монарх являлся носителем жреческого авторитета. Как бы то ни было, завоевание Цезарем Галлии послужило к ее объединению.
Все эти сведения ни на йоту не приблизили Пилата к желанной цели и не научили его, как добыть дрова. Цезарь почему-то не позаботился сообщить в своем труде столь необходимые для жизни в Галлии практические сведения. Пилат горестно вздохнул, натянул на себя всю теплую одежду, какая только у него имелась, и отправился в лес за хворостом, прикидывая, сколько орехов осталось от тех двух мешков, которые не без труда удалось приобрести. Антипа потом сказал ему, сколько он переплатил за это червивое гнилье, да где же взять других? Еще он прикупил сушеных диких яблок и варил из них отвар, кислый как уксус. Собирать в лесу грибы друиды тоже не разрешали кому попало, Иродиада поделилась с ним добычей, которую принесла из лесу Саломия. Желудок Пилата от такой пищи пришел в негодование. Он был приучен к отменным овощам и фруктам, но в таком суровом климате без мяса обходиться было просто невозможно, требовалась энергия на обогрев тела. Местное население держало, разумеется, живность – птицу, скот, да продавать ее не желало Пилату ни за какие деньги, делая вид, что не понимает, чего он от них хочет.
Пилат дошел до ближайшей опушки и стал собирать валежник. Из леса вышла Саломия, везя на деревянных полозьях вязанку отличных березовых дров. Бывший наместник Иудеи чуть не задохнулся от зависти при виде такой роскоши, доставшейся дочери бывшего четверовластника.
- О Юпитер, ты сподобил меня увидеть чудо, – воскликнул Пилат, – как вам удалось раздобыть такие чудесные дрова? Разве вы не боитесь кары друидов?
А про себя подумал: «Вот ведь чертовы друиды! Довели меня до какой крайности. Отродясь никому не завидовал, да и жадным никогда не был, так вот, на тебе! На склоне лет…»
- Мы подружились, – охотно ответила Саломия, приветливо поздоровавшись, – они сами готовят мне вязанку всякий раз, когда я прихожу к ним в лес.
- Какой же секрет вы знаете? Откройте его мне, я обхожусь лишь охапкой-другой хворосту, это все, что они позволяют мне унести из их владений.
- Я говорю с ними о Господе, – сказала Саломия, – тут давно живут несколько моих соотечественников, они помогают переводить мои слова на их язык. Я и сама уже немного понимаю по-галльски и пытаюсь говорить, только все смеются над моим выговором. Сколько интересного я узнала от них! Их главного бога зовут Хью, это божество солнца. Друиды чтят его превыше других богов. Он умирает и воскресает, совсем как наш Иисус, ставший Христом…
Саломия вдруг осеклась и замолчала, видимо вспомнив, с кем она разговаривает об Иисусе. Пилат сразу помрачнел. Они сухо попрощались и разошлись.
«Ах, как я неосмотрительно заговорила с ним на эту тему, – корила себя Саломия, – он может подумать, что я специально хотела его уязвить…»
«Всякий желает уколоть меня, попрекнуть распятием, а разве я хотел этого? Не они ли орали у меня под окнами, как помешенные, и требовали его казни? Я лишь уступил… и в этом вся моя вина. Зато я не плясал ради головы пророка и не выносил ее на блюде на всеобщее обозрение. Надо было мне напомнить старой деве этот эпизод из ее жизни! Как же я забыл о нем! Вечно вспоминаю, когда уже поздно, хоть возвращайся! Молчала бы уж лучше… или забыла, чья она дочь? На совести ее распрекрасных родителей невинной кровушки не меньше, чем на моей!»

Обретенные реликвии

Саломия не открыла Пилату всей правды, однако вовсе не потому, что хотела ввести его намеренно в заблуждение. Просто она не знали, имеет ли на это право – ведь то была не ее тайна.
Дружба Саломеи с друидами началась с чудесного события, которое помогло ей завоевать их доверие. По приезде в Лугдун Иродам отвели под жилье довольно большой, по меркам здешних мест, дом, в котором никто не жил уже несколько десятков лет. В нем сохранилась обстановка и домашняя утварь прежних обитателей, хотя все было покрыто толстым слоем пыли и опутано тенетами паутины. «Странно, – думала Саломия, – почему здесь никто не живет? Дом прекрасно сохранился, и мебель вся целехонька, даже жучки-древоточцы ее не потратили… Может быть, род, владевший этим жилищем со всем его содержимым, вымер, и никто теперь не претендует на наследство».
Она не стала больше размышлять над этой загадкой, засучила повыше рукава и начала мыть, чистить, скрести, доводя все вокруг до блеска. Дом засиял, он словно был рад обрести новых поселенцев, особенно таких трудолюбивых и чистоплотных. На чердаке Саломия обнаружила множество посуды, но взяла только самое необходимое, отдраив ее до первозданной чистоты речным песком. Не хотел поддаваться только один огромный котел, он был словно нарочно облеплен снаружи толстым слоем грязи, смешанной с глиной, и, вероятно, пролежал в таком состоянии немало времени. Саломия положила его в реку, чтобы грязь хорошенько отмокла и оставила там до самого вечера.
Наведение порядка в новом жилище немного отвлекло ее от грустных мыслей. В большой печали покидала она родину. Весь неблизкий путь до нового места жительства Саломию терзало предчувствие, что никогда уже более не увидит она милой сердцу Иудеи. Родители, напротив, были настроены оптимистично, считая, что изгнание столь родовитого семейства не может продлиться более нескольких месяцев. Иродиада написала множество писем своим именитым родственникам, в том числе и брату, который был теперь царем Иудеи, с просьбами позволить им вернуться через короткое время и жить где-нибудь в родных местах на правах частных лиц. «Ведь жил же так мой первый муж Ирод Филиппа, – говорила она всякий раз, когда хотела убедить кого-нибудь в искренности своих обещаний, – а он тоже имел право на долю наследства своего отца, но, тем не менее, не помышлял о власти и никогда не претендовал даже на титул четверовластника!» Однако Агриппа слишком хорошо знал авантюрный нрав своей сестры и ни за какие коврижки не согласен был позволить Иродам проживать в опасной близости от своих прежних владений. Их партия, хотя и ушла в глубокое подполье, но тотчас же подняла бы голову, появись к этому малейшая возможность.
Наивность не числилась среди добродетелей Иродиады, но в данном случае она словно не желала видеть очевидного расклада событий и все цеплялась за свое высокое происхождение, строя честолюбивые планы. «Мы поселимся где-нибудь у моря и будем тихо доживать свой век, – говорила она ежедневно Антипе, заставив, наконец, и его поверить в эту несбыточную мечту, – я припрятала в надежном месте немало своих драгоценностей и золота, нам хватит до конца наших дней на вполне безбедное существование». Саломии было жаль родителей, и она не разубеждала их. У человека должна быть мечта, иначе жить станет просто невыносимо. «Мы сюда ненадолго, – заявила Иродиада Пилату в первые же минуты встречи, – самое большее на полгода, я думаю, даже нет смысла распаковывать все вещи». Но Саломия все же настояла на том, чтобы разобрать багаж, убедив мать в необходимости просушить одежду перед наступлением зимы. Все свое время она посвящала теперь заботам о родителях, понимая их полную беспомощность в вопросах быта и ведения хозяйства. Единственная мысль согревала ее сердце и наполняла его заслуженной гордостью: дело, которому она положила начало, будет продолжаться и в ее отсутствие. Госпиталь имени Иоанна Крестителя существует! Это она его основала и передала в надежные руки своих единомышленников.
Решив отправиться с родителями в изгнание, Саломия, как положено, подверглась процедуре освидетельствования священником, совершившим положенное жертвоприношение и подтвердившим, что ужасная болезнь не поразила ее тело, одежда ее была сожжена. Семейство Иродов отправилось в далекую таинственную Галлию, попасть в которую никогда прежде даже не помышляло.
Путь им предстоял неблизкий и небезопасный. Пока ехали они по родным местам, Саломия с грустью думала о том, как сильно изменилась за последние менее чем десять лет, прошедшие со времени казни Иисуса, родная Иудея. Более не топтали босые смуглые ноги пророков эту благословенную землю, не чистили они потускневшие стекла, сквозь которые проникал в души людские и без того слабый свет Всевышнего из мира Асия. Ученики Иисуса, называвшие теперь себя апостолами, разошлись по своим уделам, неся великое знание всем народам Земли. А из самых недр иудаизма выросла новая религия, называемая христианством. Часть иудеев, сорвав самый зрелый, самый прекрасный плод с Древа Жизни, посаженного Самим Отцом Небесным, давала теперь возможность вкусить от него всем, кто желает этого. И, может статься, вкусив, многие не оценили бы прелесть этого плода и забыли бы Иисуса, не поняв его древнее, как сам наш мир, учение, если бы не настырное трудолюбие некоего Савла, который с рвением истинного миссионера распространял теперь новый завет по городам и весям, несколько затемняя порой его первоначальный смысл, а, может быть, лелея тщеславные мысли – дать новой религии собственное имя и иное содержание. Да, не было у Вселенского Отца другого Сына, кроме Христа, вся краса и справедливость которого сосредоточилась в сосуде Тифэрэт.
Тиберий почил в положенный срок, и не было у него оголтелого неприятия христианства. Сказывают, что даже принял он из рук Магдалины пасхальное яйцо! Калигула же, пришедший ему на смену, и слышать не желал ни о каком Христе! Он не желал, чтобы кто-нибудь покушался на его языческие убеждения, усматривая в этом угрозу и самой государственной власти Рима. Он не позволял, ничьей твердой и верной руке расплескать чашу своего эгоизма, и привить на Римскую почву заповеди, данные еще Моисею. Многие христиане приняли мученическую смерть как в самой Иудее, так и за ее пределами. Однако новая религия все же набирала силу, и повсюду росло число ее адептов. Видоизмененный Песах стал теперь для них ежегодным ритуалом нового завета, а обряд, как известно, порождает миф. Эти мысли занимали ум Саломии во время всего путешествия на чужбину. Она не сделалась христианкой лишь по воле случая. Ей было отказано в этом, но она проповедовала учение Иоанна Крестителя и стояла у истоков зарождения его культа в Иудее. У нее было много последователей, которые называли себя «иоаниты».
Попав в Галлию, Саломия оказалась совершенно оторвана от своих религиозных корней. Тут не было ни Храма, ни синагоги, ни даже маленькой походной скинии, где она могла бы беседовать с Господом. Языческий мир не знал ее Бога, у него были свои божества и свои обряды - древние, суровые, но совершенно чуждые ей, взращенные в почитании единого Творца. С этим, пожалуй, ей труднее всего было свыкнуться.
Проведя весь день до самого вечера в трудах по уборке нового жилища и в размышлениях о своей судьбе, Саломия почти забыла про котел, который положила отмокать в реку. Превозмогая усталость, она все же заставила себя пойти за ним. Многолетняя грязь, наконец, поддалась настойчивым усилиям, и ее глазам предстало удивительное изображение, украшающее внешнюю сторону огромного котла, который она хотела использовать для кипячения воды. Среди обильного растительного орнамента можно было видеть фигуру существа в странном одеянии, держащего за ноги другое человеческое существо меньших размеров и собирающееся опустить его головой в котел. Саломия обомлела. Она, конечно, слышала о человеческих жертвоприношениях, совершаемых языческими жрецами ради ублажения какого-нибудь грозного божества, но видеть воочию культовый предмет столь серьезного толка ей еще никогда не приходилось. Саломия схватила злосчастный котел и кинулась на чердак, чтобы положить его на прежнее место. «Кто же жил прежде в этом доме? – Думала она с содроганием. – Чем тут занимались прежние обитатели? Человеческими жертвоприношениями? Может быть, друиды до сих пор практикуют подобные обряды? Надо отдать им котел и посмотреть, каким образом станут они реагировать на мою находку, только как это сделать? Не тащить же котел с собой в лес?»
Размышляя обо всем этом, Саломия машинально обвела глазами чердак, не будет ли тут еще подобных страшных находок? В неверном свете масляной лампы все начинало казаться ей таинственным и пугающим. Она увидела в углу чердака огромный деревянный черный ларь и решила спрятать котел туда на некоторое время, пока не найдет возможность вернуть его кому-нибудь из местных жителей. Саломия с трудом открыла ларь, крышка которого зловеще заскрипела, поворачиваясь на ржавых петлях. «Его, наверное, лет сто никто не открывал, – подумала она со страхом, – кажется, он пуст». Призвав на помощь Господа, Саломия с большим трудом опустила котел в черные деревянные недра и почувствовала, что дно его не стукнуло о дерево, а словно встало на что-то мягкое. «Там что-то есть, – подумала она, – но сегодня в темноте я ничего не смогу увидеть, надо дождаться утра».
Всю ночь Саломию мучили кошмары. Ей казалось, что лестница, ведущая на чердак, скрипит под чьими-то шагами и кто-то тяжело и горестно вздыхает в темноте. Как только взошло солнце, она поднялась под крышу и открыла маленькое оконце, чтобы впустить туда побольше дневного света. Сегодня чердачное помещение уже не выглядело таким зловещим и пугающим. «Какая я глупая, – успокаивала себя Саломия, – правду говорят, что у страха глаза велики». Она откинула крышку ларя и увидела, что котел стоит на груде тряпья. Ей пришлось выгрузить его, чтобы добраться до дна. Конечно, можно было не делать этого, но тряпье, лежащее в недрах, мешало крышке закрыться. Достать руками до дна Саломия не смогла, и ей пришлось орудовать палкой. Наконец она извлекла какой-то довольно тяжелый узел. Развязав его с трудом дрожащими руками, Саломия увидела большой сиреневато-розовый камень, похожий на аметист, на котором было искусно вырезано изображение коленопреклоненного юноши: молитвенно сложив руки, он обратил лицо к верху. Над ним сияло какое-то светило, но было оно солнцем или луной, Саломия так и не решила. По обратной стороне камня неизвестный мастер вырезал некое подобие бус. Словно камешки, нанизанные с промежутками на шнурке! Все это показалось Саломие очень таинственным и доверия не внушало. Она тщательно завернула свою находку в ту же ветхую тряпку и отправила на хранение в котел, тщательно закрыв крышку ларя.
Через несколько дней ей представилась возможность рассказать о своих находках соседям. Это были ее соплеменники, давно живущие в Лугдуне, они пообещали передать кому-нибудь из местных жителей ее просьбу, забрать эти странные предметы из их дома.
После того, как Саломия возвратила котел и резной камень друидам, она стала для них желанным гостем. Это, и правда, оказались древние реликвии, считавшиеся безвозвратно утерянными. Ей рассказали, что некогда в доме, который теперь занимало семейство Ирода, жил знаменитый валлийский бард, создавший множество прекрасных баллад о жизни своего народа и его героических подвигах. Но у кельтов никогда не было письменности и, чтобы сохранить свои культурные ценности, они запоминали на протяжении многих поколений законы, предсказания и баллады. Хранителями народной памяти всегда являлись друиды. У бардов со временем возник некий древний алфавит, Огам. Мистической основой его происхождения считались деревья. Огам использовали для записи тайных речей, понятных только посвященным и хранимых в строжайшем секрете. Огам считался мудростью, посредством которой барды приобретали способность творить свои произведения, а также заниматься мистикой и магией. В настоящее время друиды считали, что Огам безвозвратно утрачен, ибо полного алфавита не помнил уже никто.
На резном драгоценном камне, который нашла в ларе Саломия, был изображен бард, поклоняющийся луне. Но не это было главным! На обратной стороне находился Огам! Все его знаки полностью были вырезаны там и располагались они вдоль одной линии, как бусины на нитке, которую называли «друим». Этой находке не было цены, и друиды не знали, как им отблагодарить Саломию.
Котел они приняли с большой осторожностью и даже с опаской. В нем действительно в глубокой древности совершались человеческие жертвоприношения. Местная легенда гласила, что некая колдунья полюбила прекрасного и сладкоголосого барда, но он оставил без взаимности ее чувства. Тогда она разгневалась на гордого певца и принесла его в жертву лунной грозной богине-матери, утопив в этом самом котле. «С тех пор в том доме никто и не живет, – сказал ей пожилой жрец, – но вы можете не опасаться. Любая магия действует только на тех, кто верит в нее и придает ей серьезное значение. Даже мы уже давно не веруем в эту мистику, хотя есть у нас еще люди, занимающиеся черной магией и колдовством».
С тех пор Саломия стала в лесу, бдительно охраняемом друидами, желанной гостьей, для нее всегда рубили лучшие дрова, снабжали в избытке ягодами и грибами.

Расплата

«Когда только зима устанет лютовать? – Проговорил Пилат вслух по образовавшейся у него теперь от постоянного одиночества привычке. – Ба! Вот сказал, так сказал! Это же надо! В этом медвежьем углу со скуки можно сделаться поэтом. Теперь я понимаю, почему люди начинают писать стихи – исключительно со скуки и от полного безделья. Когда голова не занята всякими серьезными мыслями о благе государства, в нее непременно полезет всякая чушь, вроде пышных, цветистых фразочек о природе, о чувствах, о погодных явлениях. Сидишь и выдумываешь, что бы еще такое позаковыристее произнести, чтобы всех поразить своим умом? Однако в горле-то как свербит! Чем бы его обмотать? На кой дьявол, спрашивается, притащил я сюда такую прорву туник? Куда, интересно, я собирался в них тут ходить? Разве что в лес за дровами? Надо только надеть зеленые штаны да шапку из лисьей шкуры, и получится вылитый друид! Может, примут за своего, позволят дров нарубить хороших? Нет, у меня явно мания величия. Должно быть, это от голода. В таком виде в самый раз встать на огороде и ворон отпугивать от урожая. Кстати, об огороде. Не пора ли начать проращивать семена к весеннему севу? Клавдия говорила, что их надо прежде замочить… Какой я осел, что весь запас топинамбуров захоронил сразу в эту дурацкую землю! Надо было оставить хоть несколько клубней. Спрошу у Саломии, может, они привезли с собой? Что-то от Клавдии давно нет вестей? Возможно, сегодня будет почта из Рима… Соскучился я до смерти!»
Пилат выпростал босые ноги из-под одеяла и осторожно поставил их на ледяной пол, сердце у него зашлось от этой процедуры, но он заставил себя резко встать и сделал несколько физических упражнений, чтобы согреться. Пилат чувствовал себя препаршиво, но надо было идти за водой, вчера он поленился сделать это, наивно думая, что сегодня проделает это мероприятие с большим энтузиазмом. Открыв объемистый дорожный сундук, Пилат помахал рукой перед носом, отгоняя застоявшийся затхлый запах сырости и заплесневелых апельсиновых корок, их Клавдия велела ему класть между вещами, чтобы не заводилась моль. Куда там! Из сундука выпорхнуло несколько тучных блеклых мотыльков, Пилат захлопал руками, пытаясь умертвить их, но не угнался ни за одним проворным крылатым существом! Прожорливые насекомые упорхнули неведомо куда в поисках новых объектов питания. «Явно недовольны, что их оторвали от еды. И чего они тут жрут? – Произнес Пилат с ненавистью, – все, что могли, давно уже слопали, пора бы и честь знать!» Он достал свою парадную тогу, в которой когда-то при необходимости хаживал в Сенат и обмотал ею поплотнее горло. Золототканый меандр, обильно окаймляющий ее по краям, кололся и холодил кожу. «Вот уж что, действительно, бесполезная вещь, так, это всякое золотое шитье! Дурь одна!»
 На улице вовсю пахло весной, весело светило солнышко, чирикали какие-то пичуги весело и призывно. Пилат счел эти приметы обнадеживающими и многообещающими, на душе у него стало светлее. Однако его благостное настроение улетучилось, пока, утопая по колено в волглом снегу, он добрался до берега реки. Свидетелей не было, и потому опальный прокуратор не выбирал выражений. Проходя по льду к полынье, которая была прорублена метрах в трех от берега, он дважды исчерпал достаточно богатый запас ругательств, приобретенный за время нелегкой кочевой жизни солдата Империи. Ледяной панцирь реки предательски потрескивал под его ногами. «Скоро лед, пожалуй, тронется. Надо запасти побольше воды, ходить сюда уже небезопасно», - констатировал Пилат, встав на колени, и с опаской склоняясь над прорубью.
Пилат наполнил до половины бочку, вкопанную в землю во дворе под навесом, и решил перевести дух. Он вскипятил воду, залил ее сушеные яблоки, нарезал козьего сыра и позавтракал без всякого аппетита. Его немного знобило, но он решил все же продолжить свою работу. Из головы не выходило последнее письмо жены, и поэтому он с тревогой ожидал следующей почты. Странные вещи писала ему Клавдия. Он помнил ее слова наизусть, уж больно они встревожили Пилата!
«Дорогой супруг мой, хочу сообщить тебе о радостном для меня событии. Я опять собираюсь в Иерушалайим на праздник опресноков. Со времени твоего отъезда я ни разу не была в этом великом городе, но теперь намерена отправиться туда во что бы то ни стало. Мне обещано одно важное знакомство с большим праведником по имени Савл. Много чудес произошло с ним, и я непременно желаю сблизиться с этим человеком, если он того пожелает. Опишу тебе вкратце его историю. Родом Савл из Тарса Киликийского и принадлежит к колену Вениаминову. Семья его из числа фарисеев, и сам он воспитывался при ногах первосвященника Гамалиила, ты должен его хорошо помнить, он бывал у нас в доме. Савл и сам был прежде истинным фарисеем, ревнителем законов иудейских и отеческих преданий. Ремеслом себе он избрал изготовление палаток. Савл прежде весьма ревностен был в гонении на христиан, которые ходили и учились у Иисуса, являясь главным зачинщиком притеснения учеников Его. Он во повсюду их преследовал, всех верующих во Христа заключая в темницы, и избивая в синагогах. Иудейский первосвященник выдал Савлу полномочия, и тот отправился в Дамаск, где скрывались по началу некоторые из апостолов Иисуса. Многих вернул он в Иерушалайим в оковах на истязание. Однако после побивания до смерти камнями одного мученика по имени Стефан, в коем Савл был зачинщиком и подстрекателем, открылся ему Иисус Христос. С этого времени стал он столь же ревностно почитать его и везде проповедовать его учение и Евангелие».
«Теперь еще какой-то Савл! Мало мне было попреков, что не сохранил я жизни тому галилеянину! Сколько слез она из-за него пролила, сколько гневных укоров мне высказала, а ведь это при ее-то кротости! Когда она мне и слова лишнего сказать не смела. Ох, не к добру все это! Дался ей этот Савл! Думаю, авантюрист какой-нибудь очередной, дешевой популярности хочет. Поистине, нет более ревностных адептов, чем бывшие гонители! Клавдия чиста и доверчива как дитя малое, как бы ей не задурили голову… Очень она тогда обиделась на меня, заступница… но не я хотел смерти праведника того…»
Пилат увидел вдалеке Саломию, вышедшую из леса, и прокричал:
- Скоро река вскроется. Я воды запас! Будьте осторожны!
- Спасибо, – прокричала ему в ответ Саломия, – я легкая, лед меня выдержит! Он еще крепкий!
 Изрядно утомившись за утро и чувствуя, что у него начинается жар, Пилат решил забраться в постель, так как под одеялом хотя бы можно было немного согреться. «Топить печь мне нечем, а идти сегодня в лес за хворостом нет уже никаких сил», – подумал он, засыпая. Сквозь сон ему слышались какие-то крики, доносящиеся с реки, дом его находился почти на самом берегу, но он поленился вылезать из-под теплого одеяла, так как только начал немного согреваться. Наконец в дверь забарабанили требовательно и громко. Пилат выскочил на крыльцо. Там металась Иродиада, в истерике ломая руки и крича: «Это расплата, это расплата! Свершилась кара Господня! Зачем я велела просить бедную девочку голову пророка Иоанна! Теперь ее голова плывет по реке, оставляя кровавый след». Пилат кинулся к берегу, и глазам его предстала ужасающая картина: на огромной льдине медленно плыла по реке Соне голова Саломии. Она все же не послушалась его и пошла за водой. В тот самый момент река начала вскрываться, лед вздыбился и разломился со страшным грохотом и треском, бедная девушка соскользнула в воду. Лед неторопливо тронулся. Это ее крики о помощи слышал Пилат сквозь дрему, но поленился подняться. Некоторое время она еще пыталась продержаться в образовавшейся полынье, хотя совершенно не умела плавать, и делала безуспешные попытки взобраться на скользкую льдину. На ее зов сбежались люди. Кто-то старался докинуть до нее веревку, но эти попытки не имели успеха. Кто-то побежал за ее родителями, но что могли они сделать? Она начала погружаться в ледяную воду, почти перестав сопротивляться обстоятельствам, но все же, время от времени, еще выныривая на поверхность, видимо безотчетно следуя инстинкту самосохранения. Течение постепенно набирало силу. В тот момент, когда голова Саломии в очередной раз показалась над водой и девушка попыталась набрать порцию воздуха в легкие, сзади ее настигла огромная тяжелая льдина и отсекла ей голову в одно мгновение. «Какая страшная смерть, – подумал Пилат, – неужели этого заслуживала, бедняжка? Скорее на ее месте должна была оказаться мамаша… Может, и хорошо, что я не вышел раньше… кинулся бы в воду спасать… Плавать-то я, конечно, умею, но какой от этого толк в ледоход? Только простудился бы окончательно в ледяной воде и умер в горячке, а ради чего?»
Воды Соны торжественно передали свой чудовищный дар водам Роны, а те понесли его дальше, в Великое Море Заката, хотя и к чужим берегам...
Душа Саломии начала свое возвращение к корню, а это означает познание всего мироздания, ощущение покоя, вечности, совершенства. Она поднималась из самого нижнего мира, с самой первой ступени, где уже сделала робкую попытку осознать, сколь несовершенным было настоящее ее земное существование, почувствовать некую огненную точку внутри своих желаний, означающую память о Творце. Однако ей не удалось в этом воплощении достичь своего корня, и она будет вынуждена нисходить в этот наихудший из миров вновь и вновь, пока не доберется, наконец, до мира Бесконечности, не достигнет цели творения.
В процессе всех своих жизненных кругооборотов душа накапливает желания, которые приводят ее в какой-то момент к выходу из рамок этой жизни, давая возможность подняться над ней, уже не воспринимать ее только как страдание. У нее возникает стремление к духовному, ощущаемое как крохотная точка в сердце, которая рано или поздно, в этой жизни или в другой, проявляется в каждом человеке. Она постоянно ждет удобного случая, ответной реакции человека, чтобы ниспослать ему пробуждение. Тут все зависит от Адама Ришон – нашей общей души, состоящей из трех частей: рош, тох и соф (голова, внутренняя часть, окончание), где все сочетается по определенным законам.
До самого последнего момента человек не знает, что вот-вот выйдет в духовный мир, вступит в область, где ощущается связь с Творцом, полная уверенность, абсолютное познание, вечность, покой. Ему не известно, когда настанет это благословенное мгновение, поэтому в нашем мире «выход из Египта» происходит в полночь, в состоянии полной тьмы, в спешке, вдруг. Это случается в результате излучения Ор Хохма – Высшего света.
Мы не знаем и не можем заранее сказать, к какой части Адама принадлежит та или иная душа и кто из людей в определенный момент пожелает духовно развиваться. Что будет с Саломией в следующей ее жизни? Когда это произойдет? Захочет ли она оторваться от этого мира и ощутить мир Высший? Ведь существуют еще и вспомогательные вселения более высоких душ в низшие, чтобы продвигать человека по избранному пути, по особым ступеням. Все мы являемся некими органами в общем теле: есть более важные, есть менее, один орган должен сейчас работать больше, другой меньше.
 Однако если человека желают продвинуть по духовной стезе, то ему посылают дополнительную душу, ибур нешамот, добавочный источник желания, еще одну, более высокую, связь с Творцом. Такое случается. Подняться же с одной ступеньки на другую без помощи какой-либо более высокой души, невозможно. Она должна, словно взять за руку, и показать, как это осуществить, помочь, подтолкнуть к подъему. Те души, что помогают человеку, располагаются на очень высоких ступенях постижения.

Отъезд из Лугдуна

После трагедии в доме Иродов Пилат слег в горячке. Он и сам не знал, сколько дней пролежал в бреду? Кто ухаживал за ним? И ухаживал ли? Мерещились ему порой чьи-то руки, подносившие питье к его губам, но чьи? Временами ему казалось, что это Клавдия приехала, наконец, и выхаживает его. Бред принес множество странных видений… Люди, которых давно уже не было в живых, приходили в его жилище и беседовали с ним. Он не мог вспомнить, о чем были эти разговоры, помнил только, что вел их. Долго. Много. Оправдывался перед кем-то. Просил прощенья. Голова Саломии мстилась ему. Она лежала на огромном золотом блюде прямо у него на столе и говорила с ним. Успокаивала, рассказывала о своем Боге, убеждала принять Его.
Пилат не был даже до конца уверен, что находился все это время в своем доме. Последнее, что он помнил, перед тем, как впасть в беспамятство, это поход в лес за хворостом на следующее утро после гибели Саломии. Превозмогая ломоту в суставах и жар во всем теле, Пилат взял веревку и поплелся по тропинке, обледеневшей после ночного легкого морозца, в ближайший лесок. Набрав вязанку валежника, он попытался взвалить ее на плечи, в глазах у него потемнело, и Пилат словно провалился в густую звенящую темноту.
С того момента опальный прокуратор потерял счет времени. Иногда он приходил в себя на мгновение, слышал голоса, чувствовал запах хвои и сухих листьев, глотал горьковатый горячий отвар из каких-то ароматных трав и снова проваливался в черноту. И еще одно странное видение вспоминалось ему… Может быть это был лишь сон? Он отчетливо видел огромный костер, пылавший посреди поляны, освещая верхушки деревьев, слышал, как трещали сухие поленья. Люди в белых одеждах водили хоровод вокруг огромного древнего дуба и тихо пели на неизвестном языке. Потом появился старец, весь седой, как лунь, он смотрел на дым костра и что-то говорил, делая руками странные движения. Пилат заметил, что в руке у него что-то блеснуло. «Нож», – подумал он и снова впал в беспамятство.
Окончательно придя в себя, Пилат обнаружил, что лежит в своей постели, никаких людей в доме не было и, по-видимому, все, что он вспоминал, ему просто привиделось в бреду. С этого дня Пилат понемногу начал выздоравливать. Он был еще очень слаб и едва держался на ногах. Первые дни, поднимаясь с постели, он был вынужден опускаться на нее снова, так кружилась у него голова. Когда он смог, наконец, первый раз покинуть комнату и выйти на воздух, оказалось, что трава уже зеленеет, а на деревьях проклюнулись нежные, словно покрытые тонким слоем воска, листочки. «Сколько же я провалялся? – Спрашивал он себя, и не мог ответить. – И почему я не умер? Кто же помог мне выкарабкаться? Какая добрая душа ходила за мной? Это не Клавдия. Не могла же она уехать обратно. От нее даже писем не было за это время. Может быть, она тоже больна, и некому ухаживать за ней… Нет, там полон дом слуг, родственники живут неподалеку, друзья… Слуги, родственники, друзья… Какие странные понятия! Я давно, кажется, забыл, что они означают… Но я не был бы так одинок, будь со мной моя дорогая Клавдия».
Чтобы немного отвлечься, Пилат с трудом добрел до дома Иродов и застал там грустную картину. Антипа казался совершенно выжившим из ума стариком. Иродиада шепнула Пилату, что у него развилась спинная сухотка, и он почти ничего теперь не соображает. Сама она, казалось, досадовала на дочь, словно не могла ей простить ее смерти, виня бедную Саломию в том, что погибнув так трагически, она оставила родителей без ухода. «Зачем пошла она тогда за водой? Я с самого утра ее посылала, так нет, ей надо было прежде сходить в лес, к этим проклятым язычникам, чей-то ребенок был болен. Можно подумать, что родители не в счет! Она бы успела принести воды до начала ледохода и осталась бы жива. Теперь мне пришлось нанять бестолковую служанку. Эти галльские девицы на редкость глупы и нерасторопны! Они толстые и нечистоплотные и не понимают ни слова на моем языке». Пилат слушал ее и не слышал. «Зачем я сюда пришел? А куда еще могу я пойти в этом Лугдуне? Кто мне тут рад? Да, да, конечно, – ответил он машинально на какой-то вопрос Иродиады, и вдруг понял, что она пригласила его на Песах в ближайшую пятницу, – спасибо, я приду…»
«Вот уже и праздник опресноков! Как время пролетело! Клавдия собиралась провести его в Иерушалайиме. Савл какой-то пригласил ее. Не нравится мне это новое знакомство. А что я могу поделать? Где я, а где она! Напишет, наверное, как провела праздники… Почему она молчит?»
Песах в доме Иродов прошел по обыкновению торжественно, в строгом соответствии с каноном. Антипа в этот день чувствовал себя несколько лучше. Он совершил положенный обряд и разлил вино по бокалам присутствующих. Барашек был очень вкусный. Пилат, за все время ссылки не пригубивший ни глотка вина и не часто вкушавший парное мясо, разомлел, ему вдруг непреодолимо захотелось спать. Посидев немного ради приличия, он поспешил поблагодарить хозяев и откланяться. Его не удерживали, ибо сами хозяева, вкусив обильной пищи, от которой успели отвыкнуть в чужих краях, тоже сомлели. Антипа откровенно зевал с хрустом и стоном, не утруждаясь даже прикрывать рукой беззубый рот. Иродиада хотела было распорядиться, чтобы убрали со стола, да прислуга уже ушла, и выполнять ее распоряжения было некому. Это раздосадовало ее до крайней степени, она опять посетовала на смерть дочери и пошла проводить гостя до двери. Прижав его пышным бюстом к косяку, вымазанному уже засохшей кровью жертвенного агнца, она зашептала заговорщически прямо ему в ухо, словно опасаясь, что кто-то мог услышать их в пустом доме: «Мы скоро уедем из этой дыры, я это чувствую. Невозможно жить правоверному иудею среди язычников. Все они колдуны и маги-чернокнижники! Говорят, что друиды могут определить болезнь по дыму, выходящему из очага. Я стараюсь никогда не смотреть им в глаза… Они околдовали нашу дочь, пытаясь заставить ее свернуть с пути истинного, а когда она отказалась предать Отца нашего, они погубили ее. Калигула должен разрешить нам вернуться. Я писала Агриппе, думаю, он тоже не будет возражать. Брат же он мне, в конце концов! Я пообещала ему, что Антипа будет жить как частное лицо…».
Антипа, хотя и утративший почти разум, сохранил прекрасную способность слышать все, что говорят в доме, он неожиданно вскочил со своего ложа и подбежал к Пилату с необычайной резвостью, которую уже трудно было от него ожидать. Он оттер Иродиаду, приник к уху гостя и зашептал:
- Говорят, что он воскрес из мертвых, он ожил… А вдруг он прибудет сюда и отомстит нам?
Пилат поморщился и ответил неохотно:
- Если он воскрес из мертвых, ему совсем не обязательно прибывать сюда, чтобы отомстить нам… Сын Бога может сделать это и на расстоянии…
- Вы, многобожники, верите во всякие сказки, для вас в этом нет ничего удивительного…, – поджав губы, проговорила Иродиада с презрением.
- Да, это так, – отозвался Пилат, – пример нашего Бахуса вполне подходит к этому случаю. И потом, разве ваш Бог не карает вас на расстоянии? Вы же не будете утверждать, что он спускается с небес всякий раз, когда желает наказать кого-нибудь?
- Тс-с, – зашипел Антипа и испуганно приложил палец к губам, – не кощунствуй, язычник!
Он надменно посмотрел на Пилата, который ловко открыл спиной дверь и выскользнул на улицу.

Праздничная неделя прошла, и Пилат затосковал не на шутку. Письма от Клавдии все не было, и это начинало его сильно тревожить.
Через несколько дней Пилат получил долгожданное распоряжение императора о перемене места ссылки. Его переводили в Месселию, довольно крупный по меркам тех времен портовый город, расположенный на юге Галлии в устье Роны. Он был несказанно счастлив и тот час же сел писать жене, чтобы она немедленно начинала сборы. Через три дня Пилат отправился на новое место жительства, для чего нанял большую лодку. Плыть по реке было удобнее и приятнее. Его отъезд скорее напоминал бегство, он даже не зашел попрощаться к Иродам, которых не видел с самого дня опресноков. Почему-то ему страшно не хотелось наносить им прощальный визит, хотя он понимал, что это выглядит глупо и невежливо, ведь визит в полном смысле слова прощальный. Едва ли они увидятся еще когда-либо! Однако пересилить себя он не смог.
Приятное путешествие по воде между живописными берегами Роны в другой раз, возможно, и развлекло бы Пилата. Но ум его так занят был теперь мыслями об устройстве на новом месте, надеждами на ожидаемый скорый приезд жены, что он мало интересовался прибрежной панорамой. В какой-то момент Пилату вдруг почудилось, что прямо перед лодкой плывет огромная льдина, оставляя за собой кровавый след, а на ней лежит оторванная голова несчастной Саломии. Он вздрогнул и развернулся лицом к корме, чтобы смотреть на убегающий прочь поток воды, взбудораженный лодкой.
В Месселии Пилат снял неподалеку от моря вместительный удобный дом, нанял прислугу: женщину для уборки жилища, кухарку и служанку для Клавдии. Все это казалось ему после Лугдуна сказочным сном. Он снова написал жене в Кесарию Филиппову, и, стараясь избегать упреков, сообщил свой новый адрес. Но скрыть свою тревогу ему не удалось. Слишком сильно она жгла его и не давала спать спокойно.


Спасительная цикута

Спустя месяц, после того, как Пилат обосновался в Месселии, пришло, наконец, долгожданное письмо от Клавдии. Увидев, что отправлено оно из Иерушалайима, Пилат насторожился и медлил вскрывать его. Что-то подсказывало ему, что ничего хорошего письмо это не содержит. «В нем мой приговор, – почему-то подумал Пилат, – я не перенесу больше одиночества». Он тяжело вздохнул и решительно сорвал красную восковую печать.
«Супруг мой! С грустью предвижу, как огорчит тебя мое письмо. Никаким образом мне не хотелось бы причинять тебе боль, но, подчиняясь воле Господа моего Иисуса Христа, вынуждена сообщить тебе, что я не могу приехать к тебе в Месселию».
Прочитав начало письма, Пилат похолодел. Первой мыслью было, что Клавдия сошла с ума от разлуки с ним. Ведь они так любили друг друга! Видимо бедная женщина очень тосковала о своем муже, и это повлияло на ее рассудок. «Причем здесь Иисус Христос? Нет, она определенно повредилась в уме!» Пилат решил продолжить чтение в надежде, что Клавдия разъясняет далее свой отказ.
«В своем последнем письме я сообщала тебе, что собираюсь в ближайший Песах посетить Иерушалайим, по заведенному еще у нас с тобой обычаю. Я имела целью быть представленной одному праведнику, по имени Савл, который только что приехал из Дамаска в Иерушалайим, где тотчас же был призван апостолами Петром и Иаковом для работы на ниве Господней.
Начав три года назад свой апостольский путь, он крестился в Иордане, в том самом месте, где некогда сам Иисус Христос крестился у Иоанна Предтечи. Теперь и я намерена отправиться с Савлом в Галилею, чтобы принять крещение из его рук. Жизнь его сама по себе является чудом. Посуди сам, ведь истина открылась человеку, не знавшему Иисуса Христа во время его земной жизни! Разве не есть это свидетельство о том, что не прекращается действие Сына Божья и Духа Господня. Жалею я в этой жизни лишь об одном: почему не произошло с тобой подобного чуда? Ведь ты имел счастье не только видеть Иисуса Христа, но и беседовать с ним довольно продолжительное время! Как я завидую теперь тебе! Но как же мог ты не внять словам его? Не увидеть славу и силу его? Ты мог бы стать счастливейшим из смертных, но предпочел пойти на поводу невежественной толпы, которая даже вины его толком не могла передать тебе. Как мог ты совершить такой грех – повелеть предать казни Сына Божия? Разве могу я после этого жить с тобой в мире и согласии, как жила прежде, пребывая в неведении относительно своего великого греха. Савл открыл мне глаза, и я поняла, как грешна душа моя. Не просила ли я тебя не делать ничего праведнику тому? В то время я сама еще не знала, кто Он, а если бы знала, то, верно, жизни бы не пожалела, чтобы спасти Его.
Засим, прощаюсь с тобою уже навсегда. Не пиши мне более, с этого дня можешь считать себя свободным человеком. Ты еще не стар, вполне может статься, что встретишь приличную женщину и устроишь с ней свое счастье».
Первой мыслью Пилата было желание бросить все и мчаться под чужим именем в Иудею на поиски Клавдии с целью вернуть ее. Привезти силою! Заставить жить с ним! Пилат перечитал письмо и понял, что это ни к чему хорошему не приведет. Вера ее в Христа успела уже настолько окрепнуть, что вырвать ее можно было только с самим сердцем. «Я убью ее, и этого негодника Савла, совратившего жену мою с пути истинного! Я убью их обоих! Хуже мне уже не будет!» Он отправился в порт, чтобы разузнать, как можно тайно выехать из Галлии. Ближайшее торговое судно отправлялось в Египет. Пилат договорился с капитаном о цене, весьма, надо сказать, значительной, и отправился домой за деньгами. Вернувшись поздно вечером на пристань, он стал ждать условленного часа, когда капитан обещал прислать за ним матроса с отплывающего корабля.
Очнулся Пилат утром. Голова его гудела, лицо и одежда были залиты кровью. Денег при нем не оказалось. Видимо, посыльный ударил его по голове и, забрав деньги, скрылся. Может быть, это был сам капитан. Кому хочется наживать неприятности – тайно вывозить опального римлянина с места ссылки?
С этого дня Пилат запил. Тоска его была непереносима. Прислуга вскоре разбежалась, опасаясь побоев, к которым он был весьма склонен во хмелю. Не оставила свой пост лишь старая кухарка, видавшая в своей жизни и не такое. Выпить Пилат мог много, опьянение его имело обычно три стадии. В первой ему делалось ужасно весело, он смеялся без видимых причин и горланил на один и тот же мотив веселые песни легионеров непристойного содержания, которых помнил без числа. Во второй стадии его охватывал столь же беспричинный гнев и раздражение доходившие до лютой ненависти. Он впадал в бешенство и готов был растерзать каждого, кто находился рядом, и уж тогда лучше было не попадаться ему на глаза! Третья стадия была самая безобидная. Пилат падал без чувств там, где сидел, и только могучий храп свидетельствовал о том, что он был еще жив. Чаще всего его возлияния проходили теперь во дворе в тени могучего ясеня, под ним он засыпал, под ним же и просыпался, чтобы тотчас же отправить кухарку за вином.
Спустя какое-то время, счет которому Пилат давно уже потерял, он проснулся после обильного возлияния и стал вспоминать только что увиденный сон, озадачивший его сверх всякой меры. Преданная кухарка терпеливо стояла рядом с его ложем в ожидании распоряжений и денег на закупку очередной порции успокоительного, но хозяин к ее удивлению медлил и словно вообще не замечал ее присутствия.
Пилат увидел себя в Лугдунском лесу. Он стоял, прислонившись спиной к огромному древнему дубу. Перед ним горел костер. Пилат знал, что вот сейчас, сию минуту он взойдет на этот костер, но ему не было страшно, а напротив, он был рад этому и торопил время, зная, что все его муки закончатся в этом огне. Вдруг костер исчез, а вместо него перед Пилатом появился неизвестно откуда древний седой старец в белоснежных одеждах. Он положил свою иссохшую руку на лоб Пилата и что-то тихо заговорил на своем языке, но к удивлению Пилат все понял. «Посмотри на этот древний, могучий дуб, – говорил ему жрец-друид, – белая омела опутала его до самой вершины. Ты должен подняться по его стволу и освободить его дух». Друид подал Пилату золотой серп и сделал знак рукой. Пилат начал подниматься все выше и выше, пока, наконец, не оказался на самой вершине дерева. Ему почудилось, что она упирается прямо в небо, еще немного – и ты уже в гостях у самого Юпитера-Громовержца. Пилат начал освобождать ветви дуба, опутанные омелой, пока не вырубил ее полностью. Священное дерево расправило ветви и словно вздохнуло с облегчением. Дух его был снова свободен от растения-паразита. Пилат спустился на землю и вернул золотой серп жрецу. Друид благодарно кивнул головой и сказал: «Ты, как этот могучий дуб, опутан своим эгоизмом и страстями, словно омелой. Пора тебе вырубить их и освободить свой дух, или умрешь».
«Ну, что? Идти что ли?» – Услышал он слова кухарки. «Куда идти?» – Недоуменно спросил Пилат. «Да за зельем твоим, куда ж еще!» «Иди, иди, да не торопись, – прогнал ее Пилат, – я еще посплю».
«Клавдия, что же мне делать? Ведь я не могу ничего изменить… Случилось то, что случилось. Я приговорил к смерти твоего бога. Ты никогда не простишь мне этого. А если бы я освободил его тогда? Стал бы он богом? Может быть, и не стал… Значит, я помог ему сделаться богом? Так, это не вина моя, а заслуга… Да, он испытал мучения, его распяли на кресте, он умер и воскрес, но это я ему помог! Я! Или нет? Может быть, я был лишь игрушкой в чьих-то более могущественных руках? По своей ли воле я действовал тогда, или все уже было предрешено? Страшно подумать об этом… Но как бы то ни было, его будут помнить всегда, ему будут поклоняться, возносить молитвы, приносить жертвы. Его имя станет священным, это будет имя бога. Но когда будут вспоминать его, будут вспоминать и меня, пусть даже проклиная! Мы неотделимы теперь друг от друга. Мы заложники будущих поколений… Он и я – мы всегда теперь будем вместе…»
И вдруг, словно чей-то голос произнес у него в голове одно только слово: «Цикута». «А? Что? – Переспросил Пилат, – причем тут цикута? Кто это сказал?» Он вспомнил, что действительно купил когда-то в одной из поездок в Грецию мешочек цикуты. Его привлекли легенды, которые были связаны с этим ядом. В зависимости от разведения, он обладал широким набором возможностей. Продавец рассказал ему, что греческие гетеры мазали тертой цикутой груди для увеличения их размера, а жрецы Деметры втирали перед элевсинскими мистериями особую кашицу из свежей цикуты в лобок, чтобы, вызвав мгновенное семяизвержение, избежать возбуждения и любовного томления, связанного со многими оргиастическими обрядами. Сократа казнили, дав ему выпить яд, приготовленный из высушенного сока цикуты… «Да, – прошептал Пилат, – придется прервать это бессмысленное существование… Жизнь не имеет для меня уже никакого смысла, зачем же продлевать ее? Только бы найти этот мешочек с цикутой! Он должен быть где-то в сундуке с книгами, на самом дне, там есть потайное отделение… и рецепт приготовления яда в том же мешочке… Зачем я тогда купил все это у грека? Должно быть, предчувствовал, что жизнь в один прекрасный момент станет невыносимой и придется прервать ее… Клавдия, я не могу поверить в твоего бога, прости меня, но я могу, лишив себя жизни, убить в себе язычника. Если следовать учению о переселении душ, о котором говорят индусы и греки, и твои иудеи, мы когда-нибудь обязательно встретимся с тобой, и тогда ты не поставишь мне в вину убийство твоего бога, я буду чист перед тобой, а, может быть, и сам смогу в него поверить…».





























ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЧТО ВВЕРХУ, ТО И ВНИЗУ

Справедливость и Милосердие
 
Безгранична Любовь и Милость Отца к чадам Его, бесконечны Его щедроты. Эйн Соф изливает Свой свет на творение Свое, но способно ли оно принять столько Любви и вместить столько Света?
Творец создал состояние, которое называется Бесконечностью. Он сотворил все самым идеальным образом, и творение пребывает там в самом совершенном положении. Однако так ли чувствует себя творение? Его ощущения в мире Бесконечности зависят от того, насколько оно готово воспринять данный мир.
У Творца есть только одна мысль, кроме нее ничего нет, и эта мысль включает в себя все. Это Замысел насладить творения. Кто эти творения? Те, кто находятся внутри Его мысли. Какое наслаждение они должны получить, согласно этой мысли? То, что находится внутри этой мысли. Как это происходит? Точно так, как заложено в этой мысли. Все находится в ней, кроме нее со стороны Творца ничего нет. С Его стороны направлено вовне только одно действие – мысль, согласно этому Он и называется Творец. Не думайте, что здесь существует какое-то действие, некий процесс. Ничего нет. Некто, Кого мы называет Творец, создал такую действительность, которую мы называем реальностью, мирозданием. В чем суть Его Замысла? Он вышел и немедленно установился.
 Если открываются изъяны в действии, совершенном Творцом, то они - результат этого Замысла, а сам он является и мыслью, и действием, и исполнением, и целью – все заключено в нем. Если сейчас мы обнаруживаем там ущербность, противоречия, нечистоту, то это Его непосредственное действие.
Однако как же Он мог это сделать? Если Он Сам вечный, совершенный, бесконечный, Творец, то, как смог создать столь несовершенные вещи? Если это определенный порядок действий, установленный с целью образумить творение – тогда подобное несовершенство допустимо. Если все заключено в одной мысли, то это сделал Он непосредственно, своим прямым действием, в котором не существует начала, середины и конца. Все три состояния созданы одномоментно и находятся в одной точке.
Со стороны Творца реальность определена и к этому абсолютно нечего добавить. Со стороны творения, видимо, должны быть дополнения. Потому что способность почувствовать наслаждение – зависит только от него самого. Невозможно почувствовать наслаждение без желания к этому, его творение должно развить его самостоятельно, согласно правилу: «Нет насилия в духовном».
Наслаждение чувствуется настолько, насколько сосуд души – кли - творения готов его воспринять, и, тем самым, ощутить Замыла Творца.
Почему Творец желает, чтобы творение захотело? Потому что без желания оно не сможет испытать наслаждение. Ведь Творец не создал Себя, Свой свет, Он создал только единственное начальное желание, которое потом самостоятельно разовьется и само захочет постичь Творца и Его свет. Кроме Творца есть только желание к Нему, и не более того. Так, что же мы ощущаем как наслаждение? - Творца. Что такое свет? - Творец. Что создано, кроме Него? - Только желание ощутить Его.
Мы пребываем в мире Бесконечности, только не понимаем этого, потому что почувствовать его можно лишь уподобившись ему по свойствам.
Бесконечность – это безграничная отдача. В тот момент, когда такое желание появляется у творения, оно чувствует это.
Все в мире Бесконечности, включая и сфирот, имеет свою пару, «другую сторону». «Есть десять венцов веры вверху, и есть десять венцов грязного колдовства внизу».
Свет и тень не могут существовать друг без друга. Постичь их можно, только сравнив одно с другим, но тот, кто умеет управлять тьмой, не умеет управлять светом.
Если справедливость и правосудие не уравновешены любовью и состраданием, они производят искажение, становясь жестокостью.
Гнев – это всегда тьма. Он ослепляет, он застилает глаза и не дает увидеть истинную природу вещей. Когда он направляет руку правосудия, оно идет по ложному пути, уводя в сторону от Справедливости, заставляя забыть о Любви и Милосердии.
Однако - что вверху, то и внизу…

Ревекка

Ривка была очень хороша собой. Она напоминала свежий крепкий розовый бутон, обещающий в скором времени распуститься прекрасным благоухающим цветком. Природа не пожалела красок, создавая ее лицо, хотя сама она едва ли догадывалась о своей красоте. В их бедном домишке не было зеркал, как, впрочем, и во всех других домах, куда Ривка заглядывала, чтобы навестить подруг. Нельзя сказать, чтобы девушка никогда не видела своего отражения, ведь она ежедневно ходила умываться на берег озера Кинерет, но вид собственного лица, запечатленного на глади вод, не вызывал у нее никакого интереса.
Зато большой интерес вызывали у Ривки обитатели озера – крупные, серебристые рыбы, лениво толпящиеся у самого берега. Ривка дружила с рыбами с тех пор, как помнила себя. Она часами могла стоять на берегу, подкармливать их и разговаривать с ними. В этом месте берег вдавался в озеро небольшим мыском, образуя маленькую заводь, и тут всегда скапливалось многочисленное рыбье поголовье. Жители поселка, перегородив эту естественную лагуну, устроили запруду и ловили рыбу корзинами, но не более того, чем было необходимо, чтобы прокормиться. Так делал и отец Ривки, каждый раз благодаря Адоная за возможность иметь пищу для многочисленного семейства. Еще совсем крошкой отец брал ее с собой, и она терпеливо ждала его на берегу. Потом Ривка стала приходить сюда одна, прикармливала жителей вод, заботливо собранными со стола крошками, оставшимися после еды. Ей нравилось наблюдать, как крупные рыбы степенно, с большим достоинством, словно делая ей одолжение, берут пищу круглыми беззубыми ртами, не суетясь и не отталкивая друг друга. А потом виляют легонько вуалями хвостов, будто благодарят девочку за угощение.
Ривка поверяла рыбам все свои мысли и секреты, зная, что они никому не смогут их разболтать. Ей нравилось, что они никогда не возражали ей и не высмеивали ее наивные рассуждения, а мало ли что придет порой в юную горячую головку! Сегодня у Ривки была для рыб особенная новость. «Завтра состоится моя помолвка, – сообщила она с гордостью, – я стану взрослой женщиной и уже не смогу приходить к вам так часто, как раньше, ведь у меня появится много новых обязанностей и забот. А потом у меня родятся дети, и я буду приводить их сюда, научу разговаривать с вами и кормить вас». Рыбы внимательно слушали девушку, блестя на солнце широкими чешуйчатыми спинками и важно виляя хвостами, словно радуясь за нее.
Ривка была шестнадцатым ребенком в семье. Господь, дав ей жизнь, забрал взамен жизнь ее матери. Отец, единственный кузнец на все их небольшое поселение, будучи еще человеком нестарым, женился вскоре после смерти матери своих детей на молодой женщине из Самарии. Но брак этот не был благословенным, новая жена отца оказалась бесплодной, что считалось величайшим несчастьем для всякой еврейской замужней женщины. Большего наказания Адонай не мог бы послать ей. Продолжение рода – акт исполнения божественной воли, первоисточник жизни, дыхание Господне, ибо сказано в книге Бытия: «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа».
Ривка, несмотря на свои шестнадцать лет, уже знала, что, хотя ребенок и родится от близости мужчины и женщины, но подлинный источник новой жизни – Бог, а супруги только исполнители Его Закона. Дети – самое драгоценное из всех земных сокровищ, и относиться к ним родители должны возвышенно и трепетно, ибо они спасители заблуждающегося и грешащего человечества. Если родители правильно воспитают детей своих, то могут искупить собственные грехи, исправить совершенные ошибки. У Ривки не было пока на совести грехов и ошибок, но она очень серьезно относилась уже к своему будущему материнству, так как не раз слышала от взрослых женщин, что через малого ребенка льется в мир божественная благодать вечного обновления и продления жизни.
«У меня будет много детей, – важно заверила Ривка своих слушателей, – столько, сколько захочет Адонай. Ведь вам он тоже посылает много детей, иначе вы давно бы уже перевелись в этой запруде». Ей опять показалось, что рыбы согласно завиляли хвостами в ответ. Девушка весело засмеялась и, помахав рыбам рукой, побежала домой.
Ривка была существом жизнерадостным, она любила мир, который создал Господь за шесть дней творения, поклонялась Самому Творцу по тем Законам, что Он оставил своему народу, любила всякую былинку в этом мире, каждый холм, и озеро, и реку Иордан, вытекающую из этого озера как раз в том месте, где жила ее семья. Никто никогда не говорил с ней об истории ее народа, но Ривка знала Тору и ежедневно читала отрывки из нее, она исправно посещала синагогу и с двенадцати лет – со дня своего совершеннолетия – строго соблюдала все божественные заповеди. Она ясно представляла себе место женщины и ее обязанности в семье, но если бы кто-нибудь спросил ее сейчас, рада ли она своему предстоящему замужеству, любит ли она своего жениха, девушка очень бы удивилась подобному вопросу. А как же может быть иначе? Раз она любит весь мир, в котором живет и который еще ни разу не причинил ей зла, всех людей, ее окружающих, значит, она любит, в том числе, и своего жениха! Как же можно сомневаться в этом? «Я одинаково люблю все, что создал Господь, но более всего Его Самого!» – возможно ответила бы девушка.

Помолвка

Ривка подошла к своему дому в самом благостном настроении, какое всегда испытывала после похода к озеру. Она давно заметила, что священные воды Кинерета успокаивают ее, придают сил и энергии. Ей очень хотелось научиться плавать, но Ривка панически, необъяснимо боялась глубины, словно где-то в тайниках памяти гнездилось страшное воспоминание, связанное с ощущением смертельной опасности и боли. Животный ужас приближающейся гибели поднимался из самых недр ее существа и заволакивал мозг черным туманом неотвратимой беды. При одной мысли о погружении с головой у Ривки словно тисками сжимали сердце. Несколько раз она заставляла себя медленно входить в озеро, но как только вода доходила ей до шеи, у девушки начинался инстинктивный приступ удушья, кололо в висках и немели губы.
На пороге дома ее чуть не сшибла с ног выбежавшая оттуда Рода. Ривке показалось, что щеки мачехи пылают, а глаза полны слез. Она отвернула от девушки лицо и сказала резко: «Где это ты запропастилась? Твой жених ждет тебя уже больше часа! Я устала развлекать его разговорами. Иди быстрее, он хочет поговорить с тобой о завтрашней церемонии!» Рода удалилась так быстро, что Ривка даже не успела ничего сказать в свое оправдание. Ей вообще было неприятно оправдываться, но Рода всякий раз умудрялась непостижимым образом внушить ей чувство вины. Их отношения с самого первого дня складывались не лучшим образом. Ривке было чуть больше года, когда отец привел в дом молодую жену. Девочка потянулась к мачехе, но та всякий раз уклонялась от более тесного общения с падчерицей, делая лишь то, что необходимо для ее воспитания и здоровья.
В том маленьком местечке, где они жили, не так-то просто было сыскать женщину, пожелавшую взвалить на свои плечи столь много численное семейство, потому кузнец, помыкавшись, и взял в жены самарянку. Рода слыла между жителями селения женщиной, имеющий дурной глаз. Ривка не раз слышала разговоры, что с ее приходом в их семью, дом, бывший при жизни матери одним из самых открытых и гостеприимных, все стали постепенно обходить стороной. Отец же, словно не замечал этого отчуждения бывших друзей и соседей, а они говорили, что Рода сглазила веселого кузнеца.
Ривка еще мгновение недоуменно смотрела вслед удаляющейся быстрыми шагами мачехе и вошла в дом. Натан действительно ждал свою невесту довольно давно. Ривка застала его за чтением Талмуда и приветствовала, как подобает случаю. Натан встал, аккуратно положил книгу на место и почтительно поздоровался с девушкой.
- Я уже собирался уходить и не надеялся дождаться тебя, но мне необходимо говорить с тобой, и я решил набраться терпения.
- Извини, я была на озере… там так незаметно пролетает время! Мне казалось, что прошло всего несколько минут… Я слушаю тебя.
- Завтра состоится наша помолвка, где мы должны подписать взаимное обязательство жениха и невесты о вступлении в брак.
- Я знаю, – сказала девушка удивленно, – разве что-то изменилось?
- Нет, – Натан немного замялся, прежде чем продолжить разговор, – есть вещи, в которые обычно посвящает девушку мать… Я пытался объяснить твоей мачехе, что теперь она обязана поговорить с тобой на эту тему, но странные слова услышал я в ответ.
- Что же она сказала? – спросила Ривка, и голос ее немного дрогнул, – я встретила ее возле дома… мне показалось, что Рода чем-то расстроена…
- Давай не будем говорить о Роде, поговорим лучше о нас. Видишь ли, сыграть свадьбу мы сможем не раньше, чем через год после составления свидетельства о тенаим, расторгнуть которое порой сложнее, чем сам брак, и потому наша помолвка приравнивается к брачному союзу. Я не накопил еще достаточно денег, чтобы совершить обряд бракосочетания подобающим образом. Ведь для заключения брака мне необходимо соблюсти четыре непременных условия: составить брачный контракт, найти свидетелей, преподнести тебе ценный свадебный подарок и исполнить ритуал с обручальным кольцом… В данный момент у меня не будет возможности осуществить все эти требования. Мне необходимо срочно уехать… но я хотел бы, чтобы ты уехала со мной. Потому я так тороплюсь с помолвкой. Но ты не должна сомневаться, я оформлю кетубу как подобает по всем законам, как это принято среди сыновей и дочерей Израиля. С завтрашнего дня я обязуюсь заботиться о тебе и уважать тебя, храня свою чистоту и преданность.
Ривка выслушала жениха со всей серьезностью, а когда он закончил свои пояснения, спросила немного разочарованно:
- Значит, я не смогу еще иметь детей?
Натан улыбнулся наивности девушки и сказал мягко, взяв ее за руку:
- Отчего же? Мы будем жить вместе как муж и жена. Ребенок, родившийся в период между помолвкой и брачной церемонией считается законнорожденным. Документ, который мы подпишем завтра, очень важный. Он дает нам право вести открыто супружескую жизнь. Именно это я и хотел тебе объяснить.
Ривку, казалось, успокоили слова жениха. Она помолчала немного, словно обдумывая все услышанное, а потом спросила с детским любопытством:
- А куда мы поедем? Это будет большой город?
- Для начала в Назарет, – ответил Натан и лицо его слегка омрачилось, – там живет мой старший брат, он обещал одолжить мне немного денег на дорогу, потом, возможно, в Иерусалим… Как скажет равви… Но не исключено, что и в Гранаду… Но это будет уже после заключения брака.
- Гранаду? А это далеко? – Спросила Ривка со все возрастающим интересом, – я никогда не слышала такого названия.
- Далеко… в Испании. Готова ли ты последовать за мной?
- Почему ты спрашиваешь? Разве не сказано в Писании «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть»? Или ты усомнился во мне?
Натан ничего не сказал ей в ответ, а только благодарно посмотрел в глаза девушки.
«Равви прав, кажется, я сделал удачный выбор. Она будет мне хорошей женой, – радостно думал Натан, возвращаясь от невесты, – хотел бы я сделать ее счастливой, только все в руках Господа, особенно моя жизнь…»

Натан

На смену радостным мыслям пришли более практичные. В глубине души Натан испытывал сильное сомнение в своем намерении, женившись на Ривке, увезти ее в Испанию из мест, где она выросла и где сформировалась ее личность. А в том, что его невеста личность – несмотря на свой юный и невинный возраст, – Натан не сомневался. Его тревогу вызывали два обстоятельства: во-первых, женщина у евреев, как нигде в мире, занимает высокое и почетное положение, и обеспечить жене это положение в Европе будет делом совсем не легким, а во-вторых, в их селении не проживали христиане. Натан был уверен, что его невеста едва ли даже слышала о них. Всю свою недолгую жизнь прожив бок о бок с простыми магометанами, настроенными, надо сказать весьма миролюбиво и дружелюбно, девушка и понятия не имела, как обстоят дела в большом мире, куда он собирается ее перевезти. Но выбор у него был невелик.
Натан был намного старше Ривки. В ближайший праздник Кущей ему исполнится сорок лет. Для него наступление этой даты имело огромное значение, она должна была коренным образом изменить всю его жизнь. Так сказал ему Учитель, в дом которого Натан теперь и направился, желая обсудить с ним, как в дальнейшем следует поступать.
Натан был человеком широко образованным, что вовсе не выглядело странным среди представителей его племени, где грамотность мужчин была почти поголовной, а ученость являлась идеалом. Ученый человек был в его времена личностью весьма уважаемой, и потому Натан отлично разбирался в вопросах, касающихся почти всех областей духовной, политической и экономической жизни современного ему общества и превосходно знал историю своего народа. К этому времени окончательно сформировалась Галаха – система этического и религиозного уклада жизни и правовых норм, на которой и основывалось существование еврейского общества. Галаха развилась на толковании Торы методами самыми различными – от логических умозаключений до косвенных ассоциативных выводов, вызванных глубинным постижением самого текста.
У Натана был свой законоучитель, достигший к этому времени весьма преклонных лет, хотя был еще весьма крепок телом. Он отличался проницательным умом, глубочайшей мудростью и в совершенстве знал каббалистические труды, но более всего восхищала Натана его уникальная память. Евреи издревле трепетно относились к самому процессу получения знаний. Изучение закона и священных книг считалось на протяжении трех тысяч лет одной из величайших ценностей религии, а мудрец-законоучитель был наиболее почетной и обожаемой личностью. Натан далеко не сразу понял, как повезло ему в жизни: обрести в таком крошечном, захудалом селении, как то, в котором он жил, столь выдающегося Учителя, было, само по себе, случаем незаурядным. Натан проводил с ним очень много времени, можно даже сказать, что он постоянно находился при Учителе, обслуживал его в свободное от совместных занятий время, водил на прогулки, приносил еду, так как парализованная раббанит была уже несколько лет прикована к постели.
С самых юных лет Натан задавался вопросами о многообразии религиозных убеждений. «Зачем существует столько религий, если Бог один? Ведь это так просто и разумно – жить по Его закону!» Учитель объяснил ему, что когда-то давно иудеям приходилось противостоять только языческому миру, и противостояние это зачастую оборачивалось для многобожников принятием единого Бога иудеев, но сейчас все стало намного сложнее. Их монотеизм столкнулся теперь с христианством и исламом. Натан задал тогда Раву, казавшийся ему теперь наивным, вопрос: «Но ведь христианство порождено иудаизмом одиннадцать веков назад, а Магомет, пророк Аллаха, на первых этапах своей деятельности находился под большим влиянием еврейского вероучения и даже считал себя продолжателем дела пророков. В чем же причина такого расхождения в вероучениях теперь? Откуда пошло гонение на иудеев?» «Магомет надеялся, что евреи последуют за ним, а, разочаровавшись, стал врагом иудаизма, проявив исключительную жестокость, лицемерие и коварство, – ответил ему Учитель, – а что касаемо до христианства, то, выйдя из недр иудаизма, оно постепенно все больше отдалялось от его основ, становясь все более непримиримым противником. Христиане считают, что мы распяли их бога. Евреи же почитают Закон и порядок превыше всего, считая их исполнение важнейшей добродетелью, но не все понимают, что для еврея Закон и есть религия! А почитание его как святыни с нашей точки зрения – жизненная необходимость всякого народа, желающего жить нормальной общественной жизнью». По мнению Натана все эти разногласия не выглядели убедительными. Истово почитая единого Бога, как бы Он ни назывался, проливать такое количество невинной крови? Разумно ли это? Разве нельзя богословам договориться меж собой и повести свои народы ко благу и добру?
Сегодня Натану хотелось многое обсудить с Учителем. Однако было еще одно – и досадное – обстоятельство, по поводу которого ему нужен был мудрый совет равви. Случилось нечто в доме невесты… Еще до ее прихода… и связано это происшествие было с Родой, мачехой Ривки.
 


Учитель

- Я обучил тебя всему, что знал сам, – сказал Рав, ласково глядя в глаза Натану, – ты приближаешься к возрасту, когда человек получает право постигать тайны Торы, ибо только женатые мужчины старше сорока лет допускаются к постижению этих знаний.
- Ты и раньше говорил мне об этом, Учитель, если бы ты знал, с каким нетерпением я жду наступления этого благословенного момента! Разве не потому я женюсь? Мне только жаль, что тебя не будет рядом со мной там, куда надлежит мне поехать. Где выбрать себе нового законоучителя? Ты обещал сказать мне это сегодня.
- Прежде, чем ты выберешь место, необходимо подумать о поприще, на котором ты сможешь приложить максимально свои знания, ибо накапливать их и не иметь возможности использовать на благо людей бессмысленно. Сегодня множество наших братьев рассеяны по разным странам, как в христианских, так и в мусульманских государствах, но все они тесно связаны меж собой и хранят свои древние традиции. Где бы ты ни обосновался, тебе придется жить в городе, таких селений, как это, сейчас почти не осталось, сельским хозяйством и скотоводством – нашими исконными промыслами – теперь никто не занимается. Во всех странах рассеяния, наряду с общественной деятельностью, евреи продолжают трудиться над изучением и комментированием своих священных книг и достигли в этом немалых успехов, там издаются Библия и Талмуд, и везде есть законоучителя. Это сплачивает наш рассеянный народ в единую нацию и даже оказывает значительное влияние на философию других народов.
- Скажи мне, Учитель, почему Творец не говорит больше с нами, как в древние времена?
- Один раввин ответил на вопрос своего ученика «Почему раньше Бог часто являлся людям, а теперь никто никогда не видит Его?», - сказал учитель, улыбнувшись: «Просто не осталось никого, кто умеет правильно кланяться». Теперь Господь говорит с нами преимущественно в сновидениях или просто в видениях, но мы не всегда слышим Его. Сейчас законоучителя пытаются возродить древнюю мистическую науку, которая называется каббала, она крепнет и развивается. Воссоздаются древние тексты, передаваемые прежде из уст в уста от учителя ученику, и они оказывают большое влияние на духовную жизнь всей Европы. Когда-то люди приняли христианство, как попытку уйти от бессмысленности существования, прельстившись обещанием Царствия Божия. Христиане обещали всем, кто присутствовал при распятии Иисуса, скорый Конец Света, предсказывали великую битву, в которой Армагеддон будет разбит Тутмосом третьим, и все нехристиане обретут вечную смерть, а христиане будут бесконечно жить на Земле, где вновь воцарится рай. Это была обольстительная доктрина, объясняющая во многом успех христианства, но имеющая мало общего с чаяниями ее основателя. Конец Света не наступил, как ты знаешь, а желание выйти за пределы обыденной жизни с ее бесконечной тяжкой борьбой за существование осталось. Чувствительный человек всегда ощущает рутину повседневности как тяжкий груз и путы души. Страдания непреходящи. Учти к тому же, что христианская Европа в большинстве своем невежественна. Ты же владеешь арабским, латынью, греческим и можешь переводить на эти языки наши священные тексты с целью распространения их во многих других странах.
- Какой смысл переводить наши священные тексты и предлагать их людям, не верящим в единого Бога? Не могу понять, для чего им понадобилось так искажать наш Закон в своем христианском учении? Хотелось бы мне посмотреть в глаза этому Иисусу из Назарета, по-моему никто не понял его тогда… А я бы понял…
Учитель странно взглянул на Натана и очень тихо, словно сам себе, произнес:
- Ты смотрел ему в глаза, ты боялся его, ты ему почти поверил… – а потом добавил, торжественно возвысив голос, – когда тебе станет ясен космический смысл мистерии, происходивший в те далекие времена, многое откроется твоему сердцу и уму…
- Что ты хочешь сказать, учитель? – Воскликнул Натан, побледнев, – я тебя не понимаю!
- Придет время, и ты все поймешь. Наберись терпения. Давай лучше вернемся к нашему разговору о твоем поприще. Если ты решишь обосноваться в Испании, я дам тебе рекомендательное письмо к моему другу, который является учеником самого великого рабби Шмуэля ибн Нагрила, прозванного за выдающиеся качества ума Ганагидом – предводителем. В свое время вокруг него сгруппировалась еврейская и арабская интеллигенция Испании. Они необычайно щедры к бедным и с большой готовностью помогают нуждающимся в покровительстве ученым, а тебе это может очень пригодиться на первых порах. Только имей в виду, что ты с тем же успехом можешь избрать местом приложения своих творческих сил Иерусалимскую академию. Там у меня тоже есть друзья, которым я могу рекомендовать тебя в качестве своего лучшего ученика. И если ты хочешь знать мое мнение, то лучше всего тебе остаться в Палестине. Мы относимся к нашей древней родине с любовью и преданностью, как к святой земле, верим в грядущее освобождение еврейского народа, в его «возвращение в Сион». Наш народ связывает с этим надежду на искупление всего человеческого рода. Хвала Творцу, мусульмане открыли нам доступ в Иерусалим, которого наш народ был лишен во времена захвата Израиля Римом. Воспользуйся этим. Отдай все свои силы и разум на благо нашего народа.
- Равви, почему же ты сам не едешь в Иерусалим? Ты мог бы создать там свою школу. А вместо этого ты прозябаешь в этом крохотном, никому не известном уголке земли в полном забвении и бездействии?
- Что знаешь ты о моем деле? Может быть, мое пребывание тут вызвано великой необходимостью. Не нам судить о промысле Творца. Иногда важнее вывести в люди одного мудреца, чем держать школу, посещаемую лентяями и невеждами. И потом… в этом месте я родился и тут хочу быть похоронен. Я счастливый человек, мне дарована возможность жить и умереть на родине, не изведав горечи изгнания и жалкого существования на чужбине. К тому же, как ты знаешь, жена моя безнадежно больна, там она будет чувствовать себя намного хуже, я в этом уверен. Я не имею права подвергать ее тяготам, связанным с переездом на новое место, они могу стать губительными для моей бедной Ахувы.
Натан и учитель некоторое время сидели молча. Каждый думал о своем и не мешал думать другому. Наконец Натан набрался смелости и задал учителю еще один вопрос, который мучил его с момента посещения дома Ривки.
- Учитель, сегодня, когда я ждал свою невесту, ее мачеха пыталась соблазнить меня… Я все думаю, в чем моя вина, какой повод я дал ей для подобного поведения?
- Вполне возможно, что эта женщина обладает невероятной интуицией. Она могла уловить в твоей душе память о прежних кругооборотах жизней …, прочитать твои решимот… Уверен, что вы с ней не раз встречались в пошлых Гильгулим… и даже могли быть очень близкими людьми. Остерегайся ее и старайся не оставаться с ней наедине.
- А тебе известно, кем я был в прошлой жизни? – Спросил Натан с волнением.
- Ты спрашивал меня, отчего я прозябаю в этом крохотном, никому не известном уголке земли в полном забвении и бездействии, – произнес учитель, внимательно глядя в глаза Натану, – из-за тебя. Чтобы твоя душа снова не сбилась с пути и не исказила свет Творца. Да, я знаю, кем ты был прежде. Когда-нибудь узнаешь и ты, сколько раз вынужден был сходить в этот мир и какие жизни прожил. Сейчас вы снова собрались все вместе, и моя задача помочь тебе подняться к твоему корню из самого низкого места. Именно изучение каббалы поможет тебе в этом. Каббала позволяет достичь корня души в мире Бесконечности, достичь цели творения. Все дело в выборе пути, а их два: путь страданий и путь каббалы. Это зависит от твоей свободной воли, пришла пора сделать выбор. Слово «каббала» означает «лекабель» - «получать». Получать, и все!» В жизни каждого человека наступает момент прозрения, и он начинает понимать, осознавать свою полную беспомощность относительно всего этого мира, ощущать свое одиночество. Тут даже не нужны особые знания, для этого достаточно лишь стремление познать все, которое рождается в нас постепенно. Ты уже обладаешь им.
 Каббалисты говорят, что вся история человечества есть ни что иное, как нисхождение на землю одних и тех же душ и облачение их в тела. Из поколения в поколение, из кругооборота в кругооборот души нисходят в наш мир, чтобы в каждой жизни получить дополнительный опыт, накопить добавочные знания, разочарования, и ощутить, в конечном счете, свою полную несостоятельность и абсолютное непонимание цели собственного существования.
Это необходимо для того, чтобы, действительно, из самой глубины сердца человек мог, наконец, спросить: «Для чего я и все вокруг меня?» Когда он задает этот вопрос не наигранно, не под давлением каких-то страшных обстоятельств, а искренне, в результате серьезных раздумий над всем происходящим, это означает, что человек уже готов приступить к освоению Каббалы. Потому что только постижение Высшего мира, откуда низошла его душа, где находится начало и конец всего пути, даст ему ответ на этот вопрос.



Рода

Менее всех тяготилась своим бесплодием сама Рода, так как она терпеть не могла грудных младенцев. Это вечно орущее и требующее неусыпного внимания и полной отдачи сил племя раздражало ее до крайности! К тому же беременность обезображивает фигуру, а формы Роды были великолепны, и подтверждение тому она постоянно читала в восхищенных взглядах не только молодых мужчин, но и стариков. Ее фигура напоминала оживший мрамор, из которого великий скульптор изваял богиню Анадиамену, обессмертив этим произведением свое имя.
Одной из главных причин, почему Рода вышла замуж за многодетного кузнеца, как раз и явилось то, что дом его был уже переполнен потомством всех возрастов обоего пола, и она понимала, что муж не станет сильно огорчаться, если новая жена не нарожает ему еще столько же. Кузнец огорчался, но не настаивал. Он только не мог понять, как эта молодая здоровая женщина ухитряется избегать беременности, ибо в глубине души чувствовал, что она вовсе не была бесплодной. Еще одним поводом согласиться на столь хлопотливое замужество было то, что предложение, сделанное кузнецом, оказалось единственным: женихи, не смотря на ее привлекательную внешность, не толпились у ее дверей, соперничая за руку и сердце. Посему, сказать, что Рода сделала удачный выбор, было бы погрешить против очевидного. Выбора-то у нее как раз и не было.
Рода не знала своих родителей, с самого рождения ее воспитывала тетка, незамужняя сестра матери. Отец девочки, согласно семейному преданию, был сириец, родом из Тира. Он едва ли подозревал о существовании дочери. Мать бросила малютку, как только та появилась на божий свет, и едва оправившись после родовой горячки, бесследно исчезла из ее жизни. Жалкое существование, на которое родители обрекли дочь, вызывало такой приступ ненависти в ее душе, что становилось темно в глазах, а сердце начинало бешено колотиться в детской груди. Тетка Роды была знахаркой, гадала на картинках, что давало им скудное пропитание. Это и была вся наука, которую бедная женщина могла передать племяннице, оказавшейся весьма восприимчивой ко всякой магии и ведовству. В дом, где на отшибе жили две эти женщины, люди приходили только с большой бедой, да и то в последнюю очередь, когда все другие возможности были исчерпаны. У них никогда не бывало на столе вкусной еды, даже в Песах или в праздник Кущей, веселых гостей, преданных друзей, запаса денег. Рода даже не знала дня, когда она появилась на свет, а тетка, как ни старалась, не могла его припомнить. Она только говорила: «Уж точно, что это был не шаббат!», - и раскладывала свои картинки, чтобы выведать у них судьбу племянницы. Потому и не было у красавицы Роды женихов.
Поначалу юная девушка печалилась, ибо сердце ее от природы не было жестоким, но шли годы, и она обозлилась на весь белый свет. Ей страстно хотелось двух вещей: жить в большом городе и быть очень богатой, иметь красивые платья и множество драгоценностей. Разве красота ее не заслуживает дорогого обрамления? Когда вдовеющий уже не первый год немолодой кузнец позвал ее замуж, Рода, хотя и с большой неохотой, взвесив все преимущества и недостатки этого брака, согласилась. Кузнец не был богат, но в его доме имелся прочный достаток, и он слыл очень уважаемым человеком. Конечно, с мечтой о жизни в большом городе пришлось распрощаться, но коварная Рода пообещала себе, что это лишь временная отсрочка. «Я накоплю денег и сбегу от него, – пообещала она себе, – буду экономить и постараюсь, чтобы этого никто не заметил. Поживем – увидим, может быть, еще не все потеряно, и мне подвернется случай переменить судьбу…» Но случай не поворачивался долго.
Почти все дети кузнеца в свой черед обзавелись семьями и выпорхнули из родительского дома. Наконец, настал черед самой последней дочери выйти замуж. Ривка сделала, по мнению мачехи, весьма удачный выбор.
Натана Рода приметила еще за несколько лет до своего замужества и никогда не упускала возможности попасться ему на глаза. Натан же, казалось, вообще не помышлял о браке. В селении о нем говорили, что он решил посвятить себя толкованию Закона и пророков. Рода, убедившись, что один из самых красивых юношей в округе не поддается на ее уловки и ухищрения, оставила мечту привлечь его внимание. Выйдя замуж за кузнеца, она на некоторое время смирилась со своим положением, но когда узнала, что Натан сделал предложение ее падчерице, изумилась и взревновала смертельно. Никогда не питая особой любви к детям своего мужа, Рода все же относилась к ним с должным терпением и внешне, не проявляя любви, не выказывала и пренебрежения своими обязанностями мачехи. Ривку же она теперь ненавидела всем сердцем и поклялась не допустить этого брака. Однако судьба, казалось, решила помешать ее планам, ей все никак не удавалось остаться с Натаном один на один. И вот, наконец, такой случай представился.
Рода понимала, что времени у нее немного, и потому не стала тратить его даром. Она обрушила на Натана такой ураган любви, приводила такие доводы в пользу их сожительства, что другой на его месте, возможно, и не устоял бы. Натан сначала испугался, что мачеха его невесты попросту сошла с ума, но Рода заявила, что любит его уже много лет и подробно описала каждую, самую мимолетную их встречу.
- Мне тридцать три года, красота моя еще в самом расцвете, я зрелая разумная женщина, увези меня отсюда, я буду обожать тебя всю жизнь и создам все условия, чтобы ты мог жить в свое удовольствие. Я скопила немного денег, на первое время жизни в любом городе нам этого хватит, и еще у меня есть кое-какие украшения, все это я отдам тебе. Зачем тебе эта глупая девчонка? Разве она умеет любить? Да она понятия не имеет, что это значит!
- Да, – согласился Натан, – возможно, ты права, но она не умеет и ненавидеть, она любит весь мир, который ее окружает, а это гораздо важнее, чем любить одного человека, а остальных презирать.
Рода попыталась соблазнить Натана с помощью ласк, она делала это весьма искусно, и в какое-то мгновение Натану показалось, что все это уже было с ним однажды. Он с силой потер виски и зажмурился. «Элоким, что со мной? Помоги мне побороть свою плоть, избавь меня от искушения, – взмолился он, – разве имею я право даже слушать эту женщину? Они безумна! Мне надо бежать из этого дома!»
Он с силой оттолкнул Роду. В этот момент они услышали за окном пение приближающейся Ривки. Натан возблагодарил Творца за спасение, а из глаз Роды от злости брызнули слезы. «Я не допущу вашей помолвки, ты не будешь счастлив с этой девчонкой», – в сердцах крикнула она и выскочила на улицу. Натан взял в руки Талмуд и сделал попытку успокоиться, хотя бы в оставшиеся несколько секунд. Ему было противно, что он прибегает в такой момент к помощи священной книги, он внутренне молил Творца простить ему этот грех.

Чернокнижницы

Ноги сами принесли Роду к дому тетки. А куда еще могла она пойти в трудную минуту своей жизни! Подруг у нее никогда не водилось. Только тетка и была… Единственный близкий человек на всем свете. Она заменила ей мать, и советовалась с ней Рода всякий раз, когда оказывалась в безвыходном положении. «Давно не была я тут, – подумала Рода, – жива ли она? Может, померла уже от голода… Хотя я раз в месяц посылаю ей немного денег и кое-что из еды с соседским мальчишкой, что пасет наш скот. Он бы сказал мне, если бы что-нибудь случилось». Рода вздохнула и, пригнув голову, чтобы не ушибиться о притолоку, вошла в покосившийся домишко.
Подождав, когда глаза привыкнут к полумраку, Рода оглядела коморку и заметила на лежанке в дальнем углу тетку. «Умерла что ли? Или спит?» – промелькнуло у нее в голове, и она окликнула ее по имени. Маленькое, сухонькое существо проворно выскользнуло из-под вороха тряпья и радостно залепетало:
- Родка, девочка моя, я уж не чаяла, что увижу тебя еще раз. Думала, умру и не поговорю с тобой пред смертью, а мне надо много тебе сказать… Садись, садись к столу, я сейчас свету добавлю.
 Старуха, кряхтя, сняла с двух крошечных оконцев подобие занавесок и подслеповатыми глазами ласково поглядела племяннице в лицо.
- Что случилось, дочка? Ты чем-то расстроена?
- Что случилось, я и без тебя знаю, ты лучше скажи мне, что со мной должно случиться… разложи мне свои картинки… я хочу пройти по тридцати двум путям…
- Адонай накажет меня, – забормотала тетка себе под нос, – я обещала ему, что не буду больше гадать… мне придется потом долго отмаливать этот грех…
- Отмолишь, – грубо оборвала ее бормотанье Рода, – что тебе еще делать!
- Зачем хочешь ты, чтобы я гадала тебе? Жизнь твоя течет плавно и покойно, ты пребываешь в довольстве и любви. Много лет брала я грех на душу и, уступая твоим требованиям, давала тебе зелье, вызывающее бесплодие. Чего же хочешь ты на этот раз? Может быть, погадать тебе на числах? Гематрия не так опасна для человека… Секретные имена Ангелов Силы помогут изгнать злых духов. Тетраграмматон-Джеховаха обладает великой магической силой, и вызывать его нетрудно, он охотно приходит и охотно уходит. Напиши на клочке бумаги имя ангела-защитника… Если очень чего-то желать, оно непременно исполнится.
- Нет, – твердо отклонила Рода предложение тетки. – Первый раз в жизни я полюбила по-настоящему. Но мне и не ведомо было, какую боль может принести любовь! Он отверг меня. Он женится на моей падчерице. Завтра состоится их помолвка, и они начнут жить вместе, а потом уедут. Я не хочу допустить этого… Он должен стать моим! И потому я желаю пройти до конца все пути. Доставай свои картинки!
Тетка испуганно посмотрела на племянницу и, подойдя к громадному глиняному горшку, что стоял на полу возле печки, засунула в него руку по самое плечо. На свет появилась черная тряпица с завернутыми в нее картинками, искусно нарисованными на квадратиках из тонко выделанной кожи буйвола.
 Женщины сели за стол, и старшая сказала младшей:
- Дай руку, закрой глаза и соразмерь твое дыхание с моим. Молчи и не вмешивайся в гадание ни при каких обстоятельствах. Глаза ты сможешь открыть, только, когда я позволю тебе сделать это. Если большие силы отпущены на свободу, ими никто уже не владеет, а они владеют всем. Следи за их движением внутренним зраком и не отпускай моей руки. Сосредоточься на звезде Давида, пусть душа твоя выйдет из тела и пройдет своей собственной дорогой по тридцати двум путям.
Рода покорно выполнила все предписания тетки. Сердце ее начало биться все реже и реже, кровь, казалось, замерла в жилах, руки и ноги похолодели.
Громко, изменившимся голосом, исходящим, казалось, из самого ее чрева, заговорила вдруг тетка, Рода внутренне содрогнулась, но не нарушила приказаний.

«О силы Ама, темной и бесплодной Матери, придите на зов мой!
Откройте темную сторону Луны!
О силы Аима, светлой плодоносящей Матери, придите на зов мой!
Откройте светлую сторону Луны!
Хорсия, яви свой престол и ты, Марах, яви Великое Море!
Ты есть опыт души и образ Печали, являющий собой Деву и Лоно ее.
Откройте нам все и укажите все тридцать два пути, проходящие по двадцати двум мирам!
Джебурах-Дин, огненная черно-красная сила, яви отчаянную храбрость твою!
Пусть распятый бог, полный солнца, тепла и жизни укроет нас своей любовью!
Танец и звук созидающий, животворящий свет пусть вызовет ангелов небесных!
Пусть уснет разум, порождение нечистого, а сон его отворит круг Луны и призовет Белую богиню!

О! Я уже вижу светлую, прекрасную юную деву, восседающую на троне, и золотой венец сияет на голове ее. Она – королева, невеста, Дева, сама Каллах. Она порождает мир весны, от нее нисходит энергия неизреченного опьянения и радости. Но она пассивна, хотя в этом и есть сила ее. Чистоту, радость и невинность излучает она, но только и всего. Она не созидает ничего и ничего не получает взамен».

