Видения Авеля

Ю. Трещев
Видения Авеля
рассказ






1.

Волоча обрывок цепи, Паскаль вошел в дом следом за Авелем. Он был в недоумении. Поступки старика часто ставили его в тупик. Там, где нужно было показать зубы, он вдруг становился беспомощным, как дитя.
«Что с ним такое?.. – Пытаясь понять поведение старика, Паскаль невольно вспомнил женщину с расслабленным и утомленным лицом, которую он видел на почте. – Наверное, из-за нее… простофиля, слишком он прост для жизни, всему верит и огорчается по пустякам… – Он покосился на кошку и вздохнул от неясной тоски. – Ты еще тут путаешься под ногами... – Кошка спряталась под кровать. Она опять была беременна. Раз в три месяца она рожала котят, с которыми псу приходилось нянчиться. – У всех свои неприятности... – Паскаль еще раз вздохнул. – Просто-напросто надо иметь характер...»
Не раздеваясь, Авель сел в потертое кресло. Его рассеянный взгляд скользнул по столу, источенному жучком, тронул серебряный нож для разрезания книг с ручкой из слоновой кости, чернильницу из яшмы с незапамятных пор сухую, переместился на одетые слоем пыли и смутные как сновидения портреты родственников. Взгляд его остановился, наткнувшись на раскрытую книгу с источенным молью сафьяновым переплетом и в обложке точно в саване. Страницы ее неспешно листали сквозняки. Персонажей этой книги автор как будто списал с родственников Авеля, причем все они были жертвами. Одни запутывались в сетях соблазна, прельщаемые видимой ложью, другие удовлетворялись собственными химерами и ужасами.
Дед Авеля по отцовской линии возводил свое происхождение (надо сказать не вполне законное) к славному и несчастному дворянскому роду. Он воевал, не раз смотрел самой смерти в лицо. В 19… его обвинили в заговоре против власти согласно письменным показаниям трех свидетелей и расстреляли, хотя ничего низменного или вероломного он не замышлял. От него остался этот дом у пруда, давно пришедший в упадок, чернильница из яшмы и серебряный нож для разрезания книг. Дед по материнской линии, историк по образованию, был человеком достойным и разумным. Он внес свою долю в общее достояние семьи, но на старости лет увлекся игрой на бирже. Бабушка говорила, что злой дух, ползающий по земле, втянул его в это помешательство. Она была из хорошей семьи, играла на рояле и обожала театр. «Все в этой жизни играют какую-либо роль, правда, многие даже не догадываются об этом…» – говорила она. Ее происхождение распознавалось в осанке и какой-то инстинктивной властности. Во время вечернего чая и визитов она поддерживала возвышенные беседы с подобающим выражением лица и изысканными жестами. Отец Авеля преподавал в университете литературу и пользовался славой критика. Жил он в мансарде, точно голубь в гнезде, не замечая светской суеты и толчеи внизу. Он был ужасно рассеянный, вечно витал где-либо, то на горе Фавор, то на Парнасе, бродил в миртах, играя улыбкой. Как-то проходя мимо жены, он снял перед ней шляпу, позабыв, что она его жена. Не трудно представить изумление Авеля от этой сцены. Газет он не читал, считал их чересчур отвлеченными, визиты его утомляли, а разговоры в гостиной казались ему плоскими и нудными, может быть, поэтому события на поверхностный взгляд незначительные и неправильно им истолкованные привели его к бегству из семьи. Это случилось, когда Авель был еще в нежном возрасте. Накануне у Авеля было видение. С лицом изборожденным морщинами точно клинописью, тусклоглазый, в очках отец стоял молча у изголовья его кровати и смотрел на него. Авель проснулся, обливаясь слезами.
Когда прошел слух, что отец нашел приют под монастырскими сводами, Авель отправился в свою первую одиссею. Как только день прогнал звезды и туман с низин, он встал и пошел, задыхаясь от нетерпения. К полудню он вышел к ручью, одолеваемый зноем и жаждой. Он напился, окинул взглядом, что есть где. Вокруг царила тишина, которую нарушал, лишь шелест листьев. Скрип дерева отозвался внезапным страхом, и он побежал, не разбирая дороги, бледный, трепещущий, вне себя. Ветки задетых кустов мнились руками, пытающимися его остановить. Сделав еще несколько шагов, он оказался на краю обрыва. Как дыра в земле.
Смеркалось. Он устроил себе ложе под кустом, зарылся в листья и уснул.
Вопль выпи спугнул недолгий сон.
Он встал на ноги. Не дыша, в страхе он стоял и ждал. Меж стволами показался незнакомец. Он ехал на осле и был похож на монаха или на бродячего артиста. На его плече сидела ворона.
Прячась за стволами деревьев, Авель окликнул незнакомца.
Незнакомец остановил осла. Вокруг теснились тени, и он не знал, какая из них окликнула его.
Я здесь…
И что ты здесь забыл?.. места эти глухие и дела глухие…
Ничего…
А куда ты идешь…
Никуда я не иду…
Садись на осла, подвезу… осторожно, на скакуна он не похож, но иногда вселяет в меня ужас…
Незнакомец разгладил морщинистый лоб и пришпорил осла, который с природной неспешностью двинулся в путь.
Дорога спустилась в лощину. Поперек лощины лежала топь и мост над ней узкий и шаткий.
Тебя как зовут?.. – спросил незнакомец, слезая с осла.
Авель…
А меня Мольер… я бездомный… один осел со мной да притворство… я играю разные сценки из жизни…
А почему ты один?..
Все мои спутники, которые были карликами и горбунами, умерли от смеха…
Гадуйся… – прокричала ворона, хлопая крыльями.
Ближе к вечеру другого дня Мольер привез Авеля домой обессилевшего и усталого.
Мать встретила Авеля вся в слезах и заперла на чердаке с окном у самого потолка. Он провел там ночь, лежал на продавленной кушетке и со страхом и тоской ждал нашествия горгон, химер и гарпий, которых рисовало воображение, свойственное его возрасту. Ему было всего 7 лет.
Наваждения темноты и одиночества исчезли с первым проблеском утра…

Не без волнения и колебания Авель открыл книгу.
«Если верить этой книге, выходит, что и я жертва… кстати, какой сегодня день?.. кажется, суббота…» – Авель вспомнил, что все повторяющиеся несчастья в семье приходились на воскресенье.
Листая книгу, он наткнулся на обрывок страницы с описанием его блужданий по пустыне несколько отрывочных, но вполне наглядных.
Песчаная буря разметала этап и разыгралась драма.
Несколько дней Авель и Вагнер шли, как будто знали, куда идут.
Они чудом спаслись.
«Все это можно было бы воспринимать как случайное совпадение, но имена…» – Авель потер лоб, пытаясь понять, как этот обрывок страницы попал в книгу.
Вспомнив лицо Вагнера, обманутого какими-то ложными измышлениями, Авель невольно рассмеялся,
Паскаль поднял голову.
Старик листал книгу. Он искал в ней то, чего там не было.
«Наверное, ему что-то представилось смешное или вспомнилось…» – Испытывая приятное ощущение от тепла, Паскаль следил за тенью старика на обоях с черными и белыми цветами и прислушивался. Старик что-то бормотал с завываниями и всхлипами. Это были стихи. Иногда старик играл на скрипке. Музыка в его исполнении доставляла псу гораздо больше страданий.
Мимо окон прогромыхала водовозка. В наступившей тишине по стенам пробежала рябь летучих теней, отражений.
Скрипнула дверь. Авель обернулся и увидел среди теней, разыгрывающих представление, фигуру Норы. Он как будто находился во власти некой галлюцинации. Воображение заменяло ему глаза.
Нора стояла у створчатого зеркала, которое ее отражало и украшало.
По комнате пробежало шуршание. На пол упала газета, вся в винных кругах.
Похоже, что я схожу с ума... – Авель закрыл дверь и заходил из угла в угол мелким шагом.
«Ну вот, теперь до утра он будет ходить...» – со вздохом Паскаль закрыл глаза.
Напрасно пролежав с закрытыми глазами час или два, пес заснул. Он провалился в сон как в яму и с трудом вылез оттуда. Его разбудил кошмар. Сморгнув слезу, он глянул на часы.
«Всего лишь четыре часа утра…»
Взгляд его переместился на старика, потом на книгу, страницы которой как будто кто-то перелистывал.
Стараясь не шуметь, Паскаль выпил воды и лег у ног старика.
Авель не спал. Его мучили воспоминания…

* * *

За окном царила глухая ноябрьская ночь. Лаяли собаки. Выл ветер, как легион бесов, скрипели и хлопали ставни, но в комнате было тепло. В камине потрескивал огонь. На столе чадила керосиновая лампа, поблескивали поздние груши. Одна была надкушена.
Утонув в потертом кресле, Авель следил за зыбкой, невнятной игрой отблесков и изменчивых теней. Лампа мигала, и они то появлялись, то исчезали.
Во сне или наяву он увидел влитую в песок синь реки, плещущихся в воде нимф. Они срывали кувшинки. Кувшинки были похожи на диадемы. Поодаль стоял притихший сад. Меж кривых стволов резвились бородатые сатиры и фавны. Погрузив копыта в красный мох, они выдували из свирелей и раковин чары, усладу для босых фей, которые парами гуляли по цветущей лужайке, зажатой в поля выцветших диванных подушек. Все как было или могло быть в Аркадии.
Скрипнула, приоткрылась дверь. Авель обернулся и замер, увидев Нору.
И это твой дом?.. – Как змея, Нора выскользнула из пальто с воротником из поддельного котика, смущенно и виновато улыбнулась. – Собрала чемодан и вот... я здесь... кстати, где мой чемодан...
Чемодан… – Авель заметался по комнате, натыкаясь на подлинную и вымышленную мебель, опрокидывая стулья, вдруг приостановился.
«Нет, это сон… мне все это снится…» – думал он. Он потерял голову от счастья.
Нора прихорашивалась у зеркала, которое и раньше смущало его пустыми обольщениями.
В бездумном блаженстве прошла зима. Как зачарованный, Авель вслушивался в невнятное гугуканье еще не родившегося младенца. Нора была беременна на седьмом месяце.
Это будет девочка… – уверял он Нору.
Почему-то ему виделась девочка. Всякий всегда рад обманывать себя. Девочка пускала пузыри в тени яблони и пыталась дотянуться, ухватить райское яблоко, но яблоко ускользало от нее, вновь и вновь.
Тянущиеся к яблоку пальцы девочки замерли.
Авель услышал смутный гул машины. Узкий, желтый луч выхватил из темноты жерди забора, угол крыши, и бледное лицо господина в плаще мышиного цвета с завернутыми рукавами.
Простите, не подскажете, где мне найти... – незнакомец не договорил и исчез. В замешательстве Авель подошел к забору. Улицу перегораживал лимузин с тупым носом. В темноте он услышал далекие, невнятные голоса:
Ах, оставь, оставь меня, оставь...
Нет, не могу... на носу премьера...
Ты дьявол…
Вполне может быть… как известно, театр – порождение бесовское...
Машина мигнула фарами, развернулась и бесшумно покатилась вниз по улице.
Полный смутного беспокойства, Авель вошел в дом.
— Нора... – позвал он. Он проходил из одной комнаты в другую. Все происходящее уже виделось ему в каком-то забытом сне. Зачем-то он заглянул на чердак и наткнулся на качающееся между стропилами крепдешиновое платье Норы.
Послышался плач. Он замер.
«Ребенок… нет, не может быть…» – Он покачал головой. Мысль была безумной. Он заставил себя сдвинуться с места и неуверенно, настороженно, не без страха огляделся.
Из вороха старых журналов, лежащих на продавленном диване, выполз рыжий щенок.
Авель дал ему имя Паскаль…

