Я выбралась в гости к Инне. Она давно звала меня к себе, пора было и честь знать. Познакомились мы по переписке и никогда друг друга не видели. По телефону я объяснила ей, как найти меня на вокзале: у меня темные длинные волосы. В стране коротковолосых блондинок это было неповторимым признаком, и Инна удовлетворилась этим кратким описанием.
- Хорошо, я встречу тебя!
Она, действительно, встретила меня. Полная, миловидная женщина подбежала ко мне и обняла искренне, без притворства.
- Молодец, что все-таки приехала! Мы живем недалеко, можно пройти пешком. Заодно я покажу тебе наш городок.
Городок расцветал нарциссами. Желтые с белыми серединками и белые с желтыми, а так же белые или желтые совершенно, они сопровождали нас на всем пути по просвеченному весенним солнцем бульвару. Солнце отражалось в витринах и не давало заглянуть в них. Наши голоса отражались от каменных балконов, от мощеной мостовой и угасали где-то в нарциссах.
Когда-нибудь я посажу нарцисс у воды. Если теория верна, то из самовлюбленного нарцисса может появиться изрядный юноша неземной красоты.
На площади играли музыканты. Мы остановились под платаном, который возвышался триумфальной аркой над игрушечной, средневековой застройки площадью.
Возможно, он был прав. Он был старше города. Брусчатку вокруг его ствола разбирали от столетья к столетью, давая место раздающемуся в ширину стволу. Мы постояли у его ног, слушая музыку. День приближался к своей середине. Тени следили за нами, стараясь двигаться в такт. Настолько редок был такой безмятежно-солнечный день в этой северной, туманной земле, что я удивилась собственной тени как давно забытому незнакомцу. Тень была худой, растрепанной и смотрела на меня, привстав на цыпочки. Я повернулась из стороны в сторону, чтобы она разглядела меня, как следует.
- Нам сюда, - Инна указала на новый, бесконечный, как растянутая гармошка, дом, состоящий из пристроенных друг к другу одинаковых квартир с навесами для машин и с коротко подстриженными лужайками размером в два садовых стула перед каждой. Мы обошли синюю толстобокую машину («Наша»,- сказала Инна) и вошли в дом.
Нас встретила неприветливая колли. Инне она вильнула нехотя хвостом, меня она оглядела неприязненно, издали и улеглась у стены, продолжая следить за мной недружелюбно. Я обошла ее осторожно, она щелкнула зубами, нацеливаясь на мою щиколотку. Колли – собаки безобидные. Кусаются они ( если вообще кусаются) больше для вида, раздирая, самое большое, одежду и оставляя на укушенном месте разве что пару царапин от клыков. Знать-то я это знала, но подпрыгнула от неожиданности так, что чуть не наступила на эту самую безобидную зверюгу. Вот тогда-то она меня и цапнула бы от всего своего собачьего сердца! Инна прикрикнула на нее и извинилась:
- Вот ведь, такая злюка стала с годами.
Она провела меня на кухню.
- Я только что с работы. Сейчас быстренько поджарю колбаски, а салаты уже вчера сделала, в холодильнике стоят.
Она достала из холодильника пачку сарделек и начала распаковывать их, бросая по одной в сковороду. Собака возникла на пороге кухни и посмотрела сумрачно ей в руки.
- Что, колбасы хочешь?
Она подала одну сардельку собаке, та взяла ее за кончик, перехватила посередине, расчетливо дернув мордой, и съела в три секунды, ничуть не изменившись в лице. Хмуро облизнувшись и выразительно посмотрев мимо меня, собака ушла в зал, подволакивая задние ноги.
- Ну как она? - спросила я.
- Да вообще-то ничего. Видишь, как ходит? Мы возили е к врачу, он говорит, старческая слабость, больше ничего особенного. На улицу ее теперь не вытащишь – на пять метров отойдет, в туалет сходит и назад. А раньше мы с ней так далеко гулять ходили...
Инна поставила сковороду на плиту, собрала пластиковые упаковки и, открыв дверь в кладовку, выбросила их в стоявшее там ведро.
- Теснота на кухне, - пожаловалась она.
Кухня у Инны была прекрасная, дубовая. Колбасы поджарились. Инна понесла посуду в столовую, я тоже взяла поданные ею чашки и блюдца, расставила на столе.
- А где все твои?
Инна махнула рукой, выкладывая салат из холодильной мисочки в салатницу:
- Самостоятельные все стали. Дочка у подруги. Сын рыбачить пошел с приятелями. Муж в сауне. Мы ждать никого не будем. Кто опоздал, сам виноват.
В дверь позвонили. Собака протрусила мимо нас к входной двери. Инна обернулась. Дверь в прихожую и входная дверь были стеклянными. Из столовой можно было видеть, кто стоит снаружи.
- Это Женя! – Инна встала, отодвинув стул, и, улыбнувшись мне: - Ну что ты ничего не берешь? – пошла открывать дверь.
Женя, тринадцатилетний рыбак с удочкой, но без рыбы, поздоровался вежливо и уселся с нами обедать.
- Ничего не поймали? – спросила Инна, принеся ему чашку и наливая чай.
- Нет, - ответил он, - совсем ничего. Завтра пораньше пойдем.
Говорил он по-русски правильно, но с угнездившимся уже в его речи легким немецким акцентом. В дверь опять позвонили. Собака, лежавшая у Жениного стула, села, поочередно подтянув передние лапы под себя и опершись на них, и обернулась к двери. Дочка с подружкой зашли шумно, сбросили туфли в прихожей и, осторожно ступая тончайшими чулками по скользкому полу, подошли к столу.
- Есть будете? – спросила мать.