Миры проносились пред внутренним взором Роды. Сколько их было? Четыре? Пять? Или более? Ее охватывал ужас, и казалось, что нет пути назад, жизнь окончена, никогда более не увидит она своих близких, красок дневного света, а будет постоянно блуждать во мраке этих неведомых, переплетающихся путей, не имея возможности выбрать свой, единственно верный и необходимый. Без маяка, без подсказки, без чьей-либо помощи. В этих мирах не было места живому человеку, только души блуждали в них, ища свое место, к которому они могли бы прилепиться, взывая о помощи к Творцу, вопия и сетуя. И когда силы Роды были уже, казалось, на исходе, услыхала душа ее, словно издалека:
- Открой глаза, – сказала тетка спокойным, будничным голосом, – посмотри, четыре девятки выпало тебе. Это великая сила, великое счастье. Но они могут обернуться столь же великим отчаянием и жестокостью. Все зависит от того, как легли они… Если бы чуточку иначе… Если бы девятка пик не выпала в самом конце! Она означает, что много слез придется тебе пролить… Лишь ты должна решать, как все обернется, какие силы возобладают над твоей душой, которая выходила из тела. Она бесцельно блуждала по царству кругов собственной дорогой. Расскажи мне, что видела ты на этих путях? Кто вел тебя по ним?
Не в силах открыть глаза, несмотря на приказание тетки, словно во сне, Рода проговорила:
- В самом начале лошадь видела я, а потом ей на смену пришел шакал…
- Это круг Венеры, – раздумчиво произнесла тетка, но это еще и круг Нэцах, что означает, что видение недостоверно, но продолжай, может быть, все еще прояснится.
- Потом прилетели голуби и прибежали пятнистые хищники – рыси или леопарды, я не могу сказать точно, они были настроены дружелюбно, не рычали, не скалили зубы, одна из этих кошек даже ластилась ко мне. Голуби кружили над самой моей головой, тихонько задевая ее крыльями…
- Каждая приближающаяся фигура может обмануть или заманить тебя. Нужны маяки, соответствия, чтобы избежать ловушек. Припомни точно, кто вел тебя? Ведь был же у тебя поводырь в этом царстве несоответствий?
- А… вот… теперь я вспомнила, что в какой-то момент появилась фигура в алом одеянии, она протянула ко мне руки, она поманила меня за собой…
- Это тень, ведущая тебя от Малхут к Йесод, который означает мужской половой орган. Это путь Сатурна, но странно мне, почему фигура была в алом одеянии? Она должна быть в черном! А это означает лишь то, что она никогда не приведет тебя к Белой богине…
Сначала Рода слушала бормотанье тетки, словно в полусне, но постепенно черно-красный туман, заволакивающий ее мозг, рассеялся, к Роде вернулась способность соображать более четко и осмысленно разговаривать. Она тяжело вздохнула и с трудом открыла глаза.
- Ты все еще хочешь, чтобы он стал твоим? – Спросила тетка тревожным шепотом, словно опасаясь, что их мог кто-нибудь услышать, – подумай, прежде чем ответить.
- Больше, чем когда-либо! – Воскликнула Рода со стоном. Она была очень бледна, как будто едва вырвалась из объятий смерти. Сердце ее все еще билось очень медленно, дыхание было прерывистым, но ей казалось, что редкие удары сердца звучат так гулко, что их можно услышать даже за стенами теткиного дома.

Завещание

Некоторое время обе женщины напряженно молчали. Рода ждала, что предпримет тетка, чтобы помочь ей в осуществлении задуманного, а старуха, словно решала: стоит ли? Наконец, молодая робко спросила:
- Нет ли у тебя какого-нибудь зелья? Пусть бы он выпил его и полюбил меня… Или хотя бы разлюбил ее…
- Ты не понимаешь, о чем просишь, – ответила тетка по-прежнему шепотом, – он не любит ее, ему необходимо жениться совсем по другим причинам. Твой Натан жаждет получить тайные знания, а доступ к ним открыт только женатым мужчинам. Он скоро войдет в возраст, когда можно овладеть древним иудейским учением, которое давно закрыто для простых смертных. Когда-то каждый еврей мог свободно говорить со своим Творцом, а теперь этому нужно долго учиться, но и то не каждый может услышать ответ, звучащий с небес. Не твоя падчерица стоит между тобой и предметом твоей страсти, а сам Господь! Прежде всего, тебе придется испытать Натана. Бог всегда предлагал иудеям выбор, но нередко они предпочитали истинной вере поклонение золотому тельцу. Мамона брал верх над исполнением Заповедей Божьих. Вот и испытай, насколько крепка его вера…
Рода грустно усмехнулась в ответ на предложение тетки:
- Что я могу предложить ему? Денег, которые я скопила за годы жизни с кузнецом, едва ли хватит на дорогу до Иерусалима! Если бы я была богата!
- Ты гораздо богаче, чем можешь себе представить, – воскликнула тетка, решившись видимо, что настал час открыть племяннице всю правду, которую она скрывала много лет, – слушай меня внимательно, тут нельзя ошибиться, другого раза у нас может не быть!
Рода изумленно поглядела на старуху и мысленно поклялась, что не упустит своего случая.
- Корни нашей семьи уходят в глубь веков. Некогда мы были очень богаты и даже носили царскую корону. Финикийские, Самарийские и Иудейские властители есть в нашем роду. Ничего теперь не осталось ни от прежнего величия, ни от несметного богатства, хотя кое-что все же сохранилось…
Мы с твоей матерью родились близнецами, но наше появление на свет унесло жизнь нашей бедной матери, которая скончалась от родовой горячки. Не стану описывать тебе, как тяжело и безрадостно протекало детство двух бедных девочек в доме старой полуграмотной бабки, которая, как могла, заботилась о нас и научила своему нехитрому ремеслу попрошайки. Бабка знала много древних рецептов приготовления различных ядов и зелий. Эту науку я переняла у нее с большим мастерством. Твоя мать не питала склонности к подобного рода занятиям и более всего была сведуща в искусстве обольщения, что приносило, надо сказать, немалый доход, и нам удавалось некоторое время безбедно существовать втроем. Но видно Господу было угодно, чтобы моя сестра страстно влюбилась в твоего отца. Некоторое время он кормил ее обещаниями, что женится на ней и увезет к себе на родину в Сирию. Она верила ему беззаветно и отдала все свои сбережения, оставив нас с бабкой без всяких средств к существованию. Но едва он узнал, что скоро станет отцом, как тотчас же бесследно исчез из виду, прихватив с собой все ее деньги. Твоя бедная мать горевала и убивалась страшно. Одно время, она даже хотела наложить на себя руки, но я уговорила ее дождаться родов, а потом, оставив ребенка на мое попечение, отправиться на поиски своего неверного возлюбленного. Так мы и поступили. Бабка к тому времени уже была близка к тому, чтобы предстать перед престолом Господа, и как только ты родилась, а твоя мать ушла из дома, она почуяла приближение смертного часа и открыла мне семейную тайну.
Рода слушала тетку едва дыша. Ей казалось, что все рассказанное недостоверно, что тетка от старости лишилась ума и сочинила красивую сказку, чтобы вселить в нее несбыточную надежду, она боялась верить в услышанное и в то же время страстно желала верить.
Тетка вылезла из-за стола, откинула самотканый половичок, что лежал перед ее кроватью, и потянула за железное кольцо, вбитое в одну из половиц прогнившего деревянного пола.
- Помоги мне, – тяжело дыша приказала она племяннице, – у меня болит поясница, давно я не открывала своего тайника!
Вместе они вытащили несколько сколоченных вместе досок, и Рода увидела неглубокое подполье, откуда шел запах сырости и плесени. Тетка легла на пол и пошарила рукой в одном из углов. Роде казалось, что сейчас она скажет, что там ничего нет, время, словно остановилось, она мысленно торопила тетку, но, наконец, та достала небольшой кожаный мешочек, сшитый из грубой воловьей шкуры. Тетка, кряхтя, поднялась с пола и заковыляла обратно к столу. Рода последовала за ней, кляня старушку за нерасторопность. Та же, словно нарочно испытывая терпение племянницы, долго развязывала шнурки мешочка своими скрюченными, заскорузлыми пальцами, потом медленно опрокинула его себе на ладонь и из его недр появилась на свет большая черная жемчужина, очертаниями напоминающая человеческий череп. Рода ахнула и осторожно, с некоторой опаской, взяла драгоценный камень в руки.
- Эта жемчужина принадлежала Сидонскому царю Ифваалу, – сказала тетка, – ее нашли в огромной рыбе, и он подарил этот перл Великой Богине Астарте. С тех пор она переходит из поколения в поколение по женской линии. Моя бабка сказала, что твоя мать появилась на свет первой, и потому, должна была владеть жемчужиной, но она ушла из дома неведомо куда и не узнала этой тайны, теперь наша единственная семейная драгоценность по праву принадлежит тебе. Мне же была доверена некая тайна, и я должна была хранить ее до того момента, когда придет большая нужда открыть ее. Ты мне как дочь, и я доверю ее тебе, но с одним условием, ты не расскажешь ее никому, кроме своей дочери, когда она у тебя родится. Пообещай мне это, чтобы я могла умереть спокойно.
Рода пробормотала, как во сне, слова обещания, даже не вникая в смысл того, что говорит, она просто повторила их за теткой механически, не сводя глаз с жемчужины.
Тетка, казалось, была удовлетворена, она сделала Роде знак приблизить ухо к ее губам и зашептала едва слышно:
- Есть в озере Кинерет некое тайное место, которое называется «Колодец Марьям». Если испить воды из него – преисполнишься мудрости необычайной, все тайные знания откроются тебе и приблизишься ты к Господу еще при жизни. Будешь разговаривать с Ним, и Он будет отвечать тебе и наставлять тебя. Я знаю, где это место и расскажу, как его найти.
Рода горячо поблагодарила тетку, оставила ей все деньги, какие имела при себе, и прямым ходом отправилась в дом, где жил Натан, унося с собой великую семейную драгоценность и великую семейную тайну. Переступив порог теткиного дома, она уже не помнила ни о какой клятве, ни о том, что должна передать все, чем теперь обладала, только своей дочери. Любовь затмила ей разум. Рода думала лишь о том, как завладеть душой своего возлюбленного.

Искушение

Натан, несмотря на свой вполне зрелый возраст, совсем не знал женщин. Он потому и выбрал Ривку себе в жены, что их житейский опыт находился в полном соответствии. Натан еще ни разу в жизни не нарушил ни одной из десяти заповедей, и даже мысль о таком кощунстве не приходила ему в голову. Он был девственником и остался бы им, если бы не страстное желание получить доступ к тайнам Торы. Учитель сказал ему, что только женатые мужчины, достигшие сорокалетнего возраста, имеют право на постижение мистической части иудаизма. Ничего в жизни не жаждал Натан так неистово и безгранично, как обрести сокровенное Знание, сподобиться Божественных откровений. Учитель, ввиду раннего сиротства Натана, был для него семьей, дружественным кругом и образцом для подражания. Люди, близко знающие молодого человека, не переставали удивляться, как при столь незаурядной внешности, мог он сохранить такую нравственную чистоту и почти детскую невинность в отношениях с противоположным полом. Рода очень надеялась, что именно неискушенность Натана и сыграет ей на руку. Она слишком хорошо знала запросы тела и была уверена, что нет силы в мире, способной им противиться.
Натан, по обыкновению, ложился спать довольно рано, так как вставал всегда в два часа ночи, и совершив необходимые гигиенические процедуры, к половине третьего бежал в дом Рава, чтобы начать урок. Чем бы он ни занимался – необходимой работой по хозяйству, ловлей рыбы ради их с Учителем более чем скромного пропитания, или плотничал, чтобы заработать немного денег для будущей семейной жизни, мысли его всегда были обращены к Творцу. С Ним Одним он советовался, Ему сетовал, Его молил. В каждом действии он прежде всего пытался понять: где Творец? Так учил его Рав. Он, конечно, еще не мог уразуметь весь Промысел Божий и понять Его Цель, но не раз слышал, как Учитель говорит: «Это или то расходится с Высшим Управлением». Натану же важно было сохранить во время любой работы кавану – намерение.
Сегодняшний вечер был для него особенным, так как завтра должна была состояться их с Ривкой помолвка. Натан так чисто прибрал дом, что любая хозяйка могла бы позавидовать его кошерности, вычистил всю посуду, постирал в озере постельное белье и, помолившись на сон грядущий, мгновенно заснул со спокойным сердцем, едва голова его коснулась подушки.
Рода постояла несколько минут у дверей дома Натана, прислушиваясь, нет ли там кого постороннего, но изнутри не доносилось ни единого шороха. «Возможно, он еще не вернулся, – подумала она, – он вечно торчит у своего учителя, а этот старый хрыч очень хитер. Он так смотрит, словно видит тебя насквозь. Наверное, дает своему ученику последние наставления, как вести себя с женой в первую брачную ночь…».
Рода, наконец, набралась решимости и потихоньку толкнула дверь, которую хозяин дома никогда не запирал. Петли к ее радости не скрипнули, и она вошла неслышными шагами в полумрак скромного обиталища Натана. Подождав, когда глаза обретут способность различать окружающую обстановку, Рода увидела кровать у стены, противоположной входу, и сладко спящего на ней хозяина жилища. Проворно сбросив с себя всю одежду, молодая женщина юркнула в его постель и тесно прижалась к спине Натана, дрожа всем телом. Ее руки хорошо знали свое дело…
Натан не сразу уразумел, что с ним происходит. Он проснулся от непривычного, неведомого ему доселе ощущения крайнего возбуждения, не осознавая еще, отчего оно возникло. Чувствуя, что нежные мягкие женские руки требовательно и бесстыдно ласкают его тело под ночной рубахой, он от неожиданности даже задохнулся. Не открывая глаз, Натан резко повернулся на другой бок, и тотчас же к его губам прильнули чьи-то страстные влажные пылающие губы. Мозг его словно залила горячая волна крови. В ушах шумело. Не отдавая себе отчета в происходящем, но не в силах побороть чудовищного, непреодолимого желания, Натан почувствовал, что его плоть слилась уже с неведомо чьею плотью. Наслаждение вылилось мгновенно, с какой-то сладостной болью, не принеся телу ни малейшего облегчения. Он услышал впотьмах прерывистое женское дыхание и неистовый долгий стон. К Натану еще не вернулась способность соображать, когда все те же ловкие руки высвободили его еще возбужденную плоть из своего лона. Сделав над собой усилие, он открыл глаза и увидел, как женская стройная тень соскользнула с его ложа, подхватила с пола одежду, быстро накинула ее на себя и бесшумно выскользнула за дверь, тихонько прикрыв ее за собою.
«Сатан! Он искушал меня, а я не выдержал испытания, – было первой осознанной мыслью, мелькнувшей в голове Натана, – как же мало люблю я Господа моего, как же я слаб! Но я не знаю ни одной женщины, чей облик он мог принять… разве что… Нет! Это было бы слишком ужасно!» Плоть его постепенно успокоилась, но он испытывал теперь ощущение невероятной печали, горечи и опустошения.
Натан поднялся с постели и отправился к озеру. Прохлада воды окончательно привела его чувства в порядок, совершив омовение он более часа провел в страстной молитве, обращенной к Творцу. Это принесло ему умиротворение, сердце снова билось спокойно и ровно. Он лег в постель и закрыл глаза, понуждая себя уснуть. «Может быть, все это мне только приснилось, – подумал он с надеждой, – привиделось во сне? Так и следует думать. Господь не мог допустить, чтобы это случилось со мной наяву». Натан зарылся лицом в подушку и ощутил слабый, едва уловимый, аромат мирра, исходивший от нее, и голова его сладко закружилась против воли.


Церемония

Рода возвращалась домой почти бегом, тщательно обдумывая, как половчее объяснить мужу столь долгое отсутствие. «Скажу, что за мной прислала тетка. Она сильно заболела, и мне пришлось ухаживать за ней… Я бы осталась там до утра, но не хотела, чтобы домашние волновались… Тетке стало получше, и я сразу ушла домой. Думаю, он мне поверит, я ведь никогда так надолго не отлучалась из дома… Лишь бы не встретиться с Ривкой, уж больно у нее острый глаз! Надо успокоиться…» Но успокоиться как раз было труднее всего. Стереть с лица удовольствие и счастье минут, проведенных в постели с любимым человеком, оказалось совсем непросто. Губы сами растягивались в улыбку, а глаза лучились и сияли светом любви, пусть и неразделенной, ворованной… «Он еще узнает, с кем провел ночь! Такие минуты ничто и никогда не вычеркнет из его памяти! Он не забудет их даже в объятиях своей молодой невесты. Разве может подарить неопытная девушка столько удовольствия и трепета! Это я, я сделала его мужчиной! Он будет помнить об этом всегда! Да, мне пришлось пойти ради этого на хитрость, но что же делать, если никакие силы на свете не в состоянии заставить его нарушить заповеди? Конечно, Натан не любит меня, но он обладал мною со всей впервые проснувшейся страстью невинного мужчины, а первый любовный опыт не забывается никогда! Он теперь узнает меня из миллиона женщин, сколько бы их у него не было!»
Опасения Роды оказались напрасными. Все домашние крепко спали, когда она крадучись, кошачьими шагами появилась в своей спальне. Муж привычно положил руку ей на бедро и что-то пробормотал невнятно сквозь сон.
Ривка тоже не слышала возвращения мачехи. Ожидание помолвки не вызывало у нее нетерпения или беспокойства. О чем тревожиться, если ничего сверхъестественного не происходит? Все, что давным-давно прописано ее древними предками в Талмуде, идет своим чередом, как и положено в жизни каждой еврейской девушки. Единственное, что немного омрачало Ривке предстоящее событие, – мысль о том, что придется покинуть родные места. Она любила озеро как живое, очень дорогое и близкое существо, которому за неимением матери, поверяла все свои детские обиды, секреты и сомнения.
Натан проснулся немного позже обычного, и это обстоятельство расстроило его. С особенной тщательностью он совершил утреннее омовение. Надевая праздничные белые одежды – символ нравственной чистоты и невинности, Натан испытал смущение, но волевым усилием отогнал прочь воспоминания о минувшей ночи, убеждая себя, что искушение лишь приснилось ему, а не произошло на самом деле.
Точно в указанное время Натан переступил порог крохотной синагоги, где жениху накануне церемонии помолвки была оказана честь читать Тору. Традиция эта восходила еще ко временам Библейским; согласно легенде, царь Соломон ввел обычай присутствия жениха и невесты в Храме перед совершением обряда, для того чтобы все молящиеся могли выразить свою радость по поводу предстоящего события.
Спустя некоторое время в синагоге появилась в белоснежных одеждах его невеста в сопровождении отца и мачехи. Рода держала себя очень скромно и ни разу даже не взглянула на жениха. Это несколько успокоило Натана в его подозрениях на ее счет. «Конечно, это был мой ночной кошмар!» – подумал он с облегчением и, взяв из рук раввина Тору, начал читать указанное место.
После того, как жених закончил чтение, его осыпали изюмом и другими сладостями в знак пожелания сладкой семейной жизни в предстоящем супружестве. Затем, все присутствующие в синагоге вышли под открытое небо, где был натянут балдахин, четыре столба которого держали друзья жениха. Там раввин начал зачитывать кетубу – брачный договор о взаимных обязательствах, текст которого был оформлен на красивой бумаге с благородной простотой и состоял ровно из двухсот семидесяти слов, как повелось между иудеями еще более десяти веков тому назад.
Голос раввина звучал монотонно, но торжественно: «Вы являетесь женихом и невестой в соответствии с традицией Моисея и Израиля. Вы должны заботиться и уважать друг друга так, как это принято среди дочерей и сынов Израилевых, которые заботились о своих супругах и уважали их, хранили свою чистоту и преданность. Жених и невеста должны сегодня пообещать друг другу с открытым сердцем и душой вместе идти по жизненному пути, стараясь достичь общности мыслей, чувств и стремлений, поддерживая один другого и постоянно проявляя внимание к желаниям друг друга, стремясь к достижению единства чувств, разума и потребностей души и тела. Жених и невеста отныне обещают способствовать укреплению основ религиозной и общественной жизни еврейского народа в стране их обитания».
Произнеся все положенные торжественные слова, раввин дал Натану платок и спросил, согласен ли он исполнять обязательства, изложенные в договоре. Натан, держа в руке символ, данный ему раввином, при свидетелях выразил согласие выполнять все взятые на себя обязательства. После чего поставил под договором свою подпись. То же сделали Ривка, раввин и их свидетели.
Затем, жених с друзьями приступили к древнему обряду, называемому «бедекан» или освидетельствование. Ривку усадили на специальном импровизированном «троне», закрыв ей лицо легким прозрачным покрывалом. Натан, пританцовывая, в окружении друзей должен был приблизиться к ней и, приподняв покров, удостовериться, что ему не подменили невесту. Зрители смеялись и радостно хлопали в ладоши, когда жених заглянул в улыбающееся лицо невесты, а раввин торжественно провозгласил ритуальную формулу: «И благословили Ревекку, и сказали ей: сестра наша! Да родятся от тебя тысячи тысяч… Пусть у вас будет столько детей, сколько звезд сейчас на небе».
После церемонии Ривка перебралась жить в дом Натана. Спокойно, серьезно, с большим достоинством, без единого звука и поцелуя отдала девушка жениху свою девственность и чистоту. Предшествующий опыт Натана мало принес ему пользы, лоно невесты оказалось не таким податливым, как он ожидал. Но он счел это еще одним доказательство, что все, что было с ним накануне, лишь приснилось ему во сне, не добавив личного опыта его плоти. Оба они в этот момент больше думали о Боге, чем о собственном удовольствии. Разве могло быть иначе, если мужчина и женщина собирались зачать ребенка? Ведь сказано: «Муж и жена – Шхина между ними».

«Слово за тобой»

Радостный и счастливый пришел Натан к своему Учителю на другой день после своей помолвки. Еще одна ступень, приближающая его к получению вожделенных знаний, была пройдена. Он стал семейным человеком. Осталось дождаться, когда ему исполнится сорок лет и можно будет перебраться, наконец, в Иерусалим, чтобы приобщиться к тайнам Торы. Сегодня Рав назовет ему имя своего друга, которого он хочет сделать наставником Натана на этом пути.
- Ты слишком порывист, – сказал учитель, серьезно гладя в глаза Натану, – боюсь, тебя постигнет большое разочарование, если ты не умеришь свое рвение и пыл. Приобщение к тайным знаниям – процесс длительный, это не покупка книги в лавке и даже не прочтение ее. Ты же пока можешь похвастать лишь тем, что знаешь Мишну лучше, чем Тору, хотя я не уверен, что ты помнишь все шестьдесят три трактата. А Йома дается не всякому мудрецу. Много ступеней придется пройти тебе, но порой, даже поднявшись на одну ступень, можно долго топтаться на ней, а то и снова спуститься на предыдущую. Этот путь тернист, труден и требует большого самоотречения. Хватит ли у тебя выдержки, чтобы пройти по нему до конца? Меня тревожит твое чрезмерное нетерпение.
После этих суровых слов радостное настроение Натана улетучилось, как дым под порывом налетевшего прохладного ветра. Он сел и понурил голову.
- Сколько же времени может понадобиться мне, – продолжал он упрямо настаивать на своем, – скажи, учитель, хотя бы примерно. Десять, двадцать лет? И вообще… хватит ли всей моей жизни, чтобы овладеть этими знаниями? Ты и представить себе не можешь моей жажды… Она велика, она чрезмерна, она безгранична!
- Я могу лишь повторить то, что уже сказал: твое нетерпение может все погубить, ты слишком привязан к результату. Забудь о нем. Отдайся процессу обучения и тогда результат придет сам собой. Иначе не стоит стремиться в Иерусалим, это лишь добавит тебе разочарования. Ты живешь в мире иллюзий, а каббала – это наука. Там нет тайн, там есть лишь различные степени постижения знания, наполнения себя светом Творца.
- Разве не ты говорил мне: каббала – означает «получать». Получать и все! Я отлично запомнил твои слова. Те знания, которые дал мне ты помогут получить остальное. Разве я плохо изучил Тору? Не ты ли неоднократно хвалил меня за это? У меня превосходная память, я трудолюбив, усидчив и не боюсь лишений. Ты словно пугаешь меня, хочешь, чтобы я отказался от своей мечты. Мне не совсем понятно, почему ты делаешь это…
- Не обижайся на меня, мой друг, я хочу лишь уберечь тебя от обманчивых надежд. Если ты будешь готов к тому, что быстро ничего не получишь, то сможешь управлять своим нетерпением, сдерживать порывы. Запасись твердостью духа и будешь вознагражден. И потом… не говорил ли я тебе, что назначение Торы в том, чтобы помогать нам в этом мире, показывать и подсказывать, каким образом мы можем подняться к самому наилучшему, самому совершенному состоянию.
- Скажи хотя бы, какие этапы ждут меня на этом пути? Ведь есть же в этом учении степени посвящения? По ним я смогу определить, на каком отрезке получения знаний нахожусь и сколько мне еще осталось?
- Что ж, – тяжело вздохнул учитель, – жаль, что ты не слышишь того, что я пытаюсь объяснить тебе. Я могу перечислить некоторые посвятительные моменты, только что это даст? Ведь ты можешь не подняться и первую ступень посвящения…
- И тем не менее! Я умоляю тебя! – со страстью воскликнул Натан, – только говори не слишком быстро, я должен все записать! Если бы ты мог почувствовать, как неистово жаждет душа моя подняться в небесные сферы, ты научил бы ее этому! Разве не рассказывал ты мне много раз, что когда тело твое спит, душа в это время совершает полеты к небесным учителям, где обучается великим таинствам Творца. Сонмы ангелов встречают ее там и ведут в школы пророков, которые жили некогда на нашей земле. Ты говорил с Илией, Даниилом и с другими, и они все учили тебя. Если бы ты знал, каким нетерпением наполняли мое сердце твои рассказы! Как отчаянно я завидовал тебе! Ничто на свете не в состоянии вызвать у меня такую зависть…
Учитель, посмотрев на него с жалостью и состраданием, ответил тихо:
- Ты помнишь из моих рассказов только то, что хочешь помнить, но ведь я еще говорил тебе: не каждому дано узреть лик Царя. Счастливы праведники, которым Бог открывает Свои тайны, дабы они были вооружены против греха. Горе грешникам, осквернившим свои тела и души!
При этих словах учителя густая краска залила лицо и шею Натана, он опустил глаза и замолчал на некоторое время. Учитель не заметил этого и продолжал:
- У каждого мистика одна цель – прилепиться к Богу. Мы называем это стремление «двекут». Это есть непрерывающаяся связь с Творцом, преданность Ему, сокровенный союз и сонастрой твоей воли с Его волей.
- Расскажи мне об этом! Я хочу знать подробно, не то мне не уснуть спокойно! – Взмолился Натан, и глаза его увлажнили слезы.
- Двекут имеет несколько ступеней, – спокойно продолжил учитель, – первая из них – невозмутимость. Полное безразличие к хуле и хвале. Затем, сосредоточенность, или уединение, существование наедине с Богом. После этого идет ступень озарения, вдохновения, и, наконец, пророчества. Ты должен неизменно помнить о Творце и о своей любви к Нему. Мысль о Нем не должна покидать тебя ни на минуту. Язык говорит с людьми, а сердце пребывает с Богом. Человек, достигший подобного состояния, преображается и постигает вещи недоступные, ибо, как говорил Саулу пророк Самуил: «И найдет на тебя Дух Господень, и ты будешь пророчествовать с ними и сделаешься иным человеком».
- Чего бы я только ни отдал, чтобы обрести подобное состояние! – Вскричал Натан, рыдая как дитя, – я сознаю, как трудно стать пророком, но разве грешно мечтать об этом, стремиться к этому?
При этих словах Натана глаза учителя сверкнули грозным огнем, но он подавил свой гнев усилием воли, и в его взгляде засветилось искреннее сострадание. Натан продолжил все с тем же пылом:
- Мне кажется, такое стремление должно стать целью каждого иудея, ибо нет и не было на Земле столь великих пророков, как из числа нашего народа!
- Теперь я вижу, что плохо учил тебя, ты забыл слова пророка Илии, но я напомню их тебе: «Призываю небеса и землю в свидетели, что на любого человека, иудея или еллина, мужчину или женщину, свободного или раба, если дела его достойны, сойдет Руах ХаКодеш».
Натан покинул дом учителя, будучи в состоянии крайне подавленном, граничащем со скорбью. Его страшил путь, который предстояло пройти. От услышанных слов нетерпение его только усилилось, но он боялся, что на достижение столь высокой цели может не хватить сил или жизни. «Кто знает, сколько лет мне еще отпущено? Может быть, я покину этот мир гораздо раньше, чем мне хотелось бы. На все воля Божья, но не моя. Разве не сказано, что дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет? Сиф жил девятьсот двенадцать лет, Енос – девятьсот пять. Учитель объяснял мне, что продолжительность жизни каждого из праотцев определялась не только общим клеймом грехопадения, отметившим их плоть, но и личным благочестием. Мафусаил, например, жил даже дольше Адама. Только почему-то, когда я спросил об этом однажды раввина нашей синагоги, он ответил мне, что продолжительность жизни людей, живших до Потопа, мало чем отличалась от нашей и лишь те, чьи имена упомянуты в Торе, имели жизнь долгую».
Натан брел, низко опустив голову, пока не наткнулся на женщину, перегородившую тропинку. От неожиданности он остановился как вкопанный и понял лицо. Перед ним стояла Рода.
- Прости, я не заметил тебя, – сказал Натан немного раздраженно, увидев, что она собирается с ним заговорить, – моя голова занята серьезными мыслями, я бы не хотел сейчас ни с кем разговаривать, как-нибудь в другой раз…
Однако Рода ждала его и не собиралась отступать от задуманного плана. Молча она протянула ему на раскрытой ладони свой дар – большую черную жемчужину, напоминающую человеческий череп.
- Что это? – Спросил в изумлении Натан, – где ты это нашла?
- Это мое наследство. Я предлагаю его тебе. Возьми меня с собой куда бы ты ни собрался. Мы продадим ее, и денег, что дадут за эту драгоценную жемчужину, хватит нам на безбедное существование. Ты сможешь продолжать обучение, где пожелаешь. Ты станешь великим мудрецом, и никого не будет на свете умнее и образованнее тебя!
Натан печально усмехнулся.
- Если бы можно было купить за деньги то знание, которое я желаю получить, я заработал бы их сам, но оно совсем не зависит от богатства. Его может дать только один Творец, если пожелает. Зачем мне твой дар? Оставь его себе, для меня он совершенно бесполезен, но, тем не менее, я благодарю тебя за такое предложение, хотя оно и противозаконно с моей точки зрения. Или ты не чтишь заповеди?
Он отодвинул ее с дороги плечом и уже хотел двинуться дальше, но Рода, вздохнув тяжело, сказала:
- Я знаю великую тайну. Тот, кто обладает ей, может получить тайные знания без всяких денег и усилий, нужно лишь показать ему одно место в озере Кинерет. Там есть «Колодец Марьям». Вода в нем священная, и тот, кто изопьет ее, исполнится мудрости необычайной, причастится знаниям, выше которых на Земле не существует!
Натан замер. У него задрожали ноги, и кровь отлила от лица.
- Этого не может быть! – Воскликнул он, и глаза его засверкали, – учитель знал бы об этом!
- Вполне возможно, что он знает, но не счел нужным сказать об этом тебе! – Усмехнулась Рода.
- Откуда же тебе известно это священное место? – Изумленно спросил Натан. – Ты обманываешь меня! Ты искушаешь меня, подбивая нарушить заповеди! Я никогда этого не сделаю и не стану твоим любовником!
- Слово за тобой. Тебе решать, – сказала Рода усмехнувшись, – а что касается нарушения заповедей, то вчера ночью не сделал ли ты уже этого?
Она медленно прошла мимо него, задев слегка грудью, и он снова почувствовал тот, кружащий голову, легкий аромат мирра, который исходил от его подушки. Натан горестно вздохнул и тихо сказал:
- Я согласен на все, только покажи мне это место.

Колодец Марьям

- С рассветом я буду ждать тебя в лодке на берегу озера, в том месте, где Иордан вытекает из него, – сказала Рода непререкаемым тоном, – прихвати с собой миску. Ею ты зачерпнешь воды из «Колодца Марьям». Мне не известно, сколько времени должно пройти с того момента, когда ты выпьешь священную воду и великая истина откроется тебе. Но поклянись всем святым, что как только ты почувствуешь в себе изменения, мы уедем с тобой в Иерусалим. Ты оставишь всех, ради меня одной. Я жду ответа!
-Ты не оставила мне выбора, – тяжело вздохнул Натан, – и потому я даю свое слово.
Ривка была поражена сумрачным выражением лица Натана, когда он вернулся от Учителя.
- Ты чем-то опечален, – спросила она заботливо, подавая ему нехитрый, но сытный обед, – Учитель тобой недоволен?
Натан удивился, насколько верно почувствовала молодая женщина его настроение, и ответил коротко, не вдаваясь в подробности:
- Учитель считает, что я слишком тороплю события. Меня мучают вопросы, как долго мне еще необходимо учиться, дождусь ли я результатов… и от этого я впадаю в уныние.
- Разве есть другой способ получить знания, чем долгий упорный труд, – удивилась Ривка, – тебе придется набраться терпения, если ты хочешь чего-нибудь добиться в этой жизни.
- Может быть, и есть… – ответил Натана, странно посмотрев на жену, и взгляд его показался Ривке чуточку безумным, но она промолчала.
Всю ночь Натан не сомкнул глаз. Его терзали сомнения, сожаления и угрызения совести. Он был человеком дисциплинированным и твердо усвоил, что имеет право на получение откровений лишь по достижении сорокалетнего возраста, а до этой заветной даты оставалось еще почти две недели. Приближался Суккот, праздник сбора плодов, который евреи отмечали в середине месяца Тишри. Этот и был день рождения Натана. «Могу ли я нарушить запрет? Разве две недели что-нибудь решают? Почему я не сказал об этом Роде? Думаю, она не стала бы возражать… С другой стороны, зачем медлить? Ведь я уже женатый человек, а до моего сорокалетия осталось всего несколько дней. Почему же я должен терять время и отказываться от такой возможности? Рода ведь может и передумать, или случится что-нибудь, что помешает ей…»
Солнце еще не взошло, когда Натан появился в условленном месте на берегу озера. Его терзало только одно сомнение: мог ли он пропустить занятие с Учителем? Ведь Рав будет беспокоиться, ждать, надо было, хотя бы предупредить, что он задержится. Некоторое оправдание своему поступку Натан находил только в одном – он предвидел радость и удивление Учителя, когда тот обнаружит, что ученик равен ему, а, возможно, даже превосходит его по знаниям. «Я смогу ответить на любой вопрос! Кто знает, может быть, уже не я буду учиться у него, а он у меня! Ведь Рав не пил воды из колодца Марьям…, а что, если пил? Рода говорила, что это их семейная тайна, но Учитель так давно живет в этом месте, что вполне мог тоже знать о ней… Что ж, какой смысл гадать, вот, вернусь, и мы проверим это в честном поединке двух мудрецов! Значит, мне нужно выпить как можно больше этой волшебной воды знания! Рода сказала, что второго раза у меня не будут, колодец закрывается для того, кто уже приникал к нему однажды…».
Ривка слышала, как муж уходил, она тихонько выскользнув из постели, но не решилась окликнуть его, подумав, что он отправился ловить рыбу. Натан поискал глазами Роду, но ее нигде не было видно. «Неужели все же что-то помешало ей, – с досадой подумал он, – или она пошутила надо мной? Нет такого места в водах Кинерета! Я прожил на этих берегах сорок лет, многих рыбаков знаю в нашей округе, в их числе есть люди весьма преклонного возраста. Сам ловил рыбу почти ежедневно, плавая по водам вдоль и поперек, но никогда, ни от одного человека не слыхал я даже упоминания о «Колодце Марьям». Мой учитель знал бы о нем. Ведь мы не раз говорили с ним о значении озера Кинерет для Израиля… Он бы обмолвился… хоть однажды… Но нет, никогда я не слыхал от него даже намека на священное место с волшебной водой, откуда же Роде может быть о нем известно?»
 С севера подул свежий ветерок, разгоняя дымку, окутывавшую озеро, и Натан услышал слабый плеск весел. Вскоре к берегу причалил небольшой ветхий челн, в котором сидела, закутанная в теплую темную шаль Рода. Нос лодки мягко ткнулся в берег, Натан, поеживаясь, вошел в воду, оттолкнул суденышко и ловко, как опытный рыбак, запрыгнул в него.
Рода, умело управляясь с веслами, быстро начала грести к центру озера. Натан намерено сел к ней спиной, чтобы не разговаривать, и стал неотрывно смотреть на воду. «Вот сейчас исполнится, возможно, моя самая заветная мечта! – Думал он с замиранием сердца, вглядываясь в причудливый узор, который создавала мелкая рябь на поверхности озера, – я еще при жизни обрету двекут! Я стану пророком, каких еще не знал мой бедный многострадальный народ! Как давно не было у нас провидцев, чьи уста предрекали бы величайшие события грядущего! Возможно, именно я укажу путь, следуя которым все двенадцать колен Израилевых, рассеянных по Земле, обретут, наконец, утраченную родину и соберутся вместе, чтобы начать новую счастливую жизнь, полную достатка, заслуживающую уважение других народов. С нами начнут считаться, станут прислушиваться к нам, а в конце концов убоятся нас. И уж тогда никто и никогда не посмеет более прогнать нас с наших исконных земель! Мы не будем больше изгоями, нищими и бесправными!»
За всеми этими тщеславными раздумьями Натан даже не заметил, что лодка остановилась. Он вздрогнул от неожиданности, когда Рода громко произнесла: «Вот оно!» – и показала рукой на воду. – Зачерпни воды из этого места, – сказала его спутница, – надеюсь, у тебя есть чем?»
Натан огляделся. Все озеро, насколько хватало глаз, покрывала мелкая частая рябь, и только одно небольшое пространство, рядом с которым они остановились, было абсолютно гладким, словно кто-то положил на воду большое круглое зеркало. Натан нетерпеливо достал из-за пазухи припасенную посудину и медленно, словно опасаясь повредить зеркальную гладь, стал погружать миску в это таинственное место. Ему показалось, будто вода за бортом была на вид бело-голубоватой, густой, упругой и плотной, но наполненная до краев миска, к удивлению, не стала тяжелее, он поднес ее к губам и сделал первый осторожный глоток. Почувствовав во рту сладковатый вкус парного молока, Натан несказанно удивился и затем уже жадно выпил всю влагу до последней капли. Жидкость приятно обволакивала небо и, легко стекая по гортани, приятным прохладным ручейком проникала внутрь тела. Он словно ощущал, как быстро и свободно бежит вода по его пищеводу. Натан замер, закрыл глаза и начал внимательно прислушиваться к своим ощущениям, ожидая скорых перемен.
Через некоторое время голова его слегка закружилась, как от молодого вина, которое привозили иногда в их селение заезжие паломники-христиане с Кипра, кровь его разгорячилась, и Натану показалось, что она быстрее побежала по жилам.
Рода смотрела на своего спутника со страхом, смешанным с любопытством, ожидая результатов не менее нетерпеливо, чем он. В это мгновение над озером как-то очень быстро, вдруг, сразу взошло солнце, словно оно пряталось за валунами на его берегах, а потом не выдержало и выскочило наружу. Рода увидела, что голова Натана засветилась, словно кто-то возложил ему на макушку сияющую солнечную кипу.
Натана вдруг охватил необычайный подъем. Он почувствовал невероятный прилив энергии и творческих сил, казалось, что все, ранее сокрытое от внутреннего взора, стало вдруг ясным и понятным. Его ноздри ощутили невероятное многообразие запахов, прежде не различимых, он распознавал каждый из них в отдельности. Они и раньше были ему знакомы, но теперь Натан мог выделить любой из них, словно огромный букет распался на отдельные цветы, и он нюхал каждый в отдельности, а не воспринимал все вместе как единый аромат. Затем Натан распознал множество звуков, не доступных уху. Слух его сделался вдруг острым и ясным. Он решился, наконец, открыть глаза и чуть не ослеп от яркого солнца и множества ярчайших красок, окружающих его, мгновенно приобретя способность видеть полутона и весьма удаленные предметы! Он втянул всей грудью сладкий, пьянящий, сделавшийся необычайно ароматным воздух и, почувствовав острую боль под ложечкой, слегка вскрикнул. Рода испуганно посмотрела на него. Грудь Натана распирало болезненное жжение, словно внутри, справа от сердца распускался, превращаясь в цветок, большой, тугой, очень плотный огненный бутон. При каждом вздохе боль была все острее, все нестерпимее, Натан постарался дышать как можно реже; он даже обрадовался этой сердечной боли, ибо воспринимал ее как одну из благодатей Божьих, дарованных ему сегодня.

Двекут


Прошло несколько минут. Все ощущения постепенно начали исчезать в обратной последовательности. Словно кто-то стирал волшебно приобретенные свойства из ощущений Натана одно за другим: в груди прекратилась резь, зрение, слух и обоняние обрели свои прежние скромные человеческие возможности. Это не просто расстроило Натана, а привело в ужас. Он запаниковал и, схватив миску, опять потянулся к воде за очередной порцией. Ему ни за что на свете не хотелось терять столь чудесно обретенные качества тела и духа.
Из ставших совершенно прозрачными глубин Колодца Марьям на Натана глядело прекрасное, совершенное женское лицо. Рука его с зажатой в ней миской замерла и словно окаменела. Он не мог оторвать глаз от этого дивного волшебного лика. Никогда не встречал он подобной красоты у земных женщин. В голове у Натана сами собой возникали слова: «Все тайны мира тут, на самом дне моего источника. Ты тоже можешь познать их. Из колодца ты вознесешься к Изумрудной Скале, где будет ждать тебя Ангел. И твоя натура, начавшаяся в ночном мраке, станет совершенной».
Натан перегнулся через борт лодки, словно желая получше разглядеть хозяйку вод, вслушаться в ее чарующе журчащий голос, коснуться этого неземного лица, но утлое суденышко накренилось, не выдержав тяжести его тела, и он, упав за борт, камнем пошел ко дну. Натан даже не сделал ни одной попытки вынырнуть из глубины на поверхность, напротив, он широко раскрыл рот, позволяя воде свободно вливаться внутрь, глаза его сияли радостным светом. Он был, наконец, абсолютно счастлив. «Я есть капля воды, падающая в безбрежный океан, – думал он, опускаясь на дно Колодца Марьям, – так я прилепляюсь к Богу, а Он – ко мне. Теперь мы едины. Вот он – мой двекут! Это мой дар Отцу, моя жертва. Я, как Авраам, приношу ее в знак величайшей веры, ибо благодаря жертвоприношению люди достигают небес. Творец всесилен, Он воскресит меня из мертвых, Он не допустит, чтобы я утонул! Разве Исаак не прошел через смерть, став причислен будущей жертве, которую Сам Бог-Отец должен будет принести ради искупления грехов всего человечества, ради обновления Души и Тела всей Вселенной? Разве не жертву принес Он Сам в момент ее сотворения?»
 Сквозь прозрачную как воздух толщу вод Натан увидел в последний раз солнце, но оно показалось ему черным. И уже на самой грани жизни и смерти он вдруг почувствовал, как его душа, словно вырвавшись из тела, поднимается вверх, возносясь из мрака, и по мере этого вознесения перед ней разгорается образ первозданного света. Натану вдруг почудилось, что Господь обратился к нему как некогда к Моисею: «Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова».
Рода, зная, что Натан был опытным рыбаком и умел хорошо плавать, ждала некоторое время, что он вынырнет, хотя бы один раз, и ей удастся схватить его за одежду, а когда поняла его нежелание делать это, кинулась за ним в воду. Женщина ныряла до полного изнеможения, но все ее усилия были тщетными. Она опускалась до самого дна, но тела Натана нигде не было видно.
Наконец, Рода поняла, что ей не суждено спасти возлюбленного. Она уцепилась ослабевшими руками за край лодки, но подтянуться уже не хватило сил. Пальцы ее разжались, и она последовала в темные глубины озера Кинерет следом за Натаном.
Через три дня воды озера прибили к берегу тело несчастной Роды. Натана никто никогда не видел более ни живым, ни мертвым. Все сочли, что он утонул во время рыбной ловли, но как это произошло, осталось для всего населения деревушки большой загадкой.
Ривка осталась жить в доме Натана. Она не пожелала вернуться к отцу, и кормила себя сама. В положенное время у нее родился сын, которого Ривка нарекла Самуилом.

