Пересменок на станции напоминает вавилонское столпотворение в миниатюре.
Фельдшеры пополняют чемоданы, водители снуют с ведрами и тряпками, врачи сдают или получают сильнодействующие препараты, кто-то ищет оставленный вечером на кухне мобильник, шуршание полиэтиленовых пакетов, переодевания, ругань заведующей, ответные огрызания работников, совместные перекуры… Гвалт стихает к половине десятого и наступает затишье. Пришедшие на смену катятся по адресам, подкидывая, заодно, отработавших до остановки или метро, а те, у кого нет пока вызова, стараясь не попадаться на глаза, расползаются по комнаткам… Однако, в этот день расползаться было некуда.
В поликлинике затеяли ремонт и в нашем распоряжении остались кухня и мужская. В «промежности» поселили диспетчера, расставив вокруг стеллажи с чемоданами и прочим хламом, обычно хранящимся в кладовке.
Молдаване, нанятые на работу, вкалывали круглосуточно, как мы, и запах краски, грохот стройматериалов и незнакомая речь не стихали ни днем,ни ночью.
Разношерстность образовавшейся компании, вынужденной находиться на крохотной территории создавала критическую массу, готовую взорваться от любой неосторожной звуковой вибрации.
Не желая случайно оказаться детонатором, я, взяв том «Руководство для врачей скорой помощи» и прихватив стул, вышла на залитый майским солнцем пандус. Прохладный ветер разносил весть о цветущей вовсю черемухе, и очищал голову от испарений ацетона, царивших в помещении.
Расположившись поудобней, я раскрыла книгу, отыскала интересующую меня главу и углубилась в повтор материала.
Интубация – введение пластмассовой трубки через дыхательные пути при остановке дыхания – техника сложная, и проводится, в основном, в условиях реанимации. Считается, что ей должен владеть каждый врач, но на практике умельцев насчитываются единицы, прежде всего, потому, что необходимость, к счастью, редка, а успех во многом зависит от опыта. Наша аппаратура была стерилизована и наглухо запечатана, распаковывать пакеты без крайней необходимости запрещалось.
Призвав на помощь фантазию, я прокручивала в голове все этапы действий, указанных в руководстве и заметила заведующую со старшим фельдшером, возвращавшихся с какого-то совещания, только когда они оказались совсем рядом. Марья Михайловна удивленно приподняла брови, но промолчала, а Василиса Петровна Скрипка, не скрывая насмешки поинтересовалась:
- Тебе что, делать нечего?
- Марья Михайловна, - обратилась я к заведующей, игнорируя вопрос, - Вы не могли бы разрешить потренироваться с интубационным набором, чтобы не забыть, как он выглядит.
- Не могу. Сами знаете, все должно быть стерильно..
- Ладно, но можно хотя бы воздуховоды так глубоко не прятать? Они же под рукой должны быть всегда…
- Ну, Евгения Георгиевна, как я могу дать такое распоряжение… Вот вы бы хотели, чтобы вашему ребенку нестерильную трубку в рот совали?
Лезть на рожон не стоило, но обходные пути никто не отменял:
- А дайте мне просто какой-нибудь списанный... Чтобы он в кармане халата болтался… Сами знаете, у меня больше всех тяжелых детей последнее время.
Аргумент заставил заведующую поколебаться.
- Василиса Петровна, есть в вашем хозяйстве воздуховоды?
- Нет, - поджав губы, отрезала старшая, задетая моим невниманием, - Все учтено, записано и находится там, где положено.
- Жаль, - спокойно согласилась я, и негромко, скорее самой себе, проговорила: - А как же вот быть, если опять, как тогда, зимой на судорогах?..
- Это будут ваши проблемы, Евгения Георгиевна – назидательно отчеканила Скрипка.
Волна ярости захлестнула солнечное сплетение, заставив отхлынуть кровь от щек; сердце ткнулось в ребра, в глазах потемнело. Чувствуя, что взгляд мой по весу не уступает оружию пролетариата, я размеренно, по слову, будто заклинание, произнесла, глядя в самодовольно усмехающееся лицо:
- Не желаю. Себе. Такого вызова. Но хочу, если придется, попасть туда с вами, чтобы это было не только моей проблемой.
Произведенный тирадой эффект немного утешил. От дерзости девчонки, годящейся ей если не в дочери, то в очень младшие сестры, Василиса задохнулась возмущением, но как только смогла сделать полноценный вдох, взвизгнула, покраснев до корней волос:
- Как вы разговариваете?!?!
