мы зависали...
в воздухе... шарнирные фарфоровые куклы на ниточке-леске. смеялись друг-другу, пока никто их тех, других, не видит. и слабые прикосновения говорили о том, что между нами ветер-ветер, между нами волны-волны, между нами такая особенная ледяная персонажная страсть. плакали... вдвоём общими слезами крови, первой положительной. я кажется уже тогда писала тебе стихи. а может нет. я сожгла все записи в ночь на... тот самый день.
ты иногда писал мне. я не знала об этом, потому что ты прятал свои записи от меня, а потом ты наверное тоже сжёг свои письма без адресата. может быть ты даже оказался слабее меня и сжёг их в ночь после... того самого дня.
впрочем,
это никому из нас теперь уже не важно. не важно то, что я кривыми фразами вспоминаю каково это танцевать на облаках. не важно то, что твои губы всё ещё остаются для меня самым запретным белым фарфоровым плодом. предсмертная иллюзия, ты стал для меня самой смертью в ангельском обличье. прикоснулись друг к другу рывком, когда судьба-дура дёрнула за ниточки. жизнь переполнилась и всё накопившееся через край.
это был тот самый день, когда
кто-то красивый и беспощадный перерезал мои нити. я лежала сломанная на полу с неестественно вывернутыми руками и ногами, с пустым взглядом обессмысленной жизни в глазах, я кажется что-то шептала-напевала, я кажется кого-то цитировала. ты был ещё высоко и смотрел на меня сверху. ты думал, что лучше раз ты остался там...
но я упала, чтобы подняться...
я не умела ходить. я научилась. я не умела говорить. но кто-то сказал что-то остроумное. я усмехнулась. я не умела мыслить. день сменился ночью. я задумалась. прикосновения всего окружающего были в диковинку. время держалось на тонких стрелках, оказывается мне были доступны рассвет и закат. я не умела чувствовать. я обернулась чтобы увидеть горящий театр. и вспомнила тебя. мне стало грустно. я научилась и этому.
кто-то красивый и беспощадный спас меня.
в ту ночь я жгла свои стихи в пламени горящего театра. в ту ночь я впервые прикурила от пожара. в ту ночь я впервые пригубила горький алкоголь потери.
в никуда. од-на.
я училась жить. без кукловода, без тебя, без театра к которому так привыкла. люди, окружающие меня, они были такие... с горящими глазами, с жадными руками, с хриплым смехом и грязными волосами. они трогали меня своими пальцами, они не верили, что я существую. они. я. бесконечное одиночество сексуального раскрепощения. грустные девушки из театров с живыми актёрами смотрели на меня усталыми глазами, полуопущенными веками прикрывая покрытые покрасневшими прожилками белки. я танцевала на их сердцах, они плакали, они всегда верили, что когда-нибудь тоже станут свободными, но сейчас они видели меня и вера их укреплялись. они не знали цену моей свободе.
год в минуту.
иглы в вену. экскурсия по самому себе, как по чему-то новому. каждый раз другой ты. рассыпанный белый порошок на столах. голое фарфоровое тело. я вспоминала как была когда-то куклой и актрисой. не чувствовала. они думали, что я не умею врать. женщины с тяжёлыми руками. ласкали. мальчики с детскими опухшими лицами. ласкали. девочки с густой подводкой вокруг глаз. ласкали. мужчины повышенной волосатости и напыщенности. ласкали. губы. вздохи. стоны. снова. кровью. плакать. вкус кожи. от укуса. больно. бездомная. одиночка. кукла.
я думала, что ты умер.
во время счастливого дневного сна я вспоминала наши танцы. когда рука об руку, не сжимая пальцев друг друга, мы, довольствуясь нашей ледяной страстью, порхали на невидимых нитях-лесках над сценой. по утрам я просыпалась на покрытой кровью от искусанных губ подушке. вечером я опять забывала кто я и кем была.
десятилетья в дни.
воспоминания в пламя. я не могла стать по-настоящему старой. я шла какими-то аллеями парка в какое-то непонятное место. кажется к памятнику поэтессе, чтобы положить белую розу к её ногам и сказать, что когда-то я тоже хотела писать стихи. и что вроде бы они даже не были совсем плохи. но я сожгла их в ночь на тот самый день.
шёл дождь. по лицу стекали холодные капли на чёрное платье. чёрное в красный горох. я завязала волосы лентой. я не смотрела по сторонам. дождь по скамейкам разбивался каплями в пыль. а в лужах отражался асфальт неба, по которому шли тени мёртвых людей. обратная сторона рая. там где тучи.
я нашла это место, я улыбнулась холодной статуе, обнимающей своего возлюбленного, писателя. я осторожно положила к её подножию розу и прошептала, что наверное, эта статуя, такая же холодная и безжизненная как я, она наверное очень счастлива, потому что она любит. а я знаю всё-всё. а я, кукла спасённая из пламени, попробовала все запретные удовольствия этого мира, а так и не вкусила самый запретный плод... любовь.
мне тогда казалось, что поэтесса тихо смеётся.