Месса

Шарль окунул длинные изящные пальцы в чашу с водой, осенил себя крестным знамением и неспешными шагами вошел под сумрачные своды главного храма Санлисского монастыря. До начала мессы оставалось еще достаточно времени, и Шарлю хотелось помолиться в одиночестве, пока монахи еще не заполнили зал. В таком храме нет мест для зрителей, тут собираются только посвященные. Пройдя в левый придел, Шарль опустился на колени перед полутораметровым распятием Спасителя и, закрыв глаза, начал страстно шептать молитву, перебирая четки еще влажными перстами.
С тех пор, как Шарль стал осознавать себя христианином, он не пропустил ни одной мессы, разве что однажды в прошлом году, когда слег с жестокой простудой. У него так болело горло, что он не мог даже говорить. Надо сказать, что горло вообще было его слабым местом, но, едва оправившись, он тотчас же пошел к мессе, чем заслужил одобрение своего духовника отца Августина, который часто ставил религиозное рвение Шарля в пример нерадивым членам своей паствы.
Шарль обожал слушать мессу и всякий раз, как впервые, трепетал во время отправления этого и поныне живого Таинства. Ему казалось, что в такие минуты он состоит в нерасторжимом единстве со всеми христианами и самим Иисусом Христом. Вера была для Шарля потребностью столь же естественной, как сон или пища. Во время службы он всякий раз ощущал реальность таинства Евхаристии, словно лично присутствовал на Тайной вечере в момент совершения ее самим Иисусом. «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал… примите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое: сие творите в Мое воспоминание… сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите… в Мое воспоминание». Всякий раз, когда звучали эти «установительные слова», произносимые в момент литургии отцом Августином вместе с заповедью «Сие творите в Мое воспоминание», глаза Шарля увлажняли обильные слезы, и сердце переполнялось искренним, невыразимым умилением.
Шарль так зримо представлял себе чашу, наполненную кровью Христовой, собранной из раны в тот самый момент, когда стражник проткнул ему грудь копьем, словно тогда находился в числе свидетелей этого события! Святой Грааль, дважды – во время Тайной вечери и на Лобном месте – заключивший в себе кровь Спасителя, чем отождествился с Сердцем Иисуса! Он снился Шарлю по ночам, юноша держал его во сне в руках – священный и сакральный сосуд, ценнее которого нет для христианина!
Он слышал от епископа предание о том, что Иосиф Аримафейский и Никодим перевезли Грааль на Британские острова, где испокон веков существовал культ котла, или чаши, с напитком бессмертия. И однажды Шарлю приснился старый друид с белыми, как снег, волосами, показавший ему ковчежец древних предков Шарля – кельтов, и сообщивший, что именно в нем были сохранены для христианского мира начатки первотрадиции. Слышал Шарль и другую легенду. Будто происхождение Грааля связано было с небесным камнем, выпавшим из венца мятежного архангела Люцифера. То был огромный изумруд, из которого и вырезали чашу, а изумруду издревле приписывали сверхъестественные свойства. Его звали камнем Гермеса, посланника богов и Великого Психопомпа, камнем знания, способным рассеивать самую глубокую мглу. Будучи порождением ада, изумруд хорошо знал тайны его обитателей и потому мог быть обращен против них. Сутью и содержимым Грааля стал ослепительный свет, возникший сразу после шлифовки камня, и свет этот уподобился сердечному озарению, возникающему благодаря духовной сосредоточенности. Чаша обладает способностью чудесным образом насыщать своих избранников неземными яствами, что обнаружил первым именно Иосиф Аримафейский.
Мысли Шарля о Граале были прерваны первыми вздохами органа. Молодой человек поднялся с колен, даже не замечая, как они болят после почти часового стояния на холодном каменном полу собора, и прошел поближе к алтарю, где уже собирался народ к воскресной мессе.
Орган неторопливо набирал силу, и вот рокот пяти его мануал постепенно заполнил все пространство собора. У Шарля комок встал в горле от этих величественных, казавшихся ему неземными, звуков. Глаза его привычно увлажнились, и сердце затрепетало, сбивая дыхание с привычного ритма. Шарль усилием воли выровнял дыхание и приготовил свою душу к общению с Господом, отдавая Ему всю свою любовь и веру.
Начался торжественный Пролог мессы. Шарль знал всю литургию наизусть, но каждый раз она звучала для него, словно впервые. Более всего он ждал начала второй ее части, собственно Евхаристии, которая открывалась Песнью Предложения. Ритуал превращения начался. Гостия, лежащая на дискосе, и сам священник, творивший над ней крестное знамение, как бы утрачивали для Шарля свою физическую реальность и обретали сакральный смысл, становясь тем, чем были в своем небесном значении: телом Христовым и крестною смертью.
Наконец, в литургии наступил момент появления Чаши. Вино смешали с водой в знак неразрывной связи божественного с человеческим, и священник произнес молитву: «Боже… даруй нам через тайну сей воды и вина стать соучастниками Божества Того, Кто благоволил соделаться причастным нашему человечеству, Иисус Христос…» После чего состоялось вознесение Чаши в воздух, знаменующее одухотворенность, а затем ее поставили одесную от Гостии, в воспоминание об истекших из груди Христа крови и воде.
Взяв кадило, священник трижды осенил крестным знамением жертвенные Дары и трижды описал круг, одновременно окуривая алтарь ладаном, наполнившим воздух особым благоуханием. Теперь Святые Дары считались подготовленными к превращению, а все присутствующие во главе со священником были очищены молитвами, прочитанными гласно и тайно.
После Канона последовало Поминовение всех живых, которое оканчивалось словами: «Явись, явись, Иисус, добрый понтифик, среди нас, как был некогда среди учеников Твоих». И, наконец, наступила кульминация мессы – пресуществление хлеба и вина в плоть и кровь Господа путем освящения Гостии и Чаши. Зазвучали слова, некогда произнесенные Иисусом от лица самого Христа, символизирующие его живое присутствие в мистическом теле, которое состояло теперь из священника, паствы, хлеба, вина и фимиама.
Шарль всегда переживал это мгновение особенно остро. Перед ним точно распахивали настежь дверь, и его глазам открывалось запредельное, лежащее вне рамок времени или пространства. Это было явление Господа, дарующего божественную благодать, и не было в литургии мессы ни единого намека на «заклание» Христа.
Затем Святые Дары поднимались вверх и предъявлялись общине, чтобы явить присутствие Богочеловека.
Молитва «Unde et memores», которая следовала за актом Богоявления, всякий раз наводила Шарля на размышления о жертве вообще, о ее смысле и сути. Так было и сейчас, он словно отключился от хода литургии и стал думать о ветхозаветных жертвоприношениях, о которых напоминала молитва.
Господь отверг жертву земледельца Каина, но принял ту, что принес Ему Авель – «пастырь овец» – «от первородных стада своего». Авраам, готовый отдать на заклание единокровного сына, стал угоден Господу и потому пощажен. Мелхиседек не принес жертвы вообще, но угостил хлебом и вином. Авель – сын, приносящий в жертву животное, Авраам – отец и потому стоит выше, ибо жертвует самым дорогим, чем обладает – сыном, собственной кровью и плотью. Мелхиседек – царь правды, царь Салима, священник Бога Всевышнего, Эл-Элиона. Авраам признал священство Мелхиседека, отделив ему «десятину от всего», и в силу своего священства тот стоит над Авраамом-патриархом и, угощая его, стало быть, священнодействует? Шарлю показалась интересной эта мысль, и он стал думать дальше. Что же было приношением Мелхиседека? Это предображение самопожертвования Христа! Шарлю пришла на память легенда о том, как перед своим воплощением Христос попросил архангелов занять его место у алтаря Бога, пока он будет отсутствовать. Нет ли тут идеи вечного священства, связывающего Христа с Мелхиседеком?
За этими размышлениями Шарль почти прозевал завершение Канона. Он очнулся, когда зазвучала молитва «Отче наш». Сразу после нее священник преломил Гостию над Чашей на две половины, как символ смерти Христа. Шарль не мог себе объяснить, почему всякий раз в этот момент сердце его билось так сильно, что готово было выскочить из груди? Он ощущал физические страдания, как если бы не только присутствовал при кончине самого Иисуса на кресте, но и был повинен в них!
Священник отломил от левой половины Гостии частицу и, сотворив ею крестное знамение над чашей, уронил частицу в вино, смешивая их и тем самым связывая воедино как символ воскресения. Шарль вместе со всей общиной отправился к причастию, чтобы приобщиться Плоти и Крови Христовых. Его лицо залила густая краска стыда. Он опять испытал тягостное чувство вины и словно услышал чьи-то слова: «Не делай ничего праведнику сему…».

Шарль

Юный граф Шарль де Крепи и Валуа боготворил свою мать, отблеск этой трепетной сыновей любви лежал, вероятно, и в основе его нежного отношения к обители Санлисс. Они были практически ровесниками: Шарль и монастырь, основанный французской королевой Анной Ярославной Киевской, третьей женой великого монарха Генриха Первого Капетинга.
Шарль часто пытался представить себе родину своей матушки – далекую, загадочную Киевскую Русь. Оттуда она в сопровождении епископа де Мо, взявшего на себя обязанности свата и духовного опекуна, прибыла во Францию пятнадцатилетней девушкой. Шарль слабо знал географию, рассказ матери о том путешествии продолжительностью в два года под прикрытием небольшого военного отряда рисовал его воображению расстояния чудовищные! Где же она лежит – эта Русь? Сколько морей и океанов отделяют ее от Парижа? Матушка смеялась над его невежеством, хотя Шарль был отнюдь не самым безграмотным сеньором в своих землях. Сам покойный король Генрих вместо подписи ставил под государственными документами крест. Не могла же французская аристократия позволить себе быть образованнее своего монарха!
Долгое время Шарль считал Париж самым значительным и красивым городом на Земле и мог поставить в один ряд с ним разве что Иерусалим, но матушка однажды лишила его этой иллюзии. «Твой Париж – немыслимое захолустье! – Сказала Анна Регина, смеясь над неосведомленностью младшего сына, – Киев много красивее его. Попав сюда, я в отчаянии написала отцу своему, Великому Князю Ярославу: «В какую варварскую страну ты меня послал! Жилища мрачны, церкви безобразны, нравы ужасны!» Десятилетний Шарль пристыжено сопел некоторое время, а потом расплакался как малое дитя. «Ты должен знать грамоту, – продолжала наставлять его мать, сама писавшая и говорившая на нескольких языках, – слава Господу, мои государственные обязанности уже весьма незначительны, и у меня теперь есть достаточно времени обучить тебя всему, что знаю сама. Когда-то я предлагала свою помощь твоему отцу, графу Раулю де Крепи и Валуа, но он только смеялся в ответ, предпочитая чтению книг охоту. Его выручал острый, пытливый ум и великолепная память, надеюсь, ты унаследовал от него эти качества!»
С этого времени Анна стала руководить воспитанием и образованием младшего сына, что делала в свое время по отношению ко всем троим будущим престолонаследникам. Шарль был этим несказанно счастлив. Он забрасывал мать вопросами о ее родине, о своих славянских предках, их религии и архитектуре Киевской Руси, которой она так гордилась и восхищалась. Делясь с сыном дорогими сердцу воспоминаниями, Анна воодушевлялась, ее милое, дышащее величавым достоинством лицо покрывал легкий румянец, а голубые глаза сияли каким-то небесным светом. Недаром французы так восхищались своей златокудрой королевой, ее образованностью, умом и изящным станом.
Много расспрашивал мальчик Анну и о своем рано умершем отце. Свет в глазах матери сразу потухал, но она охотно удовлетворяла любопытство сына. Едва ли была эта гордая славянка счастлива в своем первом венценосном супружестве, но поведением своим заслужила уважение подданных и, погрузившись полностью в государственные дела, сполна реализовала свои честолюбивые замыслы. Молодая королева показала себя мудрым, дальновидным и энергичным политиком, за что удостоилась похвалы самого Папы. Все девять лет брака Генрих, человек грубоватый и недалекий, боготворил и почитал свою юную супругу, которая подарила ему, пережившему уже два бездетных брака, троих сыновей. Он при каждом удобном случае старался побаловать любимую жену. Зная ее пристрастие к охоте, муж дарил ей угодья и загородные резиденции.
Будучи по натуре женщиной пылкой и романтической, Анна, овдовев, отказалась от регентства своего восьмилетнего сына и со всею страстью отдалась обретенной новой любви. Отец Шарля был человеком слишком благородным, чтобы позволить своей любимой, а главное престолонаследнику, жить с запятнанной репутацией. Они не желали ничего делать тайно, но Рауль был женат, и ему пришлось организовать похищение вдовствующей королевы во время охоты, к которой оба они питали неуемную страсть. Рауль отвез Анну Регину в свой родовой замок, где они и обвенчались. Графа подвергли отлучению от церкви за двоеженство, ему пришлось держать ответ перед самим Папой, но честь королевского дома не пострадала.
Счастье их было недолгим. Овдовев вновь через несколько лет счастливого супружества, Анна Регина вернулась в Париж. Ее государственные обязанности при дворе были малозначительны, второго взлета не получилось, ее взрослый сын – Филипп Первый уже не нуждался в мудрых материнских советах, и она с большим рвением и удовольствием занялась воспитанием младшего сына, рожденного от графа Рауля де Крепи и Валуа.
Король Филипп Первый являлся, таким образом, единоутробным братом Шарля, и они испытывали друг к другу взаимную симпатию. Как раз сегодня после мессы Шарль был приглашен венценосным братом в королевский дворец для серьезного разговора, при котором должна была присутствовать их мать.

Дела серьезные

Шарль еще не определил окончательно круг своих интересов. Планы его на жизнь постоянно менялись: то он хотел сделаться священником, то военным, то кидался изучать архитектуру, пытливо расспрашивая мать, какие храмы строили на Руси, рассматривая возможность отправиться туда с целью изучения русского зодчества. Однако в последнее время он сделался вдруг замкнутым и грустным. Это означало, что в его голове зреет какое-то серьезное решение. Так и случилось. Неожиданно для всей семьи Шарль вдруг объявил, что собирается стать паломником, и страстно желает отправиться в святую землю ко Гробу Господню. Мать пыталась отговорить его, ибо знала, какие опасности таит в себе это путешествие, но неожиданно брат Филипп встал на его сторону и заинтересовался проектом Шарля. Для разговора об этом паломничестве юноша и был сегодня призван во дворец.
Шарль решил проделать путь от Санлисса до королевской резиденции пешком. Он зашел в монастырскую конюшню и строго-настрого наказал конюху хорошенько вычистить и досыта накормить своего любимого ахалтекинца. Конь радостно заржал, приветствуя хозяина, и Шарль любовно потрепал его по каурой морде. Эту прекрасную выносливую породу лошадей завез в Галлию еще Юлий Цезарь в пятидесятых годах до рождества Христова, и она чудесно прижилась в этих местах.
Шарль вышел из монастырских ворот и брезгливо поморщился. На мостовой блестела под солнцем весенняя раскисшая грязь, смешанная с помоями и конским навозом. Сначала он еще старательно выбирал места, куда можно поставить ногу, чтобы не слишком испачкать новые светлые ботфорты, но постепенно в голову вернулись мысли, одолевавшие его во время мессы, и он пошел, уже не разбирая дороги.
«Хлеб и вино – это самое ценное, что только может принести в жертву земледелец, и потому они суть наилучшие стороны человеческой натуры. Хлеб – символ плоти, а вино, когда оно проникает в кровь, воодушевляет, опьяняет, веселит сердце. Это некий «летучий дух»! Оно – символ одухотворенной творчеством крови. Почему же в таком случае Бог отверг жертву первого земледельца Каина, а принял жертву агнца, которого поднес Авель? Возможно, Ему необходима была мученическая жертва? С пролитием невинной крови? Как у Христа? Но в Его случае еще и позорной, ужасной, крестной! Кто выбрал ему такую смерть? Сам Бог решал это или человек? Ирод? Пилат? Конечно Пилат! Так казнили преступников в Риме… Ирод бы приказал побить камнями… Но за что? Что такого ужасного сделал он иудеям? Чем помешал? Разве не был он их соотечественником? Разве шел против них? Их религии, устоев… А чем помешал он Пилату? Ведь жена просила его не учинять этой позорной казни… Может быть, именно оттого тот и покончил с собой здесь у нас в Галлии? Принес себя в жертву Богу иудеев за то, что пролил невинную кровь? Однако если человек лишает себя жизни ради блага ближних и во искупление вины своей, грех ли это против Бога или тоже жертвоприношение? Самопожертвование? Если Бог принес в жертву Сына за грехи человеческие, то почему было Ему не покарать земное человечество, столь грешное? Ведь уничтожил же Он Содом и Гоморру, устроил Всемирный Потоп. Отчего же в этом случае Он жертвует Сыном? А что, если это свободная воля Самого Христа? Его решение, Его выбор… а не Отца? Он решил принести жертву, но ничего не имел, кроме Себя Самого, потому Он – жертва, но Он же и жертвователь! Кто бы мне ответил на все мои вопросы? У меня не хватит смелости задать их духовнику. Представляю, какую епитимью он на меня наложит за подобную крамолу! Мне жизни не хватит, чтобы прочитать все количество молитв, которое он назначит! Я чувствую, что смогу понять все это только там, в Иерусалиме, в месте, где все случилось более тысячи лет назад. Мне необходимо ехать! Увидеть все своими глазами, вдохнуть тот воздух! Представить себе всех участников той великой драмы! Не знаю почему, но мне это жизненно важно…».
Шарль и сам не заметил, как очутился во дворце, и, оставляя на каменном сером полу следы грязи, проследовал в покои короля. Филипп ожидал его, ведя неторопливый разговор с матерью. После сердечного приветствия монарх сразу перешел к деловому разговору:
- Ты замыслил, я слышал, паломничество в Святую Землю? – спросил он брата с особой теплотой в голосе.
- Да, хочу прикоснуться к Гробу Господню, подняться на Голгофу, погрузиться в воды Иордана в том месте, где Иоанн-предтеча крестил Спасителя, – ответил Шарль пылко, – я чувствую, что не смогу жить спокойно, пока не сделаю этого!
- Известно ли тебе, – продолжал Филипп, словно не слыша этого страстного заявления брата, – что подобное путешествие небезопасно? Турки владеют Иерусалимом последние десять лет, и до нас постоянно доходят известия о том, что они притесняют пилигримов. Множество странствующих рыцарей – отпрысков богатых сеньоров – покинули за эти годы родовые замки, кто в поисках опасных приключений, а кто, подобно тебе, в поисках Бога, но немногие вернулись назад. Папа считает, что негоже оставлять христианские святыни в руках мусульман. Урбан, который будет, по всей видимости, наследовать ему, и только ждет получения тиары, вслух призывает идти в поход на Иерусалим и спасти Гроб Господень, вернув его христианам. За это всем участникам похода и верующим в Христа будет даровано отпущение грехов. Я хочу, чтобы ты все разведал, насколько возможно. Запоминай каждую деталь, любую мелочь. Эта информация может оказаться полезной для нас в походе. Постарайся почувствовать настроение местного населения. Много ли там иудеев, настроенных против турок? Можем ли мы рассчитывать на их помощь или хотя бы моральную поддержку? Им, конечно, нет дела до наших святынь – Гроба Господня, Грааля, Плащаницы, да и Самого Спасителя, но нам важно знать, чью сторону они примут?
- Ведь они хотят вернуть себе родину? Если им пообещать это, возможно, они пойдут за нами!
- Воистину так, думаю, что лишь в этом случае мы можем полагаться на их помощь. Узнай, есть ли у них лидеры, постарайся сблизиться с ними, намекни, что мы готовы выступить в самом скором времени, как только будем готовы. И не медли с подробным отчетом. Это крайне важно сейчас. Возьми денег и людей, сколько считаешь необходимым, но не советую тебе привлекать внимание пышной свитой и тугим кошельком, это может иметь нежелательные последствия. Лучше прикиньтесь простыми пилигримами, так будет безопаснее для тебя и для нашего общего дела. Будь осмотрителен и не рискуй понапрасну. Чем более подробными будут твои донесения, тем скорее сможем мы выступить в крестовый поход! Но главное… – Филипп сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел в глаза брата, словно прикидывая, насколько он может довериться ему, – подробно изучи место, где прежде был Храм Соломона… нас более всего интересует, охраняется ли оно и насколько серьезно… в частности, его подземные конюшни…
Шарль изумленно взглянул на своего сюзерена, но не посмел задать лишние вопросы.

Мать и сын

Анна в сопровождении младшего сына покинула покои короля. Филипп добродушно усмехнулся, глядя им в след: «Как все же мой младший братец похож на нашу матушку! Он более всех нас унаследовал ее славянские черты: тот же золотистый цвет волос, те же голубые глаза, хрупкие изящные руки. В нем слишком много женственности, куртуазности, он чересчур изнежен, впечатлителен и потому едва ли годится для крестового похода! Однако Шарль чрезвычайно наблюдателен, он умеет порой замечать детали, которые ускользают от внимания более мужественных натур, солдат часто пренебрегает подобными мелочами. А главное, он умеет анализировать, делать надлежащие выводы, чем, безусловно, может быть полезен в нашем будущем предприятии…».
Темными, мрачными извилистыми коридорами Анна и Шарль, в сопровождении двух факелоносцев, направились на половину вдовствующей королевы. Им в ноздри ударил тошнотворный запах плесени, мышиного помета и кошачьих испражнений. Анна прикрыла нос белоснежным платком из тончайшего полотна, смоченным сандаловым маслом. Спускаясь по винтовой лестнице, Шарль подал матери руку, и она сказала ему что-то на своем родном языке, которому обучила младшего сына с самого раннего детства. Благодаря этому, они могли быть уверены, что все сказанное между ними, останется тайной для окружающих. Шарлю нравился этот мягкий, плавный, напевный язык, и он говорил на нем почти без акцента. Разве что в минуты волнения в его речи невольно прорывалось раскатистое «р», да согласные в конце слов он выговаривал более твердо.
Задумавшись о чем-то своем, Шарль не сразу расслышал фразу, произнесенную Анной, но последние слова «…как писал в своем послании апостол Павел» вернули его к действительности. Он резко остановился и пристально посмотрел на мать, словно желая в полумраке рассмотреть повнимательнее ее выражение лица. От неожиданности факелоносец, шедший позади них, налетел на Шарля, и вся процессия вынуждена была остановиться. Яркая вспышка света озарила лицо Анны, и на какой-то миг Шарлю показалось, что рядом с ним идет совершенно другая женщина! Женщина, которую он любил всей душой! Мучительно и страстно! Она не была его матерью, а, скорее всего, женой. Шарль едва не вскрикнул от пронзившей сердце боли! Но видение мгновенно растворилось в свете факела, и он уже не мог с уверенностью утверждать, что видел вместо материнского другое лицо. В своей жизни он не знал этой женщины, она лишь иногда являлась ему во сне, но сейчас, при упоминании о святом Павле, вдруг оказалась рядом живой и реальной, словно какая-то связь была между ними троими: Шарлем, этой неизвестной ему женщиной и апостолом.
Анна удивленно взглянула на сына и спросила, что его так поразило в ее словах? Шарль помолчал некоторое время, а потом сказал раздумчиво, словно пытаясь ответить на вопрос, заданный матерью, прежде всего, самому себе:
- Я не делаю для вас секрета, дорогая матушка, из своих посещений «Восточного бора», вам прекрасно известно, что я езжу в Шампань время от времени… Там порой собирается много всякого интересного народа… Друиды, поддерживающие прежние традиции галлов, сарацины, странствующие рыцари. Мы обмениваемся там между собой различными мнениями по всякому поводу, рассказываем друг другу об увиденном, услышанном, размышляем о судьбах наших народов… Недавно я познакомился с неким ученым иудеем и стал расспрашивать его о его вере, мне все хотелось уяснить себе, чем иудаизм отличается от христианства? Ведь они вышли из одной земли? Люди одной национальности исповедовали ту и другую веру. Что же разделяет их? Он сказал мне, что иудеи считают христианство более похожим на эпидемию, чем на религию. Но странно не это – мало людей с терпимостью принимающих чужую веру. Странно то, что он обвинил во всем апостола Павла! Этого отъявленного фарисея, бывшего некогда одним из самых ревностных и жестоких гонителей первых христиан в Израиле, по имени Савл. Говорят, он невероятно исказил учение Иисуса Христа, изобретя религию спасения души путем истязания плоти, основанную на истерии, и призывая отречься от человеческой натуры как от низшей части личности, которая живет и умирает подобно животному. Иудей сказал мне, что учение апостола Павла было одним из величайших несчастий, когда-либо выпадавших на долю человечества. Оно более всего разделило христиан и иудеев. В проповедях Иисуса не содержалось ни малейшего намека на новую религию, он лишь хотел напомнить своему народу о его истинных корнях, о лежащих в основе всего их вероучения заповедях, полученных некогда Моисеем от Господа! Христос провидчески указал, что Царствие Божие на земле возможно, достижимо! Нужно лишь, чтобы каждый человек вел себя подобно Богу, а не зверю!
Я спросил его: «Что же, в Иудее совсем теперь не осталось христиан?» И знаешь, что он мне ответил? «В Иудее почти не осталось самих иудеев, да и родины их более нет в прежних местах! Они рассеяны по всему миру! О каких же христианах ты говоришь!» Если бы ты слышала, дорогая матушка, какая горечь звучала в его словах!
Анна была поражена глубиной суждений сына, хотя прекрасно знала, что в некоторых вопросах невежество ее дорогого мальчика граничит едва ли не с глупостью. Он плохо знает географию, почти совсем несведущ в вопросах, касающихся сравнительно недавнего прошлого собственного народа, понятия не имеет о политическом и экономическом положении государства, но о религии рассуждает почти как пророк. Осторожно, чтобы не уязвить самолюбие сына, Анна сказала:
- Мой народ принял христианство сравнительно недавно. Это была вынужденная мера… Русь сильно ослабила ее раздробленность. Переняв модель устройства государства, мы получили вдобавок и религию, хотя, может быть, мусульманство было нам ближе по своей природе, ведь после набегов половцев и хазар в нашу славянскую кровь основательно подмешана азиатская струя. В простых людях еще сильна вера в старых богов, у них они просят зашиты в годину испытаний и великих потрясений. В Галлии некогда так же весом и непререкаем был авторитет друидов, но христианство уже давно обосновалось на этой земле. Возможно, тебя удивит, что даже в рамках христианства существует два непримиримых течения: Русь приняла православие, а ты живешь в стране, где официально исповедуется католицизм.
- Расскажи мне об этом, пожалуйста, – горячо воскликнул Шарль, – ведь я поеду в другие земли, и мне будет стыдно, что я не знаю современную историю своей родины!
Анна начала свой рассказ, в душе радуясь, что ее дипломатический ход имел успех.
- Твоя родина много воевала почти с первых дней своего становления. Когда Юлий Цезарь покорил здешний народ и сделал Галлию своей провинцией, он стал называть местное население галло-римлянами. Аборигены быстро переняли более высокую культуру Рима и его язык. Они построили такие же города, украсили их статуями и проложили дороги. Однако римское владычество закончилось, и галлам пришлось отбивать нашествия полчищ племен варваров, хлынувших с востока. Кто только не зарился на эти земли! В конце пятого века король франков, как они теперь себя называли, Хлодвиг из рода Меровингов, которого считали основателем Франции, неожиданно принял христианство. А было это так: аламанцы воевали с ним, но без особого успеха. Настал час решающей битвы за свободу, франков теснили враги, и казалось, что все уже потеряно. Неожиданно король вспомнил, что Клотильда, его жена, рассказывала ему однажды о Спасителе и о христианской вере. Тогда он взмолился этому Богу: «О, милостивый Иисус! Я просил своих богов о помощи, но они отвернулись от меня. Теперь я думаю, что они просто не в силах мне помочь. Сейчас я прошу тебя: помоги мне справиться с моими врагами! Я верю тебе!» При последних слова франки усилили наступление и повергли аламанцев в паническое бегство. Хлодвиг принял в Реймсе христианство, и с тех пор всех королей Франции крестили там. После Меровингов к власти пришли их ловкие мажордомы – Каролинги. Их называли в народе «ленивые короли». Это было в начале седьмого века. Они правили страной вплоть до девятого, отбивая кое-как нашествия викингов. Однажды враги на семистах драккарах подступили к Парижу. Граф Эд командовал защитниками города и отстоял Париж. Власть Каролингов пошатнулась, и знать избрала нового короля – Гуго Капета. Он и дал имя новой династии Капетингов, до сих пор сидящих на престоле Франции. Вот, вкратце, я обрисовала тебе историю франков, но это не так важно для тебя, как то, что я хочу сказать далее. Прими мой материнский совет: при встрече с людьми иной веры будь терпимым, относись с уважением к их святыням – и ты не будешь знать злобы и беды. Человек легче простит тебе личную обиду, чем посягательство на то, что он исповедует. Какого бы бога ни почитал твой собеседник, какому бы идолу ни поклонялся, не оскорбляй его религиозных чувств. Не начинай немедленно возражать ему и обращать в свою веру. Умей слушать и понимать, находить общий язык с любым иноверцем. Пообещай мне быть мудрым и терпимым, тогда я буду спокойна за тебя, где бы ты ни странствовал!

Восточный бор

За несколько дней до отъезда в паломничество Шарль отправился в Восточный бор. Был канун Пасхи, и он решил провести эту последнюю предпасхальную ночь в кругу друзей и единомышленников, чем снискал неудовольствие своего духовника. На эту же ночь они и назначили посвящение молодого графа де Крепи и Валуа в странствующие рыцари – пилигримы.
Каждый раз, когда Шарль въезжал на своем резвом ахалтекинце под густую древесную сень, сердце у него сжималось от некого необъяснимого страха. Разумом он понимал, что ему совершенно нечего бояться в этом лесу, где он знал каждый поворот тропинки, мог определить породу любого дерева: вот дуб, а это черная ольха, а то вяз, а вон и падуб остролистый. Но в потаенных глубинах души жил какой-то безотчетный, чужой, реликтовый страх, словно даже не его, а другого какого-то человека, как мираж в пустыне подсознания. Ему мерещилось, что он чужак в этих лесах и вторгся сюда незаконно, не имея на это никакого права, и сейчас выскочат из-за деревьев истинные хозяева бора – друиды – и в лучшем случае прогонят его с позором прочь, а в худшем… Кто знает? Расправа над «чужаком», подглядевшим, хотя бы и ненароком, их тайны, была быстрой. Любопытство могло стоить наглецу жизни. Его приносили в жертву древним богам, и никто никогда не узнавал об этом. Был человек – пропал человек!
Восточный бор раскинулся на огромной территории. Под густой листвой его деревьев даже в самый жаркий день лета было сыро и прохладно. Копыта коня то и дело разъезжались на осклизлой глинистой почве, и потому ехать следовало медленно и с большой осторожностью. Вязкая, скользкая – эта почва называлась «гастин». Она мгновенно поглощала влагу и не желала ее отдавать. Короткого дождичка хватало, чтобы склоны холмов сделались непроходимыми для всадника или пешехода, низины превращались в топкие болотца с коварным дном, а нитевидный ручеек горделиво разбухал и становился опаснее большой равнинной реки.
В округе было множество прудов – частью естественных, частью вырытых руками людей, не желающих облегчить доступ чужакам в эти заповедные места. Все они носили галльские названия, а люди, обитающие тут в силу своих профессий, общались меж собой на языке им одним понятном.
Шарль благополучно добрался до извилистой речки с замысловатым названием Гван-Вёер, вода в которой после недавнего весеннего паводка все еще оставалась белесоватой от обильно растущего по ее берегам мергеля. Отсюда он повернул к сердцу Восточного бора – находящемуся среди дамб и прудов, скрытому, словно жемчужина в перловице, Храмовому лесу. На западной стороне этого таинственного места в прошлом году начато было строительство Цистерцианского аббатства, и сейчас сюда усиленно свозили камень, песок и прочие строительные материалы.
 Шарль подъехал к вырытому уже огромному котловану, поражаясь его громадной площади, и остановил коня. Земли эти принадлежали ордену святого Иоанна Иерусалимского, здесь находилось небольшое командорство, называемое «Ферма Госпиталя». Прежде иоанниты не признавали Христа, а считали подлинным Спасителем Иоанна-Предтечу, но со временем противоречия меж ними и христианами изгладились из памяти даже особо рьяных адептов, видимо в силу естественных причин – столько не живут! Адепты просто-напросто вымерли, а новые, молодые, члены ордена уже забыли, что их отцы-основатели отвергали приоритет Иисуса над Иоанном.
Строительством аббатства руководил молодой энергичный священник – отец Бернар. Он же объединил вокруг себя группу знатных аристократов, которые именовались рыцарями и почитали своей первейшей обязанностью освобождение. Их девизом стали слова: «Не нам, Господи, не нам, но во имя вящей славы Имени Твоего».
Прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, Шарль оглядел окрестности, выискивая взглядом отца Бернара. Метрах в двадцати от котлована он приметил группу землекопов и направил к ним коня. Они указали молодому человеку на нагромождение строительного камня и гранитных плит, где Шарль и разглядел крупную фигуру своего друга, облаченного в рабочую одежду из свиной кожи. Они с отцом Бернаром были ровесники и, сколько себя помнили, питали друг к другу почти братскую привязанность. Шарль спешился и с большой осторожностью направился по скользкой глине к огромным глыбам обтесанного гранита, возле которых деловито расхаживал отец Бернар, любовно поглаживая их гладкие бока.
- Посмотри на этих красавцев, – издали закричал он Шарлю вместо приветствия, не дожидаясь, когда тот приблизится, – какая великая и могучая сила заключена в них! Из этих камней мы построим лестницу Иакова от земли до неба, по которой станут восходить и нисходить ангелы. Это будет, воистину, Дом Божий! Ибо сказано в Писании: «И встал Иаков рано утром, и взял камень, который он положил себе изголовьем, и постановил его памятником; и возлил елей на верх его». Чем тебе не камень, послуживший Иакову изголовьем? Се, Центр Мира, он связует Землю и Небо! Он отмечен присутствием Господа! Он – вместилище духовной силы, как, впрочем, любой из бретонских менгиров! Камень и дерево суть священны, ибо дух воплощен в них, как считали наши предки-кельты, разве не очевидна сия преемственная связь!
Отец Бернар так крепко обнял хрупкого Шарля, что кости у того хрустнули.
- Тебе медведем быть при Храме, а не священником! – Счастливо засмеялся Шарль, – силушка у тебя немереная! Ты не забыл, какой сегодня день? Переодевайся быстрее, нас уже ждут.
Отец Бернар с сожалением оторвался от созерцания гранитных глыб и отправился в одну из хижин, расположенных неподалеку, где хранил свой нехитрый гардероб.
Сегодняшний день был особенным для Шарля. Его должны были посвящать в странствующие рыцари – пилигримы. Обряду этому было уже несколько десятков лет, и состоял он из причудливой смеси языческих древних ритуалов друидов и христианских пасхальных обрядов, возникших еще в первые века от рождества Христова. Каким образом смешались они в этой посвятительной церемонии и кто был их автор, сказать теперь с определенностью было едва ли возможно. Однако неофиты относились к ним со всей серьезностью, и сердца их переполнялись священным трепетом в ожидании инициации.
Спустя час, оба друга прибыли в назначенное место. То была большая поляна посреди густого темного леса, зорко охраняемая сторожевым дозором из двенадцати человек и дюжиной собак. Никакой посторонний глаз не имел права наблюдать за тем, что происходило на священной поляне. Иначе – смерть!

Церемония

Шарль и отец Бернар увидели большую поляну, в центре которой пылал костер. Человек, одетый по обычаям друидов в белый плащ с капюшоном, отделанный зеленым кантом, месил тесто для ритуальной лепешки из ячменной муки чуть в стороне от яркого огня. Было видно, что ему не впервой заниматься этим делом, его руки ловко и ритмично окунались почти по самые плечи в большой глиняный горшок, по красному лицу стекали капли пота и падали в приготовляемое месиво.
В стародавние времена существовал обычай, который предшествовал обряду ритуального жертвоприношения: на костре выпекалась большая ячменная лепешка, один кусок которой запекался до черноты. Участник ритуала, получивший этот горелый кусок, предназначался в жертву богам. После того, как он съедал обуглившуюся часть лепешки, его ударяли дважды по голове дубинкой, вырезанной из древесины черной ольхи, а затем душили с помощью грубой толстой веревки – гарроты. Как только жертва испускала дух, на горле, в области сонной артерии, делался надрез, через который выпускалась вся кровь и собиралась в церемониальную чашу. После окончания ритуала Грааль с еще теплой жертвенной кровью пускали по кругу, и все участники обряда должны были сделать из нее по глотку. В глубокой древности человеческие жертвоприношения считались у друидов непременным атрибутом ритуала, приуроченного к приходу весны.
Теперь этот языческий кровавый ритуал носил чисто декоративный характер и был лишь символом культурной национальной традиции, пришедшей от древних предков – галлов. Им начиналась церемония посвящения в рыцари и пилигримы. Однако атмосфера секретности, принадлежности к определенному тайному кругу единоверцев продолжала оставаться неизменной. В ней происходило приобщение к совместному опыту, духовное возвышение посредством постижения особой мудрости, философии. Овладение особым, сакральным, знанием – вот главное, что было заложено в этом ритуале и придавало посвящению некий романтический ореол.
Сегодня горелый кусок ячменной лепешки предназначался Шарлю. Он добросовестно сжевал обуглившееся тесто и покорно проследовал за руководителем церемонии в сторону от костра, вокруг которого сидели все остальные участники действа, под высокий столетний дуб, густо обвитый выросшей из его могучего тела омелой, где ему плотно завязали глаза шарфом из белоснежного домотканого полотна. Затем Шарль почувствовал осторожное прикосновение деревянной дубинки к своей голове, на шею ему накинули гарроту. Церемониймейстер приказал неофиту лечь на землю, что Шарль незамедлительно исполнил. Кто-то снял повязку с его глаз, а кто-то осторожно прикоснулся к горлу острым золотым серпом. На шее выступило несколько капель крови, которую отерли все тем же шарфом. Окропленную кровью «жертвы» ткань пустили по кругу, и каждый из участников церемонии приложился к ней губами.
После этого символического жертвоприношения тринадцать старейших членов тайного общества встали вокруг догоревшего к тому времени костра, взявшись за руки, словно собирались водить хоровод. В центр на еще теплые угли поставили Шарля, и он начал произносить хвалебную ритуальную песнь. Странными были ее слова… Символика, звучащая в них, была религиозной, но мало имела она общего с духом Евангелия. В левой руке Шарль держал краюху хлеба, в правой – чашу с вином.

- Спасен быть желаю и спасти желаю. – Аминь.
- Искуплен быть желаю и искупить желаю. – Аминь.
- Уязвлен быть желаю и уязвить желаю. – Аминь.
- Зачат быть желаю и зачать желаю. – Аминь.
- Умозрим быть желаю всецело Ум будучи. – Аминь
- Омытым быть желаю и омывать желаю. – Аминь.
- Единая Осьмерица нам подпевает. – Аминь.
- Двунадесятое Число водит хоровод в вышних. – Аминь.
- Кто не пляшет, совершающегося не разумеет. – Аминь.
- Воссоединиться желаю и воссоединить желаю. – Аминь.
- Светильник Я для тебя, о видящий Меня. – Аминь.
- Зерцало Я для тебя, о знающий Меня, – Аминь.
- Дверь я для тебя, о стучащийся в Меня. – Аминь.
- Путь Я для тебя, о шествующий. – Аминь.
- И если идешь ты за Моим хороводом, то узри себя во Мне, глаголющем…
- Танцуя, подумай о том, что делаю Я, ибо твое это страдание, если бы не был Я послан к тебе от Отца как Слово… Кабы познал ты страдание, то обрел бы нестрадание. Так познай же страдание, дабы нестрадание обресть… Познай во Мне Слово Премудрости».

В то время как Шарль, изображающий Иисуса во время Тайной вечери, произносил этот странный текст, остальные участники водили вокруг него хоровод. Слово «Аминь» произносили все хором.
В речитативе этом, безусловно, звучали отголоски текстов ранних христиан, современников самого Спасителя, они несли на себе печать тайны, чего-то непознаваемого. Здесь ясно звучал голос Богочеловека, который сам себя приносит в жертву.
Хоровод закончился словами из Евангелия от Иоанна: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода».
После этого сакрального танца Шарль опустился на одно колено, на голову ему пролили несколько капель елея, преломив над ней шпагу.

