Поводом для знакомства с этими двумя книжками стал вечер в «Томском Автографе», посвященный Борису Николаевичу Климычеву в честь его 75-тилетнего юбилея. Без нескольких дней юбиляр присутствовал на встрече с по-читателями собственной персоной, производил прекрасное впечатление и внешним видом (кто бы ему дал 75 при таких розовых щеках, свежей коже и живом взгляде темных, как черные смородины, глаз), и неторопливой речью с юморком. Не чинясь, метр (поэт и писатель) сидел перед нами, как школьник-отличник, и очень доброжелательно, без тени снобизма (а мог бы и позволить себе – снисходительное и покровительственное обхождение, какое не редко встречаешь со стороны далеко не такого возраста и заслуг авторов) отвечал на вопросы, воздев на глаза очки, читал подсовываемые ему его собственные стихи, явно испытывал удовольствие от происходящего.
Были «и стихи, и речи, и комплименты…» Восторженные поклонницы вручили юбиляру цветы и коробку конфет, что он и принял почти с застенчивой благодарностью.
На столах лежали и стояли книги, автором которых являлся Борис Николаевич. Это были и сборники стихов, и очерки по истории Томска, и сборники прозаических произведений, и изданная отдельными книгами проза «большого формата» - повести. Юбиляр сообщил, что готовится к изданию новые книги, уже опубликованные в некоторых журналах.
Несколько прочитанных на вечере стихов и побудили меня взять из библиотеки два стихотворных сборника Климычева. Надо признаться, что я довольно поздно заинтересовалась поэзией наших томских авторов. Наверное, тут тоже справедлива пословица «Нет пророков в своем отечестве». Что поделаешь. Людям свойственно проявлять интерес к тому, что далеко, кажется, что там и есть настоящее. А Назарет… «Что может выйти хорошего из Назарета?»
Вечная история, старая, как мир.
Поэтому пусть Борис Николаевич меня извинит, но его поэзию я почти и не знала. Слышала кое-какие отдельные стихи, посвященные Томску, видела на прилавках его книги, но руку протягивала к другим авторам.
И вот две книжки. Тоненькие сборники стихов. Одна называется «Своим дыханием» (Томское книжное издательство, 1986 г., тираж 1000 экз.), вторая – «Возвращение земли» («Современник», Москва, 1988 г., тираж 5700 экз.).
Сразу скажу – жаль, что под стихами не стоят годы их создания. В первом сборнике стихотворения объединены в циклы, во втором – явно избранные – идут сплошняком, иногда повторяя уже встреченное в первом сборнике. Кроме коротеньких аннотаций - ни предисловия, ни комментариев…
«Своим дыханьем» начинается почти программным стихотворением «Все поля опустели в округе…». Слегка пафосное, слегка с эстрадными нотками (его хорошо было бы читать со сцены заводского клуба на вечере, посвященном – чему? Покорению Ермаком Сибири?)… А программным я его считаю из-за последних строк:
Здесь,
как летопись – каждое поле,
здесь любая изба –
обелиск.»
(Кстати, вот это разбиение по строкам – очень примечательно для поэзии Климычева. Читала у Бродского о Маяковском, мол, а что его лесенка, вытяни стихи Вл.Вл. в строки – и получится, как у всех, ничего особенного. Но стихи Вл.Вл. без музыки заставляли маршировать и прекрасно передавали интонацию и громкость звука. Так и у Климычева. Это разбиение стихотворной строки диктует паузы, смену темпа. Они позволяют «услышать» прерывистое или сбивающееся дыхание автора).
В сборнике этому «любая изба – обелиск» поэт и следует. Ведь обелиск – это памятный знак. И пусть принято обелиски возводить героическим или трагическим событиям. Климычев свой памятный стихотворный знак ставит около каждого врезавшего в память впечатления. Такова подавляющая часть стихотворений в разделе «Кузнечный взвоз». Поэт не только опишет памятное место, как оно выглядит, но и непременно передаст свое видение этой достопримечательности в прошлом, а порой и в будущем. «Кузнечный взвоз», «Обруб, «Городок», «Обвалятся скоро стропила…» и есть обелиски, приметы, остановки в прогулках по Томску. Недаром его стихи любят томские экскурсоводы. Не просто сухо рассказать историю достопримечательности, но в рифмах обрисовать и подчеркнуть, и выпукло передать неповторимость её, тем взбодрить экскурсантов, вызвать на лицах улыбку, а в душах - осознание приобщения к прекрасному.
