Крик ребенка был необычно резким и оглушающим,
наверное потому, что сам он его не слышал.
Проклятая болезнь отняла у него важнейшее из чувств.
Он
НЕ слышал ласкового голоса матери,
НЕ слышал звонкого щебета птиц,
НЕ слышал всепобеждающей музыки Шостаковича,
НЕ слышал нежного шепота любимой жены,
НЕ слышал трогательного лепета дочки,
НЕ слышал грохота многотонного самосвала,
закатавшего его в свои колёса, будто в шутку, первого апреля...
Его ребёнок смотрит на нас его глазами
и нам кажется, что теперь он
СЛЫШИТ всё.