В Земле Обетованной

Шарль решил добираться до Марселя по реке. У отца Бернара было важное письмо к настоятелю церкви в маленьком городке, расположенном в том месте, где Сона сливается с Роной, и новоиспеченный рыцарь охотно взялся помочь другу, убивая тем самым двух зайцев. Странное чувство охватило Шарля по прибытии в этот крохотный городок, где в прежние времена располагалось галльское поселение Лугдун, состоявшее всего из полутора десятков домов. Местный священник был очень словоохотлив, как всякий провинциал, увидевший, что знатный парижанин слушает его с нескрываемым интересом. Он неплохо знал историю своего края и поведал заезжему графу любопытную байку, что во времена правления римского императора Калигулы сюда было сослано много знатных иудеев. Будто бы даже семейство самого Ирода Антипы проживало тут, и дочь их Саломия приняла мученическую смерть в водах Соны: во время ледохода ей отрезало голову тяжелой льдиной. Шарль не стал уточнять достоверность этих сведений. Он сгорал от нетерпения отправиться немедленно в Марсель, словно его ожидала там какая-то долгожданная и очень радостная встреча.
Выполнив поручение друга и наскоро отобедав в гостеприимном доме священника, чтобы не обижать старичка, Шарль чуть не бегом пустился на пристань, где его ждала уже нанятая небольшая, но устойчивая лодка, и отчалил от берега в счастливом нетерпении.
Он плыл, грезя наяву под мерный плеск весел… Сердце его переполняло невыразимое чувство любви, но сам предмет обожания был ему неведом. Он просто любил кого-то и все! Он мысленно подгонял ход своего суденышка, ему хотелось на крыльях лететь в Марсель! Он был весь переполнен радужными надеждами и томим жаждой новой – прекрасной – жизни вдвоем с любимой женщиной! Будто счастье, наконец, улыбнулась ему, а худшее оставалось за кормой лодки! «Только бы поскорее оказаться в Марселе! – думал Шарль, – все будет замечательно!» Какой-то предмет плыл в метрах двух впереди них, и Шарлю на миг показалось, будто это плывет отрезанная голова Саломии. «Что это, – вскричал он в ужасе, указывая рукой на жуткий призрак, – вон там… плывет впереди нас?» «Должно быть, кусок дерева, мсье, – ответил лодочник равнодушно, много плавает тут всяких деревяшек». Тон его успокоил Шарля, и он сладко задремал.
Марсель принес новую перемену в настроение путешественника. Радость ожидания поблекла и сменилась тоской. Ему пришлось задержаться в этом городе на некоторое время, так как шкипер судна, на котором юноше предстояло плыть в Палестину, еще не набрал полностью команду матросов. Да и самому пилигриму следовало кое-чем запастись в дальнюю дорогу – не тащить же было все необходимое с собой из Парижа в Марсель! Он вообще любил путешествовать налегке, отличаясь неприхотливостью в своих потребностях, особенно в дороге.
Шарль никогда прежде не бывал в портовых городах, и потому поражался пестроте и многоязычию Марселя. Он и вообразить себе не мог такого разнообразия лиц и наречий! Он на слух опознал разве что два или три из них. И зачем Бог изобрел столько непохожих языков? Чтобы людям труднее было понимать друг друга? Иным выговорам Шарль изумлялся чрезвычайно: это же надо так ломать свой язык, словно нарочно, и произносить-то такие слова кажется невозможным, а уж понимать и вовсе не выучишься, сколько ни старайся. «Может быть, у них горло по-иному устроено? – в недоумении думал он, – или язык длиннее, чем у других людей?» А одежды! В чем только не ходил тут народ! Но с этим легче было разобраться, и Шарль довольно быстро научился определять на вид индусов, турков и греков. Уж больно наряд у них был колоритный, запоминающийся. И распознавать, кто есть кто, по одежде оказалось легче, чем по речи – это он усвоил скоро.
Созерцание самого города, его пестрых обитателей и вынужденные походы по лавкам несколько отвлекли Шарля от мрачных ощущений, необъяснимым образом, без всякого видимого повода нахлынувших на него в Марселе. И все же он был рад оказаться на палубе греческого судна, отплывающего, наконец, к вожделенным берегам. Странная черная тоска, последние дни сжимавшая его сердце, отступила, и он с наслаждением вдыхал всей грудью морской воздух, не желая покидать палубу. К нему вернулось романтическое настроение, он живо воображал себе, что плывет к берегам, где некогда обитали загадочные финикийцы, называвшие Средиземное море Великим Морем Заката. Однако на второй день погода резко переменилась, начался небольшой шторм, которого хватило, чтобы весь остаток пути до места назначения бедный паломник провел мучимый жестоким приступом морской болезни.
«Все имеет свое начало и свой конец, – размышлял Шарль, сходя с изрядно потрепанного штормом корабля на берег в городе Яффа, – благодаря Божьей Матери мы доплыли! Неужели я на Земле Обетованной! Просто не могу поверить в это! Шторм, конечно, изрядно измотал меня, но, как сказал капитан, он помог нам избежать худшей участи – нападения пиратов. А капитан, мне кажется, опасался этого куда больше, чем морской бури…»
Яффа. Некогда этот город носил имя Иоппия. Севернее располагались известные всему миру своим великолепием Тир и Сидон. Отчего-то сердце у Шарля опять учащенно забилось при упоминании этого знаменитого финикийского города. Тут родилась Иезавель, печально известная царица Самарии, жена нерадивого подкаблучника Ахава. Он слушался ее во всем и потакал каждой прихоти. За идолопоклонство, которое он перенял от жены, и осуждал его сурово пророк Илия. Он призвал военачальника по имени Ииуй, который даже иудеем не был. Кажется, прибыл он в эти места откуда-то с Кипра. Илия убедил его помочь свергнуть династию Ахава и стереть с лица Иудеи весь его род. Ииуй преуспел в этом задании пророка весьма быстро. Он пришел к сыну Иезавели, Иораму, который унаследовал трон Ахава после смерти старшего брата Охозии, и сказал ему, что не будет мира в земле Израильской, ибо: «какой мир при любодействе Иезавели, матери твоей, и при многих волхвованиях ее?» Ииуй же споспешествовал и ужасной смерти царицы. Когда он вступил в ворота дворца, она кричала ему с башни самые жестокие и обидные слова: «…мир ли Замврию, убийце государя своего?» Она называла Ииуя именем предателя Замврия. Он не смог этого стерпеть и, призвав евнухов, выбросил Иезавель из окна ее любимой башни. Обрызганный ее кровью, он направил своего коня на труп идолопоклонницы, и копыта изувечили ее мертвое тело. Ииуй вошел во дворец «…и ел, и пил, и сказал: отыщите эту проклятую и похороните ее, так как царская дочь она». Но не нашли уже тела Иезавели, а лишь конечности ее и голова лежали у стен дворца – остальное сожрали собаки.
Шарль и сам не знал, отчего вдруг вспомнилась ему эта древняя библейская история, пока шел он к дворцу, где обитал сейчас турецкий наместник Яффы. «Дался мне этот Ииуй! – Отмахнулся он от своих мыслей, – кто он мне? Да и Иезавель тоже. Сам не пойму, почему вдруг эти люди мне на ум пришли? Вроде ничто тут о них не напоминает, кроме самого вида моря… Великого Моря Заката…»

Тайна друга

По прибытии в Яффу Шарлю, как и любому паломнику, направлявшемуся в Иерусалим или Вифлеем, надлежало незамедлительно явиться к турецкому наместнику за письменным разрешением на посещение святых мест, что он и поспешил сделать, несмотря на свое все еще скверное самочувствие. В его планы не входило надолго задерживаться в Яффе, он горел нетерпением попасть в Иерусалим.
Шарль понимал, что еще слишком рано думать, будто все испытания и опасности остались позади. Дороги Палестины в те времена таили в себе не меньше угроз, чем пути морские, тут легко можно было сделаться добычей шайки разбойников или пасть под ударом коварного турецкого ятагана. Надеяться можно было лишь на Бога и… благородных рыцарей-монахов, добровольно возложивших на себя обязанность охранять дороги, по которым следовали пилигримы.
Долог был путь до Иерусалима. Паломник брел под палящим солнцем, превозмогая жажду и голод, сердце его сжималось от постоянного страха за свою жизнь. Но страстные мольбы его все же достигали ушей Господа, ибо Он посылал помощь в лице добрых и благородных детей Своих. Они появлялись на самых опасных участках дороги, готовые отразить удар врага и защитить соотечественника. Их безмолвные гордые фигуры одним своим видом внушали спокойствие и надежду в самой отчаянной ситуации.
В Иерусалиме Шарль надеялся на помощь таких же друзей – отважных и благородных. Он вез с собой рекомендательное письмо от отца Бернара к купцу из Амальфы, Пантелеону Мауро, держащему в Иерусалиме странноприимный дом, при котором было что-то вроде госпиталя. Небесным покровителем своего богоугодного заведения Пантелеон избрал святого Иоанна Александрийского. Ходила легенда, мало реального под собой имеющая, что госпиталь имени Иоанна Крестителя существовал в городе этом чуть ли не со времен Спасителя. И основан он был никем иным, как дочерью самого Ирода Антипы. Той самой Саломией, которая потребовала за свою пляску голову Иоанна Крестителя! Это на ее приданое основан был лепрозорий, где и сама она служила, не гнушаясь никакой работой по уходу за прокаженными, стараясь облегчить их участь. Искупила ли она вину свою? Кто может сказать об этом с уверенностью? «Что-то часто я вспоминаю на своем пути Саломию, – подумал удивленно Шарль, – странно все это… Да еще Иезавель отчего-то прилепилась… Воздух что ли здесь какой-то особенный? Располагающий к мыслям о разных исторических персонажах из Старого и Нового Завета …»
Кроме письма к Пантелеону хранил Шарль в памяти свой последний разговор с другом Бернаром, но доверить такие сведения бумаге он не решился, и потому держал всю информацию, поведанную ему святым отцом, в голове.
- Теперь ты один из нас, – сказал тогда отец Бернар, с большой серьезностью глядя на Шарля, – и я могу доверить тебе нашу тайну. Но прежде ответь мне откровенно, поручил ли тебе твой венценосный брат исполнение какой-либо определенной миссии в Иерусалиме? Не смущайся, я имею полное право знать это. Поверь, что вопрос мой продиктован не праздным любопытством, ты не выдашь никакой тайны, рассказав мне о вашем с ним разговоре, ибо мне многое ведомо…
- Ничего особенного брат Филипп мне не поручал, – ответил Шарль, все же немного сомневаясь, имеет ли он право разгласить семейную беседу, – он лишь просил меня разведать обстановку в том месте, где был прежде Храм Соломона. Охраняется ли оно, и если да, то до какой степени тщательно, много ли охраны, но более всего – как строго стерегут бывшие подземные конюшни… Другого поручения он не давал. Возможно, Филипп не доверяет мне или считает неспособным по молодости лет к серьезному делу. Но я не в обиде, вероятно, он не хотел рисковать будущим серьезным предприятием. Крестовый поход – не увеселительная прогулка в Восточный Бор. Я понимаю всю серьезность этой эскапады!
- Так он говорил тебе о Крестовом походе! – Радостно вскричал отец Бернар, – значит, все уже решено? Это известие радует меня, как никакое другое. Я боялся, что Урбан не захочет рисковать, но он, вероятно, ждет только получения папской тиары!
- Объясни мне, если только это возможно, отчего мы так стремимся выгнать турок из Иерусалима? Неужели только ради обладания христианскими святынями? Но ведь мы не можем вывезти сюда Голгофу, Гроб Господень, ковчег со скрижалями Завета? Да никто толком и не знает, где он находится, может быть, его уже давно нет в Иерусалиме! Его, как и Святой Грааль, ищут уже не одну сотню лет! И все безуспешно…
- Вот-вот, ты попал в самую точку, – отец Бернар похлопал друга по плечу своей огромной дланью, – недаром я всегда поражался твоей проницательности! Скрижали Завета – именно они нам и нужны!
- Но зачем? – Искренне изумился Шарль, – ведь это иудейская святыня! Что пользы нам в этой чужой реликвии? Она даже не связана с именем Иисуса Христа! Другое дело – Грааль! В нем хранилась его кровь. Да и тайных знаний в скрижалях не содержится: Моисей получил от своего Бога десять заповедей, записал их на камнях, спрятал в ковчег, а заповеди обнародовал, и теперь по ним уже много веков живет всякий иудей, где бы он ни находился, и всякий христианин, впрочем, тоже. Что нам в этих скрижалях? Я понимаю, если бы мы не знали, что в них записано! Но текст этот известен уже несколько тысяч лет! Для чего мы так стремимся ими завладеть?
- Велика тайна сия, – ответил отец Бернар, – и лицо его омрачилось, – видишь ли, мой дорогой друг, мне придется, похоже, многое объяснить тебе… Я думал, что ты уже обо всем знаешь…

Золотой Ключ

Отец Бернар усадил друга на гранитную плиту, еще седую от пыли, осевшую на нее после обработки камня и раздумчиво, словно подбирая нужные слова, заговорил:
- Помнишь, как мы некогда изучали вместе с тобой архитектуру, к которой ты впоследствии охладел. И был совершенно прав! Мне тоже тогда казалось бессмысленным это слепое бесконечное подражание грекам и римлянам, которых уже давным-давно нет на свете. Сколько можно копировать достижения их зодчества и строить вместо собственных храмов жалкое подобие терм! И потом, их храмы предназначались для идолов! В них поклонялись бесчисленному количеству разнообразных богов и богинь, а нам нужен Дом для Господа! Ты понимаешь, что я имею в виду?
У галлов никогда не было в чести поклонение каменным истуканам вместо Бога, ранее мы одушевляли лишь деревья да камни. Камни, заметь! Грядет новая цивилизация, которая родится в Европе, и для нее необходима новая архитектура! Вот и сейчас я мечтаю из дерева и камня построить «лестницу Иакова». Такой Храм, чтобы душа всякого христианина устремлялась по ней прямо в Небеса, к Отцу нашему, к Сыну Его и Божьей Матери. Не станешь же ты отрицать, что нам необходима собственная архитектура? Что ты имеешь против «лестницы Иакова?
- Я никогда не думал об этом, но считаю твою мысль гениальной, – пылко воскликнул Шарль, – матушка рассказывала мне о сочинении одного византийского аскета, преподобного Иоанна Лествичника, жившего во второй половине шестого века. В своей «Лестнице райской» он описывает восхождение в небеса как непрерывный и трудный подъем по «мистическим ступеням лестници», ведущий в Центр Мира. Он утверждает странные вещи… якобы еще при жизни подвижника его духовный и телесный состав меняется, истончается, и он обретает способность к общению с высшими силами. «Для всех, – говорит Иоанн, – покусившихся с телом взойти на Небо, поистине потребно самонасилие и самоотречение, доколе сластолюбивый наш нрав не очистится и бесчувственное сердце не согреется любовью к Богу»! Не подтверждают ли эти слова древнего аскета твое утверждение о необходимости лестницы, ведущей с земли в небо?
- Я всегда восхищался твоей блестящей памятью, – отозвался на страстный панегирик друга отец Бернар, – к сожалению, у меня нет и половины твоих задатков. Ты способен запомнить огромное количество текстов, а я едва запомнил литургию мессы! Но вернемся к архитектуре, значит, ты понял ее внутреннюю суть? Именно лестница в небо! Храм, который облегчал бы верующему восхождение в обитель Божью с самой земли, при жизни, а не после смерти только! Войдя в него, человек устремился бы вместе с его сводами ввысь, к Творцу!
- Это я отлично понимаю, – ответил так же горячо Шарль, – но при чем тут скрижали Завета? Десять заповедей можно исполнять в любом месте, это закон нравственного общежития, для этого вообще не нужно никаких архитектурных культовых сооружений!
- Вот мы и добрались до главного, – радостно потирая руки, засмеялся отец Бернар, – Закон хранится в ковчеге, ковчег находится в Иерусалиме, я уверен! На скрижалях записаны еще и Таблицы Закона. «Создал я мир мерою, числом и весом», – говорит Всевышний в Книге Бытия. Стало быть, существует Закон, по которому создавалась Вселенная. Этот Закон и должен быть воплощен в нашем Храме!
- Что ты имеешь в виду, – изумленно воскликнул Шарль, – разве способен слабый человеческий ум объять Закон Господа?! Вспомни Люцифера! Не этой ли природы твои желания? Нет ли в них непомерной гордыни?
- Нет, ты не прав! Я прекрасно понимаю, что весь Закон целиком постичь человеческому уму не под силу, но частично… в какой-то мере… Настолько, насколько необходимо, чтобы осуществить прогресс… Есть Золотой Ключ, и им можно отомкнуть некую дверь. Нужен лишь ум, способный вместить в себя эту часть Закона вселенной. Может быть, несколько умов одновременно. В этих скрижалях записано Золотое Число и Золотое Колено, или Угол… Ты помянул Люцифера… Возможно его вина в том и состоит, что он разгадал тайну Таблиц Закона и хотел передать ее людям, как Прометей некогда принес на Землю огонь?
- И это говоришь мне ты? Священник Бернар? – В ужасе прошептал Шарль.
- Нет, сейчас с тобой разговаривает Бернар-зодчий, который жаждет построить подлинный Дом Бога!
- Так ведь эти Таблицы заповеданы были иудеям, какой от них прок для европейца?
- Тут ты ошибаешься… Эти сведения всегда похищались или передавались добровольно в силу необходимости – от одной, уходящей, исчезающей цивилизации, другой, восходящей, идущей на смену! И народ, добывший их или получивший, создавал собственную цивилизацию. Так случалось неоднократно, со времени создания Земли! Есть сведения, что Моисей умыкнул Таблицы из Египта перед самым исходом, оттого фараон так яростно его и преследовал, не желал выпускать! Но евреи до воцарения Соломона не сумели ими воспользоваться. Как я уже говорил, был нужен ум, а в Писании сказано, что этот великий царь «обладал всей мудростью египетской». Но даже Соломон не смог построить Храм в одиночку без помощи ученых Тира. Кое-что знали критяне, финикийцы… У каждого из этих народов была своя гениальная цивилизация, возникшая внезапно и представшая, словно уже совершенно оформившейся, великой, в самом своем расцвете, а то и в стадии ренессанса... И никто не может понять, как она достигла этого расцвета за столь короткий срок! Теперь ты понимаешь, сколь нам необходимы эти Таблицы Закона? Настал наш черед строить цивилизацию по законам Божественной пропорции! Ты думаешь, что египтяне сами додумались до своих пирамид и других достижений архитектуры? Ничего подобного! Они получили Таблицы после гибели Атлантиды, а атланты от Лемурийцев, когда пришел час их гибели, а на Му их принесли Сыны Неба! Мелхиседек из их числа… Это было воинство, пришедшее на Землю из других, более могущественных цивилизаций Венеры, Меркурия, Ориона… Божественная Мандала, вот что записано в этих Таблицах Закона! Они столько же принадлежат евреям, как и всем живущим на Земле!
- Не могу сказать, что ты меня убедил, – сказал Шарль раздумчиво, – трудно поверить в такое… Мне надо подумать, но обещаю тебе, если я решусь помочь добыть эти Таблицы Закона, значит, я поверил в твой рассказ и принял твои убеждения, хотя на данным момент ты убедил меня лишь в одном: ты самый большой еретик из все священников, которые существовали во все христианские времена.

Встреча

Шарль мысленно несколько раз менял планы, пока дожидался в приемной появления наместника. Последний явно не слишком торопился приступать к своим служебным обязанностям, чем помог Шарлю окончательно определиться с маршрутом паломничества. Он решил оставить Иерусалим на конец путешествия по святым места, а начать поход с места рождения Иисуса, потом посетить Иорданскую купель, затем подняться на Фавор, а уж после всего этого задержаться в Иерусалиме столько, сколько будет необходимо для решения все проблем и выполнения поручений. Турецкий сановник, по счастью, пребывал сегодня в отличном расположении духа. Он радостно закивал огромной чалмой, лопоча на смеси нескольких языков: «Иса, Иса, осень кряшё. Ярар, Иса – пророк Мухамеда, мы знает». Он выписал Шарлю подорожную с подробным указанием остановок: Вифлеем, Назарет, Тивериада, Иерусалим. В соответствии с этим маршрутом паломник и начал свой путь из Яффы, искупавшись в море и вымыв свою одежду. Шарль легко потел, особенно здесь, в непривычно жарком климате Палестины. Он ненавидел свое тело за это отвратительное свойство, резкий запах пота способен был надолго вывести его из себя.
Шарль обогнул Иерусалим со стороны Голгофы и бодро зашагал на юго-запад мимо гробницы Ирода Великого и Змеиного пруда по дороге на Хеврон. Ему надо было пройти менее двух лье, и он проделал этот путь за полтора часа.
 Вифлеем разочаровал Шарля. Сколько ни прислушивался он всем сердцем к стенам домов, к разноязычному говору на его узких пыльных улочках, не услышал, не уловил даже шороха присутствия Иисуса! Шарль уже начал огорчаться, что утратил за морем эту свою способность – чувствовать присутствие Господа там, где оно есть.
Он вышел за городские ворота, и ноги сами понесли его к Масличной горе, которую отделяла от Иерусалима долина высохшего потока Кедрон – излюбленное место погребения, как магометан, так и иудеев. Высотой гора была чуть более восьмисот метров и имела несколько вершин. Над некоторыми могилами возвышались камни, выкрашенные в голубой цвет. Молодому паломнику этот обычай показался странным. «Кому принадлежат эти могилы, помеченные голубыми камнями? – удивлялся он, - кто покоится под ними? Особые люди? Может быть, даже пророки…». Он приблизился к одному такому импровизированному обелиску и, прикоснувшись к нему, неожиданно ощутил мощный поток энергии, словно льющийся с самих небес в недра его души.
Шарль буквально изо всех сил сдерживал себя, чтобы не спуститься прямо в Гефсиманийский сад, лежащий у подножья горы Елеонской, ближе к Иерусалиму, где Спаситель провел некоторое время в «молении о чаше», но он усилием воли заставил себя лечь на самой последней вершине. Близился вечер, и паломник решил заночевать тут. Положив, как Иаков, под голову небольшой округлый камень, юноша мгновенно уснул.
Во сне он увидел Богоматерь. Она сидела на берегу Иордана на том самом камне, который лежал у него под головой и кормила грудью младенца Иисуса. Ее прекрасное смуглое лицо было озарено восходящим солнцем, уста улыбались, а взгляд полный любви и нежности устремлен на Сына. «Notr-Dame Noire!» – воскликнул Шарль и проснулся. Ночь была, по-видимому, еще в самом разгаре, и ему показалось, что черное небо, усеянное мириадами звезд так близко от него, что протяни только руку и можно дотронуться до самой яркой из них! «Мне приснилась Черная Богородица, – подумал Шарль с радостью, – она охраняет меня в пути, наша главная святыня!» На его родине в церкви Сен-Ворль находилась его любимая древняя икона Девы Марии, почерневшая от времени. Смуглое удлиненное лицо, большие глаза, округлые щеки Богоматери были написаны искусным, но безвестным богомазом с такой любовью, что она казалось живой. Поток любви, льющийся из ее глаз на младенца, которого она прижимала к своей груди, изливался, казалось, и на каждого, кто созерцал этот живописный образ. Всякий раз, когда Шарль смотрел на нее, он неизменно чувствовал вкус материнского молока на губах, и ему казалось, что он тоже, как и младенец Иисус вскормлен молоком Черной Богородицы. «Бывают ли такие прекрасные лица в жизни? Или это подсказало иконописцу лишь его богатое воображение? – Думал Шарль со слезами умиления на глазах, – я никогда еще не встречал столь удивительного лица ни у одной женщины! Сколько в нем спокойствия и любви! Его хватило бы на целый мир! В наших краях считают: кто вскормлен молоком Черной Богородицы, тот проник в глубочайшие истоки учения друидов, постиг их древнейшую мудрость…».
Шарль встал на колени, помолился Господу и продолжил свой путь к Иорданской купели. Нет смысла описывать все тяготы этого путешествия. Особенно для человека, выросшего совершенно в ином климате. Шарль очень пожалел, что, желая срезать часть пути, не пошел вдоль берега Иордана. Где-то в пустынной местности ему встретился мусульманин, они разговорились, и некоторое время им было по дороге. Шарль расспрашивал его о местных обычаях, о ритуальных омовениях, которые они обязаны совершать во всякое время года и в любом, даже безводном, месте. Араб рассказал ему, что в отсутствии воды они используют песок, натирая им тело, но такой метод совершения ритуала показался Шарлю не слишком привлекательным, и он решил дождаться, когда будет возможность помыться более привычным способом.
Вскоре вдали показался Иордан, и Шарль радостно устремился к нему со всех ног. До места, где Иоанн Предтеча совершил крещение Иисуса, было еще не близко, и паломник решил сделать небольшой привал. С великой радостью, не снимая одежды, Шарль вошел в мутные теплые воды Иордана. Такого наслаждения от купания он еще не испытывал никогда в жизни!
После водных процедур, Шарль почувствовал себя значительно лучше. Он решил двинуться вдоль берега реки, чтобы не терять зря времени и поскорее добраться до места, а заодно высушить прямо на теле свою одежду. К тому же идти под мягким вечерним солнцем, обдуваемым довольно сильным ветром, ему было очень приятно. Однако вскоре начало довольно быстро темнеть, и Шарль не решился идти ночью, не зная точной дороги. Он лег на берегу, в непросохшей еще одежде, и мгновенно заснул.
Утром он поднялся совсем разбитым, все тело ныло, голова пылала, а в горле саднило так, что больно было даже сделать глоток воды. Шарль по-прежнему шел вдоль реки, еле переставляя ноги, и добравшись, наконец, до Галилейского озера, свалился, как подкошенный, там, где остановился.
Когда он открыл глаза, ему показалось, что он видит продолжение своего вчерашнего сна. Недалеко от него на небольшом валуне сидела молодая женщина, кормившая грудью младенца, и что-то напевала ему тихонько на своем языке. Смуглое лицо ее было так прекрасно, что Шарль воскликнул: «Notr-Dame Noire! Monstra te esse matrem!» Женщина удивленно посмотрела в его сторону, видимо прежде она его не заметила, иначе не расположилась бы с младенцем так близко, но в лице ее не было ни тени испуга. Она что-то сказала Шарлю, видимо, по-еврейски, но он уже не слышал ее слов, ибо потерял сознание.

Неожиданная помощь

Благодаря материнству, Ривка, наконец, поняла, что значит любить. Весь мир для нее разделился теперь на неразрывную связь с самым дорогим существом и абстрактное чувство любви ко всем окружающим. Она поняла, что можно беззаветно обожать одно, конкретное, существо более всех остальных. Ривка не слишком убивалась об исчезновении Натана. Горевала, конечно, но сильно слез не лила, а лишь только почувствовала, что в ней зреет семя новой жизни, – успокоилась совсем и целиком сосредоточила свое внимание на этом крохотном ростке.
Бог наградил ее материнством! Можно ли сетовать, что Он взамен отнял у нее что-то, пусть даже мужа? Разве не исполнили они главное свое предназначение, ради чего соединили свои тела и души, дав жизнь новому существу? Жаль, конечно, что только одному… Ривка мечтала иметь много детей, как ее мать, но что поделаешь, так уж случилось. Господь знает, что творит, надо быть благодарной Ему и за этот единственный подарок.
Молодая мать ежедневно ходила на берег озера с малышом, проводя здесь большую часть времени. Она разговаривала со своим дорогим сыночком, рассказывала ему о большом мире, где он будет жить, когда вырастет, пела все незамысловатые песенки, известные ей, и почти никогда не вспоминала о его отце. Она расскажет сыну о нем, когда тот немного подрастет. Хотя рассказать ей будет почти нечего, слишком мало она его знала. Иногда ей казалось, что он только затем и появился на короткий миг в ее жизни, чтобы подарить ни с чем несравнимое счастье сделаться матерью этого самого теперь дорогого ей на свете существа.
Ривке ничуть не было страшно оставаться целый день на безлюдном берегу озера вдвоем с малышом, в их поселении редко появлялись чужие, разве что в это место, где Иордан вытекает из Кинерета, приходили иногда странные люди. Они снимали с себя верхнюю одежду и с каким-то непонятным Ривке благоговением, словно нисходившим с небес на их лица, входили в длинных белых рубахах в реку. Некоторые стояли в воде часами, омывая лица, иные окунались с головой и выходили на берег счастливые и умиротворенные, будто видели Бога. Однако такие случаи происходили нечасто, особенно в последнее время, и Ривка не особенно задумывалась, зачем они это делают. Мало ли чудаков на свете!
Сегодня она как обычно пришла утром на берег озера с маленьким Самуэлем. Ривка не сразу заметила присутствие постороннего мужчины, так как села на свой камень почти спиной к нему. Она ничуть не испугалась, когда он заговорил с ней, ибо чувствовала себя так прочно защищенной своим материнством, что никого не опасалась на целом свете. Разве есть на земле человек – какой бы веры он ни был – способный обидеть мать! Ей не ясен был смысл его слов, она лишь каким-то внутренним чутьем поняла, что он восхищается ею, но в восторге этом не было ничего для нее оскорбительного, а звучал в нем некий священный экстаз, какой испытывают люди при виде матери, кормящей грудью ребенка.
По лицу незнакомца Ривка приняла юношу за мусульманина, ибо борода его, неухоженная, неряшливая, потемневшая от пота и пыли, росла не так, как у мужчин ее племени, а словно кустами, но присмотревшись к тому, как он одет, решила, что перед ней человек, прибывший издалека. Да и говорил он на языке совсем ей неизвестном. Так в ее окружении не говорил никто. Ривка улыбнулась незнакомцу, но в этот миг увидела, что он упал навзничь и видимо потерял сознание. Женщина обеспокоилась и подошла поближе. По запекшимся губам, пылающему лицу и обильным каплям пота на лбу она поняла, что он сильно болен.
«Что же мне с ним делать, – подумала Ривка, – нельзя оставить человека без помощи, Бог не простит мне этого, но я не могу привести его в свой дом. Я живу без мужа, и люди могут подумать обо мне плохое. Придется попросить отца взять его к себе, а я буду приходить и помогать ему ухаживать за больным».
Ривка не была в родном доме с того самого дня, когда они хоронили Роду, да и отец, как видно, не особенно скучал по дочери. Он даже не пришел посмотреть на внука, но Ривка не обижалась на него за это, она знала, как тяжело он пережил трагическую гибель жены. Кузнец никого не желал видеть с тех самых пор, как овдовел во второй раз. Ривка жалела отца, у нее даже мелькнула мысль перебраться к нему с малышом, но он довольно резко отклонил предложение дочери, видимо одному ему легче было переносить свое горе. Ривка не настаивала и осталась жить в домике Натана. От мужа осталось немного денег, он копил их на свадьбу и на переезд в Иерусалим, и теперь Ривка могла безбедно существовать, покупая у соседей хлеб, рыбу и молоко. «Кончатся деньги – буду думать, как жить дальше, – решила она, – а пока нам очень хорошо вдвоем с сыночком, лишь бы он был здоров, и нечего мне больше просить у Бога!»
Ривка еще раз склонилась над молодым человеком и озабоченно покачала головой. Она потрясла его за плечо, и он что-то горячо и быстро забормотал на своем языке. «Видимо молится своему Богу, – подумала Ривка, – должно быть, он хочет пить». Она увидела небольшую кожаную флягу, притороченную к поясу юноши, но отвязав ее, поняла, что та абсолютно пуста. Тогда Ривка выдавила из груди немного молока на ладонь и смочила им запекшиеся губы больного. Он машинально облизал их, и блаженно улыбнувшись, пробормотал, не открывая глаз, все ту же загадочную фразу, которую она уже слышала. Ривка не стала больше медлить и отправилась в дом отца.
Бедный Шарль в этот момент был очень далеко от Палестины. Он шел по извилистой тропинке Восточного бора по направлению к Храмовому лесу. Тропинка неожиданно кончилась, и Шарль очутился на большой поляне. На противоположной ее стороне под огромным столетним священным вязом стоял прекрасный белый олень, между его могучими ветвистыми рогами сиял алмазный крест, обвитый змеей. Крест горел и переливался на солнце так ярко, что на него невозможно было смотреть. Шарль зажмурился, но, открыв глаза, встретился взглядом с оленем, и вдруг в голове его прозвучали слова: «И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Смотри, вот так Вечность добровольно приносит себя в жертву Времени, чтобы самой стать Вечностью, чтобы соединиться во Христе, причастившись жизни вечной. Сей олень есть душа человеческая, к божественному источнику стремящаяся, то есть, сам Христос, а Змий, на кресте распятый – его прообраз». Голос умолк и Шарль провалился в черноту безмолвия.


Справедливость без милосердия

Ривка шла в родной дом с радостно бьющимся сердцем, ведь здесь она родилась, тут жили ее сестры и братья одной большой дружной семьей. Когда-то в этом доме было очень тесно, но весело и шумно. К ним относились в селении с большим уважением, так как отец их был единственным кузнецом на всю округу, к тому же очень умелым, добрым и честным, он никогда не брал лишнего за свою работу, а людям очень бедным и вообще делал многое задаром.
Войдя в комнату, где на грязном, неприбранном топчане, отвернувшись лицом к стене, лежал отец, Ривка чуть не расплакалась. Все вокруг было в большом запустении. Чувствовалось, что дом давно не кошерили, да и вообще непонятно было, когда его прибирали в последний раз, должно быть, еще при жизни Роды.
Дочь поздоровалась с отцом, но он, не повернув головы, мрачным, хриплым голосом спросил: «Зачем ты пришла? Я не звал тебя». Было заметно, что он давно ни с кем не разговаривал. Ривка решила делать вид, что не замечает ни запустения, ни беспорядка, ни нелюбезного приема. «Лучше отвлечь его от горестных мыслей, – подумала она, – он всегда охотно помогал людям, может быть, это и будет для него лучшим лекарством от тоски».
- Отец, мне срочно нужна твоя помощь, – нарочито деловым тоном начала она, – на берегу озера лежит больной человек. У него сильный жар, и он бредит. Ты не мог бы перевезти его к себе, пока он не поправится, а я буду приходить и помогать тебе ухаживать за ним.
- Кто он такой? Если он из числа местных, то почему не идет домой? А чужаки мне не нужны. Ты его знаешь? – спросил кузнец все так же через плечо.
- Нет, я не знаю его, должно быть, паломник, мне совсем не знаком язык, на котором он говорил. Но он совсем ослаб и может умереть, если оставить его там без помощи. Мне кажется, что он провел без пищи много дней, у него кончилась даже вода, к тому же он сильно простудился.
Отец резко перевернулся на другой бок лицом к дочери и раздраженно сказал:
- Не думаешь же ты, что я пошевелю хоть пальцем, чтобы помочь христианину! Много сумасшедших таскается сюда, думая, что тут обитал когда-то их Христос! Ненормальные, они придумали, что их бог отсюда родом, как и его мать. Ха-ха-ха!
Ривке показалось, что в его смехе сквозит безумие, и она немного испугалась.
- Разве нельзя просто помочь человеку, если он попал в беду? Какая разница, что у него за вера, ведь помогаем же мы мусульманам, если в этом есть необходимость, – продолжала настаивать дочь, не понимая, отчего отец ее так вдруг озлобился, – разве не велит наш Бог помогать людям? Я не узнаю тебя, отец!
Кузнец резко вскочил со своего лежбища и, гневно сверкая глазами, уставился на дочь:
- Я лучше помогу мусульманину, чем тому, кто верит в Христа, магометане хотя бы не уродуют нашу Тору! А эти, – и он презрительно скривил рот в усмешке, – объявили Машиахом какого-то безумного юнца, который бродяжничал по нашим дорогам и морочил голову честным людям! Мало ли сумасшедших шляется тут и, кстати сказать, некоторые из них очень хорошо знают Тору, особенно фарисеи, каким был их Иисус! Они объявили его единственным сыном Божьим и почитают вместе с нашим Богом, а заодно и его мать, якобы зачавшую, не потеряв при этом девственности, от Духа Святого! Ты слышала подобную чушь? Разве твой сын не является чадом Господа нашего, как и всякий другой иудей?
- Что ты такое говоришь, отец? Может ли быть такая вера на свете, – воскликнула Ривка в крайнем изумлении, – может ли Бог ходить по земле среди других людей? Ведь он живет на небесах, некоторые пророки слышали Его голос, но никогда не видели лица Его! И о какой божьей матери ты говоришь? Твои слова звучат кощунственно! Хорошо, что мы одни и нет никого, кто мог бы нас услышать!
- Да, все именно так, как я говорю! Они настроили себе в каждом городе по несколько храмов, где проповедуют нашу Тору, мороча людям голову рассказами о святой троице и богородице, у них не хватило даже ума выдумать собственного бога! Они украли его у нас, а это в сто раз хуже, чем многобожие! Выбрали безумца из сынов Израилевых и верят, что он их мессия! Да еще смеют обвинять нас, что мы распяли его на кресте! А что прикажешь делать с человеком, который лишился ума и объявил себя единственным сыном Божьим? Да еще утверждал, что пришел исполнить Закон и Пророков! К тому же, распяли его вовсе не мы, а так распорядились римляне. Мы бы забросали его камнями. Это Пилат приказал, римский наместник в Иудее. Царь Ирод, во времена которого якобы случилась эта история, даже не захотел пачкать руки перед праздником Опресноков.
Изумлению Ривки не было предела, она слушала гневную речь отца и не могла поверить в то, что он говорил.
- Почему же я раньше никогда не слыхала о христианах? Ведь ты говоришь, что Иисус жил во времена Ирода? Уже более тысячи лет прошло с тех пор! – проговорила она растерянно.
- А зачем тебе знать о них? Ты живешь по заповедям Господним, этого вполне достаточно для всякого правоверного иудея, а остальное знает раввин, всегда можно пойти к нему и спросить, как следует поступить в том или ином случае. Он объяснит, наставит на путь истинный. Зря я тебе рассказал все это! Но я хотел, чтобы ты поняла, почему я не буду помогать этому несчастному. Пусть лучше умрет. Если на моей совести будет смерть хотя бы одного христианина, я буду счастлив, что не зря прожил свою жизнь.
И все же Ривка не до конца поверила отцу, уж очень неправдоподобно звучало все, что он ей рассказал.
- Может быть, ты и прав, но я вовсе не уверена в том, что тот человек на берегу Кинерета христианин, – осторожно продолжила она, – но даже если это так, не заповедал ли нам наш Господь помогать ближнему своему и возлюбить его как самого себя? Надо прежде узнать, верит ли он в этого Иисуса Христа, а уж потом решать, как нам поступить.
- Разве ты не слышала, что я сказал? У меня нет сомнения, что он из числа этих безумцев. Они ходят в наши места, так как считают, что именно здесь пророк Иоанн крестил некогда этого Иисуса в водах Иордана. И запомни, никогда ноги христианина не будет в моем доме!
Он снова лег на топчан и повернулся лицом к стене, давая дочери понять, что разговор окончен.
- Позволь мне тогда взять нашего ослика, – робко спросила огорченная Ривка, – я не хочу брать грех на душу и бросать путника в беде, кто бы он ни был. Я верну его тебе завтра утром.
Кузнец опять резко вскочил на ноги и грозно прокричал прямо дочери в лицо:
- Нет! Я сказал, а ты слышала! Пусть Бог поразит их всех!
Ривка испуганно попятилась к двери, прижимая к груди расплакавшегося от громких криков сына. Кузнец взглянул на дочь и, словно опомнившись, сказал уже совсем другим тоном:
- Я еще не видел внука… На кого он похож? Надеюсь, он будет умнее своих родителей…
Слезы навернулись на глаза Рикви, ей было больно видеть, как изменился отец, но она протянула ему ребенка.
Кузнец поцеловал нежное смугло-розовое личико малыша и сказал себе в бороду:
- Что ж, можешь взять ослика, только не вздумай никого привозить в мой дом, я все равно не пущу…

Взаимные заблуждения

- Как же так! – Вскричал Шарль в большом возбуждении, – что ты такое говоришь! Христа не было? Это же надо выдумать! Откуда по-твоему взялись миллионы христиан? Неужели все они заблуждаются?
- Так говорит мой отец, – мягко ответила Ривка, – он утверждает, что всю эту историю придумали вероотступники, выкресты, чтобы взбудоражить народ и… изгнать римлян с нашей земли…
- Не может того быть! – Шарль был очень бледен, глаза горели гневным огнем, и его пламенная речь в защиту Христа и христиан часто прерывалась приступами жестокого сухого кашля. – Но ты-то сама как думаешь?
Ривка только пожала плечами в ответ, опасаясь спровоцировать очередной приступ удушья.
- Неужели ты за всю свою жизнь ничего не слыхала об Иисусе Христе? – Продолжал наседать на нее Шарль. – Он же был галилеянином, как и ты, Он родился в этих местах, излечивал безнадежно больных людей, воскрешал покойников, творил чудеса, превращая воду в вино, более тридцати лет ходил по этой земле и тут проповедовал свое учение. В том самом месте, где ты нашла меня умирающим, Его крестил Иоанн Предтеча! Он восходил на гору Фавор и говорил со Своим Отцом, потом по требованию вашего синедриона Его распяли на кресте в Иерусалиме, а Он воскрес и вознесся к Отцу Своему небесному, которого, кстати, вы почитаете своим Богом. Неужели же, признавая Отца, вы отвергаете Его Сына и Пресвятую Деву, давшую Ему жизнь? Ты имела счастье родиться и жить на этой священной для всякого христианина земле и даже не слышала, чем она знаменита?
Ривка отрицательно покачала в ответ головой и опять промолчала.
- Не могу в это поверить» – Воскликнул в отчаянии Шарль и откинулся в изнеможении на подушки, на его лбу выступили крупные капли пота. Он был еще очень слаб, выздоровление продвигалось крайне медленно.
Взяв в тот день у отца ослика, Ривка побежала к Учителю Натана, и они вдвоем перевезли больного в скромный чистенький домик Рава, стоявший у самого озера. Ривка ежедневно приходила сюда с самого утра со своим малышом ухаживать за незнакомцем, терпеливо поила его отваром из целебных трав, как советовала ей раббанит, делала компрессы, ожидая кризиса в течении болезни, который мог либо принести облегчение, либо отправить бедного паломника прямехонько на небеса.
Несколько дней Шарль провел в беспамятстве и бреду. Жар, сжигавший его, никак не хотел угасать. Однако прошло некоторое время, и однажды утром больной встретил приход своей прилежной сиделки слабой благодарной улыбкой человека, измученного лихорадкой. Учитель, его жена и Ривка возблагодарили Творца за милосердие, оказанное умирающему, и с этого дня начали замечать, что он понемногу идет на поправку. К радости, как хозяев, так и гостя, обнаружилось, что они могут общаться на арабском языке, который Учитель знал в совершенстве, Шарль сносно, а Ривка и раббанит, живя всю жизнь бок о бок с арабами, почти как родной. Сегодня Шарлю первый раз разрешили выйти на свежий воздух, устроив ему во дворе под навесом нечто вроде кресла из подушек.
Учитель Натана сказал своему незваному гостю, что он может называть его просто «Рав», что означает «большой», но ему и Ривке никак не удавалось правильно выговорить имя «Шарль», и они стали звать юношу на свой лад: «Шаули». С доброй и мудрой улыбкой слушал гостеприимный хозяин горячую речь своего постояльца, но заметив замешательство Ривки в этом теологическом споре, он не поспешил прийти ей на помощь.
- Что еще сказал твой отец? – Запальчиво спросил Шарль, когда приступ кашля прошел, – совсем никого не было? Ни Христа, ни Непорочной Девы, ни апостолов, ни Пилата? Может быть, и распятия никакого не учиняли над Ним?
Вскинув высокомерно красивую белокурую голову, он смотрел на свою собеседницу. Помолчав немного, как бы собираясь с мыслями, она наконец тихо сказала:
- Наместник Иудеи был… И еще царь Ирод Антипа, жена его, Иродиада и их дочь Саломия… Все они существовали на самом деле, так гласит наша история… Римляне выносили приговоры преступникам и вершили казни… Они всегда распинали на крестах воров и негодяев. Иудеи же забивали врагов нашей веры камнями…
Шарль в изумлении посмотрел Раву прямо в глаза и спросил его теперь уже прямо в лоб:
- Но разве вы не ждали всю свою жизнь прихода Мессии? И не сочли ли вы в те дни, что, наконец, этот час настал? Как же вы не узнали его? Не поверили ему?
- Не надо так горячиться, юноша, – ответил совершенно серьезно Рав, – некая история действительно имела место более тысячи лет назад, но ее сильно исказили, как иудеи, так и христиане. Хотел бы я знать, что же тогда произошло на самом деле… Но в одном ты безусловно прав: мы всегда ждали прихода Машиаха. Хочу сказать тебе, что в официальном иудаизме есть четыре признака, по которым можно сказать: Машиах пришел. Если они отсутствуют, приход любого, как вы говорите, Мессии – лишь самовыражение и ничего более. Со времен Авраама, праотца нашего, никогда не каралось толкование Закона в рамках личного восприятия. Это не было преступлением. Хотя сейчас наступают более жестокие времена… – Рав тяжело вздохнул и помолчал какое-то время. Взгляд его затуманился и сделался печальным. Потом он, словно вспомнил нечто очень важное, продолжил, – жил такой человек в Иудее по имени Иисус, он был добросовестным фарисеем, ратовавшим за тщательное, сущностное, исполнение Закона, но все остальное, что утверждают христиане, вызывает у меня большое сомнение. Зависть первосвященников к нему маловероятна, ибо судьи и проповедники не так часто пересекаются в реальной жизни, у них разные служебные обязанности и задачи. Синедрион вообще занимался другими вопросами – это была высшая юридическая инстанция на все государство. И если перед ним представал несколько экзальтированный молодой человек с какими бы то ни было мессианскими идеями, то в этом не усматривалось никакого состава преступления. Однако вернемся к вопросу о Машиахе… Один мой хороший друг, великий астроном, ныне уже покойный, Соломон бен Габироль, ожидал его прихода во время великого соединения Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб. Эти планеты наиболее важны для судеб евреев. Они управляют Палестиной. Такое соединение происходило за три года до рождения Моисея…
Рав снова умолк, Шарлю и Ривке даже показалось, что он задремал, но тот вдруг сказал, не открывая глаз, совершенно бодрым голосом:
- Планету Хиун упоминает пророк Амос как «звезду бога вашего». Шаббат – день Сатурна, Он – Звезда Израиля, но теперь его объявляют местопребыванием дьявола. Сама иудейская вера возникла при соединении Юпитера с Сатурном. Это единство противоположностей, это закон существования мира нашего, это жизнь и смерть. Ты говоришь, – продолжил Рав уже спокойным голосом, – что в христианстве вера зиждется на Евангелиях, я думаю, что их вообще сложно назвать исторической основой происходившего, как, впрочем, и Талмуд… Это скорее мифологическая основа… Дух правосудия взирает вниз с небес. Устами Давида сказано: «Истина возникает из земли». Что же читаем мы в Талмуде? «Четыре тысячи двести девяносто один год после сотворения мир будет оставаться осиротевшим. Далее последует война морских чудовищ, война Гога и Магога, а затем – эра Машиаха: лишь по прошествии семи тысяч лет Наисвятейший, да будет Он благословен, обновит мир сей… согласно учению, это произойдет через пять тысяч лет». Я уважаю твою веру, чужеземец, она выросла из моей, хотя корни и ветви далеко друг от друга… Тысячу лет назад произошла великая мистерия. Я в этом уверен. Сакральные тексты говорят о том… Они есть, но я только слышал про них и никогда не держал в руках.
 Каббалисты иначе толкуют пришествие Машиаха… Чем больше людей устремится к духовному постижению, тем больше света пройдет в наш мир, и он будет лучше и чище. Это количество и называется Машиах, Мессия, Спаситель. Такое состояние означает, что человечеству уже достаточно страдать на уровне животного существования и необходимо подняться на духовную ступень. Перед самым концом Исправления случается самое глубочайшее падение, состояние, которое мудрецы называют «Торговец с рынка». Это необходимая вещь, ибо сначала готовится кли – сосуд, а уж потом он наполняется светом Творца, тут многое зависит от формы и размеров сосуда.
 Тьма – это всегда признак того, что очень много света находятся поблизости в форме, обратной сосуду. Мы учим, что в дни Машиаха в мире возникнет множество войн, столкновений, бед… Вещи эти могут происходить и на духовном уровне втуне, когда человек и все народы находятся в поиске, пока не находят… По правде говоря, война Гога и Магога – это то, что существует в данный момент, а не то, что вот-вот начнется. Нет. Это уже происходит, и происходит давно. Однако вопрос в том, насколько мы ускорим время.
 - Не знаю, верно ли я понял, что ж – Мессия это не человек, который, пострадав, приняв муки, освободит все человечество от горя и страданий? - спросил в недоумении Шарль, и глаза его округлились от удивления, - но вед наша церковь учит, что непременно случится Второе Пришествие Христа!
 - Сказано, - задумчиво проговорил Рав, как бы без всякой связи с вопросом собеседника, - что в дни Машиаха мудрость откроется даже молодым… Отсюда должно следовать, что все поколение уже достигнет Высокой Цели и откроются все источники мудрости, чтобы напоить человечество. Однако еще сказано мудрецами: "Перед приходом Машиаха наглость возобладает, писатели будут злоупотреблять мудростью, и боязнь греха будет презираема". И разъясняется, что нет еще такого злого поколения, как же соединить эти два высказывания? Ведь несомненно, что то и другое – живые слова Творца.
 Вы – христиане – ждете Второго Пришествия. Я отвечу тебе словами мудреца: «Горе тем, кто является причиной того, что дух Машиаха исчезнет и, может быть, никогда больше не сможет вернуться в мир». Что это означает? До падения Первого Храма наш народ находился на очень высокой ступени постижения Творца, но он упал с этих высот, и чтобы вернуть обратно тот дух, который исчез, мы должны обратиться к более высокой ступени, чем прежде. Напрямую вернуться в то состояние невозможно! Нужны будут более мощные усилия, жесточайшие страдания, и тогда придет «другой» Машиах, то есть, иным станет желание получать. Свет спасения и называется МАШИАХ.
 
