Человек ночью должен спать...
Если человек не спал одну ночь, что ему хочется под утро? Спать... А если человек не спал две ночи подряд, а в остальные лишь по несколько часов; если он еще очень молод; если он одет в неудобную шинель; если ноги в кирзовых сапогах от холода, сырости и напряжения не ощущаются; если автомат кажется непосильным грузом - этому человеку хочется... умереть.
Косте хотелось умереть, чтобы поскорее закончилась эта пытка, называемая караульной службой... Он заступил в двенадцать часов ночи и уже стоит третью смену подряд. Что поделаешь - он “молодой”, спать ночью имеют право только “деды”. “Деды” - это не немощные старики, это такие же солдаты , как и он, но прослужившие на год, полтора больше. Они сейчас спят, потому, что когда они были “молодыми”, если верить им, они также стояли по три и даже по четыре смены подряд и “деды” тогда были другими, и “неуставняк” по страшнее. Костя, когда станет дедом тоже ночью будет спать... “Нет - я буду служить, как положено, я не буду заставлять молодых стоять по три смены, - мысленно повторял Костя, - я не буду, как они...”
...Сначала, еще в карантине, эти “деды” у молодого пополнения отобрали лучшие гражданские вещи, объясняя тем, что “за два года из них вырастут”, затем отобрали все деньги, как бы на хранение и которые были “израсходованы на нужды части”, хотя Костя точно знает, что “деды” за эти деньги целую неделю питались в “чипке” - буфете, значит. А потом началась служба: физзарядка, тренажи, занятия на стрельбище, в боксах с техникой - это было бы интересно... Но кругом были “деды”. Они отбирали все, что можно отобрать: мясо (“...мясо вредно...”)с каши, маленький кусочек масла утром (“...от масла холестерин...”) и кусочек сахара, подаваемый к мутноватой теплой жидкости, называемой почему-то “чаем”. Поэтому “молодым” постоянно хотелось есть, они украдкой прятали черный, клейкий хлеб по карманам, но и это было опасно. Если какой-нибудь “дед” заметит, как “молодой” ест хлеб вне столовой, может быть тоже, что было с Генкой. Генку заставили съесть за один присест целую буханку, не разрезая ее, и не просто съесть - ему эту буханку запихивали в рот перед строем, сопровождая такое “кормление” тумаками и обидными тирадами. У Генки был порван рот, изрезанны губы, он долго не мог нормально питаться и однажды упал и потерял сознание. Диагноз был один - истощение. Сейчас Генке хорошо - он в госпитале и работает там на кухне.
Но Косте есть не хотелось - ему хотелось спать. Вчера всю ночь он, вместе с другими молодыми, учил Уставы, дежурный по роте младший сержант Коновалов периодически проверял их. А утром проснулся зам.ком.взвод сержант Востриков и начал спрашивать все статьи наизусть. Но Уставы - это не сборник стихов или ритмичных литературных произведений. Уставы - это законы, а законы всегда писались не понятно и запутанно. И Костя сбился на самой легкой статье - статье 164, о том, что запрещается часовому. Он же знал ее...
“Часовому запрещается: спать... Часовому запрещается спать... спать... спать...”
Костя как будто наткнулся на глухую стенку и ... проснулся. Он, оказывается, заснул на ходу, заснул на мгновение...
А позавчера ночью он стирал и гладил форму сержанту Вострикову. Стирать то что - это мелочь, за час он управился. А вот сушить ее утюгом пришлось чуть ли не до утра - форма должна была быть к утру сухая... А в ночь до этого он был в наряде по кухне и как назло там прорвало канализацию, целую ночь они мыли, вычищали пол, стены, утварь, чтобы к утру было все готово... Утром должно всегда быть все готово - поэтому ночью “молодые” так спали мало...
Ну и как это он тогда сбился на этой статье? Обидно... Он забыл, что должно идти за словом “спать” - ему очень хотелось спать...
Это же так просто: “Часовому запрещается: спать, есть... Почему ему запрещается есть, ведь хочется. Сейчас бы конфету какую-нибудь “долгоиграющую””, - Косте захотелось сладкого - в армии ему всегда хотелось сладкого и почему бы это - дома он был к нему равнодушен...
“Часовому запрещается: спать, есть, пить, курить, отправлять естественные надобности... А как хочется... Шесть часов на посту... Когда же смена?”
Костя прислушался к тишине зарождающегося утра, надеясь услышать звуки, говорящие о том, что новая смена готова к выходу или идет... Костя затаил дыхание. Ничего, только холодный ветер, задевающий колючую проволоку. Смену нужно ждать и нужно проверить все печати и ограждение, которые он должен передать. И Костя начал мысленно повторять:
“Пост №2, трехсменный круглосуточный... Какой он в черта трехсменный - скорее всего двухсменный... Охране и обороне подлежать: склад №47... Почему у этого склада такой странный номер, ведь здесь только четыре склада и такие дурацкие номера: 47, 55, 91, 16 - тяжело запоминать... Двое дверей и восемь окон... Нет, окон кажется шесть - это на складе 55 их восемь и на 16-м также восемь... А какая разница сколько там окон - их же украсть не возможно... Нужно будет посчитать... Инга... Инга не пишет, последнее письмо было на Новый год и какое-то нейтральное - ни о чем. Зачем мне эти описания “скачек” и “дискариков”... А Серега Харламов отмазался от армии. Отец Сереги “крутой”, ему ничего не стоит отмазать сыночка от “выполнения долга” на это есть такие дураки, как мы...”