Заблудившись в своих снах, Авель очнулся, с ощущением, что падает куда-то. Он боязливо огляделся, узнавая вещи, и уже с улыбкой взлохматил загривок рыжему псу.
Как ты здесь без меня?..
Паскаль сонно моргнул и тоже улыбнулся. Он был вполне счастлив со стариком. Правда иногда находила вдруг необъяснимая тоска. Тогда он думал о смерти. Эти мысли тревожили и волновали его.
Не нашел я ее... ты понимаешь, не нашел… душа болит… нет, ты не понимаешь...
Паскаль вздохнул и задумался. Никогда он так не задумывался за всю свою песью жизнь.
«Душа у него болит... что бы это значило?.. – Он посмотрел на старика и почувствовал, как что-то горячее прихлынуло к глазам. – Может быть, это и есть душа?.. – подумал он, сморгнув слезы. – Однако странно, почему он об этом заговорил?.. опять он суп налил в две тарелки... и два стула к столу поставил... к супу даже не притронулся... разговаривает с кем-то на непонятном языке... может быть, с этой женщиной, которая работает на почте?.. женится он и посадят меня на цепь, как злодея или преступника... нет, уж лучше пусть живет один... приходила уже одна вся в кружевах и в кольцах... и мне хотела вдеть кольцо в ноздрю, едва спасся от нее... коса у нее была похожа на собачий хвост и ходила она под себя в саду, раскорячится, тьфу, пропасть... и вещи все переставляла... то и дело натыкался на них в самых неожиданных местах... все планы строила... можно догадаться какие... ходила с палкой, готовая ударить… узнала бы, сколько зубов в моей пасти… была еще одна, такая боязливая и глуповатая, но постепенно вошла во вкус... старик и ел с ее вилки, и вино пил у нее изо рта и, похоже, что ему все это нравилось... а меня он едва замечал… когда она ушла, он еще неделю вздыхал и заглядывал во все комнаты, искал ее там, где привык видеть… и все понапрасну, без всякой пользы… от нее у меня пошли лишаи и зуд по всему телу... – Пес вздохнул. Он вспомнил, как однажды старик привел в дом девочку с проходящего поезда. На вид ей было не больше 13 лет. Она прижимала к груди скрипку. Других вещей у нее не было. Старика было не узнать. Он играл совершенно не свойственную ему роль. – Как же ее звали?.. худая, рыжая, лицо вытянутое, глаза как из серебра, блестящие…» – Она не показалась Паскалю красивой. Конечно, она производила впечатление, но ее странные манеры лишь подкрепляли подозрение, что она кем-то подослана, о чем он попытался сказать старику.
Старику она нравилась. Она причесывалась, а он тайком подсматривал за ней. Он видел ее такой, какой она была, с золотистыми волосами, длинноногая, в сандалиях, из которых она вытряхивала песок.
А Паскаль видел пропасть, что разделяла их, и горные кручи. Уже за спиной горных круч ему открылось море и рифы, у которых играли дельфины.
Когда девочка заснула, Паскаль склонилась над ней, коснулся лапой ее лица и отдернул лапу, как будто обжегся. Девочка не спала. Она взлохматила ему волосы на шее. Прикосновение девочки ошеломило пса. Он вообразил себя на седьмом небе. Иллюзия рассеялась, когда он ощутил некую теплоту внизу ее живота и запах, от которого его замутило.
Девочка провела со стариком всего одну ночь с субботы на воскресенье.
Вечером другого дня Паскаль брел по тропинке, опустив голову. Он искал Авеля. Тропинка поднималась вверх по кручам, потом стала спускаться к морю. Услышав какие-то странные звуки, он приостановился. Сделав еще несколько шагов, он увидел догорающий костер и девочку со скрипкой. Она играла и плакала. Лицо ее было залито слезами. Паскаль стоял, опустив голову, не зная, что думать.
«Не иначе она лишилась рассудка… или притворяется сумасшедшей…»
На краю ночного неба уже расцветала луна, точно бледная роза.
Помедлив, Паскаль побежал дальше. Он бежал к берегу моря, потом по берегу и наткнулся на простертое тело.
«То ли утопленник, то ли самоубийца?..»
В колебании Паскаль подошел к телу. Это была девочка со скрипкой. Паскаль был бессилен помочь ей. Он сел и завыл, забыв себя.
Утром Авеля арестовали по подозрению в убийстве девочки. Через год он вернулся, изменив имя и внешность, чтобы оставаться неузнанным.
«Был такой бледный, тощий, что не узнать, но я его узнал… не знаю, кто его преследовал и мучил…» – пес зевнул и покосился на старика.
Авель стоял у стола. Вдруг, повинуясь порыву, он надел очки и склонился над рукописью.
Написав несколько фраз, он весь как-то сник.
В комнате постепенно потемнело. В темноте лишь тускло светилось зеркало. Там что-то мелькало, что-то еще не имеющее облика. Почудился запах ириса. Авель неуверенно обернулся. Никого. Книга на столе, раскрытая наугад, газета на полу, искаженные пролитым вином черты лица Сталина, буквы заголовка.
Дверь скрипнула и приоткрылась. Мурашки побежали по коже. Он замер в ожидании. Дверь качнулась и захлопнулась.
«Сквозняк…» – Закрыв глаза, Авель откинулся на спинку стула, размышляя об особенностях и облике посещавших его видений. Уже который день они осаждали его воображение.
Он не удивился, увидев Нору. Она вышла из зеркала, словно это была дверь, и пошла к нему, рассыпая цветы, шпильки, во всей своей расцветающей красоте и нетронутости.
Нора... – прошептал он и очнулся. Где-то на границе сна и яви еще виделось ее лицо и глаза.
Стук в дверь окончательно привел его в себя.
Явилась женщина с почты. Она принесла газеты и новости из города.
Женщина ушла, оставив Авелю еще большее одиночество. Он сидел и наблюдал за снующими у коптящей лампы мошками и... очутился в городе, который он не любил и по которому порой бродил, опьянев от усталости, не сознавая, где он, как во сне. Он вернулся туда не ногами и не в пространстве. Город возник перед ним во всей полноте своей яви. Угол улицы, сумеречная площадь с замершими на кольце трамваями, черная статуя Пушкина, здание театра, наполовину укрытое лесами. Рассеянным взглядом он прочитал афишу, и унылое блуждание по улицам города продолжилось уже под моросящим небом. У дома Норы он приостановился. Поддавшись желанию, он залез на дерево и заглянул в окно. Обрисовалось чье-то изумленное лицо. Оно скользнуло по стеклу, как рябь по воде, и исчезло в складках гардин.
Авель спустился с дерева и пошел прочь. Поблескивающие трамвайные рельсы уводили его все дальше от дома Норы.
Темный извилистый переулок. Осыпающиеся ступени лестницы. Огни станции. Зал ожидания. Неподвижный поезд у перрона. Запах дыма, копоти.
Мертвая тишина и скольжение к чему-то недостижимому...

Сквозняк приоткрыл и захлопнул дверь.
«Все это обман, мираж...» – Авель скомкал недописанные стихи, как-то вскользь глянул на себя в зеркало, оно помогало ему в его блужданиях своими меняющимися, слоистыми отражениями, и неожиданно для себя зевнул с криком.
Паскаль очнулся и настороженно поднял уши.
«Похоже, что он не в себе… с ним что-то происходит...» – Некоторое время Паскаль исподтишка с любопытством и тревогой следил за стариком.
Авель лежал на кровати, сложив руки на груди, точно покойник. Он спал.
Паскаль прикрыл веки и тоже попытался заснуть. Во сне он чувствовал себя совершенно другим, он не хромал и не простужался.
«Да, старость – не радость, что верно, то верно… раньше я мог и муху на лету поймать... и все же мне грех жаловаться…»
Паскаль вспомнил рассказ рыжей суки. Было это прошлой осенью. Старик уехал в город, посадив его на цепь. Все Паскаль ждал, но этого не ждал. Он чувствовал себя униженным, как будто его привязали к позорному столбу. Промучившись час или два, он оборвал цепь. Остаток дня он бродил по поселку, звякая обрывком цепи. У магазина за мусорными ящиками он наткнулся на стаю собак. Вели они себя мирно. Паскаль подошел ближе. Рыжая сука, по всей видимости, только начала свой рассказ:
Весь день стояла ужасная жара, мука смертная, еще и мухи одолевали, я, как мертвая, лежала в тени под забором. Приоткрою глаз, огляжусь, зевну от скуки. Что еще делать? К вечеру стало чуть-чуть прохладнее, да и голод поднял меня на ноги и привел к этому дому. Дом был огромный и сумрачный, и само место вызывало необъяснимое беспокойство. Раньше я обходила этот дом стороной, а тут, не знаю, что на меня нашло. Что-то подтолкнуло. Я проскользнула в щель под забором и поползла к дому, прячась в траве. В саду было тихо. «Странная тишина...» – подумала я и почему-то вдруг испугалась, озноб пробежал по спине. Я уже хотела повернуть назад, но голод погнал меня дальше. Ползу. Ноздри мои начал осаждать аромат, подобный которому я еще не ощущала. И вдруг, как из-под земли, передо мной вырос этот пес. Страшнее страшного суда. Меня поразили его глаза, точно горящие угли...
И что было дальше?.. – спросила пятнистая дворняжка с заячьей губой и обвислыми ушами. Большие, влажные глаза ее испуганно застыли.
Увидев это чудовище, стоящее передо мной в позе сфинкса, я присела и замерла в судороге ужаса, ожидая неминуемой смерти. Я приготовилась к самому страшному, но ничего не случилось. Нельзя доверять первому впечатлению. Сфинкс оказался на редкость гостеприимным хозяином. С великодушием и без малейшего сожаления он поделился со мной лакомствами, угостил меня кровяной колбасой, холодной говядиной и еще чем-то, напоминающим соленые веревки, после чего мы прошлись по дому. Сфинкс шел впереди поступью льва и размахивал хвостом точно знаменем. В доме было шумно, суета, заботы, которыми обычно волнуются люди. Я сохраняла спокойствие, хотя мне это давалось не легко. Я ведь не привыкла бывать на приемах в высшем обществе, а там собрался чуть ли не весь свет. Сфинкс шел, не обращая внимания на людей, которые были приветливы ко мне, даже не зная, кто я. Неожиданно, пугая непонятными знаками и сбивчивым лепетом, мимо пронеслась какая-то дама в платье с кружевами.
Кто она?.. – спросила я и невольно отступила в темный угол. Сфинкс успокоил меня, говорит:
Это моя служанка... чересчур учтивая и полная притязаний, не подобающих ее положению…
Она прислуживает тебе?..
Да...
Ну да, конечно... – пробормотала я недоверчиво. Служанка выглядела, как леди. На стенах висели гравюры и картины в рамах, в нишах стояли статуи, вазы. Не дом, а музей. Я шла и не знала, во сне я или наяву. Несколько раз я пыталась завязать разговор о хозяине дома, но сфинкс отмалчивался, только улыбался. На удивление молчаливый пес, слова из него клещами не вытянешь. Мы обошли с ним все комнаты, и вышли в сад. Гости сидели у фонтана, украшенного по итальянскому образцу. Сфинкс вдруг разговорился, стал знакомить меня с гостями.
Все они люди знаменитые... если назвать всех по именам, не хватит и ночи, расскажу лишь о немногих… смотри, вон тот рыжий господин в очках, художник, днем он спит, а ночью рисует автопортреты… это разновидность портрета… и всегда у него получается незнакомый мне человек… и так изо дня в день уже много лет, иногда он надевает женскую одежду и меняет прическу… как-то он меня попросил позировать… мой портрет висит на видном месте в гостиной, так что я теперь существую в двух лицах и никогда не смогу умереть, вот так...
Как поживаете?.. – спросил Сфинкс художника. В замешательстве художник отступил назад, побледнел, потом покраснел, вскинул очки, но Сфинкс уже отвернулся от него. – Об этом господине, который сам себе улыбается, я мало что знаю… не могу понять, чем он зарабатывает на жизнь... – С чувством неудовольствия Сфинкс обошел незнакомца с бородой апостола. – Обрати внимание вон на того господина, он сочиняет музыку, а за его спиной стоит писатель… он пишет пьесы… ничего интересного, одни вздохи и восклицания...
Я постепенно свыклась с этим пестрым чередованием и уже без всякого удивления переходила от одной группы гостей к другой. Услышав смех, я обернулась и увидела худого и бледного юношу. Он поскользнулся на мокрой траве и упал навзничь. Закусив губы от боли и стыда, он поднялся на ноги.
Кто этот несчастный?.. – спросила я.
Кажется поэт, точно не знаю… знаю, что живет он на чердаке… кошмарный чердак, там одни летучие мыши, гирляндами висят, зацепившись за балки потолка...
Увидев в лице юноши знакомые черты, я невольно вспомнила поэта, у которого жила одно время. Его звали богом даже люди отнюдь не склонные к поэтическим восторгам. Он умел растрогать до слез. Мне он нравился. Я испытывала к нему добрые чувства, почти нежность. Мы даже спали в одной постели. Он жил один. Его жена умерла от родов в первый год брака. Помню, на стене висела старая театральная афиша с ее изображением. Эта ничего не значащая для постороннего взгляда афиша открывала ему больше блаженства, чем райские кущи арабов. Она давали ему крылья. Но, увы. Завистливая судьба дает и берет. Однажды он лег на кровать живой и остался мертвым, кончил свои дни до того часа, когда судная труба позовет всех людей туда, где мерцают медвежьи звезды.
Погрузившись в воспоминания, я не заметила, как к нам подошел апостол.
Веселый праздник… – заговорил он. – Поздравляю и вас, и вас…
«По всей видимости, еврей…» – подумала я, отметив особенности его произношения, жесты и голос.
А вы кто?.. разве мы знакомы?.. – спросил Сфинкс апостола и, не дождавшись ответа, увел меня в сторону. – Такое впечатление, что у него два голоса и оба для публики… наверное, он один из позабытых родственников или совсем посторонний, боюсь строить предположения…
Из беседки донеслись звуки музыки. Женский голос пел какую-то арию. Слова сплетались в проникновенную мелодию.
Кто эта сладкоголосая женщина?.. – спросила я. Голос у нее был как у сирены и фигура красивая, крупная.
Примадонна… – Сфинкс нахмурился и отпустил несколько грубых сарказмов. – Для меня все женщины на одно лицо, как враги... пошли отсюда... меня раздражают эти истерические всхлипы и наигранное волнение… все как в пьесе…
Ну, не зная, не знаю… мне нравится ее голос… стоит закрыть глаза и передо мной возникает образ…
Мокрицы в бутоне цветка…
Почему ты так говоришь?..
Потому… раньше таких как она публично били плетьми, случалось, что и вешали, но смолчу…
Я поняла, что Сфинкс пострадал от внимания этой женщины, и все же упрекнула его в отсутствии галантности, сказала, что знаки его внимания были бы и мне вовсе не неприятны. Он оглянулся. Судя по выражению его лица, он был не то чтобы несчастлив с женщинами, но скорее неспособен к счастью.
По крытой галерее мы перешли во флигель. Сфинкс показал мне свою комнату, а там дальше, говорит, комната хозяина... я только мельком видела его... просто карикатура на человека... у него зубов нет... протезы... горе дожить до такой дряхлости... можно сказать, одной ногой в могиле стоит, а туда же... не знаю, прилично ли говорить на такие темы, но мне удалось подсмотреть, как он это делал с одной из женщин… к сожалению, ничего у него не вышло... мерзость, одним словом... тут появилась служанка Сфинкса, застенчивая и услужливая такая... не поднимая глаз, она спросила меня: «Может быть, вы желаете отдохнуть?..» – и застыла в старательном и застенчивом реверансе. Такое внимание скорее смутило, чем обрадовало меня, и я отказалась, говорю ей, чтобы поддержать разговор:
У вас здесь так хорошо, чисто... и музыка, и прочее... все, как в городе...
Служанка молча улыбнулась и ушла.
Красивая особа... – сказала я и покосилась на Сфинкса.
Да уж, в темноте все женщины писаные красавицы... – отозвался он и почему-то вздохнул, потупился.
Что с тобой?.. – спросила я его.
Ничего… – сказал он смущенно и нерешительно.
Он не сделал мне предложения остаться на ночь, хотя для этого у него были и возможность, и удобные случаи, и я поняла, что мне пора уходить.
Мы снова встретились с ним около полудня другого дня, и я пригласила его прогуляться на Блошиный Рынок.
Куда, куда?.. – он с интересом посмотрел на меня.
На Блошиный рынок...
Там что блохами торгуют?..
Да нет, там сегодня представление дают... приехал театр Шапито...
Ну не знаю, в такой глуши и театр...
Это так неправдоподобно, как и правдоподобно…
Шапито... ну, не знаю, не знаю...
Пошли, ты не пожалеешь, цирк, что надо...
Мы вышли на террасу и спустились в сад. У амбара мы подлезли под забор и очутились на улице. Сфинкс выглядел несколько удрученным, все оглядывался.
Как вы тут живете в такой тесноте, наверное, страшновато по ночам?.. ну и запах, какая гадость... – Он брезгливо наморщился, обходя пивной ларек.
Мы уже подходили к театру, когда из кустов выбежала собака. Она тяжело дышала и хрипела в состоянии явного возбуждения. Я сказала ей несколько слов. Она ответила тихим визгом и умолкла. Вдруг, откуда ни возьмись, появились эти бесы в черных блестящих плащах. Мы даже не успели испугаться, как нас опутали сетью и швырнули в машину.
В машине было темно, укачивало, и я заснула. Очнулась я от странного воя, подумала про себя: «Что бы это могло значить?..» – Неожиданно вспыхнул свет. На какое-то время я ослепла. Ослепшую, меня схватили за загривок, протащили волоком несколько шагов и бросили в ржавую проволочную клетку. Когда я привыкла к свету, то увидела сфинкса, подвешенного за задние ноги. С него уже сдирали шкуру. Вообще-то я не робкая от природы, но тут я испугалась, заскулила и забилась в угол. Человек, который сдирал шкуру со сфинкса, оглянулся на меня.
Тебе не нужно бояться, рука у меня легкая... – он криво улыбнулся. На вид это был добродушный человек, но, увидев его улыбку, я задрожала, как осиновый лист, и с хриплым рыком и шерстью дыбом прыгнула, повисла на проволочной сетке, сорвалась и грохнулась спиной на пол. Пол оказался подгнившим. Я провалилась вниз.
Ну, где ты там... иди ко мне... – позвал меня человек. Голос как у кастрата. В ужасе я поползла, сама не зная куда. Полы были низкие. Гвозди спину царапали. Час или два я блуждала в этом лабиринте. Услышав звук разбитого стекла и голоса людей, я попыталась ответить, заскулила, судорожно ткнулась в стену. Камень сдвинулся, а там черви, мокрицы. Брр. Мерзость. Через силу я сдвинула еще один камень, чувствую, свежим воздухом потянуло, щель открылась. Я просунула голову в щель, кое-как протиснулась и свалилась в лопухи вся в пятнистой ржавчине. Лежу в состоянии, граничившем с бесчувствием, и не знаю, на каком я свете. Я не вполне осознавала свое положение. Что-то случилось, но что именно? Лишь услышав сиплое карканье вороны, я пришла в себя и поняла, что избежала ужасной смерти. От радости у меня выступили слезы.
«Бедняга Сфинкс…» – подумала я, и вдруг сквозь слезы увидела перед собой его хмурое лицо. Глаза у него были пустые, пасть отрыта. Со смутным чувством ужаса и отчаяния я смотрела на него. Я не верила в его чудесное спасение. Блуждания и кружения по узким извилистым проходам не могли стереть из памяти сцену его распятия головой вниз. Постепенно лицо Сфинкса начало тускнеть. Он все отступал и отступал без слов.
Это было видение?.. – спросила пятнистая дворняжка с заячьей губой и обвислыми ушами.
Да, это было видение… ну, мне пора, разболталась я тут с вами…