За разговорами они не заметили, что подошел час обеда. Ривка тихонько встала, чтобы не помешать беседе двух ученых мужей, и стала собирать на стол нехитрую еду. Рав, между тем, продолжал:
- Творец создал Душу Человека из Своего Света, это и есть Его творение, но после прегрешения душа разбилась, и искры света упали в наш мир, получив «одежды кожаные». Творец дал каждому из нас душу, как инструмент, но ответь мне, можно ли хорошо играть на неисправном инструменте? Душа каждого человека все время живет между двумя мирами – высшим и низшим, накапливая от жизни к жизни опыт, знания, умения, навыки, новые духовные свойства, ощущения. Человек может самостоятельно исправить этот инструмент, данный ему Богом, и тогда он будет, живя на земле, пребывать в вечности, покое и совершенстве. У меня нет слов, чтобы описать это состояние, его можно лишь постичь! Любая религия, каждое учение, если они не открывают путь к исправлению души – ложны. Тора описывает путь души к исправлению шаг за шагом, нужно только уметь правильно прочитать ее. Исправь свою душу, и к тебе придет твой Машиах.
Мой народ тоже молится, чтобы пришел Машиах, но чтобы «выйти из Египта» - побороть свой эгоизм – надо пережить все изгнание до конца. Хотя мы много страдали, но еще не испили чашу горестей до дна, мы еще не завершили наше «изгнание».
 «Изгнание» можно осознать в полной мере, если перед тобой стоит картина избавления, когда ты знаешь, что такое свет, постижение, вечность, совершенство, бесконечное откровение, власть над всем, отмена своей испорченной природы. Видя противоположности и находясь на черной стороне вместо белой – ты чувствуешь, что пребываешь в состоянии разрушения. Но если во тьме нет осознания преимущества света, ты никогда не постигнешь разрушения.
 Таким образом, нам нужно достичь большого окружающего света, который высветит для нас стоящий здесь Храм – каким бы мы его себе ни представляли – в противоположность нашему состоянию скорби по его разрушению, когда ты сидишь и оплакиваешь, что нет у тебя ничего в жизни. Вот, каким должно быть раскрытие Творца.

«Странные вещи говорил Рав, – думал Шарль, засыпая ночью в постели, – словно хотел запутать меня, подвергнуть испытанию крепость моей веры, может быть, он меня искушал? Не много понял я из его загадочных слов. Мне пора навести разговор на скрижали… иначе я могу погрязнуть тут в ученых спорах до конца моих дней, а брат ждет от меня отчета, да и друг мой, отец Бернар, тоже».

Я должна жить по Закону…

Ривка опять проснулась в это утро с необъяснимым ощущением счастья и блаженства в сердце. Душа ее пела и ликовала, словно сам Творец посмотрел на нее ласково и благословил. Собственно говоря, она за всю свою жизнь ни разу не просыпалась в плохом настроении, ей всегда было радостно открывать глаза и с улыбкой встречать каждый новый день, но с недавних пор молодая женщина стала замечать, что к ее ежедневному радужному чувству подмешано какое-то особенное ощущение ликования от наступления очередного дня.
У Самуэля резались четыре зубика одновременно, и оттого он, обычно всегда спокойный и веселый мальчуган, часто просыпался по ночам, кряхтел, хныкал, требовал материнского внимания. Ривка терпеливо и ласково успокаивала сынишку, давала ему грудь без тени недовольства или досады на малыша, что он своими капризами прерывает ее сон и больно прикусывает сосок острыми передними зубками. Иногда ей приходилось спать не более двух-трех часов, но, несмотря на это, она поднималась утром легко и была весь день бодрой, свежей, полной радостных сил.
Сегодня ночью, укачав наконец Самуэльчика и слушая, как сладко он чмокает своими пухлыми губешками во сне, словно все еще продолжает сосать молоко, она улыбнулась от пришедшей ей в голову мыли. «Шаули говорит, что его Бог вскормлен молоком земной женщины! Она была родом из наших мест, кажется, из Назарета… И я очень на нее похожа… О Адонай! Надо же такое выдумать! Да как это возможно? Чтобы Бог сосал материнскую грудь, как простой смертный! Ну и фантазия у этих чужеземцев! Но вместе с этим они чтут и нашего Бога… Шаули утверждает, что именно наш Господь был Отцом тому, их Иисусу Христу. Он родился от простой женщины, но без участия мужчины, она так и осталась девой непорочной. Но тогда он ничем не отличается от моего мальчика… Разве он зачат без участия Господа? Только у того Иисуса не было земного отца, который дал свое семя. Непорочное зачатие… Странно все это. Разве может зачатие ребенка вообще считаться порочным? Если ты сознательно желаешь дать жизнь новому существу, то как же может быть в этом что-либо дурное? Раз Сам Господь устроил на Земле все так, что род человеков длится лишь при помощи зивуга мужчины и женщины, то Он знал, что делал. Так гласит Закон. «Плодитесь и размножайтесь…» И еще Шаули сказал, что их Иисус был из колена Давидова. Как же он мог стать их богом? А Рода прожила с моим отцом много лет, но так и не сделалась матерью… Отчего? Она была бесплодна или не хотела, сходясь с ним, иметь ребенка? Наверное, она не думала в этот момент о Господе! Потому Он и не дал ей детей! Я не раз слышала, какие звуки она издает по ночам… тут нет места мыслям о Боге. Она только и думала о своем удовольствии. Это Хева подала ей когда-то пример, соблазнив Адама!»
Ривка тихонько засмеялась в тишине ночи, вспомнив, что Шаули считает, будто Хева дала своему мужу яблоко! «Какой он наивный, как ребенок! Хотя каждый еврейский ребенок знает, что не было там никакого яблока, а назывался этот фрукт – инжир!» Однако больше всего Ривка была потрясена восторженными описаниями Шаули европейских храмов. Оказывается, они строят их по несколько в каждом городе, даже не очень большом, и украшают портретами своего бога и его земной матери, которая тоже после смерти вознеслась на небеса. И еще там множество свечей и богатой золотой утвари, а в самом центре – большой крест, на котором распятый Иисус Христос. «Как же они могли его нарисовать, если никогда не видели? – Изумлялась молодая женщина. – Изображать лик Всевышнего! Не покарает ли Он их за это? Я еще могу понять, что они изображают его мать… Хотя и он тоже был рожден человеком. Ничего не понимаю!» С этими мыслями о странном боге Шаули она спокойно и благополучно заснула.
Утром Ривка опять вспомнила свои ночные мысли о непорочном зачатии. «Как же это так? Надо бы расспросить Учителя, если я пойду с таким вопросом к раввину, он сочтет, что я сошла с ума! Может быть, Шаули мне объяснит?» Вдруг Ривка со всей ясностью осознала, какой радостью окрашен каждый ее новый день, и похолодела от этого открытия! «Я просыпаюсь теперь такой счастливой оттого, что снова увижу Шаули! Мне нравиться, как он на меня смотрит… Даже сердце мое, кажется, стучит громче и быстрее, когда я вижу его… Я любуюсь его лицом, мне очень приятно сидеть рядом, говорить с ним, слушать его голос. Душа моя ликует от одной мысли о нем! Я довольна, когда он играет с моим сыночком. Но ведь я тем самым нарушаю Закон! Он чужестранец, и мы никогда не сможем стать мужем и женой, у нас не могут родиться дети… Я даже не считаюсь вдовой в глазах людей, ведь мой муж исчез, никто не видел его мертвого тела. Значит, я не могу выйти замуж… Даже моя любовь преступна, согласно Закону. Любить Шаули, все равно, что любить многобожника! А может быть, даже и хуже… Но разве не чтит он заповеди Бога нашего, разве не читает Тору? Просто вера его другая, хотя очень похожа на нашу. Кто же прав: мой отец или Учитель, который уважает то, во что верит Шаули и все эти христиане? И все же… мне нельзя больше видеться с Шаули. Я нарушаю Закон, и Бог покарает меня за это. Я не должна туда сегодня ходить, и вообще… никогда! Он уже здоров и не нуждается больше в моих заботах. Теперь он может возвращаться к себе домой. И мы никогда с ним не увидимся…»
Ривке стало так грустно и тоскливо от принятого решения, что слезы сами потекли из глаз, едва ли не впервые в жизни. Она даже забыла, когда так горько плакала последний раз? Может быть, в детстве, если расшибала коленку и ей было очень больно и обидно, но тогда это были совсем другие слезы! От них не болело сердце! А сейчас оно очень болит! Даже когда Натан не вернулся домой после ловли рыбы, Ривка не проронила лишней слезинки: она знала, что свой долг они выполнили и у нее родится ребенок. Она продолжала жить, как жила, ждала появления малыша и ни о чем больше не мечтала, как только увидеть его поскорее. А сейчас Ривке было так одиноко, словно ледяным ветром подуло на нежный расточек ее души невесть с какой стороны! И все же… Она осталась тверда в своем намерении не видеть больше Шарля никогда!
Неожиданно Ривка вспомнила, что нынче вечером начинается шаббат, а она дала слово Учителю, что придет сегодня, и они проведут этот день все вместе, чтобы показать Шаули, как евреи чтут шаббат, каков их обычай в этом случае. Поскольку раббанит прикована к постели и не может быть полноценной хозяйкой в доме, Ривка временно взяла на себя эту обязанность, она уже приготовила вчера тесто для праздничной «халлы» и собиралась сегодня сделать рыбу по старинному еврейскому рецепту. Мысль эта порадовала и вместе с тем огорчила молодую женщину. «Зачем рубить собаке хвост по частям? Это только продлевает мучения, но я дала слово Учителю и его жене. Я должна пойти. Это будет в последний раз. Только… сказать ли мне об этом Шаули? Может быть, стоит попрощаться с ним? Ведь он не сделал мне ничего плохого, не обидел ни единым словом. Наверное, будет невежливо перестать приходить и ничего не объяснить при этом… Но ведь он спросит о причине? Лучше всего сказать правду. Все, как есть… что мое чувство к нему особенное, а нарушать Закон я не имею права».
В глубине души Ривка была уверена, что и Шаули чувствует нечто подобное по отношению к ней. Она прочитала это в его глазах, услышала в голосе. В таких случаях женщине толмач не надобен. Природа сама дает уроки и обучает этой древней науке: любить и знать, что она любима.
До сих пор смысл слова «любить» имел для нее совсем другое значение. Она любила всегда. Всех и каждого. Но оказалось, что иногда просто любить какого-то одного определенного человека может быть очень больно. Слезы снова заструились по ее смуглым щечкам, и она быстро стала утирать их тыльной стороной маленькой ладошки.
Ривка поднялась с постели и принялась за уборку дома, вздыхая время от времени, что так запустила его, пока ухаживала за Шаули. Тщательно прибрав жилище, она занялась посудой, обдала крутым кипятком кастрюли и миски, а сковороду прокалила на огне докрасна, после чего промыла все еще раз холодной водой. Посмотрев на свою работу, Ривка осталась довольна собой. Это мирное богоугодное занятие немного отвлекло ее от крамольных мыслей о Шаули. Дело и вовсе пошло веселее, когда она начала возиться с замешанным накануне тестом. Отделив, как положено, от всей массы небольшой кусок, размером со сливу, молодая хозяйка сожгла его на огне, а из остального теста испекла две халлы, которые служили за праздничным столом символом небесной манны. «И нарек дом Израилев хлебу тому имя: манна; она была как кориандровое семя белая, вкусом же как лепешка с медом».
За подготовкой к шаббату и возней с младенцем время пролетело быстро, и Ривка с радостью заметила, что пришла пора идти в гости. Она совершила омовение, достала из старинного короба праздничный белый кружевной платок, который надевали по этому случаю уже несколько поколений женщин ее семьи, принарядила Самуэльчика и неспешными легкими шагами, со спокойным лицом, но совершенно разбитым сердцем отправилась на шаббат к Учителю, прихватив корзинку с приготовленными яствами.
Подойдя к домику, она увидела, что навстречу ей со счастливой улыбкой спешит Шаули, и неожиданно для себя приняла решение ничего не объяснять ему, чтобы не поддаться искушению и не дать себя убедить, что в их любви нет ничего предосудительного, так как оба они совершенно свободны и никому в целом мире ничего не должны. Она боялась проявить слабость.

Шаббат

Шарль и его хозяин тоже провели канун шаббата за уборкой своего жилища. Юноша еще не совсем окреп и потому быстро уставал. Рав поручил ему работу, не требующую больших усилий – борьбу с пылью. Уже то, с каким интересом Шарль наблюдал за действиями своего хозяина, говорило, что он быстро идет на поправку. К нему, наконец, вернулось его природная любознательность, и он задавал множество вопросов.
- Что означает «Рав»? Это имя, титул или ученое звание?
- Не уверен, что могу правильно объяснить тебе это, - раздумчиво ответил Учитель, - видишь ли, многие считают, что Рав и ученик – это просто два человека, один из которых обучает, а другой получает знания. Нет, это две ступени постижения Высшего мира. Начиная обучение, ученик обязан уже находиться на определенном духовном уровне, а более высокая ступень по отношению к нему называется «Рав». Благодаря особой связи, которая устанавливается между ними, ученик может постепенно стать похожим на Рава. Допустим, ты хочешь получить профессию плотника и поступаешь в обучение к мастеру этого дела. Однако можно желать стать «таким, как кто-то другой» на духовной стезе, в этом случае ты отправляешься в обучение к Раву, человеку, пребывающему на более высоком уровне проникновения в духовный мир. Только хочу тебя предупредить, учеником быть труднее, чем Равом, ведь находясь на более низкой ступени, ты должен понять, что означает Рав и чему нужно учиться у него. Быть учеником – это уметь видеть кли Рава, свойства его души, осознавая, что у тебя этого пока еще нет. Однако ты имеешь возможность получить такие качества, прилепившись к высшей ступени. Для этого ты должен стать как бы частью тела Учителя, вспомогательным органом, стараться думать, переживать, как он, жить тем, чем живет он. Если ученик таким образом прилепляется к Раву, то он может получить его внутреннее постижение через их общие желания и помыслы. Ясно ли я объяснил?
Шарль только кивнул головой в ответ, словно давая понять, что ему необходимо время, чтобы обдумать все вышесказанное и перевел разговор на более житейскую тему.
- Почему этот угол дома совершенно пуст? Не лучше ли подвинуть мебель так, чтобы заполнить его? Я могу помочь.
- Это сделано намеренно, – охотно объяснил Рав, – пустой угол символизирует разрушенный Храм. Видишь ли, в еврейском доме все символично. Вон в том углу – место для размышлений о Боге, над ним висит коврик с религиозным орнаментом и вышитыми псалмами. Я не могу себе позволить множество дорогих ритуальных украшений, но скромный мизрах есть и у меня. Этот коврик символизирует восток и подсказывает, куда следует обращать лицо во время молитвы.
Некоторое время они молчали, и каждый был занят своим делом. Потом Шарль опять спросил:
- Рав, мне бы не хотелось быть назойливым, но объясни мне, почему вы так чтите субботу? Христос говорил, что не человек для субботы, а суббота для человека. Мы христиане отдыхаем и молимся в воскресенье, но нельзя сказать, чтобы мы так усердствовали в подготовке к этому дню.
Рав вздохнул и ответил коротко:
- Шесть дней Господь творил, а седьмой отдыхал. Мы посвящаем этот день целиком Ему. Для благочестивого верующего это день гармонии меж человеком и природой, ибо всякий труд – вмешательство в ее естественное состояние. В этот день мы обретаем как бы еще одну душу. А про себя он подумал: «Как можно объяснить чужеземцу все сакральное значение шаббата? Шесть дней человек совершает работу над исправлением своей души, стараясь приобрести качества Творца. Начиная с первого дня, воскресенья, он поднимается все выше и выше, делая исправления. Шесть дней, или шесть тысяч лет… Какая разница! Малхут не в состоянии исправиться сама, слишком далеко она отстоит от Творца, но она может принять в себя накопленное за шесть дней исправление… и происходит это на седьмой день. Когда душа заполняется светом Творца, задача всякого смертного проста: не мешать этому процессу. Шаббат время таинственного бракосочетания Творца и Благодати, мистического слияния двух начал, которое переносится на отношения Бога с еврейским народом. Шаббат – это брак, это женское начало, калла, малка, то есть «невеста» и «царица». В канун шаббата нисходит Шхина».
Мужчины убрали из комнаты все лишние вещи, поставили стол на середину и накрыли его белоснежной льняной скатертью. Рав достал самую лучшую посуду, имевшуюся для подобного случая и тщательно сервировал ею стол, прикрыв к удивлению Шарля ножи салфетками. Затем из старенького, изъеденного древоточцем буфетика на свет появился серебряный шандал с семью свечами. Изумлению гостя не было предела! «Живет человек в такой глухомани, но как он относится к своим ритуалам! Все-то у него предусмотрено, все-то у него направлено на идеальное соблюдение обряда! И так в каждом еврейском доме? Или это только у него, потому что он Учитель?» Однако он не стал задавать лишних вопросов, так как наступало время, когда должна была появиться Ривка. Хозяин объявил, что пора совершать омовение и наряжаться. Он направился к постели жены и покрыл ей голову нарядной светлой косынкой, глаза больной женщины счастливо заблестели, лицо разгладилось и на щеках вспыхнул легкий румянец, сделав ее моложе и привлекательнее.
«Должно быть, она была очень хороша в молодости, как моя Ривка, - подумал юноша, глядя на раббанит, - кажется, их отношения до сих пор полны глубокой нежности и любви…»
Завершив все приготовления, Шарль вышел на крыльцо, посмотреть, насколько низко опустилось уже солнце. Рав наблюдал, как возрастает волнение молодого человека, но ничего не сказал, а лишь горестно вздохнул и покачал головой.
Ровно за час с четвертью до заката Ривка зажгла две свечи, поводила несколько раз над ними руками, затем прикрыла глаза ладонями, оставив небольшие просветы меж пальцами, и произнесла на своем языке молитву во славу Господа. Шарль наблюдал за ее действиями с неподдельным интересом. Две свечи горели ровным тихим светом, как знак единения двух противоположных начал: мужского и женского, тела и души, речи и молчания, созидания и разрушения. Пламя их – символ отношений между Всевышним и человеком – Божественного Начала в нем. Шарлю передался торжественный священный дух шаббата, сердце его колотилось, душа открылась Господу, он тоже прикрыл глаза руками, оставив просветы меж пальцами и, глядя на пламя свечей, наблюдая за игрой света и тени, начал тихо молился на своем языке. Только молитва его была иная… «Богородица Дева, радуйся, благословенна ты в женах…» – отчего-то именно эти слова пришли ему на ум! Затем в уме сами возникли слова из Священного Писания: «Помни день субботний, чтобы свято чтить его», – а за ними другие, уже сказанные Христом: «Милости хочу, а не жертвы». Свет и тепло свечей с этими словами, словно проникли в самую глубину души Шарля и осветили ее, наполнили неземным озарением! Он ощутил трепет в кончиках пальцев и вдруг совершенно определенно, почти физически, почувствовал, что они, сидящие в эту минуту за общим столом, и парализованная раббанит на своей постели, и даже маленький Самуэль, составляют единое целое! Некая высшая сила объединила их души в едином порыве, обращенном к Богу, наполняя все их существа одинаковым состоянием радости и блаженства!
Затем на пламя свечей капнули вина и они погасли. Рав с Ривкой и раббанит спели «Шалом алейхем», хозяин произнес молитву, и все присутствующие произнеся общее: «Омень». Рав разломил руками халлы, обмакнул в соль и разлил вино по кубкам. Вино! Великий дар лозы виноградной, посланный на Землю Творцом! Радость жизни, полная чаша, щедрость хозяев – все отпили по глотку. «Кровь Христа нашего, на кресте за нас пролитая, – подумалось Шарлю. – Все-то у нас похоже, только называется по-иному…» Он не сводил глаз с видневшейся сквозь ажурную ткань косынки ярко розовую мочку уха Ривки и немного охмелел от обильной еды и вина, глаза его увлажнились. Ему так много хотелось сказать этой милой молодой женщине, спасшей ему жизнь и так похожей лицом на Пресвятую Деву! Но они еще ни разу не оставались наедине…
Учитель заметил, что Ривка избегает смотреть на Шарля, и опять тихонько вздохнул. «Бедные, – подумал он, – как им будет тяжело узнать правду. Они никогда не будут вместе. Это невозможно!»

Это невозможно!

Шарль хотел проводить Ривку с малышом домой, но Рав мягко отклонил его предложение под видом того, что он еще не совсем окреп, и ему будет тяжело нести довольно крупного бутуза. Он взял Самуэльчика на руки, Ривка кивнула Шарлю на прощанье головой, едва сдерживая подступающие к глазам слезы, и вышла из дома первой.
Шарль не заметил замешательства на лицах своих хозяев и немного обиделся, что его не взяли в провожатые, но усталость, бессонная ночь и сытый желудок взяли свое, он лег на отведенное ему ложе и сладко заснул.
За всю дорогу Ривка не проронила ни единого слова. Учитель нес спящего ребенка и тоже молчал. Он не считал себя вправе начинать разговор без приглашения, ибо уважал чувства этой маленькой мужественной женщины и понимал, как тяжело у нее на сердце.
Не доходя нескольких метров до своего жилища, Ривка неожиданно остановилась и, повернув к учителю свое бледное личико, воскликнула дрожащим от слез голосом:
- Но почему? Почему? Разве мы не из одной плоти и крови? Разве не почитает он Бога нашего? Не уважает нашу веру? Он чист и безгрешен, я это вижу. Помыслы его непорочны, как и мои… Неужели мне не суждено больше иметь детей? Объясни мне, учитель, в чем разница между нами? Почему еврейка не может стать женой христианина?
- В каждом твоем вопросе содержится ответ, – вздохнув, произнес Рав, его больно кольнуло в сердце искреннее горе Ривки, – твоя вера стоит на неукоснительном исполнении Закона, данного Творцом, а его вера – на сопереживании. Он живет с постоянным ощущением той жертвы, которую принес его Христос во искупление грехов человеческих, и его в том числе. Символ христианской веры – крест, а твоей – Закон, записанный на скрижалях. Он сформировал тебя еще в утробе матери. Евреи всасывают его с материнским молоком. Если спросить тебя: почему ты веришь в Бога? Ты ответишь: Он дал мне Закон, которым определена вся моя жизнь, и я свято его соблюдаю. Его чувство веры требует постоянной экзальтации, сильных эмоций, сопереживания, благодарности за принесенную жертву. Я бы сказал, что иудеи и христиане различаются чуть ли ни биологически! Вы никогда не сможете жить в мире и согласии именно в силу своих религиозных расхождений. Если только…
- Что? – Вскричала Ривка с надеждой. – Что «если только…»? Продолжай!
- Если только один из вас не изменит свою веру… в угоду другому. Ты способна на это?
Он посмотрел прямо в ее огромные печальные глаза и по промелькнувшему в них ужасу понял ответ.
- Дети, если они у вас родятся, – продолжал он более мягко, – будут евреями, и ты передашь им почитание Закона вместе с плотью, в которую будет облачена их душа. Они и их отец уже по одному только праву рождения будут разной веры! И ты никогда не допустишь, чтобы они стали христианами, как бы ты ни любила своего мужа.
Ривка безмолвно кивнула головой. Она взяла ребенка из рук учителя и, обронив скорбное «Шалом», побрела к своему дому. Рав не стал дожидаться, пока она переступит порог. «Все пройдет, – думал он, – в родном доме стены помогают. Чужеземец уедет, и она будет жить, как жила до сих пор. Надеюсь, что и он тоже».
Ривка толкнула ногой дверь своего жилища и машинально коснулась правой рукой мезузы – небольшого деревянного футляра, прикрепленного к косяку на высоте вытянутой руки. Такая мезуза отмечает жилище каждого еврея, где бы он ни жил. Внутри нее заключен пергамент с изречениями из Торы, начертанными особым красивым почерком. Это своего рода магические формулы, заповеди для неукоснительного исполнения.
«Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть.
И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею
и всеми силами твоими.
И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем
и в душе твоей.
И внушай их детям твоим и говори о них, сидя в доме твоем и идя дорогою,
и ложась и вставая.
Если вы будете слушать заповеди Мои, которые заповедую вам сегодня, любить Господа,
Бога вашего, и служить Ему от всего сердца вашего и от всей души вашей:
То дам земле вашей дождь в свое время…
Берегитесь, чтобы не обольстилось сердце ваше, и вы не уклонились и не стали служить
иным богам, и не поклонились им.
И тогда воспламенится гнев Господа на вас… и вы скоро погибнете с доброй земли,
которую Господь дает вам.
Итак положите сии слова Мои в сердце ваше и в душу вашу, и навяжите их в знак на
руку свою, и да будут они повязкою над глазами вашими.
…И напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих».
Как ни странно этот механическое прикосновение к мезузе – жест, повторяемый изо дня в день по несколько раз, вдруг отрезвил Ривку пуще всех речей, только что произнесенных Учителем. В сердце ее словно влилась сила, накопленная многими и многими поколениями женщин ее племени, повторяющих этот ритуальный жест невесть какое количество раз! И произносящих: «Благословен ты Господь, Бог наш, Владыка вселенной, освятивший нас своими заповедями и повелевший нам установить в свой дом мезузу». Воистину: мезуза – не только знак, отмечающий дом еврея, она – амулет, охраняющий жилище от злых сил, оберегающий всех, живущих в доме этом, свидетельство единения с Богом, любви к Нему и служения Ему.
Взрослой и мудрой женщиной вошла она в свой дом, откуда еще вчера вышла девочкой, горько страдающей от запретной любви.
Вернувшись к себе, Рав нашел своего гостя спящим сладким сном. Щеки его разрумянились, золотистые волосы, сильно отросшие за время паломничества, разметались по подушке, он блаженно улыбался, видимо ему снилось что-то очень приятное. Лицо юноши сияло светом такой абсолютной чистоты и невинности, что хозяин невольно произнес: «Спи, христианин, да хранит тебя твой бог. Сколько же кровей смешалось в тебе! Сколько религий! Не добавляй еще и нашей… Жизнь твоя будет непростой, ибо твоя душа жаждет жертвы… Может быть, это последний сладкий сон на твоем пути. Не печалься сверх меры… вы еще встретитесь на этой Земле, уж очень много задолжали вы друг другу! Сколько раз сходились вы в нашем мире и не узнавали один другого, хотя души ваши постоянно тянулись одна к другой… все ближе и ближе подходили вы… Возможно еще наступит такое время, когда иудеи и христиане смогут понимать друг друга и даже вступать в брак, иметь детей… Только боюсь, что это будут безбожные времена, совсем безбожные…».

Трудный разговор

Шарль проснулся далеко после полудня в отличном настроении и прекрасном самочувствии. В доме было очень тихо, только назойливая муха зудела под ухом. Он улыбнулся своим приятным мыслям: «Как все-таки хорошо жить на свете! Я достиг Святой Земли, окунулся в Иорданскую Купель. Конечно, я ожидал большего от такого значительного события, мне казалось, я выйду из вод другим человеком, может быть, это проклятая лихорадка испортила все впечатление? Она приключилась так некстати, и не дала мне в полной мере почувствовать духовное перерождение, которое получил Иисус! Или тут все дело в Иоанне? Именно его участие было главным условием этого обряда? Да, про Иоанна мои хозяева вообще не слышали… Как они смеялись, когда я сказал, что он жил в пустыне и питался акридами. Рав утверждает, что это ошибка переводчика наших Евангелий. По-гречески «саранча» и «лепешки из муки, замешенной на меду», пишутся почти одинаково, кроме, кажется, первой буквы… Отсюда, мол, и пошла такая чепуха… Кто знает, может, он и прав? Хотя почему, собственно, я решил, что моя болезнь приключилась некстати? Совсем даже наоборот… Ведь это благодаря ей я встретил мою Черную Богородицу. Странная штука жизнь! Столько прекрасных девушек видел я при дворе брата, но ни одну из них я не могу даже рядом поставить с красавицей Ривкой. Интересно, как она отнесется к предложению стать моей женой и переехать в Париж? Я сердцем чувствую, что она тоже любит меня… Я усыновлю ее сына, дам ему свое имя, достойное воспитание. Она должна понравиться матушке… А как же мои планы? Брат ждет подробного отчета о положении дел в Иерусалиме, и Бернар… Скрижали… Я так ничего и не узнал об их местонахождении… Только стыдно обманывать своего гостеприимного хозяина, выведывать у него хитростью, где хранятся их главные святыни. Видимо, нужно прежде исполнить свой долг, а уж потом думать о семейном счастье. Ривка меня дождется, я обязательно вернусь за ней! Клянусь Пресвятой Девой! И цели своего паломничества я не достиг. Впереди – гора Фавор. Преображение Господне. Интересно, что я почувствую на ее вершине? Однако, как же есть хочется! Где же Рав? Может быть, они с Ривкой разговаривают возле дома, чтобы не тревожить мой сон? Уж очень тихо кругом…».
Шарль нашел своего хозяина стоящим перед священным ковриком, глаза его были закрыты ладонями. Шарль тоже прочитал про себя «Отче наш», перекрестился и в приподнятом настроении отправился на кухню добывать питание.
Весь воскресный день он тщетно прождал Ривку, а когда солнце нырнуло за горизонт, тяжело вздохнул и пробормотал себе под нос: «Может быть, малыш приболел… зубки…» – и удрученный отправился спать. Учитель молча наблюдал за его страданиями, но не спешил проявлять свою осведомленность. В понедельник после обеда Шарль вдруг отчетливо осознал, что Ривка не появится и сегодня, он забеспокоился уже не на шутку.
- Она больше не придет, – сказал Рав, не дожидаясь вопроса, – ей нельзя приходить!
- Но почему! Разве я чем-то ее обидел?
- Ривка живет по закону, данному некогда ее племени, – только и сказал Рав в ответ на вопрос юноши.
- А разве я не чту заповедей Бога вашего? – Воскликнул он в крайнем изумлении.
- Это не одно и то же: жить по закону Творца и соблюдать заповеди.
- Так объясни мне разницу, – вспылил Шарль, – я не вижу ее, не понимаю!
Рав задумался, а потом произнес:
- Евреи давно рассеяны по миру, но они не смешались ни с одним народом, даже говоря на чужом языке. Мы остались единой нацией лишь благодаря тому, что живем по закону Творца. Это и есть наша религия. Он вошел в нашу плоть и кровь, сформировал душу, образ мысли. Он – стержень, на который нанизано все существование еврея в этом мире. Каждый ребенок, рожденный еврейской матерью, уже несет в своей душе росток, готовый превратиться в могучее древо его веры. Закон лепит личность еврея, полностью определяет его действия и поступки, поведение в обществе. Я знавал людей, отцы которых не были иудеями, но всегда можно было с определенностью сказать: он рожден и воспитан еврейской матерью. И чем более зрелыми людьми они становились, тем отчетливее проступал закон в их образе жизни и самом способе мышления. Они могли не ходить в синагогу, не блюсти шаббат, но они были евреями. Можно считать это голосом крови или зовом предков – какая разница! Окружающим вдруг начинало казаться, что человека словно подменили в один прекрасный момент, но это закон совершал в нем свою невидимую работу. Подчинял его себе. И еще одно… Женщина у нас занимает несравненно более высокое и почетное положение, чем в вашем мире. Есть установление для каждого еврея, чтобы не бил свою жену ни в сердцах, ни из злости и ни для унижения ее, ибо не приличествует так поступать в Израиле. Благодаря этому мы опередили в семейной жизни Европу, ибо для вас женщина – существо низшего порядка.
Шарль пожал плечами, не понимая, к чему Рав завел этот далекий от темы разговор.
Рав же помолчал немного, словно решая, продолжать или нет, но неожиданно резко изменил предмет беседы.
- Ты желаешь взять Ривку в жены? Но готов ли ты пройти обряд брит милы?
Шарль нутром угадал, что он имеет в виду и содрогнулся.
- Разве это так необходимо? Я крещен в христианской вере… ее смыслом является жертвенность…
- А разве не был ваш Иисус, будучи правоверным иудеем на восьмой день обрезан, как положено в Храме?
- Но в чем смысл этой… процедуры? Что дает она вам? Делает евреями?
- Брит мила – печать праведности и символизирует особый союз Бога и его народа. Вспомни то место в Торе о путешествии Моисея и его семьи в Египет: «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора, взяв каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего, и, бросив к ногам его, сказала: ты жених крови у меня. И отошел от него Господь, тогда сказала она: ты жених крови – по обрезанию». Каждый еврей, исполняя обет, данный Богу, должен пройти через боль и страдание, ибо сказано: «Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя в роды их: да будет у вас обрезан весь мужской пол».
- Что же… пройдя обряд, я сразу стану евреем?
Рав вздохнул и сказал:
- Нет, ты станешь неофитом, но сможешь взять в жены Ривку.
- Но если мы уедем отсюда, зачем мне подвергаться обрезанию?
- Для нее ваш брак будет лишь прелюбодеянием. А нарушив закон, она станет страдать всю жизнь и никогда не сможет быть счастлива ни в супружестве, ни в материнстве, как бы велика ни была ее любовь к тебе. Ты примиришься с ее страданием? Примешь эту жертву от женщины, которую, как ты утверждаешь, любишь всем сердцем? Или пожертвуешь своим счастьем ради ее спокойствия? Как ты не поймешь, мы – другие!
- Да как же это может быть! – Вскричал Шарль охрипшим голосом. – Не с неба же вы свалились на эту Землю?
Рав пристально посмотрел в глаза Шарлю долгим серьезным взглядом и тихо сказал:
- Я не ошибся в тебе, ибо был уверен, что ты меня поймешь…

Прощание

На другое утро Шарль начал собираться в путь. Он быстро уложил свою нехитрую котомку, наполнил водой баклагу, завернул в чистую тряпицу краюху хлеба и несколько листиков мацы. Его мучила мысль: как отблагодарить хозяина за его милосердное гостеприимство? Ведь ему столько пришлось возиться с больным Шарлем! Однако он очень боялся обидеть этого доброго и бескорыстного человека, предложив ему деньги. Шарль вечером потихоньку положил несколько золотых монет в буфет рядом с шандалом и ничего не сказал об этом Учителю. «Наступит шаббат, Рав обнаружит деньги, а я буду уже далеко от этих мест», - подумал он, и грустно вздохнув, прибавил еще один подарок. Он прикрыл монеты небольшой книжечкой, в дорогом аксамитовом переплете. Это было Евангелие от Иоанна, принадлежавшее его милой матушке.
Рав молча наблюдал за сборами гостя. Они оба вели себя так, словно не было между ними вчера того тяжелого и бурного разговора, но на душе у каждого из них скребли свои кошки.
- Я хочу совершить восхождение на Фавор, – сказал Шарль торжественным голосом, – далеко ли эта гора отсюда? И какова ее высота?
Рав недоуменно пожал плечами:
- Я не знаю поблизости ни одной горы с таким названием. Может быть, вон та? Ее немного видно от моего дома. Что касаемо высоты, как для кого… – он загадочно улыбнулся, но быстро стер улыбку с лица и продолжил со всей серьезностью, давая понять, что уважает чужие религиозные заблуждения, – ты слишком буквально воспринимаешь текст своих священных писаний. Не думаю, что такой человек как Иисус, если он действительно жил в этих местах и проповедовал древнее учение, восходил на какую-либо гору в прямом смысле этого слова…
- Как так, – удивился Шарль, – что ты имеешь ввиду? Можно ли по-другому оказаться на вершине горы, как не подняться на нее? У Матфея сказано: «По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних». Высокую! Значит, это не та гора, на которую ты указываешь. Но есть ли тут поблизости другая?
- Не думаю, но мне кажется, что этот текст свидетельствует лишь о том, что поднимались они не в теле, а в духе. Под словом «гора», может быть, имеется в виду: на небо… Хотя, поступай, как считаешь нужным, я не хочу мешать тебе своими рассуждениями. Только чего ожидаешь ты от этого восхождения? Если ты просто совершаешь паломничество по святым местам христиан, тогда – один разговор, но если ты жаждешь получить откровение, тогда…
Рав умолк. Шарль посмотрел на него как-то виновато и неожиданно спросил:
- Рав, а ты видел своими глазами… скрижали завета? Те… подлинные, которые оставил Моисей? Они… в Иерусалиме? Как эти камни выглядят?
Учитель внимательно взглянул на Шарля, и юноша покраснел под этим пристальным взглядом.
- В душе. – ответил он, - мы храним эти скрижали в душе. Я даже не уверен, что это не легенда… про камни. Не знаю ни одного человека, кто бы видел их хоть однажды. Возможно, их давно уже нет в Израиле. Говорят, что некогда их хранили в подземелье Храма. Но тот так давно разрушен. Может быть, их вывезли из Палестины вообще, уж больно судьба моего народа тяжела…
- А вы не думаете восстановить Храм или построить новый?
- Зачем? У нас нет даже родины… пока… Храм нужно строить на НЕБЕСАХ.
- Что ж, мне пора в путь, – сказал Шарль немного грустным голосом, – я не выполнил и половины того, что наметил, отправляясь в Палестину. Мне очень бы хотелось проститься с Ривкой и поблагодарить ее за все, что она сделала для меня. Возможно, я умер бы, не найди она меня тогда на берегу Иордана. Передай ей, что я обязательно вернусь. Приму решение и вернусь. Пусть не считает меня негодяем!
Шарль поклонился Учителю в пояс, как это делали на Руси, он даже сам удивился, как у него это вышло? Никогда не кланялся, а тут вдруг само собой…
- Шалом, – сказал Рав с большой сердечностью, – береги себя. Господь благословит…
 Шарль двинулся на запад от озера в направлении, указанном его хозяином, не слишком уверенный, что это именно та гора, которая ему нужна. «Никто здесь не знает даже названия «Фавор»! Что за люди! Конечно, я теперь понимаю, что им нет никакого дела до нашего Христа. Он от них так же далек, как мусульманский Аллах. Миф и не более. Все святые места, которые мы почитаем на этой земле, для иудеев пустой звук. Неужели этот зеленый невысокий холм и есть священный Фавор? Именно там Иисус преобразился перед учениками при двух великих свидетелях – Моисее и Илии. И все же, мне кажется, что его гора должна быть более высокой, а эта значительно ниже даже Масличной. Хорошо бы спросить еще у кого-нибудь…»
Шарль шел быстрым ровным шагом и вскоре нагнал странную процессию. Два хилых юноши несли деревянные носилки, на которых восседал инвалид. По всей видимости, ноги отказались служить ему, и он передвигался с посторонней помощью. Шарль узнал в них иудеев и приветствовал почтительным «Шалом». К сожалению, на этом его языковые познания заканчивались, и он перешел на арабский, в надежде, что будет понят. Он, конечно, знал еще пару-тройку слов, но в данной ситуации они были неуместны.
- Я паломник-христианин, посещаю святые места Господа нашего Иисуса Христа. Не скажите ли вы мне, эта гора впереди – Фавор?
Его, к счастью, поняли, и калека ответил:
- Да, ты идешь правильно. Хотя мы называем ее просто «гора», но все христиане почитают ее как свою святыню.
- Не будет ли для вас оскорблением, если я спрошу, не туда ли вы держите путь? Может быть, мы – единоверцы?
А про себя он подумал: «Что ж, его внесут на вершину прямо на носилках?»
- Да, – ответствовал калека, – я часто посещаю это место. Его чтут и иудеи с незапамятных времен. Хотя, разумеется, в связи с совершенно другим Иисусом. Со времени переселения из Египта в Палестину преемник боговидца нашего Моисея – Иисус Навин, исполняя грозную волю Господа своего об истреблении потомства злополучного сына Хамова, держал путь с победоносным воинством мимо сей горы. У подножья ее он раскинул свой стан, с вершины, вероятно, хорошо обозревались города и веси, предаваемые Творцом в его руки. Гора эта при разделе досталась в удел колену Завулонову и Иссахарову. Когда предал Господь Израиля за нарушение завета в руки врагов, и скорби порабощения обратили грешников к покаянию, гора сия озарилась славой милости и спасения свыше. Воздвиг Господь на месте этом спасительницу Израиля. Тут призвала боговдохновенная Деввора Варрака с десятитысячным войском. И по слову ее произошло сражение у Варрака с Сисарою, и совершилась предсказанная победа. Тут погибли братья Гедеона, судьи Израильского, от руки царей Мадиамских. Вполне возможно, что Иисус, которого вы почитаете богом, будучи патриотом своего народа, знал, какое значение имеет эта гора в жизни каждого иудея, и посетил ее.
Шарль поблагодарил словоохотливого иудея и предложил свою помощь для восхождения на гору, но тот вежливо отказался, и юноша, с радостью обогнав носилки с инвалидом, чуть ли ни бегом пустился к горе.
Ему хотелось взойти на вершину одному. Святые места лучше не посещать в компании, пусть даже единоверцев. Можно обратиться к Господу, побеседовать с Ним без свидетелей. «Вдруг мне откроется крупица божественной истины, – мечтал Шарль, – и я смогу лучше понять смысл преображения Господня. Но как же взойдет на гору тот бедняга? Может, правду сказал мне Рав, что некогда великие пророки, живя на Земле, могли в любое время совершать восхождение к Престолу Господню и многое открывалось им… Не пророк ли этот калека? Лицо его светло, и глаза сияют умом и добротой… Я ведь понятия не имею, как должен выглядеть пророк… В текстах Ветхого Завета есть письменные свидетельства прямого общения с Богом, только в толк не возьму, как это у них происходит: Бог ли к ним спускается с небес, или они к Нему восходят прямо в теле своем? И остаются живы… Но ведь нынче кажется уже не бывает таких прямых свиданий с Богом. Рав говорил, что человек много согрешил перед Ним, и Господь отвратил от него Лицо Свое».
 
