Исповедь Серого Волка

Предисловие автора

Мне очень повезло в жизни – у меня есть друг. И это не такой, с которым просто можно выпить водки, сходить на рыбалку и поговорить о бабах. Все это с ним можно тоже. Но не в этом главное. С ним можно помолчать. С ним можно не только помогать друг другу или кому-нибудь из общих приятелей и сослуживцев. С ним можно не делать ничего. С ним можно не очень думать, как отзовется то или иное слово, или действие, или бездействие. С ним можно душевно поговорить и сказать то и о том, что стараешься поскорее забыть навсегда, но, оказывается, помнишь до мельчайших подробностей, и это тебя жжет. И можешь выслушать его. Иногда молча, иногда с ожесточенным спором. И с кем ты споришь тогда – не совсем ясно, то есть, совсем не ясно. Наверно с собой.
Мне всегда казалось, что рассказывать о себе сложно. Конечно, ведь надо выворачиваться наизнанку, говорить искренне – иначе слушатель или читатель сразу поймет: «Нет, батенька, тут ты врешь!» И будет совершенно прав.
Поэтому, конечно, мне повезло! Когда на меня напал писательский зуд (надо же хоть чем-нибудь заниматься, кроме той работы, которой зарабатываешь на жизнь), мне не пришлось ничего выдумывать. Я, просто, самым старательным и бессовестным образом записал то, что мне рассказывал мой друг, которого я скрыл под странным псевдонимом Серый Волк. Правда, в части рассказиков или,.. даже не знаю, как их правильно назвать,.. этих писулек, вроде бы он говорит и действует от своего Я.
Вы спрашиваете, при чем же здесь тогда человек, представившийся автором? Это ведь плагиат!!!
Вы правы, тут я хитрю. Конечно, что-то я слегка добавил-убавил, изменил, переставил по времени и лицам, принимавшим косвенное или непосредственное участие во всем этом. И еще – главное! Я обезопасился. Я специально привожу ниже часть беседы (своеобразное интервью) с моим героем, из которой сразу станет ясно, что он совсем не возражает против моего авторства. И даже напротив, настаивает на нем.

Сергей Эсте. Слушай, Серый, вот ты прочитал теперь все, что я записал из твоих рассказов. Мне очень хочется знать, насколько правильно я изложил все это, не исказил ли суть и основные переживания твоего переломного года? Прошло ведь много времени, ты остыл и можешь ответить трезво и честно, не так ли?

Серый Волк. Странно отвечать под этим именем. Оно ведь теперь совсем не мое. И было все, вроде, совсем не со мной.
Хитер ты, Сидорыч! Лапшу навешал... Ну, да! События то все мои, из моей жизни. И размышляю я так, и сомневаюсь так, и поступаю, как ты описал. И рассказы все мои, да... не мои они. Не знаю, что ты там понаделал, какие такие слова вставил или запятые, да только осталось меня там ровно половина, или того меньше. Я ведь по-молодости тоже баловался, стихи своей немочке писал (откуда ты взял, что она немочка, чего напридумал?). И понимаю кое-что. Вот напишешь, когда душа рвется, слова все умные, красивые, грамотные, с изюминкой, рифма – блеск, а не стихи это вовсе. А потом чего-то черкнешь корявенькое, пустенькое, без рифмы, или с банальной какой, а за сердце берет. И не тебя одного. Может это и есть стихи? Может для этого и стоит писать?
А ты, Сидорыч, ну чего ты то написал? Это и не рассказы вовсе, не новеллы какие-нибудь, или, как там их, по-грамотному? Размышлизмы какие-то. А может так и надо.
А я теперь совсем другой. Того больше нет. И то, что память мою оставил на бумаге, спасибо. Может кому-нибудь это пригодится.

Так что, как видите, мой друг совсем не возражает. Значит, так тому и быть. Летите, листочки исповеди Серого Волка! Или и мои тоже?..

Сергей Эсте




Двухтысячный – такой же год, как все...
Все так же будет счастья не добиться
На этой, Богом проклятой, земле...

Зима 1990 года


Как я стал Серым Волком
 
 
  В жизни каждого мужчины есть роковые цифры. Может быть, кто-то проходит их легко.
  Я - нет.
  Мне было около 40. Еще молодой, сильный. Здоровая семья, выросший сын и взрослеющая дочь. Интересная работа на военном заводе, готовая диссертация и до защиты полгода. Любительский театр, в котором все главные роли мои, а Эсмеральда, Лаура, Анна (та, которая в Каменном госте) моя жена. Молодая, красивая и любящая.
  Фестивали, дипломы, цветы.
  Бурная кипучая жизнь, в которой отдаешь себя и получаешь искреннее уважение коллег и любовь друзей.
  Правда, моих друзей не было.
  Как-то так получилось, что родственники мои: родители, сестра, тетка отошли чуть в сторонку. А школьные и институтские приятели куда-то подевались. На работе чисто деловые отношения. Ну, а в театре, конечно, были какие-то встречи и тоже приятели, но в основном те, с которыми дружила моя жена. И с родственниками общались в основном с ее стороны. Ездили в Питер, Москву, под Харьков к ее теткам и сестре. С ее родителями жили в соседних подъездах и встречались каждый день, а мои жили почти за городом и виделись мы раз в две-три недели. Мне было интересно с моей женой, ее дела и друзья стали моими, а о моей работе говорить было нельзя. Так и получилось: ее жизнь - это моя жизнь, а лично своей у меня не было, да и не хотелось.
  Она появилась в нашем отделе полгода назад, перевелась из другого, и раньше я ее не видел. Помоложе моей жены, но ненамного. Ладная фигурка, пышные каштановые волосы, коротко стриженые, красивые карие глаза. Цвет то роковой. Они меня и зацепили. Не своей красотой, а ясностью и грустинкой.
  Жизнь у нее не сложилась. Потрясающая привлекательность, молодость, играющая кровь, одна в большом городе без родителей, оставшихся где-то под Карагандой, жгучий роман, а потом славная дочка и, как оказалось, нелюбимый муж. Развелись. А жить то надо. Все одной.
  Сначала болтали ни о чем. Немного о работе и коллегах, а потом чуть-чуть обо мне и много о ней. О ее матери, которая нелепо погибла под колесами грузовика, об отце, который приезжал перекладывать печку в ее крохотной квартирке. О том, как ее родителей, тогда еще детей немцев Поволжья, вывозили в теплушках под конвоем в Казахстан. О том, что ходит вот к ней один, а она не знает, что ей делать. И о том, что она, наверно, уедет в Германию, это сейчас просто, их там ждут.
  А потом я ходил к ее бывшему мужу за разрешением на отъезд дочери. И на его вопрос, кто же я, мог честно сказать: "Коллега по работе".
  Ей нужно было сменить унитаз и переклеить обои в комнате. Я менял как-то унитаз у себя, когда мы жили в деревянном доме-сарае с холодным туалетом без смыва и выгребной ямой. Здесь был такой же. Я справился нормально. Электропроводку, наверное, делал такой же умелец, как и я. Это было, когда моя немочка здесь еще не жила. Провода прибивали гвоздями к стенке между жилами. Очевидно, несколько раз промахнулись. Короче, когда я приклеивал обои поверх проводки, чтобы закрыть эти сопли, меня здорово долбануло током, и я долго отходил. Молодой, все прошло. И все это время мы были только друзьями. Ничего такого мне и в голову не приходило. Ведь у меня все было хорошо.
  Наступал Новый Год. Я приготовил ей какую-то безделушку. Мы оказались в коридорчике возле отдела одни. Нам было хорошо, я отдал ей свой сувенир, а она мне свой. Наши губы встретились в дружеском поцелуе и вдруг задержались долго, нежно и желанно, а рука легла на грудь и бережно ласкала ее. Нам никто не помешал. Я не помню, что она спросила у меня, когда мы оторвались друг от друга. Но я помню свои слова: "Я никогда не говорил, что испытываю к тебе только дружеские чувства". И добавил, как клятву, те три заветные, которые до этого говорил только своей жене, когда пришло время, перед свадьбой.
  Потом была мука. Не то, чтобы она меня избегала, но ответных слов не было. Никаких. Она приближалась и удалялась. Я пылал - она была холодна. Иногда она вроде бы звала меня, а я уже не верил. И жену я не разлюбил, продолжал ее любить спокойной семейной любовью, видел, как она мучается, и не мог причинить ей еще большую боль. Был миг, когда я мог уйти от семьи, но тут уж мои родители помогли. Откуда они узнали? Примчались встречать из командировки в Аэропорт. Мать наговорила кучу гадостей, я - ей. Стыдно признаться, но я ей этого не простил. Хотя, конечно, я в любом случае принял бы тогда такое же решение. К другому я готов не был, да и не ждали меня там.
  Не надо родителям вмешиваться.
  Одним словом, мука.
  Вот пишу сейчас, и что-то жмет сердце. Может не надо писать? И от чего жмет? От того, что было тогда или от того, что сейчас? Так может не надо чувствовать и желать? Или надо поддаваться своим страстям, не обращая внимания на совесть, близких тебе людей, выбор своего пути? Я, наверное, очень глупый человек, до сих пор не знаю ответов. И не даю советов никому, каждый поступает, как поступает. Не судите, да не судимы будете.
  Уже под весну, где-то в конце февраля был научный семинар за городом. Приехали специалисты из Москвы, Питера, Киева со своими докладами. Мой научный шеф тоже, вместе с женой.
  Мы проходили какие-то тесты, играли в разные головоломки и, странно, со своей немочкой мы и ответы писали схожие, и баллы неплохие получали рядышком. И бегали часто мы с ней вдвоем по 4 - 6 километров, а потом тренировочный зал и баня. Иногда вдвоем. Раз она легла на полог обнаженной и сказала мне: "Не гляди". Но я глядел. Божественной красоты женщина.
  Я снова сбился, бегали и разминались в зале мы конечно не на семинаре. А там мы прилежно слушали доклады, а вечером играли в пинг-понг, ходили в бассейн, танцевали и пили пиво. Я играл с ее дочкой. А мой научный шеф смотрел на нас удивительными, проницательными глазами и ничего не спрашивал.
  И потом, когда мы созванивались по разным вопросам, он передавал иногда приветы моей жене, а про нее спрашивал очень бережно. Последний раз про нее я ему сказал: "Все. Уехала".
  Мы случайно оказались в соседних комнатах. Было холодно, и я отдал им с дочкой свой электрообогреватель. В моей комнате стоял колотун. Я накинул еще одно одеяло и минут через десять, наконец, начал согреваться. Утром я постучал к ним. Девочка очень мне обрадовалась. Мы начали с ней играть, а потом барахтаться на кровати и ее мама вдруг присоединилась к нам. Было так удивительно хорошо.
  Ну, зачем в дверь постучала соседка?
  Или это Судьба сказала: "Ребята, хорошего понемножку. Вам в разных вагонах".
  Именно тогда я впервые взял перо. То есть я и раньше писал всякие там посвящения к юбилею или другую глупость, а тут...
  Ведь человек не может молчать. Ему надо крикнуть о своем сокровенном, как тому пастуху в дупло: "У принцессы ос-ли-ны-е у-ши!!!"
  Вот и я про свои, ослиные...
  Ах, да! Я же забыл про название моего рассказа.
  Она активно готовилась к своему отъезду. Ее план был четок. Оставить здесь все. Акклиматизироваться там, выйти замуж за немца, родить и жить жизнью жены бюргера - тихой и размеренной. Все осуществилось идеально.
  Здесь мы встречались редко. Я писал, что писал и куда-то уходил. Еще не понял куда. Прозрение наступило вдруг, когда она раз спросила: "Кто ты теперь?"
- Одинокий Серый Волк, - ответил я неожиданно и вдруг понял, что это правда. Я еще не знал, что это такое. И много позже я прочитал книгу обо мне или не обо мне: Герман Гессе "Степной Волк". Ну, как он мог за три четверти века до меня узнать, что я есть?
  Удивительно устроен мир.
  Через год, когда ее уже не было, меня вызвал начальник отдела. Он был хорош. Настоящий прибалт: высокий, широкоплечий, добрый; кобель ужасный. Закрыл дверь и, помолчав, сказал: "Я ее видел вчера в телесюжете о лагере переселенцев в Германии". Помолчал, открыл тумбочку, достал два стакана и бутылку коньяку. Мы выпили молча, и я ушел.
  Так я стал Серым Волком. А может, не стал, а был всегда? Кто знает?


Вот снова день...
Качаются пустые,
Все машут ветру ветки за окном
И мертв сугроб.
Лишь волны ледяные
О камень бьют,
как в стену бьешься лбом
Кричишь?
Кричи,
Язык схватив зубами,
На грудь ступив,
Словам не дав уйти!
И раздираешь рот,
Смеешься всем губами!
А что в душе?
И черту не найти.


Ко мне приходит любовь

Ко мне приходит любовь. Она кладет руки ко мне на плечи, голову склоняет ко мне под подбородок, а потом так бережно-бережно, нежно, без всякой страсти, но тепло-тепло целует меня в губы. Не сразу посерединке, а так – сначала в один краешек губ, а потом в другой. А потом снова. И еще раз. А потом прижимается всем телом, упругим и желанным и не хочет меня отпускать.
А меня в это время нет дома.
Она приходит, а меня нет. Она меня ждет, но, сколько же можно ждать? Конечно, ведь меня нет долго. И когда я прихожу, ее уже нет. Не дождалась.
А я ее тоже жду. Только не знаю откуда. И не знаю зачем. И если вдруг она придет, я боюсь, что не буду знать, а что же с ней делать. Принимать или отталкивать, разрешать себе или нет? И у кого спрашивать разрешение? Может не только у себя? Может еще кого-то надо спросить? А зачем? А вдруг можно без разрешения? Вот только что?
Она наверно очень замечательная, если я ее жду.
И она приходит ко мне. Ни у кого ее нет такой.
И она только моя.
У нее красивые-красивые глаза. Только я не вижу их цвета. Ведь глаза закрыты. Но ресницы такие длинные и тонкие-тонкие.
А руки... Они маленькие-маленькие, но очень странно, что я в них умещаюсь. Когда она обнимает меня – я весь в них.
А нос холодный.
А грудь маленькая с нежными сосками. Их так приятно тронуть губами. И живот.
И ей очень хорошо на моих руках.
Только я не держу ее на руках. Не целую грудку, не глажу животик.
Ведь она ждет меня дома, когда меня там нет. А когда я прихожу, она уже не дождалась.
Как бы сделать так, чтобы что-то совпало: я, дом, любовь.
А может можно и без дома? Или без любви? Или без меня?
Нет, лучше, чтобы я и любовь были! Или наоборот: была бы любовь и я. Вместе. Где угодно. Но лучше поскорее. Но если не поскорей, то я подожду. Я тоже умею ждать.

P.S. Странно написал этот мужик. И лет ему немало. И детей замечательных вырастил. И с женой у него все в порядке, мир да любовь. Чего люди выдумывают? Чего ждать? Милай! О вечном надо думать! Лю-бовь! Смех, да и только.



Зачем, зачем?..
Не надо глупых фраз...
Тебе, тебе...
Не надо пожеланий...
Нет ничего, лишь только парафраз
Своих несбыточных желаний.
Таких простых –
В зрачках бездонных глаз
Огонь ко мне без обещаний.

***

От дня ко дню – до дна!
От речи до молчанья...
Так, где же и когда
Случится....



Другу и режиссеру Адику Кяйсу.

Подарок
 
  Я очень хотел подарок на свой день рождения. Тем более такая дата - юбилей. Конечно, хочется чего-нибудь совершенно особого. Для души. Что же пожелать, да притом то, что будет обязательно выполнено. Я очень долго думал, чего же я хочу и, наконец, в моей голове созрел план. Такого подарка не было ни у кого, никогда. Ну, здесь я конечно преувеличиваю. Просто многого мы не знаем и когда что-то придумываем и осуществляем, оказывается, что это-то знакомо сто лет, или даже тыщу. Ведь так и говорят: "Ну вот, изобрел велосипед".
  Но мой подарок был все-таки необыкновенный. Я задумал сделать подарок себе тем, что сам подарю друзьям то, что умею делать и очень люблю. А умею я не так уж много (из того, что интересно всем). И больше всего я люблю театр.
Театр - это целая жизнь. Очень разная. Иногда, если ты очень хочешь что-то в нем сделать, но не можешь - это может стать серьезной личной печалью или даже трагедией. А вот, если ты не в состоянии озарить свою душу и передать трепет, сердце, тепло, любовь зрителю, а по положению в обществе и финансам - можешь, то это трагифарс, а для зрителя занудство и скука.
  Короче, надо браться за то, что ты действительно можешь. А могу я читать стихи. Этому меня никто не учил. Природное. Когда мне было лет десять, я вставал на стул и читал Некрасовское:
 
  Дело под вечер зимой
  И морозец знатный.
  По дороге столбовой
  Едет парень молодой,
  Ямщичек обратный...
 
  Польза от чтения стихов есть всегда: вырабатывается дикция, то есть буквы все выговариваются. Во-вторых, изучаешь родной язык, узнаешь, например, что знатными могут быть не только разные люди, но и мороз. Познаешь, что такое столбовая дорога и что это за такое обратный ямщик. Может это и не надо для века интернета и космических кораблей в Большом Театре, но полезно и, кажется, не только дает информацию («Ну, давай, давай информацию, покороче...»), но и чему-то учит такому, чего и не объяснить толком. По крайней мере, когда сын, оканчивавший школу, объявил, что будет инженером, как папа (бальзам на душу), и чуть позже спросил, надо ли упираться сильно по литературе и истории для успешной работы инженером, то ответ ему был дан однозначный – если ты не знаешь стихов Пушкина, сонетов Шекспира и не понимаешь, что Великий Петр все-таки сгноил половину России, чтобы прорубить окно в Европу, то никакого инженера из тебя не будет. Ответ был принят с пониманием, и сын стал... музыкантом.
  Такова се ля ви.
  Я, кажется, слегка отвлекся.
  Сценарий был задуман блестящий. Изумительные стихи великого поэта, в единой внутренней связи, что создавало гармонию.
  Дело оставалось за немногим. Это надо было осуществить.
  Первый вариант блистал оригинальностью.
  Актер, то есть я, выучивший от корки до корки все стихи, с благоговением их читал. Голос повышался и понижался, актер трагически переходил от мизансцены к мизансцене (это значит - пара шагов туда-сюда по сцене) и в конце, под пафосное звучание музыки произносились самые важные, так сказать, эпохальные строки. Я постарался глянуть на себя со стороны. Результат превзошел все ожидания. Как только все это великое свершилось, я понял, что мою могучую ауру надо чем-то разбавить.
  В нашем театре актеров много, я почему-то выбрал актрис. Двоих. Одна мне нравилась давно. Мы вместе играли в нескольких спектаклях, почти сразу обнаружилась взаимная симпатия. Не более. Она недурна собой, молода. Мне приятно с ней работать. А у нее есть подруга, и когда она появилась в театре, я сразу засомневался, а так ли я уж увлечен первой, когда есть вторая, просто очень красивая. Короче, чтобы не очень мучаться сложным выбором я пригласил обеих. Самое смешное было то, что они вдруг согласились.
  В качестве режиссера я блистал. Разрабатывал внутреннюю линию, сверхзадачу, мизансцену за мизансценой (это вы уже знаете). Короче, по системе великого Станиславского, все сходилось. Конечно, трудно было избежать соблазна. С очень красивой я кружил в вальсе, пронзая глаза глазами и нежно держа за талию. Ее замечательную подругу я нежно целовал в локоток и кружил на руках в порыве страсти. Я спрашиваю мужчин примерно моего возраста: "Вы давно брали на руки и кружили в порыве страсти молодых красивых женщин?" Значит, вы меня понимаете.
  Я был великолепен. Во-первых, страсть - это страсть, она неплохо смотрится. Во-вторых, если ты способен оторвать от пола молодую женщину, взять ее на руки и кружить - сто очков тебе вперед.
  Я сделал ошибку. На предпоследний прогон (это когда репетиция идет без остановок, более-менее, как на спектакле) я пригласил своего друга режиссера, чтобы похвастаться. Он был потрясен увиденным. Его трясло долго. Пауза затянулась. Потом он сказал: " Ладно, завтра начинаем работать".
  Предпоследний прогон от последнего оказался на некотором расстоянии. Месяца на два. Нет, кое-что из моих находок осталось. С очень красивой я все-таки кружил в вальсе, но уже не так ел глазами. Ну и другие мелкие поправки.
  Когда состоялся мой юбилей, мы показали этот спектакль. Это был настоящий праздник для меня, гостей, моих таких родных девчонок, друга режиссера и нашего театра.
  Так приятно получать подарки.