- А как я разговариваю? – наивность, граничащая с издевкой и не собирались никуда прятаться, - Марья Михайловна, вы слышали что-нибудь неприличное?
Марья хмыкнула одобрительно и, тяжело развернувшись, удалилась, как бы приглашая Скрипку следовать за ней.
Несмотря на победу последнего слова, желание просвещаться дальше пропало, эмоциональный всплеск исчез, оставив лишь пустоту в черепной коробке, и я решила поваляться, пока есть время.
Василисы Петровны нигде не было видно. Невысокая и говорливая, она являла собой пример неплохого фельдшера и обязанности старшей среди своих выполняла самозабвенно, совсем не умея сидеть сложа руки. Казалось, что неотложная ей просто мала, такая энергия требовала, как минимум, заводских масштабов. Видимо, невостребованные избытки старательности и становились иногда причиной «заносов на поворотах», когда врачам приходилось напоминать ей про изначальную разницу в статусах.
Впрочем, сон, крепкий и чуткий одновременно, избавил меня от любых размышлений. Когда Лена Воробьева – шумная задиристая пигалица, заканчивающая медучилище – притащила вызов, утренний инцидент успел позабыться.
Савелий Кибин – молчаливый мрачный мужичок лет шестидесяти с физиономией и повадками неандертальца – флегматично направился к машине, таща чемоданы. Простой, как трехлинейная винтовка, он водил хорошо, но часто впадал в состояние, которое у любого другого человека называется задумчивостью. Стоило только довериться ему и неосмотрительно углубиться в чтение газеты или закрыть глаза, и бригада оказывалась в центре соседнего района, двигающейся в неизвестном направлении. В таких случаях, после хлопка по плечу, Кибин приходил в чувство и разворачивался. Перед светофором правая рука его, жилистая, грязная, с крепкими пальцами и обломанными ногтями, начинала раскачиваться вокруг рычага коробки передач, как бы спрашивая: «в какую сторону поворачивать?», и важно было уловить этот жест, чтобы добраться до нужного места поскорее. Вариант на сутки был не самым худшим.... По крайней мере, Савелий никогда не ворчал по поводу дальних госпитализаций и не донимал своими разговорами, а расположение больниц в городе я и сама успела выучить наизусть.
Солнце припекало и опущенные стела «Волги», переваливающейся на последствиях недавнего ремонта труб, не препятствовали попаданию дорожной пыли в кабину.
Водитель был выше таких мелочей, его пиджак, просаленный от подкладки до пуговиц, потерял свой изначальный цвет никак ни меньше полутора лет назад. Нельзя сказать, чтобы меня не трогал скрип песка на зубах, но относительная прохлада и сквозняк, частично изгоняющий запах давно немытого мужского тела, стоили и не таких неудобств.
Башня дома кидала тень на территорию около подъезда, что давало надежду вернуться после вызова не в увеличенную модель микроволновки.
Грузовой лифт стоял распахнутый и неподвижный, а обычный не спешил спускаться, глухо громыхая на верхних этажах. Когда, наконец, двери его распахнулись, я посторонилась, выпуская из кабины аккуратно одетую женщину, но та обратилась ко мне:
- Это к нам, доктор, я вашу машину увидела из окна.
- К ребенку?
- Да, да… вам помочь? – спокойный, полный внутреннего достоинства голос располагал моментально.
- Ничего, я привычная…. Рассказываете, что случилось, пока едем…
Со слов мамы, сын приехал простуженным с экскурсии еще неделю назад, но температура появилась только накануне утром.
- Участковый врач вас смотрел? – спросила я, больше для того, чтобы занять время беседой с малознакомым человеком.
- Нет еще. Я его вызвала, ждем. А вас позвали, потому что с температурой не справиться.
Тринадцатилетний крепыш, похожий лицом на мать, выглядел для больного неплохо. Провод джойстика тянулся от игровой приставки до кровати, в изголовье стоял поднос, заваленный апельсинами и виноградом.
- Привет, - поздоровалась я, придвигая стул поближе к мальчику, - Как тебя зовут?
- Егор, - ответил тот, демонстрируя обаятельную улыбку.
- Где загореть успел, Егор?
- На даче.
- Купался?
- Нет, холодно еще, - непосредственно и снисходительно, как умеют только подростки, ответил на глупый вопрос парень.
