Михаил Окунь
НГАНАСАНКА
Шумел-гремел юбилей Музея этнографии. Но хитрый дизайнер Славик, бывший мой одноклассник, оформлявший праздничную экспозицию и завлекший меня на торжество, подозрительно исчез в недрах старинного дворца, оставив друга дорогого на галерейке главного зала – пить шампанское с возрастными сотрудницами учреждения культуры. К шампанскому прилагались какие-то мелкие соленые крендельки, уместные разве что в пивном баре. И ничего более.
«Что-то здесь не то!» - подумал я и, покинув радовавшихся обилию шипучки музейных фемин, наугад отправился на поиски.
Я шел мимо убранных коврами покоев грузинского князя. Перед хозяином униженно мялись крестьянин в войлочной шапчонке и его носатая жена – вероятно, пришли просить у феодала отсрочки долга.
Позади осталась юрта казахов. Они гурьбой толпились у входа и завистливо глядели мне вслед.
Дальше стоял чум старого эвенка. Хозяин с двумя дочками сидели у маленького костерка. Скуластенькие девчонки вид имели удрученный – наверное, не пускал их строгий папаша на юбилейный банкет родного музея.
Чуть звякнули бубенчики на кухлянке камлающего шамана, будто подтверждая, что я на верном пути. Еще один поворот, наплыв невероятных кулинарных запахов, распахнутые двери небольшого зальчика – вот оно!
С размаху мимо двух секьюрити проскочил я на банкет «ближнего круга». А там…
Шкворчало в огромных серебряных чашах рагу. Купалась в красных лучах специального светильничка нежно-розовая буженина. Ощетинилась утыканная пластмассовыми иголками с насаженными на них мизерными бутербродиками-канапе жареная индейка размером с небольшого птеродактиля. И прочее в том же духе. А среди груды ананасов и манго покоился на боку увитый зеленью искусно расколотый глиняный кувшин с неиссякаемо-журчащей водопроводной струей. Вот ведь затейники! – и классика не позабыли: мол, «Чудо, не сякнет вода…» Правда, ни одной печальной девы нигде в округе не обнаруживалось – ликование было всеобщим и полным.
Юными прекрасными жрецами этого храма жратвы были бесшумно скользящие мальчики и девочки типа «унисекс» в белоснежных кительках с перламутровыми пуговками. А на отдельном столике было сервировано самое главное – французские и испанские вина, мартини, водки всевозможных сортов и видов. Среди них, как патриарх, возвышалась гигантская, покрытая искусственной изморозью бутыль с золотым краником внизу. Последний вызывал ненавязчивые, но вполне определенные ассоциации.
В центре небольшой группы девушек манекенного типа полыхала ярко-рыжая репа моего коварного друга – быть может, единственный отечественный овощ среди импортного изобилия. Приметив меня среди банкетных избранников судьбы, он округлил нетрезвые очи – проникнуть в эту пещеру Али-бабы я никак не должен был, хотя бы и твердил «сезам!» до отупения.
После банкета праздник растекся по многочисленным закоулкам музея. Мы со Славиком, вновь объединившись, оказались в отделе северных народов. Меня усадили между двумя представительницами оных – пожилой и молодой. Внимание мое оказалось прикованным, естественно, к последней, сидевшей слева.
Юная студентка пединститута Зоя оказалась нганасанкой. Существует где-то на самом краю жизни такая вымирающая народность – уже их меньше тысячи, а скоро и вовсе останутся от малых сих лишь курительные трубочки в витринах музея.
Как вымирают нганасаны? Просто и мужественно. Мать Зои вышла с коллективной попойки из двухэтажного дома городского типа с лопнувшими трубами и битыми стеклами, упала в сугроб и отключилась. И, занесенная метелью, ушла тридцатилетняя красавица к своим северным богам. Может быть, к тому же Писвусъыну – покровителю зверюшек, катающемуся на мышах. Старичок он настолько деликатный, что питается исключительно запахами. Возможно, и выпивает таким же неординарным способом. И, вполне вероятно, от щедрот своих дозволяет Зоиной матери нюхнуть время от времени какой-нибудь «писвусъыновки». Но что касается большего – ни-ни! Мол, хватит уже, допрыгалась, нганасаночка…
Через несколько месяцев после смерти жены отец Зои, ускоренно добравшийся до белой горячки, ушел в тундру, сел на кочку, упер двустволку прикладом в родной ягель, приладил стволы под подбородком и спустил оба курка.