меня обидела эта насмешка ледяного кумира. я наступила каблуком на розу и несколько лепестков отлетело в сторону. я хотела крикнуть ей "смейся, раз ты такая. ты стоишь там, на месте, а я чувствую, я живу, я настоящая. а ты навсегда всего лишь кусок камня." я хотела крикнуть и промолчала. статуя не смеялась.
показалось, видимо.
когда я уходила в голове чей-то тяжёлый голос шепнул мне "ты пиши стихи... ты учись любить"... я горько усмехнулась и пошла обратно, ловя ладонями теперь уже редкие капли дождя и повторяя про себя, что я всего лишь обычное никому не нужное существо, не человек даже, а спасённая из горящего театра кукла. лучше бы я сгорела тогда.
я не знала,
что на следующий день у ног писателя, возлюбленного поэтессы, будет лежать вторая роза. а пара кровавых слёз упадут на камень, вызванные жалкими остатками стёртых в тот самый день воспоминаний.
а столетие ударило в сердце.
я вновь пришла к этим двум статуям и увидела, что у подножия их две каменные розы крестом друг к другу. я не помню, плакала ли, я не помню, чувствовала ли хоть что-то. в ту ночь я вновь писала стихи, а в душе играла музыка. тонкая болезненная мелодия старой скрипки, которая так часто сопровождала нас во время наших танцев, когда ты прикасался фарфором своей кожи к фарфору моей.
годы состарили меня, хотя я и не изменилась. но на загорелом фарфоре в уголках глаз появились трещинки, и в уголках рта тоже. я стала не той красавицей-искусительницей, что прежде. я больше не интересовалась доселе непонятной мне жизнью. я испробовала всё, кроме...
ты уже тогда последовал совету.
я читала твои романы. и в каждой из идеализированных героинь, которых так не любили эти подверженные старости критики... в каждой из этих идеальных кукол, я узнавала себя. каждая страница была зачитана и буквы размывались от слёз.
я всё ещё не знала, что такое любовь...
я писала плохие стихи.
так мне говорили другие люди.
теперь ко мне в гости приходили юноши и девушки с мечтательными взглядами. они любили меня, я смеялась над ними, потому что думала, что у них впереди "любовь", а у меня впереди "одиночество". я разрезала газетные статьи и пользуясь канцеляритом Платонова писала тебе письма на которые ты не отвечал. я не сдавалась. я не подписывалась.
у меня было столько имён, что бесполезно было бы подписываться,
ты бы никогда меня не признал.
в одной из газетных статей я прочла, что ты собираешься написать последний роман. ты так и сказал этим вездесущим журналистам с бессердечными лицами.
последний.
а что потом? ты же не умрёшь как все, ты же кукла, как я.
роман вышел в назначенный срок. ты написал о прекрасном кукольном театре двух актёров и одного гения-кукловода, о тонких нитях-лесках, о танцах на грани ледяной чувственности. о перерезанной связи и сбежавшей перед пожаром театра актрисе. ты написал о её обучении жизни, написал о её красоте и таланте, о её фарфоровой внешности.
я почти плакала.
ты написал о том, что всегда-всегда, не смотря ни на что ты любил её. и что ты веришь, что и она любила тебя. ты написал, что любовь - это что-то такое, что заставляет чувствовать своего возлюбленного, что заставляет его ощущать за много километров, что даже сквозь толстую стену проникает чужими мыслями в сознание. ты написал, что любовь - это самоотречение, написал, что это мука, что это постоянные воспоминания и обрывки фантазий, написал, что любовь - это мечты.
я узнавала симптомы.
и дрожали руки.
и рвались страницы, когда я в упоении читала. я плакала. я рыдала. я кричала в голос. я любила.
ты написал, что уходишь. ты признался, что не способен умереть. ты сказал, что я знаю, где тебя искать.
я собрала все свои стихи. я бросилась вон из своего скромного убежища на краю города. я бежала по сырым от стаявшего снега улицам. промокли ноги в лёгких туфельках, а волосы растрепались от ветра. я бежала по аллеям парка. в брызги лужи. я бежала, прижимая к груди листки бумаги, со всеми теми строчками одному тебе. я кричала прохожим, птицам, кошкам... что люблю тебя. одни смеялись, другие крутили пальцем у виска, третьи заливались трелями, четвёртые испуганно мяукали.
и я увидела тебя.
ледяного, окаменевшего. в позе вечного страдания. красивого, как и тогда. отныне гладкого и серо-фарфорового. я улыбнулась и припала к твоими коленям. кровавые слёзы покрывали камень. ты улыбнулся краем рта и с трудом протянул мне руки. радостно вскрикнув, я упала в твои объятия и наконец-то прикоснулась в заветном даре поцелуя губами к твоим губам. и замерла навсегда.
подул ветер и вырвал из моих рук листы со стихами, разбросав их по земле. навек в каменных плитах запечатлелись строки нашей кукольной любви.
и вечность в буквенных знаках.
окрылённая силой небесной
я кричу о несчастном тебе,
я одна на пустынной земле
посреди человечности тесной,
пылью сердце истёртое в прах,
где-то ты, где-то я, но живые,
пусть одни, пусть навеки немые,
но с любовью в смежённых устах...