"Sicelides Musae, paulo maiora canamus!"
P. VERGILI MARONIS ECLOGA QVARTA
При дворе Нерона Тиберия Клавдия, в городе Ромула, служил виночерпием юноша,
по имени Эллисидор.
Он был рабом, привезённым из Ливии.
Он был куплен вольноотпущенником Нерона, который пожелал остаться при императоре,
в Александрии.
Ему совсем недавно исполнилось шестнадцать полных лет, но, не смотря на свой молодой
возраст, он отличался от своих сверстников.
В свободное время, вольноотпущенник купивший его, учил древней истории, латинскому
и греческому языку, и приглашал учителей музыки и поэзии.
И вот однажды, когда Нерон устроил пир для александрийской знати, юноша разносил вино
гостям.
Покровитель Эллисидора, попросил цезаря, чтобы его ученик прочитал фрагмент
из Вергилия.
Мальчик поставил золотую амфору с вином на белый мрамор золотого дворца, и,
закрыв глаза, произнёс:
Sicelides Musae, paulo maiora canamus!
………………………………………
Музы Сицилии, услышите серьезную песнь!
…………………………………………
И поведал мальчик о древних пророчествах Кумской сивиллы, в которых сказано о грядущем
золотой эпохе, и завершении железного века, о рождении младенца который будет подарен
небом земле. И будет он причислен к богам, и узрит сонм героев, которые будут
им восхищаться.
И миром он будет владеть, и пастись будут мирно стада, и львы их не будут тревожить.
И будет его колыбель из цветов, и исчезнут навеки змеи и трава вредоносная……
«О, величайший из всех! Уже близок твой час посещенья!
Чадо святое богов, славный Юпитера сын!
Вот, преклонился весь мир пред тобой, небосвод высотою,
Твердь и моря глубиной. Радость всему ты принёс!
О, как хочу я продлить свою жизнь, те последние годы,
Где я дыханьем своим, мог бы прославить тебя…»
И когда под мраморными сводами золотого дворца нимфа Эхо поймала эти слова
как голоса улетающих зимою птиц, из невидимых чаш, с огромной высоты комнаты,
стали падать лепестки роз, белых лилий, голубых нильских лотосов, и капли
благовонных масел.
Нерон слушал внимательно великого певца времён Августа, и, улавливая движение
ритма слов, краткость неуловимых мор, тихо касался струн кифары.
Извлекая благородные созвучия дорийского лада, император явно был в восторге
от прочтения высокой поэзии Вергилия.
Вдруг, он, ударив плектром по струнам, воскликнул: друзья мои! Так это я…
Сын звёздной Девы, Феб лучезарный, новый Тифий, восходящий на Арго!
И как дальше говорит поэт, будем улыбаться, чтобы радовать богов, и быть достойным
ложа богини!
И сказав в восторге эти слова, он прижал к себе Поппею Сабину.
Но только один из гостей не был так безудержно счастлив.
Подняв руку, в знак внимания, один александриец сказал: как имя столь дивного певца?
Как имя твоё мальчик?
Эллисидор – ответил ему раб.
Незнакомец удивлённо посмотрел в глаза слуги.
- А как звали мать твою?
- я точно не знаю, не помню… она умерла когда я был младенцем. Но мне говорили,
что имя её – Баалат.
Чужестранец замолчал, поверну голову к цезарю произнёс: о, лучезарный август!
Благородные сенаторы Рима, мои друзья из города Александра, философы и жрецы Исиды.
Я знал мать этого юноши… она умерла во время великого мора в Ливии.
Я не смог тогда найти и спасти её дитя.
А род его восходит к отцу Эллисы, славному Метесу, которого Менандр Эфесский называл
Меттаном.
Всем же известная царица, основала Карфаген, но не оставила потомков царского рода
после себя.
Царь же Метан, царь земли пурпура, славного города-скалы Тир, что на языке пунийцев, Цор.
Астарта, древняя их богиня, увидела упавшую с небес звезду, и на месте том, под сенью
оливы родила Мелькарта, бога морей, и он подарил людям пурпур.
В который ныне облачён весь знатный Рим, и ты, мой великий император!
Сей раб, последний отпрыск славного рода, предки которого переселились из Тира
в Карфаген, когда Александр сделал из моря сушу, и взошёл на остров, на котором стоял
город.
Позволь, о, Феб-Август, выкупить мне этого раба….
Император смотрел на гостя изумлёнными глазами нервно смахивая росистые капли асийских
благовоний с волос, которые как будто мешали ему разглядеть просившего, его рот
был полуоткрыт, и после долгого молчания, Нерон произнёс: какая история! Достойная того,
чтобы её воспели в театре!
Я напишу трагедию! Где прекрасный финикийский царь, продан в младенчестве пиратами
в рабство, но по воле милосердных богов, попадает в золотой дворец Аполлона,
и Светоносец милует его, и дарит свободу!
