Безработный Петров Себастьян Иванович, заработал на бутылку хорошей водки и немного солид-ной закуски. По этому случаю, он побрился старой еще дедовской безопасной бритвой, тщательно отто-чив ее на кожаном ремне, смазанного пастой ГОИ. Мылился он куском хозяйственного мыла. Тратить деньги на пасту для бритья или на душистое мыло он считал большой роскошью, а хозяйственное мыло можно было и не покупать. Мыло он воровал, если можно назвать воровством то, что он брал это мыло в подсобке ЖЭКа, где он раньше работал и оттудова его сократили за ... В общем-то, к нему придирался начальник ЖЭКа Будилов за то, что он парочку раз прогулял свою смену по весьма уважительной при-чине запоя: ушла жена, забрала вещи и подала на развод, не справедливо обзывая его алкоголиком. Да ну их этих баб - они и сами не знают, что хотят. Зарабатывал Петров солидно, это если с калымами, но он же не виноват, что люди хорошо к нему относились и почти каждый день угощали водкой, да еще и с собой давали - ценили люди единственного в своем роде специалиста по ассенизаторным системам. Но что ему объяснять, этому Будилову, не зря все в ЖЭКе ему давали кликуху Мудилов. Сам то он тоже не прочь заложить за воротник с бутылочку, а то и вторую. Не куда правды деть - пьет он здорово и каким бы не был вечером, утром всегда на работе и вовремя. Но от него же жена не уходила... Себастьян Ива-нович посмотрел на себя в щербатое зеркало, висевшее в ванной, провел рукой по не очень тщательно выбритому подбородку, поправил слипшиеся жиденькие волосы, сделал шаг назад...
- Чего ей еще надо, - тихо обратился он к изображению в зеркале, - мужик, как мужик, не хуже многих, а может даже и лучше.
Он сбросил с себя грязную футболку, набрал в горсть холодной воды и плеснул на свою впалую грудь, растер воду и так несколько раз. Затем насухо вытер тело давно не стираным махровым полотен-цем. Тело покраснело, задышалось легко, бодрость утренним потоком свежести и здоровья влилась в забывшее это чувство тело.
- Б-р-р, - как молодой бычок на выгоне, встряхнул слегка атрофированным телом, покрытым бе-лой, нездорового вида кожей, Себастьян, и продолжая думать о жене, сказал своему изображению в зеркале, - начну с понедельника зарядку делать, обтираться холодной водой - тогда посмотрим кто кого бросать будет.
Изображение в зеркале не поверило...
Себастьян выбрал майку почище, вынул со шкафа свою свадебную рубашку: белую, в голубень-кую полосочку и тонкой золотистой нитью - подарок тещи -мегеры, чтоб ей пусто было. Все это она - теща, все то ей мало было: и мебель, и квартира, и колечко с бриллиантом... А разные еще дефициты. Такой специалист, как Петров, был вхож в любые подсобки, любых магазинов - не хочешь плавать в дерьме, отблагодари достойно Петрова.
- Себастьянушка, ты наш Бах гениальный, только ты нас и спасаешь, - это ему говорила никто ни-будь, а Наида Карловна, старшая буфетчица из спецбуфета при горкоме партии.
Нет уже партии, нет дефицита в колбасе и кольцах с бриллиантами, но зато возрос дефицит на та-ких специалистов, как Петров. Вот и сегодня о нем вспомнили, приехали эти бритоголовые. Поначалу, как преступника - руки чуть ли не за спину, в спину толкали, видите ли у них во время стрелки завоняло сильно. А делов то, вентиль закрутить, да бандаж поставить. Но потом их главный руку ему пожал и даже не скривился, как эти молокососы и еще двадцать долларов дал, и похвалил даже, сказал, что у них на зоне он был бы на вес золота и засмеялся, очень таки весело и доброжелательно засмеялся. Вос-прял духом Петров, мысли светлые появились в голове, о будущем начал думать, а то как же - нужны еще специалисты по очистительным и ассенизаторным системам. Это сейчас у него ничего нет, это она зря ушла и Будилов зря его сократил. Если так дела дальше пойдут, то и он приедет к ней на машине цвета “металлик”, в костюме новом из английского тонкого сукна... А пока вот эта рубашка - последняя чистая и солидная вещь. Рубашка могла показаться немного серой от пыли, ее то стирали только один раз после свадьбы, но зато после этого он ни разу ее не одевал, берег для исключительного случая... Рубашку и запонки... Шикарные запонки: золотые с маленьким гербом в виде короны и щита с орлом, в клюве которого была ветвь лавра. Эти запонки ему попали по наследству от пра-пра-бабки по материн-ской линии. Просила мать сберечь их - ибо, как она говорила, в них тайна его благородного происхож-дения. Вот он возьмется, вот бросит пить, тогда он всем покажет, кто такой Петров Себастьян Иванович - специалист ассенизатор или может быть сам граф, а может и сам престолонаследник о ком так многие сейчас беспокоятся...