Послышался стук в дверь.
Паскаль наполовину высунулся из сна, приоткрыл веки. Или это ветер? Нет. Дверь приоткрылась. В проеме двери он увидел лицо женщины с почты.
Вам телеграмма...
Что?.. – Авель закашлялся, а Паскаль глухо заворчал. От женщины с почты он ничего хорошего не ждал.
Женщина прикрыла дверь, оставил в комнате только свой острый, веснушчатый нос.
Уберите пса...
Да, конечно… я сейчас...
Щурясь, Авель вышел на веранду. На веранде было сумрачно.
Авель с любопытством оглядывался. Портрет Норы на фоне зимнего пейзажа, ирис в вазе с тонким горлом. Среди теней и отблесков на стене обрисовалось лицо женщины с почты и вся ее фигура, как будто озябшая, изгибающаяся в странном поклоне.
Распишитесь здесь...
 Авель расписался.
Женщина ушла.
Авель проводил ее взглядом, вернулся в дом и медленно, неуверенно развернул телеграмму.
«Приезжай. Мы ждем тебя. Нора…» – прочитал он и прислонился к стене. Комната преобразилась. Вокруг росли папоротники, мирты, померанцы, цвели ирисы. Вдыхая знакомый аромат, Авель шагнул вперед, наткнулся на угол стола, чуть не опрокинул тарелку с супом, к которому он так и не притронулся. Ему стало трудно дышать. В глазах потемнело. Он открыл окно.
Паскаль с ужасом следил за стариком, который нелепо взмахивал руками, как будто собирался взлететь.
Она жива… ты меня понимаешь?.. нет, ты меня не понимаешь… – Танцуя, захлебываясь слезами и смехом, Авель потрепал загривок псу.
Паскаль был так взволнован его поведением, что невольно прижался к полу, потом залаял и присоединился к безумию старика. Он катался по полу и лаял, пока внезапно не опомнился…

* * *

Трамвай остановился у желтого двухэтажного дома с низким входом и решетками на окнах. Дом чем-то напоминал больницу для умалишенных или казарму.
Вы будете выходить?.. – спросила Авеля пожилая дева в шляпке с бархатными цветами. Плечи ее укрывала шаль. В руке она сжимала зонтик с длинной ручкой из поддельного перламутра.
Да... – Авель вышел и пошел вдоль ограды, невольно поглядывая на окна дома. Ему казалось, что кто-то наблюдает за ним. Из-за ранней темноты это впечатление было еще сильнее. Он перешел на другую сторону улицы. Что-то заставило его приостановиться. Может быть китайская ваза, стоящая на подоконнике, или облачко осыпающихся фиалок? Он неуверенно улыбнулся странной, изменчивой улыбкой, что-то прошептал и закрыл глаза.
Послышался затаенный детский смех. Он приоткрыл глаза.
Ха-ха-ха... – мимо пробежала девочка 13 лет в белом платье с крылышками рукавов.
«Вылитая Нора…» – Он проводил девочку взглядом, и устало опустился на ступени террасы.
Невольно вспомнилось детство, дом с бесконечными коридорами, тесная и узкая комнатка с одним окном, заставленная какими-то ненужными вещами и перегороженная шкафом. Окно выходило на северную сторону, и в комнатке всегда было темно и сыро.
Как-то он вернулся домой из школы раньше обычного. Странные звуки, доносившиеся из-за шкафа, вызвали некоторое смятение. Он осторожно сдвинул занавеску и замер в нелепой позе. В этой позе он стоял довольно долго. Он стоял и смотрел на мать и Мольера. Они возились на кровати. Он слышал их вздохи, таимые и сдавленные в груди. Поразило бледное, кривящееся в улыбке лицо матери, такое ощущение, что она смотрела на него и не видела, как слепая.
Взгляд Авеля переместился на засиженную мухами люстру с тусклой и грязной лампочкой, на обои с орнаментом желтого цвета. Он перевел дыхание и, пятясь, отступил к двери, на ощупь, стараясь не шуметь, нашел куртку и вышел в коридор.
Лучше бы мне ослепнуть... – бормотал он, спускаясь по лестнице и путаясь в рукавах куртки.
Небо было смутное, грозило грозой.
Он все еще не мог опомниться и шел, не зная, куда идет. Дорога привела его к обрыву, почти отвесно падающему вниз. Глянув вниз и увидев себя в пустоте, он в страхе отступил.
Молния отняла у него взгляд, гром оглушил чувства. Он слепо шагнул в сторону и полетел с обрыва головой вниз, но не разбился. Зацепившись одеждой за сук, он повис в воздухе. Воцарилась тишина. Тишину нарушали лишь крики встревоженных ласточек, чертивших круги над обрывом. До земли было далеко, до неба ближе. Выгнув спину, он дотянуться до уступа и стал карабкаться вверх.
Ночь и большую часть следующего дня он провел на чердаке.
Спал он беспокойно. Лишь только он закрывал глаза, как слетались видения. Они окружали его со всех сторон. По шею они были совсем как люди. Одни одетые шерстью, страшные как смертный грех, другие бесстыдно голые, у кого раны сзади, у кого спереди, кто слеп, кто хром, кто без руки, кто без головы, а иные давно в гробах. Кто-то окликнул его по имени. Он привстал и увидел девочку. Она спала в гробу. На голове венок из листвы. Он не оставил ее спящую спать. Глянув по сторонам, он простерся рядом с ней, тронул рукой ее грудь. Она не противилась его желанию. Он пробовал и так, и так, но все тщетно. Телом он был слабей желания.
Гадуйся… – хрипло прокричала ворона, и он проснулся.
«Дурной сон…» – Он смежил веки и заблудился в новом бреду. Он лежал и не дышал. Светлая и как будто нагая мать прошла мимо. Он окликнул ее и пришел в себя.
Дернув за кольцо, он поднял крышку люка, спустился по лестнице вниз и пошел, сам не зная, куда идет.
Ты... псих... – девочка 7 лет бросила ему в спину горсть песка. Он оглянулся на разрушенный в песке ее город. Сумерки все преображали. Фонтан, полный битого стекла и ржавого железа, странным образом наполнился драгоценными камнями, ожила позеленевшая фигура божка. Цепляясь за сучки, Авель вскарабкался на дерево. Сухо треснула ветка. Он замер, напрягся весь. В паутине ветвей он увидел Нору. Она стояла у зеркала в длинной ночной рубашке с глубоким вырезом. Ей было 10 лет, не больше.
Окно потухло. Вокруг сгрудились тени сентябрьской ночи. Почему-то ему стало смутно и тревожно, озноб пробежал по спине. Он спустился с дерева. Некоторое время он стоял у клумбы с засохшими ирисами и астрами.
Кто-то позвал его из темноты.
Эй, мальчик... да, ты, ты... поди-ка сюда...
Хан только что вернулся из мест заключения. Несколько раз он уже закидывал свои сети, но никого не поймал. Авель опасливо отодвинулся. У Хана было много лиц и все страшные.
Ты что, боишься меня?.. – Мигая и похотливо хихикая, Хан приблизился.
Авель неуверенно покачал головой. Говорили, что Хан родился от нечистого духа.
Уже он барахтался в его паучьих объятиях.
Неожиданно в происходящее вмешался безногий калека. Он выкатился из переулка в тележке на колесиках, встал во весь свой усеченный рост, ошеломленно мигая совиными глазами. Звякнули медали на его груди.
 И Хан, и безногий калека исчезли в складках тьмы, как будто и не было никого. Судорожно всхлипывая и пошатываясь, точно пьяный, Авель побрел вниз по улице. Ноги его подгибались.
Домой он не пошел. Он вернулся на чердак. Опустив крышку люка, он замер. Перед ним стоял Хан темный душой и темный по виду. Он сморгнул, подумал, что Хан мнится ему.
Хан повалил Авеля. Чувствуя, что слабеет от ужаса, Авель попытался закричать, но Хан зажал ему рот.
Эй, отпусти его...
Скосив глаза, Авель увидел странную фигуру.
Иаа-хи-ха-ха...
Визгливый хохот просто потряс Хана. Он замер, словно прикованный к полу. Страх и некое мерцающее сомнения в действительности видения теснились в его уме. Очнувшись от своего оцепенения, Хан как появился, так и исчез. Его точно ветром сдуло.
Всхлипывая, Авель исподлобья разглядывал незнакомую девочку.
Ну, что ты стоишь, утри слезы... – сказала она шепотом.
Он, наверное, сумасшедший... – пролепетал Авель и утер слезы. Пальцы у него подрагивали. Он все еще не мог опомниться от страха и стыда.
Никакой он не сумасшедший... во всяком случае, самое меньшее дней пять назад, он был еще вполне нормальный... – Девочка усмехнулась, что-то вспоминая. – А как он испугался, когда я... – Девочка театральным жестом простерла руки.
Наверное, подумал, что ты привидение... – прошептал Авель, как завороженный. У девочки были зеленые глаза, и они светились в полутьме. Все это уже виделось ему в каком-то давнем, душном сне. Почувствовав, что сейчас расплачется, он отвернулся к стене. В углу под самым потолком в пыльной паутине покачивался высохший трупик мухи.
Что ты там еще увидел?..
Ничего...
Не стой столбом, пошли отсюда, ну, пошли же... – Девочка потащила его за собой.
Там, куда она его привела, было тепло, но он все еще дрожал всем телом.
Тебе холодно?..
Н-нет... не знаю...
Ты садись... – Она подтолкнула его к кушетке и укрыла потертым плюшевым пледом.
Как тебя зовут?.. – спросил Авель.
Нора...
Странное имя... – пробормотал он сонно.
Ничего странного... – Девочка улыбнулась.
Нора... – прошептал Авель, заползая в ее имя.
Сквозь сон Авель услышал хрипловатый голос матери и испуганно привстал. Нора стояла у окна. Он обратил внимание на ее дырявые на пятках чулки.
Сынок, послушай меня... – Мать присела на край кушетки, вытирая платком потное лицо, шею. На ней был все тот же выцветший халат, как и много лет назад. Халат распахнулся, обнажились ее белые, полные ноги. Он зажмурился. Какое-то время он слышал лишь шум в ушах и тяжелое и прерывистое дыхание матери.
Уже он плавно покачивался на коленях у матери, цеплялся непослушными пальцами за матерчатую пуговицу и разглядывал шевелящиеся на потолке ветвистые тени.
М-ааа... – На губах его надулся радужный пузырь. Изумленный, он скосил глаза, заулыбался. Пузырь не лопнул, оторвался от его губ и полетел. Он снова надул свои пухлые губки.
Один за другим разноцветные воздушные шары поднимались и тонули в слепящей сини среди небесных духов, херувимов и святых заступников.
Сморщенной ладошкой он потянулся к зависшему над ним шару. Шар лопнул. Он рассмеялся младенческим смехом.
Сынок... – позвала его мать.
Он обернулся с ощущением внезапной беды. Беленые стены с каймой, дощатые полы, продавленный потертый диван, черный диск радио, герани в горшках, ширма из одеяла. Он сдвинул одеяло.
Мать лежала на полу, уткнувшись лицом в коврик.
В этот день он потерял все и сразу.
Несколько лет Авель как будто спал наяву. Не он, а кто-то другой ходил в школу, вслушивался в откровения соседки по парте, бродил по улицам или сидел у окна, в колышущейся глубине которого, как в створках зеркала, рисовались чьи фигуры, силуэты, отражения. Среди них он иногда видел взрослеющую Нору. Он настороженно следил за ней издали, отделенный только черной полоской амальгамы.
Зеркало подернула рябь…