- Мы уже ели. Я пойду переоденусь.
- Ой, а это че? – подружка указала накрашенным ноготком на розово лоснящиеся пласты лосося на мраморной дощечке на столе.
- Это красная рыба. Ты, что, не пробовала никогда? Возьми с хлебом и маслом кусочек.
Подружка уселась на свободный стул и, аккуратно взяв наманикюренными пальцами нож, отставив мизинец, соорудила себе бутерброд с рыбой.
- М-м, в самом деле вкусно!
Инна сходила на кухню и принесла пустую упаковку.
- Вот так она выглядит, смотри.
Подружка осмотрела упаковку внимательно, пошевелила губами, запоминая название. Дочка сбежала вниз по лестнице, ведущей на второй этаж квартиры, и подружка встала, дожевывая бутерброд. Девчонки шумно обулись, громко обсуждая, куда сначала пойти, притопывая каблуками, оправили свои узкие, донельзя короткие юбки и, повертевшись перед зеркалом в прихожей, высыпали на улицу, хлопнув стеклянной дверью.
- Как, ты думаешь, они одеты? – спросила Инна, вздохнув. – У вас в Берлине девушки так одеваются? Красятся так?
Я помялась с ответом, и Инна вздохнула еще раз.
- Вообще-то нет, - сказала я.
- Вот я то же самое ей и говорю, - Инна махнула огорченно рукой. – И хоть ты что ей! Они тут все так одеваются, наши.
- Да ладно, мода, значит, такая, местная, - сказала я, вставая из-за стола. Мы начали собирать посуду, тарелки в тарелки, вилки и ножи сверху. Кружки не пожелали вставляться одна в одну, я собрала их веером и понесла на кухню.
- Какая там мода. Только наши и ходят так, - Инна открыла посудомоечную машинку и составила туда грязную посуду. Женя принес остатки салатов:
- Мама, это куда?
С обедом было покончено, и мы переместились в зал. Женя убежал к себе наверх. Собака приковыляла к нам поближе и улеглась на ковре.
По стенам в зале были развешаны картины, я подошла поближе, чтобы рассмотреть их. Это были картины, которые покупались на ближайшем рынке: это были пластмассовые картины. Изображалось на них всегда одно и то же: мистический морской пейзаж с дельфинами или без.
- А здесь у меня, смотри, что, - Инна вывела меня к лестнице и указала на собор Василия Блаженного в черной раме. Собор был сначала напечатан на картонном листе, разрезан на множество чешуек и ссыпан горкой в коробку. Искусство заключалось в том, чтобы собрать его вместе. Собранную картину закрепляли клеем и вставляли в раму. Я осмотрела собор: он был собран безупречно.
- Рита сделала! Я начала, да бросила. Хорошо, Рита закончила.
Ритой звали дочку.
- Видишь, хватило терпения у девочки. Не такая уж она, значит, легкомысленная.
- Это, конечно... Я на нее не жалуюсь. Она и дома все сделает, когда я на работе, и подрабатывает по вечерам, моет полы в доме престарелых. Одевается за свой счет. Пойдем, покажу, сколько у нее обуви.
Инна открыла шкаф в прихожей и предъявила мне собрание туфель, сапожек и ботинок. Сообща считая, мы насчитали тридцать пар.
- Сама зарабатывает, что ж, - Инна закрыла шкаф. – С одеждой, правда... Скандал недавно вышел у нее с отцом. Ему надоело ругаться с ней, что она вызывающе одевается, он взял и порезал часть вещей ножницами. Как она плакала... «Я сама заработала на эти вещи! Это не на ваши деньги куплено!» Еле помирила я их.
Мы вернулись в зал и сели на кожаный журнал.
- Ну, а как у тебя с картинами? Я–то понимаю, что это все – мусор, - она махнула рукой на морские пейзажи. Я так хотела бы сама начать писать картины. Я очень любила рисовать в детстве. Пишешь ты картины еще?
Я пожала плечами. Я не писала никаких картин. Это было не про меня.
Спать меня положили на чердаке. Инна провела меня по винтовой лестнице в крошечную комнатку с окном в крыше и предложила на сон грядущий несколько книг на выбор. Я разделась, забралась под одеяло и просмотрела книги. Это были криминальные романы. Спать не хотелось, и я начала читать один из них. Кто-то убил жокея перед забегом. Или он покончил с собой. Или его все-таки убили. Или это был вовсе не он.
В доме было тихо. Я бросила книгу на пол. Книга была мягкой, в бумажной обложке, а пол был застелен ковром. Здесь можно было бросать долго и что угодно, никто не услышал бы ничего. Мои наручные часы тикали громче, чем книга упала на пол. Я подложила руку под голову, чтобы слышать хотя бы что-то. Часы стучали тихо, но явственно, так бьется сердце: почти не слышно. Чтобы услышать, как бьется сердце, надо тоже приложить к нему ухо. Потому мы и слышим только чужое сердце, да и то, если прижмемся к нему. Мне было не к чему прижаться, и я слушала часы.
Не опасна ли ночь, когда ты один? Когда весь мир спит и настоящее начинает тянуться, как будто у него нет конца, теряя свои очертания в темноте. Прошлое настигает тебя тогда неумолимо, берет рукой за сердце, и ты не можешь отвести эту руку. Может, это рука всех, кого с тобой больше нет? Может, поэтому ты не можешь оттолкнуть эту руку и заснуть так спокойно, как ты засыпал в детстве? Тогда все были с тобой, рядом, и некому было тянуться к тебе издалека. А теперь ты лежишь в пустоте под фальшивым светом ночника и в два часа ночи не можешь поверить в утро.
Давай договоримся, мой друг: мы всегда будем доживать до утра.