Весь зал стал аплодировать цезарю на разный лад биения ладоней, подражая греческому
стихотворному метру.
Но! – воскликнул император, резко вознеся кисть руки в воздух, так, что плектр кифары
выпал из его пальцев –
судьбу Карфагенского раба, решит моя голубка Поппея…
И странно улыбнувшись в сторону атриума, наклонившись к жене, сказал:
Карфаген должен быть разрушен.
………………………………………………
………………………………………………
Как не пытался на следующий день александриец найти Эллисидора, всё было бесполезно.
Ни кто не знал где он.
И в печали, он решил отложить поиски последующий день.
Узнав, что император будет в Большом цирке, он решил ещё раз просить его о милости.
Он знал, что во время представлений, Нерон бывает благодушен.
И дав задание слугам, подготовить в подарок Нерону драгоценное масло цветка ирис,
стоимостью в шестьсот мин, или десять аттических золотых талантов, завернув древний
коринфский алабастр, в шёлк и самый яркий пурпур расшитый золотом, добрый александриец
ушёл в покои дома, чтобы отдохнуть во сне.
Но римский бог ночи Ноктурн, посылал ему странные сны.
И видит он во сне, как огромная змея, освещаемая бликами серой луны, медленно ползёт
по мерцающей мозаике пола, к стоящему в углу комнаты виссонному ложу.
В оцепенении ужаса, в холодной влаге пота на челе, он проснулся, и видит тот же мёртвый
свет Селены на стенах спальни.
…………………………………………………
…………………………………………………
Поппея была лукавой и злой женщиной.
Зная о том, что Эллисидор приверженец новой веры, веры в Распятого из Иерусалима,
для того, чтобы погубить его от зависти к случайно открывшемуся всем его знатному
происхождению, сказала: или ты принесёшь дар на алтарь наших богов, или пойдёшь на арену!
Мальчик выбрал второе, и был заключён в казематы подвалов Большого цирка.
Поэтому, человек знавший его мать, и желающий спасти, не мог найти его среди рабов Нерона.
Эллисидор не спал последнюю ночь своей жизни…
Он искренне молился, и на глазах его были слёзы счастья, ибо знал он, что скоро будет
с Тем, Кого так сильно любит его юное сердце…
Рядом с ним, был старый воин, который от бедности своей подался в гладиаторы.
Он пришёл посмотреть, кто будет его соперником в поединке.
Но как же он был удивлён, когда увидел юношу, ещё совсем ребёнка, сидящего на холодном
полу, со счастливым лицом и улыбкой.
Из его глаз текли слёзы, которые отражали бледный свет луны, падающий в окна.
Гладиатор не понимал, отчего Эллисидор так счастлив.
Ты безумен юноша, или в тебе я вижу страх неминуемой смерти? – спросил гладиатор.
Он знал, что по указанию Поппеи Сабины, юноша должен был вступить с ним в бой,
изображая жителя Карфагена в пунической войне.
Нет, мой добрый друг…., - прошептал Эллисидор.
– Я плачу от счастья жизни….
Но ты же завтра умрёшь?! – недоумевал собеседник.
– Я не умру, мой друг. Я увижу свою вечную жизнь, которую не вижу ныне, ибо я в земном теле.
– И я верю в жизнь богов, и в душу!
– Знаю, что веришь… но моя душа, уже живёт ею в этой жизни, и как незрима нам душа,
так и невидима для тебя моя вечная радость…
– Расскажи мне об этом… Что-то дивное ты говоришь мне.
– Уже три с половиной года, как я счастлив…
И только это время я могу назвать своей жизнь.
До этого я был словно мёртв.
Я принял добрые слова, слова утешения от одного странника.
Он пришёл в Рим из далёкой Палестины.
Он рассказал мне, что Бог всех людей, воплотил в тело человеческое Своего Сына, и Сын
Его, Господин всех душ, умер за все грехи мира которые были, есть и будут, чтобы мы, больше не приносили
жертвы богам, и даже приношения в великом храме Единого Бога в Иерусалиме.
В Небесном Храме, Его Сын, с вечно пронзёнными руками, возносит молитву за нас,
ибо после смерти Своей, Он восстал из мёртвых.
После его слов, я сразу же почувствовал свет утешения, который изливался на моё сердце,
словно тёплое вино.
И я стал пить этот незримый источник, и из глаз моих потекли слёзы уже забытой мной боли
одиночества.
Я понял, на сколько я был мёртв душой…
И так, как я не знал материнской и отцовской ласки, я сразу принял призыв стать чадом Спасителя.
И почувствовал, что наш мир, ещё не знает такой великой и вечной любви….
………………………………………………….
Утро пришло слишком быстро.
Лучи восходящего солнца никто не может остановить, и хладнокровное время открыла двери
нового дня.