Ты – сама невинность

«Ты – сама невинность», - сказал он.
«Да!» - сказала она и еще ниже приспустила свое глубокое декольте.



«Ты где?»
Я здесь.
«Ты что?»
Я есть.
«Ты как?»
Я как?
Я просто так...
Ты есть?
«Я здесь».
Ты что?
«Я все...
И для тебя, и нет...
Я дым, я свет,
Я лунный бред,
Я для тебя и нет...»


Жасмин


Слегка шершавые листы и тоненькие гибкие ветки. Стоит себе у ограды, или притулился под скатом низкой крыши сзади дома, не на виду. Совсем неприметный куст. Когда сильный ветер, буря, пружинистые ветки, наверно, могут хлестануть.
  Может постоять за себя. Выдерживает вьюгу и град, мороз и засуху – ну, опадет часть сухих листков, а после дождя проклюнется нежная зелень.
Самый обыкновенный.
  Но пришла пора, и распустились почти белые лепестки с раскрашенной серединой. Любуйся, вот как я могу!
Лучше всего тогда подходить, плотно закрыв нос. Ведь, если его не закроешь, то потом и не оторваться. Пьянящий аромат. Аромат мечты и юности, нежности и жизненной силы, аромат любви. Улыбаешься и не можешь уйти.
А зачем уходить? Ведь ты сюда затем и пришел, чтобы увидеть ЭТО, услышать тихий-тихий перешепот листьев, вдохнуть волшебный запах, впитать в свою плоть эту изумительную ауру.
  А потом снова, самый обыкновенный куст.
  Но теперь-то я знаю. Это чудо спало в тебе холодной зимой, а потом, после короткого цветения, уснуло в позднее лето и осень.
  В тебе оно цветет всегда. Только иногда видно, а иногда нет. Надо ждать, уметь видеть и чувствовать. И верить.
  Ты это умеешь. Потому что вы удивительно похожи. Ты и жасмин. Ты любишь его, а он тебя.
  В тебе и в нем - жизненная сила и божественный аромат.
  И я тоже вас люблю.


Дочери

И вопросы, и ответы...
И поэты и сонеты...
И весна! Тревог не счесть!
Бесконечные сюжеты,
Многочисленны советы.
Есть вопрос. Ответа нет!


Парашютисты

Парашютисты друг за другом загружались в серебристый самолет. Они сверкали друг перед другом новеньким снаряжением, обветренными мужественными лицами, уверенными повадками опытных спортсменов и своей победой. Каждый из них был в ней уверен. Еще бы - именно ему улыбались кошачьи глаза и обольстительная гибкость этой невысокой молодой женщины. Именно над ним она подтрунивала и давала надежду. Вот тот поворот ее головы, пожатие руки и... Конечно, чего уж тут сомневаться!
  Еще один прыжок, еще один недрогнувший взгляд, пышущая мужская сила, неукротимая энергия - кто же устоит?
  Они переглядывались и улыбались. Каждый из них был хорош. А победитель просто великолепен. Будет ли награда: восхищение в ее взгляде и внимание к его уму и манерам, силе и ловкости, и бесшабашности? Вперед, гусары!!
 
  Я в этот самолет не вмещаюсь. Я опоздал. Зачем мне толкаться и на что-то надеяться?
Я просто ляпнул тогда, что прыгну, и теперь - надо. Наш старенький кукурузник стоит поодаль. Около него не вьется стайка стройных девушек и мы, то есть я, настроены немножко нервно.
  Мы - это я и еще трое молодых, два обыкновенных парня, не пижоны, и тихая девушка.
  Зачем они прыгают, я не знаю. А вот я - ну, ляпнул!
  Меня слегка подташнивает при трясучке разбега и в воздушных ямах - мой вестибулярный аппарат слабоват, что, я этого не знал? А то, что я боюсь высоты? И прыгать мне совсем не хочется. И героя из меня не получится.
  Уже скоро... Наверно еще только пару кругов и... "Пошли!".
  Слегка подкашиваются коленки.
  Интересно, разрешили бы мне прыгать, если бы знали, что у меня повреждены мениски на обеих коленках, и я не знаю, выдержу ли удар о землю?
  Да нет, ерунда, знаю, что выдержу.
  А парашют раскрывается всегда?
  А мой, сегодня?
  От судьбы не уйдешь. Если решил и пошел, значит так надо.
  Если повисну на дереве, придется резать стропы, нож у меня есть...
  Вон та худенькая прыгала триста раз... Стыдно, старый козел, дрожать как осиновый лист.
  Что? Пора?
  Парень, девчонка, теперь моя очередь. Боже, как бьется сердце. Ну, с Богом!
  ...Два, три, четыре... Досчитаю до десяти и буду дергать.
 
  Как быстро приближается земля.




Не верю холеным рукам,
Не верю лицу без морщинок,
А верю усталым глазам
И в сердце тоске без причины.
Я верю сомненью в себе,
Любви не ко мне, а к другому,
Слезам не по личной судьбе,
И в грешное счастье святого.


Провал
 
  Когда они начали кружиться под напев вальса и руки, раскинутые в стороны, должны были слегка коснуться друг друга самыми кончиками пальцев - этого не случилось. Он еще не понял.
  Хотя до этого при проходе ее от фотографии к порталу он почему-то не увидел из-за кулис, где же она. Он вспомнил, что сегодня они не обнялись при встрече, как обычно она шла рядом, о чем-то оживленно болтая, но, не взяв его под руку. Сигнальчики складывались, множились и кричали.
  Да, они сегодня не вместе, словно вдруг чужие друг другу.
  Она где-то не здесь. А он не понял сразу и не помог найтись.
  Он не знал, в какую память уходит она, и почему не может или не хочет оттуда выбраться.
  Он ляпнул фразу, наложив ее на дикторский текст. Кончено, в самом начале. Провал.
  Делать нечего. Не поможет ни пафос лирических строчек, ни боль воспоминаний, ни его рука, ни жест, ни взгляд, ни... ничего.
  Вот так, ее предчувствия оправдались, а он проглядел и не пришел на помощь.
  Он может теперь говорить и делать что угодно - все напрасно, опускаются руки, и нет пути. Остается довести действие до конца, выложить текст, улыбаться зрителю после поклона и говорить обо всем нейтрально правильно. Слова. Фразы. Жесты.
  Спектакля нет. Потом - пустота.
  Они идут рядом, но снова не вместе. Ее подруга молчит, потом будет проситься домой, но не уходить. В ушах еще звучат гневные реплики их кумира и жалкие оправдания, его оправдания, в ответ.
  Оправданий нет. Неважно, кто что отдавал, или делал, или мечтал, или еще что - то, ради чего они здесь, либо есть, либо нет. Без промежутка. И не помогут ни розы в ее руке, ни спасибо от поклонников. Они-то знают правду, а приглашенный мэтр старательно их обходит и не смотрит в глаза.
  Понесло. Теперь она будет учить разливать вино, как это делают в элитных ресторанах, разглядывать и комментировать фотографии на стенах уютной кабины в подвальчике, а он лихо задувать свечу и чего-то читать вслух из написанного. Звонком приглашать друга-соперника, который будет долго смотреть, не мигая, в ее глаза, а потом внезапно уйдет. И она куда-то помчится, бросив его со своей подругой, и потом позвонит ей, но разговаривать захочет с ним, а он не захочет.
  Пустота. Не спасает аромат хорошего вина, аура старого подвала.
  Есть контакт? Контакта нет.
  Что-то сосет под ложечкой.
  Куда их несет? Порознь или вместе? Чего они хотят?
  Если они снова найдут друг друга, спектакль может и появится вновь. Ведь он не о той истории сто лет назад. Он о том, что с ними сейчас. Продолжение следует? Спектакль состоится? И если да, то, что с ними будет дальше?
  Куда они выберутся? Вдвоем или порознь? Или кто-то отстанет и пропадет?
  Но это будет совсем другой спектакль, который жизнь разыгрывает с нами, не ознакомив предварительно со сценарием и действующими лицами.
  Улыбнись, друг! Провал - это только повод задуматься, правильно ли мы живем. Наш шанс на будущее, продолжение или начало, на новое начало.


 Театр
 
Тебя предал когда-то понарошку.
Игрой пытаюсь что-то доказать.
А по сердцу скребутся снова кошки,
И правда с ложью спорят, не унять.
 
Где день, где ночь? Что левый и что правый?
Кто что сказал и чей теперь черед?
И льют на душу мне потоки лавы.
И выбрать что мне - чет или нечет?
 
И вновь на сцене ложные волненья,
Чужая жизнь, но за душу берет
Твой блеск в глазах, сумбурные сомненья.
И сцены бал куда, кружа, ведет?



Рыцарь и принцесса



- Это все слова, - сказала принцесса.
- А ты мог бы на самом деле подарить мне свое живое, трепещущее сердце? Вот блюдо, положи его сюда!
Рыцарь могучими руками разорвал свою грудь, вырвал сердце, положил его на блюдо и рухнул замертво.
Сердце пульсировало, трепыхалось в непрерывных попытках излить свою любовь и истекало кровью.
- Оно не так уж красиво, - произнесла принцесса, слегка зевнула после бессонной ночи, проведенной в выслушивании бесконечных признаний.
- Очень жаль, я его так любила! – И вышла.
Рыцарь встал, вставил в грудь сердце.
- Она ужасная кокетка, - произнес он и подумал: «В соседнем королевстве принцесса помоложе, у нее длинные волосы, дивная грудь и она Магистр Камасутры.» И бодрым шагом отправился к своему счастью.


Соната Ре-мажор опус 94а


Описывать музыку занятие неблагодарное. Впрочем, я это делать и не собираюсь. А что же тогда?..
Концерт в субботу, в шесть. Имя и фамилия с афиши улыбнулись такой мягкой, смущенной улыбкой, чуть растерянными движениями, как тогда, когда она входила в коридорчик, а потом сидела за столом и пила чай. О чем разговоры – не помню. И когда приходила, тоже не помню. Но это смущенное милое лицо, чистые глаза, движения чуть полненького тела и дружелюбие откуда-то из уже давних дней, когда сын еще жил рядом, неженатый и еще студент-музыкант.
И разговоры простые, без поиска темы и банальностей, тоже чистые и связные.
Они ищут свой путь, а до этого гаммы с утра и до вечера. Не сразу берущиеся идеально нотки. Все не совсем так, как хочется, двигаются пальцы, и струна звучит не так, ну, не так!.. Вновь, вновь и вновь, а потом утром снова то же самое. И когда уже автоматически в голове звучит сотни раз повторенная мелодия, сын зовет: «Ну, папа, послушай теперь...» И ты сидишь и слушаешь, внимательно следя за переборами струн и нервной гримасой лица, повторяющей то, что уже звучит почти как надо. «Ну, как?» И ты говоришь, что да, конечно, это совсем по-другому. И ты не очень далек от истины. Она и правда звучит четче, без лишнего дребезжания струны и начинаешь вдруг не только слышать мелодию и нервущийся ритм, но и что-то начинает приходить еще. Начинает рождаться музыка.
А потом четверо молодых: скрипка, флейта, фоно и гитара, смущаясь перед наполовину своими зрителями, доносят до тебя звук из глубины веков, и вдруг в нем начинаешь чувствовать веселье и танец, смех и печаль, переживания и любовь.
Разлетелись кто куда. Каждый из них делает хорошо свое дело.
А ты пришел сюда, в этот старинный зал, чтобы вспомнить прошлое?
Перед тобой программка, а в ней перечислены ее победы, Да знаешь ты, что она молодец, что с утра и до вечера, каждый день, звучит ее флейта, в тысячный раз отрабатывая то, что уже давно отработано. И смущается она дома, и на поклонах. А стоя перед пюпитром, сосредоточена и вся отдалась своему делу. И играет не только перебором пальцев и отработанным дыханием, но и она сама продолжение музыки. От пучка связанных на затылке светлых длинных волос до кончиков красивых туфель. Все тело захвачено этой страстью и несет музыку собой. И это только сначала ты смотришь и видишь ее, замечаешь, как она переменилась, превратившись из юной девочки в молодую красивую женщину, несущую собой свет, как и тогда.
И только сначала ты вслушиваешься в мелодию и думаешь, похож ли портрет Кришны, написанный французом сто лет назад на то, что ты представляешь сегодня?
А потом вдруг захлебываешься от счастья и почему-то нахлынувших слез от мелодии Сен-Санса, написанной совсем не для флейты.
И, наконец, вот это.
Сергей Прокофьев.
И ты уже не видишь зал, такую знакомую флейтистку, сидящих рядом слушателей.
Перед твоими глазами какие-то уродливые и причудливые маски танцуют и им, и нам непонятный танец, что-то делая и дергаясь, и в мыслях, и в чувствах, и в перемещениях. Совсем не понимающие, что же происходит с ними и вокруг. Совсем как мы, слепыми котятами делающими что-то и как-то, и думающими, что творим чудеса и добро. А потом этот звук растущего ростка, он просто растет. И мелькнул лучик света сквозь густую поросль леса. И роса на травинках. И гриб с улиткой. И мы, вдруг увидевшие все это и о чем-то хоть немножко задумавшиеся. И, может быть, чего-то чуть-чуть понявшие. И снова музыка странного танца, который стал чуть более осмысленным и добрым. И появилась радость какого-то узнавания и постижения. И он не стал очень уж лиричным и плавным, достигшим каких-то там вершин, а закончился достаточно неуклюжим поклоном, в котором уже был хоть какой-то смысл и надежда, что мы вырастаем из коротких штанишек нашей изуверской истории человечества и, может быть, сможем когда-то стать людьми.
Вот такой композитор.
И вот такая девочка, играющая на флейте, не только написанные нотки, но и то, что прочувствовал и попробовал передать нам автор. Или их два, он и она? А может быть и нам стоит присоединиться к ним? Чтобы в нас звучали божественные звуки, иногда красивые, иногда очень корявые, но такие нужные, чтобы мы не очень гордились собой, а попробовали все-таки выбраться из детских кроваток и начали, наконец, помогать Богу создавать этот мир.



Про страшного старика


Жила-была девочка. Были у нее мама, папа, старшая сестричка, младший братик и дом. Потом братик попал под машину и умер. Мама запила горькую и ушла к другому дяде. А папа растил детей, работал, потихоньку, но серьезно становился калекой и тоже стал пить. Так не часто. Всего раз в месяц. После пенсии по инвалидности. А девочка росла, ходила в школу и разные кружки и стала очень красивая, добрая, славная и стала ждать принца. В общем, все было обыкновенно, как у всех людей.
То ли принц был не такой, то ли еще что-то – не знаю. Только наглоталась девочка всякой гадости, и начали ее спасать. Получилось.
Она хотела многого и все у нее сбывалось. Она стала совсем красивая, и тут...
Он приехал на шикарной машине, у него была престижная работа и уютный дом. Он нежно-нежно ласкал и подарил прекрасное манто из ягуара, много дороже, чем за сто крон.
И жили они хорошо-хорошо, только часто ссорились.
А потом, уж не знаю, как это получилось, у нее в животике кто-то зашевелился.
Удивилась девочка. Пошла она к известному мудрецу и спросила, что же это может быть?
Изумился мудрец. «Такого почти никогда не бывает», - сказал он. Подумал он, подумал и странно так заявил, что совершенно непонятным способом у нее в животике растет маленькая девочка.
Дюймовочка!
А принц почему-то совсем не обрадовался, начал говорить странные слова, а потом вдруг произнес какое-то заклинание и... испарился!
Такое с принцами тоже бывает.
Стала девочка ждать, когда же Дюймовочка подрастет в животике и попросится погулять. Дождалась.
Оказывается, Дюймовочек кормят грудью (выходит она не только для нежных поцелуев) и меняют подгузники. А для того, чтобы кормить, надо кормиться и где-то доставать подгузники. Оказывается, их покупают на гульдены или финские марки.
Девочка, конечно, была труженицей и у нее было и то, и другое, и у нее были друзья, которые ей помогали. Но когда Дюймовочка всегда рядом, очень сильно не поработаешь. И шекели начали очень быстро заканчиваться. И девочке стало совсем худо.
И вот тогда-то и появился ОН. Коварный, злой и жадный старик. Он смотрел с вожделением на нежные: ручки, ножки, грудку, шейку и другие девочкины прелести и коварно подарил ей люльку.
«В этой люльке, - сказал он – твоей дочке можно будет сладко спать, ее можно будет катать по улице под дождиком и она не промокнет. Люлька будет оберегать твою дочку, вы будете любить друг дружку, и вам будет хорошо».
- А что тебе за это надо?
- После скажу.
Явно что-то задумал.
Часто приходил ужасный старик, все чего-то хотел. То подгузники принесет, то еду, то платье для девочки, то висюльки, то просто вручит огромную пачку итальянских лир, а начинаешь пересчитывать на швейцарские франки и, оказывается, что на них-то и купить ничего нельзя.
Сказала сестра, что не нужен им такой коварный и злой старик и крепко-накрепко заперла дверь. На четыре с половиной замка. А ключи выбросила.
А он еще злее стал. Звонит и звонит. Сначала каждый день, потом через день, потом раз в неделю, потом через месяц, потом снова каждый день, а девочка не отвечает. Знает, что это к добру не приведет. И ему не звонит. Пусть знает, как зло делать, пусть знает, за всех принцев знает!
А он коварный... Все равно подкараулил и прорвался, только уж очень мало чего-то принес.
- Так что же ты, наконец, хочешь?
- Ладно, скажу, но только ты пообещай сперва, что выполнишь то, о чем я тебя попрошу.
Некуда деваться бедной девочке. Пообещала она на всякий случай. «Если что, - подумала она, - сумею его обмануть. Ведь он уже старый и не сумеет догадаться».
- Ну вот! Теперь слушай и запомни. Когда пройдет много лет и меня не будет, приди с Дюймовочкой на мою могилу и расскажи ей обо мне. А если не захочешь придти с дочкой, приди одна. И положи живые цветы на мою могилу. А если ты не найдешь моей могилы, положи на любую. А если не сможешь придти, вспомни обо мне, хоть за минуту до смерти. Это и есть твое обещание. Запомни!» И исчез.
Девочка теперь уже могла жить одна, ведь Дюймовочка подросла.
Жила девочка долго-долго. И счастливо и не очень. Чего-то добилась, кого-то любила, и ее любили. Очень она была хорошая, но и хорошие люди помирают.
Когда она умерла, ее направили в Рай. Подходит она к вратам Рая, а там стоит Архангел Гавриил. И вспомнила тут девочка ужасного старика и свою клятву. А Архангел Гавриил улыбается и открывает ей дорогу в Рай.
Не выдержала тут девочка и спрашивает: «Почему ты меня пропускаешь? Ведь я и Дюймовочке ничего не сказала, и на могиле его не была. Я даже не знаю, когда он умер и где похоронен. И ни разу его не вспомнила».
Гавриил ей отвечает: «Проходи с миром. Знал он, что ты его забудешь и просил за тебя».
Вот такая история. Вот такой коварный старик.
Может он и сейчас жив и морочит голову другой девочке и все еще чего-то хочет. Какие-то они старики глупые.
А Дюймовочка как-то раз спросила: «Я это придумала или нет? Где этот дядя? У него какие-то глаза странные...»
Вот так.




