24
В конце января я уехал в Орел, а на следующий день вечером позвонила жена и сказала, что врачи нашли у Мити инфекционный мононуклеоз и его положили в больницу. Это был для меня тяжелый и неожиданный удар. Я очень испугался и ходил сам не свой. Но? прочитав медицинскую литературу и поговорив по телефону с хорошей нашей знакомой, педиатром Тамарой Митрофановной Плотниковой, я несколько успокоился. Каждый день я звонил в Москву, чтобы узнать о Мите, и вот внезапная радость - раздался телефонный звонок, и я услышал голосок внука. Его только что Таня привезла из больницы, так как диагноз не подтвердился. По-видимому не надо было его отдавать в больницу. Бедная Таня! Сколько она пережила в эти тревожные январские дни, когда бродила и толкалась у порога больничного корпуса, где лежал ее сын.
Чередуются радости и огорчения в жизни человека. Я очень рад был, когда в начале февраля получил от Жени письмо с известием о том, что Андрея приняли в Ленинградский Горный институт на второй курс. 5-го февраля он уехал из Никеля в Ленинград, а десятого неожиданно приехал в Орел, так как занятия в институте после зимних каникул начинаются с 23-го февраля. Пробыл он со мной девять дней, отдыхал, читал, лежа на диване, много играли в шахматы. 19-го он уехал сначала в Москву, а потом в Ленинград.
У меня опять сильно заболело правое плечо. Был у хирурга, который назначил мне мазь, таблетки и восемь сеансов ультразвука.
Тревожные, неприятные вести идут из Москвы. Митя после болезни начал ходить в школу и через четыре дня опять заболел.
Начался ремонт квартир в нашем доме. Жена давно настаивала на ремонте, и мы собирались делать его частным образом; но получилось так, что сделали нам его бесплатно, за счет государства. Первые двадцать дней марта оказались для меня очень тяжелыми. Уже с первого числа я начал перетаскивать вещи. 9-го пришли три женщины из ремстройуправления и начали ремонтировать спальню, наделав много грязи. Работы продолжались десять дней. Мне пришлось много потрудиться: выносить грязь и известку, мыть полы. Хорошо, что 17 марта приехала Ольга, четыре дня убирали квартиру вместе, но потом она сразу же опять уехала в Москву. Квартира преобразилась: стены оклеены обоями, потолки побелены, двери и окна покрашены, приведены в порядок кухня, ванная, прихожая. Только полы остались неокрашенными из-за отсутствия хорошей краски.
24 марта позвонила Таня, сказала, что Мите сделали операцию по удалению аденоидов. Операция была мучительной.
У Оли опять какие-то неприятности в общежитии. Из Никеля приезжала Галя улаживать ее проблемы. Зима кончилась.
Я всегда с нетерпением жду теплых весенних дней, и бывает досадно, что они приходят так медленно. В апреле ездил в Москву, куда усиленно звала Таня. Пробыл там семь дней. Пожалуй, самое приятное, что было за это неделю - это прогулки с Митей по кунцевскому лесопарку.
3 мая получил очень тревожное письмо от Адели о том, что Маня лежит в больнице, и у нее болит правая нога. Она просит меня приехать в Витебск. Говорил с Аделей по телефону. Врачи считают, что у Мани ущемлен нерв вследствие отложения солей.
Через несколько дней утром приехала внучка. Пробыла она в Орле три дня; но я ее почти не видел, она все время обреталась у своих друзей, ночевать приходила поздно. Особенно долго ее не было 8 мая, вернулась она в половине первого ночи. Я очень волновался, и, когда она пришла, жестоко выругал ее. На следующий день вечером она уехала.
Опять пришло письмо от Адели. Маню привезли из больницы, у нее парализована правая нога из-за ущемления седалищного нерва.
К концу мая закончил посевы и посадки в саду, зацементировал крыльцо, в городской квартире покрасил полы.
Получил письмо от Жени. Он сообщает, что в будущем году собирается ехать в Алжир после десятимесячной учебы французскому языку в Ленинграде. В ответном письме я советовал ему отказаться от поездки.
Наступил июнь. Покрасил дачный домик зеленой краской, начал оклеивать стены обоями. За 25 рублей купил машину навоза, который в течение трех дней перетаскивал и перебрасывал лопатой в сад.
Опять пришла очень печальная весть из Витебска: Маня опять в больнице, у нее парализованы обе ноги, начались пролежни, состояние очень тяжелое. Аделя упрекает нас в письме за то, что мы с Петром "забыли" сестру, не едем навестить ее, чтобы попрощаться, пока она еще жива. Мы с Петей собрались ехать; но он поговорил по телефону с Эльвирой, и та сказала, что положение у матери не такое уж безнадежное, и врачи надеются на выздоровление. Решили поездку отложить хотя бы до того времени, когда ее привезут домой из больницы.