Второе направление в этом разделе –впечатления детства. Вот первый раз увидел стеклодува («Стекло»), вот сквозьдремотная боязнь, что родной дом уедет, как поезд («Копыта цокали по мокрой мостовой…», вот впервые осознанная связь между хорошей едой и здоровьем, физической силой («»Обед»)…
А потом сытое и спокойное детство перешло в военное. И исполнились кликушеские предсказания несчастливой теки («Над дверью на счастье прибита подкова…», и пришли воспоминания о сладких конфетах («Баллада о сладком»), которых объедался до войны, а потом, вот, верно, пришлось расплачиваться такой горечью! Пришел голод («Пастьба»), холод («Пальто»), страстная мечта о скором окончании войны («Кино военных лет»), о нормальном детстве со школой, с выпускными экзаменами и с живыми родителями («Мечта об экзамене») Почти каждое стихотворение этого раздела – маленькая новелла в стихах с очень ощущаемым настроением – тоски ли, теплоты от воспоминаний, отчаяния.
Второй раздел назван автором «Фундамент». Стихотворения в нем выстроены, как главы поэмы, связанные ощущением взросления главного героя. Армейский быт, потрясение от пережитого в Ашхабаде в 1948 году землетрясения, постижение чужой культуры, постепенное «влюбление» в нее, первые пробы себя, как поэта. Годы заложения основы всей дальнейшей жизни, годы формирования фундамента, на котором будет строится и характер, и судьба. О «Призывниках» и «Перевале» можно было бы написать отдельное исследование. Коротко: в этих стихах вообще-то герои – солдаты. Но как прекрасно передана многослойность бытия, как меняются, только переодевшись в другую, форменную одежду, вчерашние призывники.
С погонами вместе
ребятам на плечи
забота о целой Отчизне легла.
Вроде бы банальные строки, а вот – задели. Особенно в свете того, как сейчас относятся к службе в армии наши пареньки. А в «Перевале» - в 10-ти строках целая философия:
И только утром все воочью
увидят,
на какую высоту
отряду довелось подняться ночью.
(Не так ли и многое, после дней мутных, видится – какой высоты в этой мути достигли те, кто не сдаваясь, не сгибаясь, упорно шел к цели…) О том же и напряженное, физически ощущаемое, стихотворение «Фундамент», и «Сон в песках» - о том же, о преодолении себя. Вообще, в этом разделе довольно много маленьких шедевров – описание жаркой страны, ее приметы, ее участие в формировании человеческой души («Выигрыш», «Бахарден», «Ниса», «Талант», «Ата», «Глубина»).
Следующий раздел – «Переправа». Переправа – куда? А к родным местам, к людям, что считают птиц, едут в Каргасок, живут в балках. В отличие от предыдущих разделов, в этом цикле чувствуется некоторая натянутость, вроде поэт прислушивается к себе – а нравится ли ему все это - что он видит и с чем сталкивается. Не очень веришь, что может восхищать то, что он воспевает с некоторым придыханием. И стихи тут послабее – прочел, перевернул страницу, и возвращаться не хочется. Ну, разве вот к этому: «…дождь идет себе, так же идет и тебе».
Да вот еще «Голос» - о тоске по России, переживаемой даже и не самим автором (он-то как раз радио слушает здесь), а им - за певичку из Манилы. И конечно, «Разговор с сибирским котом» с высказанным кредо «… не смей довольство презирать», иначе не раскаяться б потом.