- Тогда где простыл?
- Да мы с классом в Псков ездили, там под дождь попали, и в автобусе холодно было.
- Бывает… Ну, раздевайся до трусов. - мальчишка с готовностью вскочил на пол, - Сиди, сиди, чего распрыгался? В ногах правды нет, к твоему сведению… Болит что-нибудь?
- Ничего не болит, - бодро доложил Егор, усаживаясь обратно, - Только температура…
Осмотрев ребенка, я не нашла ничего особенного, тем более, доза жаропонижающего, данного час назад, годилась для пятилетнего, в лучшем случае.
Укол пацан выдержал мужественно. Потирая ягодицу, храбро спросил:
- Это все?
- Все. А что, еще хочешь?
- Нет, это я так, чтобы не радоваться раньше времени.
- Ну, твое время настало. Радуйся! – разрешила я и обернулась к матери, - Температура снизится, но лекарство действует около четырех часов. Потом снова возможен подъем. Ну, тогда уже таблетку дадите. Целую только. Большой у вас сын уже и взрослые дозировки нужны… Остальное участковый назначит, но есть ситуации, когда меня нужно вызвать обязательно.
Рутинное перечисление признаков возможных осложнений не заняло более двух минут и, попрощавшись с Егором, я направилась к выходу.
В коридоре женщина, остановив меня, протянула новенькую сотенную купюру:
- Это вам, доктор.
- Вообще-то, у нас медицина бесплатная, - напомнила я.
- Пожалуйста, не обижайте… Я считаю, что любой труд должен оплачиваться, а ваши оклады мне известны.
Простота, с которой было сделано предложение, отбивала охоту ломаться.
- Что же, спасибо. Надеюсь, надобности во мне не будет.
- Я тоже надеюсь, доктор.
Звонок в дверь прервал наш разговор. На пороге стояла моя коллега из поликлиники. Мы вежливо раскланялись, и каждая занялась своим делом. Мое казалось маленьким и, уж точно, законченным. Я подумать не могла в ту минуту, что имя, фамилию и адрес этого пациента я запомню на многие годы, может быть, навсегда.
- Чаю сначала попьете или сразу поедете? – встретила меня Воробьева.
- Сначала чай… А что там?
- У девочки шести лет манту увеличена.
- Лена, - проникновенно обратилась я к диспетчеру, - ты спятила? Мы тут причем?
- А они, Евгения Георгиевна, пригрозили, что ребенка на улицу выкинут, если мы не приедем, Марья с ними поговорила и велела брать вызов.
Высказывать свои соображения о тактике Совы не стоило. Любая информация долетала до нее моментально и искаженно, будто стены были начинены дефективными подслушивающими устройствами. Поэтому остаток раздражения, не вместившийся в границы терпения, пришлось послать не по адресу:
- Ладно, только дай мне фельдшера. Чувствую, без милиции не разрулим, пусть все при свидетеле будет…
Пока я полдничала на скорую руку, Воробьева оформила вызов. Кибин ждал в машине и готов был ехать хоть на край света, только бы по прямой. При виде фельдшера, вызванного Леной, на душе потеплело…
Татьяна Сторонина, всегда ухоженная и опрятная, была незаменимым помощником на тяжелых вызовах и интересным собеседником в остальное время. Мы стали хорошими приятельницами почти сразу, несмотря на разницу в положении и возрасте. Гибкость ума позволяла ей плести интриги не хуже, чем делать внутривенные инъекции даже самым маленьким, а уж чувство юмора, по-женски тонкое и стервозное, могло положить на лопатки почти любое хамство.
Лучшей спутницы я не могла и пожелать.
- Здравствуйте, Таня! Вот уж не ожидала вас увидеть сегодня.
Сторонина приветливо помахала мне рукой и, заговорщицки подмигнув, объяснила:
- А я сегодня вместо старшей. У нее гипертония разыгралась.
По лицу ее ясно читалось, что давешняя стычка с Василисой Петровной уже является всеобщим достоянием, я могла только предоставить окружающим решать самим, какие подробности рассказа истинны, а какие придуманы.
- Ну, поехали, очень рада, что с вами…
Так просто уйти не удалось. Заведующая ворвалась на станцию, чуть не прихлопнув дверью в последний момент успевшую увернуться Воробьеву, и накинулась на меня:
- Евгения Георгиевна! – начало не предвещало ничего хорошего, - Вы себя в зеркале видели? Вы же не врач! Вы же…хиппи! Вот вы кто!
