«Другая».
Я не настолько глупа, чтобы устраивать публичную исповедь,
И не настолько умна, чтобы изучать все человечество.
Я лишь выявляю проблемы, с которыми неосознанно столкнулся каждый из нас, и как бы мы не отнекивались, каждый из нас есть составляющая этой повести. Повести о жизни без злодеев и добродетелей.
Все люди на свете не такие, как все
Сильвия Чиз
***
Она выключила свет, наконец, расправившись с его ослепительной назойливостью, и мелкими шажками суетливо направилась вперед по коридору. Она нерешительно, с детской опаской, посмотрела по сторонам и бесшумно опустила дверную ручку. Секунду спустя, уже много уверенней она захлопнула дверь собственной комнаты (хотя все комнаты здесь были ее собственными) и безопасливо прижалась к куску отшлифованной деревяшки.
Она всегда сильно суетилась, когда находилась в темноте. Она не боялась ее, а просто не любила. Не любила состояние темной неконтролируемой ситуации, когда что-то может произойти без ее согласия, когда кто-то другой царь и Бог. Поэтому в темноте она немедля искала торшер, чтобы пролить хоть несколько граммов света. Ровно столько, сколько нужно, чтобы чувствовать себя уверенной. А света торшера для этого ей было вполне достаточно.
И вот она уже с наслаждением растянулась на мягком шелковом покрывале в беспорядочном окружении порядочных журналов и коробок ее любимого французского горько-терпкого шоколада. Она лежала безмолвно, бесстрастно рассматривая страницы прессы для гламурно-успешных. Ей абсолютно не мешал дождь, который то бился в истерике и отчаянно стучался в окно, то кокетливо бренчал каблучками в унисон ее сердца. Она была спокойна. Спокойно и с любопытством она перелистывала пестрые страницы, как вдруг … самодовольно-стремительно подняла глаза, хмыкнула и через мгновенье погрузилась в глубокое раздумье. Она пребывала в таком состоянии довольно долгое время. О чем были ее мысли – любопытная тайна. Сама не подозревая, она все же открыла их ...той, которую презирала все эти годы. Ведь готовая лгать кому угодно, перед собой она всегда оставалась честна. Так повелось. С детства.
***
Я помню, как мечтала, чтобы фотографию меня, такой необыкновенной, такой блистательной, поместили в какой - нибудь модный журнал, кипы которых я читала, будучи еще девчонкой. И не просто фотографию, а яркое и содержательное интервью, где я делилась бы своим успехом, давала бы рекомендации, щебетала о планах на будущее. Таковы были мои мечты.
На самом же деле, я росла нескладным ребенком: короткая шея, мышиного цвета волосы, которые, выгорая на солнце, приобретали оттенок выжженной пшеницы, с которым я ходила, пока мне не стали дозволять пользоваться краской для волос. Мои длинные худые руки и отсутствие выразительности в области талии сильно мучили мое сознание в лолитовском возрасте. Но я бы успокоила себя, будь этот список без одного но. Но…Я носила очки, я была вынуждена носить эти чертовы очки, потому что видела плохо, видела так плохо, что мир предо мной расплывался, на множество лучиков и радуг, это было невыносимо. Мама говорила, что это наследственное. Бабушка, которую мне не довелось увидеть даже младенцем, была практически слепа. Мама не любила вспоминать о ней, я ее и не просила об этом. По правде говоря, ни лощености с ее стороны, кокетства, которое было присуще всем моим одноклассницам, и воодушевлений при взгляде незнакомых тетушек, дядюшек, а позже и мальчиков к себе я не испытывала. Хотя, рассудком сознавала, что красива, умна и талантлива.
И вот свершилось! Мечта! В одном из стильных современных журналов опубликовали интервью со мной, даже поместили фотографию, на которою, признаюсь, я пахала двадцать лет. Двадцать лет!.. Боже мой! Столько за убийство дают… А я, я, наверно, убила, все же убила …Себя ту… Нет больше ее! Нет этой наивной сопливой девчонки, отвратительно причмокивающей при чтении очередной книги. Нет той зубрилки, которая только и перелистывала заученные страницы, не находя даже время на общение с друзьями. Нет этой страшной очкастой выдры, в окружении которой мужчины даже не поднимали взгляд, не то что…. Нет ее! Все слышат! Хмм…Я так решила. И я этого добилась.