И последний раздел сборника - «Лесные цветы». Уже нет примет юга, родные знакомые места. Но как же чувствуется тоска по ушедшему, покинутому или вновь возвращенному, но изменившемуся за время отсутствия (Поистине «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку»). Особенно эта тоска слышится в стихотворении «Дом», чем-то напомнившем тютчевское «Итак, опять увиделся я с вами…». А «Лесные цветы» получили, кажется, бурное цветение в поэзии ученика Бориса Николаевича – Николая Хоничева… Прекрасны портреты деревенских жителей в «Целебных травах», «Тихой радости», «Скворцах». В первом еще и робкие попытки хотя бы вскользь сказать о силе веры: «Пейте с верой, тогда уж непременно исцелит», - шепчет старушка, торгующая целебными травами, в спины своих редких покупателей. (И тут думаешь – как бы зазвучала лира поэта, если бы ему, выросшему в народной глубинке, вероятно, с молоком матери впитавшего Христовы заповеди, не пережимало горло антирелигиозная установка. Недаром, нет-нет, да прорвется это тайное желание высказать свое отношение к участию Божественного в жизни человека то в ласковом «Здесь церковка была», то в «Убежденности»…) И старая тема, знакомая по песням юности, помните? «В кассе вокзала билет попрошу», нет, это не Климычев, у Бориса Николаевича свои слова:
Я утром прихожу
на старенький причал
и мелочь подаю
кассиру я горстями,
купить хочу билет,
чтоб катерок умчал
туда, где были мы
недолгими гостями
Сборник заканчивается опять почти пафосным
Бессмертник пропиши моей Вселенной –
Мерцанью звезд
И журавлиным крикам,
И бесконечным новым поколеньям.
Но пусть его. Неплохое, доверительное стихотворение «Бессмертник», отдавая дань принятой в те времена традиции, поэт закончил вот этим громогласной и неубедительной заботой о «Вселенной, звездах и новых поколениях». Что поделаешь – положение советского поэта обязывало. По мне сборник закончился прекрасной «Анкетой»
Знал добро, и подлость, и наветы,
Шить варить, стирать и печь умею,
Но пишу покорно я в анкеты:
«Не был, не владею, не умею».
Второй сборник заслуживает не меньшего внимания. Прежде всего тем, что в нем помещена стихотворная биография поэта, которая и дала название сборнику. Интересный человеческий документ от первого лица. Переплетающиеся сюжеты о детстве, босяцкой подростковости, солдатской молодости и последующем взрослении и становлении, как поэта, чередуются с очень выпуклыми портретами старшины Цветаева, Авдея Двууглого (Врио зам.зав.отдела редакции), медсестры Гаяне. Описание страшного ашхабадского землетрясения и его последствий – почти эпическое и в то же время данное глазами незащищенного человека, потрясенного, но осознающего прежде всего свой долг – уцелевшего - перед теми, кому не повезло. И там же подробности быта – жажда подушки, матрацы, которых пришлось выцыганить два, чтобы не замерзнуть в обездомевшем Ашхабаде зимой, устройство «угла», в котором можно было уединиться, чтобы писать стихи, вдруг полившиеся не знамо откуда. И мучения с грамматикой, и описание редакционной суеты…. На 30-ти листах малоформатной книги уложился целый роман (ну, ладно, повесть) с множеством героев, сюжетных линий, бытовыми подробностями, описанием характеров, развитием всего этого во времени, уложился огромный отрезок жизни героя поэмы (вот одна из особенностей стихотворного жанра – в паре строк – целая история, на двух страницах – рассказ… Ну, банальности говорю).
А стихотворения во втором сборнике – избранные и, вероятно, новые, что появились в двухгодичный промежуток меж выходами сборников. Есть уже знакомые, но есть и новые, особенно понравившиеся: выстраданное «За все платить приходится на свете…» (азбучная истина, да только осознание ее дорого дается любому человеку), «Шаги» с таким тоже понятными строками:
Могло быть и хуже,
Значительно хуже.
Хоть некуда хуже,
А всё же могло бы…
Или новелла «Йог» о послевоенном возрождении из пепла мирной жизни. И особенно пронзившее меня «Извинение перед конём» такой знакомой жалостью к животному (живому), кого ты сначала заставил себе послужить через его силу, (пользуясь бессловесностью и зависимостью от тебя, тринадцатилетнего, обездоленного мальчишки, которому ни от кого не приходится ждать милости – всем тяжело, и только изможденный конь безропотно повезет не только свою поклажу, но и тебя), а потом горько раскаялся и через годы вспомнил о своем стыде перед конем (… «в глаза глядеть ему не мог»).
Здесь надо заключение, выводы и обобщение. Не будет заключения. Понравились и стихи (не все - не все, но много), и человек, через стихи проявившийся.