Петров стряхнул рубашку, одел ее и пристегнул запонки, посмотрел на свои руки. В чистой ру-башке с такими превосходными запонками он казался себе если не королем, то кумом королю, в край-нем случае - королевским непутевым сыном, внуком, а скорее всего пра-пра- и еще не известно сколько раз это “пра” - внуком. Брюки немного подкачали. Брюки тоже были от свадебного костюма, но они висели мешком, были сильно помяты и уж давно не были новыми, то есть чистыми. Но если сидеть за столом, то брюки будет не видно. Свои старые, поношенные туфли Петров тщательно вытер и разогре-тыми, высохшими остатками крема надраил до сумасшедшего, под стать запонкам, блеска. “А у нее, а у нее сколько было этих самых туфель и сапожок разных и все запад, импорт, и все по блату из-под при-лавка - а она ушла, - с обидой подумал Петров, глядя на свое не очень-то королевское убранство, - за-зорно ей стало с ассенизатором, не просто с ассенизатором, а специалистом!...”
Носки... А вот с носками проблема - те, которые были не очень, ну не очень того, сами понимаете (нечего аппетит людям портить), были дырявы, а остальные... - а остальных, других значит, не было. Но если приспустить немного, то дырки на пятке видно не будет, ну а то что создадутся некоторые неудоб-ства, то и потерпеть можно. Ему то что - дойти до обменного пункта и обменять доллары на рубли, а там то он купит и носки, и стиральный порошок, и утюг, и ... И это самое главное: бутылку хорошей водки, нормальной колбасы, консерву какую неплохую - не кильку, а что-нибудь в масле, батон хлеба, обяза-тельно белый и свежий. Он должен выглядеть не только прилично внешне, но и на столе должно быть все в ажуре. Да он даже в квартире пол вытер, а на стол постелил немного в пятнах и изомятую ска-терть, обратной стороной постелил, но это не столь важно зато смотрится более или менее прилично.
Сегодня у Себастьяна Ивановича должен состоятся серьезный разговор, очень серьезный разговор и он должен был быть на высоте - на реально достижимой пока высоте...
Сегодня он ему должен сказать о своем решении. Решение поговорить с ним на чистоту Себастьян Иванович принял, но вот соглашаться на его условия или не соглашаться, он еще такого решения не принимал. Он - это... Ну, как вам это сказать, чтобы вы поняли правильно и не подумали кой-чего?... Он - это чертик. Зря вы думаете, что чертей не бывает, Себастьян Иванович и сам так раньше думал, но он сам держал его за мохнатую лапку, ощущал повышенную температуру тела, биение его сердца, правда, с правой стороны, это когда он клялся, руку прикладывая к груди.
- Бля, последней падлой буду, - говорил он и Себастьян Иванович ему верил - нельзя не верить тому, что видишь и что ощущаешь...