Изнасиловали Зою в двенадцать лет – двое держали, третий делал дело. Потом, естественно, менялись. Порнокассеты с другими вариантами групповых оргий в нганасанский прокат на то время, видимо, еще не поступали.
Вообще же в поселке сохранить девственность хотя бы до тринадцати лет не удавалось ни одной юной северянке – так уж повелось.
Обо всем этом я узнал от Зои несколько позже, а пока огненная вода напористо делала свое привычное дело. А как известно, у людей Севера иммунитет к ней напрочь отсутствует. Соседка справа уже валилась мне на плечо, и кончилось дело тем, что она опрокинула на мои колени стакан спиртного – и ладно бы водки, а то мерзостного липкого ликера. Не зря же это зелье, по свидетельствам немногочисленных очевидцев, подают на шабашах вместе с прочей дрянью – гороховым хлебом, свиной требухой и т.п. Некстати вспомнилось, что близится конец апреля. Следовательно, Вальпургиева ночь на горе Броккен была уже не за горами (каламбурим как умеем).
Между тем брюки стали отвратительно подсыхать, при этом намертво приклеиваясь к их содержимому. Необходимо было что-то срочно предпринимать.
Мне указали комнатку размером со стенной шкаф, практически весь объем которой занимала черная труба, чуть потоньше фабричной, исходившая из пола и улетавшая в потолок, и железная эмалированная раковина. Здесь мне и предстояло смыть свой невольный позор. Я стал набирать воду в горсть и с отвращением тереть собственные ляжки.
Внезапно в комнатенку, дверь которой не имела защелки, протиснулась заполярная красавица Зойка.
- Выйди, голубушка, - взмолился я. – Мне бы брючата замыть…
Но она, видимо почувствовав ответственность за оплошку другой представительницы Севера, застенчиво улыбнувшись, предложила:
- Давайте, я вам помогу. Жалко ведь – брюки совсем новые. Вот и тряпочка есть чистая…
Действительно, в руках у нее возник белый лоскуток размером чуть больше конфетного фантика.
Мы расположились лицом к лицу, разделяемые микроскопическим расстоянием, и смоченная в ледяной воде тряпица пошла гулять по моим ногам, поднимаясь от колен всё выше. Раздосадованный, я думал лишь о том, как бы поскорее перетерпеть неприятную процедуру и вернуться за стол, пока на нем «еще было».
Внезапно я ощутил, что тряпка забралась уже в те области, которых не достиг треклятый ликер. Одновременно с моей доброй самаритянкой произошли очевидные перемены: глаза ее прямым ходом ушли под лоб, голова откинулась, ослабевшие колени подогнулись, руки зашарили перед собой, пальцы торопливо затеребили брючную «молнию»… Я опешил. О Боже, сколь милосердно явил ты мне Зоину слабость! – по счастью, именно такую, а не, скажем, пристрастие к тому самому зелью, что ведет ее народ к прямой погибели.
После холоднющей воды плоть моя, извлеченная Зоей на свет, словно являла собой шагреневую кожу на последней стадии. Но уже через несколько секунд животворящие губы юной волшебницы свершили чудо. Я накрепко притянул на себя ручку двери.
Родные мои, милые нганасаны, не вымирайте столь окончательно и бесповоротно! Или хотя бы оставьте на этом безумном ковчеге, именуемом планета Земля и несущемся неизвестно куда, своей последнею представительницей Зою, на худой конец (двусмысленность, впрочем, неуместная!).
В дверь, между тем, требовательно постучали. Пальцы мои на ручке окаменели. Зоя утроила усилия. Еще чуть-чуть! Камлай, шаман!! Взорвись, северное сияние!!!
…Через минуту я отпустил дверь. Молодой человек с жидкой бородкой и хвостиком на затылке подозрительно оглядел нас. Зоя старательно замывала следы ликера. Пятен иного происхождения, к ее чести, на брюках не наблюдалось. Но выглядели они уже так, будто я в них искупался.
