Хмурый осенний день, холодный ветер, недовольно ворчащий муж и в недоумении пожимающий плечами приятель. По короткому звонку подруги (пара фраз с невнятной просьбой о встрече) затеяла я эту нелепую субботнюю вылазку в никуда, не зная толком, зачем везу через весь Петербург уставших за рабочую неделю мужчин. И чувствую себя виноватой, а ещё и не совсем здоровой, замерзающей в промозглой взвеси серого ноябрьского полдня.
Вестибюль станции метро «Крестовский остров» — первый пункт назначения в нашем сегодняшнем путешествии, если, конечно, я правильно поняла подругу. Навстречу нам спешит Ольга. На мраморной скамье зала расположились в ожидании дамы, чьи знакомые лица расцвели улыбками. Слава Богу! Значит, всё в порядке, и я ничего не напутала. На душе стало легче. Мужчины атаковали Ольгу вопросами, получили объяснения, в итоге лица нашей троицы повеселели. О, вот ещё приятная неожиданность — из крохотной щели меж плотно сбитого стада тяжёлых туч выплеснулось солнечное сияние. Хороший знак. «Это к добру», — пронеслась в голове радостная мысль, но я тот час одернула себя, укорив за глупое суеверие.
Пробил, так сказать, назначенный час. Ждём. Никого. А ждём мы руководящих господ, которые, собственно, и доставят нас в нужное место. Прогулялись вокруг станции, не удаляясь от стеклянных стен и не выпуская из виду выход с эскалаторов. Солнышко застеснялось и втянуло лучики за стену туч. Похоже, стало ещё холоднее. Пришлось вернуться в вестибюль, поговорить о погоде, то есть высказать всё, что мы о ней, препротивной, думаем, и снова приняться за терпеливое ожидание. Ждём, крутим головами (а вдруг подъедут на машине?), надеемся… Десять минут, пятнадцать, двадцать… Головы устали, носы повисли, губы обиженно (а у кого и возмущённо) сжались в дрожащую скобку. «Поехали домой», — то и дело советуют мужчины. По-прежнему никого. Отбрасываем, за их абсурдность, какие бы то ни было надежды, и решаемся, наконец, идти в никуда. Опять в никуда и снова непонятно зачем.
От пронизывающего ветра не спасают ни пальто, ни любимый шерстяной палантин. Я с трудом сдерживаю дрожь и с тревогой поглядываю на чёрные тучи — ох, только бы не дождь! Ну, вот и Центральный парк. На входе получаем ещё один удар судьбы: о нас не сообщили, о нас никто не знает, нас не ждут, нас не пропустят. «Я же говорил: поехали домой!» — сердито сжимает мой локоть муж. Но… Ольга грудью пробивает дорогу нашей отчаявшейся компании, и мы растерянно бредём по раскисшим дорожкам и мокрым, заляпанным чёрной грязью листьям. Холод становится нестерпимым. Да и положение наше тоже кажется таковым.
Поле перед Елагиным дворцом пугает безысходной открытостью всем ветрам. Этот последний рубеж кажется мне непреодолимым, но я покорно продолжаю плестись в никуда, бессильно повиснув на руке мужа. Со стены выставочного павильона издевательски надменно взирает на нас, слабых, недостойных смертных, полуобнажённая Латона. Беломраморная богиня лета так явно презирает наши хмурые, синие от холода лица, что нарочито возводит очи горе при нашем приближении, словно молит всемогущего Зевса избавить её от подобного жалкого зрелища.
— Ой-ёй! — удивлённо пискнула какая-то дама. (А, быть может, то была я?)
— Ну вот! — торжествующе выбросила руку Ольга, указывая на вход в Елагин дворец.
Нашу измученную компанию встречала столь долго и безуспешно ожидаемая нами в метро Ирина Васильевна. Едва сумев вымолвить застывшими губами приветствие, мы ринулись в тепло помещения.
— Татьяна Павловна, — представили нам «женщину в белом»; она ведёт нас вниз по лестнице в гардероб и далее в глубину подвального помещения дворца.
Середина длинной комнаты уставлена вешалками с фрачными парами.
— Мужчины направо, женщины налево, — произносит сакраментальную фразу изящная девушка, одетая в мужской костюм (необычайно ловко, кстати сказать, сидящий на её гибкой фигурке).
Присутствующие правильно понимают распоряжение и, в соответствии со своим полом, расходятся по назначенным комнатам.
В помещении женской так сказать переодевальни тесно от распухших пышными юбками вешалок. И мы облачаемся в первые попавшие под руку платья, особо не утруждаясь выбором размера наряда. Я кое-как подвязываю явно широкий мне в талии кринолин, с благодарностью принимаю помощь дам, ловко справившихся с застёжками корсажа, подбираю к платью, оказавшемуся на мне, шляпку. Пытаясь опробовать возможности передвижения в диковинном одеянии, я торопливо поворачиваюсь, наклоняюсь, выгибаюсь перед зеркалом… ну, что только не прыгаю (как-то неловко перед дамами, хотя, подозреваю, многие проделывали подобное). Выхожу из раздевалки и… Ах, ай, ой! Вижу пару вельмож в роскошных бархатных камзолах. Мои дорогие г.г. Огородов и Яковлев, вы великолепны!