Я жизнь дарю, такой пустяк.
Совсем все делаю не так,
Не те слова, не те мечты -
С судьбой так и не смог на Ты.
И все сжигаю не создав,
Во всем конечно я не прав.
Но мой костер горит не зря -
Кому-то будет от огня
Немного легче...



Губы

Они были не жаркими и не холодными, не зовущими и не отстраненными, скользнули, задержавшись чуть дольше, чем для дружеского поцелуя и долго-долго оставались гореть на моих губах.



Фотография
 
 
  На фотографии на переднем плане, крупно - ботинки. Мои ботинки. Они стоят рядышком на песке около торчащих из земли нескольких лезвий осоки.
  На ботинках мои шорты, футболка и полотенце. Спереди, с боков и сзади песок пляжа, он уходит далеко в перспективу, загибаясь к мысу, за которым в другом заливчике снова песок. Справа, на краешке у обреза фотоизображения низкий сосновый лес. Слева - море. Оно не бурное, но и не тихое. Так, с мелкой зыбью.
  И нигде никого.
  Странно! Солнечный день, тепло, на дачах и в частных домах куча народу, а здесь... Меня тоже нет.
  От фотографии не веет тоской и одиночеством, ничего подобного.
  А может быть, я все-таки есть?
  Вот в этих ботинках, стоящих одиноко на огромном чудесном пляже. Может быть, если бы кругом была куча народа, и лежали мячи, надувные игрушки для малышей и плескалась вода и била фонтаном под вбегающими в море смеющимися людьми все равно эти ботинки стояли бы торжественно одиноко. Как все мы - одиноки одни и одиноки в толпе, даже когда мы говорим, шутим, делаем что-то очень важное, а на самом деле одиноки. Как эти ботинки. Мои ботинки.
  Я знаю, что тогда мне было очень хорошо. Ко мне, именно ко мне, приехали друзья. Мы купались, загорали, бродили по лесу, сидели на сосне, жарили картошку и делали салат "Семафор", это когда красное, желтое и зеленое, пили вино. Смотрели на звезды и луну. Слушали птиц, лежа в своих кроватях, а также шорох какого-то зверька внутри деревянных стенок домика, а потом и над потолком.
  На других фотографиях смеющиеся счастливые лица, и мое тоже, сосна, какие-то красивые растения на песке и водоросли в воде.
  Но вот почему ботинки? Может это мой портрет? Похоже. Мне хорошо одному. Спокойно. Не тоскливо. Можно подумать о чем-то или помечтать.
  Или принять решение.
  Какое - не знаю. Мое.
  Может вам наскучило, что я все о себе, да о себе? Но я больше никого так хорошо не знаю. Даже и себя-то я, оказывается, не очень хорошо знаю. Иногда сделаю что-нибудь или скажу, а потом подумаю: "Вот ведь какой умный. Раньше бы никогда не догадался, что я это или так - могу". А иногда наоборот. Ну таким дураком себя чувствую или неумехой, даже стыдно.
  Но я ведь не все время один. Семья, дети, ну выросли, правда, теперь, ребята на работе, друзья в театре. Вечные дела, планы, круговорот такой, что иногда задыхаешься, как после трудного долгого бега.
  А вот тут - ботинки. Мои ботинки. И никого рядом. Даже меня.


Разговор
 
  Серый Волк говорил очень тихо. Да и была ли это речь?
  Он сидел в кресле и глядел невидящими глазами в угол комнаты между книжным шкафом и то ли буфетом, то ли сервантом. На диване съежилась женщина. Она даже не пыталась вставить хоть какое-то слово. Это было невозможно. Давно стемнело, но в комнате было еще что-то видно. Зажечь свет не было ни желания, ни времени. Прервать непрерывный поток слов, излагавшихся медленно, без особых эмоций, с большими паузами не получилось бы. Надо высказаться до конца. Впервые за их жизнь.
  Вот так бывает, когда что-то устраивается долго-долго, добивается по крупицам, прилаживается с любовью и обоюдным желанием и вдруг рушится сразу и навсегда.
  Может не все говорили, хоть и доверяли бесконечно друг другу? А до конца ли?
  Или когда выбирали долго, проверяли чувства, мысли, позиции, отношения к людям, вещам, деньгам, прикасались телами и хотели друг друга, а чего-то еще - не было? Или было, но не на полную катушку? А потом думали иногда: "Да нет, это ерунда! Притрется!" И притиралось, и поддерживали друг друга, и терпели, и делали добро, и детей растили, хороших детей, мальчика и девочку, как хотели. И делом любимым занимались вместе, а иногда по-отдельности. И дом полон, и измен не было, и пьянок...
  Так почему же этот разговор? Что же не так? Что же ты хочешь, Серый Волк? Скушать Красную Шапочку погрудастей с нервно вибрирующими бедрами? И облизнуться потом, проглотив слюнку?
  Что сказать, Красная Шапочка - это вещь!!!
  Да в них ли дело? Да и появляются они у седеющих Серых Волков уже потом, а сначала совсем другое.
  Невысказанное слово и сокровенное желание - ведь надо вместе, чтобы договориться. Оборванная связь с кем-то очень близким тебе, но почему-то не твоей любимой спутнице. Маршрут в магазин, выбираемый, по твоему же желанию, но не тобой. Поездка с твоей любимой дочкой в самый прекрасный на свете город - твою Родину с белыми ночами, но почему-то тогда, когда тебе этого совсем не хочется. Вот ведь блажь то какая! Несостоявшаяся прогулка, или наоборот, состоявшаяся, но не туда и тогда, как ты хотел.
  И не был ты под каблуком, и не есть!
  И причины то какие-то дурацкие.
  И понять ты себя до конца вроде бы не можешь еще. Но одно ясно - это все!
  Дальше начинается совсем другая жизнь.
  Завтра!
  Да не завтра!
  Сей - час!
  И ты хочешь остаться только тем, кем ты и был всегда, с детства - Одиноким Серым Волком.
Не тем, который кушает несчастных невинных Шапочек, а тем, кто живет один в своей берлоге, по своим законам, не мешая и очень даже помогая другим, но по своим.
  Матриархат закончился, слава Богу.
  А женщин любит до безумия, но не будет их власти над ним. Ни - ко - гда!
  Вот об этом и говорил Серый Волк. Тихо. Жестко. Очень стараясь не обвинить, принимая на себя свою долю, но только свою. Сумел ли он объяснить что-то, я не знаю. И что будет потом - неизвестно.
  А в комнате было очень тихо после неожиданно закончившейся речи.
  Пора спать. Завтра рано на работу. То есть уже сегодня.
  И зреет в голове кристально четкий план: что еще надо успеть сделать из того, для чего родился и до чего не доходили руки; с кем ты хочешь быть рядом или от противного - с кем не хочешь. И дальше миллион подробностей. Но это уже подплан. Или, как учился: многофакторный эксперимент на самом себе. Интересен сам эксперимент, конец не интересует, он известен.
  А кем будет тебе твоя слушательница, умная заботливая женщина, твоя многолетняя спутница и друг, мать твоих детей - не знаю.
  Дай Бог, чтобы не мешала. В большее он уже не верил, или не хотел верить.

  Вот ведь какие они, жестокие Серые Волки.
  Это вам надо знать, Красные Шапочки.
  Волки-то все в лес смотрят.
  Поэтому, держите их в ежовых рукавицах, когда подрастете в тетенек и не допускайте от них Разговоров.
  Это уж я, Серый Волк, от чистого сердца советую.
  Уж я то знаю...

Церковь

Она стояла на пригорке, новенькая, из темнокрасного кирпича, а кругом шумела ярмарка.
Лотки, лотки, лотки вдоль дорожек и между ними. Яркие шары, шерсть, меха, всякие побрякушки, картины, мед, сладости, игрушки и еще, и еще, и еще. Люди улыбаются. Приветливо общаются совсем незнакомые так ласково и охотно. Пьют пиво и вино почти все, но пьяных нет. На одной эстраде молодежная группа, а на другой начинается выбор красавицы города. Подумать только, ведущий в элегантном костюме с бабочкой, и речь подобающая, совсем не так, как на свадьбах, когда он балагурит и по-молодежному хипповат.
Группки собираются перед эстрадой и ждут. Когда стемнеет и закончится парад красавиц, будет главное – кумиры из далекой России.
Рассматриваешь безделушки по лоткам, выбираешь такую ненужную, но крутую пиратскую шляпу. Смотришь, как надувают выбранный шарик, ищешь мед, только гречишный, а в краешке глаза всегда почему-то она. Темный силуэт на еще светлом фоне неба и ступеньки от дорожек вверх.
Ну, вот снова. Идешь вдоль пруда, на котором плавает лодка и какие-то плотики с декорацией ярмарки, вроде бы цветы, а она стоит перед тобой и манит.
Интересно, когда ты был в церкви последний раз? Нет, не на отпевании усопшего соседа по даче, не на венчании, а просто так? Не помню. То, что крещен, знаю, а ... как это? Осенять себя крестным знаменем?.. Не помню. Нет, вспомнил. Несколько лет назад, когда долго-долго не штамповалась деталь, и руки тряслись от усталости, и пот уже не вытирал, и все, что делал, шло впустую – вдруг получилось. И, не знаю почему, перекрестился и сказал: «Слава Богу!» Как покойная бабушка, которую вез отпевать в ее родной город на Неве за полтыщи верст. И успокоился, когда довез и гроб поставили в часовню.
И не думал тогда, что партбилет лежит в кармане, кто-то увидит и спросит.
Нету, ничего этого уже нету. Ни партбилетов, ни строгих дядей из ЦК, ни выдуманных правил, ни прежней жизни.
А в этой, новой, те же строгие дяди вещают совсем другие лозунги по телевизору, держат свечки и крестятся, крестятся, крестятся.
А ты почему-то не можешь.
Ноги уже шагают по ступенькам вверх. Ага, открыто.
В передней окошечко. К нему подходят люди и берут свечки. Никогда не покупал свечек в церкви. А тут подошел и выбрал одну. Чуть побольше, чем среднюю. И вошел в зал.
Люди подходили к иконам, ставили свечки, целовали иконы, крестились и уходили. Некоторые оставались и ждали, когда можно подойти к священнику, молодому красивому парню, который что-то говорил им и, как это? Наверно, благословлял...? Думаю, что это так.
Не хотелось ничего спрашивать ни у кого. Внимательно смотрел по сторонам и выбирал. Потом решительно зажег свечу от уже горевшей и подошел к стене. Поставил свечу в отверстие подставки. Там было несколько уже догоревших и потухших, а живая только эта. Шагнул чуть назад и посмотрел прямо в глаза этой молодой матери, держащей на руках младенца.
Смотрел долго и чего-то молча просил. Ни разу не перекрестился, потому что не умел и не хотел фальшивить. Что просил и сказать-то сложно, не шептал словами, а о чем-то молил.
А когда в день Святой Богородицы вдруг случилось то, что случилось, и у него появился крохотный огонек надежды после того, как он решил, что уже все – он вспомнил эти глаза, внимательно смотрящие на него. И описать-то икону он сейчас не сможет, а вот глаза все смотрели вглубь его, словно спрашивали: «Ты искренен? Ты правда хочешь?»
И перекрестился он тут один, вдруг, в темной комнате и сказал: «Слава Тебе, Господи!» Вспомнил...
А потом продолжалась ярмарка, концерт молодых москвичей, поход за вином, глупые слова в компании и еще что-то, чего и не припомнишь.
Прошло много дней. Что-то было, чего-то уже не будет.
Но эти глаза продолжают смотреть на него. Они словно сошли с той иконы и следуют за ним везде, словно еще раз спрашивают, а так ли ты живешь, парень, и раз ты ко мне приходил, так уж изволь!
Что ж, надо попробовать.



Ежик
 
 
 Ежик быстро двигался вдоль дорожки и сетчатой ограды и почти скрылся под кустом, съежившейся от долгого ожидания дождя, сирени. Замер. Будто его и не было.
 Он был совсем маленький, но совершенно один и бежал куда-то по своим очень важным делам, когда услышал приближающиеся шаги.
 Шаги стихли, и глаза начали внимательно искать спрятавшегося малыша.
 Ага! Вот он. Как же его достать?
 Сначала руки попытались приподнять ветку и придвинуть его к дорожке.
 Ежик запыхтел, начал пугать своим очень грозным видом, фырчать, а потом скатился в клубок и ощетинился.
 Руки палочкой подкатили шарик к дорожке и долго сомневались, можно ли прикоснуться? Вдруг иголки острыми кончиками вопьются и пронзят кожу пальцев до крови?
 Иголки оказались совсем не страшными. Они спокойно оперлись о ладошки, когда руки сомкнулись и подняли малыша на уровень груди.
 Вблизи комочек иголок оказался ровно с пригоршню поднявших его рук. Он лежал спокойно, совсем не сопротивляясь. Похоже, он почему-то перестал бояться. Но спрятался хорошо, не было видно и даже непонятно, где же мордочка, а где попа.
 Сверкнула несколько раз вспышка.
 В кадре были видны: лицо с внимательными, восторженными глазами, протянутые руки и ежик на них.
 Руки прижали ершистый комочек к груди и начали поглаживать иголки.
 Сначала показался через крохотную щелочку нос, а потом вылезла вся мордочка. Иголки не ложились вдоль тела, но на ладони, вместо них вдруг оказалось теплое брюшко. Глазки не дергались, а ушки начали оттопыриваться. Конечно, ведь в таких ладошках бояться совсем нечего. А вспышка за вспышкой были просто интересны. Ведь в лесу и саду такого нет. А ему не делают больно, и не хотят съесть.
 И два сердца, большое и маленькое, стучат рядышком, слушая друг друга и улыбаясь.
 Ну, что? Пора?
 Руки опускают теплого малыша к земле. Ладошка раскрылась.
 Ежик спокойно и деловито, неспеша отправился туда, куда ему очень надо по своим маленьким, но таким важным делам.
 Пора и нам.


Когда тебе не отвечают

Когда тебе не отвечают на то, что ты спросил – это правильно!
Во-первых, необязательно было спрашивать.
Во-вторых, ответ ведь может быть совсем не такой, какой ты ждешь.
А какой ответ ты ждешь? Ты знаешь? Ну, вот! Значит, отвечать-то еще труднее. Ведь тот, кто отвечает, совсем не знает, какого ответа ты ждешь. А всякий человек, который хочет дать ответ, думает, что этот ответ должен быть хорошим для того, кто спрашивает. Если он к нему хорошо относится.
Или по-другому. Человек ведь может и не хотеть дать ответ. Может он его не знает. Или не хочет знать. Или совсем уж не так хорошо относится к тому, кто спросил. Или на него рассердился. Имеет право человек рассердиться? Вот так. А ты говоришь ответ.
Может и вопрос-то непонятен. Не так задан, или не тогда, или не там, или настроение было другим, а потом другим. И сначала хотелось ответить вот так, а потом совсем по-другому. И не тогда. Так что ждать совсем необязательно. Даже вредно. Даже совсем нехорошо и неприлично. Это ведь похоже на какую-то обязаловку, с которой, конечно, никто не хочет иметь дело. И правильно. Задал и успокойся. Может и тебе кто-то что-то задаст невовремя и не так. И что ты тогда будешь делать? Понял? Эх, ты! Учить тебя да учить, а еще думаешь, что вырос... Дела.