С лязгом и грохотом из переулка выполз трамвай.
Авель вздрогнул и огляделся, не зная, куда глядеть.
Небо было смутное, как и в тот день, когда это случилось.
Таясь, Авель шел за Норой. На ней было пальто с воротником из поддельного котика. Поняв, что ее преследуют, она замедлила шаг.
Извините, я только хотел спросить… – заговорил Авель.
Как меня зовут?.. – Нора улыбнулась.
Авель путано попытался объяснить Норе, что она его ангел-хранитель.
Я не понимаю... – Нора пошла по улице по направлению к вокзалу.
Как тень, Авель шел за Норой, иногда застревая в толпе.
Вокзал. Строй колонн, аркады. В выси над аркадами потолок, расписанный как небо.
Нора вошла в пригородную электричку. Авель последовал за ней. Около часа он ехал, поглядывая то на Нору, то в окно на заснеженные пейзажи.
На станции «Рылеево» Нора вышла из электрички и пошла по тропинке, протоптанной в глубоком снегу. Они шли молча, точно немые. Тропинка петляла, иногда с трудом протискивалась между домами. Авель оступился и, уже утопая в снегу, спросил:
Нельзя ли узнать, куда мы идем?..
А я думала нам по пути... – Нора замедлила шаг. – Знаете Иудины болота?..
Иудины болота?..
Да… – толкнув калитку, Нора вошла во двор. В глубине двора темнел дом с башенками по углам.
Вы же не бросите меня здесь?.. – С беспокойством Авель подумал о том, что совершенно не помнит обратной дороги к станции и, догнав Нору, взял ее за руку.
Нет, конечно, нет, если вы проснетесь... – Нора осторожно высвободила руку.
Звякнуло ботало над дверью.
Минуя занавеси, пологи Авель вошел в комнату.
Их уже ждали. Нора представила гостя:
Это мой ангел-хранитель...
Вовсе нет... – Смущенно улыбаясь и оглядываясь, Авель нашел себе место у окна.
В обрамлении наледи среди снежных холмов висела луна, освещая сад тусклым призрачным светом. По саду бродили тени. Втянув голову в плечи, Авель вслушивался в приглушенную игру голосов. Игра была хорошо известна Норе и еще неизвестна ему.
Часы пробили полночь.
Вы опять спите... – В тусклой полутьме Нора рассмеялась своим тихим непостижимым смехом.
Нет, просто я... – Авель смутился, приник к окну.
В наледи мелькнули тени. Одна, другая. Неожиданно гулко и долго звякнуло ботало, висящее над дверью. Через комнату пронесся сквозняк, погасил лампу.
В темноте кто-то наступил Авелю на ногу, обнял, сверкнул очками и хрипло выкрикнул:
Прошу всех оставаться на своих местах...
После короткого допроса Авель очутился в воронке. Почти час он ехал в тесной, грохочущей полутьме, иногда озаряемой вспышками света.
«Полная иллюзия лифта в преисподней...» – Авель уже не сомневался, что спит в чьем-то сне.
Все, что происходило потом, было только подтверждением этого нелепого, невероятного сна...

Осенью Авеля призвали в армию.
В армии самое простое и трудное – смириться и найти свое место. Авелю это долго не удавалось и с наступлением темноты, когда жизнь в казарме замирала, он ползал на четвереньках по этажам и маршам лестницы, до блеска натирал ступени. Он отрабатывал наряды, иногда и засыпал, уткнувшись лицом в грязную тряпку.
Однажды ночью кто-то придавил его, шепнул бесовским шепотом:
Тсс... тихо... ну-ну, успокойся, чего ты боишься?.. все останется между нами...
Что останется между нами?..
Все...
Невнятное бормотание, путанные объяснения, нетерпеливая грубая ласка. Он вскинулся, попытался освободиться от навалившейся на него тяжести.
Они теснили, толкали, повалили на землю, снова подняли и проткнули в нем дыру.
Он потерял сознание…
Эй, ты живой?.. – Кто-то встряхнул его.
Полумертвый, он обвис в чьих-то руках. Его тянуло куда-то в утробную тесноту.
Он вспомнил эту тесноту, боль, внезапный и слепящий свет и еще что-то, какие-то странные звуки, шелесты, свой крик: «А-ау...» – услышанный как чей-то чужой. Вытаращив глаза, он какое-то время разглядывал ползущую по запотевшему стеклу муху.
«Тик-так...» – висящие над ним стенные часы отсчитывали прошедшие минуты. Он весело замахал в воздухе тремя руками, четвертая рука его была занята. Он уже умел сосать. Засунув в рот палец, он успокоился и заснул.
Проснулся он от каких-то неприятных ощущений. Он был весь мокрый.
До 7 лет Авель мочился в постель и не мог освободиться от этого порока, потому, что во сне ему чудилось, будто бы он идет к горшку, который мать выставляла на ночь в коридор. Сонно жмурясь, он писал в горшок и просыпался в мокрой постели. Он торопливо сушил лужу ладонями, комкал простыню и прятал свой стыд за сундук, в жалкой надежде, что его грех не откроется…

Авель приоткрыл веки, застонал от тупой саднящей боли и снова погрузился в утробную тесноту и тьму. Долгое и бессмысленное блуждание по лабиринтам коридоров и лестниц на четырех ногах. Обессиленный, он опустился на ступени, испытывая чувство тоски и беззащитности. И вдруг он увидел свет, мягкий, спокойный свет. Открылся простор, облака и в облаках утонченно-прекрасный силуэт. Он недоверчиво провел ладонью по глазам.
Кажется, он очнулся… – бледное лицо незнакомки приветливо осветилось. Она стояла в двух шагах от него. На ней был куцый, застиранный халат.
Авель пошевелился и, сдвинув повязку, застонал. Воздух наполнился огнями, крыльями птиц или ангелов и он снова провалился в темноту и бред, повторяемый, как в зеркалах. Он блуждал по этажам и коридорам какого-то дома, из комнаты в комнату по кругу, чтобы вернуться и наткнуться на дверь, которая никуда не открывалась.
Однажды он нашел дверь открытой и увидел там того, кто в детстве так пугал его. Казалось, еще один шаг и он прикоснется к нему. Но нет. Он едва выговорил: «Боже...» –
и полетел, ничего не ощущая, кроме холода и самого себя. Странное медленное падение. Постепенно страх отступил, ему даже покажется, что он вовсе не падает, а возносится.
Услышав чьи-то шаги и голоса, он открыл глаза.
Ты можешь говорить?.. – Нора склонился над ним, нежными целящими пальчиками ощупала его рану.
Нора… – прошептал он.
В видениях видится то, что всего дороже, но это была не Нора. Совсем другое лицо, и другие глаза, карие, слегка косящие. Лишь голос у незнакомки был как у Норы, глуховатый, повторяющий точно эхо, и руки, пытающиеся остановить его руки.
Нет, нет, лежи, тебе нельзя вставать...
Почему?.. – спросил он, разглядывая незнакомку. Сквозняки шевелились в складках ее одежд. Вот они слегка взлохматили ее рыжие волосы, приоткрыли едва намеченные округлости груди, колено.
Незнакомка вылила остатки воды в горшок с геранями и ушла сквозь вереницу дверей.
Авель закрыл глаза, но не смог заснуть, как будто ложе было из камня и застелено крапивой. Во сне или наяву он встал и пошел следом за незнакомкой. Он поднимался по нескончаемым ступеням в размытую голубизну. Обрисовался город на семи холмах и силуэт Башни, к которой красной гусеницей полз трамвай. Так ясно и близко увиделся забрызганный грязью портрет Сталина на стекле водителя, багровеющие облака, и все небо, таинственная душа вечности, прячущая свою тайну в льющемся, мягком, вечернем свете, который не слепил его и которому он радовался, сам не понимая почему.
Сделав два неуверенных шага, он увидел свое отражение в воде и остановился. Солнце замерло прямо над его головой.
Куа-куа... куа... – В воду скакнула лягва. По воде побежали круги, наталкиваясь на рябь.
Нет, только не это... – прошептал он, отгоняя искушение. И все же он вошел в воду. Уже по горло в воде, он поплыл, как рыба, играя с зыбью. Течение вынесло его в открытое море. Два дня он кружил в открытом море со спутниками в чешуе, заглядывая то в темную глубь, то по сторонам. Горизонт был пуст. Лишь на третий день увидел красную пену и рифы. Течение вынесло его к острову. День уже закатывался. Мокрый, в иле он повернулся спиной к морю и пошел по узкой тропинке, которая изгибами поднималась к расселине. За расселиной скрывался грот с выгнутым сводом. Раздвинув колючий терновник, он вошел в грот и припал телом к камню. Его свалил сон. Когда он проснулся, вокруг цвели белые и синие ирисы, розовые розы. Пели птицы. Благодать, как у Господа в миртовом раю…