Теперь с фотографии модного глянцевого журнала на меня смотрела очаровательная красотка: карие глаза соблазнительно притягивали и уводили в неведомую даль, блестящие волосы цвета горького шоколада мягко переливались при искусственном освещении, играя теплыми золотистые бликами, улыбчивые губы, немного влажные, соблазнительно блистали, а ровные белоснежные зубы не давали отвести взгляд. «Хммм», - тяжело выдохнула она и закрыла глаза, сжав голову пальцами. Она бессмысленно давила на кору своего мозга, задаваясь одним вопросом, я ли это. Это я ?
Скорее всего это я, потому что помню, как в мой ресторан, который так и называется «Карина», приходили репортеры и пытались у меня что-то выведать. Я отвечала на их вопросы, щедро одаривая улыбкой самого симпатичного из них. Дима, кажется, его звали.
Ах… Как много в этом слове!.. Так звали и моего лучшего… друга, друга детства. Как бы мне хотелось, чтобы он сейчас был рядом. Со мной рядом… Наверное, увидит меня на фотографии, и … не узнает! …или узнает?
***
Прошла неделя. Мой почтовый ящик переполнился письмами настолько, что они уже заняли все почтовое пространства рекреации. Они с голодной жадностью вылезали из ящика, одиноко группировались на чужих почтовиках, выплеванными валялись на полу. Их даже топтали. «А мне-то что? – думала я. – Для меня эти люди – чужие!» Что они могут знать обо мне?! Никто из них и не интересовался моей жизнью, моими мыслями, моим «миром»! Они никогда меня не понимали. Ведь одноклассники во всех школах, где я училась почти не общались со мной, дразнили пугалой, отказывались помочь, и нагло тыкали пальцем, не удосужась сменить тон разговора, чтоб я по крайней мере не слышала всей этой гнусной нелепицы, которая тогда так ранила мое сердце. А теперь… Вспомнили! А девчонки? Мальчишки, выросшие в мужчин? По прежнему перемывают косточки какому-нибудь человеку, непохожему на их безликую встревоженную толпу? По-прежнему устраивают заговоры и лукавят в лицо. По прежнему читают «Cosmostar»! Хм… «О, могучая пресса, которая нашла почитателей с претензией на модность, стиль и успех среди всей посредственности бывших школьников и… не отпускает» - подумала я и закрыла журнал, лежащий на столе. Все по-прежнему… только собственные дети, наверное, теперь у них есть. Которых, не сомневаюсь, они воспитывают на собственном примере.
***
Я, воспитанная мамочкой на всеобщей вежливости и всепрощенности к людям, снова и снова беру трубку, чтобы судорожно заставить себя в раз пятнадцатый сказать какой-нибудь Галочке, что у меня все хорошо, что я безмерно рада ее звонку, и что мне очень интересно, чем она живет и что твориться в ее жизни.
Череда этой бессмыслицы длилась около двух недель. Потом… Потом обо мне все забывали. Или оставили в покое? Я выбрала второе, потому что я никогда не хотела оставаться одной, я лишь желала, чтобы меня оставили в покое. А это не одно и тоже. К тому же все эти письма и разговоры ложились тяжким грузом на мою душу. Разговоры обо всем… и ни о чем. Ни о чем, чтобы интересовало меня! Вы слышите меня! Наверное, это и есть одиночество: когда со всеми и ни с кем. Боже, как мне осточертели все эти жалобы на чью-то судьбу, на неудовлетворенность чьих-то супругой, болезнь чьих- то детей, чужие слезы, мольба, просьбы денег, моих денег. Я не уши! Я человек, который не обязан вам ничем! Которому вы сами не помогли ни разу!.. Ни разу…
Хотя… Если бы ни преграды, которые мне ставила жизнь и ни мои бесчисленные одноклассники, сейчас у меня не было бы такого сильного характера, такой жесткости во взгляде, таких мыслей в голове и собственного ресторана за спиной. Поэтому я решилась…Я решила помочь одной милой девочке. Ее маленький пучок на светленькой головке, беленькие реснички, чуть прозрачная кожа и необыкновенная грация поразили меня с первой минуты. «Настоящая балерина, - подумала я и не ошиблась. Девочка, действительно, занималась балетом, но после тяжелой аварии, стала прихрамывать, подвертывала ногу, и естественно о том, чтобы профессионально продолжать занятия, можно было забыть. Но в разговорах о балете, о прошедшей аварии она никогда не плакала, лишь только слезы начнут собираться предательскими капельками в уголках глаз, так она сразу начинала рассказывать какой-нибудь анекдот, и делала вид, что вода на щеках появилась от смеха. Через некоторое время она оставляя взрослых, убегала и, по моему разумению, утыкалась в подушку и плакала навзрыд. Какая внутренняя сила! – подумала я.- Ей всего лишь восемь. Хм… Восемь…На меня же в восемь лет натянули очки. Помню, плакала весь день, осознавая неизбежность случившегося. С малолетства я так хотела танцевать, танцавать в балете, на сцене, рукоплещущий зал, цветы, овации для меня! Для меня! И что же… Вы где-нибудь видели слепую балерину или балерину в очках?! Поэтому я и плакала.
