Жил да был человек с шоколадными руками.
Надо сказать, что жизнь его была нелегка. Не то что бы она была тяжелее жизни других людей с физическими увечьями, все остальное-то у него было вполне полноценное, нормальное, но все-таки, несмотря на шоколадные руки, ему приходилось несладко.
Хотя руки у него были шоколадными не полностью, а только по локоть. Иначе совсем тяжело было бы.
Все началось уже с момента его рождения, когда родители ни сном, ни духом не ведали, что ж такое у них появится. Отец захотел поприсутствовать на родах, тогда это было очень модно. Ну что ж, хозяин барин, заплатил – и, пожалуйста, стой возле стола, наблюдай сомнительное чудо рождения, держи, может, страдалицу-мать за руку. Акушерки и врачи привыкли ко всякой реакции счастливых папаш – кто падал в обморок, кого рвать начинало, кто плакал сам, как дитя. Особенно, если роды какие с осложнением, с тампонами, кровью, плацентой, матами хирурга, разрезами и разрывами. А эти как раз с осложнениями были, неправильно ребенок в матке лежал. И, в общем, первой на свет появилась махонькая лапка. Ну не красная. Коричневая. И отец каааак заорет, как подскочит к матери, как даст ей по морде! И зарыдал, и выскочил, и жену забирать из роддома не приехал.
Ну, кто ж знал, что у его жены первый возлюбленный негр был. И что, хотя замуж за него она не решилась выйти, но все равно остались друзьями, а муж, сердешный, ревновал? Нехорошо получилось.
Мать подняли, откачали, дите вытащили… и прифигели. Ладно бы негр, но руки-то коричневые только по локоть! А так младенец как младенец, красный, сморщенный, противный. Но здоровый. Заорал сразу «во все воронье горло», все довольны, роды состоялись. Акушерка его цоп на руки, чтобы матери показать, – посмотрите, дескать, милочка, какой у вас богатырь, 3.800 живого весу! – да перехватила неудачно и пальчик-то отломала…
Ой.
И ждать бы рева еще дичайшего, нежели и так производимого младенцем, крови там, косточки торчащей, сахарной… Отломался палец – да как и не было, только место гладкое, коричневое. А палец на полу валяется. Его тут же санитарочка дрожащими руками подобрала, что с ним делать, не знает. Держит, держит, – и чувствует, что он мягче становится, право, будто расползается в перчатках-то резиновых. Разжимает она кулак – и правда, отпечаток остался коричневый. Понюхала его санитарочка – а ну как говно? – так и не говно. И вовсе даже на шоколад похоже. Переглянулась с акушеркой, не удержалась, лизнула… ей-богу, шоколад, пусть себе с резиной по вкусу смешанный, но шоколад!
Все, так и начал он свою жизнь, пальчик у него новый вырос ко второй неделе жизни, все хорошо. Только шумиха нездоровая поднялась – дескать, родился мальчик с шоколадными руками, чудо-то какое, весу в нем столько-то, сантиметров столько-то, волосики на голове есть, глазенки голубые, глупые, а руки – шоколадные! Вот буквально как есть шоколадные. Корреспондент нашей газеты пытался даже отломать кусочек, да мать необычного дитяти ушкварила его кастрюлей по голове. Наверное, послеродовой психоз и все такое.
Но в этой шумихе, правда, был и плюс один, – отец семейства, пропавший после родов, почитал газеты и вернулся в лоно семьи. Правда, он не был уверен, что тут ТОЧНО обошлось без негра, но, вон, даже врачи руками разводят, а если бы это мать изменила, они бы сразу поняли. Мало ли… не все наука может объяснить, а все равно, и жена любимая, теплая, и сын… какой бы ни был, а все родная кровь.
Ну, вот. А детство у ребенка тоже вышло несуразное. Сначала его по больницам-поликлиникам таскали, объясните, вылечите! А никто не мог. Только говорили – а дайте-ка его нам, такой случай, надо бы его исследовать… да и вас тоже. Не злоупотребляли ли во время беременности сладким? А, может, мужу когда-то не купили грошовый набор конфет на Новый год, вот у него это и осталось навсегда в памяти? Бледная мать кидалась то к одному профессору, то к другому, пока папаша не плюнул на все, не сгреб семью в охапку и не уехал в другой город. Провались оно все, не затем он заводил ребенка. Пусть живет, как все, в садик ходит, учится плавать, кушает побольше овощей и фруктов. В футбол играет, живет, как нормальный пацан, а не овощем больничным растет.
Только вот имя ему дали необычное – Гликерий.
Конечно, взрослые тоже могли бы головой подумать, – детство, блин. Нормальное, блин. Ладно, что другие дети поначалу его дразнили «говноруким». Или Глюком, за длинное нечеловеческое и, кажется, еще и девчоночье имя.
Это можно было вынести, тем более, что Глик рос для возраста своего очень умным мальчиком и видел, что Саню из второго подъезда дразнят «четырехглазым», а Веру из пятого – «жирной». Всех дразнили, и Глюк был еще не худшим вариантом.
Но когда один раз в драке соперник укусил его за палец…
После этого, несмотря на все уговоры матери, на попытки отца вывести силком – «Я поговорю с ребятами, они больше не будут тебя обижать, хочешь?» – на двор Глик больше не ходил. Стоило сделать хоть шажок за порог, как ему в буквальном смысле слова обламывали руки. А новые вырастали не так скоро, за неделю где-то, так что рисовать приходилось, держа кисточку в зубах, а в конструктор и вовсе было не поиграть.
Конечно, при таких условиях лучше всего было сидеть дома.
В школе тоже не все было гладко. Хорошо хоть, от физкультуры дали полное и безоговорочное освобождение. А попробовали бы не дать, когда при ударе мячом или попытке подтянуться руки рассыпались кучей сладких осколков и все ученики тут же бросались их поднимать!
Мыться неудобно было. Руки таяли и пачкали полотенце, мама ругалась. Зато никто не заставлял мыть посуду.
Вообще, хотя иногда Глик и проклинал, как водится, свою несчастную судьбу, которая дала ему такие руки, но в целом был вполне доволен жизнью. Очень аккуратный (никогда не хватал котлеты руками), собранный (всегда готов к тому, что останешься без пальцев и придется орудовать культяпками), он окончил университет, матфак, где друзья его очень любили, потому что с таким товарищем не надо было беспокоиться о закуси. Там же он нашел свою первую любовь.
Глик был мальчик очень стеснительный сам по себе, да еще эти руки… Робость перед женщинами он прятал за маской холодности. Типа, девушки, пусть и хорошенькие, – это шелуха и пустой лепет, а метод Гаусса, знаете ли, вещь серьезная. Но, конечно же, нашлась та, перед которой он таял весь, а не только руками.
Она еще потом стояла перед ним на коленях, делая нехитрое женское дело. На миг прервавшись, изумленно заметила:
– А почему у тебя такой сладкий?
А Глик молчал. Ему было совестно за свою одинокую жизнь.
Но, в общем, все было неплохо. Он уже решил даже, что женится, познакомил с родителями. Боялся только, что родится у них какой-нибудь торт «Полено». Но, с другой стороны, какой бы ни был, а все родная кровь.