Гора

С радостно бьющимся сердцем остановился Шарль у подножия горы. Он еще испытывал некоторое сомнение, но решил непременно взойти на эту вершину. Гора располагалась на северной оконечности обширной, цветущей Ездрилонской долины и имела вид почти идеального конуса, высота ее достигала не более пятисот саженей. «Точно ли это священный Фавор? – Опять смутился паломник, – это ли одна из главных святынь наших? Возможно, с высоты будет виднее…»
В гористой Палестине все горы тянутся почти непрерывными цепями, но эта стояла уединенно и обособленно от всех прочих, словно специально для того, чтобы другие вершины не разделяли с ней славы, предопределенной свыше. Странным было и то, что все прочие горы были сухи, скалисты, а Фавор, если это, действительно, был он, от подошвы до вершины покрывала сочная яркая зелень ароматных трав, среди которых росло множество цветов. Тенистые рощи, плодоносные деревья, обширные поляны делали гору жемчужиной среди бедной, пустынной обетованной земли.
Шарль закрыл глаза, трижды прочел «Отче наш» и прислушался внутренним слухом к этому священному месту, пытаясь перенестись воображением на тысячу лет назад. …Вот они вчетвером, так же как и он, подошли к горе и остановились у подошвы. Ученики недоумевают, для чего Он привел их именно сюда? Петр ждет чуда, Иаков сомневается, Иоанн верит безгранично и даже не задается никакими вопросами: придет время – сами поймем, что минута эта совершенно особенная. Вот сейчас увидят они нечто, и вся их жизнь переменится… Вот идут они друг за другом во след Ему на вершину. Петр сорвал травинку и покусывает зубами, ощущая на языке горьковатый вкус ее сока. Иоанн всей грудью вдыхает пряный аромат трав, а Иаков озирается по сторонам, то и дело останавливаясь, и пытается предугадать, что же Он задумал? Иисус молчалив и серьезен. Он знает. Он ждет. Вот они на самой вершине. Ученики стоят кучкой близко друг к другу чуть в стороне от Него. А Он? «И преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет… Облако светлое осенило их; и се глас из облака, глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в котором Мое благоволение; Его слушайте». Два свидетеля было событию этому… Моисей и Илия…
Шарль мысленно вообразил себе эту картину, но как-то умозрительно, чисто внешне, так и не уловив, не почувствовав ее дух. Тогда он лег на спину, раскинул крестообразно руки и стал смотреть в ярко-синее небо. Солнце уже клонилось к закату и не так сильно слепило глаза. Незаметно для себя он уснул. Никаких снов не привиделось ему – ни вещих, ни самых что ни есть обыкновенных. Он просто выспался до звона и все! Так можно было выспаться в любом другом месте, стоило ли для этого совершать восхождение на Фавор! «Может быть, я все же ошибся? И это совсем другое место… Не было тут никакого преображения Господня… Неужели я бы не почувствовал? И знамения я не получил, и гласа Божьего не услышал… Ничего! Просто хорошо тут и все. Воздух чистый, травы ароматные, птицы щебечут. Или не заслужил я никакого откровения?»
Грустный спустился он к подножью и увидел там знакомые носилки и сидящего на них инвалида. Глаза калеки были закрыты, а лицо светилось такой благодатью, блаженством и радостью, словно видел он Самого Господа Бога своего и Тот беседовал с ним. Носильщиков его нигде видно не было. Удрученный Шарль тихо подошел к своему новому знакомцу и опустился рядом на землю, стараясь не мешать его сосредоточенному состоянию. Он тоже закрыл глаза и стал думать, что до сих пор не получил от своего паломничества ожидаемым впечатлений. Ему уже начало казаться, что Иисус Христос действительно никогда на жил на этой земле, а все изложенное в Евангелиях миф, легенда. Дома ему казалось, что стоит только оказаться на Святой Земле, как все тайны мира откроются перед ним словно сами собой, но как же он был разочарован! Никто не знает тут его Бога, никто не верит в Само Его существование. Может быть, не был Он Сыном Человеческим? Как-то обронил Рав странную фразу, которой Шарль не придал в тот момент серьезного значения: «Мистерия, – сказал он, – то была мистерия. Но на земле ли она разыгрывалась или на небесах? Хоть возвращайся и расспрашивай подробно, только, похоже, Рав и сам точно не знал, а зачем ему это знать? Какое отношение имеет это событие к его Господу? Или имеет? Может, что-то очень важное стоит за всем этим?»
- Вы не получили никакого гешефта? – Услышал он вдруг голос рядом с собой и, открыв глаза, вздрогнул от неожиданности, – это оттого, что вы неправильно относитесь к самой сути своего паломничества. Расслабьтесь и просто поговорите со своим Богом. Мысленно представьте чертог Его сердца и через свое сердце обратитесь к Нему. Я уверен, что Он вам ответит.
- Да, наверное, вы правы, – отозвался Шарль без всякого энтузиазма, – мне уже давали подобный совет, только ничего не получилось… Один ученый иудей сказал, что были некогда такие способы прямого общения с Господом, но теперь они утрачены… слишком много грехов на совести человека.
- То было особое тайное состояние, называемое «Маасэ Меркава», прежде, еще до разрушения Храма, им обладал каждый, кто стремился к непосредственному ощущению Творца и единению с Ним. Какие великие мистики жили некогда в наших местах – пророк Иезекииль, Илия, Енох. До сих пор многие пытаются воспроизвести их непосредственные переживания, но мало кому удалось достичь состояния «Маасэ Меркава» – видения Кисэ аКавод - Престола-Колесницы Господа.
- Я читал книгу Еноха Праведного, ее привезла моя матушка со своей родины, она записана на греческом языке, должно быть, список с еврейского оригинала, только мало что понял я из нее.
- Да нынешние богословы боятся этой книги, ее даже изъяли из Торы, чтобы не смущать умы верующих. Енох, отец Мафусаила, седьмой от Адама, хотя есть мнение, что он был сыном Каина. Но это не столь важно… О нем сказано «он ходил с Богом», и никто не знал столько, сколько он. Енох избежал смерти, и Бог взял его, и открыл все тайны высших миров, показав само Древо Жизни, что растет в центре Рая – его листы и ветви, историю мира, появление человека, тайны грядущего от Адама до «последних дней», чему будет два свидетеля – Бен Давид на земле и Бен Йосеф на небесах. Многое дано было увидеть ему в фантастических видениях во время странствия по мирозданию, и сказал он, что новый миропорядок установится с приходом Машиаха – «сына человеческого». Будет и воскресение из мертвых, Всемирный суд, наказание грешников. Енох был из числа самых великих пророков, но не слушали его, не хотели понять. Духовные области невозможно передать словами, ибо речь наша, как и письмо – взяты из области Исправления и только там действительны. То, что находится выше этой системы, совершенно не ощущается нами, и потому никак не может быть переложено ни на один человеческий язык, втиснуто в наши земные понятия…
- Отчего же книгу эту считают запретной? – Шарль не хотел уходить от темы, словно не слыша последних слов своего собеседника, - Не оттого ли, что она устраняет многие противоречия между иудеями и христианами? Кому это было надо? Ведь писана она на арамейском языке.
- Противоречие между различными религиями лежат, как мне кажется в официальных учениях, – сказал собеседник Шарля, – но у каждой великой религии есть еще и мистическая часть. У христиан это гностицизм, у мусульман – суфизм, у иудеев – каббала. В мистических учениях гораздо меньше противоречий, но они недоступны большинству верующих, их тщательно скрывают от масс. Есть еще рассказ о сорокадневном пребывании Моисея на горе Синай, то был его Апокалипсис, где ангел Божий рассказал ему историю жизни на Земле, деля ее на семилетия, то есть юбилеи. А есть еще книга «Заветы двенадцати патриархов», содержит она подробное жизнеописание, кончину и поучительные завещания всех сыновей Иакова, коих было двенадцать…
- Мне кажется, – перебил его Шарль не боясь показаться невежливым, так его взволновала эта беседа, – официальная церковь, как наша, так и ваша, намеренно скрывает от народа многие источники, чтобы разобщить нас как можно больше, оттолкнуть, отдалить друг от друга! Я полюбил прекрасную молодую еврейскую женщину, мы оба свободны, и она тоже любит меня, но оказывается, что ваш закон не позволяет нам стать мужем и женой! Господи, я даже додумался до того, что евреи рождены не на Земле, а пришли к нам из другого мира!
- Ты не так далек от истины, друг мой, – сказал инвалид, – вспомни, что говорит Енох о сынах неба... Есть много намеков в истории моего народа, что души, воплотившиеся в нем, пришли с другой планеты, возможно и с Венеры, чтобы помочь исправить земное человечество, погрязшее в грехах. То было небесное воинство Вечно Юного Ветхого Днями числом двенадцать по двенадцать раз… Стражи неба. Есть и те, кто появился с Меркурия… Такое говорят об Аврааме. Тайна сия велика есть. Более я ничего не могу тебе открыть. То, что ты услышал от меня, я сказал потому, что никогда более не встречусь с тобой… , и, стало быть, ты не сможешь предать меня… Ступай своей дорогой. Господь с тобой.

Книга Еноха Праведного

«Странная встреча, – думал Шарль, держа путь на Иерусалим, – словно нарочно подстроенная кем-то. Но как? Каким образом, посредством каких усилий – ума, духа, тела, сердца – достигают они этого состояния? Что именно необходимо сделать? Расслабиться, сосредоточиться? Ведь видно же было по выражению лица этого калеки, никогда не восходившего, в силу своего увечья, ни на одну гору, что он говорит с Богом! Отчего же у меня ничего не получается? Что я делаю не так? Неужели они настолько святы, эти пророки, что никогда не знали искушений? Не может быть! Даже Иисус испытал искушение беса в пустыне. И каждый человек должен пройти через них, иначе ты не поймешь, чего стоишь на самом деле. Если только… они действительно не пришли с неба… Тогда они легко находили туда дорогу. Но потом Господь прогневался на них за их грехи и закрыл им прямой Путь в Дом Свой. Почему калека вспомнил вдруг о Енохе? Нет ли в этой книге каких-нибудь указаний на возможность общения с Богом?»
Шарль начал вспоминать содержание своей самой любимой притчи из книги Еноха Праведного о Сыне Человеческом. Он знал ее почти наизусть – столько раз нянька пересказывала ее, столько раз он потом, став взрослым, перечитывал ее сам! Как же он забыл! Эта неожиданная встреча словно отворила дверь в его прошлое, в самое раннее детство, о котором он уже давно не вспоминал. Вместе с матерью Шарля – киевской княжной Анной прибыла ко двору большая свита слуг, и была при ней ее нянька, которая дожила до весьма преклонных лет, она же и пестовала потом маленького Шарля. Много знала эта древняя старуха старинных поверий, притч, сказок, легенд, как языческих, так и библейских. Любимыми ее рассказами были отрывки из Книги Еноха Праведного о том, как попал он на небеса.
«Они вознесли меня на небо, и я приблизился к одной стене, которая была устроена из кристалловых камней и окружена огненным пламенем; и она стала устрашать меня. И я вошел в огненное пламя и приблизился к великому дому, который был устроен из кристалловых камней; стены этого дома были подобны наборному полу из кристалловых камней, и почвою его был кристалл. Его крыша была подобно пути звезд и молний… Пылающий огонь окружал стены дома, и дверь его горела огнем. И вступил я в дом, который был горяч как огонь и холоден как лед; не было в нем ни веселия, ни жизни… И вот там был другой дом, больший, нежели тот; все врата его стояли предо мною отворенными, и он был выстроен из огненного пламени… Почвою же дома был огонь, а поверх его была молния и путь звезд, и даже его крышей был пылающий огонь. И я взглянул и увидел в нем возвышенный престол; вид его был как иней, и вокруг него было как бы блистающее солнце… И из-под великого престола выходили реки пылающего огня… И Тот Кто велик во славе, сидел на нем, одежда Его была ярче солнца и белее чистого снега. …И там я видел Единого, имевшего главу дней (престарелую главу), и Его глава была как руно; и при Нем был другой, лице которого было подобно одному из святых ангелов. И я спросил одного из ангелов, который шел со мною и показал мне все сокровенные вещи, о том Сыне человеческом, кто Он, и откуда Он идет с Главой дней? И он отвечал мне и сказал мне: «Это Сын человеческий, Который имеет правду, при Котором живет правда и Который открывает все сокровища того, что сокрыто, ибо Господь духов избрал Его, и жребий Его перед Господом духов превзошел все, благодаря праведности, в вечность. И этот Сын человеческий, Которого ты видел, поднимет царей могущественных с их лож, и сильных с их престолов, и развяжет узы сильных, и зубы грешников сокрушит. И Он изгонит царей с их престолов и из их царств, ибо они не превозносят Его и не признают с благодарностью, откуда досталось им царство. И лице сильных Он отвергнет, и краска стыда покроет их; мрак будет их жилищем и слезы их ложем, и они не будут иметь надежды встать со своих лож, так как они не превозносят имя Господа духов».
Шарль вдруг будто прозрел! Словно пелена спала с его глаз! «Ну, конечно же, конечно! Разве не о Христе говорится в этом тексте? Разве не это произошло сейчас с Израилем? Они не хотят этого признать! Почему? Разве пророк Даниил не имел в виду их Бога, Которого он называл «Ветхий Днями»? А Сын человеческий – Христос! А стражи неба? Сыны Адама? Вот почему они изъяли книгу пророка Еноха из Священного Писания! Как там дальше? «И в тот час был назван тот Сын человеческий возле Господа духов и Его имя перед Главою дней. Он будет жезлом для праведных и святых, чтобы они оперлись на Него и не падали; и Он будет светом народов и чаянием тех, которые опечалены в сердце своем… И посему Он был избран и сокрыт перед Ним прежде даже, чем мудрость Господа духов открыла Его святым и избранным… ибо во имя Его они спасаются и Он становится отмстителем за их жизнь. И в те дни потупили взор цари земные и сильные, владеющие твердью, страшась за дела своих рук, ибо в день своей печали и бедствия они не спасут своих душ. …Ибо мудрость излилась на Сына человеческого, как вода, и слава не прекращается перед Ним от века до века. Ибо Он силен во всех тайнах правды и неправды. …И Он будет судить сокровенные вещи, и никто не осмелится вести перед Ним пустую речь, ибо Он избран перед Господом духов по Его благоволению. …И в те дни земля возвратит вверенное ей, и царство мертвых возвратит вверенное ему. …И Он изберет между ними праведных и святых, ибо пришел день, чтобы спастись им. И Избранный в те дни сядет на престоле Своем, и все тайны мудрости будут истекать из мыслей Его уст, ибо Господь духов даровал Ему это и прославил Его».
«Несомненно, речь тут идет о Христе! Отчего же они отказываются признать Его? Какого Мессию еще ждут? Разве мало в Нем света для их глаз? Они назначили Его приходу другой срок, но они и мысли не допускают, что сокращены дни для избранных, и Он уже приходил, но не узнали они Его и распяли!» – думал Шарль и все белее и более воодушевлялся от этих мыслей. «И как же давно говорилось о Сыне человеческом! Енох, седьмой от Адама, ведь не мог он быть сыном Каина, так как сам же и сказал: «И я видел духов сынов человеческих, которые умерли, и их голос проникал до неба и сетовал. На этот раз я спросил ангела Рафаила, который бы со мною, и сказал ему: «Чей это там дух, голос которого так проникает вверх и сетует?» И он отвечал мне и сказал мне так: «Это дух, который вышел из Авеля, убитого своим братом Каином; и он жалуется на него, пока семя его не будет изглажено с лица земли и из семени людей не будет уничтожено его семя». Стало быть, сам будучи семенем Каина, он бы убоялся гнева Господа духов и не стал «ходить перед Богом», даже будь он столь великий праведник…
Однако уже тогда ему известно было все о Сыне человеческом, может быть, грядет еще один, которого они зовут Машиахом. Рав сказал, что это не человек, а большой свет, который всех исправит! Или он хотел меня запутать? Но зачем? Чтобы я ушел? А свидетели? Не есть ли те двое свидетели, о которых говорил инвалид? Значит, с самого начала предполагалось так: два свидетеля. Мистерия… на крестах рядом с Ним казнили еще двоих… они тоже свидетельствовали…, но о чем? Мне непременно нужно узнать все об этой мистерии, но где? В Иерусалиме? Ведь и мы ждем второго пришествия Христа, стало быть, что-то тут есть… Два свидетеля, два Машиаха, два пришествия… Рав не сказал мне всей истины! Что ему иноверец! С какой стати открывать ему всю истину! Я непременно должен сам докопаться до сути».
Шарль шел в Иерусалим и нес он в своей котомке Книгу Еноха Праведного, как самую большую драгоценность, а притча о Сыне человеческом была заложена сухой веточкой четырехлепесткового клевера – священного растения друидов.

Иерусалим

Долог был путь Шарля к Иерусалиму, но голова его полнилась раздумьями о Боге, и он не заметил, как преодолел его. Последнюю часть пути паломник проделал вместе с иудеем, идущим в Иерусалим на праздник Опресноков, который они еще называли «Песах», и набившимся ему в попутчики. Был он словоохотлив, добродушен и сам предложил Шарлю остановиться в доме своего родственника. Шарль решил не расставаться со своим спутником в Иерусалиме и принять его любезное предложение. «Странно, – думал он, слушая болтовню нового знакомца, – почему я до сих пор не встретил ни одного христианина? Неужели их нет тут совсем?» Словно прочитав его мысли, попутчик неожиданно сказал:
- Вам, христианам, живущим в Европе, трудно понять основу нашей веры. Вы, вероятно, недоумеваете, отчего мы не признаем Иисуса Машиахом, ведь, на первый взгляд, он соответствует почти всем признакам, по которым можно сказать: Машиах пришел.
- Так, объясните мне, что же это за признаки и сколько их? – спросил Шарль с искренним интересом, – я уже второй раз слышу о них. Или это ваша тайна?
- Совсем нет, – ответил с готовностью иудей, – они очень просты: если встанет царь из дома Давидова – первый признак, находящийся в совершенно особых отношениях с Торой – признак второй, и занимающийся заповедями, как Давид, отец его – признак третий. Причем, как Торой письменной, так и Торой устной. И будет принуждать весь еврейский народ следовать ей и усиливать ее соблюдение – признак четвертый, и будет воевать войны Всевышнего – признак пятый, то тогда можно сказать, что пришел «Бэхэзкас Машиах». То есть – «Потенциальный Машиах», но чтобы стать «Очевидным Машиахом», или «Вадай Машиах», необходимо сделать и преуспеть в следующем: построить Храм в его месте и собрать изгнанников Израиля. Вот тогда можно будет с уверенностью сказать: пришел «Вадай Машиах». Насколько мне известно, ваш Христос не выполнил своей миссии, а стало быть, он не Машиах, хотя имел для этого все задатки. Видимо время еще не пришло…
Шарль не стал спорить с иудеем, но затаил в душе досаду на этого «праведника и зануду», как он его окрестил про себя. «Сначала распяли, а потом заявляют, что он-де не выполнил своей миссии! Хорошенькое дело! Очень даже выполнил! Получше вашего… Разбежались, кто куда, а теперь ждут, чтобы им создали условия, тогда, де, они вернуться! Сидят по разным странам, копят деньги, да пальцы загибают: сколько признаков есть в наличии».
Примерно в одном дне пути до цели своего путешествия расположились путники на ночлег в маленьком селении. Шарль уже засыпал, когда его спутник неожиданно спросил:
- Вы прибыли издалека, а есть ли в вашей стороне иудеи? Что, не притесняют ли их там? Не устраивают погромов?
- Нет, ни о чем таком я не слышал, – зевая ответил Шарль, – с чего вы это взяли?
- Видите ли, евреи, где бы они ни жили, предпочитают не смешиваться с коренным населением и живут обособленно, по своим законам, за это их ненавидят другие народы, преследуют, устраивают гонения. У нас нет больше родины, мы везде чужие. Но ни у кого это обстоятельство не вызывает сочувствия, а лишь раздражение. Даже тут, в Иерусалиме, нас ненавидят, может быть, больше, чем в других землях. И потому, я должен соблюдать осторожность, и мой долг предупредить вас. Не будет ли у вас неприятностей, если вы остановитесь в доме иудея… Подумайте хорошенько, прежде, чем решить, водить ли со мной знакомство у всех на виду.
- Мне некого бояться, я здесь ни для кого не представляю интереса, ведь я частное лицо и совершаю паломничество лишь по своему желанию, из сердечной потребности, – сказал Шарль, уже засыпая, – но все равно, спасибо за совет.
Ночью ему приснился странный сон. Он видел Иисуса, говорящего перед толпой народа: «Все наши души – искры великой души Адама Ришон, которая разбилась. Она состояла из нескольких семей, у каждой из которых есть свой корень. Ищи искру от своего корня, только она способна помочь тебе и поддержать тебя. Она будет страдать вместе с тобой, радоваться твоей радостью. Ищи повсюду искру от твоего корня, соединение двух искр от разного корня и есть зло». «Значит, мы с Ривкой искры от разного корня, – подумал Шарль и проснулся, – но почему? Что он имел в виду? Еще совсем темно. Надо попытаться уснуть. Сегодня предстоит трудный переход. Последний. Что-то ждет меня в Иерусалиме?»
Он снова уснул, но прежний сон продолжал преследовать его. Теперь они были одни с Иисусом на балконе большого дворца и разговаривали без свидетелей. «Пилат, – грозно вопрошал его Иисус, – зачем смешал ты кровь галилеян с жертвами их? Были они грешнее всех, что так пострадали? Покайся, или ты погибнешь». «Почему ты называешь меня этим именем? Меня зовут Шарль». «Не всегда тебя звали этим именем, будучи Пилатом, много греха совершил ты, и я призываю тебя покаяться, пока еще есть время, но скоро времени не будет, врата Гильгулим уже открыты и готовы впустить тебя в Дом Творца». На сей раз Шарль проснулся в холодном поту и больше так и не смог уснуть до самого рассвета.
Путники прибыли в город, когда глубокая ночь опустилась на землю. Шарль совершенно не ориентировался в Иерусалиме, и если бы не его спутник, то непременно бы заблудился. Им долго не открывали на стук, наконец, из-за двери послышался дрожащий голос насмерть перепуганного человека. Услышав ответ на иврите, их впустили в дом. Объятиям и приветствиям, казалось, не будет конца. Шарль едва держался на ногах после бессонной ночи и дня непрерывного пути. Ему отвели постель, и юноша рухнул на нее, как подкошенный.
Человек, приютивший в своем доме Шарля и его спутника, был раввином крохотной синагоги, расположенной с незапамятных времен неподалеку от того места, где некогда стоял уже дважды разрушенный Храм. Это порадовало Шарля, ибо давало возможность без особого риска присмотреться к месту, где ему предстояло осуществить задуманный план.
Много интересного узнал от своего хозяина паломник. Хотя господство мусульман казалось, на первый взгляд, более терпимым по сравнению с притеснениями римлян, византийцев и вестготов, но иудеям запрещалось строить новые синагоги, они могли лишь отстраивать старые молитвенные дома. Евреев обязали носить на шее изображение тельца, особую одежду, отличающую их от мусульман, запретили иметь при себе оружие, ездить верхом. В Иерусалиме издавались особые указы, не позволяющие назначать их на посты, связанные с властью над магометанами, и в суде «кади» не принималось во внимание показание еврея, противоречащее свидетельству «правоверного».
В самой еврейской среде сильно возрос к данному моменту авторитет Академии, это было высшее средоточие религиозной и духовной жизни, там обучали стекавшихся отовсюду учеников и устанавливали правовые нормы в житейских вопросах, а также комментировали Талмуд. Однако после завоевания Иерусалима туркосельджуками в 1071 году Академия переместилась из Иерусалима сначала в город Рамле, а затем в Тир.
Евреи Палестины в своем отношении к этой земле соединили три пламенных стремления: любовь и преданность древней родине и Святой Земле, веру в грядущее освобождение народа и его возвращение в Сион, с чем они связывали надежду на искупление всего рода человеческого. Они всем сердцем стремились поселиться в Палестине, а также несли туда мессианское движение. С тех пор, как мусульмане открыли евреям доступ в Иерусалим, туда не прекращалось паломничество иудеев из всех мест рассеяния, особенно в дни праздников. Это паломничество оказывало влияние и на жизнь местных общин. Они все вместе оплакивали разрушение Храма и молились. Некоторые из паломников жертвовали крупные суммы на нужды местных евреев.
О безопасности паломников заботился палестинский гаон – верховный руководитель Академии, основной деятельностью которого было внедрение Талмуда в жизнь еврейского народа. Он же обязан был следить за выполнением всех заповедей Торы, за дозволенным и запретным и блюсти благочестие.
В конце десятого – начале одиннадцатого веков Палестинская Академия получала финансовую поддержку и от египетских правителей из династии Фатимидов, но к данному моменту эта помощь была уже прекращена в связи с начавшимися гонениями халифа Аль-Хакима.
Чтобы побыстрее выполнить поручение брата, Шарлю необходимо было как можно лучше ориентироваться в политической обстановке, существовавшей в Иерусалиме, и потому он слушал раввина с величайшим вниманием. Юноша понимал, что вспышки мессианских брожений в Иерусалиме могут послужить на руку намерениями, которые желает осуществить Папа Римский и его венценосный брат, ибо в каждом политическом потрясении многие евреи видели знамение грядущего избавления, а беспрерывные междоусобные войны арабских правителей в большой степени подпитывали эти надежды и чаяния. «Надо только хорошо выбрать момент, – думал Шарль, – и тогда наше предприятие увенчается успехом. Крестовый поход необходим. Вот только про скрижали мне пока ничего не удалось разузнать, но, надеюсь, у меня скоро появится такая возможность».
Он решил написать письмо брату в Париж и отправить его с первым же транспортом, отплывающим в Европу.

Скрижали завета

- А что ваш Храм? Очень ли был он красив? Богато изукрашен? Высок? – С любопытством расспрашивал Шарль своего хозяина, – должно быть, ему не было равных по архитектуре и по внутреннему убранству, ведь вы можете иметь только один Храм?
- Да, один. А что касается до прочего – вовсе нет, – ответил тот, добродушно улыбаясь наивному вопросу молодого европейца. Однако было видно, что искренний интерес гостя льстит правоверному иудею, – вовсе нет. А зачем? В нем было важно точно соблюсти все соотношения чисел, все пропорции. То, что греки называют словом «геометрия». В Торе ведь все прописано. Мы не могли отступить ни на один кадав. Иначе не имело смысла строить Храм. Это Сам Господь вразумлял нас.
- Я слышал, – начал осторожно подбираться Шарль к интересующей его теме, – что все это предписано на скрижалях завета? Ты сам видел эти священные камни или знаешь хоть одного человека, кто бы видел их?
- Нет, тех людей уже давно нет в живых… Никто теперь не знает, где они хранятся… Хотя многие верят, что Скрижали завета не покидали пределов Палестины. Уйма досужих домыслов существует на сей счет, но я не верю ни одному из них. Эти камни упали к нам с неба, они излучают невидимый глазу простого человека свет. Может быть, они спрятаны гораздо ближе, чем все думают…
- А не будет ли большой дерзостью с моей стороны попросить тебя показать мне развалины Храма? Я очень интересуюсь зодчеством… Мы строим множество церквей и соборов у себя на родине, но нам надоело подражать в формах и пропорциях римлянам да грекам. Нам хочется создать свои, совершенно оригинальные, архитектурные формы, которые в большей степени соответствовали бы нашим целям – максимально приблизиться к Богу. Ты можешь, конечно, считать, что это гордыня говорит в европейцах, однако наш замысел – построить «лестницу Иакова»!
- Лестницу Иакова? – Раввин даже открыл от изумления рот, – я не ослышался?
- Нет. Кстати, что тебе известно об этой лестнице? Сколько в ней было ступеней?
- Сто двадцать пять, – машинально ответил иудей, все еще находясь под впечатлением услышанного. Он мгновенно прикрыл рот рукой, словно испугавшись слов, которые невольно сорвались у него с языка. Сославшись на неотложные дела, он удалился, явно смущенный этим разговором, оставив без ответа просьбу недоумевающего Шарля. Но через пару дней хозяин пригласил гостя прогуляться с ним к развалинам Храма.
Ранним утром, когда солнце еще едва проклюнулось из-за горизонта, поднимались два путника на гору Мориа. На месте этом готовился некогда Авраам принести в жертву сына своего Исаака, но остановил Господь его руку, послав ему агнца. Заместительная жертва. Но разве ужас души агнца по силе своей отличается от того ужаса, который испытывает человеческая душа? Ведь каждый из них знает! Эта вечная жертва Авеля! Почему она так угодна этому жестокому иудейскому Богу Яхве? Вечно Юный Ветхий Днями. Кто же Он на самом деле? И Кто Этот Сын Человеческий? Его Сын… Христос…
Шарль вдруг отчетливо ощутил тот леденящий душу холодок страха, который испытывает жертва перед закланием. Сознание, словно раздвоилось. Одна его часть продолжала вести учтивую беседу со спутником, а другая наблюдала за этой беседой как бы со стороны, содрогаясь от смертельного ужаса. Шарль слышал свой голос, казавшийся отчего-то ему чужим, зазвучавший вдруг осуждающе и назидательно:
- Согласитесь, странно выглядит то обстоятельство, что Господь проявил такое неслыханное снисхождение к Аарону! Ведь его старших сыновей Он жестоко покарал лишь за то, что они принесли пред Его лицо чужой огонь. А при попустительстве их отца «соскучившийся народ» в отсутствие Моисея быстрехонько отлил Золотого Тельца и стал ему истово поклоняться. И что же? Никакой кары за такой возврат к идолопоклонству? Стало быть, этот чужой огонь так был Ему страшен? Откуда он, где братья его добыли?
Шарль неожиданно пришел в себя и несказанно удивился этим сентенциям, которые произносили его уста. Он никогда даже не думал ранее на эту тему. Ему просто не было до всего этого никакого дела. И вот на тебе! Поучает бедных иудеев, словно они сами не знают, что им делать и кого порицать. Провожатый, глядя на смущенный вид своего спутника, тоже был удивлен его словами. У него на какой-то миг сложилось впечатление, будто его устами говорит какой-то другой человек, но он не подал вида и оправдываться за библейские события не стал. Ум его был всецело поглощен другой, более практической мыслью: как охладить чрезмерное любопытство галльского пилигрима и отвратить его помыслы от поиска Скрижалей Завета.
Наконец они завершили подъем и остановились перед развалинами Храма. Почему-то это место произвело на Шарля столь гнетущее впечатление, что обильные, едкие слезы сами собой полились из его глаз. Он не устыдился их и даже не стал отирать щек, не видя сквозь густую пелену солоноватой влаги, что спутник его тоже плакал.
Шарль закрыл глаза и вдруг отчетливо увидел Храм целым и невредимым, Храм тех времен, каким он был при жизни Иисуса. Это был Второй Храм. Он был намного скромнее Храма Соломонова, но отстроен на тот же самом месте и заботами Ирода Великого подвергнут значительным изменениям.
…Вот лестница перед главным входом, ведущая к зданию Храма, расположенному на цоколе из белых мраморных плит… Сколько раз его ноги топтали ее! Его ноги? Вот роскошная Вавилонская Завеса, скрывающая Святилище… Ему – язычнику – нельзя приближаться к ней! Ему? Язычнику? А вот двустворчатые врата, которые всегда отворены, а над ними свисает огромная, в рост человека, золотая виноградная гроздь! Но он знает, что в Святилище давно уже нет древних священных реликвий. Там сейчас лишь светильник, жертвенник и стол для хлебов предложения. Он – знает?
Теперь Шарль смотрел на Храм, словно с высоты птичьего полета, он видел его кровлю устроенную с царской щедростью, с золотыми спицами, отгоняющими от нее назойливых пернатых. С трех сторон, исключая восточную, Храм был обстроен боковыми зданиями в три этажа высотою, плотно прилепившимися к его могучему телу. Пристройки эти насчитывали тридцать восемь комнат и соединялись между собой винтообразными галереями.
Неожиданно голос провожатого вернул Шарля к действительности. У него слегка кружилась голова и покалывало в висках. Он глянул на собеседника и понял, что пропустил основную часть его объяснений. И еще понял он, что в них не было необходимости, он и так все знал.
- С вами все в порядке? – обеспокоено спросил его спутник, пытливо заглядывая ему в глаза, – мне кажется, что вы немного нездоровы? Может быть, нам вернуться домой?
- Нет, нет, все хорошо, – ответил Шарль рассеянно, потирая виски ледяными, онемевшими кончиками пальцев. Вероятно, моя болезнь еще дает о себе знать… Я ведь был очень болен… или вы не знали?
- Да, вы говорили, – ответил раввин, – я должен был проявить благоразумие и не вести вас сюда сегодня. Ведь вы проделали долгий путь и еще не успели отдохнуть как следует с дороги.
- Пустяки, – махнул рукой юноша, – вы ни в чем не виноваты, это я должен был думать о своем здоровье, но это не столь уж важно теперь… Скажите-ка мне лучше, вы давно утратили все свои святыни? Ведь уже в Храме, построенном Соломоном, был лишь Кивот Завета? А расцветший посох Аарона? А чаша с манною? Или это только легенда? Странно, что филистимляне вообще вернули вам Ковчег со Скрижалями? Ведь есть мнение: где хранится Ковчег, там царит и неслыханное благоденствие. Разве не так? А не могли они по своему природному коварству подменить вам святыню? Кто возьмется теперь утверждать, какой вид имели подлинные скрижали? Может быть, отсюда и все ваши беды? Сколько их было хотя бы?
- Две, – грустно ответил раввин, – их всегда было только две, каменные доски, на которых рукой Самого Господа начертано десять заповедей. Четыре на одной доске о любви к Богу и шесть на второй о любви к ближнему. Два рода любви; познание и почитание истинного Бога и дела земные – отсюда и две скрижали. Вообще, заповедей, которые предписаны к исполнению, шестьсот тринадцать, - продолжил он, и тон его голоса сделался привычно нравоучительным, - их должен соблюдать каждый правоверный иудей, всегда советуясь с раввином, как ему следует поступить в той или иной жизненной ситуации!
- А мне говорили, что по большому счету, все их можно свети к одной, - запальчиво возразил Шарль, словно желая испытать веру иудея на прочность. - Это – Заповедь Любви, то есть, бескорыстное направленность любой мысли и каждого действие человека. Ведь наслаждение от отдачи безгранично! Это непреложный закон, поступать против него, значит, погубить себя!
- Где вы слышали всю эту чепуху? – раввин до того разгорячился, что даже притопнул ногой, задавая собеседнику этот вопрос. – Что за ересь вам наговорили!
- Я исхожу из тех соображений, - уклонился от прямого ответа Шарль, - что если бы ваш Господь, действительно, собственноручно, как вы утверждаете, писал для вашего народа заповеди, то Ему хватило бы и одной доски. Чтобы начертать: «Возлюби ближнего, как самого себя», много места не надобно.
- Что вы хотите этим сказать!?
- Только то, что навряд ли кто-либо видел эти скрижали на самом деле… Это – миф, выдумки. Я слышал, что были какие-то камни с расчетами и чертежами, которые принадлежали египтянам, касающиеся строительства пирамид…, – сказал Шарль осторожно и посмотрел на своего собеседника, чтобы проверить, как он отреагировал на эти слова, – Моисей попросту похитил их, когда убегал из плена, потому фараон и подверг ваше племя столь жестоким преследованиям.
- Я тоже слышал эту байку, – беззлобно усмехнулся раввин, внезапно успокоившись, – только, если бы все было так, как говорят, то почему египтяне не познали единого Бога, а остались язычниками?
- Но ведь у них был и период царствования Эхнатона – это один из фараонов, который попытался насадить единобожие. Немного жестоко, правда, но решительно. Он даже велел порушить множество языческих святынь, сооруженных в честь разных богов, но когда Скрижали исчезли из Египта, все вернулось на круги своя. Сама собой напрашивается мысль: не он ли анонимный автор этих загадочных досок, с которыми так носятся иудеи?
- Нет, это наше достояние! – Упрямо и твердо стоял на своем раввин. – Скрижали завета были даны нам, заповеданы!
- Так, отчего же вы не уберегли их, – невольно вырвалось у Шарля, – где они, ваши святыни? Простите, ели я лезу не в свои дела, но нам, христианам, они столь же дороги, как и вам, иудеям. Разве ваш и наш Бог чем-нибудь отличаются друг от друга? Просто мы пошли дальше вас в своих догматах, а вы просмотрели подлинного Мессию, и не позволили ему завершить свою миссию. Возможно, ваши мытарства давно бы уже закончились, не будь вы столь упрямы и недальновидны!
Раввин ничего не ответил, только покачал немного головой в знак несогласия.
- Я слышал, что в Храме были подземные конюшни…, - проговорил Шарль нарочито равнодушным тоном, словно желая перевести разговор на нейтральную почву. - Они сохранились? Может быть, стоит поискать там какие-нибудь ваши священные реликвии?
Спутник Шарля испуганно воззрился на него:
- Какие конюшни! Откуда вы это взяли! Не было никаких конюшен!
Он даже замахал руками, словно отгоняя стаю назойливых оводов. Шарля несколько удивила столь бурная реакция на казалось бы невинный вопрос, но он не стал настаивать, а лишь отметил про себя, что, видимо, попал в самую точку. Ему и в голову не могло прийти, что все это время он беседовал с самим Хранителем Скрижалей, в планы которого не входило откровенничать с первым встречным.