Начиналось обыкновенное ноябрьское утро, ленивое солнце не собиралось вставать, а тем более греть опостылевшую ей землю, а я уже мчалась к Верочке, маленькой балерине, как я ее называла, чтобы передать деньги на операцию. Ее мать, в бигуди и с растекшейся тушью по щекам, непрестанно благодарила, уверяя, что вернет деньги. Но я знала, что не вернет, но понимала, как они нужны Вере. Чтобы не слушать долгих и бессмысленных уверований ее мамаши, я поцеловала Верину ручку и шепнула: «Ты – лучшая, не забывай об этом!» - и через несколько секунд захлопнула дверь.
Не переношу слез! Я сама проплакала все детство, поэтому любые слезы возвращают меня к тому больному времени, из которого я всеми силами… Все! Довольно! Я надела темные очки и включила автомагнитолу.
***
Я недавно вовсе перестала понимать, что происходит с погодой: то солнце появится, чтоб покрасоваться, то собрав восхищенные взгляды удаляется, не назначив следующей встречи. Вечером и вовсе пошел дождь: мягкий тихий моросящий. Казалось: все, скоро появится радуга, но - нет. Дождь только припустился с новой силой, беспорядочно раскидывая градинки. «Этого нам еще только не хватала», – подумала я.
Я весь этот день занимала себя ресторанными делами: надо было рассчитаться с кредиторами, проверить бухгалтерский отчет, оформить поставки кондитерских изделий и много другой разной суеты, с которой справлялась я не без удовольствия. Мой ресторан – мое детище, на которое я трачу все свое свободное время. Хм… Раньше приходилось тратить на него все: деньги, силы, годы, творческий потенциал, психологические навыки, шарм и обаяние. Иначе было не пробить доходное место в столице. Но теперь ресторан мой. Целиком (если это вообще возможно). И я не могла не блаженствовать по этого поводу. Даже дизайн прорабатывала сама, (выучившись на дизайнера, хоть на это сгодилась!) самолично пригласила и джазовый оркестр. Играют ребята довольно неплохо, надо заметить, поэтому многие любители джаза собираются именно здесь, занимая столики заранее. Так было и в этот вечер.
Воркующие парочки, мужские общества ценителей музыки, одинокие женщины, рассчитывающие на то, что эти мужчины в состоянии оценить и их прелести, молодые душою пожилые дамы, несущие гнет своей образованности и желающие переложить его на строптивых внучат – таков был состав завсегдатаев нашего клуба-ресторана, я бы так его назвала. Лишь один солидный мужчина средних лет в темно-коричневом (для меня цвет благородной породистой лошади) кашемировом пальто с пленительным ароматом Baldessarini от Hugo Boss, но весьма недорогим зонтом цвета размытой синьки ( закрывался зонт не автоматически, а с помощью собственных усилий был новичком в нашем заведении. Я его раньше здесь не встречала, это я могла сказать с определенностью.