Свидание, которого не было

Слава Богу, вы уже здесь, мои любимые. Мне стоило большого труда собрать вас вместе – то разные дела, ведь вы люди активные, то нежелание встречаться и что-то выяснять. Но я пообещал, что выяснять вам друг у друга не придется ничего, я сам все расскажу, а меня делить... Вот уж не знаю, захотите ли вы меня делить после того, что я скажу. А говорить буду только я, ведь мы договорились. А то, что предназначено для одной, услышат две другие – вот как здорово! Никаких разночтений, все из первых уст. А уста эти золотые, серебряные или поганые – вы решите сами. Потом..., без меня...
Усаживайтесь поудобнее. Кофе, чай? Может виски или коньяк?
Видите, как я расщедрился – все для вас. Ведь вы мои самые дорогие и любимые, других у меня нет. Только вы. И если вам кто-то что-то скажет другое, не верьте – поклеп.
С чего же начать?
Наверно с начала...
Когда я родился, вы знаете, так что опускаем. Сразу переходим к отрочеству. Тогда я влюбился в первый раз. То есть, это я сейчас говорю - влюбился, тогда мы вместе гоняли в казаки-разбойники, футбол, причем вместе мальчишки и девчонки. Компания у нас была маленькая, все одногодки или погодки. Купались в реке и море, гоняли на великах, кидали камнями в кораблики из досок, пущенных в реку, ловили ос и давили колючек, рыбки такие с шипами. А заодно изучали друг по другу анатомию. Вот мы с ней и доизучались.
Когда я уехал из этого города, мне даже в голову не пришло, что можно написать письмо, приехать в гости. Больше мы уже не виделись. Но я знаю, что она помнит меня. Живет она где-то далеко в России, в городе на Волге, у нее большая семья и все в порядке. Но иногда, через знакомых матери я получал от нее «Привет!» и посылал также обратно «Привет!»
И еще я запомнил как картинку – я оборачиваюсь в дверях их комнаты, куда пришел попрощаться, и смотрю. Несколько секунд. Хотелось запомнить навсегда. Не получилось. Сейчас картинка расплывается. Но ведь и времени прошло почти полвека.
А потом была ТЫ.
Мы бегали на репетиции, выходили на сцену, куда-то ездили. Я учился в старших классах, потом студент Технического вуза. С девчонками не гулял. Большинство из них были мне неинтересны, а я был неинтересен им. Ну, поцеловала меня раз девчонка моего друга, чтобы досадить ему, помучить немножко. У нее все равно из этого ничего не вышло, он уже тогда влюбился в другую и не знал, как избавиться от надоевшей подруги. Ну, пострадал я немножко, прошло. Это не в счет.
Когда на школьных вечерах играла музыка и начинались танцы – я уходил. На меня вдруг нападала жуткая тоска, неизвестно откуда. Я думаю, что если эти строчки прочитает какой-нибудь психоаналитик, он со скрупулезной точностью поставит диагноз. И будет прав. Да здравствуют психоаналитики!
А мне была нужна любовь. Не секс с кем попало, а вот это самое. Секс конечно тоже нужен, он нужен всегда. Даже когда будем когда-нибудь старыми. Но только, чтобы была любовь. А она не приходила. А ТЫ пришла.
Странная, не похожая на всех. Смотрела на меня влюбленными глазами и ждала. А я терзался тогда, что меня никак не хочет чуть-чуть приблизить твоя подруга. Непонимание по полной программе. Это я потом узнал, что она была влюблена в какого-то парня, с которым была длинная-длинная история и именно поэтому меня пинали.
Девчонки! Если вы влюблены, то не надо бить наотмашь тех, кому вы дороги. Даже если они не нужны вам сейчас. Они тоже люди.
И мы встречались с ТОБОЙ, стали неразлучны, оказывается у нас очень много общего, нас любили друзья и через три года мы поженились. Сначала сын, потом дочь. Мыкались, где попало, а потом дали жилье – под снос.
Я думаю, для молодых сейчас понятна только первая часть фразы, где «мыкались». А что такое «дали» и «под снос», непонятно. Ну и ладно. Объяснять долго и ненужно.
Старались, строили свою семью и гнездышко. Когда к нам приходили друзья-товарищи сразу говорили: «Аура!» Это хорошо. И все было хорошо.
Так какого черта в 40 у меня появилась эта немочка. Сначала ничего не предвещало, чисто товарищеские отношения, а потом что, служебный роман?
А хотелось-то только того, к чему тянулся всю жизнь, к абсолютному доверию и взаимопониманию на равных. Да и потом мне нужно было по большому счету только это. А немочка, наверное, решила, что для ее планов я не подхожу и никакого служебного романа и любого другого так и не получилось. Так что три года моих переживаний не знаю куда. Наверно в сундук памяти. А груду стихов, надо же удумал, сжег после того, как она уехала. Но, оказывается, некоторые строчки врезались в сердце, и пустую голову, и застряли. Строчки то глупые, ничего интересного-то сказать не могу, не Блок, не Шиллер и даже не Надсон. Читать, конечно, я сейчас вам не буду. И так надоел.
Но ведь почему-то она все-таки появилась. А? Ну скажи! ТЫ ведь мудрая! Что же у нас-то было не так? Что? Помоложе? Наверно не без этого. Но, я думаю, что здесь дело и в другом. А в чем другом? Как же мне разобраться?
Ну, ТЫ, конечно, переживала, и я переживал. А дочка раз разговор завела со мной, по-английски?! Мол, она тебе только друг или...? Я сказал, что только друг. И это была правда. Любовниками мы не были. И это была ложь. Я ее любил. По-настоящему.
Не буду сравнивать со всеми своими другими любовями. Больше – меньше. Любил. И не забыл. И не забуду. А переписку прекратил сразу. И приветы принимал, но не передавал. Вот так. Все-таки три года из-за нее спать не мог. И ее колдовские глаза передо мной стояли день и ночь.
А потом у нас с ТОБОЙ было все замечательно.
До тех пор, пока не появился ОН.
Ты и раньше смотрела на мужчин, но они не выдерживали сравнения со мной. Ведь я же Бог, да и только! Или Бес?
А тут...
Молодой, энергичный, аура в нем мужская на все сто. Бабы, то есть женщины, по нему с ума сходили. Мне этого не понять. А тут еще самое главное, несчастный. Короткая женитьба оказалась неудачной. Весь в трансе, надо найти понимание, доверие (видите, как похоже) и все.
Влюбилась ТЫ по полной. И было поздно мне о чем-то предупреждать, советовать – понесло..., то есть ТЕБЯ. Его частично. То с одной, то с другой. Когда появилась Лапочка, я немного успокоился, думал, что теперь будет легче.
Ничего подобного. Он приходил с Лапочкой, а ворковал с ТОБОЙ. А мы, Лапочка, помнишь, двое отпихнутых, как-то пытались жить.
А потом оказалось, что у нас много общего, нам интересно вместе, родство душ.
Вот только возраст в два с половиной.
Но я же герой! О-го-го!
И, когда встречая Новый год вчетвером, мы, случайно или нет, коснулись друг друга, теперь понесло меня.
Помнишь, Лапочка?
Но у меня еще была надежда, что у вас все будет хорощо, ведь ты очень любила его, кстати, а как сейчас?
И я отходил в сторону, ведь во всех моих любовях было и есть не только «хочу» и «моя», но и желание, чтобы и ей было хорошо. Но у них как-то все комкалось, а потом оборвалось насовсем. Причина банальная, ну как это после нескольких месяцев совместной жизни взять да и забеременеть? Совсем непорядок. Так не договаривались. И аборт не захотела или не смогла. Все, конец!
А как же Лапочка? Его это больше не интересовало. Тем более что наговорили друг другу гадостей предостаточно. Или правды?
И ТЕБЯ это не интересовало.
А меня заело.
Как же так? В моем доме случилась беда с непосторонним человеком, и я что-то должен делать, не знаю что.
ТЕБЯ интересовало лишь, как он выкрутится из сложной ситуации.
Приехали...
С датским королевством явный непорядок и это без всяких там любовей. Чисто по человечески.
Конечно, поддержать! ТЫ против. Ну, уж извини. Тут я закусываю удила, не так, чтобы уж очень, но достаточно серьезно. Тем более что при виде и ощущении Лапочки кровь в висках стучит.
Длинная история, как я достучался до Лапочки. Для нее, естественно, каждый мужчина – сволочь. Много хорошего я ей сказал и кое-что сделал. Спасибо тебе, Лапочка, не выгнала, приняла, но только как друга. Что за невезение такое... А может везение. Может еще не пришло, ждать надо и надеяться. А я, как всегда, спешу. Торопыга.
И пришел я к тебе, Лапочка, а ты вроде принимаешь, но как-то странно. То отцом загородишься, то сестрой, то дочкой. Дочка то у тебя прелесть. Мне с девчонками везет. У нас любовь полная и взаимная. Что с твоей, Лапочка, что с немочки, там то вообще было замечательно. Ждала она меня. Девчонка в первый класс ходила, и были мы с ней неразлей вода.
Да понимаю я, Лапочка, тебе надо жизнь устраивать, угол свой заиметь, да и на хлеб с маслом самой заработать. Никто за тебя твою жизнь не проживет.
А я? Ну что с меня возьмешь? Ну, нежное слово скажу, ну помог, сколько мог, больше не могу. Выдохся. А по-серьезному на меня расчитывать – просто глупо. Да ты и сама понимаешь. Да и сказал я тебе сразу, что ради тебя жену не брошу.
А ради кого брошу?
А если дело сейчас совсем не в этом, а в чем-то другом.
Вот совсем глупый вопрос: зачем я вам нужен, а?
Вот ТЕБЕ, например. Чтобы зарплату приносил? Прибивал гвоздь, ходил в магазин (по списку), вел себя прилично, выполнял регулярно супружеские обязанности, и все было как прежде? А прежде и ТЫ была другая, и я был другой. И вот тот прежний ТЕБЕ нужен, а новый нет. Дурак он какой-то совсем непонятный, причем не только ТЕБЕ, может и себе самому. Но новый он мне самому дорог, в нем что-то очень родное, потерянное и обретенное, а старый-то стал немного чужим. А ТЫ не разглядела, или не захотела разглядеть. А мне так надо, чтобы меня увидели.
Ну а тебе, Лапочка, я то совсем не нужен. Моя помощь – да, ласковое слово – да, поддержка тебя и понимание тебя – да. А я сам, мои дурацкие вопросы, штришок, мой день рождения, который ты не можешь запомнить даже в каком он месяце – совсем нет. И не потому, что в тебе что-то плохо. Нет! Ты очень замечательный человек и дай Бог, чтобы то, что я тебе рассказывал, как розовую мечту, для тебя сбылось. И я буду за тебя очень рад. И я тебя люблю. И трепет в моих пальцах, и нервная дрожь, и стук в висках – это все тебе. Да видно ты выросла, можешь теперь сама... В добрый путь.
Ну вот. Вроде бы все сказал, что хотел.
А? Что кареглазая молчишь? Ждешь, что я тебе говорить буду? А я не буду.
Прошлого у нас не было... Настоящее у нас странное... А будущее? Оно есть? Вот и я не знаю...
Так что делите, если хотите.
Только от вашего хотения не все зависит. Когда поделите, я выскользну и уплыву по морям, по волнам, куда ветер дует, в глубокое подземелье или сверкающие вершины, или еще куда.
Я хочу жить.
А когда меня не будет, не станет мне нужно то, ради чего живу и на что, глупый, надеюсь.

Кофе, чай, виски? Музычку поставим. Может потанцуем?
А зря... Я танцор хороший и обнимаюсь так нежно.
Куда заторопились? Я вас никуда не отпускаю. Вы со мной навсегда. Как та девчонка, как немочка, как я сам молодой.
Извините, если обидел...


Инструкция по применению

Я, все-таки, пытаюсь рассказать о себе достаточно честно. О моих мыслях, чувствах, сомнениях, встречах, желаниях, конечно не всех, их много, очень много, но так, основных.
Легко ли со мной?
Не мне отвечать на этот вопрос. Но уж одно должно быть понятно сразу – человек я влюбчивый. Сколько раз это происходило со мной, и серьезно, и не очень...
Чем старше становлюсь, тем моложе объекты моих излияний нежности, любви и тому подобное. И, чтобы обезопасить вас, настоящих и будущих (надеюсь) любимых, я составил небольшой перечень основных причин, по которым со мной надо иметь дело с оглядкой. То есть, своего рода инструкция по применению меня в вашей жизни или (печальный вариант) для отторжения сразу.
И так! Десять причин (можно и больше, но хватит и этого), из-за которых со мной бывает трудно:

1. Старый!
Вот если ты проживешь дважды то же самое что было? С тем же ворохом ненужных встреч? С теми же красивыми словами, сказанными в тиши, со стуком крови в висках, но оказавшихся пустыми? С теми же прикосновениями, о которых не хочется вспоминать? А у меня они были? Наверно, я все забыл...
2. Даю советы!
Правда тебе еще не давал, но обязательно дам (может быть… или нет?), потому что старшие всегда умнее и опытнее (или как?), правда в чем и когда – непонятно.
3. Глупый!
Поступаю как все... Хочу обнять и поцеловать, нежно прижаться, рассказываю эротические сны (правда, для тебя может совершенно неинтересные). Наверно, все слова, что я тебе говорю, записаны в моей памяти навсегда, и я их повторяю, повторяю, повторяю до бесконечности... Так как, ты им веришь?
4. Несвободный!
Пытаюсь сразу обезоружить ворохом признаний и обещаний, порвать все ради тебя. Вот когда дойдет до дела, тогда и могут найтись причины и оговорки.
5. Говорю, что люблю!!!
Это же главное! Ведь я актер и привык воспламеняться мгновенно... Вот встречу другую, моложе и красивее, и все... Поток любви польется в другую сторону... А через год? А если мы расстанемся надолго? Если тебя не будет много месяцев и еще два дня? Выдержу? А если ты просто неделю не будешь звонить и не станешь отвечать на звонки? Как тогда? А можешь ли ты сама сказать эти простые слова? Всего три. Как клятву.
6. Безденежный!
У меня ничего нет: ни квартиры, ни счета в банке, с круглыми цифрами (вру – есть одна круглая – ноль), ни порядочной одежды, ни нужных покровителей. Даже захудаленького бизнес-плана. Со мной можно добраться на перекладных до Питера (буду рассчитываться с долгами полгода, и считать каждый грош), а чуть более романтично – в теплые моря и дальние страны... И это НАВСЕГДА!?.. Вот занудство.
7. Вру текст и не запоминаю мизансцен!
Вот если ты мне скажешь что-то очень важное, а через полгода я вдруг не вспомню!!! Этого прощать нельзя!...
8. А я как?
Когда ждешь и желанный? А все мое – хорошее и не очень – тебе… Ты хочешь? А как все твое мне? А вдруг не будет того, чего ждем, и без чего нет жизни? А ты не захочешь сбежать или выгнать меня?
9. Меня нельзя изменить!!!
Я такой, как есть. Меня можно принимать или нет. Если меня разлюбить – я погибну!..
10. Наверно, самое важное!
Пока еще не знаю что, но обязательно проявится и тогда ты погибла навсегда... А может быть, не только я этого хочу?

P.S. Вне плана
11. СУМАСШЕДШИЙ!
По другому, чем ты. Чрезвычайно понятно... А может, это только кажется?..

ЗАЧЕМ ТЕБЕ ЭТО НАДО?



Маяк

Маяку было холодно. Что-то уж очень сильно дул пронизывающий ветер, порывами, да еще с зарядами мокрого снега. Конечно, не было ничего необычного, обыкновенный ноябрь. Может, просто настроение было холодно-осеннее.
Он стоял здесь давно, всю жизнь. Когда-то был совсем молоденький, стройный и блестящий. Огромная лампа и зеркала отражали его свет далеко в море: «Внимание, внимание! Отмель с острыми скалами! Осторожно!» Все это он мог бы и не говорить. И так понятно, раз маяк, значит отметина для правильного курса.
И как было все ново и интересно! Ощущения великолепные! Ну, как же, выше всех вокруг, и видно далеко-далеко, и на всех картах отмечен и корабли, проходя мимо, отдают салют: «Спасибо Тебе, маяк! Спасибо!»
И продолжалось это долго-долго. И легенды складывались о нем. Как он светил изо всех сил в страшную ночь и спас корабль, уже летевший на скалы. И как кровожадные пираты захватили его и погасили огонь и ждали ночи, чтобы грабить разбившиеся корабли, а старый смотритель пробрался наверх по потайной лестнице, заперся изнутри на самом верху и снова зажег огонь. И погиб там от голода и жажды, но не пустил пиратов к самому сердцу маяка.
И как двое влюбленных затерялись в океане на утлой лодчонке под рваным парусом, а он осветил им путь и дал шанс на жизнь их будущим детям.
И много-много еще такого.
А потом облупилась и отлетела краска, вывалилось несколько огромных камней, обмелело море, и изменился фарватер. И порт построили совсем в другом месте, новом, удобном и красивом. И не хватило денег на ремонт. Да и поддерживать огонь стало все дороже.
И стали люди говорить, что не нужен он больше здесь, только место занимает, а вместо него так красиво будет стоять высоченная башня с множеством гостей и приносить огромный доход в казну.
И пришли люди, и стали убирать огромные валуны из его основания, да только почему-то это оказалось очень и очень трудно. Отковырнули два валуна, подсчитали, сколько денег затратили, почесали затылки, да и бросили это нерентабельное дело.
Так он и стоит с тех пор один, с выковырянными валунами из основания, облупившейся краской, обвалившимися камнями и сокращенным в десятки раз лимитом на топливо для огня.
Старый, некрасивый, с крохотным огоньком вместо яркого луча. И ему, вдруг, почему-то холодно.
Да только уж стоит он, раз его поставили. И ремонтирует крышу. С протекающей крышей огню будет труднее. И экономит на топливе, светит теперь только ночью, и в непогоду, и далеко высматривает, кому бы это надо помочь. И лучик свой посылает теперь не просто так, а только туда, где его огонь ждут и надеются, или туда, где уже не ждут и не надеются, или туда, где о нем ничего не знают, и, может, никогда не узнают, а от его случайного огонька станет вдруг чуть-чуть теплее и спокойнее, да через минутку забудут.
Может он и вправду не нужен?
Может быть, от высокого дома для гостей, с весельем и гамом, будет людям больше пользы, чем от него и он зря сопротивляется? И тот дом будет красиво сверкать и веселить глаз, не то, что он, со своим обшарпанным видом?
Да только, почему-то, приходят к нему люди, совсем незнакомые. Стоят на его валунах, смотрят в море. Притрагиваются к его избитым ветром и дождем стенам, постоят молча и уходят.
И становится ему чуть теплее.
И снова он светит, старается. Пусть его свет увидят в дальнем море, а там передадут дальше другие маяки, и другие, и будет людям теплее и надежнее.
И пусть путь кораблям теперь прокладывают умные машины, по совсем другим придумкам.
Маяк есть маяк. Он будет светить всегда.


На крыше
 
  Свободных столиков не было. Им улыбнулся и утвердительно кивнул головой симпатичный молодой мужчина, прибавивший что-то по-английски. Перед ним стоял пластиковый стакан, наполненный пивом.
  Серый Волк протискивался к своему креслу, пропустив вперед молодую спутницу. Она метнула пару взглядов на улыбающегося блондина и больше не смотрела в его сторону.
За поручнями был скат крыши, с сидящей на краю парой голубей, а за ним извилистые узкие улицы Старого Города.
  Солнце еще ярко светило и грело ее руки, шею и тело, прикрытое сверху легкой бежевой блузкой, а длинная юбка с высокими боковыми разрезами не скрывала ее сильные ноги и бедра. Короткие волосы торчали в разные стороны, не слушались. На тоненькой цепочке прицепился прозрачный кусочек с отломанным кончиком. Глаза смотрели ласково, с нескрываемым интересом. Она словно проникала внутрь его, сопереживая, одобряя или не очень.
  Он говорил какую-то чепуху. Так, мелочь, что-то из повседневного, но очень старался вложить в свои слова все то, что невозможно передать речью.
Мороженое и кофе было просто так, чтобы на столе что-то было, да, кроме того, после длинного рабочего дня ему хотелось есть. Но он уже насытился глотком кофе, ложечкой растаявших сливок и блаженством, что он с ней и не должен ничего придумывать и напускать на себя.
  Боже, как все переменилось.
  Лишь полчаса до этого он молча стоял на Утюге и безразлично смотрел на красивых, проходящих мимо людей. На него не смотрели. К нему не шли. Десять минут. Двадцать. Двадцать пять.
  Не буду звонить, решил он. Значит забыла, оттого, что сейчас с кем-то очень важным ей. Не буду. Ни за что! Подожду еще пять минут, и уйду, уйду совсем, молча, не глядя по сторонам.
Ну, еще одну минуту... Набрал номер и нажал клавишу. На той стороне сбросили сигнал. Ну что ж, подумал он, значит так и должно быть. И снова набрал номер. И вдруг ответили сразу, что она совсем потеряла время и будет через десять минут.
  И все глупые мысли куда-то ушли, и ей не нужно было потом смотреть виноватыми умными глазами - ерунда! Ведь она здесь!
  Отложенные туфли были по ноге, но он глядел на них без восторга. И она вдруг поняла, что нужно ей чего-то другое - вот эти, тупоносенькие. А размера нет. Ну и Бог с ними.
  Заказали кофе и поднялись на крышу.
  Он рассказывал, как ждал ее и очень терзался, что ее все нет. Как накануне что-то жгло его сердце. Как на работе достает подчиненный. Что очень скоро приедет дочь. Что он совсем не хочет ссориться с женой, но у них ничего не получается, они словно потерялись.
И о том, что он, наверное, совсем напрасно мучается, объясняется в любви и ждет чего-то и не дожидается. Они на несколько мгновений сильно прижались друг к другу лбами у висков. А через несколько минут он никак не мог догадаться, отчего же у нее на лбу у виска покрасневшее пятнышко.
Холодный ветер прогонял их с крыши. Только сейчас они увидели, что их соседа давно нет, и лишь напротив них остался пластиковый бокал с недопитым пивом. Они пересели внутрь. И еще долго говорили о чем-то. О чем? Он не помнил. Помнил только самое главное. Как смотрел он, и как смотрела она. Именно в этом был смысл.
  Через несколько дней, когда он проснулся пол-пятого утра и включил телевизор, он увидел очень похожее.
  Мужчина долго смотрел на свою спутницу добрыми печальными глазами и сказал: "Я тебя люблю..." Она сразу погрустнела и произнесла: "У меня есть другой". Повернулась, пошла, снова посмотрела и тихо сказала: "Я тебя тоже..." А потом открывались и закрывались цветы от солнца и ночи, и неслись бесконечной чередой автомобили и все закончилось... Как в жизни...
  Что-то теряем, что-то находим...
  В девять часов кафе закрывалось. И они пошли, обнявшись по многолюдной улице. И им было все равно, кто их увидит и что подумает.
  А на площадке у фонтана и большого торгового здания не играл оркестр и молодые люди не строили глазки друг другу.
  Они долго стояли на автобусной остановке. Он обнимал ее бережно за талию, а она его за спину. Они о чем-то весело говорили, шагали то в ногу, то в разнобой. А потом приплясывали и звонко смеялись.
  Им хватило места на заднем сидении. Они тесно прижались боками. Грели друг друга.
  Вышли из автобуса, и пошли в подвал. Он купил что-то себе, она - себе. Поднялись из магазинчика по ступенькам, поглядели молча в глаза и прижались телами.
  Потом он взял ее двумя руками за голову и поцеловал. Сначала в один кпаешек губ, потом в другой, потом посерединке. Легко прикоснулся рукой к ее волосам, и она пошла. Он стоял и махал ей рукой, а она оборачивалась и махала ему. И они улыбались.
  Он и спать лег потом с этой улыбкой - точно такой, как тогда в Питере, у "Крокодила". Они лежали тогда рядышком на спинах, одетые, едва заметно прикоснувшись руками, и улыбались. Всю ночь.
  Тогда им надо было только это.
  Боже мой, как прекрасна жизнь!
  Ведь нам так мало надо!
  Ведь мы такие жадные и сумасшедшие - нам нужен целый мир!