Спустя месяц Авеля комиссовали, и он вернулся в город.
На привокзальной площади было дымно и призрачно. Горели торфяные болота.
Авель шел, не узнавая улицы.
Нору он не нашел там, где она жила. Мальчик, которого он послал с запиской, куда-то исчез, а старуха, дремавшая на лавочке у подъезда, сказала, что Нора ушла от отца к дяде. И снова, как в бреду, он кружил по улицам и переулкам города один со своими нескончаемыми мыслями. Однажды он увидел Нору издали.
Нора... – окликнул он ее. Она обернулась. Совершенно чужое лицо. Он понял, что обознался.
У Норы были глаза ангела, удивительно прозрачные, полные не прояснившейся радости, которые он столько раз целовал во сне и все ее лицо, шею, грудь, тонкие, округлые руки.
Вдруг он услышал глуховатый голос Норы, ее непостижимый смех. Боясь оглянуться, он скосил глаза. Вся она вышла из сумерек сквера, нечаянно смеющаяся, вскользь, бегло глянула на него и прошла мимо с каким-то господином в плаще мышиного цвета с завернутыми рукавами, прекрасная и недоступная. Он окликнул ее по имени и сам удивился своему голосу, скорее похожему на хриплый стон. Она с недоумением посмотрела на него. Медленно пятясь, он отступил, провалился в какой-то двор, запутался в обвисших на веревках простынях, забарахтался, завертелся, обрывая веревки. Они уже слабо удерживали его, но еще связывали, душили.
С трудом выбравшись из паутины веревок, Авель сел на ступени террасы. Кто-то кашлянул за его спиной. Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с худым стариком, как будто вросшим в инвалидное кресло. Поразили глаза старика, желтые, как у старого бродячего пса, неустойчиво-шаткие и лицо все в желтых пятнах и морщинах, похожее на смятую газету. Это был Хан, скопище пороков. Он пошевелился, что-то сказал и тихонько потянул, дернул за тянущуюся за Авелем веревку. Петля затянулась. Выпутываясь из петли, кружась и отступая, Авель снова наткнулся на Хана. Он весь сжался, прикрыл голову ладонями и забормотал:
Это не я... не я, это она...
Что вы говорите?.. – Подняв голову, Авель увидел девочку. На вид ей было не больше 13 лет. Она стояла у кустов, обсыпанных мелкой красной ягодой, и улыбалась всем своим прелестным личиком с тысячью милых выражений...
Все заслонило лицо Мольера, бледное с повязкой на лбу.
Мальчик мой, как ты вырос, ты теперь персонаж истории, а истории нет дела до частностей, которыми оплачивается прошлое и порочные идеи... молчу, молчу... это зависть во мне говорит, обыкновенная зависть неудачника... ты же у нас поэт Божьей милостью, а я... надеюсь, ты не забыл, что я тебе вроде отца... – Мольер покосился на девочку 13 лет с веткой сирени в руках. – Что ты на нее так смотришь?.. это моя дочка... у нее просто мания позировать, вылитая мать... конечно, с годами она поблекла и утратила нечто... но нисколько не изменилась... все такая же ветреная и с похотливыми помыслами… многих она завлекла в срамную любовь… увидев ее, и ангел не устоял бы… ха-ха…
Авель отступил, повернулся к Мольеру спиной и пошел.
По пологому склону он спустился к Башне. Дверь была не заперта. Он вошел и стал подниматься, на ощупь, находя в темноте ступени винтовой лестницы.
Открылся выход на террасу.
Он подошел к парапету.
Гроза уже миновала. Немые зарницами полыхали где-то далеко.
С невольным вздохом, он расправил крылья, сложенные по бокам, и полетел…
Было ли все это на самом деле?..
И кто свел его вниз по ступенькам?..
И куда?..

* * *

Из-за поворота улицы с визгом и скрежетом выполз трамвай. Задребезжали стекла в окне, и Авель очнулся. Вскользь глянув на почерневший от копоти и грязи фасад дома, он зябко повел плечами, попытался вспомнить свой сон. Все, кто приходили в его сны, были уже покойниками, но в его снах они жили и не менялись.
Сон почему-то забылся. Как будто ничего и не снилось.
«И так всегда...» – Авель невольно вздохнул. Лишь иногда его сны отпечатывались, как на бумаге, со всеми подробностями. Как-то некстати он подумал о том, что надо бы заплатить за квартиру, за свет и телефон. Ему уже давно никто не звонил. Он был обречен на одинокую старость и одинокую смерть. Иногда он представлял себе, как это будет. Когда об этом узнают, он уже превратится в высохшую мумию…
Вдруг зазвонил телефон. Он выключил радио и поднял трубку. Через хрипы, свистки прорвался чей-то чужой голос. Он положил трубку и минуту или две изучал свое отражение в зеркале. Он не узнавал себя. Впалые щеки, пучок седых волос над ушами, водянистые глаза.
Снова зазвонил телефон.
Он поднял трубку.
Звонила Офелия, племянница Мольера.
В тот же день они встретились в безлюдном сквере.
Мы должны чаще видеться, иначе я сойду с ума… может быть, тебя переодеть в женское платье и сделать моей горничной?.. ты будешь красивой горничной…
Хотел бы я видеть эту сцену…
Ты все видишь в дурном свете… хорошо, будешь давать мне уроки французского языка…
Но я же не учитель...
Притворись учителем…
Это нечестно…
Твоей нечестности никто не заметит… мне не нужен учитель... учитель у меня уже есть и он мне нравится... правда, он немного чудаковатый... по крайней мере, так говорит моя мать… его зовут Пифагор... он преподает рисование… иногда я ему позирую… всю стену в мастерской он завесил моими портретами… я на них почти живая… а меня мать называет шпилькой и удивляется, что меня еще никто не согнул… очень ей благодарна за то, что она меня родила и выкормила… и повесила над входом табличку «Публичный дом для дел Венеры и ночных сражений…» – Офелия слегка запрокинула голову. – Что ты стоишь как истукан, ничего не говоришь, а я болтаю без умолку…
Авель посмотрел на нее и почувствовал, как по спине побежали мурашки.
Я знаю, тебе будет трудно со мной... но все равно, соглашайся, мать будет тебе платить деньги… деньги у нее есть…
Темнота постепенно заполняла пустоту между ними.
Вот адрес... приходи...
Он оглянулся, почудилось, что кто-то третий наблюдает за ними.
Ты боишься?..
Нет, не боюсь... чего мне бояться...
Тогда до встречи... пока... – На миг она прижалась к нему и отстранилась.
Она не ушла. Она бродила по аллее.
Иди домой, уже поздно... – сказал Авель каким-то чужим голосом.
Домой я не пойду... – Офелия покраснела и потупилась.
Почему?.. – спросил Авель.
Это не дом, а какой-то ад... ты не представляешь... они играют со мной, как с куклой... и вечно спорят... и ругаются... именно потому, что они любят меня... можешь себе представить... нет, невозможно обо всем этом говорить спокойно... иногда я нарочно притворяюсь сумасшедшей, от тоски или просто так, потому что это забавно... да, забавно, но не смешно… я не знаю, что мне делать...
И куда ты пойдешь?.. – Авель сел на скамейку.
Еще не знаю... – Офелия села рядом с ним, прижимая к груди куклу. Некоторое время они сидели молча. – Ты всегда такой?..
Какой?..
Ты знаешь, какой... ты как будто недоволен чем-то, все время молчишь, а я говорю и говорю о каких-то пустяках... так глупо... иногда я такая... такая... находит что-то... все, все, я молчу... нет, правда, я не знаю, как мне вести себя с тобой... какая жесткая скамейка… почему на ней нет соломы?.. – Она рассмеялась, мимолетно коснулась его руки. Он отдернул руку. Прикосновение как будто обожгло его. – Зачем ты все усложняешь?.. мы же не дети... – Почти не глядя на него, она приподняла юбку и откинулась на спину. – Я хочу, чтобы ты сделал это со мной...
Он смутился и отвел глаза.
Гудок маневрового паровоза на скрытой туманом станции заставил его вспомнить о времени.
Мне нужно идти... – Как будто ничего не случилось, но Авель не мог пересилить дрожь. Он дрожал всем телом.
Иди... мне тоже нужно идти, правда, я не знаю куда... пока...
Авель сразу же забыл о девочке, едва она скрылась за углом со своей куклой…

Через неделю Офелия напомнила о себе.
В тумане было трудно ориентироваться. Он куда-то свернул и вдруг наткнулся на серую от плесени стену.
Ржавые рельсы, пучки травы, тощая собака, вылизывающая себе бока. Мелькание чего-то, наплывающего, почти осязаемого, замершего пятном на стене с размытыми краями. Тяжело приседая на стыках рельс, мимо прополз полутемный трамвай с прилипшим на переднем стекле портретом Сталина и облупленными боками. Свет фар высветил табличку.
«Железнодорожная улица, дом 13...» – прочитал он и вошел в подъезд. Жутко скрипящая лестница, коридор, стены с выцветшими обоями, плетеная ширма, колышущиеся шторы с бахромой и кистями, нелепый светильник, герани в горшках. Серафима, мать Офелии, вышивала, а девочка лежала на полу, обнимая куклу.
Так вы учитель французского?.. – Серафима приподняла очки с круглыми стеклами.
Да... то есть, нет... впрочем... – Авель снял шляпу, оглянулся по сторонам.
Офелия отдыхает... к этому часу она обычно очень устает... вы садитесь... последнее время что-то плохо топят, в дрожь бросает... хотите чаю или вина?..
Авель отказался.
Ну, как хотите... – Серафима пожала плечами и вернулась к рукоделию.
Авель сидел и молча смотрел на Офелию, продлевая невыразимое удовольствие. Девочка пошевелилась.
Она не спит... она подглядывает за вами... – сказала Серафима.
Ни за кем я не подглядываю... а вы кто?.. – Гибко потягиваясь, Офелия вскользь глянула на Авеля, как будто не узнавая его.
Это твой учитель французского... – Серафима отложила пяльцы с рукоделием.
Ты хочешь, чтобы я... – Офелия поджала губы.
Да… встань и приведи себя в порядок...
Нет, все что угодно, только не это... и не здесь... и не сейчас... может быть лучше завтра?..
У нас же был уговор... – Серафима нахмурилась.
Он не внушает мне доверия... ну, хорошо... пошли в мою комнату…
Прошел час или два.
Авель видел Офелию как бы в тумане. Тихонько напевая, она раздевала куклу с какой-то торжественной тщательность, деланно, для Авеля. Раздев куклу, она положила ее на кровать, долго разглядывала гладкое, голое тело, потом, вскинув руки, распустила волосы и стала расстегивать пуговицы на своем платье. На ней была куцее, не очень чистое платье с перламутровыми пуговицами.
Сняв платье, она легла рядом с куклой на кровать.
И чего ты ждешь, второго пришествия?.. – прошептала она.
Кровать заскрипела под тяжестью его тела…
Долгое блаженное забытье...
Офелия подтянула простыню к подбородку и, сморенная усталостью, заснула, прижимая к груди куклу. На миг она высунулась из сна, прошептала:
До свидания... какой туман... – и снова утонула во сне.
Оглядываясь, Авель вышел из комнаты…
Как прошел урок?.. – спросила Серафима.
Хорошо…