Прошла четверть часа. Он сидел один, никого не ждал, никуда не оборачивался. «Одинокий? - блеск золотого кольца ответил на вопрос встревоженной души. - Не имею привычки связываться с женатыми» - повторила я сама себе и отметила лишь, что этот мужчина довольно привлекательно нелеп: невинная голубизна умных глаз, сокрытая за стеклышки безоправных очков, легкая небритость щек, взъерошенность жгучих как недогоревший пепел волос в абсолютной сдержанности всей фигуры - дорогого стоили! Его костюм, синий в белую полоску, красный галстук в синюю, новенькие ярко-красные ботинки, слегка забрызганные осенней грязью! Когда-то подобный образ (ботинки того манекенщика, естественно, были начищены), увиденный в журнале, я совала Димке мол, смотри как надо, и запомни, как надо одеваться! Хм…Димка-Димка, где ты сейчас? Почему не позвонил? Забыл совсем?! А я помню…твои голубые глаза, темные густые вихры…Я недоуменно-медленно перевела свой взгляд на недавний предмет своего обожания, солидного господина, сидящего неподалеку. Я стала рассматривать его с несвойственной мне скрупулезностью. Неужели? Спросила я себя. Неужели!
***
Я сжала глаза до боли, и стала суетливо вспоминать образ Димки, того тринадцатилетнего мальчика, которым я его видела в последний раз.
Прошла еще четверть часа. Дождь уже почти перестал колотить по стеклам, поэтому добрая половина гостей решила поспешить домой, чтобы выйти, что называется сухими из воды. Оркестр стал играть тише, только для небольшого количество оставшихся любителей джаза. Мужчина за соседним столиком все не уходил. Более того, он постоянно поглядывал на меня, а я как девчонка смущенно уводила глаза. Но вот он наконец-то решительно встал и направился в мою сторону.
Когда до меня ему оставалось всего два шага, он резко стал суетиться и нервно дергать душку очков.
«Мможно мне присесть, - взбудоражено спросил он и, не дожидаясь ответа, сел на соседний стул.
«Господи, Димка!» - в сердцах подумала, все так же заикается, когда нервничает. Все так же мучает душку своих очков! Все такой же мальчишка…в солидном костюме! Как я могла сразу его не узнать!
– Ммузыка ззамечательная. – Показал он на музыкантов. – Пприкурить можно?
Я уже потянулась к сумочке, когда вспомнила, что бросила два года назад. Я подозвала официанта. Он легким движением руки достал из белоснежной гольфы зажигалку и протянул Димке. Дрожащими от волнения руками тот поднес огонек к краю сигареты и вынужденно закурил. По нервозности и нерешительности Димки в обращении с сигаретой, я поняла, что это занятие не приносит ему удовлетворение. Для него это был один из способов снять напряжение, к которому он, по-видимому, прибегал нечасто.
- Карина Сергеевна, ну, я могу быть свободен? – назойливо заискивающе повторил официант уже раз в третий.
«Эх, Лешик опять фамильярничает, совсем позабыл с кем говорит, юнец!» - подумала я. – Итак, всю жизнь прохлаждается: анекдоты травит, за бабами ухлестывает да и курит без отдыха – и все на рабочем месте. А как смеркаться начнет - домой торопится! Любовь у него там сидит, наверное, только каждый день новая (это я от бабульки- посудомоечницы слышала). Ну да Бог с ним и с его любвями!
В другой раз я устроила бы ему жесткий выговор, но сейчас его поведение не имело для меня никакого значения. Я даже немного растянула губы в улыбке и сдержано-ласково протянула: «Спасиибо, Лешик. Можете быть свобоодным». Я перевела взгляд на Диму.
И тут меня будто что-то ударило. Воздух в груди вдруг стал необыкновенно тяжелым. «Вот она, магический связь », – пронеслось у меня в голове. Неужели, неужели это она снова овладела мной? Я с напряжением задержала воздух.
Воздух растворился в молчании.
–Ккарина! – неожиданно прохрипел он.
– Хм…Долго же ты вспоминал, – помолчав немного, лукаво усмехнулась я. – Думала, не узнаешь.
– Классный у тебя костюм, – продолжила я. – Тебе очень идет.
Слова снова застряли у него горле – он только кивнул в ответ. Несколько секунд спустя продолжил: «Ппомнишь, ты мене показывала этот костюм давно еще, в журнале «Cоsmostar», кажется. Вот я и купил, когда деньги появились. Специально пошел по указанному адресу, чтоб купить, когда понял, что потерял тебя. Навсегда. Хотелось иметь хоть какое-то напоминание о тебе, о нашей дружбе». Я его никогда раньше и не одевал, хранил просто и все. Тебя ждал, наверное. Так что ты не думай, что я строю из себя Бог знает что. Я такой же.