Я счастлив тем, что вдруг нашел
Тепло в глазах и запах лета,
Жасмин, сосну, железный монстр, овраг,
На крыше голубей и танец просто так,
И брызги ослепительного света.
И ни коварство встреч,
Ни жизни суета нам не грозят.
Нам целый мир сияет.
Тебе пятнадцать, мне не шестьдесят
И наплевать, что нам наворожат,
К чему на небе нас приговорят.
А зайчик солнечный еще в душе не тает.


Песня
 
Она взяла гитару, и под легкий перебор струн зазвучал голос. Это было совершенно неожиданно, но видно готовилась она к этому давно. Слова слышались ясно, они словно вытекали из этих самых лабиринтов памяти. В них была надежда, боль и, конечно, то самое, для чего только мы и живем. Глаза лучились, голос не дрожал, мелодия переполнялась ее силой и слабостью, ожиданием и печалью по потерям, воспоминаниями и безумной силы желанием такой необходимой ей встречи.
За окошком зеленела вишня, и светился краешек затухающего неба. В стаканах еще теплился на донышке зеленый чай с жасмином.
С ее губ не сходила улыбка, наверно от того, что она может сейчас петь это человеку, которому ничего не нужно объяснять. Ему казалось, что это было не только для него и о нем, но и для ее ушедшей матери, о лучших минутах ее жизни, о чем-то несостоявшемся и таком ожидаемом.
Они оба светились счастьем. Оно было именно в эти секунды, когда аккорды еще звучали и голос тихо замирал.
Ее локоть был совсем рядом от его глаз. Казалось, что он что-то внимательно рассматривает на ее руке, то ли веснушки, то ли бугорок на коже. Но это было не так. Он боролся с безумным желанием прижаться губами и щекой к этой руке и никуда-никуда не отпускать. Но разве можно удержать ветер? И ей это, может быть, совсем не надо. Или, может быть, очень даже надо, но мешает желтая полоска металла на его правом безымянном.
Только игра им была не нужна. Они оба знали, что это такое по встречам, бывшим в их жизнях. По той пустоте, которые эти встречи оставили, по все перекрывающей тоске. Из них выросло светлое желание и надежда. И твердое решение добиться своего, никого не обидев. А разве так бывает?
Еще не сказаны никакие слова. Еще не было ничего. А, кажется, что все уже сказано и все было. И все будет. Для них. Навсегда...

Серый Волк погасил сигарету и вгляделся в ночное небо сквозь настежь распахнутое окно. Луны не было.
Во дворе, между нелепыми монстрами-домами темнело старое дерево с давно отвалившейся веткой. Он и ощущал себя сейчас этой самой веткой, которую обломила буря, а люди выбросили подальше. Но она вдруг взяла да и приросла. И живет себе так нелепо: часть сухого, старого, отжившего, а часть - совсем юные листочки и молоденькие веточки. Что в нем главное и как жить дальше он себя не спрашивает, но этот вопрос торчит из него сухой отжившей половиной и рвется в небо и весну другой. Чего там спрашивать? Жить надо.
Перед ним вдруг совсем ясно предстала она. Чистые умные глаза, нежная улыбка и смешинки. Короткая стрижка, мягкая кожа, стремительные движения и что-то потаенное, видное не всем. И вдруг вся зардевшаяся, счастливая и растерянная от того, что вспомнила при нем кого-то желанного другого.
И губы, которые вдруг легко и ласково коснулись его губ при расставании и гибкое тело, прижакшееся на миг доверчиво и тепло.
А голова ее потом оборачивалась много раз и рука взмахивала: "Я здесь", - покуда было видно.
Радость и грусть не покидали его.


Игра
 
  Серый Волк поднимался по лестнице и с каждым шагом становился тяжелее. Тело наливалось свинцом. Словно уходил от чего-то светлого и святого туда, где ему вдруг стало тесно и темно. Где нависло ощущение предательства. Не кого-то - самого себя.
  Это было очень странно, потому что он любил этих людей. Этого замечательного Силыча. Потерявшего по несчастью возможность быть здоровым, но не силу духа. Его жену, очень активную и интересную Петровну, умеющую властвовать и строить свою жизнь и гнездо, с максимальным привлечением сочувствующих и вспомогающих.
  И нравилась ему эта азартная, но добрая игра, принесенная его добродушным, любимым американским зятем (к сожалению, совсем не миллионером).
  Так что же, почему?
  Ну, да! Чего уж там. Ясно почему. Сейчас он начнет балагурить и ему сразу скажут, что надо и как правильно...
  Так и есть!
  Но, ведь раздирают эмоции! Ведь...
  Стоп, стоп, стоп! Хватит! Пусть говорят умные!
  Ах-ха, его слова - это пустая банальность. В них нет чего-то очень важного и ответственного. Ах, да! Солидности, присущей его возрасту и положению.
  - Да плевать я хотел на возраст, солидность и положение, естественно мое! Всех других - как хотите! А мое - это мое!
  - Силыч! А водка где? В морозильнике? Пусть полежит холодненькая. Обожаю. А закуска какая? Пельмени? Прокисшие соленые огурцы? Класс!!!
  - Именно это я и хочу. И еще - граненый стакан.
- Ну, есть у тебя граненый стакан?
  - Граненый стограммовый? Годится...
  - Отмывать от накипи буду сам, а дизинфекцию обеспечит продукт.
  - Что-то вы миленькие все проигрываете? Я ведь не хочу выигрывать. Я хочу, чтобы мне везло в любви - не в карты. А пока все наоборот. Что делать. Судьба.
  - Нет, нет, нет! Раз сдал неправильно, надо пересдать. Мало ли какой козырь пришел, правила - есть правила! Святое...
  - Перерыв после второй партии, ну кто делает в середине игры?
  - Господи, ну что за невезение, снова выиграл. Да будете же вы как-то с этим чего-то делать?
  - Нет, кофе мне не надо. А конфеты? Что, вы не знаете?
  - Ну, не смотри на меня так. Все равно буду конфеты!
  - Силыч, первую – залпом!
  - Колбаска у вас класс! Из Москвы. Да хоть и долго лежит. Все равно класс! А огурчики... Прямо продирают!
  - Силыч, не налегай на закуску. После первой не очень надо увлекаться.
  - А! Заметили, что вторую налил на донышко? Хорошо! По полной!
  - Ха-а-а!
  - Ну, вот и дело...
  - Да одеваюсь я, одеваюсь...
  - Ну, иди!..
  - Силыч, давай это обсудим. Вот как, чувствует ваш кот погоду или нет? С дождем вот что будет? А с жарой? Ладно, пошел... До следующего...

  У подъезда никого нет. Его не подождали, ну и, слава Богу!
  Надо идти прямо, потом направо и чуть левее. Но его несет совсем не туда. Или туда?
  Свет горит. Позвонить?
  После набора, сразу вырубается принимающий телефон? Ну и хорошо! А если бы дозвонился? Ведь он же сейчас такой нехороший. Настоящий Волк в Стае! Так не хочется в Стаю.
  - Спасибо тебе, телефон. Ты выключился правильно. Не хватало к ее проблемам еще и мои. Спокойной ночи...
  - Спи, Серый Волк.
  - Запомни урок.

 Эхо
 
Я не знаю зачем,
И не знаю куда.
Только слышу в ответ:
"Низачем! Никогда!"
Почему и как быть,
Что же ждет впереди?
А кричит эхо вслед:
"Уходи! Уходи!
Только нет, не спеши...
Затеряется след
И оттуда в тиши
Бремя выжженых лет..."



Вечер Серого Волка
 
  Влезать в шкуру муторно. Как хорошо было бы без нее... Вот ведь попробовал немножко. Тогда непривычно пружинило тело, и охватывала радость, ее он тоже давно забыл. Куда-то ненадолго ушли привычные "Долг" и "Надо". Кому надо и зачем долг? Вроде бы не брал ни у кого. Ну да, пару кредитов, но это так, чепуха... Количество взятых и потом отдаваемых денег равняется часам сверхурочной работы, когда начальство видит, что ты тянешь и толкаешь, и берешь на себя. Ты смел, решителен, ответственен и именно ты, только ты, принимаешь решения в трудный момент. Так что кредиты не в счет.
  А что в счет?
  Серый Волк влезал в свою привычную личину нехотя и медленно. По кусочку в день, сопротивляясь, как мог. Он был еще очень силен, но понимал - с каждым годом шансов, для следующего бунта и жизни потом, остается все меньше.
  А сколько ему осталось? Вроде бы еще кое-что есть. Да и не сделал он слишком много из задуманного, того, что его грело или забывалось на долгие годы и откладывалось на потом. А тут все - на потом уже некуда. Или сейчас, все сразу - или никогда. Особенно толкало слово "никогда". Оно звучало внутри не очень уж пафосно, но достаточно твердо. Он хотел, чтобы этого слова не было для него, сейчас.
  Ну да, было бы легче для него, если бы рядом была его кареглазая радость. Умная, все понимающая, сильная и совершенно сумасшедшая. Сколько бы сил она черпнула бы у него, сколько добра он мог бы ей дать и не остановить в неожиданных порывах.
  Но ее рядом нет. Лишь мимолетом озарит, осчастливит на несколько мгновений жизни и снова ее орбита где-то в стороне.
  Но она ведь так доверяет тебе, ты зачем-то ей очень нужен. Она не хочет тебя терять, но и брать не хочет... или не может.
  Придется все делать одному. Как всегда. И шкуру натягивать придется.
  Что? Сжечь хотел, как та лягушка? Вперед, парень. Надевай, надевай!
  Не подпускай к себе близко лишних, не доверяй себя никому.
  Один.
  Больно? Ты же привык. У тебя четкая установка. Ни грамма лжи никому, давать только добро, сжигать себя по полной, не жалеть сил, вперед, вперед. Очень стараться не бояться и не делать того, о чем можешь пожалеть потом, и корить себя за малодушие и, не дай Бог, подлость. Зарекаться сложно, но уж очень надо постараться.
  И чтобы потом, когда-нибудь, когда сил не останется (не дай Бог) не найти в себе вдруг стыд и боль от сделанного тобой.
  А пока привычно: одеваем шкуру, впрягаемся в обычную и новую-новую для тебя жизнь и делаем хотя бы что-нибудь из задуманного, желательно побольше.
  И не мечтаем о нежной ласке и улыбке только для тебя.
  Вперед, парень! Ведь ты еще так молод в свои... Так не хочется вспоминать цифру! Но слюнки от молоденьких прелестниц пока не бегут, и можешь взять себя за шиворот и повернуть на свою дорогу, которую надо еще нащупать.
  Этап закончен.
  Начинается следующий.
  Как говорится в тосте: "Дай Бог не последнюю!" Надеюсь, что странички в истории жизни заполнены меньше, чем наполовину. По крайней мере, только так стоит жить! И девизы искать не надо: Вера, Надежда, Любовь.
  Вера, она и есть вера. А во что - каждый выбирает сам. И ищет ее всю жизнь, иногда, вроде бы теряет, но только вроде бы.
  Надежда, что ты можешь еще что-то сделать тем, кто поймет, или почти поймет, или не поймет, но что-то у него екнет.
  А любовь - она во всем. Главное, чтобы от тебя, хорошо, что бы иногда к тебе, но не обязательно. И чтобы ты видел, что ты не одинок, даже когда рядом с тобой никого нет. Потому что те, кто тебе дороги, дарят любовь тому, кому она нужнее, чем тебе. А ты сильный, ты переживешь.
  Ну что, кареглазая, не очень глупо и пафосно?
 
  Господи, ну зачем мне эта шкура? Она же мне опротивела... Хотя и привычно...
  Серый Волк написал еще несколько строчек и задумался. Хотя нет, он не думал. Он выбросил все мысли и просто ждал.
  Завтра начинается новый день.


