Она сидела на кровати, укрыв ноги одеялом и считала деньги. Деньги находились в кон-вертах или в небольших пакетиках. В некоторых конвертах лежали поздравительные открытки, в основном белоснежные с изображением розочек и двух золотистых переплетенных колец. Бело-снежную чистоту открыток немного портили слова с пожеланиями и поздравлениями, но слов она не читала, она вынимала деньги из конвертов, бросая открытки с конвертами на пол, на ко-тором лежали предметы ее туалета, те предметы, которые принято называть интимными. Это он вчера ночью сры¬вал их с нее в порыве страсти...
Он лежал прикрытый до пояса тем же самым одеялом и смотрел на не, вернее на её оголнную спину. Ему казалось, что совершеннее этой спины нет ничего на свете: тонкий хребет с мило выступающими позвонками, а вокруг него нежная девичья кожа, испускающая такой умопомрачительный запах? Хрупкие изящные плечики с ниспадающими на них золотистыми завитками нежнейших, тончайших волос которые ему так нравиться перебирать, теребить рука-ми...
Плечики немного вздрагивали, когда в очередной раз она сбрасывала конверт на пол, а завитки волос, колыхнувшись, замирали, как от легкого порыва ветра. Когда содержимое кон-верта ее не удовлетворяло, то нежнейшие плечики резко дергались вверх а ма¬ленькие тонкие лопатки выступали как два маленьких крылышка.
- Тоже мне дали, сожрали, небось, в три раза больше, - ее нежный, слегка хрипловатый голос возмущался, возмущались завитки, лопатки, плечики.
Но всегда неподвижной была тонкая талия и тоненькое углубление под тоненьким хреб-том. На этом углублении застыл его взгляд. Запахи кожи, переливы маленьких завитков волос, постоянно вздрагивающих от недовольства и это тоненькое продолжение позвоночника, мягко тонущее в по¬лутонах постели, наполняли все тело его нежностью, желанием, страстью. С вче-рашнего вечера все это его. Теперь не нужно прятаться, не нуж¬но томиться в ожидании и боятся отказа - теперь это его жена, он, что естественно, ее муж. Он поднял свое туловище и нежно об-нял ее за плечи, еле ощутимо касаясь губами кожи, рук, маленьких позвонков, тонких вздраги-вающих завитков...
- Отстань, - резко передернула плечами она, как-будто пытаясь отбро¬сить его руки очень далеко, - ну, хватит...
Её маленькие детские пальчики с неумело обработанными ногтями, перебирали купюры, сортировали их. Деньги национальной валюты она отбирала по номиналу и небрежно складыва-ла слева, прямо на его ноги прик¬рытые белым одеялом. А зеленоватые американские доллары, которых было значительно меньше, подолгу задерживала в руках, пробуя подушечками пальцев выпуклости на них, как будто проверяя на подлинность, рассматривая в свете утренних лучей солнца, еле пробивающихся сквозь занавески, не забывая при этом комментировать подсчитан-ное, увиденное:
- Тоже мне дали - потертые и восемьдесят пятого года, такие уже в обменных пунктах не берут и это тот, который назывался твоим дядей, жлоб какой-то.
- Наташ, ну брось. Наташ, да ну эти деньги - куда они денутся, - шептал он опять обнимая ее за плечи, целуя ее волосы.
Она недовольно вздрагивала всем телом, увёртываясь от его ласк, не переставая мыслен-но что-то считать, шевеля детскими пухлыми губами. Эти шевелящиеся губы привели его в пол-ное неистовство. Он немного усилил давление своих ласк, развернув ее к себе и впился в эти шевелящиеся губы, не давая им говорить что-то недовольное, что она пыталась сказать мимикой лица, глаз. Он целовал ее с остервенением голодного любовника, он ласкал ее с жадностью не видевшего несколько лет женщина страстного ловеласа, он утолял жажду своей страсти, сдер-живаемой долгим ухаживанием и свадебными приготовлениями...
- Ну вот, все разбросал, - чуть не заплакала она, увидев разбросанные на полу купюры, ее взгляд задержался на своей потной ладошке, в которой была зажата та самая стодолларовая по-тертая купюра и крупная слеза покатилась по ее розовой, почти детской щеке, - совсем помя-лась, кто ее сейчас возьмет.