А появился он неожиданно, наверное, с месяц назад. Закалымил тогда Себастьян Иванович на по-грузке овощей в рыночников бутылку водки и ящик помидор. Помидоры он сменял у соседки на два пива и буханку хлеба - пиво на опохмелку, хлеб с помидорами на закусь. Пить любил Себастьян Ивано-вич один. Это зря говорят, что в одиночку пьют только алкоголики. “В одиночку пьют души гордые и впечатлительные, души мыслителей и гениев, - это он так сказал и Себастьян Иванович был с ним пол-ностью согласен”. Что это за прелесть - нажраться, поругаться, да еще и морды друг другу набить. А вот когда пьешь один, небольшими порциями, тогда столько мыслей приходит ценных и философских в голову. Жаль, что поутру кроме жуткой головной боли от этих мыслей, а не от чего другого, ничего не помнишь. Эх, если бы кто знал, сколько таких мыслей за зря пропадает. Но так уж получается, что в компании мыслей нет, а если пить в одиночку, то они есть, но их не помнишь...
А водка тогда была дрянь ужасная. Да разве на рынке у этих лиц, непонятно какой национально-сти, может быть нормальная водка. Даже он говорит, что у этих нехристей одна отрава для православ-ного люда и попросил Себастьяна для важных разговоров с ним покупать нормальную водку в фирмен-ных магазинах и на закуску не жадничать. “Выпивка без закуси - это для плебеев, а мы с тобой благо-родные люди, - говорил он, наверное, намекая на запонки и предполагаемое благородное происхожде-ние Себастьяна Ивановича. Однажды он даже возмутился. “Ты меня отравить хочешь, козел двуногий! - запищал он и полбутылки вылил в унитаз”. Но хотя тот раз водка была дрянь, а закуски практически не было, он все-таки явился. Такой маленький, величиной с котенка, шелудивого котенка. Мохнатенький, с небольшими черными рожками, с маленьким, похожим на свиное, рыльцем и круглыми, величиной с копеечную монету, глубоко посаженными черными глазками, блестящими, как кристаллики качествен-ного угля. Зубки у него были малюсенькие, немного съеденные и желтые, а когда он говорил, то его дыхание напоминало дыхание беспробудного пьяницы, не ведавшего зубной щетки или жевательной резинки с ментолом. И, конечно, как положено, хвостик с раздвоенной кисточкой на конце, черные, грязные копытца, которыми он так смешно стучал, когда был не доволен... Поначалу Себастьян Ивано-вич испугался - первая мысль, конечно, была: “Белка!” Но чертик как-будто прочитал его мысли:
- Успокойся, не “белка” это. “Белку” придумали жлобы врачи из психдиспансеров, чтобы без ра-боты не остаться, они там сами все психи ненормальные. Вы же трезвые плохо воспринимаете действи-тельность. Я самый настоящий и прибыл к тебе не по собственной воле, а по поручению Снизу. Работа у меня такая или, как еще можно сказать, нечестивая обязанность - вам, дуракам помогать скорее приоб-рести то чего вы желаете.
Голос у него был скрипучий и ехидный, как у вредного учителя или противного участкового. А говорил он, сидя на столе, забросив мохнатую ногу за ногу, постукивая легонько одним копытцем, и передние лапы или руки сложив на своей выпуклой груди,
- Приходим мы лишь к лицам в определенной степени алкогольного отравления или опьянения, когда человек готов без истерик и благоразумно воспринимать неожиданную информацию - нашу ре-альность. Ты вот можешь представить, что я явился к тебе или к твоему дружку Коляне по трезвляне? Да вас бы кондратий сразу схватил, возись потом с непутевыми душами, - он презрительно скривил рыльце, затем отлил себе пол-стакана водки, выпил и сривился еще больше, - Фу, ну и козлы вы - такую гадость пьете. Приподняли же меня интриги смердогонов из политического отдела, до самого почти верху приподняли - до бытовых алкашей. Я то раньше работал в самом низу, у политиков, какие там души гнилые, не вам чета. Но суки, они там так пьют, а я то, дурак, отличником был на курсах пониже-ния квалификации, думал что они мало пьющие... Споили, суки, козлы безрогие, меня нечестивца мало-опытного, вот и пропустил я к власти одного порядочного - лысого такого. Он такого натворил, что по-том весь политический отдел мою ошибку устранял, еле убедили его кукурузу сеять на севере, да ту-фель подсунули на важном заседании, чтобы он им постучал. Ему то ниче - он сейчас в раю. Политик и в раю, ты понимаешь, какой это прокол, - он опять отлил себе немного водки, выпил, скривился, заню-хал мохнатой лапкой и одновременно поковырялся в дырочке рыльца грязным коготком. - Ничего не помогло: ни взятки, ни подлоги, ни лживые свидетельства. И пропадаю я не за грош в отделе алкашей, хорошо, что не в отделе умалишенных, все-таки старик мой нормально подмазал старого козла из отде-лов кадров... Я, ты меня понимаешь, я - и в отделе алкашей. Да у меня печень, знаешь, какая больная, да у меня почти нет печени - разложилась, когда пил с политиками. Они то, суки, знаешь, как пьют, они пьют не только кровь вашу - они водяру жрут, как свиньи, поэтому они и политики... Ах, какие у меня были перспективы, какие перспективы, - он мечтательно закатил глазки, - ты то меня можешь понять - у тебя ведь тоже были перспективы, ты ведь тоже, как и я - умный и талантливый...