О любви
 
 - Я тебя люблю, - сказали они почти одновременно, слова их слились в один сгусток желания, веры и бесконечной нежности. Глаза мерцали как звезды, а тела сливались в одно молодое, сильное, трепетное и желанное. Они были прекрасны, и все вокруг замерло от восторга ожидания чуда. Птицы запели свои лучшие песни, кузнечики и цикады застрекотали гигантским хором симфонию чувственной страсти, ручеек журчал от счастья, а листва деревьев перешептывалась с травами и желала им любви навсегда. Светлячки освещали их красивые тела, чтобы весь мир мог наслаждаться сбывшейся гармонией душ, сердец и тел.
  Боже мой, как мы мечтаем именно об этом, чтобы найти ту или того, без которых мир, конечно, не полон. И завидуем счастью двоих и хотим себе такого же огромного, светлого и долгожданного. И оно иногда приходит, а иногда нет. Любовь ведь не озаряет по расписанию и не приходит за заслуги. И она очень странная. Ее почти невозможно точно описать, и она не точно такая же, всегда другая для счастливчиков, испытавших, что это такое. К кому-то приходит не раз, а ко многим никогда.
  И если кто-то испытал только кусочек ее - это уже великое счастье. И мы часто ошибаемся, принимая за нее то, что совсем не любовь. И она нередко бывает трудной, но несчастной никогда. Несчастным может быть только тот, кто хотя бы чуть-чуть понимает, что это такое, ждет ее и... не может полюбить, у него ничего не получается. Почему? Никто не знает.
  Когда двое любят друг друга так, как никто и никогда - это конечно чудо. Именно это случилось вдруг, и природа ликовала. Когда это было, вчера, пять лет назад или, может быть сто, никто не знает, потому что... Я не знаю почему. Забыли. Может быть потому, что кому-то хочется, чтобы никто не узнал правды, а стал принимать за любовь, например, желание испытать только чувственное наслаждение для себя от слияния с ней или с ним. И тогда это просто можно или купить за деньги, или может быть за какое-то даже доброе дело или в благодарность за заботу и поддержку. Кому-то и это хорошо, но к любви отношения не имеет.
  Я не помню, кто мне рассказал эту историю, когда и зачем. Может быть, на самом деле все было совсем по-другому. Но я расскажу так, как запомнил. Итак...
  Жила-была девушка. Самая обыкновенная. Роста небольшого, чуть-чуть полненькая, без длинных ног, высокой упругой груди и удлиненной гибкой шеи, перламутровых глаз с длиннющими невинно-скромными ресницами, которые так трепетно закрываются - открываются, заставляя останавливаться, а потом бешено колотиться юношеские сердца. Ничего этого не было.
  Зато были проворные руки с натруженными пальцами, чистый взор, умная речь, сильное тело, привыкшее к труду и природе, умеющее бегать, лазить, прыгать, плыть, ошибаться, набивать себе шишки и получать царапины.
  И она очень хотела жить чисто, честно, весело, с огромными приключениями и дождаться необыкновенной любви. И у нее все получалось. Она так и жила. И вокруг нее всегда были очень хорошие люди. То есть, плохими она не интересовалась и они ею тоже. Плохие ведь не глупые, они прекрасно знают с кем можно иметь дело, а с кем нет. С ней плохим людям встречаться было бесполезно, все равно ничего не получится для их выгоды.
  А вот с другими странно. Они были самые обыкновенные, но вот только они с ней встретятся, как сразу же становятся лучше и чище. И встреча с ней становится для них, может быть, самой светлой страничкой в их жизни, ну, по крайней мере, совсем не темной и, главное, не серенькой!
  А где-то в другом месте, может быть далеко, а может быть в соседнем подъезде их дома жил он.
  Он был высокий, сильный, красивый, добрый и смелый. Наверное, в нем было еще очень много чего замечательного, но об этом я рассказать не могу. Я его никогда не видел, а рассказывали мне про него совсем обычные люди. А они многого не видят. Это у любящих есть особое зрение, которое помогает им видеть то, что другим не подвластно. И это неправда, что любовь застилает глаза. Любящие видят все, и не самое хорошее тоже, но уж как с этим со всем быть, они решают сами.
  Как они встретились и где, я тоже не знаю. Может, это было на дружеской пирушке, а может он ей наступил случайно на ногу в трамвае или как еще.
  Но они встретились. Глянули друг в друга их глаза, прошел трепет по случайно соприкоснувшимся пальцам, так интересно, ново и до глубины понятно соприкоснулись их слова о чем-то, их мысли, желания и нежелания, их вера и надежды. И поняли они, что некуда им деваться, да и зачем. Не могут они друг без друга - значит вместе. И выросла в их огромном, теперь уже общем сердце, большая-пребольшая любовь. Никогда такой не было. И пошли они рука об руку, и случилось между ними то, что вы уже знаете.
  Но когда все хорошо, кому-то от этого очень плохо. И вот в этот самый миг, когда они стали вместе, налетело что-то серое, страшное, мерзкое и ненасытное, схватило его жуткими лапами и унесло совсем в другой мир, где вроде бы тоже есть солнце, люди ходят обыкновенные, даже смеются и пируют иногда, и работа есть, море, телевизор и интернет, но это совсем другой мир. И попасть из одного в другой невозможно. И телефон есть, но по нему как бы в пустоту - нет никого, даже эхо нет.
  И когда мы идем сквозь их обеденный стол, они, живущие Там, нас не замечают, а мы их.
  Все. Закончилось сразу и навсегда.
  А ей ничего не сделали. Не ударили, не запугали, не соблазнили сокровищами. Оставили в тот миг, когда она поверила и открылась своему счастью, и земля уплывала под ее ногами, и было так хорошо. И нет больше ничего. И что теперь делать? Ну, конечно, она плакала от боли и несбывшихся желаний. Страдала ее душа, страшно ныло и пылало разгоряченное тело. Разбило ее горе, и упала она в беспамятстве.
  И приснился ей сон. Будто горюет она. Сидит на большом камне, ветер обдувает ее лицо, а глаза устремлены вдаль, туда, где далеко в море садится красное солнце. И подсаживается к ней старуха, вся в лохмотьях, скрюченная, глаза потухшие и тихо так говорит: "У меня тоже много лет назад украли моего возлюбленного. Нигде не могла я его найти, никак. Померк свет мира в моих очах, когда-то прекрасных, сгорбилось мое тело, когда-то пленявшее лучших юношей, ушла от меня любовь и вот я здесь. Что тебе делать я не знаю. И не найдешь ты его никогда. Прощай". И исчезла, будто ее и не было.
  Проснулась она. Ветер обдувает ее лицо. Далеко в море садится красное солнце. Нет никого рядом. И вдруг подумала она, что есть у нее ее душа, ничуть не изменившаяся, только ран на ней прибавилось, есть ее горящие глаза, проворные руки и ее любовь. Которая у нее никуда не делась. И которую так хочется сохранить и донести тому, кого любишь. И пусть говорят, что это невозможно, и пусть шепчут, что стоит только хлопнуть в ладоши и сотни лучших мужчин усладят ее тело необыкновенными ласками и осыпят бриллиантами, что наверно его никто не похищал, а он сам сбежал, испугавшись чего-то, и теперь все видит, все знает, но никогда не придет. Но не это главное. Ну не хочет она сгорбиться от тяжелой боли, не хочет дать потухнуть свету в своих глазах. Не хочет в лохмотьях умирать на холодном камне без солнца и не продаст себя за любые сокровища, сладкие речи и, может даже, не пустые обещания. Не хочет забыть себя и свою любовь, а совсем наоборот, хочет снова найти. Это она решила без всяких клятв, которых она не любила.
  Высохли у нее глаза. Стало теплее на холодном ветру. Различила чуть заметную тропинку и пошла. И снова она увидела мир вокруг, различила деревья и ручей, снова зазвучала музыка листьев, птиц, ветра. Вдоль тропинки спешили ежи куда-то, совсем не страшно ухала сова, воздух стал теплее и радость жизни начала возвращаться к ней. А когда утром выскочили из-под куста 38 воробышков, загалдели теплому солнышку - ушла печаль. Вернее, спряталась в самом дальнем уголке сердца и затихла.
  Куда она пришла и что стала делать, мне не рассказали. Знаю только, что искала она своего возлюбленного, где только могла: и письма писала, и звонила, и знакомых-незнакомых спрашивала - никто ничего не знал, а если кто и знал, то почему-то молчал. Не было ей ответа. Но она не унывала, продолжала надеяться и ждать, а еще шить, стирать, ходить на работу, помогать старым-малым и больным, родным и совсем незнакомым, бродить по лесу, купаться в море, дружить, встречаться, заигрывать, терять голову, но не продавать свою веру и надежду. И все, кто ее знал, говорили, что она сама и есть любовь. Ведь так светились ее глаза, и она сама и ночью, и днем.
  Но никто не знал, какая боль и печаль живет в самом ее дальнем уголке, многими днями ничем себя не проявляя, а потом, потихоньку выползая и пытаясь заморозить ее жаркое сердце.
  Однажды ей стало совсем худо, уж очень много захотели печаль и боль. Тут она вспомнила о камне у моря и решила пойти туда, чтобы остудить свой лоб морским ветром и согреть тело солнечными лучами и воспоминанием о принятом Решении.
  Пришла она к морю, села на свой камень, подставила лоб ветру, а тело солнцу и закрыла глаза, как делает сильный человек, когда приходит в свою комнату, закрывает дверь и прикрывает глаза, погружаясь на несколько мгновений в свою боль. Ведь его теперь никто не видит, и он может дать себе право на миг быть слабым. А тут миг продлился очень долго. Очнулась она от забытья, когда кто-то стал гладить ее по голове и плечам. Открыла она глаза и видит, что рядом сидит сухонький такой, добренький старичок. И ласково так ее поглаживает. Хорошо ей стало на минутку. А старичок обрадовался и еще ласковее ее поглаживать стал, волосики на голове перебирает и шейку стал легонько так ласкать, того и гляди за грудку примется.
  Вздохнула она, сбросила с себя грусть и печаль, а заодно и руки старичка и тихо так сказала, что спасибо тебе, мол, за ласку и заботу, помог ты в трудную минуту, а теперь ей уже ничего не надо.
  А старичок теперь вроде и не совсем уж сухонький и старенький. Смотрит на нее внимательными глазами и говорит: "Вот я тебя чуть-чуть приласкал, а тебе уж легче стало. А ты приходи сюда каждый день, я тебя приголублю, приласкаю, отогрею - совсем твои боль и печаль уйдут, а может, потом ты и сама захочешь меня приласкать. Вот мы друг дружке и поможем".
- А как же я тебе это позволю, да и сама тебя приголублю, если нет между нами любви?
- Да так, как все люди - за кусок хлеба с маслом и ветчиной, за наряд красивый, за сережки с изумрудом, да тройку лошадей. А ведь и тело просит.
- Нет, дедушка. Не могу я так, хоть ты видно и добрый. А и молодой бы был - один ответ. Люблю я его. Греет меня эта любовь, хоть иногда и сжигает, и буду я верна ей.
- Ну, спасибо тебе дочка, - говорит старичок и помолодел сразу лет этак на сто. Хоть и остался старым-престарым. - Легко злу отказать, а всего труднее добру. Но знаешь ты твердо, что любовь твоя тебе одной подвластна, да, может быть, времени сколько-нибудь. Спасибо тебе за правильный путь твой. Не зря птицы, да звери, да травы за тебя просили. Я и, правда, могу тебе помочь, да только тем, что поддержать в трудную минуту, а дальше ты сама справишься. И дорогу сама найдешь, и пройдешь ее до конца, и счастье тебе будет. Где и когда - никто не знает, а только сказано: "Дорогу осилит идущий". Доброго тебе пути.
  И пропал.
  Осталась она одна на камне. И никто ей не сказал куда идти. Да только казалось ей, что оттого, куда она пойдет, как и зачем, что-то случится в этом огромном мире. И мера всему добру и злу на Земле - она одна. Не короли и пушки, не злато и могучая наука, не машины умные и космические ракеты, а ее любовь, ее слабенькая сила в тонких руках и совсем обыкновенном девичьем теле.
  И она нашла. Где, когда и в ком - я не знаю. И все сделало Зло, чтобы ей помешать - ничего не получилось. Вот с памятью нашей - это да. Наплели нам с три короба, затуманили туманом, сказали, что все это враки. Да нет. Правда. Нашла она свое счастье, и были у нее дети, много и все просто замечательные. И тот, кто разделил с ней ее любовь, был и похож вроде на того, а может совсем другой, но это не так уж важно. Главное, что они нашли друг друга и больше никогда не расставались.
  А правда - она пробилась. Я вот вам рассказал, а вы кому-то другому перескажете. И жить этой любви вечно. И она всегда победит.


Луна

Я ухожу во тьму и прихожу из тьмы....

Сейчас осень. Когда выходишь утром из дома и идешь к автобусной остановке по темноте мимо припаркованных у подъезда автомашин, и начинающей подметать дорожку перед домом от мокрых листьев дворничихи – С добрым утром! – Здрасьте! – глаза начинают осматривать небо. Где? Да вот же она. Чуть проблескивает едва различимым контуром за не очень плотными облаками. А теперь ветер их слегка разогнал, и в прогалинке она засветила ярким голубым светом, или сквозь легкую дымку неясным желтым, или такая огромная, почти оранжевая низко поднялась над горизонтом.
И все равно, в какой она фазе. Тоненький серпик, зарождающийся или почти скрывающийся в новолуние, или половинка, повернутая в разные стороны, или полная, круглая, во все лицо, на котором разглядываешь глаза, нос, щеки. Или почти незаметная днем, когда на небе два светила, и при свете солнца лик луны все же виден, но не выделяется, и надо хотеть, чтобы его приметить. А еще ослепительно яркая холодной зимней ночью и тогда видна не только освещенная солнцем сторона, но и темная, чуть подсвеченная светом земли. И на этой темной части луны можно чего-то разглядеть или угадать. Совсем, совсем разная, но действие у нее одно – манит, завлекает, очаровывает ради ее удовольствия и… - бросает, когда ей надоест. Как обыкновенная женщина.
А ты увлечен и заворожен этой магией, не можешь оторваться. И хоть на секунду да бросишь взгляд, прежде чем войти в уже остановившийся автобус. А потом выглядываешь из окна. Да где же? Ах, вот! Ну, все в порядке… А что в порядке? Разве можно объяснить? И от чего успокоился, но не можешь наглядеться, когда увидел? И отчего спокоен, когда ее нет на ясном небе, или не видно за плотными сырыми облаками?
Крепко спишь в постели и вдруг проснулся. Что же случилось? Это она тебя внезапно взбодрила: «Хватит дрыхнуть! Посмотри, какая я красивая! Как освещено все кругом голубовато призрачным светом. Иди и ты в этот хоровод. Я хочу!»
И в правду, женщина – прекрасная и недоступная. Желающая, чтобы ею любовались и восхищались, покорились ей, но ни крошки своей ласки не отдающей никому из смертных.
Ниц перед Богиней!
И что же она выделывает с нами!…
Какие-то совсем неясные и почти забытые воспоминания о том, что ты мальчишкой обнаруживаешь себя вставшим с постели и что-то вслух говорящим, и активно жестикулирующим. И ни мама, ни сестра не могут поверить, что ты спал и ничего не помнишь. А эти уж совсем странные рассказы о людях, выходящих из окна на каком-то этаже и разгуливающих по карнизам…
Вот ведь что вытворяет.
А когда ты, вместо того, чтобы идти спать после длинной записи на радио в поздний час, идешь по каким-то закоулочкам мимо блекло горящих фонарей в место потемнее. И это не для того, чтобы уединиться с той, которая шагает рядом, а просто хочешь найти место, где между домов и деревьев, в крохотном просвете облаков, за плотной дымкой, удастся угадать лик луны с едва различимым легким ущерблением сверху справа. Затмение. Оно уже заканчивается. Но ты его застал. Все в порядке. Можно молча смотреть и успокоиться на миг. Именно сейчас снится покой. Тот, что у Блока.
Вот так. Автобус доехал. Последний взгляд на небо. Теперь прочь все. Ты вкалываешь. Никаких тебе поэзий, лун, чувств. Выжался как лимон, чтобы заработать на то, чтобы потом есть, пить, выпивать, идти в театр, ездить на дачу, покупать штаны и краску для пола, билет на автобус.
Сейчас еще нет, но уже скоро и с работы будешь выходить в ту же темноту. Хмурую, холодную, ненастную, слякотную или морозную. И появится шанс, захлопнув дверь из рабочего помещения, глянуть на небо и увидеть, наконец-то снова увидеть ее.
Боже, какое это блаженство!
А что же ты получил? Да, ничего! Просто увидел и не можешь оторвать взгляд, как от красивой женщины, которая тебя обольстила за просто так. Ради своего… Не знаю чего. Ей хотелось…
Чего же ей хотелось?

                Я ухожу во тьму и прихожу из тьмы,
Во тьму, из тьмы – совсем не фигурально.
В одном лишь смысл – увидеть лик луны
Торжественный, манящий и печальный.



Чай

Глаза внимательно рассматривают короткую стрижку. Волосы лежат только в им известном порядке. Каждая прядь выбрала свое направление, и волосики в них выбиваются еще куда-то сами, по своим собственным желаниям.
Зеленые, кошачьи зрачки улыбаются. Им сейчас легко и свободно. Старшая гостья болтает безумолку. Молодая слушает, иногда уточняя и расцвечивая воспоминания.
Чай выпит, вкусные пирожки съесть невозможно, их так много. Придется ими заняться утром, одной, а может и продолжить вечером.
Сборник стихов открыт, его читают взахлеб то с одной случайно открытой страницы, то с другой.
Маленькая свечка с чем-то ароматическим. На ковре сидит мужчина. Он сегодня слушает.
Ему надо впитать все: уют этой комнаты, открытость гостий, фотографии со стен, вкус чая и пирожков, цвет оконной рамы и бамбуковой шторки, музыку и минуты, которые остались до...
До чего? Конца? Расставания? На сколько? Месяц? Год? Навсегда? Или это нам срок, чтобы найти себя?
Господи! Да что тут гадать! Что будет - то будет! А от него зависит сейчас только одно – постараться не наделать чего-то не так. Это ей можно, что угодно. Ему – нет! Он должен быть спокоен, уверен и поменьше говорить. И так уж сказано много. Тем более что ни то, что он сделает, ни то, что скажет, не могут сейчас приблизить то, что он хочет.
Правда хочет?
Немножко грустно, то есть до бесконечности. Но так уж есть.
Ну смотри, смотри! Вот это крашеные стены, прямо по камням кладки. Некоторые из них окрашены в контрастный цвет. Арка со встроенными лампочками. Над проемом окна двуглавый орел, его контур вдруг проявился на стене, когда она отбивала старую штукатурку. Труба на стене. Водосток?
И это все она.
Вот сидит на стуле и вся в этом рассказе гостьи, в хитросплетении процесса вождения троллейбуса, сломанном заборе и нюансах жизни и творчества Марины Цветаевой, с именами и датами.
Только не надо смотреть в глаза. На ее подругу можно. Или на ступню. Так, аккуратно.
Она уже перескочила на диван и слушает дальше. Что там у Марины?
Ее ведь совсем не было в их жизни. Одно имя. И вдруг появилась с того неказистого спектакля в обшарпанном бывшем детском садике и с этого сборника. Они его читали наперебой до половины ночи. А потом спали как дети и утром умывались холодной питерской водой.
Как она кашляет! А ведь все равно побежит свои километры, и отговаривать смысла нет. Пусть бежит. И пусть идет, и едет, куда хочет. И с кем.
Ну, дай же Боже ей счастья!
Еще чуть-чуть чая осталось. Выпита большущая кружка, еще половинка и еще.
Гостьи собираются, она провожает их в длинном коридоре.
Остались одни. Надо убрать чашки. Надет толстый свитер и куртка. Как колобок. Такой с виду гладкий, понятный и простой. Ага!..
Пошли. Немного о разговорах с дочкой. О чем? Да все о том же, как жить... Да не ей, ему.
Он слушает и что-то отвечает. И надо очень аккуратно выстраивать фразы из слов, выходящих вдруг из него. Хорошо бы еще точнее и бережнее.
Боже! У него сейчас такие учителя! И в их словах слышится что-то знакомое. Не он ли сам говорил что-то такое, а главное спрашивал когда-то?
Какой короткий путь. Автобус только ушел. До следующего есть минут пятнадцать. Только-то.
Засмотрелся в глаза...
Ну, куда ты? Не буду, не буду....
А потом распахнутыми друг в друга.
Сложенные ладошки с сердечком в них в заднем окне автобуса и удаляющаяся фигурка.
Что это было? Чай?
Написано полрассказа. Глаза слипаются до боли. И вдруг в середине ночи ясно понимаешь – это...
Только ведь как описать?
Прощание навсегда? Когда остаешься тоже навсегда.
Объяснение в любви? Когда потом ни страстных поцелуев, ни постельных баталий.
Обещание? Когда потом все сбудется, но может быть совсем не для тебя.
И этот букет, о котором не смог и не захотел спросить.
И этот легкий-легкий прощальный поцелуй в одно мгновение, когда души соединились и уже всегда будут вместе.
Ночь. Сентябрь.




Глупое сердце, глупое...
Ну, зачем ты грустишь по неволе?
Ты права, нету смысла по воле
Встреч ненужных, пустых обещаний,
Взглядов теплых и нежных касаний,
И свиданий, свиданий, свиданий...
В них тоска, неуемная сила,
И чего-то косила, носила,
И чего-то хотела нежданно,
Обещанно, желанно-желанно...
Странно...
Ну, зачем ты грустишь?
По неволе?
Иль по воле?
Иль по этим зеленым-зеленым,
Вдаль зовущим.
Таким одиноким.


Рассвет
 
  Я не знаю, где ты, с кем и как. Я знаю, что тебе это надо. И я совершенно не знаю, что у тебя с ним, или с кем-то другим и как ты любишь. Тебе нужно, чтобы он был сильный или слабый, нежный или грубый, настойчивый или уступал и кто у вас кого берет за руку и ведет туда, куда вы идете? Я не знаю, как горят тогда твои глаза, и дрожит тело. Что ты ему говоришь? Или ты молчишь?
  Мне это очень важно и просто интересно, но не потому, что у меня от ревности все кипит, и я мечусь туда-сюда. Нет. Я спокоен. И не потому, что не ревнив. Наоборот, даже очень сильно. Но я знаю, что у нас с тобой все по-другому.
  Тебе не семнадцать лет. Ты дарила мужчинам свою любовь. У тебя красивое тело. Ты тонко чувствуешь, и глаза твои излучают такое, мимо чего настоящий мужчина пройти не может. Хотя бы для того только, чтобы просто полюбоваться. И я не знаю, кому и как ты даришь свою нежность и ласку, может быть это даже сейчас и совсем не с тем, имя которого ты произнесла. И мне это очень важно, я хотел бы все это знать от тебя. Но ты мне ничего не говоришь. Почему? Не хочешь причинить боль? Не доверяешь? Или доверяешь так сильно, что не можешь неосторожным словом или хотя бы чем-то еще поранить ниточку, связывающую нас? А нас связывает только ниточка? Или много-много нитей, разных, тонюсеньких, слабеньких и других, крепких как канат, надежных и прочных, на века? И глаза твои смотрят на меня так, как ни на кого другого. В них любовь. Иногда я вижу, что ты через глаза выпиваешь меня всего. А тело твое в этот миг молчит. Как брата? Друга? Мечту? Надежду? Ожидание? Или желанного?
  Когда прощаясь, моя ладонь задержалась на твоей щеке, а большой палец слегка коснулся твоего носа - это было покруче, чем разные позы и страстные вздохи по ночному телевизору. И сравнивать нельзя!
  У нас с тобою все другое. Одно слово я знаю точно. Это - нежность. Огромная. Друг к другу. И я хочу, чтоб тебе было хорошо. И ты не рвешься в бешеной страсти ко мне, а я к тебе. И между нами всегда тонюсенькая и такая слабенькая перегородочка, перейти которую ты не даешь. Не хочешь что-то нарушить. Или я не могу? Мы с тобой как два актера в цирке на проволоке под куполом. Тончайшее движение не туда и все рухнет: и эти колесики, обручи, красивые ленты и восторг, и превратится в кровавое месиво на жесткой арене.
  Странно. У меня двое детей. Хотя никогда и не было разгульной жизни, но я не святой. Мои руки, губы и тело знают не только мою жену. Я знаю, как прерывается дыхание, когда руки ласкают бедра, волосики, грудь, губы нежно или страстно впиваются в сосочки и как упругое и сильное тело одного входит в другое упругое и сильное тело. И как это прекрасно, если между двоими и тогда, и прежде, и потом не только страсть, рвущаяся в силу объятий, до боли проникновений, нежность и ласка, но и единение душ, мыслей, желаний, судеб.
  Мне кажется, я знаю, что такое любовь. Я счастлив. Так хочется, чтобы твои метания закончились, и ты обрела дом и семью. И была счастлива. А бурная жизнь с приключениями и огромным количеством друзей, дел, желаний и вечной молодостью души будет у тебя всегда.
  Мне не важно, что у тебя с кем-то. Мне важно, что у нас с тобой.
 