Мой отросший «каскад» и правда, немного топорщился, челка закрывала пол-лица, делая взгляд неуловимым, что очень помогало в некоторых случаях, например таких вот.
Согласиться с претензией – значило дать повод для повтора нелепых замечаний, не имеющих отношения к работе, а возражать – еще больше злить Марью, явно накрученную кем-то. Поэтому я просто развернулась и, сквозь завесь волос, вопросительно уставилась на Сову.
- Почему из-за вас я должна выслушивать нотации от главного врача??! – разошлась не на шутку та.
При упоминании Сомитера глаза мои сузились, а мечта извести это бесхребетное нечто, не интересующееся ничем, кроме своего кресла, нарисовала красочную картинку в стиле самых жестоких компьютерных игрушек.
- Какие именно претензии? – лед в голосе, подчеркнувший второе слово фразы, на полградуса остудил кипящую негодованием Марью.
- Вы спите на работе в джинсах! – обвиняющее ткнула в меня пальцем заведующая.
Пауза, в которой я подыскивала ответ, длилась секунды три. Еще две потребовалось, чтобы выбрать подходящую интонацию.
- Вот что, Марья Михайловна. Пожалуйста. Очень вас прошу. В следующий раз посылайте его прямо ко мне. Я ему сама все объясню.
Сторонина тихонько потянула меня за полу жилетки, уводя на улицу.
- Ну, гад, попадись мне… - пообещала я вслух, садясь в кабину, и поспешно добавила, обратив внимание на водителя: - Ой, простите, Савелий, это не вам… Поехали уже.
Когда мы добрались до адреса, тема разговора с главным была найдена, подробности продуманы, определения отточены. Оставалось только дождаться личной встречи.
Находясь все еще во взвинченном состоянии, я не заметила бритоголового парня лет двадцати пяти в спортивном костюме, поджидавшего нас у входа в парадную.
- Это к нам. Налево от лифта, - пробасил он и отконвоировал нас с Таней в квартиру.
Просторное, никогда не ремонтированное помещение на первом этаже дома сто тридцать седьмой серии оказалось густонаселенным. Из одной комнаты раздавалась громкая музыка и разноголосый гогот, с кухни доносился запах жареной картошки и грохот моющейся посуды. Обогнав бабку, неспешно передвигающуюся с помощью костыля по полутемному коридору, я приблизилась к молодой женщине в переднике, под которым круглый живот свидетельствовал о беременности, подходящей к завершению. Русые волосы, волнами рассыпанные по плечам, обрамляли глуповатое равнодушное лицо. Она открыла дверь и мы вчетвером, включая бритоголового, вошли.
В центре большой прокуренной комнаты около полиэтиленовых пакетов, набитых игрушками и тряпьем, сидело худенькое коротко стриженное существо. Тонкие ручки, сцепленные на острых коленках, напряглись, отчего спинка еще больше согнулась, но темные карие глаза, казавшиеся еще больше из-за остренького носика и ниточек губ, смотрели исподлобья недоверчиво и испугано, не в силах оторваться от казенных гостей.
Обтирать джинсами кровати с простынями сомнительной свежести не хотелось. Я приблизилась и присела перед ребенком на корточки.
- Тебя как зовут?
- Надежда, - еле слышно проговорило существо, вставая на ноги и опуская ресницы.
- А вы кто ребенку будете?
Слова адресовались женщине, но парень ответил за нее.
- Никто мы ей. Ее надо проверить…Манту увеличена и вообще….
- А родители где?
- Мать сегодня в больницу с туберкулезом увезли, а сожитель сидит уже год как.
- Откуда вы знаете, что именно с туберкулезом?
- Так он у нее всегда был, а последнюю неделю она с температурой валялась и харкала кровью. Вон, и баночка с мокротой еще под столом стоит.
- Документы на девочку есть?
- Нет. Они с матерью где-то в области прописаны, вроде, в Подпорожье. А тут жили с братом жены, пока он не сел.
- Ну, Надя, давай посмотрю тебя на всякий случай, - предложила я существу, покорно позволившему снять с себя полосатую майку. Происхождение пары синяков на спине я решила не выяснять: все равно правды не найдешь, а криков и взаимных обвинений тут, наверно, и без того хватало. В остальном, девочка оказалась абсолютно здоровой.