Чертик попал в точку. И Петрову очень стало жаль себя. Он же когда-то закончил школу только с одной четверкой, химичка дура поставила, а то могла быть и медаль. И поступал он в самый главный университет страны. Почему не поступил, не понятно: получил три пятерки, а на четвертом экзамене “пару” - двойку за сочинение. Это ему казалось не возможным - четверку, ну тройку в крайнем случае, но не двойку - он же несколько раз проверял. Ехать домой было стыдно, да и не охота было возвращать-ся в село, вот и устроился поначалу дворником на десять лет за жилплощадь, поступил на вечернее от-деление политеха. Два курса закончил и все на пять! Ему предлагали переводиться на дневное отделе-ние и даже от армии предлагали отмазать, а вот как решить проблему с жильем и деньгами на жизнь в столице - не предлагали. Все-таки свой угол и каккой ни какой, а заработок, потом и приработок, случа-лось. Да и перспективы были блестящие. После окончания второго курса его перевели с дворников в техники, а по окончанию третьего - обещали и на должность инженера поставить, а там смотри и до главного рукой подать - это уже очень солидно, это уже почти номенклатура, потому, что иметь хоро-шую и теплую квартиру хотят все, но всем не получается. Потом и отсрочку от армии организовали на неопределенный срок (в их микрорайоне военком жил). Живи себе и радуйся, да вот нет - пошло как-то все сикось-накось. И как это началось он и не помнит...
Тамарка из бухгалтерии первый раз зашла “проведать коллегу” с бутылкой водки. Он тогда водки не пил еще совсем, так пивком иногда баловался, вина по праздникам в компании позволял, шампанско-го. А Тамарка себе налила полстакана, ему тоже и еще засмеялась, что он не настоящий мужчина. И откуда она об этом узнала. Не куда правды девать, Себастьяну исполнилось двадцать, а он еще того, ну ни разу с женщиной... Не получалось. Городские девки разбитные, а он парень сельский, скромный, да еще по тем временам профессия не престижная была. А Тамарка горячая, симпатичная и без этих, ну без комплексов... В общем, тогда у него не все получилось, но главное он понял, что это не страшно. Они начали встречаться чаще, потом Тамарка вообще к нему переехала жить. У нее это было так просто. В городе у них все такие дела решаются очень просто. Это в селе если не так посмотришь или проведешь кого-то домой после танцев, то уже все родственники и знакомые по всей округе судачат. И если кое- что не сообразуется с правилами местной морали, то ни с кем и не встретишься больше, а то и побить могут. Наша мораль породила куда более трагичные повести, чем о Ромео и Джульетте. Но их это с Та-маркой не касалось. Тамарка была местная, на девять лет старше Себастьяна, успела побывать дважды замужем и до их встречи жила вместе с матерью в небольшой двухкомнатной квартире.
Когда они жили вместе не расписываясь, то вроде все было хорошо и Себастьян думал, что это любовь. Правда пила Тамарка, не так уж чтобы много, но рюмашку с утра и рюмашку, а то и больше, на вечер - ей было необходимо опрокинуть. “Меня это зовет к любви и сильно заводит, - объясняла она ему”. И он не мог ее не поддерживать, чтобы быть настоящим мужчиной. Поначалу было не очень при-ятно - водка-то противный на вкус продукт, все когда пьют, морщатся. Но потом ему понравилось и со временем он не представлял себе, как это можно “неостограмиться” перед обедом и перед ужином, ут-ром он обходился холодным пивком. Легче стало жить с водкой-то.