  Серый Волк посмотрел за окно веранды в сад. Солнце уже освещало вишню, дуб на соседнем участке, его голые ветки и чахлую зелень, ворону на его верхушке. Сирень еще в тени. Утро. Доброе утро.




Белая ночь уходит прочь,
В осень уходит лето.
И не помочь, не превозмочь -
Где Ты?
 
Кубком вина, морем огня,
Спекшимися губами,
Испепелю я себя до дна
Сказанными словами.
 
И не прошу я Тебя помочь,
И не ищу ответа.
Шепот беззвучный грохочет в ночь -
Где Ты?



Юбилей
 
 Все было очень красиво. Уютный зал со столиками, небольшой эстрадой, площадкой для танцев между ними и цветы; много разных - зелень и уют. Огромные окна вместо потолка и вдоль стены, слева от входа, длинный и широкий стол с бокалами, красивыми дорогими бутылками и ожидающими официантами в сверкающих одеждах.
 Люди, люди, люди - все нарядные и веселые. Большинство мужчин и женщин в возрасте юбиляра, но есть и молодые, среди которых, конечно, женщин больше. Все улыбаются, им хорошо. Юбиляр держит речь сразу, все наоборот, каких-то поздравлений с дежурными оборотами словосочетаний вообще нет. В проходах, среди вазонов и ног гостей два мальчугана катают автомобилик, не обращая внимания на торжественность момента, которого тоже нет. Это вообще не торжество. И звучащие воспоминания не превращаются в занудство. Слава Богу.
 Серый Волк был здесь свой. И его семья тоже. Никого никому не надо представлять. Большинство плавно перемещалось друг к другу, радостно о чем-то вспоминая, раздавая недежурные комплименты. Идиллия полная.
 Можно расслабиться, снять пиджак, чуть ослабить галстук и не обращать внимания на неподходящий цвет носков.
 Он не знал, как встретятся жена и дочь с его юной партнершей, которую пригласили потом, после нехитрой уловки, но догадывался, что женщины удачно сымпровизируют. Как и получилось. Хотя, ничего странного. Его симпатии известны, а ведет он себя, вроде бы, достаточно достойно и старается никого не подставлять, в том числе и себя.
 Внук начинает уставать. Жена махнула рукой - уходит с ним, ну и, слава Богу. Дочь пересела за соседний столик и долго болтает с кем-то и тоже уходит.
 Хуже всего, что и обаятельная партнерша спешит. Кто знает, куда ей надо.
 А он то, развесил губки... Ведь так много тепла от молодой женщины, вдруг подпрыгивают и расправляют плечи, долго дремавшие желания, а вежливая улыбка и уважение в юных глазах отчаянно принимаются за призыв.
 Ах, да! Этикет...
 Танец живота пленил. Одна светленькая, другая темная. Не вызывающие наряды, но аккуратно подчеркивающие прелесть юных тел. Движения музыкальны, они завораживают пластикой и все время меняющимся импульсивным ритмом перемещений рук, бедер, взглядов, интригующих улыбок и манящими округлостями, скрытыми за тонкими тканями. И еще эти двое с сединой мужчин, не сговариваясь, не касаясь кончиками пальцев пленительной кожи юных танцовщиц вдруг устраивают соревнование с их красотой и между собой не отработанными движениями профессиональных танцоров, а импровизацией своих тел в искрометном танце. Душа тает.
 Как прекрасно! А когда талия молодой певицы изгибается и кружит в танце с тобой... Божественно! Ты на седьмом небе. Кажется, что ты не чувствуешь лет и так много впереди.
 А впереди закрывающийся зал, груда подарков и цветы юбиляру, перемещающиеся в его машину, наверно не на один рейс. Прощание с друзьями, едущими в другую сторону. Рюмка коньяку и кофе наспех с чем-то, чего не разобрал в сутолоке завершения бала. И огни проносящихся мимо машин, полупустой последний автобус, какие-то слова с приятелями при выходе на своей остановке и плавно приближающаяся тоска. Она началась с последними тактами зажигательного танца в кругу, с характерными движениями рук и ног.
Все... Праздник закончен. Он был чуточку и его. В нем он был иногда не совсем один. Что-то мелькнуло оттуда, из другого мира, из молодости, из той жизни, о которой он не грустил, но помнил и хотел... вернуть? забыть? решить по другому? ждать еще? оправдать??...?...??
 А может он просто не хочет стареть и цепляется за все живое, трепещущее и светлое?
 В доме все спали. Через закрытое окно слышен галдеж возвращающейся с гулянки молодежной кампании. Глаза упорно не закрываются. Перед ними красивые тела перемещаются и озаряют его улыбкой, в ушах звучит музыка, веселый балагур раскрывает тайны молодости юбиляра и хочется... Боже мой, как хочется всего! Как до безумия не хочется быть одному. А он ведь таки и влез обратно в свою шкуру и не высовывается оттуда ни на миг и не пускает к себе никого!
 Юбилей! Лишь повод на минутку пройтись перед своей берлогой и подышать свежим воздухом на поляне, за речкой, где чирикают пчелы и гудят загулявшие зайцы.
 Как ему худо!
 Чужой праздник окончен. Будет ли свой? Он никогда не умел ждать.
 Только бы не запить...
 

Я цепляюсь за жизнь,
 за зеленые ветки,
За мальчишек-девчонок,
 голубую звезду.
И несут меня песни,
 словно птицу из клетки
За долины и горы
 в золотую зарю.
Там легко и светло,
 не свистит непогода,
Улыбаясь, живет вековая мечта.
И встречает меня за
 осенним порогом
Не декабрь и январь,
 а любовь и весна



Прогулка

На душе было погано. Бесцельно болтался по дому. Ничего не покупая и, не глядя на витрины, ходил по магазинам. Отмеряя шаги куда-то в темноту, спускался к морю, прыгал по камням, по тем самым, и шел заветным маршрутом. Считал лебедей, два белых и пять серых. Обмакивал ладони в легкий прибой. Решал какие-то производственные задачи: звонил, уточнял, ссорился, доказывал, объяснял и договаривался. И все это время в ушах стояли слова, ее слова, хлесткие и колючие. А потом тишина, в которой не слышал проезжающих машин и грохот трамвая и вдруг нашел себя стоящим молча и безвольно в самой гуще сутолоки и движения. Понял, что здесь стоять нельзя, пошел дальше, вышагивал и вышагивал, а на самом деле снова встал и молчал. И плетью висели руки. И никаких мыслей. И никаких желаний. И некуда идти.
Потихоньку, очень потихоньку, стал находить себя в этом мире. Что-то делал, перемещался и встречался. Даже улыбался и шутил. А на самом деле было погано и он не жил.
Хуже всего в воскресенье. Невозможно усидеть и все время куда-то, непонятно куда, спешил. Вдруг, легкий проблеск. Ага, вот оказывается что означает «не находить себе места». Выходит надо очутиться в новой ситуации, чтобы что-то понять. Это было для него совершенно неожиданно. Хорошо хоть завтра на работу, рано и на целый день. Может, наконец, удастся оторваться от того, что непрерывно звучит в его памяти, с того самого дня. И затем долгое ожидание без единой весточки, которое для него может закончиться ничем.
Господи, когда же он чему-то научится, помудреет? Наверное, никогда….

Она уезжала до рассвета. Автобус с открытой дверцей ждал немногочисленных пассажиров. Серый Волк подходил быстрым шагом. У автобуса она стояла с Подругой и смотрела, как он приближался. Короткое прощание без поцелуев и громких фраз. Они уже и так наговорили много…
Обнялись втроем – это как клятва, что помнят и не оставят в беде. Потом прощались она и Подруга. Серый Волк стоял и ждал.
Она подошла, и они прижались друг к другу. Через кончики пальцев они отдавали свою силу, слабость, нежность и еще что-то очень важное, для чего не было слов.
Автобус скрылся за поворотом, и они с Подругой остались одни. Как осиротели. Пора на работу. Странно, они почти не общались до этого между собой, а вот теперь почувствовали, что вдвоем ждать будет легче….

Серый Волк вспомнил, что обещал позвонить Подруге, когда шел к автобусу после работы. Тоска не отпускала, и он теперь уже не понимал, нужно ли звонить? И если встречаться, то где, как и не совсем понятно, зачем?
Но он позвонил, а потом ждал и выглядывал, с какой же стороны она придет. Подруга появилась неожиданно, тихо и естественно. Ей не хотелось сидеть нигде после смены сидячей работы, и они пошли.
По совсем непарадным улицам, не предназначенным для шикарных и даже каких-либо магазинчиков, баров, машин и туристов. Вдоль обшарпанной крепостной стены. По неотремонтированным тротуарам. Из одной узенькой серой улицы в другую. По двору школы, в которой он когда-то стрелял в тире из мелкашки, а потом участвовал в каких-то соревнованиях. И их школьная команда была не худшей. Вдоль пруда, вокруг которого они бегали в десятом классе кросс 800 метров и у него никак не получалось правильно дышать, его шаг сбивался и он прибегал почти последним. А вот эта дорожка чуть вверх почти такая же, как была много лет назад, и камни все те же. Ее не успели выровнять. Раньше по пруду катались на лодках, а зимой был каток. И было много рыбок. Их кормили вон от того фонтанчика, тогда его не было. Или был? Серый Волк не помнил, но решил, что если и был, то совсем другой.
Как много уток. Они крупные и плывут быстро и даже подлетают туда, где их кормят, аж с двух сторон. А у них ничего нет. Ну, что ж, можно посмотреть и так. Они плавают кучками. Да нет же! Кучками не все. Вот эти парами, а вот те раздельно. А эти парами и не могут разделиться, или не хотят.
Серый Волк вспомнил, что вот за той скамейкой он повторял текст, почти перед самой премьерой и не мог вспомнить ни слова. Ну, как это может быть? А вот тут они шли и говорили, не помнил о чем, но было хорошо. А вон оттуда их выгнала охрана. Ну, как же можно сидеть и глядеть вдаль из такого важного стратегического объекта? А вот здесь раньше можно было пройти вниз, а теперь дворы закрыты, и спускаться по этой лестнице бесполезно.
Он еще о чем-то говорил, а когда Серый Волк молчал, говорила Подруга. О дочке и сыне, о работе и фотографиях, о будущем пикнике (юбилей фирмы). И оба снова о ней. Они могли говорить о ней спокойно и свободно, что хотели. И можно было все. А еще можно было молчать.
Они прошли парки и горку, площадь с собором, трамвайные пути, скверик у Оперного театра, новую дорогу, по которой уже ходят трамваи, но автомобили не пускают. Зашли в магазин за продуктами. Еще несколько шагов.
Ну, что ж… Пора по домам. Они подали друг другу руки, впервые за этот день.
Серый Волк шел к автобусу по той самой дороге, на которой спотыкался тогда и стоял неподвижно, не понимая, зачем жить. А теперь он улыбался.
Мир не так уж плох.
Хорошо, когда у тебя есть друзья.



Ветер с моря. Диалог

В этом свернутом просторе,
Туго сжатом по спирали,
В жгучем, яром, нежном море:
«...Ты терял, не мы украли...»

Дым костра уходит в вечер,
Вьюгой носятся печали.
Вновь донесся с моря ветер:
«...Отдавайте!.. Где встречали?..»

«...За туманами надежды,
За горам, за долами,
В сердце, ожившем, как прежде,
За ненужными делами...»


Три осени

Первая осень началась в августе. И не в конце, даже не с середины. Числа с десятого.
Шагал по дорожке вдоль оград из сирени, жасмина, рябины, жимолости, бузины и шиповника и вдруг ясно понял – вот она, осень в августе. Листья безжизненно свисали с веток, сворачиваясь и желтея. Кое-где деревья стояли еще зеленые, наверно под их корнями оставались крохи влаги. Но листочки все равно вялые, а трава пожухла даже под тенистыми деревьями. Что же говорить о той, на которую не падала спасительная тень? И поливай, не поливай – все равно. Той вялой струйки, что еле-еле вытекает из скупого шланга, конечно, не хватает, чтобы утолить жажду. Только чуть-чуть смочить губы земли, да еще пока живую зелень, напрасно ожидающую вдоволь напиться. Лишь для цветов, одиноко торчащих из взрыхленной клумбы, этого немногого довольно.
А в поле и лесу отчетливо видно, где влага давно покинула иссушенную землю и березы сбросили желтые скрюченные листы на обесцвеченную траву с жестко торчащими соломинками.
Какие уж тут грибы? Да и ягоды черники только цветом и формой с заметно уменьшенными размерами напоминают о былом великолепии.
Все! Никакого урожая не будет. Вот только еще неделя - вторая такого безобразия и облетит листва отовсюду, сгорят леса и наступит ничем не примечательная пустота, без плодов и с непонятным ожиданием то ли весны, то ли повторения жажды. Что-то закончилось.

Не знаю когда, не помню, не обратил внимание. Да и дождей то особых не было. Так, ерунда. Но что-то изменилось. Оторван последний летний листок календаря и на сентябрьском теплом солнце вновь прогревается вода в море, зреют яблоки и падают в ослепительно зеленую молодую и сочную траву. Юные и сильные побеги тянутся вверх, алеют ягоды малины и земляники. Где ты, осень? Ау-у-у! Бабье лето, которого не ждали, вдруг задерживается и длится бесконечно.
Боже, какая красивая молодежь! Бесшабашные парни и отрывные девчонки. Завидую их смелости, решительности и глупости.
А может и себе позволить оторваться, не считать количество оставшихся волос на макушке, одеть футболку, цвет которой не гармонирует с возрастом и солидностью, и белые штаны, которые не висят, а подтягивают.
Небрежно оглядывать молодых, красивых, умных и отмечать – ага, тебя заметили и оценили. А нам все равно... Мы это просто так. Нас ведь ждут. И мы идем только туда. Весна?

Да, нет, сентябрь, а потом и октябрь. Вот она, осень. Настоящая, с еще теплыми днями и не всегда холодными ночами, потом туманом, потом дождями, ветром и холодом. Да только не первая, вторая! В тот же год.
Как и полагается, разноцветная, с необычайно красивой молодой травой.
Как всегда с каштанами в расколотой толстой кожуре, коричневыми кругляшками, ожидающими разыскивающих их ребятишек и не очень далеко от них ушедших по желаниям молодых мам и пап, а также бабушек и дедушек.
С листьями кругом, шуршашими под взметающими их ногами, когда они сухие; или липнущими к траве, лужам и друг к другу, когда везде сочится влага.
Поломаные ветки, сучки и комья земли на новой брусчатке отремонтированной улицы. Мокрые листья во впадинах трамвайных путей.
Поднятые воротники, раскрытые зонты, но все еще открытые пупки у молоденьких озорниц.
Песчаный пляж с отсыревшей полосой у воды, которая не держит тело. Ботинки проваливаются, намочив носки.
Скамейка, с которой было так интересно смотреть на жужжащие парапланы прямо над головой и ждать, бесконечно ждать звонка, который так и не раздался. А теперь тут продувает насквозь. Конечно, вот оно море, гранитный парапет, а внизу камни и зыбкая волна.
Хорошо! Продувает и освежает. Выдувает дурь, напрасные розовые иллюзии, и порождает новые, такие надежные, умные и, конечно, безумно глупые. Когда это поймешь? Дай Бог не скоро!
Да, помечтай! Безнадежно понадейся! А потом возьми, да и добейся. Того, о чем не смел и думать. Что считал давно утраченным, недостижимым. И ты барахтаешься, как та лягушка в кувшине, сбивая сливки в масло, а на самом деле создавая надежную опору своей мечты, которая всегда зовет вперед.

Куда, куда? А зачем это тебе надо? А где гарантии? А что потом?

А потом - ноябрь. И где закончится вторая осень совершенно неизвестно. Может даже в декабре, как тогда, когда надевал обручальные кольца и бил тарелку об асфальт, в клочья, изрешетив новые колготки молодой жены. А потом мчался по городу в одном пиджаке в поисках невесты. И пил шампанское с укравшими ее друзьями.
Так как, готов к третьей? И будет она долгая и красивая, разноцветная и теплая, с бабьим летом для тебя одного; или сырая, короткая, нудная и ненавистная? И может, зависит это не только от погоды, правила которой сварили на далеком облаке в котле судьбы?
Кто знает...



По дороге

Раннее утро, почти ночь.
Серый Волк пропихивается в автобус. Его сжимают с боков и толкают сзади. Вот, вот... Надо сюда, в уголок между спинками двойных кресел и холодным окном. Здесь можно отдышаться и прикрыть глаза, даже слегка вздремнуть, наверстав несколько минут недосыпа.
Сквозь дремоту долго звучит монотонный голос, резкий и громкий. Как аудиозапись курса иностранного языка, влезает в подсознание и несется прямиком в мозг.
Серый Волк пытается заткнуть уши, не слышать голос, вещающий истины про зятя, дочку, заброшенного внука и еще много чего, что ему не понять, но что очень-очень важно и не может быть по-другому.
До тошноты ясно. И уже нет сна.
Ну, что? Достал бабский голос? Неуемная вера, что не должно быть как-то иначе? Генетическое презрение к мужику, к его неумению, похоти, чванливому интеллекту? Боже мой, да она просто устала, не дождавшись чего-то своего, и теперь мстит. За свои ошибки, торопливость, и надежду на потом, которое никогда уже не сбудется.
Совсем как у него самого...
Затыкай, не затыкай – сон прошел. И хоть противно слушать эту бабу, он понимал, что и сам где-то совсем недалеко от нее со своим неприятием, и вдруг всплывшими словами: «Не судите, не судимы будете...»
Это и к нему тоже.
Затих, дождался своей остановки и вышел в темень, продолжив бесконечный недельный ряд деланий «потому, чтобы...», заполнив сполна рабочие часы.

