Все, что меня не убьет
"Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее".
Ф. Ницше
Единственное, что дает жизненный опыт – мысль: «Это уже однажды пережил. Значит, еще раз переживу».
Б.Ефимов
***
Сатеник не помнила такого ужаса и омерзения с детства. С того дня, когда по дороге домой за ней увязался тарантул. Вернее, тарантулиха, как потом оказалось. Паук семенил за восьмилетней Сати так уверенно и неторопливо, как будто он был домашней собачкой.
Сати и поступила так, будто за ней увязалась чужая собака – незаметно прибавила шагу. Неявно, не демонстративно – вдруг преследователь бросится на нее. Она не знала точно, ядовиты ли тарантулы. Но, представив только, что мохнатая толстая лапка коснется ее кожи, Сати брезгливо фыркнула и увеличила скорость. Паук не отставал. Сати начала задыхаться – не потому, что быстро шла, а от волнения. Вот уже и родной дом. Сати еще прибавила шаг.
Ей оставалось пройти метра три, когда она боковым зрением заметила движение за своей спиной. Ужас сдавил девочку змеиными кольцами, не давая возможности дышать, вскрикнуть или вздохнуть. Она замерла и крепко зажмурилась. Где-то совсем рядом с ее щиколоткой что-то просвистело, щелкнуло, стукнуло, а потом знакомый, и оттого необычайно дорогой голос произнес: «Все, все, открывай свои красивые глазки, подружка, я ее убил».
Сати опасливо приоткрыла глаза и тут же скосила их вниз, а потом вбок. Под ее ногами шевелилось и опадало что-то темное и странное. Потом Малхас объяснил ей, что тарантулиха была беременной и, видимо, как раз собиралась разродиться потомством, но не успела – коловший дрова парень, увидев перепуганную Сати, запустил в агрессора поленом.
Сати запомнила мохнатое месиво – лапки, кишочки, блестящая слизь, плотная шерстка, часть паучьего туловища, похожая на уставившийся в небо карий безумный глаз. Сати было страшно и мерзко. Сейчас ей тоже было очень, очень страшно. Но омерзения, впрочем, не было: была щемящая жалость и пузырящийся огненной лавой, закипающий, острый гнев. Прямо перед ней, на камне, как тогда, двадцать лет назад, лежало месиво из мяса, крови и волос. И примерно так же смотрел в небо единственный карий глаз: все, что осталось от головы Махо.
Они пошли в атаку, не представляя, что их ждет впереди. Сати уже не раз принимала участие в боевых операциях. Но всегда рядом был Малхас, родной, надежный, сильный. А сейчас Махо лежал, застывший в последнем своем движении навсегда, а тонкая струйка крови бежала по его щеке.
***
Сати вступила в эту войну медсестрой – не могла оставаться дома, зная, что ее односельчане, одноклассники, знакомые гибнут совсем рядом. Правда, тогда она не умела ни зашить рану, ни сделать укол. Научилась быстро.
Однажды сопровождала раненых в Армению, но на дороге встала машина. Уже более получаса девушка нервными шагами мерила обочину, когда напротив грузовика, в котором она ехала, остановился точно такой же фургон.
- Ребята, возьмете меня с собой на передовую? – Сати встала на цыпочки и заглянула внутрь фургона.
Грузовик заколыхался от хохота солдат.
- Смотрите, бабы сами в машину прыгают! Наверное, соскучилась по страстной ласке, красотка, - игриво осведомился у медсестры сержант, крупный здоровяк с умными глазами-буравчиками, и, резко дернув Сати за запястья, втянул ее внутрь.
- Радуйся, что я еду с вами! Возможно, я тебя спасу, и ты продержишься хотя бы столько, чтобы заглянуть под юбку красотке-докторше. – Сати посмотрела сержанту в глаза и неторопливо высвободила свои руки из его больших грабок.