Прошел год их совместной жизни. Тамарка намекнула, что пора бы и расписаться, чтобы “все как у людей”. А че тут такого - выпил стакан и никаких проблем - расписались. Даже свадьба была в ресто-ране, шикарная свадьба, но невеста была не в белом, а в черном вечернем платье с таким огромным вы-резом сзади, что при наклоне было видно то место, где заканчивается спина. Свадьбу отгуляли и нача-лась их семейная жизнь.
Семейная жизнь началась с того, что его вскоре поперли с института, оказывается за год его встреч с Тамаркой он столько пропустил, что догнать было не возможно. Ему, как перспективному от-личнику, предложили взять академический отпуск “по семейным обстоятельствам”, но Тамарка, сказа-ла, что по вечерам муж должен быть дома, вот и перевелся он на заочное отделение. На заочном отделе-нии тоже нужно было учиться, а учиться времени не было - он начал зарабатывать “для семьи” - так захотела Тамарка. “Зарабатывать для семьи” означало зарабатывать для нее. И начались калыми, лева-ки, да и так мелкое воровство, что тогда и за воровство не считалось. Мебель, шубы и все такое она складывала у своей матери (“до лучших времен” - это когда мать представиться и можно будет пере-ехать в ее двухкомнатную), награждая его поцелуями, стаканом водки и поначалу сексом. Потом, когда он “зарабатывал для семьи”, она начала где-то пропадать (“дома скучно одной”), потом до него дошли слухи, а однажды он зашел к теще, дверь была не заперта и он застал ее с каким-то типом в постели...
Тамарки нет, института нет, оставалась водка - с водкой было всеравно. Даже когда его сократи-ли, даже когда он продал почти все, что можно продать, на бутылку всегда можно было заработать. Но там где можно заработать только на бутылку невозможно заработать признание или хотя бы душевный разговор. И вот тут то появился он со своим скрипучим голосом и глумливыми черными, блестящими глазами.
- ... Ты же великий человек, тебя же люди уважают, - говорил он после очередного стакана, кста-ти, за счет Себастьяна пил, - ты представь себе, что вдруг исчезли бы такие как ты... Да ты знаешь, что будет?! Да все эти крутые, все эти интеллигенты надутые потонут в говне и паре или вымерзнут, как мамонты. Да на таких, как ты, этот город держится, а если этот город - значит и все государство. Ты государственный человек. Ты то это понимаешь? Канализация и цивилизация - слова с одним окончани-ем. Да если бы не канализация, то и цивилизации не было...
С ним Себастьян, наконец-то, понял, что он действительно важная персона, что он действительно что-то да значит в этой жизни. Но легче от этого на душе не становилось - грустно, противно, обидно, но не легче. Легчало на короткое время только от водки... Вот так они сидели вдвоем и пили, проклиная тех, кто их загнал: кого почти в самый низ, кого почти наверх.
- ... Ты думаешь, а почему это тебе двойку тогда влепили за сочинение, а? - Дохнул мохнатый со-бутыльник смрадом гнилых зубов и перегара, - Да у них план был срезать пять человек на сочинении. А кого срезать? Да конечно же тебя безродного. Что ты с себя представлял? Ничего. Что могли твои роди-тели или ты дать преподавателям, декану? Опять же, ничего, разве что хлопоты лишние: общежитие тебе подавай, стипендию, да еще и следи, чтобы не отчебучил кой чего. Двойка - и нет проблем, и нет головной боли. Есть человек - есть проблемы, нет человека - таковых не имеется. Девка вместо тебя пошла, из местных, потаскуха почище твоей Тамарки будет...
- Ты, ты это, того, - пробовал возмущаться Себастьян, - Тамару не трожь, эт-эт-т-о святое.