Нащупав ключ под половиком, Авель открыл дверь студии, вошел и, не раздеваясь, сел на кровать. Он сидел и вспоминал, как Офелия трепетала, обхватив рукой его шею, а потом, обессиленная, уснула.
Откинувшись на спину, он закрыл глаза и две ночи слились в одну.
Очнулся около полудня другого дня. Что-то ему снилось, но что именно он забыл. Осталось ощущение какого-то кошмара. В комнате никого не было. Стояла тишина, таившая в себе нечто жуткое. Он прислушался. Или ему показалось? Он явственно услышал шаги. Кто-то поднимался по лестнице на крышу.
«Опять какая-нибудь сумасшедшая... это уже третий случай за неделю... в городе люди легко сходят с ума... черт, где же очки?..» – Все прыгало перед глазами, тряслось.
Дверь приоткрылась. Он пугливо вздрогнул.
Так вот ты где… до сих пор не могу поверить... – Серафима вошла в комнату, собирая полы плаща. – Когда я увидела тебя, мне даже страшно стало... нет, в самом деле...
А где... где?.. – Авель привстал. Он не мог понять, как очутился в этой заставленной какими-то ненужными вещами комнате.
Кто?.. Офелия?.. она уже не грудной ребенок... – Серафима нахмурилась. – Правда, последнее время она немного не в себе... у нее был нервный срыв... приходится следить за ней... для тебя это действительно так важно?..
Серафима задумывалась о чем-то. Расспрашивать ее Авель не решился.
«Все равно сделает по-своему...» – Авель подавил зевок. Минуту или две он размышлял о непростой судьбе Серафимы, иногда поглядывая в окно. Наступал вечер. В некоторых домах уже горел свет, но в большинстве окон света не было. Жители либо уже спали, устав от забот и радостей, либо сидели в темноте.
Серафима рано осиротела. Родилась она в бедной семье. Ее отец работал обходчиком на железной дороге, мать была прислугой. Совсем девочкой ее изнасиловал дядя, муж тетки по матери. Подняв голову, Авель увидел в стеклах отражение Серафимы. В сгущающихся сумерках ее глаза казались огромными и сияющими.
Авель прикрыл глаза ладонью.
Завтра я поищу для Офелии комнату, здесь нетрудно что-нибудь найти...
Ты это серьезно?.. – Исподлобья Авель глянул на Серафиму. Она вертела в руке пустую рюмку.
Вполне...
В темноте коридора почудилось какое-то движение. Вспыхнул и погас свет. Свет мутного плафона на мгновение высветил заплаканное лицо Офелии. Она напряженно прислушивалась к тишине дома и отступала перед чем-то, что не могло быть реальностью. Легкий скрип двери и она исчезла.
Как она меня нашла?.. странно… когда к ней присмотришься, видишь, что это уже не дитя... правда, она ужасно стеснительная и страдает от навязчивым мыслей... – Серафима виновато улыбнулась.
Вот как... – пробормотал Авель.
Ну, мне пора...
Да, конечно… я провожу тебя…
Проводив Серафиму, Авель еще долго бродил по безлюдным в этот час улицам города и разговаривал сам с собой.
Он не заметил, как пришел на вокзал.
«Что, если мне уехать?..» – На душе у него вдруг стало спокойно. Он купил билет. До ближайшего поезда оставалось несколько минут. Донесся гудок. На мгновение у него перехватило дыхание.
«Нет, я рехнулся, да и тетя сойдет с ума... разве я смогу ей это объяснить...»

Весь следующий день Авель провел в библиотеке.
Уже смеркалось, когда он вышел на улицу и пошел, ощущая в голове легкий хмель от стихов.
Дорога довела его до театра, а оттуда к дому Офелии.
Он заглянул в окно.
Офелия стояла у зеркала. Платье на ней было все в разрезах. Они то смыкались, то раскрывались, обнажая ее упругие груди, бедра и лоно.
Вдруг Авель увидел, как из рук Офелии вырвалось пламя и побежало, ширясь и шумя.
Авель отступил. В темноте он наткнулся на женщину. Тучная и томная она загородила проход.
Не меня ли ты ищешь?.. – Глаза ее насмешливо поблескивали.
Нет…
У тебя унылый вид…
Не знаю, что сказать… вероятно я потерял всякий другой…
А теперь ты покраснел точно девица… судя по всему так и есть…
И что из того?..
Но я не девица… иди за мной и держись за меня, чтобы не свалиться в сточную канаву, иначе мне воды не хватит, чтобы тебя омыть…
Длилась ночь.
Сводом над домами висели тучи, и луна не смотрела на тайности любовников.
Женщину звали Вера. Всю ночь Авель был рабом ее глаз и витых кудрей.
Под утро Вера ушла, оставив его одного в жаркой горячке среди скомканных простыней.
Он лежал и смотрел на ее портрет, висевший на стене, потом торопливо оделся.
«Зачем я спешу?.. и куда?..» – подумал он и вышел из дома.
У дома Офелии стояла толпа.
От дворника он узнал, что этой же ночью Офелия ножницами вскрыла животы всем своим куклам и покончила с собой…

* * *

Трамвай все еще стоял на остановке.
Авель встал и, пересиливая какую-то внутреннюю дрожь, обернулся и глянул в окно. В промежуточном слое застоявшегося между стеклами воздуха увиделись герани в горшках, голый труп девочки на столе, срочно созванные родные. Кто-то причесывал ее, кто-то связывал желтой тесьмой ноги, кто-то одевал. Все происходило в полной тишине, иногда, вдруг, озаряемой странными синеватыми светами. Офелия была покорной и податливой. Она не понимала, что с ней происходит.
В ночь после похорон Офелии случился пожар. Дом, в котором она жила, сгорел дотла.
На сороковой день после похорон Офелии зазвонил телефон. Авель не сразу узнал голос Мольера. Он назначил ему встречу в галерее.
Зал был почти пуст.
Немногие посетители останавливались у портрета Офелии и проходили дальше.
Поодаль прохаживался смотритель и как-то слишком настороженно посматривал на них.
Постепенно мы все забудем весь этот кошмар... даже меня подозревали, но, слава Богу, дело прекращено, давно сдали в архив едва начатую папку... и все же... – Мольер хмуро посмотрел на Авеля. Он казался далеким и безучастным. Взгляд застывший. – Обрати внимание на смотрителя... такое впечатление, что этот инвалид тебя знает...
Вполне может быть, но он смотрит не на меня, а на портрет...
Ну и туман сегодня... – Мольер рассеянно глянул в окно.
Да, как и в тот день... – Авель тщетно пытался скрыть свою растерянность. В лице Офелии на портрете происходили изменения. Ее глаза поблескивали, губы шевелились.
Неожиданно Офелия вышла из рамы, как будто это была дверь...
Девочка моя... – Авеля перебежал расстояние, разделяющее их, и подхватил Офелию на руки.
У тебя все хорошо?.. – Офелия доверчиво заглянула ему в лицо, перебирая своими пухленькими пальчиками его волосы.
Эй, ты меня слышишь?..
Да, да, я слышу... у меня все хорошо... – глухо отозвался Авель. Он был на седьмом небе.
Опусти... мне пора, уже поздно...
Постой, а кукла... ты забыла куклу... – пробормотал Авель и очнулся.
Что с тобой?.. ты как будто не в себе… – Мольер посмотрел на него с удивлением. В руках он держал какую-то книгу в обложке, точно в саване. – Странная книга… она появилась у меня за несколько дней до этого кошмара...
Ну и что?.. – Авель устало опустился на диван. Он сидел и ждал, когда смотритель погасит свет, чтобы проснуться на другом берегу сна.
Пока шло следствие я, по вполне понятным причинам, ничего тебе не говорил... в этой книге описаны события из жизни некой Серафимы и ее дочери Офелии... вначале я подумал, что это просто случайное совпадение имен... довольно путаные записки, ничего конкретного... и вдруг я обнаружил, что каким-то невероятным образом происходящее как бы вмешивается в текст, изменяет его... все это, наверное, глупо, но вчера вечером я умышленно перемешал листы, а утром... нет, это похоже на бред... результат просто потряс меня...
Где-то зазвонил телефон. По полу как будто пробежала чья-то тень. Авель пугливо оглянулся.
Я думаю, он уже там... этот инвалид... и я знаю где, в каком месте... – Мольер полистал рукопись. – Так и есть... а дальше, дальше... нет... – Он захлопнул книгу и увлек Авеля за собой в полутемный коридор. – Я не знаю, что с этим делать?.. и как все это объяснить?.. и кому нужны все эти объяснения?.. в конце концов, я окажусь в сумасшедшем доме, как и Серафима… бедная Серафима… что ты делаешь?.. нет, не делай этого…
С обрывком страницы из книги Авель подбежал к открытому окну.
Город тонул в тумане. Из тумана выполз полутемный трамвай.
Авель взобрался на подоконник и протиснулся между створками. Он стоял на краю, судорожно уцепившись за гардины, обрывая, путаясь в них.
Мольер в ужасе следил за Авелем, как он вскинул петлю на шею и остался висеть.
Попытка самоубийства была неудачной. Гардины оборвались. Падая, Авель сломал ногу и вынужден был несколько недель пролежать без движения. За все это время Мольер так и не появился. Он исчез вместе с книгой. У Авеля остался лишь обрывок страницы...

Больница располагалась недалеко от сквера с каруселью, который спускался к реке по склону холма.
Утром сквер и деревья плавали в бескрайнем мутном мареве.
Весь день Авель лежал, уставившись в окно. За стеклами летали листья, точно бабочки. На всем лежал налет печали и одиночества. Иногда в тумане раздавались гудки маневрового паровоза.
Послышался всплеск воды, как будто лягушка прыгнула. Авель приоткрыл глаза. На дне стакана плескалась вода и отражения, зыбкие, непрочные.
Он не удивился, когда из глубины аллеи вышла Нора. Силуэт ее исказился в нахлынувших слезах, оброс лучами.
Хромая, он подбежал к открытому окну, окликнул ее.
Боже мой, Авель, это ты... – Нора подошла к окну, провела дрожащими пальцами по его лицу.
Я сейчас... – пробормотал он.
Спустя полчаса они уже ехали в полутемном трамвае на другой конец города. Трамвай остановился. Они перешли улицу и свернули в глухой переулок. У дома с синими ставнями Нора остановилась. Порывшись в сумочке, она нашла ключи и открыла дверь. В комнате царили сумерки. Он опустился на колени, прижался лицом к ее бедрам, таким теплым и мягким. Он целовал каждый изгиб ее тела, каждую складку...

Авель ждал мальчика, но Нора родила недоношенную девочку. Ее назвали Надежда. По вечерам он вслушивался в сонный лепет девочки и ласкал все ее тело, которое расцветало и приятно и соблазнительно округлялось. Он умилялся и тоже лепетал что-то, сам не понимая, что.
Нора пропадала в театре. Каждый вечер Авель ждал ее на трамвайной остановке вместе с дочкой.
В тот день погода стояла туманная.
В тумане смутно обрисовалась фигура Норы. Она была не одна. Ее сопровождал небритый господин в наглухо застегнутом английском пальто. Авель не удержался и подошел к ним поближе, почти на цыпочках.
Грохот трамвая и свет фар испугали девочку.
Папа, я боюсь... – Надежда зажмурилась и заплакала.
Тсс... радость моя, не плачь... не плачь... – прошептал Авель обрывающимся голосом. Взяв девочку на руки, он час или два бродил по скверу.
Начался дождь, и он вернулся домой. Комната поразила его какой-то сиротливостью и тишиной. Он обратил внимание на чемодан, стоявший посреди комнаты. Записку он нашел на столе под стаканом с облачком осыпающихся фиалок.
«Я лгала, обманывала и тебя и себя…»
Трезвым, удручающим взглядом он глянул на разбросанные вещи и смял записку. Дом, как корабль, скрипел и покачивался. Поймав свое бледное отражение в зеркале, он швырнул в него стакан с фиалками.
Папа, зачем ты это делаешь?.. – Надежда испуганно вытаращила на него свои темные глазки. Он всхлипнул, подхватил ее на руки, зашептал, опьяняясь ее нежностью:
Девочка моя, не бойся... все будет хорошо... – Он раздел ее, поцеловал ангельски маленькие пальчики на ее ногах, розовые, как вино, потом живот, прикоснулся губами и к нежному месту. Нет ничего нежнее этого раскрывающегося лепестка.
Руки девочки и отталкивали и удерживали его. Лицо ее выражало странную сосредоточенность.
Почудилось, что кто-то стоит за спиной и наблюдает за ним.
Авель обернулся.
Нора стояла у двери, прижимая к груди целлулоидную куклу со вспоротым животом.
Через неделю Нора уехала на гастроли вместе с девочкой и не вернулась. Из вечерней газеты Авель узнал, что вся труппа пропала в горах. Говорили, что все погибли, даже один или двое не спаслись…