Юноша оказался Зоиным женихом. Прежде я его как-то не приметил, хотя за столом он сидел по другую сторону от нее. Художник-авангардист, из народа отнюдь не северного, а скорее даже южного – того, что базируется в районе Стены Плача.
Молодец! Экзотическая красавица-невеста, она же, вероятно, бесплатная натурщица, если таковые еще потребны авангардистам. Он, однако, уже успел смекнуть, что за нею нужен глаз да глаз, и бдительности более не терял, пас ее крепко.
Мы вернулись за стол. Зоя что-то оправдательно-горячо втолковывала жениху, кося на меня узким черным глазом, наливавшимся, как слезой, явно демонстративным негодованием. Впрочем, всё завершилось мирным исходом, и тогда-то нганасанка поведала мне свою немудрёную историю. Живописец, уже наверняка слышавший этот печальный рассказ, сидел рядом, сокрушенно качая головой. В конце концов, почему бы троим интеллигентным людям и не поговорить по пьянке о мерзостях бытия?..
И все же я вконец огорчился наличию у Зои жениха. Славик мой снова куда-то сгинул. Принесли еще водки. Пожилая соседка справа уже мирно спала, словно это не из-за нее разгорелся сыр-бор. Хотя, действительно, сон – лучшее средство забыться от всех бед и огорчений. А уж бронебойный алкогольный сон – куда как лучшее…
…Проснулся я в чуме в обнимку с дочками старика-эвенка, который сидел тут же, уставившись на меня и раздумчиво посасывая трубочку. Спросил у него, как пройти к стойбищу нганасанов, но он неодобрительно промолчал, со значением покосившись на старинное длинноствольное ружьишко. Уж не покусился ли я на честь дочерей опытного охотника? Прямо-таки маньяком по части юных северянок сделался. Что ж, поделом мне! Хорошо еще, что не завалился на ночевку к грузинскому князю – тот наверняка пришел бы в сильнейшее негодование.
Мимо ошалевшей билетерши, только-только занявшей утром свой пост, я выскочил на Площадь Искусств. Пояснил мимоходом, что принадлежу к новой экспозиции «Писатели постсоветского мезозоя», и за примерное поведение получил от руководства музея увольнительную до вечера.
После угрюмой полярной ночи яркое апрельское солнце резануло глаза. Этот, слава Богу, на месте. Сейчас скажу ему…
Здравствуй, Пушкин! Да, Александр Сергеич, да! Всё верно! Все мы здесь! И гордый до невозможности внук славян, и финн (этими-то вообще всё кругом завалено), и ныне по-прежнему дикой тунгус со своим метеоритом под мышкой, и друг степей мультимиллионер-президент-калмык, и нганасанка Зоя…
Кстати, как разыскать ее? Обойти все деканаты и кафедры пединститута? Но я не знаю даже фамилии… Ежедневно с утра до вечера дежурить у дверей институтского общежития? А если она вообще там не живет?
Толкаться по вернисажам и выставкам в надежде встретить Зоиного авангардиста? И о чем я его спрошу?
Пустые хлопоты, казенные дома… Мало на Земле нганасанов, а в Питере и вовсе одна-единственная. Так ее больше и не встретил.
Прошло шесть лет. Да было ли всё это?! Жгла ли та ласка так, как потом не жгла никакая и ничья другая – у черной облупленной трубы, рядом со щербатой раковиной, под аккомпанемент пьяного гвалта?
Было. Жгла. Вот и брюки с ликерными родимыми пятнами не совсем еще истрепались.
А бывая в Музее этнографии и проходя мимо чума старого эвенка – хозяин по-прежнему крепок, а девчонки его совсем не взрослеют, - всегда мысленно извиняюсь за причиненное когда-то беспокойство. Заговаривать же вслух не решаюсь – согласитесь, это может быть неверно истолковано другими посетителями.
1999, 2000, 2001
Опубликован: сб. "Одна в постели. Петербургская эротическая проза" (СПб, 2001), альманах "ВЕК ХХI" вып.7 (Gelsenkirchen, 2007); журнал "LiteraruS" №3(20)- 2008 (Хельсинки); сб."УРАГАН ФОМИЧ" (Гельзенкирхен, 2008).
На фото: Музей этнографии, Петербург.