Со скрипом открылись железные затворы темницы, и ударились о каменную стену основания
цирка.
Двух людей вывели на арену.
Им принесли оружие из армаментариума, и дали знак пройти вдоль первых рядов зрителей,
и начать бой.
Сильный и смелый гладиатор направив лезвие меча на юношу, направился в его сторону.
Подними свой фракийский щит! – крикнул гладиатор.
Но мальчик выпустил из рук свою последнюю небольшую защиту…
Не бойся, я только нанесу раны тебя, и ты найдёшь милость у толпы Рима, ибо ты ещё очень юн!
Но ты должен изобразить бой! – кричал сквозь свист и ор безумствующего народа воин.
Но когда соперник подошёл к Эллисидору, ноги его стали заплетаться, и подобные
растопленной смоле слёзы, полностью затуманили взор.
Он упал. Тело его сотрясало рыдание, он сорвал с головы шлем, и как отец, который стоит
на коленях у чёрной ямы могилы, вырытой им для умершего сына, он хаотично сминал свои
волосы, и прокусывал до крови свои губы…
В чём дело?, - спросил Нерон у препозита, отвечающего за арсенал школы гладиаторов,
и прокуратора.
- Мы не знаем, о, божественный! Сей воин, был здоров и храбр ещё вчера… и сегодня утром…
Выпустить львов!! – гневно потребовал Нерон.
Зверей хотели выпустить позже, для Ludus Matutinus или «утренней школы» гладиаторов,
но пришлось срочно менять сценарии игр.
Среди львов, была одна львица, очень сильная и жестокая.
Совсем недавно, специально для поддержания в ней злости, её дали забеременеть и родить,
а после, отняли месячного львёнка, которого она кормила молоком, и затравили его
собаками, когда бедная мать ломала свои зубы о железные прутья клетки. Её, тем самым,
готовили для растерзания безоружных христиан и прочих неугодных империи людей.
Эта львица отказывалась от пищи, и только жаждала смерти любого, кто приближался к ней…
Безумное животное, выбежало первым на арену громадного цирка.
Даже окружавшие её львы, прижавшись к песку, разбежались вдоль стен.
Огонь Аида горел в почти безжизненных глазницах чудовища.
Не замечая криков, львица подбежала к мальчику, громко зарычав, бросилась на него…
Но видно не хватило в её прыжке сил, ибо животное было истощено голодом, и острые когти
впились в землю у ног жертвы.
Оскалив зубы, львица подняла голову, и посмотрела в лицо Эллисидора.
И вдруг, её пасть закрылась, и из груди её раздался стон.
Она легла возле юноши, и косматой гривой своей, закрыла ступни его ног…
Ни кто не мог поверить, но из глаз бедной матери, капали слёзы, вымывая едкую пыль ристалища.
Нерон безумствовал. Он приказал убить при нём хозяина гладиаторской школы, и закричал
оглушая соседнии с его ложем ряды: Carthaginem esse delendam!
Карфаген будет разрушен!
И приказал вывести на арену лучников, и убить всех кто сейчас находится там.
И в этот момент зрелища, в амфитеатр пришел тот человек, который хотел просить Нерона
о свободе его раба.
И увидев Эллисидора на пороге смерти, замер.
Небо, зияющее такой далёкой синевой, сквозь веламены цирка, стало чёрно-синим в его глазах…
Он пошатнулся, и, отперевшись на плечё зрителя, присел на лестницу идущую вниз, в сердце
бездны кровавого ипподрома.
И последнее что он увидел, как острая стрела, сверкнувшая как молния, пронзила грудь мальчика.
Его голова опрокинулась назад, и он упал на тело раненной, но ещё живой львицы.
Умирающее животное прижало его к своей груди, и последний раз открыв свои веки, посмотрев
на людей, грозным рыком огласило мёртвую тишину толпы.
Александриец не в силах оторвать свой взор от неба, и увидеть смерть, потерял сознание.
И когда прислуга в цирке выносила его, он слышал, как Нерон вновь закричал, но уже
голосом победителя: Carthaginem esse delendam!
И увидел александриец видение – высоко, за чернеющим небом, раскрылся подобно цветку
белого лотоса, неземной по своей чистоте свет…
И огромный город, из драгоценного камня был на вершине сияния.
Огненные письмена вспыхивали на его высоких стенах.
И два слова, оторвавшиеся от камней, полетели к нему как две птицы.
Qart Hadasht…
Carthago…
Карфаген…
Новый Город….
И вот Эллисидор входит в ворота его, и богоподобные люди возлагают на него золотой венец,
как на сына царя.
… ещё доносились из амфитеатра слова Нерона, когда александриец прошептал, как будто ему
в ответ:
этот Карфаген, ты не сможешь разрушить…
А с высоты неведомого ещё мира, он услышал голос:
О, жестокий мир…
Я мщу тебе любовью…