Соседка по даче проявила сразу живое участие в наших делах и дала множество полезных советов. Смутило меня в этих советах одно: все они сводились к тому, чтобы вырубить то и это, выкорчевать те кусты и другие и вообще пройтись по даче бульдозером, оставив ее голой и пустой.
Вскоре я поняла, почему: наши слива и вишня затеняли ее участок. Вообще все затеняло ее участок, даже низенькие кусты смородины вдоль забора. Оставив советы без внимания, я начала переустраивать дачу так, как считала нужным. Прежняя хозяйка развела множество цветов, все в одном обширном цветнике возле домика. Между делом, в перерывах от огородных забот, я начала рассаживать цветы по всей даче, на какие-то неудобья, клочки, оставшиеся между грядками. Я хотела, чтобы островки цветов были повсюду. Пара кустов многолетних ромашек, крупных, глазастых, переселились к соседскому забору. Один куст в полуметре от него, другой чуть подальше. Соседка встретила их появление очень неодобрительно.
- А зачем их сюда? – спросила она через забор.
Я не поняла, почему бы и нет.
- Они сеются. Она будет сеяться мне через забор. На что этот мусор вообще нужен, сорняки эти?
Я обратила ее внимание на заросли одичавших ноготков, которые лезли на нашу дачу сквозь сетку забора. К середине лета они покрылись мучнистой росой и выглядели неприглядно. Обрезать то, что кустилось к нам сквозь сетку, мне было как-то неудобно. Мучнистая роса была, однако не подарком. Я устроила карантинную зону вдоль ноготков и отступила от них своими грядками.
- А что ноготки? - возразила соседка. – Они хорошие, я их люблю. Это не какие-то ромашки. Они никому не мешают, подумаешь.
У соседки были взрослые дети, дочь и сын. По воскресеньям они приезжали на дачу отдыхать. Шумно жарили шашлыки, сидели подолгу в саду. И дочь, и сын соседки жили в разводе. Дочь приводила с собой внучку. У сына было двое мальчиков, и иногда он тоже приводил их с собой. Дети играли всегда тихо. Перекинув мяч нечаянно через забор, они не решались попросить его назад, и, обнаружив мяч где-нибудь под кустом, часто уже на следующий день, я просто перебрасывала его к соседке на дорожку. Если кто и шумел все время, то соседка. То ли она плоховато слышала и поэтому разговаривала преувеличенно громко, то ли это была просто привычка, но соседка заглушала всю округу, когда у нее были гости. Голос ее раздавался пронзительно, наподобие сирены пожарной машины, застрявшей в пробке. Сходство усиливалось тем, что она по многу раз повторяла одно и то же, надеясь, очевидно, что если человеку повторить много раз одно и то же, он с этим обязательно согласится.
- Саша, хочешь яблочко? – вопрошала она громогласно.
- Нет! – твердо отвечал младший из внуков, полуторагодовалый пацан.
- Хочешь яблочко??
- Нет!
- Съешь яблочко!
- Нет!
- Ну, съешь яблочко!
- Нет!
- Хорошее яблочко!
- Нет!
- Смотри, какое яблочко!
- Нет!
- Саша, съешь яблочко!
- Нет!!
Содержательные диалоги продолжались бесконечно долго, так что под конец я начинала изумляться выдержке ребенка, ни разу не закатившего истерику в ответ на этот яблочные терзания.
Однажды что-то случилось, сын соседки привез ей младшего и тут же уехал куда-то со старшим. Перспектива следить весь день в одиночестве за маленьким ребенком не обрадовала соседку, и она в сердцах отругала малыша. Кажется, она не заметила, что я была рядом. Присев на корточки, я как раз полола под кустами смородины, и она просмотрела момент, когда я подошла так близко.
- Не трогай ничего! – не громко, как обычно, а неожиданно тихо, шипящим голосом, дрожащим то ли от злости, то ли еще почему, сказала она внуку. - Не трогай цветы! Не трогай, это нельзя!
Очевидно, внук не послушался, потому что заорал вдруг в следующий момент, как ошпаренный.
- Вот так! – заявила соседка так же нервно, тихо. – Ты не у своей матери! У нее можешь ломать все подряд. А здесь слушайся! Дома можешь вести себя, как тебя мать научила, а здесь не будешь! Ты здесь не дома! Здесь надо вести себя, как порядочный человек!
Пацан продолжал горько реветь.
Я встала в полный рост и посмотрела прямо на соседку. Смешавшись, она увела внука в домик.
На следующий день я обнаружила, что с ромашками у соседского забора что-то случилось. Они странно почернели, почти обуглились за ночь. Я осмотрела куст: кажется, его полили чем-то сверху. Может, просто кипятком. Там, где попала горячая вода, листья и цветы сварились. Там, где вода бежала по стеблям, остались полосами следы. Куст намного подальше от забора не пострадал. Очевидно, до него не дотянулись.
Сказать, что я рассердилась – это ничего не сказать. Я рассердилась страшно. Я срезала обожженный куст и бросила цветы на компост. Соседка, несмотря на мою возню у забора, в одиночестве сидела спиной ко мне и не обернулась ни разу поинтересоваться, что, собственно говоря, произошло. Мне было очень обидно, как будто из-за забора плеснули чем-то гадким не на ромашки, а почти прямо на саму меня.
Всю ночь, ворочаясь, я придумывала страшную месть. Дождаться, пока соседка уйдет, и полить кипятком ряд ее картошки вдоль забора? Набрать по дороге на дачу сорных семян и бросить ей через забор так далеко, как достану? Построить забор прямо до крыши, высокий, без единой щели, чтобы и заглянуть нельзя было к нам? Не выносить больше сердобольно всех слизней, которых я собирала на грядках, в лесополосу, а опрокидывать банку с ними через забор?
На следующий день я выкопала из цветника у домика два куста ромашек и посадила их на место погибшего.
Больше я ничего не сделала.