Таня, тем временем, набрала номер ближайшего отделения милиции, но разговаривать не стала, передав трубку мне. Представившись, я вкратце обрисовала ситуацию, а когда замолчала, голос на том конце провода, задумчиво растягивая гласные, будто зевая, сообщил:
- Ну… надо инспектора по делам несовершеннолетних… Только она уже ушла сегодня… Даже не знаю… И машины у нас нет.
- Да мы сами к вам сейчас приедем с девочкой, - пообещала я, - Нам от вас сопроводительная бумага нужна на Цимбалина…
Больница имени Цимбалина, по существу давно уже не являлась стационаром в полном смысле этого слова, а служила перевалочным пунктом в детские дома для ребят, оставшихся без опеки, бродяжек, или тех, родителей которых лишали прав.
Наша девочка могла обрести приют на грядущую ночь либо там, либо в отделении милиции, и первый вариант дежурному стражу порядка нравился несравненно больше.
- Ладно, приезжайте, - согласился он.
Оставаться в квартире далее не имело смысла, и мы с Таней и Надей, все так же под присмотром бритоголового, нагруженного теперь пакетами, прошествовали на улицу.
У входа я оглянулась. Будущая мама, за все время не проронившая ни слова, поспешно отвела взгляд и быстро зашептала что-то старухе, так до сих пор не добравшейся до своей кельи.
Ее любопытные сверстницы, греющие у подъезда истосковавшиеся по теплу тела, закутанные в пуховые платки поверх шерстяных кофт, впитывали каждое наше движение, будто дождались последней серии мыльной оперы из жизни современных трущоб.
- Вообще-то, - осведомила я парня, - детям полагаются сопровождающие. Поедете?
- Да, - на автомате ответил тот, судя по мимике, тут же пожалев о согласии, но брать обратно опрометчивое обещание не стал, пошел к припаркованной неподалеку побитой «восьмерке»
Девочка догнала его, взяла за руку. Бритоголовый приостановился, как споткнулся, всей квадратной спиной выражая недоумение, потом продолжил движение.
- Евгения Георгиевна… тихо возмутилась Сторонина.
- Пускай везет до отделения, - не дала я высказаться фельдшеру, открывая дверь «волги».
Менты курили на крыльце, около которого красовался служебный УАЗ и встретили нас смущенно, однако, почувствовав, что в наши планы не входит уличать их в присутствии своего транспорта, расслабились. Замечание «Загорают, бездельники» из уст Татьяны прозвучало благоразумно тихо.
- Привезли мальчика? – поздоровавшись, спросил один, светловолосый коренастый капитан.
- Девочку, - поправила я.
- Ну, подождите минут тридцать, мы инспектора вызвали, скоро приедет.
- Так сопровождающего можно отпустить? – кивнула я в сторону парня, державшего в одной руке пакеты, а в другой крохотную ладошку Нади, жавшейся к привычному человеку.
- Только данные возьмем, - спохватился капитан и, достав из кармана обрывок бумажки стал задавать вопросы.
Наш спутник отвечал без охоты, но и без напряжения, только на вопрос «Кто вы ребенку?» замялся, буркнув:
- Никто.
- Как никто?
- Мать ее у нас жила….
- Сдавал что ли?
- Нет, - замотал головой парень.
- Да, что ты сказки рассказываешь, - устало отмахнулся офицер, но развивать тему не стал, отпустил с миром.
Когда красный жигуль скрылся из глаз, мы пошли коротать время на берег Невы, не спрятанный в гранит, а пологий и зеленый. Сторонина сделала Наде кораблик из запасного ФИБа и, положив в него кусочек черемуховой грозди, отправила в плаванье, но кораблик кренился на правый борт и норовил вернуться к суше – ему не хотелось тонуть.
Я посоветовала сменить игрушку на самолетик, пока никто не кувыркнулся в воду, и дело пошло веселее. Девочка позабыла о своей стеснительности, увлеченно запуская поделку снова и снова.
Прибывший вскоре инспектор – молодая, стройная девушка, чуть старше меня – прервала идиллию.
Проводив взглядом остатки развалившегося кораблика, в окружении белых лепестков отплывавшие к середине черной глади реки, мы вернулись в участок.
Надя теперь вцепилась в Татьяну, от недавнего запала ребенка не осталось и следа. Оббитая листами ДСП душная каморка, в которой мы рядком разместились на коротеньком просиженном диванчике, едва вмещала необходимую мебель. Инспектор протиснулась за стол. Я в очередной раз пересказала суть дела.