25
20 июня рано утром я встретил Ольгу и Митю на орловском вокзале. Митя показался мне худеньким, бледным и не по-детски серьезным.
В этот день исполнилось ровно пятьдесят лет, как мы зарегистрировали свой брак с Ольгой в Могилевском Загсе; но день своей золотой свадьбы мы так ничем и не отметили. Через три дня после своего приезда Ольга заболела каким-то желудочно-кишечным заболеванием, у нее поднялась высокая температура. Вызванный врач рекомендовал положить ее в больницу, но, слава Богу, обошлось, ей стало лучше.
Приехала Таня. В первой половине месяца мы большей частью жили на даче. Митя лазил по деревьям, нашел себе друзей, чувствовал себя хорошо, чего нельзя было сказать о Тане. Погода сначала стояла хорошая, но в начале второй декады месяца пошли дожди, стало холодно. Пришлось уехать в город.
Повесился наш сосед по квартире - сапожник Бакин. Это был тихий, несчастный, хромой человек, страдающий алкоголизмом и костным туберкулезом. Он часто заходил ко мне, чтобы одолжить рубль на "червивку", брал книги для чтения. Был он человеком честным, долги всегда отдавал. Повесился он днем в своей квартире на косяке двери. Я не видел покойника, эта история прошла как-то мимо меня, а Ольга оказалась свидетельницей этой трагедии и, кажется, первая обнаружила самоубийцу.
Таня все же решила свозить Митю на Азовское море, несмотря на то, что мы с женой были против этого и уговаривали ее не ехать, боясь за Митю. С большим трудом удалось ей достать железнодорожный билет до Бердянска. Их отъезд произошел для меня внезапно и неожиданно. Уверенный, что они не поедут, я отправился на дачу, а, когда вернулся в город, узнал, что они уехали накануне вечером. Мы очень беспокоились и рады были, получив телеграмму: доехали они благополучно, устроились, сообщался их бердянский адрес.
Нам с Петей предстояла поездка в Витебск к больной сестре. Она все еще находилась в больнице, положение ее было тяжелым, поражен спинной мозг. Наметили свой отъезд на 24 июля и уже совсем собрались в дорогу; но проснувшись рано утром в день своего рождения и увидев, что за окнами шумит дождь, я решил опять отложить нашу поездку, тем более, что билетов на поезд у нас не было. Петя с неохотой со мной согласился. Утром я поехал в предварительную железнодорожную кассу и купил два купейных билета на 28 июля.
Вернувшись домой, я очень удивился, увидев Таню, Митю и внучку Олю. Пробыли они в Бердянске всего пять дней, у Мити началась сильная аллергия, и Таня, испугавшись за него, поспешила привезти его домой. Оля гостила у тетки в Черкассах и по договоренности с Таней приехала к ним в Бердянск. Я упрекнул дочь в поспешности и непоследовательности ее решений, но тем не менее был рад их возвращению.
Утром 28 июля мы с братом уехали в Витебск. После ненастья установилась хорошая, солнечная погода. В купе играли с Петром в шахматы, приехали в 12 часов ночи.
Нас встретила Аделя с сыном Олегом; утром пришли к Мане. Она сидела на кровати, опершись на ее края, старая, седая. Обрадовалась нам. Заплакала. Ее ноги не потеряли чувствительности и болели. Большие мучения причиняли ей пролежни в области тазобедренных суставов. Она часто просила помочь ей переменить положение: положить, повернуть на другой бок, или опять спустить ноги на пол. Несмотря на жестокие страдания, она не потеряла ясности мышления, все хорошо помнила, речь ее была отчетливой, ясной. Она не жаловалась на свою судьбу, не говорила о своих страданиях и близкой смерти. Часа два или три мы посидели у постели больной.
Саша Вишняков (старший сын Адели) повез нас на своей машине, чтобы показать город. С нами поехала и Аделя с маленьким сыном Саши Павликом. День был прекрасный, солнечный. Сфотографировались на красивой большой площади Победы у фонтанов и вечного огня. Ездили за город на дачи, где встретились с братом Сашей и его женой Яниной. Оттуда нас повезли к Кате Гассан, у которой по случаю восьмидесятилетия ее тети Ольги Мефодиевны были гости - родственники из Москвы. Я был недоволен Аделей за то, что она не предупредила нас об этом торжестве, и чувствовал себя неловко, явившись без подарка, с пустыми руками.
На следующий день опять посетили Маню, потом гуляли с Петей по городу, зашли в магазин, где работала Алла (дочь Стаси и Янины), поговорили с ней, поднялись на Успенскую Горку, посидели у памятника героям Отечественной войны 1812 года, побродили по знакомым местам, вспомнили давнюю юность. Все здесь когда-то было так знакомо, но как изменился город и, пожалуй, похорошел!