Он лежал на спине, ему было жарко и не понятно при чем здесь эти деньги - ведь сегодня такой день.
- Наташ, брось эти бумажки, я тебе заработаю ещё, ну что ты плачешь из какой-то дерь-мовой сотни.
Он сел возле нее. Он слизывал мелкие слезинки, целовал ее шею, груди, живот. Она ле-жала, не сопротивляясь и не реагируя на его поцелуи. Ей было жалко и не купюры - ей было жалко себя... Почему он так грубо взял ее сейчас, почему разбросал деньги, которые она так аккуратно сложила и сосчитала, почему он так небрежно говорит о испорченной банкноте.
“Ему хорошо - он из обеспеченной семьи, он живет в городе, у них машина, дача, он учится в институте, а у меня... - думала она о себе и вспоминала, как приехала поступать, как сдала сразу первый экзамен на двойку, но ехать домой не хотела, - что там делать, в селе...” А дома у нее осталась мать, вечно пьяный отец, вредная сестра, которая всегда рассказывала мате-ри, когда она прогуливала уроки или когда что-нибудь рвала из одежды. Мать, уроки и учёба дочери в школе, мало интересовали, если интересовали вообще, но испорченные вещи - то было срод¬ни мировому катаклизму. Любой предмет одежды давался матери, а значит и дочерям с тру-дом - ведь в колхозе много не заработаешь, да еще и отец почти все пропивал. Но куда одеваться да прихорашиваться: в клубе были танцы, но мальчишки приходили туда обычно пьяные и лишь бы подраться. Кино уж давно не завозили, а если и привозили какой-нибудь фильм с тресками, к которым добавлялся звук сопровождения, разрывы ленты и похотливо-грубые замечания парней, таким образом, привлекавших к себе внимание.
А над кроватью у Наташи были наклеены фотографии разных артистов мужчин. “Вот это мужчины, - с замиранием сердца смотрела она на фотографии, - я бы таких полюбила бы всю жизнь...” И Наташа влюблялась. Поначалу она долго любила Алена Делона, его многие любили, а затем она влюблялась в очередного положительного героя, начавших свою победную эпопею, телевизионных сериалов. “Ах, какие костюмы, какие прически, - она завидовала тем женщинам и тем мужчинам, завидовал тайком, без злобы, сопутствующей всякую зависть. И она ненавиде-ла свою жизнь”...
По окончанию школы она решила поступить в какое-нибудь учебное заведение, скорее всего не с целью получить образование, профессию, а чтобы заиметь возможность попасть в город и никогда не возвращаться в село. Пропалывая огород неудобной и тяжелой сапой, давая есть скотине, убирая в хате, с болью и щемящим чувством в груди смотрела она на свои грязные руки, на трескающуюся кожу ног. А затем ей хотелось быть как те - “в кино”... Она старалась делать при¬чески, как в Алексис, перешивала свой гардероб, подкрашивала глаза, губы. А перед ней лежали учебники, которые нужно было читать, но не могла она этого делать. В школе их не учили работать, не учили учиться. Чему их учили в
школе? Наверное ничему может стараться получить положительную отмет¬ку, хотя тройки ста-вили и так.
В техникум она не поступила, а в технический лицей, или по-старому ПТУ, её уже не брали так набор уже кончился и она реши¬ла найти себе работу. Попробуйте найти работу когда у вас нет никакой специальности, а кругом стоят предприятия. Она читала газеты, читала о том что приглашаются девушки на работу массажистками и на работу “без комплексов”. Что это такое она не знала точно, но догадывалась, что это то, что “плохо”, это то, что “разврат”. Она боялась ЭТОГО, она не хотела “просто так” - она знала, что ЭТО бывает только, когда есть лю-бовь и, как каждая нормальная женщина, жаждала этой любви...
Она устроилась санитаркой на полторы ставки в больницу, умно посчитав, что “там мож-но будет питаться за бесплатно” и что “как-то решиться вопрос с жильем”. Отчасти она была права: питаться можно было и не плохо за счет больных, у которых, как известно плохой аппе-тит; да и с жильем вопрос или вернее с ночлегом как-то решился - ей временно разрешили жить в сестринской. Женщины, работавшие санитарками, медсестрами, начали сразу искать ей жени-ха - женщины всегда стремятся помочь друг другу устроиться в жизни, конечно, если их жизнь более или менее устроена. Но она мечтала о любви. И она влюбилась, как это часто случается в лечебных заведениях, в пациента, за которым ухаживала.