Об Инге было думать приятно и как-то тревожно. Костя представил высокого, светловолосого Серегу Харламова и чувство обиды, непонятной злобы и ревности на миг пронзило грудь, заставив забыть о сне. Ведь она его провожала, правда ничего не обещала и даже сказала, что то, что она с ним спала, ничего ровным счетом не значит.
“Как это не значит? Это для нее не значит, а для меня... Окна, сколько этих дурацких окон здесь и какой это склад?...”
Старые приземистые здания были складами вооружения. Какого именно вооружения никто не знал. “Деды” говорили что-то о секретном оружии, ядерных боеголовках, но скорее всего они домысливали. Склады никогда не вскрывались, и только раз в год производилась инвентаризация, на которую приходила комиссия в составе нескольких человек, которые ежедневно выходили со складов пьяные. Один раз Костя услышал, что там храниться разный хлам еще со времен Великой Отечественной, что именно, говоривший это прапорщик не сказал - он был пьян.
“Деды”, которые в карауле, тоже вчера пили. Сержант Востриков отмечал свой день рождения, к этому дню готовил его форму Костя. Другой “дед”, рядовой Кирасиров, принес с собой четыре бутылки водки. Когда Костя заступал на пост, они уже накрывали стол, забрав у молодых все их сухие пайки, которые выдавались на сутки в караул, оставив лишь темно-серые макароны и кусок желтого сала.
“Сейчас лежат пьяные, - зло подумал Костя и тут же волна страха предательски подкатила под солнечное сплетение, - ... И Востриков пьян...”
Пьяный “дед”, что этот такое, знает только “молодой”. Те старые, немощные старики алкоголики или пьяницы, которых вы можете встретить в любом уголке нашей страны, в большинстве своем безобидные, порою просто больные люди. Но пьяный “дед” в армии - это сильный, упитанный сержант, обличенный бесконтрольной властью, которую может не иметь даже крупный руководитель на “гражданке”. Пьяный “дед” может быть чем-то страшным, не управляемым... Костя уже был свидетелем того, как “веселились” пьяные “деды”. Это был день, который они называли “сто дней до приказа”. Поначалу “деды” построили всех “молодых” и заставили хором читать приказ министра обороны, который еще не вышел, но который по своему содержанию уже не менялся много лет, кроме цифры, обозначающей год призова увольняемого в запас. Потом каждый “молодой” кричал петухом сто раз. А потом, уже заполночь, когда “именинники” были все пьяны, им захотелось танцев и стриптиза. Они начали заставлять молодых раздеваться, имитируя движения стриптезерки. Костя отказался. Его хотели заставить силой, устроив “круг”, бросая его полураздетого от одного пьяного “деда” к другому и при этом били. Били может не сильно, но Косте было очень обидно. И он не выдержал - схватил табуретку и ударил сержанта Вострикова, разбив ему голову. Сержант вмиг отрезвел, все ожидали, что начнется расправа, но он лишь злорадно улыбнулся и сказал: “Молодой, ты будешь умирать медленно...”
С тех пор все началось. К Косте придирались по каждому поводу и даже без повода. Если нужно - повод всегда находился. На утреннем осмотре сержант Востриков подходил и наступал Косте на сапоги, пачкая их и при этом крича, что он стал в строй с нечищеными сапогами. А когда Костя опять начищал их, сержант срывал с него подворотничок и вытирал им с сапог черный крем, а затем тер этим подворотничком лицо Косте, обзывая разными обидными прозвищами.
Костя терпел. Он знал, что жаловаться бесполезно - могло быть еще и хуже. И сцепив зубы, он надеялся лишь на то, что через месяц Востриков уволиться.
- Еще месяц, - Костя вздохнул, поправил автомат и подумал о конце караульной службы, - может, после караула посплю, гори он ясным пламенем...
Караульная служба для Кости началась с подготовки. Занятия проводили два прапорщика, реже всего командир роты - тучный и вечно всеми не довольный капитан Зибров. А проверяли подготовку сержанты. Востриков будил его под утро или когда он только уснул и спрашивал какую-нибудь статью из Устава, если он сбивался, его поднимали и заставляли учить эту статью. А для того чтобы “взбодрить”, Востриков приказывал отжиматься от пола. Когда Костя не мог отжаться, установленное сержантом количество раз, Востриков брал его за шею и начинал толочь лицом в Устав, до тех пор пока не появлялась кровь или когда гримаса боли и страха искажала его лицо...
- Что такое воинская дисциплина!? - Орал в лицо Косте, обезумевший от своего всесилия, сержант.