- Но… а как же парфюм? Это ведь очень элитная марка? - с робостью в голосе спросила я.
- А… пшикалка эта… так мне ее коллеги подарила на День рожденья – беззаботно отмахнулся Димка.- Карин, я же никогда не любил лейблы и этикетки. Ну не понимаю я всего этого.
«Просто у тебя никогда не хватало на них денег… потом и вкуса, наверное» – пронеслось у меня в голове.
«Я по прежнему люблю джинсы и свитер – продолжил Димка. - Хм… Помнишь, мой зеленый свитер, хм…Ты облила его апельсиновым соком, когда с восторгом напевала
"Misty" Гарнера… У тебя прекрасный голос, такой тихий, такой завораживающий, такой увлекающий! Почему ты не стала петь… на сце…? Он запнулся, наверное, вспомнив мою былую красоту… в образе той Каринки - дебилки, какой меня звали окружающие! Секунду помолчав, он продолжил:
На самом деле, ты сногсшибательно красива, – произнес Димка. Произнес так легко так просто, как что-то само собою разумеющее. Ах, если б он знал, если он знал… Но мне приятно. Как-то нервно - приятно. Я никогда не слышала такого комплимента от мужчин, и сейчас он мне не так необходим, как тогда, двадцать лет назад. Ну, что же …
«Большое спасибо за комплимент…Но ты не поверишь, столько раз я думала: Бог с ней, с красотой, стать бы такой... как все…чтобы друзья были... Быть такой, чтобы я сама, когда смотрюсь в зеркало, с обидой не треснула в него кулаком… Хм…Я столько зеркал переколотила!..
Я наклонилась поближе к Димке и легко коснулась его руки. Я понимала, что даже самому близкого мужчине нельзя рассказывать о себе всю правду. Ведь он мужчина, а я женщина, которая, прежде всего, должна оставаться загадкой.
Хм… Хотя женские загадки не настолько трудны, просто мужчины слишком недогадливы.
– Сейчас у меня все хорошо, - поспешно заверила я, не волнуйся. - А что ты? В порядке? Счастлив?
Он не ответил.
– Ты счастлив? - повторила я.
Ну… - поразмыслив, сказал он, несчастным и одиноким я себя не считаю, - а затем добавил: – Хотя иногда приходит в голову, что самое счастливое время в моей жизни – это детство, когда мы слушали музыку у тебя в гостиной, как попеременно читали вслух «Остров сокровищ»! Ой, а как разучивали невероятно трудные для меня танцы, как ты помогала мне разобраться с вечно заплетающимися ногами, иначе б я не сдал тот чертов экзамен по танцам. Помню, мы стоим вдвоем, ты отсчитываешь ритм, я пытаюсь настроиться. Ни с того ни сего начинаю, как оголтелый прыгать с пятки на носок - ты пытаешься меня остановить - я ни в какую. В итоге я потерял равновесие и поскользнулся на линолеуме. Услышав убийственный грохот, зашла твоя мать. Видно было, что ей трудно сдержать смех. Да, я и привык, что надо мной всегда смеются. Я же толстый был, неуклюжий до ужаса.
Вспомнив былую картину, я впервые за много лет залилась искренним смехом. Ведь на самом деле, «только в те, мгновения, когда вы видите людей смешными, вы действительно понимаете, как сильно вы их любите».
Димка, действительно, был толстячком для своего возраста, но меня это не смущало, в его присутствии я чувствовала себя защищенной от любых нападок, я чувствовала себя по настоящему интересной. Мне это нравилось. Мне казалось, что мы думаем одинаково, что дышим в такт. В общем, его вера в меня переросла в мою собственную уверенность. Я понимала и помнила это всегда! Глупость, возможно, но я была счастлива, когда на физкультуре, при пробежке с передачей мячика мы никогда его не роняли, мы чувствовали друг друга на расстоянии, в то время, когда окружающая нас ребятня кричала друг на друга за промахи, за руки «не тем концом…»
- Что с твоей матерью? Как она? – неожиданно спросил Димка. – В порядке, надо думать? Но тут он замолчал. Димка понял по моему отсутствующему взгляду, что мне трудно говорить на эту тему. Я попросила, чтобы мы пересели ближе к бару. Я заказала фирменный коктейль «Великолепие».