Прошло несколько лет, а Авель все еще видел по ночам лицо Норы на смятой подушке. Она не могла проснуться, но он будил ее.
Лишь однажды Нора открыла глаза. Но это была не Нора. Ее звали Вика. Она работала в архиве. Смуглая, с карими глазами, она была хорошо сложена. Она напомнила ему его первую любовь, Леру, которую он так и не осмелился поцеловать, а спустя год ее изнасиловали, и она покончила с собой, перерезав себе вены на запястьях.
Вика ушла чуть свет и пропала.
Она появилась, когда Авель уже забыл думать о ней. В руках она сжимала сломанный зонтик с ручкой из поддельного перламутра и какую-то книгу в обложке как в саване. Лицо вытянутое, бледное, в глазах лихорадочный блеск. Она была явно не в себе.
Где у тебя уборная?..
Там, в конце коридора…
Вика долго не появлялась. Вышла бледная, притихшая. Ее стошнило и трясло.
Эту книгу мне передал... впрочем, не важно... он сказал, что в ней все предсказано... все, от начала до конца... – Говорила она бессвязно, глотая слова, путаясь. Авель ничего не мог понять.
Она начала осторожно переворачивать блеклые, заплесневелые листки, слегка покоробленные и как будто покрытые двоящимися прожилками. Чернила сильно выцвели, но разобрать текст было все-таки можно.
Зажги лампу, темно, я ничего не вижу…
Авель зажег лампу. Комната наполнилась сумеречными тенями, и Вика стала еще больше похожа на Леру. Его охватила дрожь. Ему захотелось обнять ее, поцеловать, но что-то удерживало. Он даже не смог заставить себя посмотреть ей в лицо.
Какое-то время они сидели друг против друга и молчали.
Авель невольно оглянулся. Возникло жуткое ощущение, что кто-то стоит за его спиной и наблюдает.
Мне пора… – Вика встала.
Как, ты уже уходишь?.. нет, я тебя не отпущу, тебе надо обсохнуть, у тебя же вода хлюпает в ботинках...
Мне нужно идти... и я не одна...
Здравствуйте...
Авель обернулся. У двери стояла девочка, на вид 13 лет, может быть чуть больше. Он подкрутил фитиль лампы. Осветилось блеклое личико девочки, сплошь усыпанное веснушками. К груди она прижимала мопсика в заплатанной жилетке.
Вот вы какой... именно таким я вас себе и представляла... ну может быть немного иначе... нет, пожалуй, нет... – Девочка оглядела Авеля с головы до ног и протянула ему руку. – Меня зовут Кира… – Ладонь у нее была влажная...
Девочку нужно где-то пристроить... у нее никого нет... только выжившая из ума старуха... – Вика невольно вздрогнула, словно увидела перед собой эту старуху. – Старая, слюнявая истеричка... похожа на вылинявшую куклу с седыми волосами и зобом… совершенно безумная... посоветуй, что мне делать... – Вика вскользь глянула на девочку. – Случайно с ней познакомилась... ты уже все понял?.. не знаю, почему я притягиваю к себе бездомных и сумасшедших?.. – Вика замолчала, вспоминая, как старуха смотрела на нее, вжавшись в стену, точно загнанная в угол крыса, и вдруг ударила ее по лицу. Вика уклонилась. Пальцы старухи только царапнули ее щеку. – Эти всхлипы, прерываемые икотой... запах пота, мочи, нафталина... просто ужас... мне кажется, я уже сама схожу с ума, заразилась, наверное... а ты, я смотрю, все пишешь...
Пишу…
А я совсем перестала писать... все сожгла... правда, иногда, лежу в постели и бормочу в потолок твои стихи... ты не дашь мне немного денег?.. у меня ни гроша в кармане...
Да, конечно...
Уже месяц я не могу найти работу…
В архиве освободилось место… могу посодействовать…
Буду тебе благодарна…
Вика ушла.
Она то появлялась, то исчезала, иногда на несколько дней.
Как-то, случайно оказавшись около дома Вики, Авель поднялся к ней в комнату.
Вот, решил зайти... – Авель огляделся. Вика лежала на полу. Весь пол в комнате был усеян письмами и пожелтевшими фотографиями.
Вообще-то я занята... разбираю архив одного писателя... – Вика сняла очки.
Авель обратил внимание на письмо все в красных пятнах, прожженное папиросой в нескольких местах.
Собственно говоря, я на минутку, но если... – Авель отступил к двери.
Здравствуйте... – Из-за ширмы выглянула Кира и что-то написала ему в воздухе рукой. Она почти не изменилась. То же лицо, та же походка, те же ужимки.
Прости, я немного не в себе... – Вика криво улыбнулась...
Я, пожалуй, пойду... – Пятясь, Авель открыл дверь и вышел.
Кира пришла уже под вечер.
А вот и я... – пролепетала она.
Что-то случилось?.. – спросил Авель и нахмурился.
Нет, ничего не случилось... я же говорила тебе, что приду...
Он не сводил глаз с девочки. Веки у нее были опухшие и красные.
Вдруг всхлипнув, девочка прильнула к нему.
Обнимая девочку, Авель кусал губы и все больше мрачнел.
Почему вы молчите?.. почему все время говорю я?.. – спросила Кира и отстранилась.
Не знаю... – пробормотал Авель и отвел глаза. Ему показалось, что он чувствует запах ириса и тепло, идущее от ее тела.
Повисло молчание. Просунув большой палец в пуговичную петлю, Кира копалась в кипе старых газет и журналов.
«Зачем она пришла?..» – думал Авель, пытаясь понять тонкости той игры, которую вела девочка.
Вы, наверное, думаете, зачем я пришла... это Вика меня попросила... у нее неприятности... – задохнувшись, девочка, вдруг, беспричинно расплакалась. – Не обращайте внимания... такое со мной бывает... нервы...
Что опять случилось?..
Она нашла себя в этой странной книги...
Неужели она верит во все это?..
Да, верит... – Девочка потупилась. – Уже поздно... что, если я останусь у вас на ночь?..
Оставайся...
По узкой лестнице он поднялся вслед за девочкой в мансарду, небольшую, скромно обставленную комнатку с выходом на крышу.
На кровати лежала целлулоидная кукла, подрагивали блики.
Он поставил лампу на подоконник.
Не раздеваясь, Кира легла и сразу же уснула, обнимая куклу.
Всю ночь Авеля мучили кошмары.
Открыв глаза, он увидел в мутном мареве фигуру девочки. Она стояла у окна.
Мне нужно идти... – сказала она, обернувшись.
Я провожу тебя...
Они вышли на улицу. Было облачно, сумрачно.
Из-за поворота улицы с визгом и скрежетом выполз трамвай с портретом Сталина на переднем стекле.
Трамвай остановился.
Мы еще встретимся… – сказала девочка и вошла в трамвай.
Двери захлопнулись. Трамвай стронулся с места и, покачиваясь, пополз вниз по улице.
Облака опустились еще ниже. Они уже задевали крыши.
Взгляд Авеля скользнул по фасадам домов и остановился, наткнувшись на незнакомца.
«Где-то я уже его видел…» – Оглядываясь, Авель свернул в переулок и пошел. Переулок вывел его на небольшую площадь с темным зданием театра, наполовину затянутым ржавеющими лесами. Светилось только одно окно под самой крышей.
Начался дождь.
Пережидая дождь под навесом аптеки, Авель поглядывал то в отражения витрины, пытаясь увидеть незнакомца, который преследовал его, то на портик входа в театр. Он все еще на что-то надеялся и колебался.
«Может быть, зайти?.. нет, она меня даже не узнает... да и поздно что-либо менять...»
Дождь кончился.
Около часа Авель сидел в сквере, где собирались выжившие из ума старики, ставшие от времени почти бесплотными призраками.
Стряхнув с себя задумчивость, он вскользь глянул по сторонам. Взгляд его остановился на лысоватом господине в поношенном английском пальто и в шляпе с узкими полями. В руках он вертел зонтик с костяной ручкой. Авель с трудом узнал Мольера, так он странно изменился.
Они разговорились.
Ты видел Нору?.. – спросил Мольер, кусая губы.
Нет... да и зачем?.. – Авель замолчал, запутавшись в одолевавших его мыслях.
А зря... – Мольер убежал глазами. – Она актриса Божьей милостью… живет у Наполеона... ты бы видел его... он так изменился, похудел и почернел... такое впечатление, что он питается одними чернилами... и голос у него изменился... помнишь, какой у него был голос?.. как у кастрата, пробирал до костей... а теперь... да, вот так, все мы успели искупаться и в славе, и в дерьме... мне кажется, она тебя знает... она не сводит с тебя глаз...
Кто?.. – Авель осторожно оглянулся и увидел девочку 7 лет. Кулачками она терла не выспавшиеся и недовольные глазки.
Ты не туда смотришь...
А куда надо смотреть?..
Боже мой, это же... да нет, не может быть... – Уже не обращая внимания на Авеля, Мольер подошел к деве в лиловом плаще.
Изумительный пейзаж... не правда ли?.. этот мглистый сумрак... прав Достоевский, красота приближает нас к Богу... что?.. согласен, звучит довольно плоско и театрально, но... что вы говорите?..
Я говорю, не красота, а вера и воля спасут мир... впрочем, один Бог знает всю правду... – Дева как-то виновато улыбнулась и пожала плечами. Она явно испытывала неловкость.
Никогда об этом не задумывался... возможно, что так и есть... или будет… ну да... – Мольер пристально посмотрел на деву. Она стояла, потерянно опустив руки. – Это вы... ну, конечно же, это вы... это вы?.. – Мольер слегка коснулся ее руки.
Я вас не понимаю…
Вы все еще работаете в этом паноптикуме мадам Тюссо...
Нет, я уже давно там не работаю... – Дева смущенно оглянулась на Авеля.
Э-э... вы уже уходите?.. не уходите, прошу вас... – Мольер умоляюще сложил руки. Он все еще не мог вспомнить, как зовут деву.
Дева скрылась в глубине аллеи, но ее словно молящие глаза и дрожащие губы еще долго преследовали Авеля.
«Вспомнил... ну конечно, Флора, ее зовут Флора...»
Авелю было 13 лет, не больше, когда он очутился в этом странном доме, полном картин, они занимали все стены. В окно просачивались сумерки. Тетя зажгла лампу и вышла. Авель устало сел на край кровати. Весь день они бродили по городу и ноги гудели. Послышался шорох. Авель обернулся и увидел девочку. Она сидела в кресле, скорчившись, и таращила на него широко раскрытые, заспанные глаза. На ней было серое платье с блесками, на шее нитка синих бус.
Что ты на меня так смотришь?..
Потому что ты напугал меня... ты кто и что ты здесь забыл?..
Ничего я здесь не забыл... а ты кто?..
Я Флора... – Девочка подняла голову.
А я Авель… мне уйти?..
Нет, не уходи...
В окно была видна стена тюрьмы с железными воротами.
Ворота ржаво заскрипели и распахнулись. Из темноты, стреляя и гремя помятыми крыльями, выехал черный лимузин.
Там, за стеной, тюрьма... – Раскинув руки, девочка легла на одну из подушек, которые были разбросаны повсюду. – Дядя прячется от них у них же под носом... представляешь?.. нет, ты даже не представляешь, как это опасно... ужасно опасно... – У нее не хватило дыхания выговорить всю фразу до конца.
С грохотом и скрежетом ворота тюрьмы захлопнулись. По улице прокатилось затихающее эхо. Свет фар на мгновение выхватил из темноты вязь кисеи, герани в горшках, лицо девочки. Оно было очень серьезным.
Значит ты Авель, но как ты попал сюда?.. – тихо, едва дыша, спросила она, словно смиряясь с тем, чего уже не изменить.
Я приехал с тетей... ее ждет здесь кто-то... – сказал Авель, сопровождая слова короткими и намеренно безразличными взмахами руки.
Наверное, мой отец?.. кто же еще, больше здесь никого нет...
Как здесь тихо...
Да... иногда мне бывает страшно от этой тишины, как будто кто-то стоит за спиной и смотрит... – Кончиком языка Флора провела по приоткрытым губам и очень нерешительно потянула его к себе...
Кажется, кто-то идет... – Авель сорвался с места и на цыпочках, делая большие шаги, подбежал к двери. Появились две качающиеся светлые точки. Они вплыли в комнату, и в ту же минуту вспыхнул свет. Авель зажмурился. Когда он открыл глаза, на пороге обрисовался незнакомец в очках с какой-то книгой в руках. Вскользь глянул на Авеля, он стал подниматься по лестнице в мансарду.
Будет писать всю ночь... – шепнула девочка.
Ты не против, если я... – Авель прилег на кровать. Накопившаяся за день усталость вновь навалилась на него. Во сне его окружили видения, прячущиеся за полупрозрачными масками...
 