Оживлённо беседуя, мы перемещаемся из подвала (хочется сказать: пещеры сокровищ) в светлый дворцовый зал. Изумительная лёгкость и чересчур объёмистая пышность впервые в жизни надетого кринолина, ласкающая руку мягкость драпировки на моём чудесном платье, нежный ореол кружевных полей шляпки, даже подметающие лестницу юбки, вытянувшиеся по ступеням нарядным шлейфом, доставляют неизъяснимое наслаждение. Ничто не мешает этому чувству: ни определённое неудобство непривычного туалета, ни опасение проявить некоторую неуклюжесть в изменившемся вдруг пространстве (меня в кринолине стало много больше, а коридоры и проходы изрядно сузились). К тому же я с радостным удивлением ловлю себя на известной лёгкости движений: руки ловко подхватывают юбки, пальчики машинально оправляют чуть сбившуюся драпировку, а туфельки и не думают наступать на оборку не в меру длинной нижней юбки.
Нас радушно встречают свет, высота, гостеприимное тепло дворцового зала. Облачённые в восхитительные наряды, мы волшебным образом шагаем через пропасть без малого двух веков и чувствуем себя своими среди дворцовых стен. Зал принимает нас как близких знакомых, и мы чувствуем себя легко и радостно. Зал не отвергает нас, не обливает холодной отчуждённостью музейных помещений, нет. Напротив, он даёт нам понять, что мы здесь на месте. Да и разве могло быть иначе? Кринолины, бантики, шляпки, оборки, бархат камзолов, серебро и злато шитья, треуголки, белоснежный парадный парик… И всё это великолепие — в дворцовом интерьере! Больше нет кучки измученных, замерзших, обиженных людей — по бальному залу фланирует великосветское общество: дамы расточают улыбки, томно обмахивая веером дышащую кружевами грудь, а галантные кавалеры (точь-в-точь царские вельможи высокого ранга) предупредительно прикладывают затянутые в перчатки руки к локоткам красавиц, дабы дать опору нежным созданиям.
А далее… начинается бал! Разряженные дамы и господа компонуются в пары и шествуют в полонезе по анфиладе залов. Мы достигаем намеченной нашими вожатыми комнаты, увешенной длинными зеркалами. Именно здесь состоится бал. Показав фигуру объявленного танца, Татьяна Павловна с помощницей во фраке даёт знак к началу действа. Мы замыкаем круг и танцуем вальс, мазурку, галоп, польки разных видов… Устаём, усаживаемся для отдыха, любуемся более выносливыми танцующими, снова танцуем…
Веер неутомимо трудится в тщетных попытках остудить моё разгорячённое лицо.
— Смотри, какая великолепная коса у девочки, — восхищённо выдыхает муж и, видя, как недоумённо я оглядываю зал, подсказывает: — Вон там, у зеркала…
Наконец мне удаётся обнаружить предмет восторга супруга. На обтянутой нежным шёлком спине изящной дамы величаво покоится роскошная коса.
— Это Ирина Васильевна, — улыбаюсь я.
— Причёска растрепалась, — вроде как оправдывается Ольга.
(Смешная, неужели не видно, что маленькая неприятность, случившаяся с Ириной, вызывает в наблюдателях искреннее восхищение, а никак не досаду или упрёк).
Бал окончен. Мы подходим к окну и не смотрим, нет, а предаемся созерцанию спокойного осеннего пейзажа. Вдоль фасада дворца прогуливаются с коляской две молодые женщины. Они переговариваются, не обращая особого внимания на ребёнка — младенец, видимо, мирно спит. Одна из женщин, бросив рассеянный взгляд в сторону дворца, вдруг застывает, как вкопанная, и (не побоюсь этого слова!) пожирает нас округлившимися от изумления глазами. Другая тут же следует примеру своей спутницы. Я прикрываю веером улыбку и осторожно оглядываю мужчин. Их реакция на изумление женщин приводит меня в умиление: г.г. Огородов и Яковлев принимают небрежно-пресыщенные позы вельмож и, с помощью картинно-изысканных жестов, демонстрируют восхищённой публике (в лице всё той же пары с коляской) драгоценное шитьё своих роскошных камзолов. Они позируют! Какая прелесть!
— Ах, как было мило, чудно, замечательно, прекрасно! — делятся впечатлениями восторженные дамы.
— Да-а-а! Хорошо! — довольно басят господа сильный пол.
Мы расточаем улыбки, похвалы и восторги недавнему объекту наших обид — рассыпаемся в благодарностях Ирине Васильевне. Она снова лапочка, милочка, душечка… Почему снова? Нет, теперь вдвойне, втройне лапочка, милочка, душечка…
Мы покидаем гостеприимный Елагин и возвращаемся к обыденности, но всё ещё переполнены впечатлениями. Уже не пугает долгая дорога домой по промозглому осеннему Петербургу. Холодный ветер студит наши разгорячённые тела, но не в состоянии досадить или расстроить.
Я оглянулась. Над Елагиным островом плыло реденькое белое облачко, похожее на заблудившийся в небесных просторах клочок тумана. Оно плавно вздымалось, растягиваясь в широкую ленту. «А облачко-то вьётся прямиком над дворцом», — подумалось мне. Облачко ли? Может шарф? Конечно же шарф, лёгкий газовый шарфик! «Ах, сударыня, шалун ветер заигрывает с вами!» — улыбнулась я той, чьи плечи обнажило дыхание стихии. Но почему «сударыня»? Нет, государыня. Если бы мой взгляд проник через века, то, возможно, я могла бы увидеть, как сама Мария Фёдоровна, вдовствующая императрица, выходит на балюстраду своей летней резиденции дабы принять парад подшефных кавалергардов. Величественное, восхитительное действо!
Спасибо, волшебный Елагин, и, очень хочется надеется, до свидания…