Его привезли к ним “Скорая” с пиротонитом, попроще, с аппендицитом. Ему срочно де-лали операцию. Он был красив, как тот артист, фотография которого она приклеила над столи-ком в своей комнате дома: у него было такое же красивое мускулистое тело, такие же густые черные волосы и такие же голубые глаза. А как он улыбался, когда выздоровел. А потом он при-гласил ее к себе домой, родителей не было - они уехали на дачу. И они пили “Шампанское”, за-кусывая шоколадными конфетами... Он прижимался к ней все ближе и ближе, шепча ласковые слова. И вдруг неожиданно повалил ее на кровать, поспешно пытаясь раздеть. Нет, что вы - она ему не далась. Он долго извинялся, говорил, что любит и сде¬лал предложение. А она молчала. Она не знала что ответить. После того, как он пытался ее, то что называется, “взять силой”, чув-ства к нему испарились вмиг - это уже был не герой ее грез. Она молчала и думала о том, что ей не охота возвращаться в сестринскую, не охота выслушивать вечные причитания больных, пону-кания старшой медсестры...
Она молчала, а он говорил. Его горячее дыхание и липкие потные руки были ей не при-ятны, но где-то внутри себя она уже давно решила выйти замуж “за городского” только бы он нашелся, только бы он предложил... И откуда берётся женский артистизм с помощью которого женщина способна зав¬лечь того, кого она хочет? Это, конечно, загадка, которую будет разгады-вать еще не одно поколение человековедов. Она стала для него самой прекрасной, умной, же-ланной и он считал, что она единственная, кто его понимает, кто ценит его, и поэтому она луч-ше всех...
Будущей свекрови будущая невестка не понравилась, а когда это было такое, чтобы не-вестки нравились свекрови особенно если сын у нее единственный. Но сын был неумолим. Све-кор же был как-то безразличен к выбору своего отпрыска, отметив, что не плохо было бы снача-ла закончить институт, ведь учиться осталось всего год. Кстати, семья жениха была не очень состоятельной, даже по критериям прошлого, советского времени: квартира двухкомнатная с маленькой кухней и узким коридором; дача в шесть соток и деревянный домик в котором можно было укрыться только от ветра; да и машина - старенький “Москвич”, постоянно требующая ремонта. Отец жениха работал заведующим гаражами исполкома, а мать - библиотекарем.
Жених - Саша, был студентом пединститута, факультет физвоспитания. Когда-то он за-нимался спортом и даже имел первый спортивный разряд по гимнастике и акробатике. Только кому она нужна эта гимнастика и акробатика сейчас. Саша доучивался или, как он шутил, “до-мучивался”, зная, что врядли когда-нибудь будет работать по специальности - в школах не пла-тили, а если и платили то настолько мало, что прокормить себя было не возможно, не го¬воря о семье. Наверное, поэтому Саша в последнее время начал усиленно заниматься карате или ушу, а может это было дзюдо - разницы принципиальной не было - Саша учился профессионально драться, надеясь на высокооплачиваемую работу телохранителя у какого-нибудь “крутого”. Так уж получилось, что в новоявленной семье ни муж ни жена не были финансово состоятельны и независимы потому, что в больнице тоже не пла¬тили - это было время, когда никому не платили и все должны были “крутиться”. Что под этим подразумевалось каждый понимал по-своему.
Деньги, полученные на свадьбу, были единственным капиталом молодо¬женов...
...Наташа разгладила на ладони измятую стодолларовую банкноту.
- Ее можно погладить утюгом, я видела у нас в больнице так делал один пациент, ему нужно было заплатить врачу за операцию, - рассуждала она, шморгая для убедительности носом и вытирая остатки слез, она даже засмеялась вспомнив, - представляешь, он прятал их в специ-альный карманчик в трусах.
Потом она встала с постели и начала собирать разбросанные деньги, он также вскочил и начал ей помогать или делать вид, что помогает. В действительности ему нравилось смотреть на ее наготу, он впервые видел ее обнаженной в дневном свете. Он старался касаться ее ягодиц, ног, чувствуя при этом приближение новой волны вожделения. Когда она собрала все деньги, он легко поднял ее на руки и опять начал страстно и одновременно нежно целовать лицо, глаза, волосы.