- У меня такой случай в первый раз, - пожала плечами девушка, - но бумагу я вам выдам.. Потом разберемся. Как зовут мальчика?
- Это девочка… Надя… - хором уточнили мы со Сторониной и, переглянувшись, умолкли, почему-то чувствуя себя пристыженными. После паузы я добавила:
- Фамилию мы знаем, а вот отчество и адрес прописки выяснить не удалось.
- Ну что же, давайте оформляться, - вздохнула инспектор.
Минут через двадцать мы с документами на руках отбыли, осчастливив обитателей отделения милиции, явно не понимающих к какому классу отнести нашу компанию. Во всяком случае, простились мы радостно, пожелав, напоследок, друг другу никогда не нуждаться в помощи друг друга.
Я пялилась на дорогу, предоставляя подсознанию запоминать мелькавшие за лобовым стеклом картинки, а память подсовывала совсем другие, семилетней давности. В них не хиппи с фонендоскопом, а девочка с косичками сидела за перегородкой в пропахшем бензином салоне, пытаясь подтащить к щели в сломанном окне грудничка, не умевшего даже плакать. О том, что все это было не сном, свидетельствовал только маленький совенок, перекочевавший с лацкана халата Сенчука на мой нагрудный карман.
Изрядно полинявший от многочисленных стирок, он один сохранял свое первоначальное очарование. Вокруг него, как вокруг центра какого-то испорченного компаса, вертелся вектор времени, никак не находя покоя; не хватало еще одной точки и она не замедлила появиться. Пожилая вахтерша, держащаяся за больную поясницу, распахнула тяжелые железные ворота Цимбалинской больницы, и, впустив машину в пустой дворик, с лязгом захлопнула их снова. Мотор «волги» заглох, и наступила тишина.
Нас тут явно не ждали.
Приемник оказался закрыт, охранница пообещала вызвать кого-нибудь, но не особо торопилась. Длиннолапая пятнистая кошка с интересом подошла к Наде, бродившей неподалеку, видимо признав в ней такую же бесприютную душу. Мы с Таней закурили, наслаждаясь безнаказанным бездельем и возможностью размять ноги. Кибин тоже курил, но в стороне, не тревожа нас беломорным дымом, а потом, нырнув в кабину и порывшись в бардачке, потопал в сторону девочки, успевшей облюбовать скамейку на цепях.
Отдых продолжался около четверти часа, потом за окнами на первом этаже началось какое-то движение, и появившийся на улице врач пригласила нас внутрь.
Надя подбежала ко мне вприпрыжку, держа в руке предмет, размером с ладонь.
- Что это у тебя? – спросила я, и добавила, на всякий случай, - Не бойся, не отберу…
- Дядя Савва подарил, - пояснила та, демонстрируя пластмассовую фигурку первобытного охотника с дубинкой наперевес.
- А как похож-то, - озвучила мое удивление Сторонина.
То ли у здешнего персонала выдался спокойный день, то ли мягкость характера к маленьким людям за время работы превратилась в профессиональный прием, но две женщины в белых халатах кое-как скрашивали убогость тесной комнатенки, чем-то похожей на приемную инспектора по делам несовершеннолетних.
- Откуда такого привезли? – поинтересовалась врач – худощавая брюнетка с резкими, как высохшими чертами лица.
- Такую, - устало поправила я, - Надя.
Коллега многозначительно посмотрела на свою помощницу – дородную пожилую тетушку, возраст которой можно было предположить только по пепельной косе, аккуратно венчающей гордую голову:
- Клавдия Матвеевна, посмотрите, будьте добры...
Медсестра неторопливо подошла к ежившейся девочке, погладила короткий ежик волос, пригляделась, потом кивнула спокойно и, как будто разговор шел о квитанции за телефон, сообщила, заставив меня покраснеть за свою недогадливость:
- Ну да, не зря стригли, вошки есть… Пойдем, Надежда, сначала на обработку… Да ты не бойся. Подруг себе найдешь, я познакомлю.
Грудной голос звучал монотонно, плавно, завораживал, и девочка пошла за его обладательницей, как под гипнозом.
- Печать вам нужна? – спросила врач.
- Да, вот тут, пожалуйста, - подсунула Татьяна исписанный ФИБ, - Вещи ее в пакетах, только документов нет.
- Разберемся, - успокоила нас женщина.