Суета сует

Шарль чувствовал себя в Иерусалиме очень скверно. Порой его до такой степени мучили головные боли, что он был вынужден оставаться весь день в постели. Посещая некоторые места в городе, он испытывал сильное головокружение, и ему опять начинало мерещиться, что в нем живет как бы два разных человека. Один – знающий в этом древнем поселении каждый камень, каждый старый дом, узнающий рельеф местности, давно забытые запахи, речь и даже лица некоторых людей. Какие-то чужие, чуждые эмоции вдруг волнами накатывали на него. Шарль то начинал беспричинно гневаться и злобиться, то глубоко раскаивался и сожалел о чем-то неуловимом, о какой-то безвозвратно упущенной возможности. Другой – был прежний любознательный и доброжелательный юноша, озабоченный серьезностью поручений, данных ему в Париже. Только во сне эти две личности смыкались, будто накладывались одна на другую, и умиротворялись, хотя сны, приходившие к нему были часто столь грустными и печальными, что он просыпался весь в слезах. Там он все терял кого-то. То матушку, то Ривку, то друзей… Несколько раз он видел себя в лесах Галлии и беседовал с друидами о деревьях и травах. Это были, пожалуй, самые приятные сны.
Шарль все никак не мог заставить себя написать письма брату и отцу Бернару – уж больно не великий мастер он был по части эпистолярного жанра. Да и писать, собственно, было пока нечего. Никакой ценной информации он еще не добыл. Даже не узнал, в Иерусалиме ли находятся Скрижали Завета, или их давно уже тут нет. Тогда где их искать? Словом, вопросов по-прежнему было больше, чем ответов.
Сегодня он проснулся на удивление бодрым и полным сил. Шарль решил немедленно использовать это обстоятельство, чтобы продолжить свои изыскания, для чего он решил почему-то отправиться на Голгофу. Он даже себе не мог бы объяснить этой потребности, но его тянула туда некая непреодолимая сила. Ему не давала покоя легенда, слышанная им еще в раннем детстве, что под холмом, на котором был распят Спаситель, глубоко внизу спрятаны в пещере священные предметы, перенесенные Адамом из Рая, после изгнания. Что это были за реликвии и сколько их было, об этом история умалчивала, но Шарль свято верил, что эти разговоры вполне могли иметь под собой реальную почву.
Ничего не сказав своему хозяину, чтобы тот не увязался за ним, охранять свои тайны, он с независимым видом вышел утром из дому, заявив, что намерен прогуляться по окрестностям Иерусалима.
- Вы не боитесь заблудиться в незнакомом городе? – Спросил его раввин с некотором беспокойством. – Иерусалим велик, в нем много мест, где небезопасно появляться иностранцам без сопровождения местного населения, вас могут ограбить или даже избить, храни Господи! Я бы не советовал вам ходить одному, возьмите хотя бы моего сына, да и самочувствие ваше внушает мне опасения…
Однако молодой паломник отказался наотрез и пустился в путь один.
В отличном расположении духа Шарль добрался до холма, название которого можно было перевести как «череп» или «лобное место». От предместья, где он квартировал, до Голгофы было совсем недалеко, но он несказанно удивился, что невольно его ноги выбрали самый короткий путь между извилистыми улицами и беспорядочно построенными домами, словно сами знали дорогу.
 Ярко светило солнце, и Шарль от жары немного запыхался, поднявшись на сравнительно невысокий холм. На вершине он застал троих соотечественников, которые трудолюбиво, с некоторой даже жадностью, набивали сухой священной землей свои холщовые мешочки, чтобы отвезти их домой и хранить как святыню. Шарль любезно их поприветствовал, с удовольствием заговорив, наконец, на родном языке. До сих пор, с самого того момента, как сошел он на берег в порту Яффы, ему ни разу не пришлось сказать ни одной фразы, чтобы не перевести ее сначала в уме на чужой язык.
Паломники представились ему, все трое были странствующими рыцарями довольно древних, но обедневших галльских родов и вполне могли видеть Шарля при дворе. Но он не стал называть свое подлинное имя, надеясь, что его теперь трудно узнать, к тому же за время странствий своих в Палестине он сильно загорел и оброс густой бородой. Он стал со сдержанным любопытством расспрашивать их о событиях, произошедших на родине в его отсутствие.
- Новостей особых нет, – сказал один из рыцарей, вот, разве что вдовствующая королева скончалась… Хотя и это уже не новость, тому уже почти полгода минуло…
- Скончалась? – взволнованно воскликнул Шарль и пошатнулся, так сильно побледнев, что это было заметно даже сквозь загар, – но когда же? Отчего? Ведь когда я уезжал, она была в добром здравии!
Рыцари удивились столь неожиданно бурной реакции молодого человека на эту невинную новость, но Шарль постарался быстро взять себя в руки, скрыв свое потрясение известием о смерти матушки за рассеянной улыбкой.
- Я не знал… – сказал он, – жаль, мне она была симпатична…
- Да, хорошая была королева, большого зла никому не делала без особой необходимости, но ведь она была уже в преклонных летах!
- Разве? Да ведь ей всего пятьдесят три года минуло, когда я покидал родные места!
- Вы были так близки ко двору? – спросил все тот же рыцарь, – простите, если огорчили вас таким печальным известием, мы никак не ожидали этого…
«Бедная матушка, – думал про себя Шарль, – вы не дождались моего возвращения. Может быть, теперь и возвращаться мне незачем… Брат не слишком жалует меня… Кроме нее у меня нет на родине, собственно, и не было ни единой близкой души…, а теперь…, вот и еще одна безвозвратная потеря…».
Пилигримы лишь несколько дней назад прибыли на Святую Землю и не успели даже толком осмотреть Иерусалим. Шарль вызвался быть их чичероне по этому древнему городу, хотя они его об этом не просили. Конечно, это несколько нарушало его первоначальные планы, но он был так сражен известием о смерти матери, что даже забыл, зачем именно пришел на Голгофу. После этой ужасной новости все его собственные заботы казались ему теперь мелкими и суетными. Сейчас он был даже рад отвлечься разговорами с посторонними людьми, страшась остаться наедине со своими горестными мыслями и воспоминаниями.
- Странный народ живет в этих местах, – сказал один из новых знакомых Шарля, – ладно бы арабы, но даже иудеи ничего не знают о Спасителе. Сколько я не расспрашивал, никто мне не смог вразумительно показать ни одного из памятных мест. Где Гроб Господень, где улица, по которой Иисус шел на казнь с крестом на спине, где дворец Ирода, откуда Пилат послал его на Голгофу! Какое невежество и безразличие к священным местам. Правы наши священники, давно пора отобрать у них христианские святыни. Зачем они им, если никто тут не слышал об Иисусе Христе, Господе нашем? Я и сам запишусь добровольцем, когда станут вербовать солдат для Крестового похода. А ты, Поль?
- И я, клянусь Пресвятой Девой!
Тот, кого называли Полем, истово перекрестился и поцеловал большой палец пыльной руки.
- Так, вы говорите, что все тут знаете? Нам бы многое хотелось повидать своими глазами, чтобы было что рассказать своим соседям, они собрали нам денег на это паломничество. Мы самые сообразительные из наших сограждан, и память у нас хорошая, потому нас и выбрали в пилигримы. Говорят, в глубине этого холма зарыты несметные сокровища. Все, что Адам смог вынести из Рая, и те, что были во дворце Ирода Великого. Где он тут, этот дворец? Может, с него и начнем?
- У меня за спиной, – сказал Шарль и обернулся, чтобы приступить к своим пояснениям. В это мгновение, словно горячая пелена затуманила его взор, он вытянул вперед руку и рухнул, как подкошенный.
…Вот он сидит на лифостратоне. Рядом с ним почему-то Ривка и еще двое. Он никогда не видел прежде их лиц… Или все-таки видел? Они все смотрят на холм, где на крестах между двумя преступниками распят Он – Сын человеческий! Шарль вдруг почувствовал ужас чужой души, его души, утратившей на несколько секунд связь с Отцом своим небесным. Душа эта, словно рассыпалась в прах, она не видит более света, так щедро даруемого еще совсем недавно Творцом. Мрак кругом. Тьма души сливается с тьмой окружающего мира, и ни искорки света не доходит до нее с высот. Какой ужас охватывает бедную жертву. Душа его мечется и страждет невыразимо! Он предчувствовал это. «Душа моя скорбит смертельно!» Но чтобы так! Этого даже Он не мог предположить! Творец всегда давал Ему Свой свет и силу. На исцеление больных, на воскресение мертвых, на проповеди и убеждения. И сила эта никогда не иссякала, он чувствовал ее по тому, сколько ее пребывает, а не сколько остается. Тьма души, как это страшно… страшнее нет ничего… Отчего она возникла? Что было ее причиной? Почему вдруг так неожиданно и беспощадно оборвалась Его связь с Творцом?
Чьи-то слова прошелестели у него в голове… «Так исправляется «каменное сердце», «Лев а-эвен», та часть в творении, которая совершенно не в состоянии ощутить свойство Творца, туда не доходит Его свет. В силу этого она не может измениться. Эта часть называется нашим «Я». Она навсегда, до конца Исправления остается эгоистической. Полное Исправление этой души совершилось! Вот Он - Вечно Юный Ветхий Днями добровольно принявший на Себя эту жертву. Бог-Отец для детей Земли.
Сын человеческий, отданный на заклание ради каждого человека, во имя спасения каждой души. Он – Сам Путь к Творцу. Чтобы всякий мог им пройти до самых Врат Небесных. Чтобы указать этот путь, Он был должен пожертвовать Собой. Он совершил МИСТЕРИЮ!»
Вдруг он увидел Рава. Они сидели во дворе его домика и мирно разговаривали.
«Ты слишком буквально понимаешь Тору, - говорил Рав, - в ней описано развитие желания Души, упавшей в материю, а не просто историческое события. Ты так мало еще знаешь!»
«Так, расскажи мне! – Со всей страстью воскликнул вдруг Шарль, - Я хочу знать! Я устал переживать это снова и снова, меня постоянно мучает состояние «дежа вю», помоги мне, я схожу с ума!»
«Никакого «дежа вю» не существует! – Терпеливо начал объяснять Рав, - Это чистая энергия, сила, оставшаяся после исчезновения прошлой формы и не облаченная ни в какое одеяние, импульс света Творца. Никогда человек не переживает того, что уже было с ним прежде! Все, что с нами происходит – это формы ришемот, наши духовные споры. Они не приходят из предыдущих состояний в этом мире, все они лишь из Духовного мира, только от разбиения Души Адама Ришон и существовали до того как мы упали в этот мир. Ришемот свернуты как свиток, который постепенно разворачивается, и одна печать снимается за другой. Мы не возвращаемся ни к одному состоянию, которое переживали прежде в наших Гильгулим. Все, что с нами происходит в данный момент времени, это раскрытие новых ришемот. Каждое из них – это нечто совершенно иное, и мы его переживаем впервые».
Шарль очнулся и почувствовал, что кто-то сильно растирает ему руки. Голова его раскалывалась от нестерпимой боли. Он обвел мутным, недоумевающим взглядом троих, склонившихся над ним мужчин и спросил, показавшимся ему чужим, голосом, едва шевеля онемевшим языком:
- Где я? Что со мной происходило?
- Вы потеряли сознание и в одно мгновение рухнули на землю, мы даже не успели вас поддержать – ответил один из них, – но не думаю, чтобы вы сильно ушиблись. У вас ничего не болит?
- Голова, – произнес Шарль, еле открывая пересохший рот, – голова, словно меня ударили по ней чем-то тяжелым…
Мужчины помогли юноше подняться. Вяло переставляя, будто ватные ноги, он стал спускаться с холма, при поддержке самого крепкого из них.
- Куда вас проводить? Вы помните, где живете?
- Благодарю вас, я доберусь сам с Божьей помощью…
И он медленно побрел в направлении предместья. Пилигримы еще долго смотрели ему в след с удивлением и тревогой.
«Все – суета сует, – думал Шарль, возвращаясь медленным шагом в дом, приютившего его раввина, – все суета сует! Грааль, Скрижали Завета, Гроб Господень. Они – лишь мертвые символы религии и не боле. Все это или есть в твоей душе, если ты действительно встал на путь веры, или ничего этого попросту не существует! Зачем мне искать эти священные реликвии? Чтобы кто-то исказил свой путь и путь тех, кто идет за тобой, или рядом? Если ты следуешь за своим внутренним Христом, истинно следуешь, зачем тебе все это? Тут, на Земле ничего нет! Все там, на Небесах! И лестница Иакова внутри тебя, это то, что соединяет тебя с Богом. И если душа твоя постигла эту простую истину, тебе не нужны никакие символы! Пусть их ищут другие. Но если бы они знали, как заблуждаются! Все суета сует! Я возвращаюсь к озеру, к Ривке, ее сыну и к Учителю. Мое место рядом с ними. Рав не прогонит меня, если я попрошусь к нему в ученики. Он много знает. Я чувствую это. Я хочу, чтобы он научил и меня. Конечно, я принял посвящение, но ведь я никого не предаю, а просто я понял, что должен идти своим путем. Крестовые походы – величайшее заблуждение, но не в моих силах изменить что-либо. Пусть все идет своим чередом, но без моего участия, а я уже, кажется, обрел сокровища, вынесенные Адамом из Рая».

«Что мне делать?»

Завидев издали знакомый домик, Шарль прибавил шаг. Сердце его билось радостно и гулко. Солнце готовилось соскользнуть за горизонт, легкий ветерок приносил с озера запах прохладной влаги, водорослей и рыбы. «Как хорошо здесь! Каким покоем и отрадой веет от этих мест. Никакой суеты, зависти, злости, ненависти. Люди добры друг к другу, они живут своей жизнью, в которой нет недоброжелательства, коварства, интриг, авантюр. Интересно, помнит ли меня еще Ривка? Может быть, она уже вышла замуж… Самуэльчик, наверное, сильно вырос за тот год, что меня не было в этих краях, и не узнает меня… Что ж, я все равно буду жить с ними рядом и помогать по мере сил. Я чувствую, что мне это необходимо».
На его стук ответа не последовало. Это не очень удивило Шарля, и он открыл дверь, которую Рав никогда не запирал. Но что-то насторожило его, когда он вошел в комнату, какая-то нежилая тишина, царившая в ней. Словно тут уже несколько недель никто не жил, не молился, не готовил еду, не вытирал пыль. Шарль знал, что Рав очень ревностно относиться к соблюдению правил кошрута и никогда не оставит пыли на скромной мебели своего жилища. Кровать больной раббанит пустовала, на ней не было даже постельный принадлежностей. Тревожная мысль кольнула в сердце, но он отогнал ее прочь и разжег очаг, чтобы вскипятить воду. Закончив свой скромный ужин, Шарль тщательно прибрал за собой стол, вымыл посуду и лег на полу, постелив свой прежний матрасик, который так и стоял свернутым в углу за дверью, видимо со времени его ухода.
Ночью Шарль несколько раз просыпался, ему не давали покоя мысли о хозяевах дома, в котором он так бесцеремонно расположился. «Куда исчезли Рав и его жена? Уехали? Умерли? Ривка, должно быть знает, что с ним случилось, но удобно ли мне идти к ней в дом? Возможно, там живет другой мужчина, который стал ее мужем, и ему может прийтись не по нраву мой приход. У озера! Я найду ее там! Она каждый день приходит на берег, с самого утра. А вдруг и она исчезла?» От этой мысли все похолодело у него внутри, и Шарль, поднявшись со своего жесткого ложа, совершенно измученный бессонной ночью, отправился в сторону озера, едва забрезжил рассвет.
Шарль увидел ее издалека и хотел броситься навстречу, но его словно пригвоздило к месту, на котором он сидел в ожидании прихода Ривки. Она шла очень медленно, так как рядом мелкими шажками топал малыш, и мать была вынуждена приноравливаться к его темпу. Самуэльчик, с тех пор, как выучился ходить, наотрез отказывался перемещаться на руках. Шарль с трудом поднялся на окаменевшие ноги и помахал Ривке рукой, желая привлечь ее внимание. Она на секунду остановилась, словно боясь поверить своим глазам, а потом кинулась к Шарлю, не обращая внимание на взревевшего малыша, который увидев убегающую мать, разобиделся насмерть.
- Шаули, Шаули! Ты вернулся! О Адонай, спасибо тебе! Я знала, что увижу тебя! – С этими возгласами молодая женщина кинулась на шею Шарлю, осыпая его лицо мелкими, частыми поцелуями, – Шаули, как ты был мне нужен! Учитель арестован! Раббанит умерла, ее сердце не выдержало этого. Его хотят казнить. Что будет с нами, если они сделают это? Он – мудрейший из людей, они не понимают, не знают, что он держит на себе все миры!
Из всей этой беспорядочной речи Шарль понял только, что не забыт, что по-прежнему любим, и все остальное было пока неважно.
Они пошли за ревущим Самуэльчиком. Ривка повисла на его руке и ни за что не хотела отпускать ее, словно обрела, наконец, защиту и опору в жизни.
Когда к Шарлю вернулась способность здраво рассуждать, он вспомнил, что пора подумать о судьбе своего друга и стал подробно расспрашивать Ривку обо всем, что случилось с Учителем. Только она не много могла об этом поведать. Несколько дней Самуэльчик болел, и они не навещали Рава, но однажды утром Ривка проснулась в большой тревоге, и ноги сами понесли ее к домику Учителя. Когда она вошла в его жилище, ее глазам предстала ужасающая картина разгрома. Все было перевернуто вверх дном, по всему полу валялись бумаги. Рав, совершенно спокойный, стоял в окружении незнакомых людей, которые задавали ему вопросы. Он отвечал с большим достоинством, но односложно. Его увели, прихватив большую стопку записей, которые он вел всю свою сознательную жизнь. Учитель успел передать Ривке короткую записку, в которой сообщал, что оставил для Шарля письмо, и просил непременно передать его, если тот вернется.
Вскоре после ареста мужа раббанит скончалась, очень тихо. Она просто перестала дышать и сердце ее остановилось.
Ривка нашла в указанном месте небольшой сверток и, не открывая, забрала к себе в дом. Там он и находится по сию пору. От людей она узнала, что Учителя обвиняют во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях, и он приговорен к смертной казни, которую вот-вот приведут в исполнение.
- Надо что-то делать, – задумчиво сказал Шарль, – у меня есть деньги. Я забрал их все из Иерусалима, когда решил вернуться и поселиться навсегда в этих местах рядом с вами. Может быть, нам удастся подкупить стражу и организовать побег. Для начала я должен прочесть письмо, а потом попытаться увидеть Рава. Думаю, что это не безнадежно. Все же я подданный другого государства, они не захотят причинить мне вред. Не плачь, я постараюсь всеми силами помочь нашему другу. Я знаю, что жизнь его важна для твоего народа. Он может многому научить сыновей своего племени. Не думай, что если я чужестранец, то не в состоянии этого понять. Пойдем за письмом, я чувствую, что в нем содержится что-то очень важное.
«Что же мне делать, – думал Шарль, пока они шли к домику Ривки, – что предпринять? Чем помочь моему другу? Не навредит ли ему вмешательство чужеземца? Может быть, устроить побег? А если не получиться… Тогда я пойду на крайнюю меру. Но об этом никто не должен знать, особенно сам Рав… Ну, и Ривка, конечно… Только мне без помощника не обойтись. Жаль, что нет никого у меня в этих краях… Ни друзей, ни единомышленников. Ладно, я обязательно что-нибудь придумаю! Бог и Пресвятая Дева мне помогут».

«Значит, ты простил меня!»

Ривка передала Шарлю сверток, и он стал открывать его дрожащими от нетерпения руками. Там лежал свиток из тонко выделанной воловьей кожи, внутри которого было письмо, адресованное Шарлю. На коже тоже было что-то написано, но Шарль решил прочесть прежде письмо, а потом уже разбираться с таинственным текстом на арамите, так как без помощи Ривки ему бы все равно не удалось его прочесть.

«Дорогой Шаули! Если ты сейчас читаешь мое письмо, значит, ты простил меня и вернулся. Да-да, я не оговорился! Не удивляйся, именно так я теперь думаю! Творец наш Всемогущий наставил меня, и глаза мои открылись. Весь этот год я молил Его об этом. И Он, в великой милости Своей, простил мне мою надменность и высокомерие, которые я допустил, разговаривая с тобой перед твоим отъездом. Как я раскаивался, как порицал себя, только Он и знает об этом!
Люди всегда заблуждаются, если смеют думать, что в их силах постичь замысел Творца. Даже, когда некоторые из нас приобщаются к Его тайнам, то они, как никто другой, обязаны понимать, что это лишь жалкие крохи знания, упавшие из Божественной руки. Слабые искорки света, оброненные Им в человеческие души. И потому гордыня для них становится еще большим грехом, чем для тех, кто не узрел ничего. Мы не имеем права привносить ничего личного в свои взаимоотношения с Творцом нашим и трактовать Закон, данный Им, по своему жалкому разумению. Но что поделаешь, душа наша пребывает в мире сем в полном мраке, и даже те, кто удостоился наполнить ее хотя бы на слабую толику Высшим Светом, не всегда имеют мудрость и силы справиться с гордыней и эгоизмом. Так хочется закричать на весь мир: «Мне, мне одному открылся замысел Творца, Его Цель! Все остальные – слепые пигмеи, и пустые души их пребывают во тьме неведения. А я знаю Великую Тайну!» Я не был исключением, но теперь могу сказать тебе: «Прости».
Может быть, в своей следующей жизни я смогу искупить этот грех, в этой уже не успею, ибо чувствую, что смерть моя близка. Я прошу тебя позаботиться о Ривке и ее сыне, забудь все глупости, которые я тебе говорил на сей счет. Ознакомься с моими набросками, хотя я не очень уверен, что смог ясно выразить свои мысли. Это лишь первая попытка соединить наши убеждения. Возможно, она ошибочна. Но я знаю одно: придет время, и я вернусь в этот мир, как и все мы, чтобы исполнить свою миссию, возложенную на нас Творцом и искупить грехи, совершенные по неведению или неразумению. Глупость человеческая безмерна, но не безгранична, когда-нибудь наступает миг прозрения и открывается точка веры в каждом сердце. Тогда человек содрогается, узрев все то зло, которое сотворил. В этом и состоит простой и великий замысел Божий. Он един для каждой души, пришедшей в этот мир, а евреи избраны лишь для того, чтобы прозреть первыми. Пока мой народ не уразумеет, что именно в этом и состоит его Богоизбранность, он будет страдать и подвергаться гонениям.
Схорони этот кожаный свиток с моими набросками в том месте, которое укажет тебе Ривка. Когда придет мой час вернуться в этот мир, я продолжу свои труды, и мы обязательно с тобой встретимся.
Обнимаю тебя от всего сердца, твой друг».

Шарль поднял на Ривку глаза, полные слез и воскликнул:
- Какое благородное и мудрое сердце у этого человека! Я не могу допустить, чтобы он погиб! Я должен сделать все, что в моих силах и даже более того…
Ривка смотрела на него немного испуганно, уж очень много решимости звучало в обычно мягком голосе Шарля. Таким она его еще не видела ни разу, и это напугало ее.
- Надо все хорошенько обдумать, прежде, чем действовать, – сказала она тихонько, – как бы нам не причинить ему еще большего вреда.
- Ты права, но сейчас я хочу попросить тебя перевести мне этот таинственный текст. Вероятно, это пока не очень важно, но у меня может не быть другой возможности прочитать его. События предсказать сложно, они не в нашей власти, я чувствую это.
Ривка взяла свиток, осторожно, с некоторой опаской развернула его и стала читать, с трудом подбирая порой арабские слова.

«Наброски к книге» назывался текст, написанный на арамите.

«Задача каждого человека пробудить спящие прообразы. Пусть они выйдут из тьмы, освещенные светом Творца и обновят мир, придав ему новый и лучший облик.
Нельзя все время цепляться за старые ценности. Суд совести не всегда есть конфликт с Отцом, ибо Он Сам желает, чтобы мир изменился, а мы думаем, что Он ревностно охраняет старый порядок и потому дал нам Закон. Ведь Он Сам велел Аврааму: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, и иди в землю, которую Я укажу тебе». То есть, он должен был уничтожить богов своего отца».
«Проповеди Иисуса лишь продолжают обнажать тот же конфликт».

«Все говорят о чувствах Авраама, готовящегося принести в жертву своего первенца, но никто не говорит о переживаниях Исаака, безгранично доверяющего своему отцу, – а значит, он никогда не полагался на самого себя. Отсюда его восприятие Бога – лишь страх и трепет испытывал он перед Ним, как всякая жертва».

«Может быть, чрезмерное уважение к закону заглушает в нас возможность по-новому воспринимать Божественное? Мы – вечно испуганные дети своего ужасного Отца? Мы не в силах из-за этого трепета полностью осознать свое родство с Творцом и обрести Царствие. Мы всю жизнь ведем себя как юнцы и принимаем ограничения. Не пора ли нашему народу преодолеть «комплекс Исаака»? Может быть, ослепленные страхом быть принесенными в жертву, мы лишь приписываем Ему те запреты, которые Он никогда не налагал? И это не бунт против Отца, а лишь оценка своего поведения. Но мы все цепляемся за понятия сознания и морали не в силах двигаться далее по пути».
Этапы посвящений Иисуса и их соответствие со сфирот:
Несомненно, эта душа низошла из самого высокого слоя Адама Ришон! Она принадлежит Рош. Он завершил круги Гильгулим…
По все вероятности, Иисусу от посвящения к посвящению добавлялись все новые и новые келим – сосуды получения, желания, соответствующие каждой последующей сфирот, для того, чтобы в них поступало все больше и больше света от Творца, и он принимал на себя последовательно Его свойства. Каждая сфира из десяти ограничивает получение света по-своему, в свойственном только ей виде его количества и качества, в зависимости от своего «характера». Продвижение Иисуса происходило от Шхины до Бины - свойства света, в котором ощущается наслаждение от чувства отдачи Творцу, подобия Ему. Это состояние называется Ор Хасадим (свет милосердия) - наслаждение, которое творение желает вернуть Творцу с намерением доставить Ему удовольствие. В такой момент творение испытывает огромное блаженство от подобия Творцу, оттого, что находится вместе с Ним, знает все то, что знает Творец, Его мысли, чувства, постижение, оно стоит с Ним на одной и той же ступени.
В момент распятия он испытал разрыв связи с Творцом по причине трансформации лев а-эвен. Этап метанойи - перерождения «каменного сердца» наиболее трудный и болезненный. Это та часть творения, которая совершенно не в состоянии почувствовать Творца. Она преобразуется самой последней, только на ступени Окончательного Исправления, затмевая весь получаемый ранее свет. Творению начинает казаться, что Творец отвернулся от него, и оно никогда больше не удостоится связи с Ним. После этого происходит духовное действие - зивуг де-акаа, при котором все келим восприятия Творца за все прошедшее время соединяются вместе, и в это общее кли можно тотчас же получить весь свет в один прием.
Новые келим возникают при столкновении противоположных состояний. Это опыт переживаний, благодаря которому возможно получение постижения, так как они содержат информацию, оставшуюся от исчезнувших импульсов света – «светах», как мы их называем, или девяти первых сфирот.
По истине - сокращены дни для избранных!
Зачатие – присутствие Шхины в момент зивуга - (соития). Это стремление Высшего – мужской части передать свет-наслаждение низшему – Малхут – женской части. Оба желания при этом совершенно бескорыстны. Дается возможность быстрого прохождения Зеир Анпин - следствие решения Бины получать ради отдачи, воплощенное в действии. Дословно ЗА означает «маленькое лицо», то есть, небольшое получение света Хохма. ЗА состоит из шести сфирот: Хесед, Гвура, Тифэрэт, Нецах, Ход, Есод.
Открывается возможность перехода к Есод.
Рождество – Есод проявление точки в сердце – уровень праведности, когда человек не берет ничего себе, и все его действия направлены только на отдачу. Открывается возможность переход к Ход.
Представление во Храме – обрезание, получение Завета – Ход - является включением свойств Малхут в Зеир Анпин. Открывается возможность перехода к Нецах.
Крещение – рождение нового человека и смерть старого, получение масаха, экрана – Нецах - отдающая часть Зеир Анпина. Через ощущение стыда за свой эгоизм. Начало разделения на левое и правое. Это очень важный момент. Открывается возможность перехода к Тифэрэт.
Преображение – переход махсома – Тифэрэт - свойство Бина в Зеир Анпин, состоит из 3-х частей: верхние две трети Тифэрэт - это часть, которой ничего не нужно, а нижняя треть Тифэрэт получает свет сверху и передает нижним по просьбе последних. Открывается возможность перехода к Гвуре.
Распятие – Гвура - свойство мысли и мужества; сила преодоления эгоизма. Момент исправления лев а-эвен, появляется возможность перехода к Хесед.
Воскресение – Хесед желание уподобиться Творцу в Зеир Анпин, его Кетер, затем, наступает соединение с Биной, получение Ор Хасадим.
 Вознесение – личный Гмар Тикун, окончательное исправление, полное тождество с Творцом. Метанойя.
Так галилеянин, по имени Иисус, в своем последнем кругообороте прошел путем Десяти Сфирот и показал, что можно, находясь в физическом теле, окончательно соединиться с Творцом. Я могу с радостью сказать, что присутствовал тогда при этом единении и удостоился узреть, как к человеку приходит его Машиах. История Каббалы знает подобные примеры, хотя их было не так много и они происходили в полном сокрытии, при строжайшем соблюдении тайны, однако наступит время, и этим путем сможет пройти каждый живущей в этом мире.
Далее идут тайны Торы. Я пока не могу их касаться.
Это лишь мои размышления и нее более, но проверить и доработать их я смогу, очевидно, лишь в следующей жизни. Когда-то она будет? Если Творец пожелает, то я вернусь довольно скоро, ибо меня - я это чувствую - ведет Ибур нешама. Надеюсь, что мне удалось подняться до того уровня, где человек в состоянии отменить свое «Я», собственный разум, личные ощущения. Хотелось бы думать, что мое развитие идет «верой выше разума» по управлением Высшей Ступени».

- Ты что-нибудь понял, – спросила Ривка у Шарля, – может быть, тут все закодировано?
- Что ты имеешь ввиду?
- Каббалисты часто применяют код, когда хотят что-то передать словами земного языка, так говорил Натан… Они пользуются языком ветвей…
- Я не знаю этой тайной науки, но понял лишь то, – ответил Шарль, поглаживая лоб, – что Рав пытался провести параллели между христианством и иудаизмом. Объяснить мне или кому-то еще мистерию Христа. Однако все это слишком сложно для меня. Боюсь, что мы не должны были этого читать, ведь эти заметки он писал для себя, а не для нас. Только о какой следующей жизни он говорил? Хотел бы я расспросить его обо всем лично. Надеюсь, что у меня еще будет такая возможность. Я сейчас должен вызволить его из лап смерти!
А про себя добавил: «Даже ценой собственной жизни! Я так решил. Такой великий ум не должен погибнуть, ему многое еще предстоит сделать. Возможно, в результате его работы исчезнут те непреодолимые противоречия между христианством и иудаизмом, и можно будет избежать Крестовых походов, больших кровопролитий. Хотя мусульмане все равно будут считать нас всех «неверными…».
- Ты можешь жить у меня, – сказала Ривка Шарлю немного смущенно, – мне все равно, что будут говорить обо мне соседи… Я знаю теперь, что Учитель не осудил бы меня.
- Нет, – ответил Шарль мягко, но настойчиво, – мы не можем пока думать о себе. Я остановлюсь в домике Рава, и вовсе не потому, чтобы избежать пересудов. Никто не должен считать тебя замешанной в освобождении Учителя, иначе ты тоже можешь пострадать, и Самуэль останется брошенным на произвол судьбы. Его должна воспитывать мать. Когда Рав будет на свободе, мы подумаем о себе. Шарль поцеловал Ривку в лоб, перекрестил их с ребенком и вышел из дома.


Последний разговор

- Рав, расскажи мне, пожалуйста о своей древней науке, о Каббале, – попросил Шарль своего ученого друга после радостных объятий и обмена приветствиями, – прости, но почти ничего не понял из того, что ты написал в кожаном свитке. Разве что… мне показалось, что ты пытался объяснить мистерию Христа…
Рав удивленно посмотрел на молодого человека и произнес немного грустно:
- О Каббале не расскажешь в двух словах, да и место не слишком подходящее, чтобы удовлетворять столь серьезное любопытство. Может быть, как-нибудь в другой раз…
В душе он прекрасно понимал, что «другого раза» может и не быть.
- Не волнуйся, у нас уйма времени, – успокоил его Шарль, – я дал стражнику много денег, и он обещал мне не беспокоить нас до окончания своей смены.
Шарль твердо решил добиться исполнения задуманного им плана, но он прекрасно понимал, что Рав никогда не согласится с ним по великому благородству своей души, и потому начал разговор издалека, не объясняя сразу своих намерений. Они с Ривкой прибыли в Тивери, где содержали узников, обвиняемых в мятеже против властей, сразу на другой день после возвращения Шарля из Иерусалима, и остановились в доме ее старшей сестры, давно проживающей в городе со своим многочисленным семейством.
По дороге в Тивери молодые люди подробно разработали свой замысел освобождения Учителя. Но даже Ривке Шарль не открыл всего своего плана, а лишь ту часть, которая выглядела в ее глазах разумной и относительно безопасной. Для исполнения задуманного они выкрасили светлую густую бороду Шарля иранской хной, так как у Рава она была ярко-рыжей, и Ривка подстригла ее на еврейский манер. Теперь из-под капюшона, низко опущенного на глаза, только эта роскошная яркая борода и была видна.
Молодые люди привезли с собой все бумаги Учителя, которые он дал указания спрятать в одной из пещер на севере Палестины. Но Шарль убедил Ривку, что Рав непременно должен сделать это сам, и потому необходимо ему быть для этого некоторое время на свободе. Шарль подменит его в тюрьме, а когда Рав вернется, они что-нибудь придумают. Этот план выглядел со стороны не слишком убедительным, но у Ривки не было времени задуматься над деталями, и она согласилась помочь в его осуществлении.
- Никто ничего не заметит, – убеждал молодую женщину Шарль, все запомнят лишь мою рыжую бороду. И потом, я европеец, мне они ничего не смогут сделать, даже в том случае, если обнаружат подмену, ведь я никого не подстрекал к восстанию против магометан. Можно сказать, что я пришел навестить друга, а он ударил меня по голове, и пока я был без сознания, бежал. В крайнем случае, попадет стражнику, которого я подкуплю, но думаю, до этого дело не дойдет.
Рав искренне обрадовался появлению Шарля, хотя ему показалось странным, что тот начал спрашивать его о Каббале. Тем не менее, он все еще с некоторой грустью в голосе сказал:
- Что ж, если у нас есть время, почему бы ни потратить его с пользой. Поговорим о душе. Я много думал здесь об этом. Жаль, что у меня не было возможности делать записи. Интересные мысли приходят в голову, когда находишься в заточении. Видишь ли, мой молодой друг, – Рав постепенно начал воодушевляться, голос его окреп, сияние глаз стало ярче в свете полной луны, который лился сквозь отверстие в потолке темницы, – Каббала – это наука обо всем Мироздании, частью которого являемся и мы, она - ключ к твоей внутренней силе. Даже сами каббалисты не могут с определенностью сказать, когда она зародилась, может быть, еще во времена Адама! Буквально это слово означает «наследие» или «переданное знание», от «лекабель», что значит «получать». Некогда ее доктрины передавались лишь из уст в уста, от Учителя к ученику. Еще пророк Илия во многом способствовал открытию мистических тайн Торы, или Священного Писания, как вы ее называете. Эта наука о Творце и Его творении, она основывалась на мистицизме Меркавы, но не была простым ее продолжением. Словами Торы Он открывает нам истину о Себе Самом и о вселенной.
Иногда традиция прерывалась, словно родник, уходящий под землю, но возрождалась снова. Так было, по всей вероятности и во времена Иисуса. Я внимательно прочел Евангелие, оставленное тобой, и увидел, что его писал большой мудрец, который попытался точно передать слова своего Учителя, только он находился на той ступени постижения, где многое для него оставалось не понятным. Он изложил науку Высшего Управления так, как в состоянии был ее уразуметь, ведь Иисус объяснял все через притчи, а у них существует несколько слоев толкования. Видимо, необходима была именно мистерия, чтобы запечатлеть в памяти народной этапы прохождения по десяти сфирот, уж слишком мы тогда далеко отошли от света Творца...
Сейчас Каббала опять находится в упадке, но я уверен, что совсем скоро придет время, когда родник выйдет из-под земли и забьет с новой силой. Для большинства людей Божественность завуалирована, ибо их души не в состоянии вынести великий свет познания, но Тора содержит много сведений о том, что расположено в верху. Для того и даны заповеди, чтобы каждый мог в простой форме уразуметь Божественную Волю, а откровения сокрыты в глубинах и овеяны тайной.
Высшее из всех свойств Творца - Кетер – полная отдача. Душа состоит из 288 желаний отдавать и 365 желаний получать. Итого 613, к ним можно добавить еще 7 желаний, на языке нашего мира они выглядят как исполнение законов:
Праздник Пурим,
Праздник Ханука,
Зажигание субботних и праздничных свечей,
Омовение рук перед вкушением хлеба,
Заготовление еды на Субботу с четверга, если в пятницу праздник,
Объединение жителей двора, позволяющее переносить в Субботу вещи внутри двора,
Благословения перед едой, исполнением заповедей.
Кроме того, есть заповеди, называемые "Заветы Ноаха", говорящие об общем исправление эгоизма."Заповеди сыновьям Ноаха" или Ноя, как вы его называете:
Не убивать,
Не воровать,
Не прелюбодействовать,
Не давать ложную клятву именем Творца,
Не приклоняться идолам,
Не есть мясо еще живого существа,
Учредить суды для выполнения этих законов.
Пять глав Торы – это пять миров. Это святые имена Творца, меры Его понимания, ибо имя означает постижение. Тора описывает ступени сближения с Творцом, ощущения Его. После личного исправления все души вновь соберутся в одну.
Когда ты читаешь в трудах каббалистов, скажем, об Иерусалиме, то необходимо понимать, что они имеют ввиду совокупность определенных духовных сил, некой энергии. Духовной конструкции – парцуфу - часто присваивают названия , подобные частям человеческого тела: голова, грудь, рот, глаза, но это их духовные корни. «Голова» - часть парцуфа, принимающая решение, «тело» - сосредоточено на исполнении… Очень сложно на языке нашего мира передавать духовные ощущения, даже такое привычное человеку понятие «свет», осознается нами как свет Солнца, но это далеко не подобно духовному свету!
Каббалисты старались проникнуть в мистерии. Цель всякой души, пришедшей в мир, при земной жизни достичь воссоединения с Творцом и насладиться этим единством. Начиная постигать Творца, человек совершает подъем по ступеням, на которых присутствует понятие вознаграждения и наказания, он постоянно испытывает чувство стыда, оттого что не может правильно использовать возможности, предоставляемые ему Творцом. Только преодолев их, человек получает последний дар Творца - подлинное чувство Любви, то есть, взаимной отдачи. Его стыд раскрывается как сосуд для Любви. Это чувство не имеет ничего общего с земной любовью. Здесь присутствует только одно – «Дай мне! Я болен Любовью!» Это огромная, ни с чем не сравнимая потребность в наполнении, которая относится к тому, что вне тебя! Так родители любят своих детей, потому что они их породили. Ведь именно Любовь когда-то толкнула Творца к созданию творения. Однако творение должно достичь некоторого уровня, чтобы начать чувствовать отношение к нему Творца. Как ни странно, только стыд помогает ему ощутить эту Отцовскую Любовь.
Мне очень трудно объяснить тебе все это словами земного языка… Несколько веков назад, после крушения Второго Храма, полного изгнания людей из духовного мира и падения в наш мир, великий мистик Шимон бар-Йохай с девятью своими учениками создал гениальный труд, написанный особым языком - Книгу Зоар. Эти мудрецы жили в пещерах на севере страны, трудились без устали и поднялись по всем ступеням возвышения. Каждый из них олицетворял отдельную сфиру – Высшую Силу, желание наполненное светом.
Сфирот – суть различные свойства, которые принял на себя Творец относительно творений, дабы таким способом создать их и управлять ими. Сам Творец не имеет никаких свойств. Относительно творений Он проявляет только одно свойство "Добрый и творящий добро", но это свойство затем облачается в 10 частных свойств, называемых сфирот.
Они создали этот труд и скрыли его, ибо он должен появиться на свет только через две тысячи лет после своего создания. Однако Книга Зоар сейчас считается утерянной, я пытался восстановить ее, у меня есть на это особые причины... Необходимо отвезти мои записи в те пещеры и схоронить их там. Сделай это и я буду век благодарить тебя. Тогда я мог бы умереть спокойно, зная, что когда вернусь в следующий раз на Землю, найду их там и продолжу свой труд по мере сил.
Рав смотрел на Шарля с такой надеждой, что молодой человек воскликнул, чуть громче, чем было нужно:
- Сделай это сам, Рав! Я для того и нахожусь здесь, чтобы ты мог осуществить свои намерения, – продолжил он уже заговорщическим шепотом, – ведь никто не сделает этого лучше, чем ты. Иначе ты можешь не найти своих трудов, когда, как ты говоришь, вернешься на Землю в следующий раз, мало ли что мы напутаем… Я лучше заменю тебя в тюрьме. Ведь это всего несколько дней, – продолжал натаивать Шарль, видя, что Учитель не склонен принимать эту жертву, – а когда ты вернешься, то снова займешь свое место. Никто даже не заметит подмены, я выкрасил бороду, чтобы быть похожим на тебя, а лица наши скрыты под капюшонами.
- А если назначат казнь? – Спросил Рав сурово.
- Нет, я узнавал, – не моргнув глазом соврал Шарль, – этот день еще не определен, они кого-то ждут из Иерусалима… Мы организуем тебе побег. Но на его подготовку нужно время, а сейчас отправляйся в пещеры, не медли, зачем ты тратишь драгоценное время на споры со мной! Разве есть у тебя дело более важное, чем сохранить свой труд?
Рав искренне с большой нежностью и любовью обнял молодого человека и принял его предложение. У тюрьмы его ждала Ривка, которая передала ему все бумаги, спрятанные в тайнике его дома.
Никто, кроме Шарля, даже не подозревал, что казнь мятежников была намечена к исполнению через три дня. «Когда закончится Рамадан, – сказал ему подкупленный стражник, – в пост мы не устраиваем казней. Это – великий грех!»

Казнь

Шарль остался один. Нельзя сказать, чтобы ему было очень страшно, напротив, мысль, что он приносит себя в жертву, почти как Христос, пусть даже во имя спасения жизни одного человека, переполняла его сердце гордостью и отвагой. «Всякое может случиться… – думал он, – бывают же чудеса на свете. Выйдет указ о помиловании. Господь сам решит, как Ему следует поступить, и определит мою участь. Я лишь предаюсь Его воле, как и положено христианину. Моя жизнь – ничто в сравнении с жизнью такого мудреца и праведника, как Рав. Он поймет и оценит мой поступок. Рав – Учитель, ему нужно еще многому научить свой народ. Да и не только свой. Может быть, он напишет книгу о том, как человеку выработать в себе высшие духовные качества. Как хорошо он сказал: важнее всего жить с ощущением постоянной радости в сердце, не допуская в него гнева. А я гневлив, стало быть, грешен. Гнев наносит душе непоправимый вред, он по частицам разрушает ее, не позволяя стать сосудом для Божественной Любви. Мне никогда не сделаться мистиком и не встретиться со своим Высшим Я, с Христом. Разве что… в какой-нибудь из следующих жизней, как говорит Рав. Как хорошо знать, что у тебя есть еще одна жизнь! А, может быть, и не одна! Хорошо ли? А страдания, испытания? Они ведь тоже будут в следующем кругообороте! Или все же можно их избежать? Выбрать путь Каббалы? Моя религия не допускает этого. Ад, Рай, Чистилище. И никакой надежды. Кто же прав? Значит, и с Ривкой мы еще раз встретимся, как уже встречались? Иначе мы не узнали бы друг друга с первого взгляда и не полюбили. В следующий раз мы непременно будем счастливы! Я в это верю. Христос не может допустить, чтобы человек постоянно страдал из жизни в жизнь. Он справедлив и милосерден. Может быть, своей теперешней жертвой я и заслужу у Него прощение. Однако Рав почему-то говорит, что избавить себя от страданий может только сам человек, это в его воле. Я смогу когда-нибудь постичь его науку… Я уже болен Любовью… А пока…
Интересно, знает Ривка о Каббале? Ничего, Рав утешит ее, он объяснит ей все, а я пострадаю за него и за его народ. Это будет моя жертва! Смерть совсем не страшна, страшны лишь мысли о ней, неведение, ожидание. «Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день: и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царствие и сила и слава во веки. Аминь». – Прошептал тихонько Шарль и заснул сном младенца, как человек, который сделал, наконец, свой выбор и совесть его успокоилась.
Ему снился бор, где они гуляли с Ривкой. Была мягкая теплая безветренная осенняя пора, ласково светило солнце. Они шли по аллее, разделяющей лес на две части – лиственную и хвойную. Лиственная вся была усыпана кленовым и ясеневым опадом и казалась похожей на красно-желтый ковер. Хвойная стояла совсем зеленая, и трава под деревьями тоже было свежая и яркая, словно весной. Ривка нагнулась и, подняв с земли необычайно крупный игольчатый ковчежец каштана, протянула его на ладони Шарлю. Он обрадовался отчего-то несказанно! Каштан был, согласно гороскопу друидов, его деревом, и Шарль нетерпеливо раскрыл ковчежец, уколов большой палец до крови. Внутри лежало два одинаковых, блестящих, словно покрытых лаком, ореха. «Это скрижали завета, – услышал он неизвестно откуда донесшийся голос учителя, – храни их, как зеницу ока. На них записаны все тайны мироздания, вся его геометрия». «И лестница Иакова?» – в великой радости спросил Шарль. «Да, конечно, она приведет тебя к нашему единому Господу».

Узников-иудеев было человек около двадцати. Их обвиняли в подстрекательстве к бунту против правительства магометан. Рав считался их духовным лидером, но было ли так на самом деле, Шарль не знал, да его это и не интересовало. Утром им объявили, что сегодня приговор будет приведен в исполнение.

В это время Рав молился в пещере, где с древнейших времен возносили свои молитвы Творцу каббалисты, обращаясь к каждой из десяти сфирот. Душа его соединилась с душой Шимона бар-Йохайя и с душами его сподвижников, великих мудрецов, обитавших некогда в этой пещере и создавших книгу «Зоар».
«Эхие Ашер Эхие, коронуй меня Кетэр
Йа, даруй мне Мудрость Хохма
Элохим Хаим, даруй мне Понимание Бина
Эль, десницей Любви Его возвеличь меня Хэсэд
Элохим, от ужаса Суда Его охрани меня Гвура
ЙХВХ (Адонай), блюди меня Вечно Нэцах
Элохим Цавот. Даруй мне блаженство Сияния Его Ход
Эль Хай, сделай заповедь Его моим Основанием Есод
Адонай, открой мои уста. И буду петь хвалу Тебе Малхут.

Рав вдруг почувствовал сильную тревогу и непреодолимое желание поскорее вернуться назад, хотя ему страстно хотелось задержаться подольше в этом священном и отрадном месте. Он уже слился с ним, и оторвать свою душу от тех, других душ, было очень трудно. «Только бы не случилось ничего непоправимого, – думал он, и волнение его все возрастало, – как мог я дать себя уговорить этому юноше! Неужели он перехитрил меня и задумал принести себя в жертву, подобно своему Богу? Как же я не понял этого сразу? Но как он посмел так со мной поступить? Разве я смогу жить после этого? Я не имел права поддаваться соблазну! Это непростительное легкомыслие с моей стороны. Я должен немедленно вернуться!»

С утра город мгновенно облетела весть, что сегодня казнят преступников. Ривка обезумела от ужаса и горя. Она помчалась в тюрьму, чтобы молить начальника стражи отпустить Шарля. Узников уже вывели из темницы и погнали в пустыню. В руках у каждого из них была лопата. За мятежниками следовал табун лошадей. Ривка, что было сил, бежала за печальной процессией, пытаясь отыскать в ней Шарля, и кричала: «Шаули, Шаули, где ты?»
Он услышал ее крик, оглянулся и весело помахал ей рукой. Бедная женщина кинулась к начальнику стражи, которая сопровождала пленных, она бессвязно лопотала, что он чужестранец, христианин.
- Он тут не при чем, – кричала она в исступлении, – его завлекли сюда обманом, случайно. Отпустите его! Этот человек ни в чем не виновен! Он может доказать свою непричастность!
- Он такой же неверный, как и любой иудей, – надменно сказал турок, едущий во главе отряда, – уже в этом его вина. Если христианин попал сюда вместо другого, мы найдем и того. Он тоже не минует своей участи.
Начальник стражи оттолкнул ее ногой, и Ривка упала лицом в песок.

В пустыне всех узников заставили копать большую яму, затем приказали лечь в нее лицами вниз и засыпали яму песком. Солдаты утрамбовали песок, как можно плотнее и прогнали по нему несколько раз табун лошадей. Из-под песка раздавались ужасные крики и стоны, хруст костей, кое-где выступила на поверхность кровь.

 Через несколько дней Рав вернулся в город и добровольно сдался в руки властей. Он был казнен усекновением головы.

 Если бы довелось какому-нибудь человеку оказаться на берегу озера Кинерет, в том самом месте, где Иордан опять вытекает из него, он мог бы увидеть там женщину с юным лицом и совершенно седыми волосами. А прислушавшись, можно было бы даже услышать, как она говорит мальчику лет четырех: «По одной восточной легенде боги решили сотворить мир. Они создали звезды, Солнце, Луну, моря, горы, растения, облака, а затем, человека. Но после человека они создали Истину. Задумались боги: куда бы нам спрятать Истину, чтобы человек искал ее как можно дольше?
Один сказал: давайте спрячем ее на самой высочайшей горной вершине!
Второй сказал: давайте спрячем ее на самой далекой звезде!
Третий сказал: давайте спрячем ее во мраке морских глубин!
Четвертый сказал: давайте скроем ее на обратной стороне Луны!
Много еще потаенных и недоступных мест предлагали боги, наконец, настал черед говорить самому маленькому из богов, и он сказал:
«Нет! Мы спрячем ее в сердце человека! Он будет искать истину по всей Вселенной, не подозревая, что носит ее в своем сердце!»