- Статья номер один Дисциплинарного Устава, - сквозь слезы боли и обиды отвечал Костя, - “Воинская дисциплина есть точное соблюдение всеми военнослужащими законов, Уставов, приказов командиров, начальников ...”
- Вот именно - “приказов начальников”! А я тебе, падло, кто я тебе - начальник, ком-мандир. Я тебе приказываю отжаться от пола сто раз, а ты и десяти не можешь. Наряд вне очереди за не выполнение приказа, понятно?
- Так точно.
- Что “так точно”? Командира своего табуреткой бить! - Кричал сержант, дыша Косте в лицо винным перегаром и наотмашь ударив по уху ладонью. - Командира бить. А, что нам говорит третья статья Устава Внутренней Службы?
Костя знал, что в третьей статье предписано беречь свою честь, воинское Знамя и ценою своей жизни спасать командира. Костя понимал, что именно это хочет услышать сержант, но он повторял слова другой статьи:
- Воинская дисциплина достигается: соблюдением законов, ... уважением прав и личного достоинства военнослужащих...”
- Что! - орал сержант. - Прав?! Тебе прав захотелось и уважения. Самая великая честь для тебя - это целовать мои сапоги. Целуй, падла...
Он бил Костиным лицом в свои сапоги, пока у того опять не пошла носом кровь...
“Уж, наверное, пошла моя смена, - думал Костя, смотря на багровую полосу восходящего солнца”.
Спать хотелось не так сильно, было одно лишь желание - отключиться от всего мира или умереть. Костя слышал о частых самоубийствах на постах. Он снял с плеча автомат, отстегнул магазин и посмотрел на патроны, удобно лежащие в углублении магазина. Не вставляя магазин обратно в автомат, он засунул ствол в рот и положил палец на пусковой крючок. Рука замерла... Он знал, он был уверен, что патрона там нет, но всеже не решался нажать на курок. Косте вдруг очень захотелось жить, он даже забыл о том, что ему очень хочется спать, забыл, что устал до такой степени, что уже ни о чем не думал, кроме того чтобы присесть, но лучше бы чтобы прилечь. Он вынул изо рта дульный срез автомата, вставил магазин и почувствовал, что силы покидают его. Уже, руководимый, неконтролируемыми сознанием, желаниями, он нашел камень, приставил его к стенке склада и присел. Глаза его мгновенно закрылись, и он погрузился в забытье, но те же внутренние сигналы, которые не поддавались осязаемому контролю, дали команду его рукам и он передернул затвор, зарядив автомат, поставив его на предохранитель. Как мимолетная вспышка мелькнул образ Инги, лицо сержанта Вострикова, а потом темнота... Так он и заснул сидя на камне, прислонившись к стенке и зажав автомат между колен, положив указательный палец на спусковой крючок, а большой на предохранитель...
Время для Кости остановилось и он не слышал, как к нему через несколько минут, после того как он уснул, подошел сержант Востриков.
Лицо сержанта было опухшее от выпитого и от сна, ворот кителя был расстегнут, ремень отпущен и болтался на толстых бедрах. Сержант самодовольно улыбался, тихо говоря:
- Теперь, сучок, тебя ждет губа, а там я попрошу ребят, чтобы тебе устроили табуретку.
Сержант хотел было осторожно забрать автомат, но Костя во сне держал оружие крепко и сержанту показалось, что брови Кости немного дернулись.
- Это даже к лучшему, - ехидно улыбаясь, сказал сержант и неожиданно и громко заорал, - Караул! В ружье!
Костя проснулся или от крика, или от выстрела. В ушах звенело, в глазах было бело от света первого утреннего луча. Постепенно контуры вокруг начали обрисовываться и Костя увидел склад, колючую проволоку ограждения и лежащего рядом сержанта Вострикова. Пахло пороховой гарью и чем-то еще приторным, тошнотворным. Костя увидел, что сержант лежит лицом к земле, а в его голове зияет громадная кровавая воронка, из которой вытекает кровь и еще какая-то розоватая слизь, поднимался легкий пар.
- Убил, - подумал Костя, сам удивляясь своему спокойствию.
Труп сержанта его мало интересовал. У Кости гудело в голове, сильно давило в глазах и вот рту было предрвотное ощущение. Костя взял свой автомат за ремень, как палку, и пошел в караульное помещение.
Караулка была открыта, в ней было тихо. Он зашел и увидел, что все “деды” спят. Они лежали вместе друг возле друга, на составленных топчанах. Кто сопел, кто тихо храпел, кто во сне беззвучно шевелил губами...
Косте очень сильно захотелось спать. А эти “деды” могли ему помешать. Он спокойно перезарядил автомат, поставив предохранительную планку в положение для стрельбы очередями и, не целясь, расстрелял весь караул, всех “дедов”... Остались жить только “молодые”, стоявшие на постах...
А потом он свернулся калачиком и уснул...
Он не слышал, как шумели, бегая разные люди, выли сирены приехавших машин... Ведь его также вначале приняли за убитого...