- Отстань, - Наташа пыталась освободиться от его сильных объятий.
Он бережно опустил ее на кровать, пытаясь укрыть одеялом.
- Наташ, Наташенька, ты что обиделась, ну не надо крошка моя, - ласково ворковал он, чувствуя вину свою, не зная за что.
- Я не крошка твоя - я своя, - нейтральным голосом сообщила она миру некую истину, усаживаясь поудобнее на кровати, заворачивая ноги одеялом и начиная распределять их “сва-дебные” деньги, - жить мы будем отдельно, снимем квартиру, - и отложила в сторону зеленова-тую купюру. - Квартиру снимем на три месяца, - добавила еще одну купюру, - потом ты должен заработать еще. Посуду и постель возмём у родителей и некото¬рые продукты на первое время.
Она замолчала и молча начала складывать на кучки деньги. Он прижался к ней всем те-лом, положив голову ей на плечо и наблюдал за движением ее рук, губ... груди. Губы, шея и ма-ленькие полушария с темными сосками - это всё, что интересовало его в этот момент времени. А она считала.
- У тебя кожаная куртка есть - нужно купить мне, - и она отодвинула одну кучку в сторо-ну, - мне еще нужны сапоги, туфли, джинсы, - кучки купюр сдвигались в сторону и вот они за-кончились, она огорчённо вздохнула...
- А мне нужна только ты, - он опять попытался повалить ее на кровать.
- Это всегда успеется и для этого ума не надо, - резким толчком плеча она попыталась охладить его пыл, - деньги зарабатывать для семьи - вот где нужен ум.
-Наташ, давай не сегодня - ведь у нас сегодня первый день.
- Будет и второй и третий, а кушать хочется всегда, давай вставай - пора уже.
И она встала первой, чувствуя безграничную власть своего обнаженного тела над этим уверенным в себе красавцем. Он действительно был в сос¬тоянии неописуемого восторга, жела-ния, страсти, когда смотрел на ее обнаженную девичью фигуру. Ему казалось, что для нее он сделает все и даже больше чем мог придумать.
1.
- Саша, сыночек, послушай маму...
- Ну чего тебе, мам, ну что опять не так? Скажи, можем мы жить своим умом?
- Своим умом за наши деньги.
- Я же сказал, что в долг. Понимаешь, в долг. Отдам, не все сразу, но отдам - он уже на-чинал злиться.
-Не в деньгах дело, сыночек, мы с папой их с собой не заберем, но нам хочется, чтобы все было лучше, а вы опять все тратите не понятно куда, ведь у нас больше ничего нет, ведь все наши накопления пропали.
- Все, мам, все одолжу еще и отдам вам в первую очередь, - сын ушел громко хлопнув дверью.
Мать заплакала. К ней подошел муж, который молча слушал весь этот разговор, обнял ее за плечи.
- Не плачь Нелли, не надо, всеравно, пока все не высосут - не отстанут.
- И где он ее откопал такую - все деньги на шмотки себе, хоть что-нибудь для семьи или для него. Ведь нищая пришла, оборванная вся, ведь все за наш счет. Я все свое золото продала, - пожилая полная жен¬щина изливала свои обиды мужу.
- Пусть живут, как хотят, у них своя голова на плечах, не расстраивайся, Нелли, у тебя же сердце.
- Коля, Коля, и зачем тогда я сделала аборт, было бы двое - было бы легче.
- Нелли, перестань. Что было то было, значит не судьба.
Родители сели на диван, муж гладил жену по седеющим волосам, по плечам и вспоми-нал, как радовались они первенцу, как им было тяжело жить, скитаясь по чужим углам, как все время они желали наладить свою жизнь и в угоду этого “налаживания” не заводили другого ре-бенка, а потом уже было поздно... Жена плакать перестала ее неподвижные глаза смотрели в угол комнаты, хотя там ничего не было.
- Ох, изведет она его, чувствует мое сердце, - сказала она тихо, прижимаясь к мужу...
2.
- Так что, предки дали что-нибудь? - это были первые слова с которыми, молодая жена встретила своего молодого мужа после совместного двух недельного проживания.