- Знаешь, моя мама обожала джаз. Особенно Amazing Grace. Она просила меня поставить эту песню снова и снова. Поэтому, я и коктейль назвала в ее честь.
Несколько секунд напряженного молчания.
«Коктейль в честь матери – повторила я.- Как это низко хм… тошнотворно… тьфу». Я замолчала. «Она умерла два года назад, рак толстой кишки. Ужасная смерть!.. Я даже не знала, что она больна, понимаешь? Я даже не предполагала!» Я с болью сжала глаза и погрузилась в беспроглядную бездну.
Дима с нежностью взял мою руку, и как прежде между нами прошла волна магнетизма. Я раньше боялась ее, я боялась этого влечения, мне казалось это бесятским наваждением. Но сейчас мне хорошо. Мне очень хорошо. Я держу его руку, такую сильную, мужскую руку с слегка шершавыми пальцами работяги. И мне тепло, я в безопасности, я словно маленькая девочка. Мне хорошо.
Дима прервал минуту блаженства: «Я посылал тебе открытку с новым адресом. Ты ее получила?»
Я покачала головой. Если бы получила, обязательно бы ответила, приехала бы, вспорхнула к тебе на крыльях…. Странно... Наверное какая-то ошибка вышла.
– Мы с тобой такие невезучие!. Одна ошибка, другая... и разошлись, как в море корабли- с горечью заявил Димка.
Я не считала себя неудачницей, оттого постаралась скорее сменить тему.
«Рассказывай, как жил» – попросила я его, не возвращая руку владельцу.
– Чего рассказывать-то? Интересного мало было.
– «Свежо предание, а верится с трудом». Не лукавь! Я послушаю. Я пойму.
Тут он принялся излагать, в общих чертах, естественно, как жил все это время. Он познакомился в старших классах с девчонкой, но, в конце концов плохо с ней поступил. В подробности он решил не вдаваться: мол, поссорились из-за чего-то, он ее обидел, а заодно и себя наказал. Но я-то чувствовала, что недоговаривает он что-то. Изменил ей с какой-нибудь сексуальной девицей их параллельного класса. Тело-то молодое! Хм… В своей школе я часто слышала подобные разговоры. Ну да Бог с ним, с этими разговорами! Поехал он в столицу, поступил в госуниверситет, служил верстальщиком в каком-то издательстве. Все эти десять лет жил одиноко, как бродячая собака, без друзей. Да и с женщинами счастья не нажил. Уйдя со школьного порога, почти до тридцати лет, не готов был жить с прекрасными представительницами слабого пола. Так, увидеться на пару ночей! Но встретив Лизоньку, понял: надо жениться. Она ему понравилась, по-настоящему. «Вроде самая обыкновенная девушка, - говорил Димка, - во всяком случае, парни за такими табунами не бегают, но было в ней нечто особенное, и это имело значение только для меня одного».
Лизоньке можно было рассказывать все, ничего не скрывая. Она слушала все, что он говорит, покорно качая головой, ничего не смысля ни в джазе, ни в живописи, ни в литературе. Да ему это и неважно было. В его груди просыпалась давно забытая дрожь. И это ему нравилось. Димка думал, что расстанься он с Лизой, он останется покинутым и никому не нужным. Он страдал от одиночества, страдал десятилетие, бесился, что не с кем словом перемолвиться. И вот он, шанс! Он не мог его упустить! Он сильно нервничал, перестал питаться. Он похудел, и это придало ему силы, чтобы через четыре месяца после знакомства сделать Лизоньке предложение. Она..., естественно, согласилась. Ей самой на тот момент уже было двадцать семь, и она видела в Димочке надежного мужчину, прекрасного любовника. С тех пор они и живут вместе. У них родилась дочь. Он очень любит дочь. Безумно.
Свекор Димки занимал должность вице-президента в строительной кампании, и без проблем устроил туда новообреченного зятя. Все. Вроде бы все хорошо.