Двумя часами спустя Сати оказалась в эпицентре военных действий. Осколки от снарядов сыпались на ее голову, как чудовищные, гротексные конфетти. Усилием воли, будто отрывая пластырь от гнойной, покрытой коростой, раны, медсестра подняла голову от земли. В ста метрах от нее вражеский снаряд все же нашел свою цель – танк жалобно и неуверенно зарычал, покрутился на месте и застыл, объятый пламенем.
- Там было девять наших ребят, - взахлеб рассказывал на следующий день молодой лейтенант Петя Морозов тем, кто не видел подвига Сати. – Я вел стрельбу по снайперским точкам противника. А она… Она вынесла всех из танка. Один умер сразу, но Сати дотащила его до окопа. Трое не выжили. Остальных мы отправили в госпиталь. А потом, представляете, вместо того, чтобы отдышаться, она носилась по передовой и наводила справки, чтоб ничье имя не затерялось!
Вечером этого дня Сати научилась курить. Дрожащими руками медсестра подносила сигарету ко рту и неумело вдыхала дым. А потом повалилась на жесткое походное лежбище, и заснула, кажется, еще до того, как голова коснулась подушки.
***
Потом был еще один бой, а потом еще один. И еще. И еще. Горы жадно впитывали кровь своих детей, которые схлестнулись не на жизнь, а на смерть в гражданской войне. Сати осталась с бойцами и даже не делала вылазок в тыл. Она стала широко известной – о девушке складывали легенды, писали журналисты. В статьях ее называли Волчье сердце. Однажды Сати, выпрыгивающую из армейского грузовичка, подхватили чьи-то руки.
- Махо! – напротив нее стоял соседский парень, который когда-то убил гнавшегося за ней тарантула березовым поленом.
… Они были неразлучны, Малхас и Сати. Она шла в бой рядом с ним, она вызывалась в числе мужчин-добровольцев участвовать в операциях, подавая пример бойцам. Несколько раз пули и осколки находили нежную плоть – однажды Сати ранило в плечо, несколько раз – в ногу. А вот Махо во время одного из боев попали в голову…
***
После этого случая Сати словно обезумела.
- Доктор, у вас в ноге пуля, - очередной раненый, которого девушка вытаскивала из-под обстрела, едва шевелил губами. В валенке Сати хлюпала кровь, и за ней тянулись отчетливые следы красного цвета. Девушка хмыкнула, за полминуты вколола викосол, перевязала ногу и отправилась за следующим пациентом…
***
Каждый раз, когда Сати отправлялась в пекло, она убеждала себя: я не умру, я бессмертная! Эта пуля меня не убьет, и эта граната – тоже. И жила. И воевала.
***
- Твоя кровь не краснее крови тех, кто умирает там от ран! – пистолет в тонкой худой руке даже не думал дрожать, устремив свое дуло точно в висок водителя Феликса, который пытался отказаться забрать четверых раненых с поля боя. Феликс, осторожно смахнув капли пота с висков и лба, завел машину и двинулся к тому месту, где стоял раскуроченный танк.
Увидев на пригорке вражескую зенитку, водитель притормозил в растерянности.
- Поезжай, пока они наведут на цель, мы уже проскочим! – подгоняла Сати.
…Снаряд не догнал беззащитный грузовичок.
***
Во время одного из последних обстрелов Сати упала с танка и крепко приложилась локтем о камень. Не в силах двигать рукой, девушка зубами рвала упаковки со шприцами. Вкалывала, перевязывала, вытаскивала в безопасное место. Вкалывала, перевязывала, вытаскивала. Почувствовала - что-то липкое и теплое прикоснулось к ноге. Как тарантул тогда, в детстве. «Махо!», - жалобно крикнула Сати. И потеряла сознание.
***
… Односельчане косо смотрят на худую, коротко стриженую женщину, которая раз в день прогуливается до магазина, опираясь на трость – здесь, в глухих горах, не привыкли к тому, что женщина носит брюки, курит и прикладывается к бутылочке. Мужчины либо выпивают вместе с Сати, хлопая ее по плечу, как старого товарища, либо делают ей непристойные предложения, неизменно наталкивающиеся на отказ. Либо сторонятся, как чумы – таких большинство. Вечером женщина садится у окна, ставит перед собой бутылку вина или водки – по настроению, и открывает альбом, который хранит образы ее боевых товарищей, и ее самой – молодой, белозубой, веселой, бесстрашной…
У нее нет никого и ничего. Только гордость и честь, которые не позволяют ей уехать отсюда, спиться окончательно либо начать периодически разменивать свое одиночество на одиночество вдвоем. Сати работает в местном отделении милиции, в паспортном столе.