- У них уже ничего нет, - обреченно или уставше ответил муж.
Саша изменился за эти две недели: осунулся, похудел, под глазами у него появились маленькие жесткие морщинки, на лбу прямая неподвижная складка. Он медленно начал снимать куртку, кроссовки.
- Можно продать машину или дачный участок, - жена недоумевающе передернула пле-чами, - ради единственного сыночка можна и раскошелить¬ся.
- Наташа, перестань, тебе все мало - за две недели почти две тысячи в трубу, люди за эти деньги припеваючи год живут.
- Ты что это, Саш, укорять вздумал, ты что это хочешь, чтобы я как бычка ходила, ты что это - кто мне обещал, кто упрашивал... - В ее глазах заблестели слезы, она знала, что он этого не терпит.
- Наташ, ну, Наташ, перестань, что ты, - найду я деньги, - он обнял жену, начал гладить ее испорченные химической завивкой, волосы, оголенные плечи, целуя в заплаканные глаза, сухие губы, в шею, раскрывая розовый махро¬вый халат и опускаясь все ниже.
- Вот на это вы, мужчины, все мастаки, - говорила она, но сопротивления не оказывала.
- Завтра поговорю с ребятами, будут деньги, - как бы отвечал ей он, не прерывая серию своих поцелуев и достигнувнув ее тонких белых труси¬ков, добавил, - ребята машины гоняют и давно уже мне предлагали, им нужен борец...
3.
... - Клиент заказал БээМВуху, темно-серый металлик, у нас уже есть навод¬ка, так что тебе, Саня, повезло - парочку сотен сегодня отхватишь, - крепкий, коротко стриженный парень похлопал Сашу по плечу. - Небось жёнушка молодая тянет?
- Да ну ее, прорва какая-то, - подыгрывая своему “работодателю”, но искренне о чем-то сожалея, выдохнул Саша и поинтересовался, - Чех, а что нужно делать?
- Да ничего, Саня, ничего - работа по специальности, будешь блокировать лоха.
- Кто это и как его блокировать?
- Блокировать, чтобы не мешал работать, но это врядли будет - мы, обычно, до этого не допускаем. Но, если прийдётся, то нужно работать чисто как ниньзя в кино, чтобы не заметил и не стуканул.
Саша знал, что Дима по прозвищу Чех занимается угоном и перегоном престижных ав-томобилей и он знал, что это называется преступлением, но многое, что называлось преступле-нием, совершалось ежедневно на его глазах и было не наказуемо. Он видел, как панибратски разговаривает Чех с милиционерами, как открыто разъезжает в украденных машинах, как еже-дневно тратит такие суммы денег, как и его жена, даже побольше. Последнее отбрасывало вся-кие страхи и сомнения. Деньги, деньги для Наташки - вот что было сейчас важно. Он смотрел на довольное лицо Чеха, видел, что тот что-то говорит, но он ничего не слышал - он ощущал ее горячее тело, пянящие запахи страсти излучаемые им, ее руки обвивающие его двумя страстны-ми лианами и он опять хотел к ней...
- ...Ничего сложного, Саня, я видел как ты работаешь - главное ни какой дури типа совес-ти и морали - эти ребята деньги не зарабатывают, а забирают их у нас с тобой, так что мы зани-маемся перераспределением, то есть, устанавливаем справедливость. Христос учил делиться, а они не делятся. Креста на них нет, - Чех засмеялся, - вот мы и совершаем богоугодное дело...
4.
Саша “работал” еще с двумя ребятами с бригады Чеха. Самого Чеха с ними не было, он отрабатывал прикрытие - отвечал за задержку прибы¬тия милиции на случай срабатывания сиг-нализации и вызова опергруппы. Одного из парней Саня знал - он учился на одном с ним фа-культете, но на первом курсе и представился короткой кличкой “Бевз”. Кличка другого была “Дорик”. Бевз был крепким молодым парнем, который занимался борьбой и был чемпионом института, а значит и города, в своем весе. А вот Дорик, по классификации Саши был хиляком и каким-то странным: сутулый, худой, с шаркающей походкой и с уродующим лицо громадным шрамом, прохо¬дившем через нос и как-будто делящим лицо на две разные части, одна из кото-рых вечно криво улыбалась другая настороженно молчала. Такое лицо сразу привлекало внима-ние и не смотреть на него было не возможно. Дорик, по всей видимости, знал эту особенность своего лица, поэтому голову всегда наклоненял сильно вниз и когда он разговаривал с кем-то то старался спрятать свое лицо в тень или разворачивал в сторону от собеседника. Поэтому Дорик не любил разговаривать и бросал реплики коротко, куда-то в сторону от людей. Но он был стар-шим в этой группе.