31-го утром зашли к племяннику Эдику. Несколько месяцев тому назад он вернулся из мест заключения, где пробыл три года, теперь работает фрезеровщиком на одном из витебских заводов, хорошо зарабатывает. Умный, красивый, работящий парень, достойный лучшей участи. А жизнь не удалась: пострадал из-за своей горячности и любви к жене. Познакомились с его детьми. После обеда впятером - Аделя, три брата и Саша Вишняков на его машине поехали на свою родину в Кардон.
Опять знакомое Сурожское шоссе, где когда-то знал каждую березу, каждый кустик. Теперь оно асфальтировано; но за поворотом на Рубу автомашины встречаются редко. Быстро пролетели двадцать километров, и мы на родном пепелище. Ничего не осталось, что напоминало бы наш хутор. Какие-то новые заросли кустарников, высокая трава с полевыми цветами да почему-то разлитый местами жидкий коровий навоз, и нигде не видно человека. Побродили по некогда родной земле, сфотографировались, нарвали букеты полевых цветов и поехали к тому месту, где было имение Коссы. Подъехать к нему не удалось, дорога через поле вела куда-то в сторону; машину мы оставили в кустах и пешком добрались до холмика, где покоится прах матери и брата Володи. Никаких следов их могил мы не нашли; могилы помещика Врублевского и его жены были разрыты, видимо, кто-то искал в ней драгоценности.
С грустью смотрел я вокруг. Там, где некогда кипела жизнь, не видно было ни людей, ни селений - только заросли кустарников, да высокая трава, которая наверное останется не скошенной. Земля, которая до революции возделывалась и кормила людей, теперь лежала забытая и никому не нужная. Поглощенные грустными воспоминаниями, добрели мы до шоссе и вернулись в город.
Попрощались с Маней. Я поцеловал ее, а потом, одевшись, вернулся и из-за двери помахал ей рукой. Это был мой последний прощальный привет ей, когда я видел ее живой. Было щемяще жаль ее, надежды на выздоровление почти не было. Но я тогда не предполагал, что печальный исход наступит так скоро.
1-го августа мы встали в половине пятого утра, и Серебряков отвез нас на вокзал. Вечером я был дома, но в квартире никого не нашел, - все были на даче.
26
Стояла хорошая погода, и мы жили в Знаменке. В середине августа проводил Таню, отпуск ее кончился.
Получил письмо от Адели, которое меня очень обрадовало: у Мани пролежни немного заживают, левая ступня шевелится. Еще она писала, что у ее сына Олега родилась дочка Юленька.
В конце месяца проводил в Москву Ольгу и Митю. Когда поезд ушел, и я направился к автобусной остановке, меня неожиданно окликнул внук Андрей. Он отдыхал с матерью в Гаграх и на обратном пути заехал в Орел. Пробыл он у меня шесть дней и уехал в Ленинград на занятия.
Из письма и затем телефонного разговора узнал, что Таня переменила место работы, она будет работать завучем младших классов в школе, где она работала три года тому назад, будет у нее и несколько часов уроков английского языка. Конечно, после работы в фильмотеке ей придется тяжеловато, но зарплата увеличится вдвое.
В саду уродилось много яблок, особенно новой антоновки. Опять пришлось возиться с ними. Очень много времени отнимала съемка их, когда приходилось лазить по деревьям с опасностью для жизни.
20-го сентября, когда я вернулся с дачи, позвонил Петя и сообщил печальную весть: умерла Маня. Не так давно мы получили письмо от Адели, и у нас появилась надежда на ее выздоровление, и вдруг смерть. Решили с братом, что на следующий день поедем в Витебск на похороны сестры.
Собрался быстро. Уехали утром. В 12 часов ночи на витебском вокзале нас встретили брат Саша и Толя Серебряков. И вот тяжелые минуты встречи с родной сестрой, которой уже нет. Поцелуй холодного лба. Покойница лежала в углу, окруженная цветами и венками. Лицо спокойное, строгое и совсем не искаженное гримасой смерти. Родная моя! Смутно помню, как ты родилась летом 1909 года, как бежал через лесок в соседнее Пукилино сообщить об этом дядькам Бычковским. Как качал тебя в колыбели, таскал маленькую на руках; как вместе проводили счастливое детство. А когда мы оперились и разлетелись по белому свету, ты дольше всех оставалась у родного гнезда и испила горькую чашу труда, нужды, горя и унижений, и не было у тебя счастья в жизни. В конце ее, когда подросли внучки, и можно было отдохнуть в условиях материального благополучия, на тебя свалилась тяжелая ноша ужасной болезни, невыносимых страданий. Мученическую смерть приняла ты.