По праздникам бывшую медсестру приглашают в школу – рассказать детям о войне. «Все, что нас не убьет – сделает сильнее, - этими словами женщина-воин всегда заканчивает свой рассказ. – Обязательно сделает сильнее.
***
Было ли вам когда-нибудь так больно, что, казалось, свинцовая тяжесть плющит и крошит ребра, сдавливая тело с двух сторон, не давая возможности дышать, кричать, даже закрыть или открыть глаза? Было ли вам когда-либо так плохо, что хотелось прекратить эти мучения сиюминутно, тотчас же, любым способом?
Так бывает больно не в случае, когда страдает тело. Так происходит, если страдает душа, сердце, я не знаю, как лучше назвать ту часть человеческой сущности, которая отвечает за все самое лучшее и самое худшее в нас. У кого-то находятся силы, чтобы преодолеть эту боль и жить дальше, с высоко поднятой головой и выставленным вперед подбородком.
У кого-то – нет, и он либо уходит из жизни, либо продолжает жить овощем, лишенным эмоций, боящимся привязанностей, новых опасностей, угроз.
***
… Еще несколько минут – и она бы точно бросилась под машину. У нее возникали такие мысли – оставить сумку в багажном отделении аэропорта, выйти на трассу, подкараулить какого-нибудь невезучего водителя и кинуться под колеса его авто. Так бы Рита и поступила. Если бы не было этой кошки. Маленькой полосатой кошки, которая метнулась ей навстречу, как только она перешагнула порог багажного отделения, волоча за собой элегантную сумку на колесиках. Маленькой ласковой недокормленной кошки, которая начала мурчать, как только Рита взяла ее на руки. И прижалась к девушке так сильно, что дрожание тощего тельца ощущалось даже через шубу.
- Хрупкое, ценное есть? – спросил флегматичный усатый дяденька, запихивая Ритину сумку в предназначенное ей место.
- Нет. То есть да. То есть неважно, - Рита не могла как следует соображать. Перед ее глазами стояла та самая, финальная сцена романа, который закончился слишком быстро…
А в сумке были подарки. Его подарки. Подарки на Новый год – дорогущий кофейный сервиз; причудливым образом изогнувшийся коралл, на который можно было смотреть часами, определяя его цвет и размышляя, на что же он похож. А еще – новые ласты (на Рождество они собирались в Турцию). Несколько маленьких игрушек, которые он старательно выуживал из автоматов в магазинах. Слоненок, котенок и странное, но симпатичное существо, напоминающее пингвина, крота и медведя одновременно.
За окнами шел снег. Много снега. Очень много снега. Шереметьево, как кинговский « Overlook », казался самым заброшенным и закрытым местом на планете. По залу ожидания передвигались люди – веселые и печальные, торопящиеся с озабоченным видом и вальяжно-неспешные, мужчины и женщины, черные и белые, старики и дети. Счастливых лиц Рита насчитала все же больше – были первые дни Нового Года, и, в основном, у людей в Шереметьево не было поводов для грусти. У всех нормальных людей, кроме Риты.
Девушка неподвижно сидела в кресле и вспоминала.
***
Все началось весной. Она сбивалась с ног, контролируя выполнение заказов для нескольких фирм, участвовавших в большой выставке. Абсолютно оторванная от действительности и погруженная в свои размышления, Рита выплывала из павильона и наткнулась на него. Юра мирно пил кофе, каковой, разумеется, выплеснулся ровнехонько в декольте ее бежевого костюма. В суете и потоке взаимных извинений они обменялись визитками. И расстались.