Саше показали подъезд дома из которого может выбежать хозяин автомобиля, его фото-графию.
- Делай что хочешь, но он никого не должен видеть и желательно не шуметь, - приказал Дорик Саше и тот, повинуясь, пошел к подъезду.
Подъезды домов уже давно не освещались тем более, что наступало время “планового” отключения микрорайона на время которого и была запланирована операция.
Через некоторое время квартал внезапно погрузился в темноту - электричество отключи-ли. Саше сразу стало холодно и неуютно, он начал вглядываться в темноту, стараясь увидеть гараж и тех, кого должен был прикрывать. Было очень темно, сильные порывы ветра, не заме-чаемые раньше, как-будто обрадовавшись безнаказанности темноты, злобно бросали ветки де-ревьев о крыши гаражей и те отвечали звоном металла. Саше чудилось, что он слышит, как взламы¬вают замок, как стараются завести двигатель ворованного автомобиля. Было страшнова-то, ему показалось, что сработала сигнализация и сейчас с минуты на минуту появятся мили-ционеры с автоматами и в бронежилетах, таких как он видел разъезжающих по городу в черных джипах. Чтобы отогнать неуют холода и холод страха, он мысленно перенесся к ней, к Наташке. И опять он явственно ощутил ее такое желанное тело. От таких мыслей ему стало жарко...
Из забытья его вывел сильный толчок выбегающего громадного мужчины с винчесте-ром в руках.
“Это он, - что-то крикнуло внутри него и на некоторое время Саша оцепенел, взгляд его вцепился в конец ствола, который даже при отсут¬ствии света, казалось, блестел черной воронен-ной сталью”.
-Т-ты! - ему хотелось крикнуть Саше, но крика не получилось.
И тут сработало подсознание спортсмена, долго готовившегося к решающей схватке. Несколькими пряжками он догнал быстро бегущего мужчину с винчестером. Тот, ощущая опас-ность, развернулся, направляя в Сашу ствол ружья, одновременно передергивая затвор. Саша в движении выпрыгнул вверх, резким ударом ноги отбил ствол в сторону. Как только опорная нога коснулась земли, он резким ударом кулака в солнечное сплетение заставил мужчину оста-новиться и потерять ориентировку из-за сбоя в дыхании. Два молниеносных удара в переносицу и по горлу лишили громадное тело чувств.
Саша остановился и посмотрел на тело лежащее перед ним. Ему нужно было быстро бе-жать от места стычки и он жаждал этого, но какое-то не понятное чувство останавливало его - ему вдруг захотелось помочь этому невинно пострадавшему мужчине. Он наклонился к лицу поверженного и два раза легко хлопнул ладонью по щекам как бы стараясь убедиться в том, что человек жив. Тот застонал. Саша начал приподниматься на неожиданно отяжелевших ногах. Вдруг он почувствовал захват сзади за шею - кто-то пытался остановить его. Тренированным движением Саша сделал ложный выпад, перехватывая руку нападавшего, инстинктивно отме-тив, что противник очень слаб физически, затем сильным ударом локтя в живот нападавшему сбил тому дыхание и произвел бросок, готовясь нанести сокрушающий удар кулаком в голову...
Рука, занесенная для удара застыла на месте - перед ним лежала женщина в её широко раскрытых глазах он видел ужас. Во время броска ее халат расстегнулся и перед ним лежала почти обнажённая, испуганная женщина... Ударить ее он не мог.
В это время из гаража выехала машина. Как договаривались раньше, его не ждали, чтобы в случай чего “не засыпать лишнего”. Он быстро вскочил на ноги, развернулся и побежал в ус-ловленное место, где его ждал в другой машине Чех. Он вскочил в машину и они быстро поеха-ли от места ограбления. Сашу трясла мелкая дрожь и одновременно ему было жарко. Возбужде-ние от схватки, страх перед чем-то грозным, надвигающимся неотвратимо, перед неизвестно-стью тормозил все рефлексы. С большим трудом он немного восстановил душевное равновесие.
