Утром мне позвонил Илюша. Голос звучал глухо, по-чужому.
- Ты можешь перезвонить мне?
Я перезвонила.
- У меня случилось несчастье. Умерла Таня.
Телевизор мешал, врезался в разговор непрерывным треской чужой речи. В такие моменты вспоминаешь: это чужая речь, была чужой и чужой осталась. Я не догадалась выключить его, и он тараторил на своем языке про свою жизнь, мешая мне понять что-то из моей.
- Когда?
- В воскресенье.
- От чего?
- Передозировка наркотика.
- Почему Таня? – спросила я глупо. Таня, бывшая жена Илюши, не была наркоманкой. Наркоманкой была Лиза, его теперешняя жена.
Илюша не отвечал. Илюша всегда курил, разговаривая по телефону. К длинным паузам в разговоре, когда он глубоко затягивался, я привыкла. Сейчас Илюша, очевидно, затягивался сигаретой. Или он плакал.
- Ты знал, что она тоже начала принимать наркотики?
- Знал. Она звонила мне последнее время, плакала, просила помочь.
- А ты?
- Лиза тоже звонила, тоже плакала. Я сказал Лизе: приезжай. Она приехала.
Илюша снова затянулся.
- Лиза приехала, и теперь она здесь. А Таня осталась в Москве и умерла.
- Лиза знает?
- Знает.
- Ты понимаешь, что теперь она на очереди?
- Понимаю.
- И что ты теперь будешь делать?
- Ничего не могу больше. С Лизой я жить не буду. Устал я.
- Она знает это?
- Знает. Она сейчас рядом сидит. Не могу больше.
Я выключила телевизор на полуфразе. Он погас медленно. Электрический шорох смел остатки бледного света с экрана, как мягкая щетка сметает пыль с полированного дерева. Аннушка сидела на обычном своем месте, в кресле у окна.
- Ты слышала?
Аннушка оторвалась от журнала и подняла глаза. Я испугалась: мне показалось, это мои глаза смотрят на меня.
- Слышала. Сколько ей было лет?
- Двадцать три.
Аннушка сложила страницы тщательно, ровно. Журнал был старый, трепанный. Аннушка закрыла его ровно, подпихнув вылезающие страницы внутрь, разгладила обложку. Я испугалась ее рук: мне показалось, это мои руки. Аннушка тоже посмотрела на руки и, заметив пятнышко краски на ногте, начала счищать его. Нет, это не могли быть мои руки. Я не пишу картин. Самое большое, я пишу книги. Картин я не пишу. На моих руках не может быть краски. Аннушка провела пальцем по подлокотнику кресла и, вздохнув, сказала, вставая:
- Ну и пыли у тебя.
На полированной поверхности остался след, проведенный пальцем. Если я сотру пыль, он исчезнет. Если нет, исчезнет все равно, покроется новым мельчайшим пухом, цветочной пыльцой, ворсом от зеленых гардин над окном, тонким песком.
- Правильно, подруга, - усмехнулась Аннушка. – Это все ни к чему. И так, и так от нас ничего не останется.
***
Лето плачет - где я?
Нет меня.
По разливам вея
дотемна,
синий ветер лижет
лунный свет.
Далеко ли, ближе -
пепла нет.
Все вода проточная
унесла.
Только пыль цветочная
от весла.
По воде под месяцем
голубым.
То ль туманы светятся,
то ли дым.
То ль звезда по небу и -
в лунный свет.
А меня как не было,
так и нет.