Он жил в Москве, работал в какой-то промышленной группе. Рита возглавляла отдел продаж киевского агентства, специализирующегося на рекламе и PR . Они часто проводили рабочие дни за компьютером. Правда, после этой выставки такое времяпровождение перестало быть мучительным – на компах обоих стояла «аська», и они стали общаться почти каждый день.
Рита не хотела привязываться. Она понимала, что ничего хорошего из отношений на расстоянии не получится. А переезжать в Москву желания не было… И даже приезжать – не особо. Она не любила этот большой жестокий город. Московский снобизм, пробки, смог. Поэтому всю весну, лето и осень Юра приезжал к ней. Все это время он методично убеждал Риту в своей неземной любви и предлагал срочно вступать в законный брак. На официальном сайте своей серьезной компании он выставлял сообщения огромными буками РИТА! ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ! Я ХОРОШИЙ! Каждый понедельник она находила на своем рабочем столе букет цветов. Они общались каждый день, и Рита все больше убеждалась в том, что Юркины убеждения, принципы и мечты очень похожи на ее убеждения, мечты и принципы.
***
Пришла зима. И внутри Риты что-то сломалось, треснуло – стала расходиться по швам скорлупа самодостаточности и трусости. Твердыми шагами девушка проследовала в отдел кадров, забрала трудовую книжку и отправилась к Юре, в Москву, чтобы вместе начать новую жизнь. Мама тяжело вздохнула, папа покрутил пальцем у виска, друзья резюмировали: «Скоро вернешься!»
Но Рита наконец поверила в то, что казалось ей столь нереальным на протяжении восьми месяцев общения с ним.
В аэропорту Юра подарил ей цветы. Букет ландышей. Ритины любимые цветы, которые он где-то исхитрился купить в конце декабря! Он учил ее кататься на коньках и каждое утро приносил кофе в постель. Предупреждал каждое движение и желание, преданно заглядывал в недоверчивые риткины глаза. Юрка казался идеалом мужественности и воплощением порядочности. И она оттаяла, позволила себе влюбиться! Дура!
***
А потом наступил Новый год. И настоящие морозы. Да такие, каких на Украине Рита не помнила. Из-за небывалого холода Юра и его друзья решили устроить вечеринку дома, отказавшись от загородных поездок и выходов в клуб.
Поздравляющий нацию президент, елка, подарки – все это было знакомым и понятным, а вот пустые разговоры за столом и меланхоличное настроение собравшихся Риту неприятно удивило. Она попыталась сделать обстановку более веселой – для этого потребовались нехитрые аксессуары в виде бумажек, стульев, прищепок и шарфа. Вскоре народ уже самозабвенно играл в старые, как мир, игры. А потом, обессилев от смеха и прыжков, повалился на диваны и кресла.
Удовлетворенная Рита отправилась мыть посуду, хотя Юра и попытался отговорить ее от этого. Вернувшись в комнату за очередной порцией грязных тарелок, она услышала, как две девицы кого-то обсуждают.
- …такие джинсы приличный человек не оденет. А ты кофточку ее видала? « Naf - naf », фу, какое убожество! – Лучше бы Рита этого не слышала.
- Она же даже не понимает, какое это убожество. Мне ее даже жаль.
- А мне Юрку жаль – привез (откуда, кстати, он ее привез, из Белоруссии или откуда?) сюда по глупости, и теперь не знает, куда с таким добром. Ты заметила, какой он скованный, несчастный в последнее время?
- Да, это не тот человек, который должен быть рядом с Домбровским. Не наш класс, не тот уровень. Кто она – менеджер по рекламе? Или продавец? И вряд ли сможет стать другой. Смотри, посуду моет, как домработница. Фу, ужасно.
Рита бесшумно взяла очередную порцию тарелок, и, стараясь не издавать даже шороха, прокралась на кухню. А когда вышла, уже не улыбалась, как в начале вечера.
…Позже Юра надрался до зеленых человечков, ругался матом, снисходительно улыбаясь, объяснял своей девушке, что переживать не о чем, и он поможет ей стать Человеком. И что это вовсе не порок – приехать в Москву из отсталой страны, и что один штамп в паспорте способен изменить ее судьбу. Только для того, чтобы он взял ее замуж, надо еще немножко по-ик - трудитьс-ссся.