- Сработала сигнализация, она внутри у него была и выведена на кварти¬ру, - первое, что скороговоркой выпалил Саша, хотя Чех ни о чем не испрашивал.
- А ты, Синек, зря бабу пожалел, - теперь, чуть что она тебя завалит? -зло цедил сквозь зубы Чех.
“Он все видел, он следил, - понял Саша”.
5.
Ночью он не мог уснуть, вставал с постели, пил какое-то вино, стоявшее в холодильнике, искал какое-нибудь снотворное, но ничего не было.
- Ни хрена нет, только противозачаточные, - швырнул он не пол пакетики с таблетками, - только противозачаточные, стерва. Она детей не хочет, от меня не хочет...
Он посмотрел на кровать - она спала. Когда он пришел она даже не проснулась лишь что-то недовольное пробормотала сквозь сон, когда он по¬пытался к ней прижаться - ему хотело ощу-тить жалость, жалость, как понимание. Ему казалось, что в темной комнате он один, а в постели лежит мертвое тело. Он начал внимательно всматриваться в её черты. “Ничего особенного, - подумал он, - что я ней нашел?” В очередной раз покрашенные волосы в бес¬порядке разбросаны по подушке, ее, раньше так влекущий рот, был открыт и с краю губ скопилась слюна, на щеке грязным мазком виднелись остатки макияжа.
“Вот стерва, - он начинал ощущать, вроде бы беспричинный, прилив негодования, зло-сти, ища ему оправдание, - зачем она постоянно краситься, зачем... - Он посмотрел на брошен-ный новый пеньюар, - Зачем все это она по¬купает, зачем ей все это...”
Он подошел к кровати, втянул воздух ноздрями. И опять эти умопомрачительные запахи. Он острожно начал отворачивать одеяло и увидел малень¬кий крепкий сосок. Она проснулась и недовольно опять натянула на се¬бя одеяло, развернувшись к нему спиной. Он увидел ее упругие ягодицы, обтянуты одеялом.
“Это все из-за нее, а ей всеравно... - болью в голове отозвалась мысль”.
Злость и жестокая страсть на какое-то мгновение затмили все чувства, мысли. Он резко сбросил одеяло, сорвал с нее ночную рубашку и всем телом навалился на это такое желанное, сопротивляющееся тело.
Она что-то кричала, плакала, сквозь слезы просила оставить ее в покое. А затем она от-чётливо и злобно выкрикнула:
- Пошел вот отсюда, скатина!
Это он услышал. Вспышка ненависти пронзила все его естество, в буйстве не контроли-руемых чувств ощущаемых в пик сладострастия он закричал:
-Это я скотина?! Это я должен идти отсюда?! Здесь все мое! Это ты пошла вот отсюда!
Он сильным и резким ударом сломал ей нос...
6.
Его нашли очень быстро. И было следствие и был суд. Он взял все на себя, сказав, что продал машину какому-то кавказцу и куда тот уехал не знает. Он знал, что ему нельзя говорить правду иначе его убьют. И осудили его по нескольким статьям, включая и 206-ю за “злостное хулиганство, навлекшее потерю трудоспособности гражданки Ремизовой...”
Еще сидя в СИЗО другой суд - гражданский, развёл его с этой самой гражданкой Реми-зовой...
В зале суда сидела мать, она была вся в черном, на фоне ее черного платья выделялись совершенно седые волосы. Рядом с матерью всегда рядом находился отец.
Гражданка Ремизова выступала лишь в качестве свидетеля, потерпевше¬го свидетеля...
* * *
P.S. Прошло четыре года. Саша был освобожден по амнистии и сразу был вовлечен в группировку промышляющей незаконным сбытом наркотиков. Поговаривали, что амнистию ему “организовали” главари преступного мира в “благодарность” за верность воровскому товарище-ству. Наташа вернулась к нему. За деньги воровского общака они съездили на юг, к Черному морю. Теперь они живут по соседству со мной в доме бабушки Наташи. Родители Саши тяжело болеют. Саша все время в разъездах “по делам”. Наташа любит ходить по рынку и покупать де-шевые, но яркие вещи. Детей у них по-прежднему нет...