Я улыбнулась. Получилось как-то жалко. Силы будто оставили меня. Я опустила глаза. Я всегда так делала, когда не знала, как себя вести, что думать, куда бежать. Я вообще мало, что понимала в жизни…(опять лукавлю?!) Жизнь для меня – аттракцион, никогда не знаешь, какая машинка тебе достанется. Но я все же пыталась предугадать и перемешать карты судьбы – смешная девчонка! В борьбе за совершенством я стала совершенно несносной. Весь итог…
Я посмотрела на свои пальцы: длинные ухоженные пальцы, тщательно наманикюренные за баснословные деньги. На них не было ни одного кольца.
Хм… Я всегда считала это лишним. Все эти побрякушки! Зачем мишурно показывать кому-то, что я богатая, стильная, образованная. Мне достаточно того, что я сама это знаю. Кому нужна я, полюбит меня любой! Человеку вообще свойственно меняться! А привлекать лишнюю шушеру – пустая трата сил, чар, лет. А я стараюсь беречь время…
Тут пелена с моего мозга резко улетучилась, я распахнула дрожащие ресницы и взглянула на часы. Димка тоже посмотрел на свои. «Время, когда карета превратиться в тыкву» – неосознанно пробормотала я.
Тут предательски зазвонил Димин мобильный.
- Да, дорогая. Со мной все в порядке. Скоро приеду. Буду осторожен. И тебя тоже.
Дима с некоторым раздражением захлопнул телефон.
- Волнуется, понимаешь. Дочка не спит, ждет.
Он достал портмоне и стал рассчитываться.
Господи, он по-прежнему суетится перед кассой, он по прежнему считает мелочь! Он по-прежнему торопится домой…
Я терпеливо выждала эту процедуру и с показной беззаботностью произнесла:
– Желаю тебе спокойной ночи. Рада, что увидела тебя.
Я проводила его к выходу.
- Я много думал о тебе – с трепетом начал Дмитрий. - Всегда, всегда, когда плохо.
Он выдержал театральную паузу.
Единственный друг – вот кем ты была для меня. Тут он взял мою дрожащую руку и прижал к своей необъятной груди. Я склонила голову.
– Ты все-таки разочарована ? – спросил он. .
– Вовсе нет, – улыбнулась я. – Будь спокоен.
Опять пауза.
- Каринуся, извини за вопрос, но почему ты больше не носишь очки?
- …три года назад сделали операцию, – пробормотала я, будто извиняясь. Серьезная была операция, но получилась.
– Да, отлично получилось. Я расцеловал бы этих врачей.
– Я тоже, я тоже… – сказала я. – Только, наверное, надо было пораньше сделать.
- Ничего. Я тебя всегда любил. Ты была для меня единственной…
- Подругой, да? – Взбешенно накинулась я на Димку.
- Ты, хм… ты все такая же! Так же импульсивна, так же строптива, так же и расчетлива и безумна … безумно красива. Он ласково поцеловал мою руку.
(Хм… Такая же?! Двадцать лет прошло, милый, не будь так наивен! Хм… Такая же! Ну надо же! Это просто немыслимо!)
Мы молчали. Прошло минуты три. Я решительно спросила Димку:
– Мы увидимся еще?
– Вххх…Может быть, – с некой долей тяжести ответил Димка. Но тут же на его губах появилась улыбка, такая легкая, такая безмятежная, такая мальчишечья. – Может быть – повторил он уже более радостно.
- Ну, все. Прощай, дорогая! Мне пора – тихо прошептал он и, беззвучно отворив дверь, вошел в дождливый сумрак.
Дождь был сильный. Он гневно раздавал пощечины неугодным, и оставлял после себя залитые слезами опустевшие улицы. Фары Димкиной машины лишь на секунду осветили мой силуэт, и исчезли в фальшивом свете неоновых лап, мешавших почувствовать вкус и запах темноты.
Я закрыла дверь и облокотилась на холодную стену персикого оттенка. В углу горел лишь один невыключенный торшер. Я прижала локоть к размазанным векам и прошептала: «Лучше пускай уйдет и пожалеет, что не остался, чем останется и пожалеет, что не ушел».
Я не бууду плакать. Не хочуу! С меня хваатит!
Я изменилась, я же другая…
***
Через несколько секунд эксклюзивный носовой платок этой сильной женщины был насквозь пропитан слезами. Обыкновенными девчачьими слезами, необыкновенной слезливой девчонки.