А после того, как Рита с ненавистью вырвалась из этих волосатых потных, ставших такими чужими рук, Юра прямо на ее глазах увлек одну из присутствовавших на вечеринке свободных девиц в ванную, на ходу освобождая ее от одежды… Маргариту это уже не удивило. Она вызвала такси и уехала домой одна, предварительно вежливо и доброжелательно распрощавшись со всеми гостями.
***
В первое утро Нового года крайне похмельный Юрка возник на пороге с огромным букетом цветов. Каялся, просил прощения, умолял остаться. Но делал он это не очень убедительно. В ушах девушки стояли слова его подруг, а перед глазами - картинки кошмарной праздничной ночи. И вообще – Рита знала, что если ситуация уже случилась однажды, она может повториться снова и снова.
Она не хотела воевать с этими людьми их же оружием, доказывать их ограниченность и никчемность, доказывать свою состоятельность в плане ума и вкуса, убеждать Юрку в том, что знакомством с ней стоит гордиться, а не наоборот. Зачем метать бисер перед…
***
Рита собрала вещи, отправилась в аэропорт, где с огромным трудом купила билет, и вот теперь мучительно ожидала рейса в столицу родной свободной доброй страны, где дышать было легче, где были мама, подруги, кошка Царапка… И где можно было бы зареветь в голос, и выплакать обиду. Пока боль была настолько сильна, неожиданно сильна, а самолет было еще ТАК долго ждать, что Рита снова подумала о том, как бы было хорошо умереть прямо сейчас.
Стоящие в глазах слезы затрудняли чтение «Спектра», романа Лукьяненко, который она купила в аэропорту. Рита решила выйти покурить.
- Вы курИте? – поинтересовалась у девушки соседка слева, низенькая красивая женщина лет пятидесяти.
- Ну да. Хотите составить компанию?
…Они объяснялись на странной смеси русского, армянского и немецкого. Ана летела домой, в Ереван, из Испании, где она прислуживала в доме старого брюзгливого хрена. Отпуск хрен давал ей только раз в год. Ровно на неделю.
Дорога до Еревана со всеми пересадками занимала двое суток. Двое суток туда, двое обратно. Трое – на то, чтобы побыть с детьми-школьниками и повидать остальных родных. Муж Анны, инвалид, не мог ходить и работать. Страна переживала затяжной экономический кризис. Для того, чтобы прокормить свое семейство, Ана, преподавательница армянского и литературы, обладательница изящных рук цвета слоновой кости, отправилась в Испанию, чтобы собирать апельсины.
- Это сначала трудно – работать на плантации. А потом привыкаешь. В обморок падала всего раз пять, - рассказывала Ана. – Зато теперь мне хорошо – один богатый старый тип взял к себе домоправительницей. Он издевается надо мной, ругает мою работу, называет меня шлюхой и коровой, но платит достаточно для того, чтобы моя семья жила безбедно, а я раз в год могла их навещать.
В принципе, я устроилась неплохо. Подумаешь, обиды – днем я терплю, молчу, а каждый вечер закрываюсь в своей комнате и плачу. Посмотрю на фотографии моих деточек, и легче становится. Он, хозяин, слез моих не видит. Незачем. Мы, женщины, созданы для того, чтобы нести свой крест. И не нужно показывать свою боль. И бояться ее. Она пройдет. Все проходит. А ты становишься только сильнее…
Объявили посадку на рейс «Москва-Киев». Ана поцеловала и перекрестила Риту на прощание. Заснеженная Москва вместе с синей коробкой Шереметьево стремительно уменьшалась в размерах. Почему-то вспомнились институтские годы – Карпаты, зимние каникулы, снег, пахнущий апельсинами… А потом – возвращение за парту, в теплую уютную аудиторию. И зачитанный тогда Ритой до дыр Ницше: все, что нас не убьет, сделает сильнее. Обязательно сделает сильнее.