Прошел год.
После очередного любовного приключения Авель уехал из города.
В купе было темно. Какое-то время он смотрел в мутные стекла. В поезд, стоявший на запасном пути и окруженный охранниками с собаками, шла погрузка арестантов.
Поезд стронулся и пополз, останавливаясь чуть ли не у каждого столба.
В купе вошла девочка. На вид 13 лет, может быть, чуть больше. Авель с трудом узнал Киру. Ее сопровождал старик в рединготе.
Рад тебя видеть… – пробормотал Авель.
Поезд остановился на какой-то станции. Авель вышел на перрон. У проводника он узнал, что ожидается замена локомотива.
«Это надолго...» – В привокзальном буфете он заказал пива. Он не заметил, как Кира подсела к нему.
Вы меня искали?..
Нет... – он отвел глаза. Взгляд девочки смутил его.
Я же все вижу... – Кира прижалась к нему и с какой-то злой нежностью потерлась губами о его щеку, укусила кончик уха. Ее снующие пальчики уже гладили его бедро. Недолгая, нервная ласка. Она отстранилась. – Здесь нельзя... здесь весьма рискованно... идите сюда... – Она потянула его за собой в какую-то комнату. В темноте он потерял ее.
Я здесь...
Кира уже лежала на продавленном, пыльном диване, среди сломанных стульев, подлинная и мнимая. Пахнуло сыростью, плесенью, мочой и еще чем-то. Неожиданно ставни со скрипом распахнулись. Осветился весь этот кошмар.
Куда ты меня привела?..
На Кудыкину гору… – Она прикрыла глаза рукой, на мгновение утратив свои колдовские чары.
Ставни захлопнулись.
Кира вызывала у Авеля и раздражение, даже неприязнь, и тянула к себе. Он переселился в другое купе, но ничего не мог поделать с собой. Украдкой он наносил ей визиты. Войдя в купе, он тискал, осыпал ее торопливыми поцелуями, ласками и бежал прочь, хлопая дверями, шепча проклятия и размышляя, какие отношения могли связывать старика с девочкой. Старик не удостоил его знакомства. Почти весь день он проводил в ресторане. Он был известным сценаристом, писал одноактные пьески. Девочка целиком и полностью зависела от него и между ними вполне могли быть какие-то отношения.
Как-то вечером Авель застал старика в купе. В жилете, прорезанном цепочкой от часов, он грозил девочке всеми карами небесными. Войдя во вкус, он уже не мог остановиться. Он разыгрывал из себя библейского бога, а девочка плакала так, что могла разжалобить даже камень.
В театре, где все рассчитано на публику, трудно отличить, где искренняя страсть, а где притворство.
Авель заполз на верхнюю полку и сделал вид, что спит.
На какой-то станции Кира отстала от поезда, и Авель вздохнул с облегчением. Он и стыдился и боялся ее.
Рано утром поезд прибыл на конечную станцию.
Он не сразу узнал Киру в толпе встречающих на перроне. У нее были рыжие волосы и красные брови.
«Боже мой, опять она... но как она оказалась здесь?..»
Заметив Авеля, девочка отвернулась и спряталась в объятиях дяди. Похоже, что ей нравилось злить его.
Сокровище мое, ты сводишь меня с ума... полагаю, не по злому умыслу... а?.. – задыхаясь, бормотал старик, повергая окружающих в изумление. Разыгрывалось одно из представлений. У старика были хорошие задатки актера, и роль ему нравилась.
Авель сел на чемодан, угрюмо уставившись куда-то в пустоту.
Наконец старик сошел со сцены, растроганный и умиротворенный.
Я устроила тебе сюрприз... да?.. – проходя мимо Авеля, шепнула девочка украдкой. Не все она делала напоказ. – Что ты на меня так смотришь?.. – Она поправила парик.
Зачем тебе парик?..
Мне не нравятся мои волосы...
Авель помог старику нести баул. Что-то изменилось. Старик уже обращался с ним, как с равным.
Она просто копия своей матери... вылитая мать и я пользуюсь этим сходством... я люблю ее... а она... не знаю... ее любовь вполне могла бы скрасить мне жизнь... можешь себе представить, за глаза она называет меня старым евнухом... иногда ей нравится быть стервой... а когда ей нужны деньги, она просто преображается, как кошка, всего обслюнявит и оближет... и каждый раз я попадаюсь на удочку, пользуюсь случаем, чтобы проявить слабость и наслаждаюсь великодушием... ха... впрочем, на что мне роптать... – Старик приостановился в зале ожидания у зеркала. – Мне кажется, у меня на правом глазу растет бельмо... но пока это еще не заметно... а?..
Авель невольно заглянул в зеркало, в котором отразилась уже какая-то другая реальность.
Каждый раз Кира сваливалась, как снег на голову и он торопливо, по-собачьи любил ее.
Ну, все... все-все... – шептала она, отстранившись, одевалась и убегала, напевая и перевирая какую-то мелодию. Он с трудом удерживался, чтобы не плюнуть ей в след. Он клял ее последними словами и оправдывал. Она понятия не имела о правилах нравственности, а ее побуждения оставались для него загадкой. Это его смущало и раздражало...
«Все эти придуманные сцены... и всегда одни и те же... как будто я ее зрительный зал… – Авель подошел к зеркалу. – Может быть, она видит во мне то, чего не вижу я?.. а что я вижу?.. ничего...» – Он упал на кровать и зарылся лицом в простыни, которые еще сохраняли тепло и запах девочки
Несколько дней ее не было и он жил в каком-то затмении. В субботу он не выдержал, пошел к ее дому и около часа слонялся под окнами. Окна были темные. Поколебавшись, он поднялся на террасу. Старик сидел один в темноте.
А, это ты... входи... ты сегодня что-то бледен... – Старик близоруко сощурился. – Или это от освещения?.. – Он включил свет и что-то пробормотал на непонятном языке. Иногда он изъяснялся по-испански.
Что?.. – переспросил Авель.
Я говорю, почаще надо смотреть на себя в зеркало... иногда и зеркало оказывает услуги... в данном случае оно убеждает меня в том, что я жуткий урод... и мое уродство неподдельно... ха-ха...
Жесты, позы. Старик что-то изображал. Менялись декорации, но жесты и позы оставались неизменными.
«Странно, как они уживаются в одном логове...» – подумал Авель и встал. Он уже собрался уходить, устав от унылых нашептываний, разоблачений и откровений старика, как вдруг хлопнула дверь.
А вот и наша госпожа... – Губы старика заранее сложились в улыбку.
В дрожащем свете рампы Кира была восхитительна и холодна, как мрамор...
Спустя несколько минут она уже душила Авеля в торопливых объятиях, дрожащими пальчиками отыскивая то, что искала, но не могла найти...
Через час Кира просто выставила его. Он шел по улице злой, как пес.
«Сучка... сучка...» – бормотал он, кутаясь в плащ.
Почти неделю Киры не было, и он вздрагивал при каждом шорохе, принимая скрип половиц за ее приближающиеся шаги, и вздыхал с трусливым облегчением и разочарованием, убедившись, что это не так.
Весь воскресный день он правил рукопись. Смеркалось. Веки слипались, и он заснул, уткнувшись лицом в бумаги.
Бой часов прогнал недолгий сон, и он проснулся.
Кто-то постучал в дверь. Он открыл дверь. Никого. Оставив дверь открытой, он сел на край кровати в полной растерянности. Он не понимал, что с ним происходит.
В комнате царили сумерки. Он зажег свет и попытался читать. Вконец запутавшись в словах, он пришел в полное отчаяние.
«Что мне остается?.. с собачьей преданностью ждать, когда она придет?.. судя по всему, никогда...» – Он зябко повел плечами, закутался в одеяло и заходил по комнате, качаясь. Он как будто искал, куда бы упасть, и упал, окунулся в воду и канул на дно, лег как камень.
В комнате воцарилась тишина.
Он приоткрыл веки. На комоде стояла фотография Норы в черной рамке, и когда из облаков выглянуло солнце, она как будто ожила. Вокруг ее лица клубилась пыль. Зрячий, но как слепой, он смотрел на нее и не узнавал. У нее было чужое лицо. Лишь платье ее в рдяных и белых цветах.
Он сморгнул.
Вокруг ее лица вились пылинки. Они вспыхивали и сгорали заживо. Минуту или две он наблюдал за их жизнью.
Нора улыбнулась и из рамки потянулась к нему. Губы их встретились, дыхание смешалось. Чуть упираясь языком в зубы и обдавая знакомым и неясным запахом, она пробуждала в нем желание. Его руки уже искали всю ее. Он задохнулся в поцелуе, глотнув пустоту, и отбросил одеяло, которое податливо обмякло у стены, точно бесформенная кукла.
Какое-то время он смотрел на одеяло, на стену, на которой уже рисовался клубок улиц, деревья, что-то ускользающее, маскирующееся, совсем незначительное, неважное: рваный чулок под кушеткой, засохший апельсин у ножки, какие-то туманности, приобретающие и теряющие человеческий облик.
 «Боже мой, как все это глупо...»
Зазвонил телефон.
Он поднял трубку.
Это была его девочка. Кира сказала, что хочет его видеть, и назначила встречу в фойе театра после первого акта. Он молча выслушал ее и повесил трубку.
В фойе было душно, шумно. Авель послонялся в толпе. Кто-то остановил его, присвистнув от изумления.
Ба, вот так встреча... не ожидал встретить вас здесь... – Незнакомец щелкнул каблуками. Авель не узнал его, но из вежливости протянул руку. С воодушевлением в голосе, незнакомец поделился с ним своими впечатлениями от первого акта, сообщив, между прочим, что, вообще-то, пьеса ему не нравится, но он без ума от примадонны.
До сих пор дрожь пробирает, когда гаснет свет, я слышу первые такты музыки... бам-ба-бам... – Негнущимися пальцами незнакомец взял несколько аккордов.
Авель сдержанно улыбнулся и глянул по сторонам. Он высматривал в толпе свою девочку.
Прозвенел звонок.
Кира появилась как всегда, неожиданно, каким-то прерывистым движением поправила парик и кивнула офицеру почти вызывающе. Однако в этом движении Авелю почудилась и неуверенность и даже страх.
«Как будто кто-то дергает ее за ниточки...» – подумал он.
Пошли... – привстав на цыпочки, Кира потянула Авеля за кулисы. Вскользь глянув на офицера, он побрел за ней.
 И опять это случилось в какой-то жуткой, тесной комнатке, заваленной всяким хламом. Когда он захотел продлить наслаждение, она остановила его коротким и грубым словом, превратившись в маленького, злобного зверька, а он вдруг ослабел и впал в какое-то тупое оцепенение.
Кира молча оделась и ушла.
Сучка... сучка... – выкрикнул он ей в след. Весь в паутине, он еще долго проклинал ее. Где-то в мозгу бродила больная и преступная мысль убить ее.
Потом он блуждал в темноте, в поисках выхода из запутанного лабиринта театральных коридоров и лестниц. Неожиданно он очутился на балконе. С балкона открывался вид на город и кладбище.
Сделав несколько шагов, Авель замер у окна, услышав знакомый голос. Гардины качнулись. Меж складок он увидел офицера, который стоял спиной к нему, и свою девочку. В ночной рубашке с бахромой и крылышками рукавов Кира слонялась по комнате, волоча ноги, понурив голову и поглядывая исподлобья на свои эфемерные желто-грязные подобия. Стены комнаты были сплошь завешаны ее фотографиями.
Пошел дождь. Капли косо сползали по стеклу и по ее щекам. Вдруг она приостановилась и как-то неожиданно потускнев, опустилась на кровать. Свет в комнате погас.
Она больна и скоро умрет... – прошептал Авель. Он не знал, откуда у него возникло явственное предчувствие этой жуткой неотвратимости.
Через неделю Кира позвонила, попросила прийти, и он пришел. Дверь ему открыла незнакомка. Она сказала, что старик уехал на виллу, а девочка в больнице. Она так и не оправилась от болезни и вскоре умерла. Авель переживал ее смерть, изображал отчаяние, но, в конце концов, смирился и уехал из города, пустил корни у одной слезливой и толстой вдовы…

* * *

Стоявший у входа в сквер трамвай, стронулся с места, так и не открыв двери, и пополз вниз, к набережной.
Проводив его взглядом, Авель побрел дальше. На углу улицы он приостановился. Некоторое время он вглядывался в лицо девочки за стеклами, укрытое облачком фиалок. Девочка разговаривала с кем-то и улыбалась без всякой цели, благосклонно и ласково. Нежное, милое дитя, сотканное из лунных паутинок. Увидев, что он смотрит на нее, она слегка встряхнула головой. Отхлынувшие волной волосы, затопили ее лицо.
Ей столько же лет, как и Надежде... – прошептал Авель, невольно прижимая к груди сверток, в котором была целлулоидная кукла. Он купил ее для своей девочки.
Вдруг прояснилось то, что раньше постоянно ускользало. Оказывается, память хранила все: лица, вещи, даже запахи.
Все заслонило лицо Хана. Он подкатился к окну террасы в инвалидной коляске, бледный, неестественно застывший, похожий на высохшую мумию. Подмигнув Авелю, он жестом указал ему место на своих острых коленях.
Блеснуло солнце и тут же скрылось под волной облаков. Авель пошире раскрыл глаза и с облегчением перевел дух, поняв, что Хан ему привиделся, но осталась книга в обложке как в саване. Она лежала на подоконнике.
«Роман-сон...»
Послышались шаги, голоса. Авель обернулся. Нора и Надежда спускались вниз по лестнице.
Боже мой, как она выросла, моя девочка... – Авель окликнул ее шепотом, покачнулся, выронил куклу и стал медленно-медленно заваливаться набок…