- Ну, конечно, а то как же - любовь, l’aimer и ни как иначе... Первый муж для нее квартиру сделал, другой в ЖЭК устроил, третий, ты значит, квартиру обставил, а этот, четвертый, уже тачку купил, дачу строит. Эх, какие вы все-таки мужики дураки. Она ведь нормальный человек: двоечница, а пила, курила и с мужиками зналась с четырнадцати лет - такая своего не упустит. А ты? А ты такой честный и поря-дочный, ты такой способный и талантливый, да ты просто красавец, я даже баб таких не знаю, чтобы достойные тебя были...
О обнимал Себастьяна за плечи, он наливал ему очередную порцию и так почти каждые два-три дня. День-два Себастьян зарабатывал на бутылку и закусь, потом они пили вдвоем, потом день отходня-ка и опять по новой...
- ... А воще, почему это ты за мой счет все гложешь? - возмутился однажды Себастьян, - Что вы черти нищие там у себя в раю?
- Во-первых (ударение он сделал на втором слоге) словах свого письма собщаю для непонятли-вых, - помахал он грязным коготком правой лапы или руки, черт их разберешь этих чертей, что в них такое, - мы с этими козлами безрогими и убогими, что в парадизе, надеюсь, ты владеешь американским, - он громко икнул, - не знаемся и знаться не хотим - у нас с ними бездуховный конфликт и враждебный договор о разделении сфер влияния. Во- вторых, только купить тебя не хрена стоит, но сама соль вопро-са, прошу не путать с солью земли, чтобы ты сам сдался и еще заплатил за это...
- Куда это я сдался, ты говнюк мохнорылый, - Себастьяну показалось, что его оскорбляют.
- Зря кипятишься, - черт снисходительно сплюнул, - а пытаться оскорбить меня правдой гиблое дело - это вы, люди, правды о себе не любите. А нам что ложь, что вранье - все пофиг - мы реальностя-ми живем, а не убогими фантазиями. Так вот, во-третьих, ты плохо понимаешь, что такое богатство и нищета. Я могу залить тебя и не только тебя, а еще несколько миллиардов типов таких как ты, водкой и даже чистейшим спиртом, но что я с этого буду иметь - ничего. Я же не идиот-самоубийца, который убивает сам себя и думает при этом, как будут его оплакивать и какие хорошие слова ему будут гово-рить на могиле. Мне нужно, что вы сами на коленях ползли к нам и высшей радостью считали жить в дерьме. Ну, предложу я тебе клад отыскать, или подскажу выигрышные номера лотереи, или какого-нибудь “Спорт-Лото”, ну и что. Это для меня полраза плюнуть...
- Так чего же ты, давай, а я тебе эту самую, как ее, душу, йош-твою-мать, а, - предложил отума-ненным алкоголем разумом Себастьян.
- Больно нужна твоя душа кому-то. Какой это идиот придумал, что ваши мерзкие души кому-то нужны. Тот из Германии, Гете, кажется. Так он продался не за душу, мой племяш ему сюжетики подсо-вывал и про старика Мефистофеля подсунул, и про Фауста. Ты думаешь все так просто? Все что мы даем, где-то исчезает - кто-то получает, а кто-то теряет. Потерявшие становятся врагами приобретших, люди становятся врагами друг другу и ищут врага на стороне, врагами делают нас... Тебе повезло - я бес порядочный, а не то, что некоторые бестолковые и не заслуженно порицаемые и проклинаемые. Я также совершал ошибки. Дал однажды дал одному скупердяю словарь из “Поля Чудес”, ну выиграл он маши-ну и квартиру в Москве, ну и что. Никто ему эту машину не дал, по морде надавали - это было, а чтоб машину, то нет. А когда он за квартиру заикнулся, то и вообще его кончили и семью его тоже припугну-ли, чтобы не возбухали. И кто оказался виноват? Я, понимаешь - не его алчность, а я - выполняющий его желания. Но это был прилив моей слабости, это же примитив - это для начинающего беса работа, а я, как и ты - творческая личность, я страдания люблю. Пафос жизни не в сытости - в страдании. Ты ценить жизнь должен, а вы все хрен его знает, что цените. Эх, какие люди встречались в политическом отделе, какие люди...