Вот и закончилась производственная нервотрепка. Бизнес планы уступили место последеловым минутам с их неизбежным триумвиратом: магазин, транспорт, дом.
Ну, хоть от одного можно сейчас отойти, пытаясь вырваться из сжимающего кольца. К черту автобус!
И он долго шагает по обочине темного шоссе, периодически громко высказывается по-русски, влетая в очередную лужу, или когда липкая грязь летит на него из-под колес, проносящихся мимо тяжелых фур.
Но зато можно не следить за выражением своего лица и не выискивать подходящую формулировку. Воспоминания и куски мыслей легко ведут диалоги в его башке. Все так замечательно стыкуется. Он уже составил удивительный план, который поразительно легко осуществляется. Наконец с ним рядом та, которой он до бесконечности нужен. Иддилия обволакивает и на него нисходит покой.
А под ботинками чавкает грязь, носки уже промокли, капли то ли дождя, то ли тяжелого тумана бьют по лицу. Ноги привычно равномерно вышагивают километры. Мысли постепенно отряхивают шелуху иллюзий и выстраиваются в четкий ряд.
А вот это уже ему самому. Сделать то-то и то-то. Именно сейчас. Больше времени не будет, может быть никогда. И позвонить. Да, обязательно позвонить, вот сюда и об этом. И договориться. И сделать, что она попросит, если попросит. Ведь он же хочет ей помочь. А она такой хороший человек, умная, красивая, интересная, добрая..., и подруга той, что далеко. И видно, что ей бывает хреново, как и ему. Да и не нужно ему от нее любовных свиданий, а ей от него. А разве только это и надо мужчине от женщины? И женщине от мужчины? А просто как людям нельзя?
Льзя – нельзя! Опять!
Вот ведь как замечательно, когда люди все так точно знают, как та баба в автобусе, из-за которой не захотел ехать и вышагивает сейчас по осенней грязи.
Да, что там баба! А тот попик! Благообразненький молодой человек с юной бородой стоял тогда после отпевания в стороне от свежего холмика и подробненько так объяснял старушке что, когда и как делает душа, когда покидает переставшее жить тело. И даже, кажется, что задумал Бог, когда...
Серого Волка тогда аж передернуло. Он отошел в сторону и тяжело задышал.
- Ну, как же так можно?! Ну, зачем?!..
Хотя,. может сам он чего-то не понял? И попик объяснял совсем по-другому, а он запрезирал... Хорошо еще не вслух. Ну, сам-то чем лучше?
- Вот теперь и иди! Мокни!
Хорошо, что полдороги впереди. Многое еще можно додумать.
Ноги идут и идут. Хлещет ветер с дождем. Мысли хаотически болтаются в голове, то проясняясь, то куда-то пропадая, то выстраиваются в ряд и, вдруг, бегут куда-то, будто тоже хотят вырваться на волю.
Ну, вот и виадук. До чего разбиты ступени. И фонари, конечно, не горят... А на том конце наверняка необъятная лужа, через которую не перепрыгнешь, хоть лезь через ограждения... А ветер? Наверху будет весело...
Ноги привычно, пружинисто и легко взлетают по ступеням. Ровный пешеходный переход через многочисленные железнодорожные пути. Все пути забиты цистернами с нефтью. Яркий свет, ровный асфальт и ветер, почему-то здесь, на верхотуре, совсем не лютующий. Не приходится съеживаться от его колючих порывов. А возле спуска, на той стороне, хоть и виднеется большая лужа, но ее можно спокойно обойти по краешку и... шагай себе вон туда, вперед, через очередное шоссе к трамвайной остановке.
Две трети пути пройдены.
- Так как все-таки, можно или нельзя? И, при чем, это ведь вопрос-то себе самому. Не кому-то другому. Другие на него уже ответили. Очень даже лихо. Хоть вот этот. Президент великой державы! Ради приезда которого на неполные сутки перекрывают улицы, вводят черт-те какие ограничения и ...
Серый Волк аж скрипнул зубами. «Господи, - подумал он, - руки бы не подал!.. Ну, как же так можно? Что? Весь остальной мир дурной? Ну, кто ты такой? Бог на земле?..»
Серый Волк шел, уже не разбирая дороги, по грязи и долго-долго зудел. Перемалывал косточки соседке по даче, бабе из автобуса, нудному клиенту, продавщице на рынке, депутатам парламента и премьеру, президентам и Генеральным секретарям, жившим и уже нет, домашним и сослуживцам, а потом себе, себе, себе... За то, что зудел. За то, что плохо подумал о людях. За то, что не сделал то, что мог и хотел. Вспомнил он и то, как тогда быстро захмелел, а потом пришли еще гости, а он так и не знает, когда они все ушли. А потом сорвался и нагрубил. А потом... И сколько всего этого потом,.. потом,... потом!
Боже,.. какая сегодня длинная дорога... Когда же она закончится!?
Ну, наконец, за тем поворотом будет виден дом. И там, может быть горит свет, а может быть и нет. А ему уже все равно. Или нет?..
Темный вечер, почти ночь.

Мне стыдно, и 
  противно                сердце жмет,
Когда вещают мне:
так надо, так – не надо,
Тому – то делать,
и сему черед,
И каяться – тогда,
и в вечности найдет
Меня за послушание награда….


Странный день

Сегодня странный день, какие-то совпадения, совершенно случайные, или, может быть, случайности нет вовсе?
Я не помню, как я встал и что делал. Наверно как обычно. Выпил кофе, съел немного творога с изюмом и много сметаны. Она мне нравится, и еще масло, много масла на небольшой кусок булки или черного хлеба. Мать говорила: «Это по-еврейски. Кусочек хлеба и вагон масла». Откуда она знала? Ах, да. В их питерской коммуналке на Марата жило много евреев. Такой наверно район. Она говорила, что в церкви на Стремянной (красивая такая, вся снаружи в мозаике, а что внутри я не знаю, так как там был какой-то склад и заперт всегда) до войны было два прихода, православный по каким-то дням и еврейский, то есть синагога, в какие-то дни. Как это может быть, я не знаю, но она всегда говорила правду. Наверно так и было. А потом эту церковь разрушили, чтобы на ее месте стоял бетонный склеп – здание для строящегося метро. Стыдно.
Стыдно, когда мы не бережем прошлое, изгаляемся, и плюем назад. И думаем, что нам за это будет прощение.
Наверное, будет. Бог милостив. Только вот как нам самим, не будет ли потом стыдно и за себя и за тех, кто не ведает, что творит?
Как больно за эту землю. По ней столько раз прошли воины под разными флагами. И всегда в битвах с обеих сторон были родные братья, отцы и сыновья, разделенные случаем и огненными письменами. И все они лежат в этой земле. Упокоились. А мы все не можем. Делим их правду, умножаем на свою, складываем с прибылью от посулов и вычитается наша совесть! А как жить без нее? Спите спокойно. Мы не знаем, кто из вас прав. И в нас самих может быть совсем немного правды для себя даже, что же нам мечтать о будущем?
Это так, к слову.
Только почему-то глаза наполняются слезами, и хочется кричать! Для мужчины наверно стыдно. Что же это как баба? А может быть стыдно-то как раз стыдиться своих чувств, не говорить правду, делать гордый вид, когда совсем тошно, или изображать печаль, когда тебе весело? Может быть, стыдно не быть собой? Когда же мы будем собой, после жизни? Сомневаюсь.
Я сегодня менял светильник в коридорчике перед входной дверью. Весь вывалялся в бетонной крошке, пока выламывал старую электроарматуру и сверлил отверстия под дюбели для нового плафона. Давно не занимался ничем по дому. Вдруг захотел.
И так приятно, что свет зажегся и теперь видно, куда втыкать ключ, чтобы отомкнуть дверь домой. И старый хлам выбрасывал без сожаления.
Странное слово «домой». Это туда, где спишь? Куда хочешь идти? Или больше некуда?
А не хотелось быть дома. После душа помчался, не очень представляя куда, и сделал звонок почти автоматически, совсем вроде не запланированный.
И оказалось, что до встречи осталось две минуты ходьбы. И будет чай, кусок пиццы, улыбка ее подруги, несколько шагов до расставания и радость. Оттого, что ощутил тепло, ласку и легкое одобрение, ну, давай мол, давай. Делай, что выбрал ТЫ САМ.
Едешь один в автобусе, а, кажется, что летишь на крыльях под облаками. Заходишь в сверкающий зал красивого магазина и ... Бог мой! Где же очки? Вот оно, приземление. Хотя нет. И беготня с поиском их следов, заранее обреченная на неудачу и перспектива выложить за них крутую сумму и что-то не увидеть в течение двух-трех недель не портят настроение. Ну и Бог с ними. Значит, пора было сменить. Да плюс еще напоминание: «Парень! Пари, да не очень от земли отрывайся!» Ну, зачем же напоминать? Что я, сам не знаю? А жить буду все-равно СВОЮ жизнь.
За стенкой звучит что-то бравурное из телевизора. Очередные звезды прельщают улыбками, изгибами тел и заученными движениями и фразами. Пошленько.
И в этот самый миг, когда пометавшись по комнатам, хочется реально взвыть на луну и некуда девать тоску от обыденности, раздается звонок.
Ну, ты же его хотел слышать, этот голос. Ведь без него тебе нет жизни. И ты снова чего-то хочешь. И второй раз за день это удивительное совпадение, по секундам.
И ты начинаешь что-то делать. Ищешь запасные очки. Достаешь записи и чистую бумагу. И в голове у тебя нет никакого плана и выстраданных сюжетов, и ты натыкаешься на старый клочок бумаги, сложенный вчетверо, и читаешь «Письмо самому себе».
Боже, ты же совсем забыл. Когда же это было? Ах, да! В новогоднюю ночь, в случайном доме, когда уже выпито все шампанское, отработано Дедом Морозом, и ты сидишь, и почему-то очень серьезно и честно пишешь письмо самому себе, как молитву Богу.
Да, я хочу. Правда, хочу! Этого никто не увидит кроме меня. Никто не будет знать, что же я просил, что же сбылось, и что с этим теперь мне делать. Вот они несколько строчек. Простые слова. И когда я их писал, то думал совсем о другом. Но ведь сбылось! Все сбылось! Значит, я вправду хотел, и не просил ничего лишнего! И весь сумбур моей нынешней жизни, кипение моих чувств и сбывшееся «достучался» - это все задано мной самим?!
Странный день. Так много случайных совпадений. Или в жизни нет ничего случайного?
Ведь выбираем мы сами.



Плещут волны неспеша,
Успокоится душа.


Один год

Я сижу в небольшой комнате обыкновенной квартиры панельной девятиэтажки. Неярко горят лампочки в трехрожковой люстре. Тихо играет гитарная музыка популярного компакт-диска. Обыкновенное кресло с удобным продавленным сидением. А рядом сушится раскрытый зонт.
На полках двух разномастных секционных шкафов книги, детские игрушки, какие-то безделушки, крем для рук, фотографии в пачках, цветочный горшок, программки поэтического спектакля и маяк. Внутри маяка маленькая свечка, такая таблетка в тонкой металлической тарелочке. Когда свечку зажигаешь, то в маленьких окошках виден свет. Он совсем не яркий. Если маяк поставить на подоконник и посмотреть с улицы, то очень красиво. А если перейти по пешеходному мосту через заглубленную магистраль на ту сторону и посмотреть оттуда – огонька совсем не видно. Хоть это и недалеко.
В шкафу на полке лежит оранжевая футболка и белые штаны. И носки, тоже белые. А еще плавки, очки для плавания и бирюзовое полотенце с изображением пальм и обнимающейся молодой пары на фоне темнеющего неба.
На нижней полке журнального столика машинки. Гоночные, легковые, с мигающими фарами и поворачивающейся фуражкой шофера, один автофургон. Коллекцию транспорта дополняет пластмассовый паровозик с тремя странными вагонами. Все это периодически выстраивается на ковре посередине комнаты, на полках и кресле. Гудит, пыхтит, ездит наперегонки, соблюдает правила движения, а потом категорически их нарушает. Устанавливается в гараж, а потом остается в хаотическом беспорядке до следующего прихода серьезного хозяина, четко знающего, что, когда и как.
Среди книг – поэтический сборник с дарственной автора и закладками тех стихов, которые звучали на презентации.
«Испанская баллада» Лиона Фейхтвангера, возвращенная после первых прочитанных листков.
Томики Пушкина – это то, что уже воплотилось. Ну, может быть и не совсем так, как хотелось. Даже совсем не так. Только пара скромных выступлений перед горсткой отчасти случайных слушателей-зрителей. Да и то сказать… Ну, что такое Пушкин? Так, древность.
Маяковский. То, к чему еще не знаешь, как подступиться. А очень хочется. Человек с обнаженным сердцем и трагической судьбой.
Книга о народных театрах на государственном языке. За какие же это годы? Боже мой, неужели ты тогда уже был?
А еще книги из библиотеки, те, что брал совершенно наугад, по наитию, за пять минут. А потом не мог оторваться, потому что именно это тебе тогда и нужно было больше всего. Интересно, совсем как волшебная книга у Ричарда Баха. Открываешь на любой странице и читаешь очередной ответ, вернее еще более коварный и странный вопрос. Уж не ты ли сам ее пишешь в этот миг?
Среди книг пачки исписанных листков. Некоторые черкнутые-перечеркнутые, а другие почти без помарок. И стопка уже отпечатанных. И снова с пометками. А вот эта пачка другая, это давно, не сейчас. Правда, в некоторых листках уже совсем свежие пометки, так что тоже сюда.
Сложенная пополам толстая газета, а в ней засохшая ветка сирени. Самая первая, в городе больше нигде еще не было. А тебе нашли и подарили. И ты был ошалелым от счастья.
В пакетах с фотографиями сосна над обрывом у моря, Питер, Лицей, лица. Разные, но чаще всего одно – улыбающееся, серьезное, увлекающееся. Иногда рядом с тобой.
На столе мобильник. Ну, это вообще как исторический роман. Вместо заставки – фотография дочери. Давнишняя, еще перед ее отъездом в очень далекие края.
Телефонная книжка в мобильнике самая обыкновенная, все подряд: фирмы, коллеги, знакомые и друзья. А вот в неотвеченных звонках записаны всего несколько имен, некоторые попали туда уже давно. Остальные безжалостно стираются по необходимости.
Память мобильника переполнена записанными сообщениями. Самое первое – от сына, всего одна строчка о том, как назвали внука. А потом огромное количество других, бережно хранимых и удаляемых только в крайнем случае. А список имен «от кого», удивительно краток.
И фотографии в мобильнике хранятся только самые-самые... Но их так много.

Как только начинаешь хватать ртом воздух и метаться после пары-тройки неполученных звонков, несостоявшихся встреч или каких-то слов – сразу кидаешься к мобильнику. В сотый раз перечитываешь сообщения и ищешь, упорно ищешь в них то, что до сих пор не смог увидеть. А вдруг ЭТО было? Или судорожно перебираешь крохотные фотки на неярком экране, вглядываешься в родные лица и памятные места.

Долго, очень долго не можешь продолжить. Смотришь на неяркий огонь в окошках маячка. И, кажется, что ты видишь это не один. Откуда-то из неясной дали, с другого конца земли смотрят на маячок внимательные глаза. И видят эту комнату, в которой никогда не были, а потом смотрят, не мигая и не улыбаясь прямо мне в зрачки, и медленно растворяются в сгустившихся сумерках.
Что же дальше? Ах, да. Фотографии. Они, как тяжелая артиллерия, вызывают огромные яркие вспышки памяти. И не только живые, такие родные лица, но и слова, целые фразы, совсем незабытые чувства и ворохи переживаний. Ощущаешь даже тепло рук и нервную дрожь переполнявших желаний. А еще, кроме лиц, сосны, берег, море, покосившийся домик, ежик, жасмин, сирень, цветы, дворцы, парки, фонтан-ручей из опрокинутой чаши, могучая река с графиком разводки мостов и великий поэт на скамейке.

Вот он, год! Вокруг тебя и в тебе. Он еще в нереализованных листочках планов и в толстой пачке исписанной бумаги. Во вскакиваниях посреди ночи в судорожных поисках ручки, чтобы записать... В жадных глотках холодного пива. В метаниях по дому, резких словах и в ожидании. Чего? Да вот этой оранжевой футболки и матросского воротничка. Они бережно свернуты, тихонечко лежат в стопке белья и ждут своего часа вместе со мной.
Свечка догорела, зонтик высох и сложен. Ну, как? Все на месте?
Да. Это мой год. Такой обыкновенный, такой желанный и уже такой далекий. Скоро совсем другой, следующий.



Мелькнула жизнь кусочком легким лета
И крохотной неясною весной.
И не дала ответа: «Где ты?»
Лишь одарила звездной пеленой,
Морской волной, сосною над обрывом,
Луною в облаках, оранжевой мечтой,
Закатным солнцем над заливом,
И светом маяка с горящею свечей.





Начало пути
 
  Он шел уверенно и спокойно.
  Старая шкура осталась тлеть под дождем, ветром, снегом и палящим солнцем. Она была аккуратно сложена, когти на лапах вычищены до блеска, рванины от ран кое-где заменены кусками свежей кожи, а в остальных местах крепко и надежно прошиты двойными швами.
  Она больше не нужна, но к ней, как ко всему прошлому, он относился с уважением.
  Сколько лет...
  Без шкуры он чувствовал себя новым, сбросившим груз отягощающих лет, но не помолодевшим и не беззащитным. Таким, каков он есть. Теперь он будет оставаться собой. Те, кому он нужен, всегда с ним. Даже если за сто верст вокруг никого нет. А он с ними.
  Испытывал ли он радость? Не знаю. Он просто шел.
  Сначала надо пройти вот эту тропинку до моста, а за речкой и за тем леском будет луг, а дальше дороги расходятся. Он только примерно знал, куда они ведут. К большим городам, к морю, в аэропорт, к дальним горам с нехожеными заснеженными вершинами оттого, что там нет ни альпийских лугов, ни тирольских домиков с пивом и уютом, ни нефти, ни золота. Скалы и заросли. А в другую сторону пустыня, где легко пропасть без воды и пищи, а что за ней - неизвестно.
  Он не знал, сколько ему идти, что и кого он найдет в конце пути. И что будет потом. Он не искал ни покоя, ни бури. Что-то, может быть самое главное, он уже нашел. И это надо донести. И не только себе.
  И куда бы он ни свернул, он все равно пойдет правильно. Главное - как идти и с кем.
  Вот и развилка. Легкий привал. Чай из термоса и кусок хлеба. И дальше, вперед. Ноги сами выбирают нужное направление, как у старой лошади в темноте, когда она спешит домой.
  Он тоже спешит домой. Возвращается к тому, что еще хочет найти. Наполовину вернулся, отряхнув с болью то, к чему и кому привык. Но деваться некуда. Надо доделать то, что без него никто и никогда не доделает.
  Он вспомнил отца, который торопился доделать дверь, будто именно в этом заключался смысл его жизни. А ведь оно и так! Надо доделать свое, хотя бы даже, если это сразу сломают и забудут.
  Не забудут.





 Феникс
 
Я все сказал...
  И в пепельных словах,
Что меркли и терялись, в горне
  Слился.
И позабыл,
  Живой я или прах
И что я доказать стремился.
Что было там -
  Надежда, вера, боль,
Иль радость, счастье без невзгоды?
Мне все равно,
  Да и не в этом соль.
И не были потерянными годы.
И воскрешусь!
И вспомню горький миг,
Когда отверг, чтоб окрылиться снова.
И ничего я не постиг.
Лишь свет во тьме несу собою.