Нам рассказали, что в конце лета дело как будто пошло на поправку; но за четыре дня до смерти у нее сильно стала болеть и отекать правая нога, она металась и кричала от боли и, несмотря на вызовы врачей и принятые меры, спасти ее не удалось. По-видимому это была флегмона вследствие пролежней и общее заражение крови - сепсис.
22 сентября - тяжелый день похорон, и погода соответствовала похоронному настроению, было ветрено, холодно и дождливо. С утра в квартиру покойной приходят люди прощаться, некоторые крестятся, утирают слезы. Одна какая-то старушка долго молится, стоя на коленях, крестится по-польски, кланяется до пола. Вынос тела назначен на 15 часов. К этому времени народу набилось полная квартира, негде повернуться. Много родственников и знакомых, а еще больше незнакомых мне людей. Тут русские, шляхты и евреи. Чувствуется, что покойницу уважали. Соседи называют ее "Феликсовной". Говорят тихо, шепотом, только иногда Эльвира пробует голосить и причитать: "Бедная мамочка! На кого ты нас покинула?!"; но почему-то мне кажется, что в ее причитаниях есть какая-то доля притворства. Допускаю, что те мучения, которые испытывала Маня в течение последних пяти месяцев жизни, и те страдания и горе, которые претерпели ее близкие, были настолько тяжелы, что смерть была встречена с облегчением. Истинное горе я видел только у Николая. Он был плохим мужем, любил выпить, часто обижал и даже бивал жену. Но теперь, когда она умерла, он не находил себе места от тоски, и его горе было неподдельным.
Оркестр и автобус из похоронного бюро опоздали почти на час. И вот надрывающая душу траурная музыка. Гроб вынесли и установили в автобусе, сюда же занесли венки. Близкие сели в автобусе на скамьи вокруг гроба, и печальная процессия двинулась через весь город.
Кладбище находилось на песчаном бугре и имело странное название "Дружба". Под траурные звуки оркестра крышку гроба заколотили и гроб опустили в могилу, засыпали землей, поставили железный окрашенный в зеленую краску крест, окружили его венками. Помянули усопшую кутьей, а кто хотел, выпил по стопке водки. На кладбище собралось около сотни человек. Погода неистовствовала, холодный дождь и ветер пронизывали до костей.
Смерть долго обходила нас стороной. Со времени смерти матери в 1934 году я не видел на смертном одре лица близкого мне родного человека. А кто следующий? Уж не я ли, как наиболее старший в роду? Я думал не только об умершей сестре, вспоминал маму. Какая разительная разница в похоронах их! Как бедно мы похоронили мать свою! Не похоронили, а просто закопали в землю. Ни памятника, ни следов ее могилы не осталось. Но как от одного семени вырастает большое дерево с разветвленной кроной, так и потомство твое размножилось, и я даже затрудняюсь сосчитать, сколько у тебя детей, внуков и правнуков, да и народ все хороший, добрый, не пьяницы, не воры, не тунеядцы. Это потомство - лучший памятник твой. Так не даром ты жила на свете, дорогая мать моя.
По возвращении с кладбища были поминки. Народу пришло много, поэтому сделали их в две смены, сначала для дальних, а потом для более близких. Ели молча, только изредка обменивались небольшими фразами. Я чувствовал, что мне, как старшему, надо было выступить с поминальной речью: Добрые люди! Мы собрались за этим столом, чтобы помянуть ушедшую от нас твою, Николай, жену, твою, Эльвира, маму, вашу, Таня и Леночка, бабушку и мою сестру. Смерть неизбежна. Человек родится и умирает. Только больно и обидно потому, что человеку, расставаясь с жизнью, иногда приходится испытывать такие ужасные муки и страдания, какие испытывала в течение последних пяти месяцев своей жизни покойница, и вместе с нею страдала и мучилась ее семья. Когда я смотрел на спокойное и строгое лицо усопшей, единственным утешением для меня было то, что она уже не страдает, что кончились ее муки. Маня прожила нелегкую жизнь, испытала, особенно в молодости, много горя, нужды, была вечной труженицей, вырастила хорошую дочь, внучек помогла вырастить. А теперь, когда ее помощь стала менее нужной и можно было отдохнуть, ушла из жизни. Была она добрым, незлобивым человеком. Так помянем же ее добрым словом, выпьем за ее вечный покой. Пусть земля будет ей пухом. Так надо было бы мне сказать, но хорошие мысли и слова приходят поздно, и я ничего не сказал.
Ночью, до рассвете брат Саша отвез меня на вокзал, и я уехал в Орел, в свою одинокую квартиру.