Заработанная Себастьяном бутылка водки закончилась и тут впервые, как по волшебному манове-нию появилась граненная хрустальная посудина работы великого мастера стеклодува, покрытая холод-ными капельками конденсированной влаги.
- То-то, - заметил Себастьян, как бы радуясь своей маленькой победе.
- Что “то-то”, - презрительно скривил тонкий рот и показал свой остренький алый язычок гость не понятно из какого мира, - я в тебе почти разочаровался. Что вы все такие жадные: пить, жрать и еще баб побольше. Сколько не встречался с вами все поражался этому, чуть что дай, дай, побольше дай. Тому же Фусту, ведь был же такой, дали вечную молодость, думали для науки стервец берет ее, убедил он одного из нас, обманул. А чем все закончилось... Пьянки, бабы, разгул... Эх, если бы не работал в поли-тическом отделе, то подал бы в отставку и нанялся охранять яблоки в райских кущах и то толку больше, может опять повезет и какую-нибудь дуру соблазню. У вас же такие примеры были - Петр, Ульянов, Йосиф... Один Джугашвили чего стоит: умер почти нищим, но как жил, еще не родился такой богач, чтобы так жить...
Он взял красивую хрустальную посудину и, выпив все содержимое, зашвырнул ее в дальний угол комнаты, раздался мелодичный звон, но посудина уцелела.
- ...Какие люди были, какие люди, - Себастьяну показалось, что мохнатый гость всплакнул. Но тот встал на стол, распрямив свою маленькую грудь, почесал ее и, вскинув вверх передние конечности, топнув копытцами, продекламировал, - Богатыри - не вы!...
- Да мы тоже кой чего, еще ого-го, - пытался возражать ему Себастьян, но говорилось с трудом, а думалось еще тяжелее.
- Ну да, - ехидно засомневался чертик, подсовывая Себастьяну полный стакан сивухи. И откуда он ее взял...
Себастьян сгреб стакан, встал шатаясь и посмотрел в ехидные и пытливые одновременно бесов-ские глаза.
- А м-мне, а м-не, ничего не надо. И воще я завязываю, - язык не слушался, мысль не повинова-лась, ноги упорно не хотели держать тело в вертикальном положении только стакан дрожа сохранял жидкость в еще крепкой руке, и не понятно где Себастьян брал силы для борьбы с самим собой, - Я, я пью последний с-стакан и все, и пшел ты к черту.
- Хи-хи-хи, а как это мне прикажешь идти самому к себе, - он приблизился к Себастьяну, кончи-ками коготков притянул к себе его ухо и свистящим шепотом зло зашептал, - ты, падла, алкаш, ты уже конченный, ты уже никому, кроме меня не нужен. Завтра я приду и ты у меня попросишь, чего-нибудь. А попросишь, попросишь...
- Н-нет, н-н-н-и-ког-да, - Себастьян выпил стакан водки и упал на грязную кушетку...
Подняли его вечером те бритоголовые. Оттащили в ванную, подержали под холодным душем, да-ли инструмент и почти пинками погнали к ресторану, где у них была стрелка...
. . . . . . . . . . . . . .
... Петров Себастьян Иванович посмотрел на себя в зеркало еще раз, взял сетку и пошел в специа-лизированный магазин. Там давали водку за валюту. Он взял бутылку за десять долларов, а на осталь-ные десять - банку крабов и палку сервелата. Пришел домой. Протер еще раз пол своей грязной футбол-кой, поставил два стакана, открыл крабы, нарезал колбасу, кусок полусухого хлеба остался со вчераш-него дня.
И начал ждать...
Никто не приходил. Час, два, три... На улице потемнело, Себастьян Иванович задернул грязные, бывшие желтые шторы, щелкнул выключателем, шестидесятиваттная лампочка еле освещала пустую комнату. В ее желтом свете грязные, рваные обои казались еще более грязными и более рваными, облу-пленные подоконники - еще более изувеченными. Шатающийся стол, дырявая, не стираная изнанка ска-терти...
- Себастьян, как ты пал, нельзя же так, - сказал сам себе Себастьян и посмотрел на свои запонки.
Очень стало жаль себя, весь мир начал казаться воплощением сплошной несправедливости...
- Сволочи, подонки бритоголовые, меня - специалиста по очистительным системам, да я два курса института закончил... А они меня, как скотину. А она с такими, она сама такая же...
Очень захотелось выпить. Хорошая водка - не дерьмо из ларьков. Он откупорил бутылку, налил полный стакан. В нос ударил знакомый резкий запах, он поднес стакан ко рту, уже предвкушая облегче-ние от горьких дум. Но на какой-то миг его взгляд остановился на странном предмете в углу комнаты, там что-то блестело, для света слабой лампочки блеск был довольно таки сильным. Превзнемогая силь-ное желание выпить, Себастьян почти не гнущейся, как будто сделанной из тяжелой резины, рукой, поставил стакан на стол, подошел к блестящему предмету. Предмет оказался очень красивой хрусталь-ной посудиной в виде большой бутылки или графина из-под водки, на бутылке был выгравирован такой же герб, как на запонках: корона, щит и орел, держащий в клюве лавровую ветвь. Себастьян понюхал бутылку, запахло водкой, отличной водкой, похожей на ту, что он купил сегодня за десять долларов за бутылку.
- Откуда это? - тихо спросил он, и ему вдруг показалось, что кто-то ехидно засмеялся.
Выпить захотелось еще сильнее. В голове послышались ритмичные глухие удары, поначалу еле слышимые, затем из все нарастающей громкостью, создавалось впечатление, что в голове у него посе-лился страшный молотобоец, решивший разбить голову Себастьяну. “Если выпить, все это исчезнет, - появилась мысль и Себастьян знал, что это правда”. Ему даже стало легче от того, что он посмотрел на стакан с водкой. Начало тошнить, тошнота просто выворачивала внутренности и опять мысль о выпивке и сопутствующем облегчении забрезжила в сознании. Гул, тошнота и к ним присоединилась жажда. Пить, очень захотелось пить, но не воды, вода не утолила бы эту жажду - выпить нужно было водки. “Нужно выпить, немного, но нужно, - подумал Себастьян, подходя к столу и прижимая к груди стран-ную посудину, - Что это за бутылка, что это за водка?...” Грязная комната, удары, тошнота, жажда и еще вихрь мыслей: “Она меня бросила... Они меня выгнали... А эти бритоголовые меня как скотину... Что же, это я всю жизнь буду это говно расхлебывать за другими... Выпить и сразу станет легче... ” Рука коснулась стакана, и он не удержал эту странную посудину. Графин упал и с мелодичным звоном рас-сыпался на мелкие, очень мелкие осколки... И вдруг, на какое-то мгновение его комната осветилась див-ным светом, увеличившим ее размеры. Стены стали белоснежными, полы заблестели перламутром жел-того лака, а прозрачно-чистое окно прикрывали изумительные белые шторы с золотом вышитыми на них короной, щитом и орлом, держащим ветвь лавра. Видение исчезло...
- Нет! - закричал кому-то Себастьян и сбросил стакан с водкой на пол, затем схватил бутылку и, шатаясь от слабости тела и болей в голове, подошел к унитазу и вылил туда содержимое бутылки...
... Утром остывшее тело Себастьяна нашла соседка, она то и вызвала милицию и скорую помощь...
* * * * *
- Молодец, справился, - говорил главный самому младшему, - а Мы то думали, что ты уже ни на что не годен. Спас еще одного и это хорошо. С тех пор, как Он подарил им виноградную лозу, мы то и дело разгребаем все дерьмо человеческое. А сколько душ благородных погибло.
- Да, Сударь, - согласился младший, почтительно склонив свою мохнатую голову, поджав хвост.
- Ничего, справимся. Иди, старайся, возвращай утраченное доверие.
- Спасибо, Сударь, - младший поцеловал громадное копыто...
Когда младший очутился за пределами дворца, он подпрыгнул на высоту приблизительно в пять своих ростов и радостно крикнул: “Yes!”, показав кому-то переднюю конечность, согнутую в локтевом суставе, коготками другой конечности фиксируя изгиб...